Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Он дышал еще запахом нового дома,

Нежилой пустотою открытых окон,

Волшебством новизны, непонятно знакомой,

Точно дважды приснившийся сон.

Опоясанный морем и зноем, хранил он

Тайны раковин, залежи древней тоски,

И томимые жаждой сбегали пески

На заброшенный берег, расписанный илом.

На том конце деревни пес пролаял,

Здесь канула звезда меж темных тополей,

И босоногий шаг по озими полей

Прошелестел невнятно и растаял.

Река раскинулась беспечней и вольней —

В тиши она от гнета бурь очнулась.

Сквозь негу дремы дерево коснулось

Дрожащей ряби отсветом ветвей.

Вот вспыхнула заря и в первом свете

Шагают наши маленькие дети,

Бесстрашно устремив на солнце глазки.

И светлый луч струится в их крови,

Как теплый ток от корня до листвы,

А ветер льнет к кудрям их с тихой лаской.

Цветенье клещевины, свершившееся за ночь.

Горячий след румян по листьям полоснул.

Аллея жмется к изгороди пьяной.

Сомлевшее на пастбище, ко сну

Плетется стадо. Высь взволнованная катит

Барашка облачного белизну.

Как преломленный луч в бурливом водопаде,

Все это промелькнет и в запахах полей

Все возродится вновь. Трава в крови заката

Нежна и будто бы растет из тишины моей.

Старуха. Смуглолицая доярка.

Над синью глаз — труда и лет седины.

Ведро. Из хлева, пенистый и жаркий,

Клубится пар. И вымени пучины

Покорены заботой этих рук —

Так морякам канат покорен длинный.

Безоблачные дали по утру.

Стан женщины над белым изобильем.

И, замыкая будней светлый круг,

Волшебница, колдуя, правит былью.

Что смерть в окно заглянет, знали мы.

Был взгляд ее, вопящий и бездонный,

Прозрачно-холоден, как пелена зимы.

Сквозь эту пелену, мерцая, плыл

Огромный желтый мир нагроможденный:

Столицы, реки, толпы весен, пыл

Оживших красок на дорогах талых.

И он шагал, груженный через край.

Так в час заката вол усталый

К гумну волочит урожай.

Как мчались поезда! Воспоминанья

О родине над рельсами горят.

Бурлящая вода, мечей бряцанье.

Впивался в ночи мучеников взгляд,

Куда-то увозимых. Жизнь молчала.

Тень от ветвей, осколки света, ад —

Во тьме окна. Молитва зазвучала,

И чей-то шепот вдруг рассказом стал

О сыне и о доме у причала.

Как безвозвратно мчались поезда!

В саду цветенье молодое стонет,

Ему бы только жить и жить скорей!

В глазах у нас его раскраска тонет.

Огонь и страх в дыхании зверей.

Легка луна, застывшая в прохладе,

И все так чутко-двойственно при ней.

А ночь живет в крови, и в аромате,

И в смерти этой, в страстности хмельной.

Все звезды зацвести бы рады

В тиши руки родной.

Как сердце умирающее наше

Дню новому преподнесем с зарей?

Вино в бокале бродит, как и раньше,

И небо опоясано дугой.

Рассвет — на нивах пляшет и в горах он,

И солнце жмется к озеру щекой.

Лишь мы, парализованные страхом,

Лишенные мечты, познав урон,

Цветущую расстелем землю прахом,

Как траурный венец в день похорон.

Звезда, покинутая в дебрях мрака.

Рев моря. Бьет в отчаянье волна.

Пустыня. Ветров черных передряга.

И глыбы тьмы столпились у окна.

Ночное небо воем вод отпето.

И лишь звезда далекая одна —

Бутон зеленый, нежный, искра цвета —

Ведет, как вестник сбыточности сна:

Быть может, между полюсами света

Взошла, взошла вселенной всей весна.

Я шла тогда,

Как будто кто-то был в меня влюблен.

Руины хохотали на полях

И ветер — там, в могучих небесах.

Я шла тогда,

Как будто снилась я кому-то.

В ночи рождались, расцветая, бездны,

И море-зеркало меня нарисовало,

И будто некто обо мне стихи слагал.

Я шла, и в мир иной войти пришлось,

И там, казалось, что-то началось.

Красивый, древний гимн, который как-то[13]

Осенним вечером пропел ты мне,

Когда трудился дождь в моем окне,

И в песнь твою врывался гром бестактно, —

Глубокий звук его — органный звук;

Мотив был легок для запоминанья,

Чужой язык, нездешнее сиянье,

И воспаленный, в алых маках, луг.

Стучало его сердце — за дождем,

За каплями, измученным окном,

За много миль от темного заката,

В сиянье, где пропал его ответ,

И в тяжести упитанного сада…

Была ли я в той песне — или нет?

Хлеб режут в этот день,

В корзину сыплются плоды,

Под отчий кров приходят сыновья,

И ожидают дочери в дверях.

Идут по небу облака,

Чтоб сад, чтобы поля благословить.

И в городе, у входов на базары,

Благоуханье сливок, запах масла.

Искрится рыбья чешуя,

И льется в этот день вино.

Да как ты в этот день умрешь, душа!

Прекрасен, полон день,

Он собран, прост,

Он свет,

Он день —

Такой же день, как все!

Да как же отправляться на покой,

Когда еще не стихнул голос дня,

Да как же ты, душа, простишься с днем,

Когда еще не смолк дневной народ,

Да как же, как ты с трауром пойдешь,

Когда еще не стихнуло веселье,

И как ты встретишь вечной ночи тьму,

Привета не послав звезде вечерней, первой?

Неужто мы дни всепрощения узреем глазами своими?

Полями пройдешь ты, где путник наивный прошел.

И будут клевера листья ласкаться с ногами босыми,

и жнивья будет сладок укол.

Или дождь на тебя налетит; капли роем

По лицу, волосам, по плечам, по груди застучат,

И от свежести этой засветится сердце покоем,

Как край тучи, на солнце лучась.

Все спокойнее будешь вдыхать в себя запахи пашни,

И из зеркала луж будет золотом солнце светить.

И все просто, все ясно, доступно и вовсе не страшно,

И можно, и можно любить.

Ты пройдешь по полям, осененная помыслом горным,

По дорогам, что корчились в муках, в крови целый век.

Вновь чиста будешь сердцем, скромна и покорна

Как трава, как простой человек.

Здесь не услышу голоса кукушки,

И дерево не спрячется в снегу,

Но среди этих сосен, на опушке,

Я снова с детством встретиться могу.

Звенят иголки сосен: жили-были…

А я сугробы родиной зову,

И этих льдов густую синеву,

И песен тех слова, слова чужие.

Быть может, только перелетным птицам,

Которых держит в небе взмах крыла,

Известно, как с разлукою смириться.

О сосны! Родилась я вместе с вами,

Два раза вместе с вами я росла —

И в тот, и в этот край вросла корнями.

На сто молчаний слез мне не достало.

Вершины гор. Безмолвие вокруг…

Среди колючек мы брели устало

Под ветром, устремившимся на юг.

Лишь на распутье — старая маслина,

С корней до серебрящейся вершины

Печально-одинокая, как ты.

Трепещут на ветру ее седины…

Среди шипов спускался путь наш длинный —

До полной темноты.

Средь желтых гор осенней Галилеи,

Сухой элул еще не перейдя,

Когда из трещин выползают змеи

И, извиваясь немо, ждут дождя,

Как жажду доброты твоей в печали,

Как дорожу сочувствием твоим!

Смотри: деревья от плодов устали,

И мы, усталые, подобны им.

Последнее сияние заката —

Как золото безмерной чистоты.

Стеклом, уже оплавленным, объяты

Вершины гор и дальние хребты.

Стоят неслышно голые деревья

Под светом чередующихся лун,

Как инструмент, загадочный и древний,

С безмолвным строем онемевших струн.

Остудит утро камня гладь литая,

И птица, огибая дальний лес,

Махнет крылом, в изгнанье улетая,

И крикнет с остывающих небес.

Болезнь моя проклятая! У света

Любовью называется она.

Как я презрением к себе полна!

О, если бы ты знал, как тяжко это!

Волос моих коснулась седина —

С годами делаться мудрей должна.

Но вот мой взгляд остался без ответа, —

И я унижена, осрамлена.

Зачем в свой ясный, предосенний день

Должна страдать я, от любви робея,

Должна робеть я, горестно любя?

А ночью, как бы пряча душу в тень,

Не ведая стыда, тянусь к тебе я

И лишь тебя зову, хочу тебя!

Я не хочу, я не могу — поверь —

Чтобы ты снился мне из ночи в ночь.

Мне думать больше о тебе невмочь

И трепетать при каждом стуке в дверь.

От взгляда юных девушек, как зверь

Затравленный, бежала бы я прочь.

Победный блеск не в силах превозмочь,

Он как бы говорит мне: «Пыл умерь!»

Покой душевный был мне прежде мил.

Я зрелостью своей не тяготилась,

И страх меня ночами не томил.

Тогда мне даже и во сне не снилось,

Что встречи тайно ждать, лишаясь сил,

Так сладостно, и в этом Божья милость.

Ты лучше бы прогнал меня в пустыню,

Обрек бы на скитание, как встарь

Отправил Авраам свою Агарь —

Покорную наложницу, рабыню.

Счастливее меня любая тварь.

Пускай бы надо мною ты глумился,

Мой гордый дух не так бы возмутился.

Ты был бы для меня и Бог и царь.

Но для тебя я — дама в высшем свете,

Не дотянуться до моей руки.

Здесь каждое движенье на примете.

И я сжимаю втайне кулаки.

Я в крепости. Тут стены высоки.

Я страсть мою должна держать в секрете.

Гордыня! Сердце бедное в затворе!

Должна ли женщина гордиться тем,

Что красоте не внемлет? Это горе,

Когда ты слеп, когда ты глух и нем.

Есть дар любви. Дается он не всем.

Как можно говорить тут о позоре!

Тот, кто жемчужину отыщет в море,

Преступник? — В том не соглашусь ни с кем!

И разве грех, что избрала тебя я,

Твоей пленилась скрытой красотой?

В себя вобрать сумел ты столько света!

Так драгоценный камень, собирая

Лучи, нам дарит солнечный настой.

Мы пьем глазами, в нас душа согрета.

Быть может, ты не так красив, быть может,

Педанта равнодушный, трезвый взгляд

Придирчивее бы судил и строже,

И отыскал бы недостатков ряд.

Того, кто лишь плохое видеть рад,

Твоя ребячливость к себе не расположит.

Но для меня ты — недоступный клад.

Сравнила бы тебя с упругою сосной,

Покрытою предутренней росой. —

Ласкает ветер голубую хвою, —

Иль с нежной сердцевиной голубой

У пламени. Но образ мой любой

Несовершенен, несравним с тобою.

Любовь меня не сделала слепой.

Я вижу все отчетливо и ясно.

Рассудок сердцем управляет властно,

И дни идут унылой чередой.

Обманчивые грезы, как запой.

И пробуждение от них ужасно.

К утру я брошена волною страстной

На берег безнадежности тупой.

И снова трезвый холодок в крови,

И мысли, мысли — без конца и края…

Моя любовь — зерно без прорастания.

Праматерь Ева! Ты лишилась рая,

Ты променяла пиршество любви

На сладкий плод горчайшего познания.

Итак, мой друг, сгорают налету

Мгновения, минуты и часы…

Проходят дни, и я на их весы

Кладу бессилие и немоту.

Когда же время подведет черту,

Лишь лунный цвет, коснувшийся косы,

Напомнит про погибшую мечту,

Про всю мою земную суету.

Нет, не хватило духу у меня,

Чтобы в Гивоне солнцу приказать:

— Замри и время приостанови!

И вот уж ночь идет на смену дня…

Но светлый час могу я задержать.

Он мой навеки! Он в моей крови!

За окнами дождя косые струны.

Огонь в камине разожги, мой друг.

Жар закурчавится золоторунный,

И отблески запрыгают вокруг.

На фоне осени твой образ юный

Свеж по-особенному и упруг.

Пылает сердце — жертва злой фортуны.

Холодный ум в объятьях зимних вьюг.

Тебя обманываю от души:

За материнство выдавать должна я

Свою огнем пылающую страсть.

Но ты будь ясен, этого не зная.

Здесь, возле тлеющих углей мне разреши

Часы любви себе на память красть.

Из твоего и моего окна

Виднеется один и тот же сад.

Я ко всему, что твой ласкает взгляд,

Душою всею приворожена.

И песня соловьиная слышна

Одна и та же нам всю ночь подряд.

Внимая ей, мы дышим как бы в лад,

И нас роднит взволнованность одна.

А каждым утром старая сосна —

На ней твой взор росою голубою —

Меня встречает трепетным приветом.

На все смотрели вместе мы с тобою,

Но ты понятья не имел об этом.

Об этом думала лишь я одна.

О, как прекрасен город был в тот день!

Горами окружен, простерся он.

Вдруг древности его исчезла тень,

Он светом глаз твоих был озарен.

А строгий камень башен и колонн

Твоей улыбкой юной был смягчен.

А переулки — со ступени на ступень

Их бег к твоим стопам был устремлен.

Вселенную обняв счастливым взглядом,

Два дерева — стояли мы здесь рядом,

Ликуя от корней и до вершины.

Мы очарованно смотрели вдаль —

Чуть тронутая сединой маслина

И пышно расцветающий миндаль.

Внутри меня поет, как в клетке, птица.

Звук песен слаще аромата роз.

Но ты не дал моей душе раскрыться,

И птице вольной стать не довелось.

В сетях ночей, что сотканы из грез,

Там в раковине тайна шевелится.

Но между мною и тобой граница.

Язык мой сковывает твой мороз.

Когда же смерть придет средь моря ночи

Холодным светом вечного покоя,

Она глаза мне бережно закроет.

К моей груди, в которой песнь клокочет,

Приложит ухо. Ей отдам я в руки

Сокровища моей любви и муки.

Позор! За счастья жалкого крупицу

Горела я в огне из тысячи костров.

Останется один лишь пепел слов.

Останутся лишь буквы на страницах.

Поверят ли, что был прилив суров,

Когда волна о берег кончит биться?

О, если бы мне знать, что сохранится

Хоть бледный след от рухнувших миров!

Жемчужины моей любви жестокой

Меня переживут. И, может статься,

Когда-нибудь их кто-нибудь заметит.

Рассмотрит их скучающее око.

И время будет ими забавляться,

Как забавляются игрушкой дети.

Выйдем завтра на берег реки,

С крутизны зеленой в воду гляну.

Солнце золотые перстеньки

Растеряло там, на дне песчаном.

Покачнется лодка на волне.

Кинем невод мы в заветном месте,

Перстенек найдем на желтом дне,

И, надев его на палец мне,

Скажешь: я надел его — невесте.

А в завтрашнем небе распустятся юные ветки,

И вечер над нами взойдет наяву, как во сне.

Ты мне принесешь соловья, загрустившего в клетке,

Повесишь на спелыми звездами полном окне.

Мы, посвист послушав, певца на свободу отпустим;

Вспорхнет беспечально. Печаль не вернется ко мне…

Останется песенка, полная счастья и грусти,

И вечер, взошедший для нас наяву, как во сне.

Может, я красивой завтра стану.

Светлый лоб мой, волосы, щека,

Может, отразятся многогранно

В черном блеске твоего зрачка.

Может, завтра стану снова юной,

И твоя ушедшая любовь

В свете дня или в сиянье лунном,

Как с чужбины, возвратится вновь.

Как легко из завтра в то, что было, —

В прошлое из будущего плыть!

Завтра (как душа тебя любила!), —

Завтра все вернется. Может быть…

Мне очень холодно. Пейзаж у ног моих

Как плащ разорванный. Рукой усталой

Пишу стиха

Последнюю строку.

Еще в столетии восьмом,

На берегу, над желтою рекою,

Сидел поэт и знал

Вот это заключающее слово.

Что с нами станется в конце? А небеса

Стоят недвижно.

И если бы не тиканье часов,

Не знали б мы,

Что так мы далеки уже

От утра.

Какие семена несет весенний ветер?

Какой цветок

Над нашею могилой расцветет?

Я помолюсь,

Чтоб вырос желтый лютик,

Что я когда-то

Сорвала в горах.

Что с нами станется в конце?

Что с нами станется в конце?

Два юноши на улице

Поют.

В двух окнах уличных

Уже зажегся свет.

Два корабля в порту

Выходят ночью в море.

А в двух руках твоих мои ладони

Так холодны.

Что с нами станется в конце?

Что с нами станется в конце? Ночные знаки

Прекрасны, но сокрыт их смысл. А ветер

По небу катит обруч серебристый.

О месяц древний! Равны заблужденья

Юнцов влюбленных и жрецов Египта.

Уже объявлен приговор молчанья.

А мы —

Что с нами станется в конце?

Боль

Ясна, как свет дневной.

Поднимемся, свободны от сомнений,

Цельны, как вера.

С этой ночью, ночью этой,

Тишью, сумраком и светом —

В эвкалипте у воды

Три запутались звезды.

В этом ветре, ветре этом,

Что подслушал звездным летом

Тишины ночной лады…

Ветер. Полночь. Три звезды.

В квадрате светлого окна,

Там, за стеклом, не взаперти,

Как темный силуэт она,

И крыльев не видать почти.

В глазах — незаданный вопрос,

А тело узко, тело зло.

Шесть тонких ножек, шесть угроз

Перевернулись на стекло.

Как мне воспеть ее глаза,

Коснуться рифмою крыла?

Пришел малыш и вдруг сказал:

— А королева-то — гола!

На солнце — золотистый лист в паденье,

И капля меда темного — в цветенье,

В роенье звезд — росинка и звезда

Здесь, на стекле, ты стала темной тенью.

В звенящем рое — звонким словом пенья,

Крупицей воли — в знойной летней лени,

И сумерек и света череда,

Здесь, на стекле, ты стала темной тенью.

Я сегодня беру выходной у тоски,

У усталости, взрослости, у фолиантов,

Что готовы словами ученых педантов

Поучать, что иные слова — пустяки.

Хорошо мне ответа не ждать на вопрос,

Как цветущее дерево это зовется?

Как молчание птиц в тишине отзовется?

И откуда звезду эту ветер унес?

Может, я потерялась в словах, что близки,

И прекрасного больше в прекрасном не вижу?

Или, может, мне самое дальнее — ближе?

Я сегодня беру выходной у тоски.

Нет родины в тумане у меня,

И даже голубь, над мостом летящий,

Мне не укажет дальнего пути.

Тиха я на чужбине,

Меж семафоров тусклых

Меня никто не ждет,

И только время

Нас поджидает

В сумрачном тумане.

Не то, что знаю,

И не то, что помню,

Не то, что я хочу —

А только час напрасный на мосту,

Под флагом, в дождь,

У флага у чужого на мосту

И над чужой рекой.

Флаг, голубь под дождем.

Сереет под мостом

Неспешная вода,

И флаг чужой красив.

Когда вдруг поняла,

Что никого со мной,

Что ни одна из этих чуждых улиц

Не приведет к порогу моему,

Когда вдруг поняла,

Что нет совсем со мною никого,

Страх одинокой тишины

Сдавил мне сердце.

Ведь если плакать захотелось мне,

Я плакать в одиночестве могу.

Но как же мне смеяться одиноко?

И нету никого, и эха нет.