Взор синих глаз

Глава 6

Одновременно с последними словами Стефана до слуха Эльфриды долетел звук закрывающейся наружной двери, что была совсем неподалеку от них. Звук донесся с дальнего конца того крыла здания, где находилась освещенная комната. Затем в последних лучах заходящего солнца ей удалось рассмотреть фигуру, в принадлежности коей к женскому полу нельзя было усомниться, которая спускалась вниз по усыпанной гравием дорожке мимо цветника, что вела к берегу реки. Затем фигура незнакомки постепенно уменьшилась в размерах и исчезла в тени деревьев.

Из дальнего коридора особняка до них долетел голос мистера Суонкорта, который звал их по именам. Они вернулись обратно и нашли его уже облаченным в застегнутое пальто и надевающим шляпу, ожидающим их появления и сияющим от самодовольства, поскольку его поиски увенчались успехом. Карета была подана, и наше трио без дальнейших отлагательств покинуло особняк; их экипаж проехал по сводчатому проходу, где стуку колес вторило эхо, и покатил по кленовой аллее, где все деревья на зиму сбросили свою листву, в то время как звезды начали зажигать свои трепещущие огоньки среди сплетения их ветвей и побегов.

Ни единого слова не проронили ни девушка, ни молодой человек. Ее неопытный ум был целиком поглощен раздумьями о недавнем происшествии. Юноша, который внушил ей такие новые чувства, который приехал по делам прямо из Лондона к ее отцу, который случайно посетил особняк Энделстоу и которому, как оказалось, по той или иной причине дарована привилегия приближаться к некой леди, кою он там повстречал, и который оказывал ей маленькие знаки внимания известного свойства, и все это сделалось за полчаса.

Что же это была за комната, где они находились? – думала про себя Эльфрида. Насколько она могла судить, то был деловой кабинет лорда Люкселлиана или какое-то подсобное помещение. Кто остался в особняке? Никого не осталось, кроме гувернантки и слуг, как ей было известно, и как раз о них он отозвался, что ни с кем не знаком. Та особа, чей силуэт Эльфрида неясно различила в сумерках, та, что вышла из особняка, имела ли она отношение к произошедшей сцене? Невозможно было ответить на этот вопрос, не задав его самому обвиняемому, а этого она никогда бы не сделала. Чем больше Эльфрида размышляла, тем более правдоподобным ей казалось, что это была случайная встреча, а не условленное свиданье. В конечном счете, что касалось личности самой женщины, то тут Эльфрида сразу же предположила, что она не могла быть служанкой. Стефан Смит не был человеком, который приударит за женщиной, что находится ниже его на социальной лестнице. Несмотря на то что глаза его были сияющими и кроткими, они явно были и честолюбивыми; вне всяких сомнений, он желал в жизни лучшей доли; надежды его были неопределенными, но надеялся он сильно. Эльфрида была озадачена и, будучи озадачена, следуя естественной логике девичьих чувств, сердилась на него. Никакого удовольствия не доставило ей осознание того, что она, желая понравиться ему, вместо этого влюбилась в него сама, в его мальчишеский облик и ту невинность, коей он, казалось, обладал.

Экипаж доехал до моста, который образовывал связующее звено между восточной и западной частями прихода. Возведенный в долине, которая с внешней стороны сообщалась с морем, он являл собою низкую точку, от которой дорога с необыкновенной крутизной шла в гору, ведя в сторону западного Энделстоу и пасторского дома. Ни малейшей необходимости не было в том, чтобы кто-то из них покидал карету, чтобы уменьшить ее вес, однако у священника была привычка после долгого путешествия делать лошади одолжение, когда она взбиралась на эту кручу, и потому Эльфрида, следуя инстинкту подражания, неожиданно выпрыгнула из кареты, как только Красавчик замедлил ход, приноравливая к подъему в гору свою поступь, делая ее более медленной и осторожной, поскольку именно так он привык преодолевать этот участок дороги.

Казалось, молодой человек был рад любому предлогу нарушить молчание.

– Ба, мисс Суонкорт, какой рискованный поступок! – закричал он и немедленно последовал ее примеру, выпрыгнув из кареты с другой стороны.

– Ах нет, совсем нет, – ответила она холодно, ибо загадочная сцена в усадьбе Энделстоу все еще занимала все ее мысли.

Стефан шел в одиночестве две-три минуты, так как его удерживала на расстоянии та строгая сдержанность, что прозвучала в ее голосе. Затем, решив, по всей вероятности, что лишь девушкам к лицу дуться, он преспокойно обогнул экипаж, подошел к ней и с кастильской галантностью предложил ей идти с ним под руку, чтобы помочь одолеть оставшиеся три четверти пути в гору.

Это было искушение: впервые в жизни в подобной ситуации к Эльфриде отнеслись как ко взрослой молодой женщине – предложили ей руку, чтобы опереться, сделав это так, что за нею оставалось несомненное право согласиться или отказаться. До сих пор она никогда не удостаивалась особого мужского внимания, которое обычно ограничивалось такими бытовыми замечаниями, как «Эльфрида, дай-ка мне руку», да «Эльфрида, держись крепче за мою руку», которые она слышала от отца. Для ее неопытного сердца целая эпоха жизни заключалась в одном этом происшествии; она испытывала настоящую гамму противоречивых чувств и не могла выбрать, согласиться ли ей или ответить гордым отказом. В общем, ее чувства были за то, чтобы принять предложенную руку; и лишь одно из них, обида, уговаривало ее наказать Стефана и отказаться.

– Нет, благодарю вас, мистер Смит, я уж лучше дойду как-нибудь сама.

Это была первая слабая попытка Эльфриды запугать своего возлюбленного.

Однако, больше опасаясь результатов такого решения, чем того, что именно воспитанный молодой человек будет думать о ее своенравии, она тут же решила вознаградить себя отменой своего же приказа.

– Знаете, я тут подумала и решила принять вашу помощь, – сказала она.

Они стали медленно подниматься на холм, идя в нескольких ярдах позади кареты.

– Как вы молчаливы, мисс Суонкорт! – заметил Стефан.

– Возможно, я думаю о том, что и вы молчаливы тоже, – парировала она.

– У меня могут быть на то свои причины.

– Едва ли, ведь это печаль делает людей молчаливыми, а у вас нет никакой печали на сердце.

– Вы ничего не знаете: передо мной стоит большая трудность; хотя кто-то мог бы сказать, что это не трудность даже, а скорее дилемма.

– Что же это? – спросила она тотчас.

Стефан замялся.

– Я мог бы сказать, – молвил он. – Возможно, сказал бы в подходящий момент, настолько подходящий, что…

Она выпустила его руку и пылко отбросила ее от себя, встряхнув головою. Она только что усвоила урок, что теряешь очень много собственного достоинства, когда задаешь вопрос, на который отказываются отвечать, пусть даже в столь учтивой форме, ибо, несмотря на то что вежливость оказывает добрую услугу, если речь заходит о требованиях и компромиссах, она очень мало помогает, когда тебе прямо отказывают.

– Я не желаю об этом ничего знать, не желаю, – отрезала она и продолжала: – На вершине холма нас ожидает карета, мы должны ехать.

И Эльфрида побежала вперед.

– Папа, вот и твоя Эльфрида! – закричала она, обращаясь к неясной фигуре старшего джентльмена, когда сама вспорхнула в карету и опустилась на сиденье рядом с ним, не пожелавши принять помощь от Стефана.

– Ах, да! – буркнул священник притворно-настороженным тоном, пробудясь от глубочайшего сна и вдруг вознамерившись выйти из кареты.

– Боже, папа, что ты делаешь? Мы еще не приехали домой.

– Ох, нет, нет; конечно же мы еще не дома, – сказал мистер Суонкорт очень торопливо, пытаясь откинуться назад и вернуться в свое прежнее положение, сделав вид, что он вовсе и не двигался. – Дело в том, что я так глубоко задумался, что потерял представление о том, где мы находимся. – И через минуту священник снова стал похрапывать.

Тот последний вечер будто бы набросил тень необыкновенной печали на лицо Стефана Смита, а повторяющиеся наказы священника, чтоб он приезжал в летнюю пору повидать их снова, казалось, только портили ему настроение, а не уменьшали его печаль.

Он покинул их в сером свете раннего утра, когда краски земли были темными, а солнце еще не показалось на востоке. Эльфрида всю ночь проворочалась с боку на бок в своей маленькой кровати, беспокоясь о том, что никто из домашних слуг не поднимется так рано, чтобы помочь ему собраться, а также опасаясь, что она больше не увидит его ярких глаз и кудрявых локонов, ну а то, что он обладал какой-то глубокой тайною, придавало его облику еще больше романтичности в ее глазах. До некоторой степени – как проворно женское любопытство облекается в одежды заботы – она почувствовала себя ответственной за его благополучное отбытие. Они позавтракали прежде, чем занялся день; мистер Суонкорт, который все более и более проникался симпатией к простодушному виду своего гостя, решился встать спозаранку и проститься с ним как с искренним другом. В любом случае, у священника было вящее изумление, когда он увидал Эльфриду с зажженной свечой в руке, идущую к столу завтракать.

В то время как Уильям Уорм совершал свой утренний туалет (процедура, после которой жители пасторского дома привыкли ожидать его появления со всегдашним образцовым терпением), Эльфрида, бесцельно блуждая по саду, забрела в летний домик. Стефан последовал туда за ней. Скрытая рощей долина открывалась взору с этой точки наблюдения, и туман, который теперь клубился над всей долиною, скрывал от глаз речной поток, что струился сквозь нее, хотя сами наблюдатели находились выше туманной пелены.

Они стояли близко друг к другу, опершись на грубую балюстраду, которая опоясывала летний домик снаружи и далее вздымалась гребнем на крутом склоне, что был ниже того места, где Эльфрида вынужденно обратила внимание на некие очертания далеких нагорий, что вставали неровной грядой перед ее взором. Но художественное видение, природное или выработанное, теперь очень слабо говорило в Стефане, и он вполуха слушал ее описания, словно все его внимание поглощала какая-то другая мысль, неотступно преследующая его.

– Стало быть, прощайте, – молвил он вдруг, – я полагаю, что никогда не смогу увидеться с вами снова, мисс Суонкорт, несмотря на все приглашения.

Его неподдельное страдание непосредственно сыграло на чувствительных струнах ее натуры. Она могла себе позволить простить ему одну-две недомолвки. Более того, смущение, которое не позволило ему поднять на нее глаза, вселило отвагу в ее собственные язык и взор.

– О, приезжайте И ВПРЯМЬ повидать нас снова, мистер Смит, – сказала она с милой простотой.

– Я был бы счастлив это сделать, но было б еще лучше, если б я воздержался.

– Почему?

– Некие обстоятельства, связанные со мной, делают этот визит нежелательным. Нежелательным не для меня – для вас.

– Силы небесные! Как будто хоть что-то, связанное с вами, может меня ранить, – сказала она тоном спокойного превосходства, но, видя, что такая манера поведения была неуместна, она заговорила на более низких тонах: – Ах, я знаю, почему вы больше не приедете. Вы не хотите приезжать. Вы уедете домой, в Лондон, ко всем тамошним занятым людям, и никогда в жизни больше не захотите видеться с нами!

– Вы же знаете, что я вовсе так не думаю.

– И будете продолжать писать письма к той леди, с которою вы обручены, совсем как прежде.

– Что это значит? Я не обручен.

– Вы писали письмо к мисс Незнакомке; я видела его на полке с письмами для отправки на почту.

– Ха! Письмо к пожилой женщине, которая держит лавку канцелярских товаров; и в нем говорилось о том, чтобы она откладывала в сторонку мои газеты, пока я не вернусь.

– Вам нет нужды объясняться: это меня вовсе не касается. – Однако мисс Эльфрида была явно рада, выслушивая его объяснения, как бы там ни было. – И вы не приедете снова, чтобы повидать моего отца? – настойчиво спросила она.

– Я бы очень хотел… это значит повидать вновь и вас, но…

– Откроете вы мне, наконец, что это за тайна такая, что вы от меня скрываете? – дерзко прервала она его.

– Нет, не теперь.

Она не могла не задать следующий вопрос, как бы некрасиво это ни прозвучало.

– Скажите мне вот что, – потребовала она, и ее губы задрожали. – Какое-то ваше свидание с леди из усадьбы Энделстоу является препятствием, чтоб… чтоб проявлять внимание ко мне?

Он немного помолчал.

– Ни в малейшей степени, – сказал он многозначительно и взглянул ей прямо в глаза с уверенностью, которую могут даровать лишь честность да красота, присущие молодости.

Объяснение так и не последовало, но мрак, поселившийся было в ее сердце, рассеялся. Она не могла не поверить такому высказыванию. Какова бы ни была тайна той игры теней, что она наблюдала за опущенными жалюзи, это не была тайна закулисной страсти.

Она обошла дом кругом и вошла в него через оранжерею. Стефан тоже прошел кругом и направился к парадному входу. Мистер Суонкорт стоял на пороге, обутый в домашние туфли.

Уорм возился с хомутом в упряжи и бормотал о том, как трещит его бедная голова, и все было готово для отъезда Стефана.

– Вы назвали август месяцем для вашего визита к нам. В августе я вас и жду; это в том случае, если вы сколько-нибудь цените общество закостенелого тори, – сказал ему мистер Суонкорт.

Мистер Смит нерешительно пробормотал несколько слов о том, как желал бы он повидать их снова.

– Вы сказали, что приедете, и вы должны сдержать слово, – настойчиво сказала Эльфрида, выйдя из двери и стоя за спиной своего отца.

Какова бы ни была причина, что до сей поры удерживала молодого человека от повторного визита в эти края, она была более над ним не властна. Он пообещал, тепло распростился с ними и сел в экипаж, запряженный пони, который стал медленно взбираться вверх по склону холма и вскоре исчез из виду.

– Никогда еще в моей жизни я не был к кому-нибудь так привязан сердцем, как к этому юноше, – никогда! Я не могу этого постичь… я никак не могу этого постичь, – бодро сказал себе под нос мистер Суонкорт и вошел в дом.