Второй прыжок с кульбитом и пистолетом

Глава двадцать пятая, в которой трудно назвать вечер томным

Торчащая из окна киоска голова продавщицы Люськи пронзила нас рентгеновским взглядом. Господи, боже мой, и эта дамочка уже Антона ревнует! И ведь ни малейшего повода не давал…

— Хлеба нет, — отрезала она категорически.

— А вот не надо было ей итальянские сапоги дарить, — ехидно заметил Антон.

Тут не поспоришь, парень прав. Переборщил я с благодарностью за очередной мешочек пятнадцатикопеечных монет. Но кто мог подумать, что в торговых кругах обычные сапоги на шпильке считаются шикарным подарком и признанием в любви?

— Граждане, будете чего брать? — нахмурилась Люська. — Мне закрываться пора.

— А дома хлеба нет… — растерянно пробормотала Тамара.

— Возьмите ржаные батончики с изюмом, — смилостивиласьпродавщица. — Хорошие булочки, в накладной написано «диабетические».

Ну, раз для диабетиков, Антон тоже взял. Качественный товар, тут без обмана.

На пустыре, за воинской частью, парень оглянулся. Приобняв Томку, поцеловал в висок.

— Тоша, ты чего? — вяло возмутилась она без попытки вырваться. — Люди кругом!

В сгущавшихся сумерках прохожих на пустыре не наблюдалось, это было понятно им обоим. Мне тоже.

— В субботу иду на свадьбу, двоюродный брат пригласил, — прижавшись бедром, перешла она к основной теме прогулки.

Иногда женский магнетизм способен резко изменить настроение — у Антона, вместе со скачком давления, мысли полностью вылетели из головы. Улетучились, аки дым. Парень потерялся и, пока он целовал девичью шею, мне пришлось собраться. В редких разговорах наедине мы не упоминали родственников. Политику тоже не затрагивали. Мы вообще мало говорили на отвлеченные темы при встрече — во время репетиции некогда, а на утренних воскресных занятиях как-то не до обмена мнениями. Это сожаление я ощутил сейчас:

— Ничего не знаю о твоей родне, и никогда не слышал о родителях.

— Они рано умерли, — выдохнула она. — Об этом как-нибудь в другой раз.

— Как скажешь…

— Меня тетка воспитывала. Что это такое, знать тебе не надо. И трудно передать словами мою радость, когда после школы переехала в институтское общежитие. Девочки-соседки были в шоке, а я как будто возродилась вновь. Как здорово, когда никто не стоит над душой, ты представляешь?

С высоты моего жизненного опыта такое понять несложно, однако понимание сейчас проявлять не стоило.

— Слушай, а у вас роду были цыгане? — наконец-то я задал давно занимающий меня вопрос.

Тома снисходительно хмыкнула:

— Ну, ты даешь, как будто по мне не видно!

С этим мне пришлось согласиться, но дальнейших пояснений не последовало.

— Тетя Манушак заведует сельским Домом культуры, и я там с детства пела и танцевала. Меня все знают, и на свадьбе обязательно потащат к микрофону. Так что нужна новая песня.

— Всего одна песня?

— Избитые шлягеры петь неохота. В последнее время ты столько нового принес в оркестр… Целую кучу. Можешь для меня чего-нибудь сыскать?

— Для тебя? — ответно хмыкнул я. — Может быть, не одна кучка найдется.

— Здорово! — Тамара смущенно зарделась — «для тебя» было сказано с ласковым прикосновением.

— Сирелис! — подсказал Антон. Тетрадку еще не опробованных заготовок он проштудировал тщательно.

— Сирелис, — согласился я.

— Никогда так не говорил… Это ты мне? — вспыхнула она. — Спасибо…

— Тебе тоже, сиралир. А песня называется «Сирелис», — не стал спорить я. — Ее недавно написал композитор Армен Мандакунян.

— Не слышала о таком, — нахмурив лобик, удивилась Тамара.

— Он эту композицию придумал в Соединенных Штатах. Поэтому вслух упоминать автора нежелательно.

Я тихонько напел:

— Так эта песня на армянском? — изумилась она. — И откуда так хорошо знаешь язык, Тоша? Мне казалось, пару слов по-нашему тебе связать сложно…

— Папа служил в Армении, — мягко пояснил я. — Ты в курсе, что Турция наш геополитический противник?

— И это он говорит армянке?! — Тамара даже покраснела от гнева. Жестом примирения мне пришлось снова прикоснуться к ее руке:

— Отец защищал небо нашей страны, а я там родился и вырос. Мы снимали комнату в доме, где армянская семья стала моим детским садом. И язык я учил погружением в среду, точно как Ленин в Швейцарии. Родители-то весь день на работе… Впрочем, в Ростове армян можно встретить на каждом шагу, не дадут потерять навыки.

— А со мной почему не говорил? — возмутилась она.

На что я отрезал:

— А ты почему со мной не говорила?

Раздраженная женщина великолепна, возмущенная восхитительна, а в гневе она просто прекрасна. Но Тома не позволила нам долго любоваться ее эмоциями.

— Для армянской свадьбы — отличный вариант, — решила она, мудро сворачивая конфликт. — И вообще… здорово. Когда начнем разучивать?

— А вот завтра после работы и приходи, — влез Антон. — Приготовлю ноты и слова.

Мы завершили наш путь в тупичке, где обитала Тамара, и ощущение опасности сквозняком дунуло от густых сиреневых кустов. Я оглянулся — малозаметная тень серела на грани видимости. Это вдали бдит наша охрана, без сомнения. А вот в кустах кто-то недобрый прячется, тут к бабушке не ходи.

Чмокнув Антона в щеку, с легкой улыбкой Тамара упорхнула. Калитка разочарованно хлопнула замком, Антон привычно накинул сверху стопорное кольцо.

— Твои глаза зовущие, — тоскливо процитировал я вслед.

— Сжигают меня, сжигают душу, — подтвердил мои муки безжалостный Антон.

Сердце рвалось туда, где могут предложить не только чаю, однако Антон потянул нас обратно. И не поспоришь ведь, парень прав — пора назад, ведь отошли из дома на минутку. Зачем плодить ненужные вопросы?

Ага, хорошо ему рассуждать, скоро Вера на массаж придет. Вот как только она придет, так сразу меня отправят домой, отдыхать.

Постояв немного в бессмысленных сомнениях, мы отправились в обратный путь. После захода солнца мир погрузился в полную тьму, прохожие люди тоже пропали. Для подобных закоулков «хоть глаз выколи» — дело обычное. В отличие от первобытнообщинного строя, активное население не улеглось спать, оно просто переместилось в места тусовки: парки, кинотеатры и кафешки.

Предчувствие опасности очередным уколом резануло сердце, и я дернул тело Антона в сторону, на середину дороги — подальше от места, где фонили флюиды агрессии. Вовремя: из кустов сирени молча вылетела мрачная фигура. Чего-то такое подобное я ожидал, встретил лиходея ногой в грудь. Вернее, мы это сделали вдвоем.

— На! — азартно выдохнул Антон с моим участием, вкладывая в удар всю силу. — Как догадался, Дед?

— Интуиция — это когда задница кумекает быстрее головы, — пробурчал я. — Поживешь с мое, поймешь.

Тело супостата улетело к месту старта, в глубину кустов. Идти туда, чтобы перебивать пенальти, я не собирался — мало ли что. Темно здесь, как у негра в брюхе. Спасибо луне и звездам за то, что они есть. Уличного освещения в округе отродясь не было, фонарными столбами на окраинах советских городов еще не пахло. Но где, черт побери, наша хваленая охрана?

Легкий на помине, появился Денис. Подсвечивая себе синим светом фонарика, шмыгнул в кустики, где мощно хекнул. Синий лучик подпрыгнул, а охрана, с чувством глубокого удовлетворения, хмыкнула.

— Скотина, — высказал он вслух диагноз, с которым я не мог не согласится.

Ржаные батончики с изюмом, рассыпавшиеся по пыльной дороге, Денис подобрал.

— Если не козы, так курочки поклюют, — философски заметил хозяйственный охранник.

— Они диабетические, — машинально заметил я.

— В хозяйстве сгодится, ведь Николай Сергеич меня премии точно лишит. И будет прав, сплошные косяки. Михалыч, ты в порядке?

Антон сдавленно всхлипнул. Я опустил взгляд: из живота торчала рукоятка ножа.

— Нет, не в порядке, — ясно ощущая, как угасает сознание Антона, старался говорить коротко и ясно. — Слушай сюда. Это тело надо аккуратно снести в кустики.

— Ну ни хрена себе… — подойдя плотную, Денис подсветил и витиевато выругался. — В больничку нам надо, Михалыч.

— Надо, — согласился я, разглядывая быстро темнеющую штанину. — Сейчас я туда уйду, а ты останешься рядом с парнем. Что-нибудь антишоковое с собой есть?

Уложив Антона на травку, под голову Денис подложил пакет с пыльными булочками.

— Только бинт, — он вытянул из кармана индивидуальный пакет. — А вот дома и антибиотики, и промедол, и целокс.

— До дома мы не дотянем, — вздохнул я. — Вряд ли успеем. Я не бросаю парня, слышишь? Там меня прооперируют, здесь он, дай бог, поднимется.

— Как это?!

— Не перебивай! Ножик я забираю с собой. Как только пропадет нож — приложишь тампон. Справишься?

— Когда выздоровеешь, Михалыч, получишь в лоб за такие вопросы, — пробурчал он, примериваясь к Антону. — Точно вернешься?

— Увидишь. Главное, слушай меня. Расчетное время полета — пять минут. Антон будет дергаться, подержишь. Потом он уснет. Понятно?

— Так точно.

— До встречи, — пробормотал я, закрывая глаза.

Блин, я же мог остановить время! Почему протормозил? Ладно, самобичеванием будем заниматься потом. Где это черное одеяло? Давно пора двигаться.