Взор синих глаз

Глава 29

Вечер в начале октября, и самый мягкий осенний закат озаряет Лондон, даже его далекую восточную окраину. Весь западный край неба охвачен пламенем заката, и на наших глазах выходящий из труб дым поднимается в спокойном воздухе вертикально вверх, словно то тянутся ввысь высокие стволы деревьев. Все, что находится в тени, играет богатыми оттенками туманного голубого.

Мистер и миссис Суонкорт и Эльфрида любовались на эти лучезарные и огненные контрасты из окна большого отеля неподалеку от Лондонского Моста[159]. Визит в Сент-Леонардс к их друзьям подошел к концу, и они задержались в столице на день-два на своем пути домой.

Найт провел это время, колеся по Бретани ради Джерси[160] и Сен-Мало[161]. Затем он пересек Нормандию и тоже вернулся в Лондон, приехав туда позже на два дня, чем Эльфрида и ее родители.

Таким образом, в этот октябрьский вечер они все встретились в упомянутом отеле, где предварительно заказали номера.

Весь день Найт провел в своих съемных комнатах в Ричмонде, производя небольшую перемену в своем багаже; и не было человека счастливее Найта, когда безликий официант проводил его в комфортную комнату, где Эльфрида и ее мачеха отдыхали после утомительного дня, проведенного за покупками.

Эльфрида выглядела ничуть не лучше, чем до поездки в гости; Найт был коричневый от загара, как орех. Вскоре их оставили беседовать вдвоем в углу комнаты. Теперь, когда драгоценные слова обещания жениться были произнесены, молоденькой девушке и в голову не приходило набивать себе цену при помощи системы скрытности, какую используют обычно ее более опытные товарки. Ее возлюбленный вернулся к ней, и ей этого было достаточно: она отдала ему свое сердце целиком.

Ужин вскоре был заказан. И когда подготовительная часть беседы касательно того, что кто делал с тех пор, как они виделись в последний раз, завершилась, они вернулись к теме, каким путем утром ехать домой.

– Эта выматывающая все силы поездка через душный климат Южного Девона – с каким ужасом я жду завтра! – говорила миссис Суонкорт. – Я надеялась, что погода к этому времени будет уже прохладнее.

– Вы когда-нибудь ездили водным транспортом? – спросил Найт.

– Никогда, то есть я имею в виду, что никогда с тех пор, как проложили железную дорогу.

– Тогда, если вы можете себе позволить удлинить ваше путешествие на день, я предложу еще один способ добраться домой, – сказал Найт. – Канал сейчас тихий, как озеро. Думаю, мы сможем добраться до Плимута за сорок часов, а пароходы отчаливают под мостом прямо отсюда. – И он указал через плечо в восточном направлении.

– Слушайте, слушайте! – сказал священник.

– Определенно, это хорошая идея, – сказала его жена.

– Разумеется, эти каботажные суда довольно бочкообразные, – сказал Найт. – Но вас ведь это не волнует?

– Нет, мы против этого не возражаем.

– А кают-компания у них похожа на рыбный рынок третьесортного провинциального города, но ведь это не будет иметь значения, правда?

– Боже мой, конечно же не будет. Если б я только подумала об этом немного раньше, мы могли бы воспользоваться яхтой лорда Люкселлиана. Но не имеет значения, мы поедем. Тогда завтра утром мы избежим неприятной тряской езды в грохоте через весь Лондон, не говоря уж о том, что не подвергнемся риску быть убитыми экскурсионными кортежами, которые весьма длинны в это время года, если только в газетах пишут правду.

Эльфрида также нашла эту идею восхитительной; и, следуя этому плану, в десять утра на следующее утро они выехали в двух кебах, кои объехали кругом Минт-стрит и между неестественно высокими стенами Найнтингейл Лейн покатили по направлению к берегу реки.

В первом экипаже сидели сами пассажиры, а во втором везли их вещи под надзором миссис Сньюсон, которая была горничной миссис Суонкорт, а последние две недели – и Эльфриды также, поскольку, несмотря на то что юная леди никогда не была привычна к подобной помощнице во время одевания дома, ее мачеха приучила ее пользоваться подобными услугами, когда они путешествовали.

Некоторое время спустя фургоны, тюки товаров и всевозможные запахи увеличились до такой степени, что продвижение вперед двух кебов стало крайне медленным. Периодически они вынуждены были останавливаться совсем, чтобы тяжелые экипажи, кои выгружали товары впереди, могли отъехать в сторону, – подвиг, который всякий раз не могли довести до конца без потоков ругательств и шума. Священник высунул голову из окна.

– Не сомневаюсь, что кучер ошибся дорогой, – сказал он в великой тревоге, втягивая голову обратно в экипаж. – Я не вижу здесь ни одного респектабельного экипажа, за исключением нашего. И я слышал, что существуют странные притоны в этой части Лондона, в которые заманивают и убивают людей; как вы думаете, нет ли какого сговора между странными людишками и кебменом?

– О, нет, нет. Все в порядке, – сказал мистер Найт, который был спокоен, как росистый вечер, сидя рядом с Эльфридой.

– Но те основания, по которым я сужу, – сказал священник тревожным тоном, – это простые факты. Не существует большой проезжей дороги из Лондона в Плимут по воде, потому что здесь нет никакой дороги никуда. Мы опоздаем на наш пароход и на поезд тоже – вот я о чем думаю.

– Будьте уверены, мы едем правильно. По правде говоря, мы на месте.

– Грузовая пристань, – сказал кебмен, открывая дверцу экипажа.

Не успели они выйти из кеба, как почувствовали, что угодили прямо в драку между кэбменом, который стоял позади всех, и толпой носильщиков, которые громко обвиняли его в том, что он стал столбом и преградил им доступ к тюкам и коробкам; можно было видеть миссис Сньюсон, воздевшую руки к небесам в центре рукопашной схватки. Найт галантно вышел вперед, и после тяжкой борьбы разрезал толпу надвое, где на плечах носильщиков и грузовых тележках товары исчезали в направлении края пристани с поразительной скоростью.

Затем многие из того же племени драчливых носильщиков, кто тянулся впереди, принялись кричать на лодочников, трое из которых плыли бок о бок, и когда двое из них остались позади, то багаж кучей посыпался в ту, что причалила к пристани первой.

– Никогда не видывал такой безобразной сцены во всю мою жизнь, никогда! – заявил мистер Суонкорт, барахтаясь в лодке. – Хуже меча и глада[162], кар небесных. Думаю, такие ухватки они подцепили в портах на континенте. Ты поражена, Эльфрида?

– Ох нет, – сказала Эльфрида, появляясь среди грязной толпы, как радуга на пасмурных небесах. – Я считаю, что здесь есть приятная новизна.

– Где же на широком просторе океана находится наш пароход? – спросил священник. – Я не вижу ничего, кроме ржавых развалин, клянусь жизнью.

– Вон там, позади того судна, – сказал Найт. – Мы скоро проплывем вокруг него.

Предмет их поисков вскоре открылся глазам – большой неуклюжий силуэт судна, черный, как чернила, который выглядел так, будто кисть маляра не касалась его на протяжении пятидесяти лет. Судно стояло на якоре рядом с точно таким же пароходом, и чтобы попасть к нему на борт, лодке нужно было пройти по узкой полоске воды между двумя громадами пароходов, полоске, что была около полутора ярдов шириной с одной стороны и постепенно сходилась в одну точку. В тот момент, когда их лодка вошла было в этот узкий проход, раскрашенная ярчайшими красками соперничающая лодка ворвалась туда же, как стоялый жеребец, и на ней работали веслами так усердно, что породили на речной глади нескончаемые волны и всплески, от которых их утлый челн швыряло из стороны в сторону, словно щепку, и священник с женою наклонялись то в ту, то в другую сторону, сближая головы вместе, словно куклы Панч и Джуди[163], и напоминая их же выражениями своих лиц, а небольшие волны бились в бока лодки и, откатываясь назад, плюхались водою прямо им на колени.

– Ужасно! Кошмарно! – бормотал про себя мистер Суонкорт, и сказал громко: – Я думал, что мы взойдем на борт посуху. Думаю, что нипочем не согласился бы на это, если б знал, что столкнусь с эдакой неприятностью.

– Если уж им так надо на нас плескать, я желаю, чтоб это была чистая вода, – ворчала пожилая леди, промокая свое платье носовым платком.

– Надеюсь, мы в полной безопасности, – продолжал священник.

– О папа! Ты совсем не храбрый! – вскричала Эльфрида весело.

– Храбрость – это всего лишь тупость при столкновении с непредвиденными обстоятельствами, – сурово отвечал мистер Суонкорт.

Миссис Суонкорт рассмеялась, и Эльфрида рассмеялась, и Найт рассмеялся, и в этой приятной атмосфере человек закричал, обращаясь к ним, находясь на позиции между их головами и небом, и они обнаружили, что близко подошли к «Джульетте», на борт которой они с дрожью поднялись.

Оказалось, что отлив задержит на час их отправление, и Суонкорты, коим больше ничего не оставалось, позволяли себе лениво взирать на мужчин в голубых фуфайках, которые совершали таинственные манипуляции с просмоленным шпагатом; потом они повернулись посмотреть на сполохи пылающего заката, похожие на блестящие медные звезды на воде, что шла рябью, кои там плясали и мучили их взоры, или прислушивались к громкой музыке работающего поблизости парового крана, или прислушивались ко вздыхающим звукам дымовых труб проходящих мимо пароходов, кои затихали, стоило тем удалиться, или крикам с палуб различных судов поблизости, и все из них принимали форму возгласа: «Эге-ге-гей!»

Пол-одиннадцатого, пароход все еще не снялся с якоря. Мистер Суонкорт издал вздох измученного человека и принялся рассматривать лица всех без разбору пассажиров того же парохода. Их лица определенно не стоили того, чтобы на них подолгу задерживать взгляд. У каждого из них прямо на лбу было написано ожидание, и ничего другого по их лицам нельзя было понять. Все прочие душевные движения на время утихли, до тех пор, пока Провидению не угодно будет вызвать прилив и позволить им отплыть.

– Я тут поразмыслил и пришел к мнению, – сказал Найт, – что мы путешествуем с редчайшим разрядом людей нашего королевства. Из всех человеческих особенностей низкое мнение о ценности его личного времени со стороны человека можно встретить только у самых странных людей. Здесь мы видим множество представителей этого терпеливого и счастливого племени. Странников, в отличие от путешественников.

– Но они же явные искатели удовольствий, для которых время не имеет особого значения.

– О, нет. Искатели удовольствий, коих можно встретить на знаменитых маршрутах, беспокоятся больше, чем платные пассажиры, желая отправиться в путь поскорее. И прибавьте к потере времени то, что, достигнув конца путешествия, эти необыкновенные люди испытывают свое счастье, рискуя пострадать от морской болезни, когда выбирают этот вид транспорта.

– Может ли это быть? – спросил священник с опаской. – Конечно же нет, мистер Найт, ведь правда, что это невозможно на нашем Английском канале – в такой близости от наших дверей, можно сказать.

– Подходные судоходные каналы обычно обдуваются всеми ветрами, и в этом смысле канал ничем не отличается от остальных. Он выводит из себя моряков. Некоторыми философами было подсчитано, что в течение года больше обреченных душ отправляется прямиком на небеса в проливе Английского канала, чем со всех пяти океанов планеты, вместе взятых.

Теперь они действительно отплыли, и потухшие взгляды толпы пассажиров моментально оживились. Моряк, который в бешеном темпе тянул веревку, коя казалась попросту бесконечной, оставляет свои труды, и веревка скользит вниз к излучинам Темзы.

Все и вся были предметом бесконечного интереса Эльфриды, и этот эпизод в том числе.

– Ну, теперь все стало довольно сносно, – произнесла миссис Суонкорт после того, как они миновали Нор[164]. – Но я не могу сказать, что до сих пор мне особенно нравилось наше путешествие.

Поскольку теперь они вышли в открытое море, поднялся легкий бриз, который освежал ее не меньше, чем беседа с ее двумя юными спутниками.

Но, к сожалению, бриз оказал обратный эффект на священника, который, ставши несколько похожим по цвету лица на абрикосовый джем, издал несколько резких неприятных отрыжек, сослался на недомогание и быстро исчез с их глаз.

День медленно тянулся. Миссис Суонкорт была столь добра, что села поодаль с книгою в руках, и обрученные были предоставлены самим себе. Эльфрида доверчиво цеплялась за руку Найта, и как же горда она была прогуливаться с ним под руку вверх и вниз по лестнице палубы или пройти по палубе и вместе с ним опереться на поручни бака, любоваться на заходящее солнце, кое постепенно уходило с кормы судна в огромную массу серовато-синих облаков с позлащенными краями, что поднимались ему навстречу.

Она была в прекрасном настроении и по-детски полна жизни, хотя то, что она с ним прогуливалась вверх и вниз по палубе на виду у других пассажиров, давая им возможность посмотреть на себя, – это поначалу скорее смущало ее, поскольку она впервые в жизни так открыто выставляла себя напоказ, будучи под защитой такого рода.

– Кажется, они нам завидуют и вовсю нас обсуждают, не правда ли? – улыбнувшись украдкой, прошептала она Найту.

– О, нет, – ответил он беззаботно. – Почему бы им завидовать нам и что они могут сказать?

– Ничего неприятного, разумеется, – отвечала Эльфрида. – За исключением этого: «Как счастливы эти двое! Теперь она вполне может гордиться». А что еще хуже, – в порыве крайней откровенности продолжала она, – я слышала, как двое мужчин, играющих в крикет, сказали только что: «Она самая благородная девушка на борту». Но я не обращаю на это внимания, ты же знаешь, Гарри.

– Я бы вряд ли предположил, что ты обращаешь на это внимание, даже если ты не сказала бы мне, – отвечал Найт с великой нежностью.

Она никогда не уставала задавать своему возлюбленному вопросы и восхищаться его ответами, хорошими, плохими или равнодушными, какими бы они ни были. Сумерки сгустились, и настала ночь, и огни зажглись на горизонте, а другие светили с небес.

– Теперь взгляни туда, вперед, на это сияние в воздухе, на эту серебристую яркость. Понаблюдай за ним, и ты увидишь, что за этим последует.

Она понаблюдала в течение нескольких минут, затем два белых огня поднялись со стороны холма и дали понять, что они и были источником сияния.

– Что за дивный свет! Что они означают?

– Саут-Форленд[165] – раньше их скрывала скала.

– А вон там что за ровная линия маленьких искр – город, я полагаю?

– Это Дувр.

Все это время и позже молнии, скрытые облаками, мягко вспыхивали в их глубине, озаряя лица наших влюбленных, когда те прогуливались вверх-вниз по лестнице палубы, сияли над водами моря и на мгновение освещали горизонт как резкую линию.

Эльфрида крепко спала в ту ночь. Ее первой мыслью на следующее утро была волнующая мысль о том, что Найт находится от нее на расстоянии вытянутой руки, так же близко, как когда они были дома в Энделстоу, и первое, что она увидела по пробуждении, когда выглянула из иллюминатора каюты, был перпендикулярный лик Бичи-Хеда[166], который сиял белизной в ярком сверкании утреннего солнца, коим оно бывает в шесть утра. В любом случае, этот прекрасный рассвет вскоре стал иным. С моря подул холодный ветер и потянулся бледный туман, и, казалось, они сулили ненастный день.

Когда пароход шел неподалеку от Саутгемптона, миссис Суонкорт подошла к ним сказать, что ее супругу настолько нездоровится, что он желает здесь сойти на берег и проделать остаток путешествия по земле.

– Он будет превосходно себя чувствовать, едва вновь ступит на твердую землю. Что будем делать – отправимся вместе с ним или закончим наше путешествие так, как мы и планировали?

Эльфрида была надежно укрыта под зонтиком, который Найт держал над нею, чтобы уберечь от ветра.

– Ох, давайте не будем сходить на берег! – воскликнула она с тревогой. – Это было бы такое разочарование!

– Вот и очень славно, – лукаво, как ребенку, сказала ей миссис Суонкорт. – Смотрите-ка, ветер нарумянил ей щеки, море улучшило ее аппетит и настроение, а кое-кто создал ее счастье. Определенно, сойти на берег будет разочарованием.

– Это мое несчастье, что обо мне всегда говорят, как будто я стою на каком-то пьедестале, – вздохнула Эльфрида.

– Что ж, мы поступим так, как вам будет угодно, мисс Суонкорт, – сказал Найт. – Но…

– Да я сама скорее предпочла бы остаться на борту, – прервала его пожилая леди. – И мистер Суонкорт высказал недвусмысленное желание отправиться на берег в одиночестве. Таким образом, дело улажено.

Священник, лицо которого посерело, был переправлен на берег и тотчас же почувствовал себя много лучше.

Эльфрида, сидя одна в уединенной части судна, увидела женщину под вуалью, коя всходила на борт в числе самых последних пассажиров, что пароход принял в этом порту. Она была одета в черный шелк и несла черную шаль, переброшенную через руку. Эта женщина, не глядя по сторонам, направилась в ту часть судна, что предназначалась для пассажиров второго класса. Весь ярко-алый румянец, про который миссис Суонкорт наговорила комплиментов своей приемной дочери, разом сошел со щек Эльфриды, и она сильно задрожала.

Она опрометью бросилась на другую сторону судна, где стояла миссис Суонкорт.

– Давайте в конце концов отправимся домой на поезде вместе с папой, – начала она умолять серьезным тоном. – Я бы очень хотела поехать с ним… это можно?

Миссис Суонкорт на миг оглянулась по сторонам, словно не будучи в состоянии решить.

– Ах! – воскликнула она. – Теперь уже слишком поздно. Отчего ты не сказала этого раньше, когда у нас в запасе было много времени?

В эту минуту «Джульетта» отчалила, ее двигатели заработали, и она стала медленно выходить из гавани. Не оставалось ничего другого, кроме как оставаться на борту, если только не изыскать средство вернуть «Джульетту» в порт, но это вызвало бы большой беспорядок. Эльфрида отказалась от этой мысли и спокойно подчинилась. Теперь ее счастье печально затуманилось.

Женщина, чье присутствие так обеспокоило Эльфриду, выглядела в точности как миссис Джетуэй. Казалось, она преследует Эльфриду, словно тень. После того как она несколько минут тщетно ломала голову, пытаясь объяснить себе, ради чего миссис Джетуэй может следить за ней, Эльфрида остановилась на мысли, что если это и впрямь вдова, то встреча вышла случайно. Она вспомнила, что вдова в своей неугомонности часто посещала деревню под Саутгемптоном, где первоначально был ее родной дом, и что, возможно, она выбрала водный транспорт, чтобы сократить издержки.

– В чем дело, Эльфрида? – спросил у нее Найт, стоящий перед ней.

– Ничего такого, просто я немного угнетена.

– Это ничуть меня не удивляет: та пристань производит угнетающее впечатление. Казалось, мы очутились под землей и ниже всего, что нас окружало. Но мы скоро вновь будем дышать морским бризом, и он освежит тебя, дорогая.

Наступил вечер, и сумерки сгустились, когда их пароход прошел Саутгепмтон-Уотер[167] и через Солент[168]. Беспокойство Эльфриды было настолько сильным, что ее радужное настроение предшествующих двадцати четырех часов испарилось без следа. Погода тоже стала более мрачной, ибо, хотя прекратился ливень, что шел утром, тучи закрывали небо плотнее, чем всегда, – тяжелые свинцовые тучи. Какой красивый был закат, когда их пароход огибал Норт-Форленд[169] прошлым вечером! Теперь было непонятно, как могло светило всего за полчаса опуститься за край земли. Найт показывал ей окрестности, и поскольку к тому времени он давно уж привык ко внезапным переменам ее настроения, то не замечал неизбежной причины, по которой обстоятельства так влияли на нее, – не думал ни о ее впечатлительности, ни о ее гибкости.

Эльфрида взглянула украдкой на другой конец судна. Миссис Джетуэй, или ее копия, сидела на корме, а ее глаза настойчиво буравили Эльфриду.

– Давайте пройдем в носовую часть, – быстро сказала она Найту. – Взгляните-ка туда – матрос развешивает ночные фонари.

Найт ответил согласием, и они стали наблюдать, как матрос, вывешивая красные и зеленые огни справа по борту и слева по носу судна, то и дело наклоняется; и, наконец, когда матрос поднял белый фонарь на верхушку мачты, Найт стал снова с нею прогуливаться вверх-вниз по лестнице палубы, пока ветер не усилился и не сделал эту прогулку весьма затруднительной. Порой можно было подметить, как Эльфрида украдкой бросает взгляды позади себя, стремясь понять, где находится ее враг – по-прежнему ли та восседает на корме? Между тем на палубе не осталось ни души.

– Можем мы спуститься вниз? – спросил Найт, видя, что палуба почти опустела.

– Нет, – сказала она. – Если вы будете так добры да принесете мне плед от миссис Суонкорт, то, с вашего позволения, я бы предпочла остаться здесь.

Эльфрида только что себе вообразила, что предполагаемая миссис Джетуэй окажется в числе пассажиров первого класса, и ее страшила мысль, что они с ней могут случайно столкнуться.

Появился Найт с пледом, и они уселись под парусиной с подветренного борта, в то время как два красных глаза маяка на скалах Нидлс[170] таращились на них из темноты, а заостренные вершины скал поднимались из моря и на фоне неба казались заостренными фантомными фигурами. Нашим влюбленным пришлось спуститься вниз к ужину неопределенного рода, и Эльфрида несказанно обрадовалась, когда окинула взглядом кают-компанию и не обнаружила ни следа миссис Джетуэй. Затем они вновь поднялись на палубу и оставались там до тех пор, пока миссис Сньюсон, пошатываясь от ветра, не поднялась к ним с поручением от миссис Суонкорт, коя велела передать, что, по ее мнению, Эльфриде пора отправиться спать. Найт проводил ее вниз, а сам вновь вышел наверх, чтобы провести на палубе еще немного времени.

Эльфрида сняла с себя кое-какую одежду и легла в постель и вскоре забылась сном, хотя сон ее был некрепким. Ей было неведомо, сколько продлилось ее сновидение, однако она вдруг начала мало-помалу просыпаться, сознавая, что ей на ухо кто-то шепчет такие слова:

– Как я могу видеть, у вас с ним прекрасно идут дела. Что ж, ты меня раздражаешь сейчас, но вот увидишь, мой день настанет.

Таковы были слова или высказывание, имевшие такой эффект.

Эльфрида разом очнулась ото сна, себя не помня от страха. Она знала, что эти слова, если они прозвучали на самом деле, могла произнести только одна особа, и особой этой была миссис Джетуэй.

Лампа потухла, и каюта была погружена во тьму. На соседней койке она слышала тяжелое дыхание своей мачехи, на следующей спала Сньюсон, что дышала еще тяжелее. Единственными законными обитательницами каюты были они трое, и потому миссис Джетуэй могла только тайком пробраться сюда да потихоньку уйти снова или же прилечь на пустую койку рядом со Сньюсон. Страх, что, быть может, так оно и есть, увеличивал смятение Эльфриды, быстро перерастая в уверенность, что правдива эта догадка, ибо каким же образом незнакомка с другого конца корабля могла улучить момент да пробраться к ним внутрь? Быть может, это был сон?

Эльфрида поднялась в постели повыше и выглянула в иллюминатор. На море было неспокойно: прямо рядом с ее головой, у борта парохода, морские валы то вздымались и опадали, то откатывались прочь, неясные и стонущие, на простор ночного мрака, а далеко за их пределами два безмятежных огня сияли, как лишенные лучей звезды. Теперь Эльфрида почти боялась перевести взор в каюту – ей все чудилось, что миссис Джетуэй тотчас же окажется у ее локтя, и она уже подумывала о том, не кликнуть ли Сньюсон, чтоб та составила ей компанию. Пробило четыре склянки, и она услышала голоса беседующих людей, что вселило в нее немного мужества. Это не стоило того, чтобы звать Сньюсон.

В любом случае, Эльфрида не могла здесь остаться ни минутой долее: она задыхалась от страха, она не могла рисковать, ей не вынести, если ее опять потревожит этот зловещий шепот.

Поэтому она торопливо закуталась, вышла в коридор и при слабом свете лампы, что горела у входа в кают-компанию, нашла первую ступеньку лестницы да поднялась на палубу. Ночью та показалась ей несказанно мрачным местом. Палуба предстала перед ней в совершенно новом свете по сравнению с той, какой она была в дневное время. Эльфрида могла рассмотреть жуков-светлячков, облепивших нактоуз[171], и неясный силуэт человека, стоящего у штурвала, а также темную фигуру на носу корабля. От носа до кормы судна ни одной живой души больше не было видно на палубе.

Нет, постойте, там были еще двое – они стояли у фальшборта[172]. Один из них оказался ее Генри, другой был помощником капитана. Она беспредельно обрадовалась и, подойдя к ним поближе, услышала, что они ведут тихую неторопливую беседу о мореходных делах. Эльфрида подбежала к ним и обвила рукою руку Найта, отчасти из любви, отчасти для того, чтобы почувствовать себя в безопасности.

– Эльфи! Не спится? – спросил Найт, отойдя с нею на несколько шагов в сторону.

– Нет… я не могла заснуть. Могу я остаться здесь? Там, внизу, такая гнетущая атмосфера, и… и мне стало страшно. Где мы сейчас находимся?

– Прямо к югу от мыса Портленд-Билл[173]. На траверзе[174] нашего судна видны его огни, взгляни-ка. Это ужасное место, особенно ночью, в шторм. А видишь вон тот самый маленький огонек, что ныряет в воду и поднимается из нее справа от нас? Это плавучий маяк на опасной мели, называемой Шамбль, где много добрых судов потерпело крушение. Между нею и нами располагается Портлендское течение[175] – место, где встречаются противоборствующие течения, которые образуют водовороты, – место, где море бурное даже в самую безоблачную погоду, а при ветре крайне опасное. Мы можем видеть слева на темном мрачном горизонте гавань Уэст-Бэй[176], которая ближе к берегу заканчивается перешейком Чесил-Бич[177].

– Который час, Генри?

– Только что пробило два.

– Ты собираешься спуститься вниз?

– О, нет, не этой ночью. Я предпочитаю побыть на свежем воздухе.

Ей подумалось, что он может рассердиться на нее за то, что она пришла к нему в такой неурочный час.

– Я хотела бы тоже побыть здесь, если ты мне позволишь, – сказала она робко. – Я хотела бы спросить у тебя кое-что.

– Позволить тебе, Эльфи! – воскликнул Найт, обнимая ее рукою и прижимая к себе. – Я в два раза счастливее теперь, когда ты рядом со мною. Да, мы останемся и встретим рассвет здесь.

Таким образом, они вновь отыскали укромный уголок и присели там, укутавшись в парусину, как раньше.

– О чем же ты хотела спросить меня? – сказал он, когда они уселись и их стала покачивать вверх-вниз корабельная качка.

– О, совсем пустяк, возможно, мне совсем не следует об этом спрашивать, – отвечала она нерешительно. По правде говоря, ей вдруг захотелось узнать, была ли у него хоть однажды помолвка и твердое намерение жениться. Если да, то она немного расскажет ему о своих прошлых отношениях и о поведении со Стефаном. Мнимые слова миссис Джетуэй так угнетали девушку, что отныне, вспоминая свой тайный побег из дому, она рисовала его себе в мрачнейших красках и потому больше всего сейчас жаждала открыться возлюбленному и сбросить с себя тяжкое бремя. Она надеялась, что если Найт и сам бывал опрометчив, то сможет простить ей все.

– Я хотела спросить тебя, – продолжала она, – был… был ли ты когда-нибудь помолвлен прежде. – Она добавила, дрожа: – Я надеюсь, что был… в смысле, я вовсе не возражаю, если был.

– Нет, никогда не был, – последовал мгновенный и сердечный ответ Найта. – Эльфрида, – и в его голосе зазвучала радостная гордость, – я на двадцать лет старше тебя[178], я повидал жизнь и в некотором роде имею доступ в светское общество, которое ты еще толком не успела узнать. Строгие моралисты скажут, что большая разница в возрасте непременно влечет за собою такие же различия в любовном опыте, а меж тем я гораздо больше достоин тебя, чем иные могут вообразить.

Эльфрида затрепетала.

– Ты продрогла – ветер для тебя чересчур силен?

– Нет, – ответила она мрачно.

Все свои надежды на его прощение она строила на догадке, которая оказалась ложной. Ее возлюбленный – необыкновенное исключение из общего правила, ведь только что он признался, что не обладает любовным опытом, и если два года назад она ликовала бы, услышав такие вести, то теперь они оледенили ее, будто она вдруг очутилась зимой на морозе.

– Ты не возражаешь, если я еще спрошу?

– О, нет – вовсе нет.

– А многих леди ты целовал раньше? – прошептала она, желая, чтобы он сказал: сотню по меньшей мере.

Время, обстоятельства и окружающий пейзаж были таковы, что побуждали к откровенности даже самых скрытных.

– Эльфрида, – прошептал Найт в ответ, – странно, что ты задала мне такой вопрос. Но я отвечу на него, хотя я никогда и никому не говорил об этом прежде. Я вел себя нелепо, упорно избегая женщин. Я никогда в своей жизни не целовал женщину, если не считать тебя и мою мать. – И тут мужчина тридцати двух лет, да еще такой глубокий ум, весь покраснел от простодушного мальчишеского стыда, сделав такое признание.

– Что, ни одну? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Да, ни одну.

– Как это до боли странно!

– Да, противоположный ответ встречается гораздо чаще. И все-таки для тех, кто наблюдал за представителями своего пола так, как это делал я, мой случай не уникален. Светские мужчины – это любимцы женщин, так гласит аксиома, и люди недалекие не заглядывают вглубь, чтоб узнать, что есть тайные, одинокие исключения.

– Ты гордишься этим, Генри?

– Нет, ни капли. Дожив до зрелых лет, я желал бы теперь вернуться назад, заново пройти свой жизненный путь и нарушать границы чаще, как это и делают более беспечные мужчины. Я не раз думал о том, как много счастливого жизненного опыта потеряно для меня из-за того, что я никогда ни за кем не ухаживал.

– Тогда почему же ты держался так отчужденно?

– Не могу сказать. Не думаю, что это было в моей натуре, возможно, обстоятельства моей жизни помешали мне. Я сожалел об этом по другой причине. Моя великая нерадивость в любви повлияла на меня необратимо. Чем старше я становился, тем яснее понимал, что никогда, ни за что на свете не полюблю женщину, если до меня у нее был возлюбленный или поклонник; и я уж отчаялся отыскать юную леди XIX века, которая была бы девственна, как и я. А потом я нашел тебя, Эльфрида, и впервые в жизни почувствовал, что моя привередливость была благословением. И это поможет мне быть достойным тебя. Я подумал сразу же: пусть у нас с тобою разное бремя опыта в других жизненных сферах, но когда речь идет о любви, то мы одинаково невинны. Что ж, неужели ты не рада слышать это, Эльфрида?

– Да, рада, – отвечала она натянутым тоном. – Но я всегда думала, что мужчина переживает множество увлечений до того, как женится, особенно если он не женился в юности.

– Полагаю, так думают все женщины, и они правы на самом-то деле, когда судят о большинстве холостяков, как я уже сказал. Но заметное меньшинство тех, кто в любовных делах проявил себя дурак дураком, не может этим похвастаться, и это заставляет их чувствовать ужасную неловкость, когда они в конце концов решаются сделать предложение. Но в моем случае это значения не имеет.

– Почему? – спросила она смущенно.

– Потому что ты знаешь еще меньше моего о любовных делах и матримониальных договоренностях, и поэтому, если я сделал тебе предложение не совсем так, как надо, ты не станешь делать ненавистных сопоставлений, мысленно сравнивая меня с другими.

– Я считаю, что ты прекрасно его сделал!

– Благодарю тебя, дорогая. Но, – продолжал Найт смеясь, – твое мнение не может считаться мнением знатока, единственным мнением, которое имеет ценность.

Если бы она ответила: «Да, это так», и хотя бы отчасти вложила в слова тот жар, что сама чувствовала, Найт был бы немного шокирован.

– Если ты когда-нибудь прежде была бы помолвлена, – продолжал он, – то, думаю, твое мнение на мой счет было бы совсем другим. Но тогда я бы ни за что…

– Ни за что что, Генри?

– Ох, я просто собирался сказать, что в таком случае я никогда бы не доставил себе удовольствия просить твоей руки, ибо невинность, полное неведение в любви – вот в чем заключается твоя привлекательность, любимая.

– Ты суров к женщинам, не правда ли?

– Нет, я считаю, что нет. Я имею право потакать своим вкусам и поцелуй свой приберегал для невинных уст. Другие мужчины, которые не относятся к моему сорту, приобретают тот же вкус, когда становятся старше, но не находят своей Эльфриды…

– Что это за ужасный звук, который мы слышим по мере продвижения вперед?

– Всего лишь гребной винт парохода… не находят своей Эльфриды, как посчастливилось найти мне. Только подумать, что я нашел такой потаенный цветок здесь, в глухих травах на Западе, – девушку, для которой один мужчина значит то же, что множество поклонников для всех прочих женщин, а поездка на пароходике по Английскому каналу для нее то же, что кругосветное путешествие!

– И ты бы, – вымолвила она, и голос у нее задрожал, – расстался с леди… если бы вы с ней были помолвлены… и потому только, что у нее был всего ОДИН поцелуй до тебя… и ты бы… уехал прочь и порвал с нею?

– Один поцелуй… нет, едва ли из-за этого.

– Два?

– Что ж, я едва ли могу с точностью ответить на такой вопрос. Несомненно, если бы я узнал, что женщина обладает слишком большим опытом в этой сфере, я бы разлюбил ее. Но давай лучше подумаем о нас самих и бросим рассуждать о «если бы да кабы».

Одним словом, Эльфрида не препятствовала своим мыслям следовать совету «в догадках утешения поищем»[179], и каждое слово Найта легло ей на сердце тяжелым камнем. После этого они долго молчали, глядя на черное таинственное море и прислушиваясь к странной песне беспокойного ветра. Когда ты отдаешься движениям морской качки на волнах, а ветер при этом не слишком жестокий и холодный, это оказывает успокаивающий эффект даже на тех, чей ум находится в крайне возбужденном состоянии. Эльфрида медленно откинулась на Найта, и, посмотрев вниз, он понял по ее тихому размеренному дыханию, что она провалилась в сон. Не желая тревожить ее, он продолжал сидеть неподвижно и испытывал сильное удовольствие оттого, что держал в объятиях ее горячее молодое тело, чувствуя, как ее грудь вздымается и опускается при каждом ее вздохе.

Найт тоже поддался дремоте, хотя продолжал оставаться начеку. Было приятно думать о том бессознательном доверии, что она питала к нему, и размышлять об очаровательной невинности той, которая заснула на груди любимого мужчины так бесхитростно и непринужденно. И тогда этот ученый чудак, непрактичный и склонный к размышлениям, постиг до конца, сколь огромна ответственность, что он принимает на себя, становясь защитником и руководителем столь доверчивого существа. Безмятежный сон ее души вселял спокойствие в него самого. Вдруг она застонала и беспокойно повернулась во сне. Вскоре ее бормотание стало отчетливым:

– Не говорите ему… он перестанет любить меня… Я не хотела никакого бесчестья… честное слово, я не хотела, поэтому не говорите Генри. Мы собираемся пожениться… вот почему я сбежала… И он сказал, что никогда не целовал женщину… И если вы ему расскажете, он покинет меня, а я умру. Я прошу вас, будьте милосердны… Ох!

Эльфрида разом пробудилась в ужасе.

За мгновение до этого мелодичное «дин-дон» разнеслось в воздухе, прозвучав справа от них, и это разбудило ее.

– Что это? – закричала она в страхе.

– Всего лишь восемь склянок, – ответил Найт успокаивающим тоном. – Не пугайся, маленькая птичка, ты в безопасности. Что тебе такое снилось?

– Я не могу сказать! Я не могу сказать! – воскликнула она, ее била дрожь. – Ох, я не знаю, что мне делать!

– Спокойно оставаться со мною. Мы вскоре увидим, как занимается рассвет. Смотри, как прекрасно сияет утренняя звезда вон там. Облака на небе полностью рассеялись, пока ты спала. Что же тебе снилось?

– Женщина из нашего прихода.

– Тебе она не нравится?

– Не нравится. Она терпеть меня не может. Где мы сейчас находимся?

– Где-то к югу от Экса[180].

Найт больше ни слова не сказал о ее сновидении. Они наблюдали за небом до тех пор, пока Эльфрида не успокоилась и не рассвело. Сперва просто забрезжил слабый свет. Затем ветер сменил свое дуновение и улегся, обратившись в ласковый ветерок. Звезда растворилась в сиянии дня.

– Вот так и я хотела бы умереть однажды, – сказала Эльфрида, поднимаясь со своего места и наклоняясь над фальшбортом, чтобы рассмотреть последние гаснущие блики звезды.

– Как говорится в этих строках, – отозвался Найт:

– Ox, другие люди думали то же самое, не правда ли? Вот так всегда с моими оригинальными высказываниями – они не новы ни для кого, кроме меня одной.

– Так происходит не с одной тобою. Когда я только-только начал набивать руку в рецензировании, я обнаружил, что попал в ужасную ловушку: я пускался в пространные рассуждения на все темы, с которыми сталкивался, кои были для меня в новинку, и после открывал, что читателям они давно прискучили еще в те времена, когда я сам ходил в детских платьицах.

– Это восхитительно. Когда бы я ни узнала, что ты сделал какую-то глупость, я радуюсь, поскольку это делает тебя ближе мне, которая столько наглупила.

И Эльфрида вновь подумала про своего врага, что спала сейчас под палубой, по которой они ходили.

А между тем побережье полностью осветили солнечные лучи, и все возвышения выступили из тени. Когда розовое сияние озарило весь восточный край неба да низкую линию берега, солнце бросило свою лучезарную корону на тонкие полупрозрачные облака, что неспешно плыли с востока. Казалось, каждый выступ земли изо всех сил старается уловить хоть частицу того чистого света, который щедро изливало солнце, а затем настал фантастический и прекрасный момент, когда на востоке разлилось горячее золото, кое окрасило в золотые тона все возвышенности на побережье. Резкий очерк утеса Старт-Пойнт[182] поймал самые яркие, самые первые солнечные лучи, и то же выпало на долю одноименного маяка, воздвигнутого на высоком его уступе и выступавшего из небольшого углубления на обрывистом фасаде скалы, словно статуя средневекового святого из ниши собора. Их величественный сосед, Болт-Хед[183], что находился слева, пока еще оставался непозлащенным и сохранял свои серые краски.

Затем на небо, словно одним резким движением, выкатилось солнце, и, двигаясь к морю от самой восточной точки на побережье, оно мигом выбросило вперед лучезарную лестницу, собранную будто из листьев синюхи[184], коя достигла Эльфриды и Найта, и за считаные минуты дневное светило озарило их своими лучами. Теперь и более низкие вершины побережья – Фровард-Пойнт, Берри-Хед и Проул-Пойнт[185] – получили свою порцию солнца, и, наконец, его светом озарились даже самые маленькие волны, выступы скал да небольшие бухты, даже самые глубокие впадины прелестной долины Дарт[186]; и солнечный свет, теперь вполне обыкновенный для всех, перестал быть тем чудом, появления которого с таким нетерпением ждали всего полчаса назад.

После завтрака Плимут показался на горизонте и становился все отчетливее по мере их приближения, вслед за ним, как полоса фосфорического света на поверхности моря, появился плимутский волнорез. Эльфрида украдкой смотрела по сторонам в поисках миссис Джетуэй, но не смогла увидеть никого, кто был бы на нее похож. После, в суматохе высадки на берег, она снова стала искать ее взглядом, и снова с тем же результатом, поскольку к этому времени женщина, скорее всего, уже проскользнула на причал незамеченной. Вздохнув с чувством громадного облегчения, Эльфрида стояла в ожидании, пока Найт распоряжался выгрузкой багажа, и затем увидела своего отца, который шел к ним через толпу, вертя прогулочной тростью, чтобы привлечь их внимание. Проложив себе локтями к нему путь, они все вместе вошли в город, который встретил Эльфриду столь же солнечной улыбкой, как и тогда, когда больше года назад она вступила в него ровно в тот же час нареченной невестой Стефана Смита.