Я увожу к отверженным селениям том 1 Трудная дорога

кнуло ее платье и Аня растаяла в ночной темноте. Рита чут ко прислушивалась к каждому шороху... Как будто слегка за трещал забор... Рита взмахнула над головой топором и застыла.

Рубить? Шуметь? Кричать, чтоб бежали ко мне?... Разбужу часового на вышке... Тихо... Аня не вертается... Костер гаснет...

218

Катин — тоже... Кто напарница ее? Тетя Шура. Идет кто-то...

Надзиратель!

— Костер погас! Заснула?

Это другой... Не тот, что стихами молол...

— Где напарница? — сердито спросил надзиратель.

— Простите, гражданин начальник, на работе устала.

Задержать бы его... Хоть бы на минутку...

— Устала... Норму не выполнила — и устала. Где напар ница, спрашиваю?

— За дровами пошла, гражданин начальник.

— Давно?

— Сию минуту, гражданин начальник.

— На курорт приехали... Дрыхнете, как генеральские жены.

А мы из-за вас — не спи... Покличь напарницу!

Аня не успела уйти... С собакой сразу догонят... Ударить его колуном! — не подпустит... Далеко стоит... Позову!

— А-ня-а-а! — ни на что не надеясь, закричала Рита.

— Я тута! Полена тяжелые! Лист-ве-иица!

Катя отозвалась... Катя! Есть еще время!

— Тебя гражданин начальник зовет! — голос Риты звенел неподдельной радостью.

— Не дотащу его, иди помоги! — кричала Катя.

— Разбаловались! Кругляк одна не дотащит... Буржуйки!

— голос надзирателя звучал вяло и сипло. Больше всего ему хотелось спать, а ругался он просто так, скорей по привычке.

Он недовольно посмотрел в сторону Катиного костра. Рита за мерла. Пойдет к Кате — у костра ее нет... Сразу поймет, что его обманули...

Иди на вахту! Иди на вахту! — молила Рита. Она чув ствовала, что каждая клетка ее напряжена до предела. А из глубин подсознания рвался безмолвный вопль: «Иди на вахту!»

Эта мольба, страстная и сокровенная, затопила душу, вы плеснулась из глаз, как выплескивается лава из кратера вул кана. Яркая волна ее хлынула в мозг надзирателя. Но, встретив на пути своем пропасть отчуждения и каменную стену равно душия, откатилась назад. И все же несколько капель ее про никли туда, где у обычных людей спрятана от глаз посторон них робкая любовь, всесильная правда и светлое добро.

219

Они нашли их, сморщенные и высушенные, как старая кожа обленившей змеи. Нашли и напоили их. Древние чувства, более древние, чем сам человек, напоенные первозданной си лой, гневной и нежной, проснулись и ожили даже в сердце, схоронившем саму душу человеческую. Топкое болото недо верия, густо поросшее чертополохом тревоги, ядовитой травой злобы и зеленой тиной уродливого страха, отступило. Надзи рателя охватило смутное, незнакомое ему волнение и вполне понятное желание вернуться в теплую конуру вахты. Он по стоял, подумал, несколько раз протяжно, с завыванием зевнул, поглядел на затянутое тучами небо, досадливо махнул рукой и, что-то пробурчав под нос, поплелся обратно на вахту.

Рита в изнеможении присела на сырую землю. Она пони мала, что к затухшему костру могут подойти еще раз, но у нее не хватало сил подняться.

— Встань, Ритка!

«Катя...» — узнала Рита. Катя медленно прошла мимо, сгибаясь под тяжестью увесистой чурки. Рита вскочила на ноги.

По счастью, Аня заготовила достаточно дров. Рита кормила изголодавшееся пламя костра. Когда он разгорелся, она погре лась и высушила платье у огонька. Сколько прошло времени с той минуты, когда ушла Аня, Рита не знала. «Скорей бы утро...»

— подумала она и услышала простуженный голос часового: — Стой! Кто идет?

— Смена!

— Разводящий, ко мне! Остальные — на месте!

С фонарями идут... С собакой... По ту сторону забора зем ля тоже вскопана... Заметят?! Дождь... Следы размыло... Хотя бы прошли мимо... Собака глухо заворчала и коротко, отры висто пролаяла.

— Рекс! След!

«Собашник!» — с ужасом подумала Рита.

За забором тревожно замелькали огоньки фонарей. Послы шался топот ног, отрывочные выкрики, короткие, как коман да, ругательства, и чей-то раскатистый голос прогремел: — Тревога! Тревога! Тревога!

В ответ на всполошенный крик с вышек загремели выстре лы и раздались злые возгласы часовых.

220

— Кострожегам отойти от запретной зоны! Стрелять буду!

Стрелять буду! — Ду! Ду-у-у-у, — насмешливо подхватило эхо.

Из дверей вахты выскочил надзиратель. На его помятом заспанном лице застыли страх и растерянность. Он на ходу суетливо размахивал руками и осатанело вопил: — Кострожеги! К воротам! Топоры, колуны оставить на месте!

Рита вместе с другими побежала к вахте. Уже у самой вахты Рита услыхала голос лейтенанта.

— Два человека на сирену! А ты беги к охотникам!

Пронзительно, тонко и тоскливо взвыла сирена. Ее устра шающий вой, разрывая ночную тишину, летел над тайгой.

— Не отвечает центральная, товарищ лейтенант! Селектор барахлит, — сквозь несмолкающий вой сирены кричал надзи ратель-стихоплет. В эту минуту он забыл о рифмах.

— Построиться по двое! Каждый со своей напарницей!

Перепуганные женщины бестолково толпились на месте и никак не могли выполнить, хотя они и очень старались, этот простой приказ.

— Пусть Рита встанет рядом с тобой. Я останусь без пары...

— Нет, Катя! Нет! — с надрывом вскрикнула молодая женщина, напарница Кати. Ее лицо, испитое и почерневшее, исказила судорога животного страха. Надзиратель, как видно, что-то заметил. Он подошел поближе, внимательно посмотрел на Катину напарницу, но рев сирены заглушил ее слова. Так ничего и не поняв, надзиратель вернулся на место. Сирена умолкла. Не дождавшись, пока заключенные выстроятся, лей тенант, чертыхаясь и поеживаясь, начал перекличку.

— Болдина!

— Я! — твердо ответила Катя.

— Два шага вперед!

«За Аней пошел собашник... Если я отзовусь вместо нее, разве ей будет легче?» — и как бы отвечая на Ритины мысли, лейтенант выкрикнул:

— Ярославлева!

— Я! — Рита, не ожидая приказа, шагнула вперед и встала позади Кати. Дождь перешел в ливень. Обильные струи холод ной воды затушили остатки костров и насквозь промочили одежду. Риту бил озноб.

221

Лейтенант трижды назвал Голубеву, но так и не получив ответа, кончил перекличку. Женщины выстроились по двое.

Заметив, что Рита сиротливо стоит одна, лейтенант подошел к ней вплотную.

— Где напарница?

— Не знаю... Я спала, — ответила Рита, дрожа всем телом.

— Спала, стерва! — Удар в лицо. Рита ощутила во рту вкус крови.

— Как фамилия напарницы?

— Голубева, гражданин начальник.

— Селектор работает. Что прикажете передать, товарищ лейтенант? — торопливо спросил надзиратель, выглянув из вахты.

— Передайте в управление, что фамилия беглеца Голубе ва. Точные данные о ней дадим через десять минут. — Надзи ратель исчез за дверью. Лейтенант снова повернулся к Рите.

— Y какого костра работала?

— Вон — у того, — показала Рита пальцем в сторону сво его костра.

— Принеси инструмент! — распорядился лейтенант, обра щаясь к надзирателю.

— Товарищ лейтенант! По селектору запрашивают точные данные о Голубевой, — сквозь полуоткрытую дверь вахты до ложил надзиратель.

— Где я их возьму? Рожу?! — недовольно огрызнулся лей тенант, с завистью поглядывая на своего подчиненного, кото рому в такой ливень посчастливилось отсиживаться в тепле.

— Товарищ лейтенант! Так что я нашел один колун. Топо ра нет.

— Куда топор задевала? — со злобой спросил лейтенант.

— Там он лежит, гражданин начальник... Спала я...

— Во что была одета напарница?

Не сказать бы правду... Какое платье у Ани?

— В те-лло-грейку...

— Врешь!!! Телогреек ни у кого нет! — Взмах руки, жили стой, мускулистой, тренированной, — и Рита села на землю.

— Вставай, контрик! Не рассиживайся! — В темноте смут но мелькнул сапог лейтенанта. Рита упала на спину.

— Что здесь происходит?

222

— Товарищ капитан! Как я выяснил, сбежала заключен ная Голубева.

— Скоро же вы разобрались, лейтенант! Торопитесь!

— Я перекличку делал. Не хватает именно Голубевой, — обиженно возразил лейтенант.

— Вы работаете на глубинке два месяца — и сразу все поняли? Может, убежала не Голубева?

— Я внимательно проверил по списку. И напарница под тверждает. Спросите у нее.

— Где она?

— Упала, товарищ капитан. Темно. Земля неровная, спот кнулась.

— Встань! — приказал капитан.

Рита, застонав, поднялась. Капитан на минуту осветил ее фигуру и лицо и отвел фонарь в сторону.

— Какой же дурак бьет по лицу?! По ребрам надо бить, лейтенант! Еще лучше — посадить на солнышко. Умеете?

— Не изучал, товарищ капитан.

— Чему вас только учат! Исправитесь! На ней поучитесь!

Надзиратель вам поможет. Умеешь, Косолапов?

— Умею, товарищ капитан. Проще некуда.

— Объясни лейтенанту.

— Так что, товарищ лейтенант, двое поднимают заключен ного у себя над головами и с размаху сажают его на зад. Ра зочка три стукнут об землю — ден через десят концы отдаст.

Дело привычное, как не знать.

— Фамилия? — спросил капитан, обращаясь к Рите.

— Ярославлева, гражданин начальник.

— Мотай на ус, что тебя ждет.

— Ярославлева... Ярославлева... А ты не врешь? — усом нился капитан.

— Не вру, гражданин начальник.

— Я Ярославлеву видел мельком. Вроде похожа и вроде не похожа. Кто знает фамилию этой заключенной? — спросил капитан, слегка постукивая кулаком по голове Риты.

Женщины молчали. Они стояли тихо, не шелохнувшись.

— Кто выводил кострожегов на работу?

— Младший сержант Плохих, товарищ капитан.

— Не вижу его, лейтенант!

223

— Я его в казарму направил.

— Почему?!

— С животом плохо... пронесло его.

— Знаю я, как пронесло... Пить меньше надо. Глаза заль ют, а потом с животом маются.

Лейтенант виновато моргал глазами и застенчиво отвора чивался, стараясь не дышать на капитана.

— Из какого барака? — спросил капитан, в упор разгля дывая Риту.

— Не помню! — в отчаянии выкрикнула Рита.

— Не помнишь — твое дело, — капитан равнодушно повел плечами и негромко приказал:

— Наломай ей, Косолапов. А ты помоги, лейтенант.

— Сам справлюсь, товарищ капитан! — Косолапов посмот рел на Риту сверху вниз, она не доставала ему до плеча, сте пенно вздохнул, осторожно, почти бережно обхватил Риту и поднял ее над собой. Длинная пятерня его правой руки клеща ми вцепилась в воротник ветхого платья. Левая — захлестнула ноги чуть выше колен. Пальцы хватко сжимали тело, мяли и царапали его. Подержав Риту секунд пять над собой, он опу стил ее чуть ниже. Теперь голова Риты была вровень с лицом надзирателя.

— Уфф! — довольно выдохнул Косолапов и сыто икнул.

— Зашибу, девка. Десять ден не протянешь, — добродушно пообещал он, обдавая Риту запахом застарелого перегара, чес нока и еще чего-то, отвратительного и мерзкого.

— Не вспомнила?! — лениво спросил капитан.

Рита попыталась вырваться, но железная лапа надзира теля с такой силой сдавила ей шею, что у нее потемнело в глазах. Рита услышала, или ей это показалось, хруст сломан ных позвонков.

— Сажай! — приказал капитан, не повышая голоса.

— Ярослав лева из пятого барака! — закричала Катя.

— Положь ее... пусть очухается. — Косолапов с легкой до садой развел руками и тело Риты упало на землю.

— Болдина Катерина?

— Да, гражданин начальник!

— Как фамилия этого кострожега?

— Ярославлева, гражданин начальник.

224

— Утром на перекличке уточню. Соврала — накажу тебя.

В карцер Ярославлеву... — капитан немного подумал и доба вил, — Болдину — тоже... для верности. Остальных кострожегов по местам! До утра не спускать с них глаз!

Катя помогла Рите подняться, обняла ее, но Рита, сделав два шага, снова села на землю. Y нее мучительно болела шея и не было сил идти. Рита не помнила, дошла ли она в карцер сама, или Катя донесла ее на руках. В карцере Катя бережно положила Риту на холодный земляной пол. Когда за надзирате лем захлопнулись двери, Катя попыталась поднять Риту, рас тормошить, но Рита лежала неподвижно. Лишь слабое дыхание говорило о том, что Рита еще жива.

— Сомлела, — вздохнула Катя, присаживаясь на пол. Она приподняла Ритину голову и осторожно положила ее на свои колени. Проходили минуты, часы. Над зоной забрезжил рас свет, но в карцере было темно. Глухо и монотонно шумел дождь. Рита, убаюканная его печальной музыкой, спала на коленях у Кати. Веки спящей слабо затрепетали. Рита вытя нула ноги и, попытавшись поднять голову, застонала. Катя дремала, прислонившись к стене спиной. Услышав Ритин стон, она встрепенулась.

— Больно?

Рита, схватившись за шею, застонала громче. Ее золотистые длинные ресницы медленно распахнулись. Еще не очнувшись от забытья, Рита недоуменно и пристально посмотрела на Ка тю и, словно не узнав ее, повернулась к окну.

— Шею ломит... Где мы?

— В карцере, Рита.

— Аня убежала?

— Кто знает? Покуда не поймали... Говорила я ей, что осенью попусту бежать... не послушала.

— Когда же лучше?

— Весной. А самая пора — летом. Грибы, ягода всякая пойдет. Осенью дождик обманный. В болоте воды прибывает...

Охрана стережется. В тот раз жгли костры, собашник носа не показывал, дрых он... Сапожищами громыхает... Дознались, поди, — торопливо шептала Катя.

В камеру вошел капитан.

225

— Воробьева! Ты Ярославлевой быть захотела?! — на этот раз обычное спокойствие изменило ему. Он кричал, брызгал слюной, пиная сапогом Риту и Катю. — Ярославлева сбежала!

Ярославлева! А не Голубева! Получайте! Получайте! Это вам в задаток! Приволокем Ярославлеву в зону, сполна получите!

— пригрозил капитан на прощанье.

Катя смотрела в окно сухими, без слез глазами. Рита, вздра гивая всем телом, прижималась к Кате, словно ища у нее защи ты и спасения.

— Не поймают Ашо... Уйдет она... уйдет.

— Уйдет... — тускло и бесцветно повторила Катя. — Били кого-то... кровь. — Она указала на темно-бурые пятна, раз брызганные по стене. — Кровь!.. — заплакала Катя, еще крепче обнимая Риту.

А Н Я

Аня шла, не оглядываясь и не останавливаясь. Еще в зоне она насушила сухарей. Хлеб резала заржавленной жестянкой.

Дождавшись, когда все заснут, Аня тайком раскладывала клек лые ломти на нарах и к утру они подсыхали. Вчера вечером она незаметно припрятала заплесневевший хлеб. Теперь она лишь изредка ощупывала размокшие сухари — не потерять бы — и упрямо шагала вперед. Все глуше и глуше тайга. Иногда она натыкалась на упавшие стволы деревьев. До утра Аня пе релезала через них, расцарапывая руки, ноги, лицо. А когда рассвело, осторожно обходила, там, где это было можно и не отнимало много времени. Ливень радовал Аню. Она понимала, что чем дольше он будет идти, тем больше у ней надежды живой выбраться из тайги. После пожара тайга стояла без молвная и притихшая. Пламя только краем коснулось этого таежного уголка. Оно не успело сожрать его. Напуганные звери бежали в страхе перед жадным огнем. Деревья поднимали к небу почерневшие обугленные ветви. В полдень Аня присела на небольшой поляне, достала сухарь и с наслаждением съела его. Ныли усталые ноги, болела голова, еще вчера Аня почув ствовала легкий озноб. Сердце билось гулко и часто, как набат ный колокол. Озябшее изнуренное тело просило тепла и отдыха.

226

Посижу малость и пойду... Дремлется... Заснешь — не про снешься... Ай никак собака где лает?! Она!! Аня вскочила на ноги. Спотыкаясь и падая, она не видела перед собой ничего.

...Гав! Гав! Гав!!! разорвал таежную тишину собачий лай, злой и настойчивый. И голоса: они звучали совсем недалеко.

— Тута болото... Однако, бойся, начальник!

— Спущай пса, начальник!

— Не отпущу! Рекс дороже!

Аня снова выскочила на поляну. Ноги проваливались по щиколотку в мягкую чавкающую грязь. Сделав отчаянное уси лие, она вырвала правую ногу из грязи. Болотная топь неохот но расступилась — выпустила ее из плена. Кочка! Лишь бы добраться до нее! — и Аня добралась. Рискуя оступиться, она прыгнула на соседнюю кочку, и еще, и еще на одну.

— Стой! Утопнешь!

«Собашник!» — успела подумать Аня.

Не оборачиваясь, она перепрыгивала с кочки на кочку.

— Вернись! Пальцем не тронем!

— Не суйся, начальник! Угрузнешь!

— Стреляю!

— Не балуй ружьишком, однако! Потонет! Не достанешь ее — глыбоко!

— Рекса спущу.

— Не надоть! Обева потонут.

— В обход пойдем, однако, начальник.

Голоса собашника и охотника смолкли. С каждым прыж ком зыбкие кочки все глубже тонули в болотной топи.

Не оступиться бы... Богородица святая, помилуй меня!

Последний прыжок! Под ногами твердая сухая земля. Аня побежала дальше.

Не вернусь... Обойдут... Нагонят... Живой не дамся... Даром Рита натерпится...

Аня ничего не услышала. Но какое-то непонятное ей чувство заставило ее оглянуться. И вовремя! Оскаленная собачья морда мелькнула совсем рядом. Рекс, спущенный хозяином с поводка, настигал ее огромными прыжками. Аня успела выхватить из-за пояса топор. Взмах! — и голова пса окрасилась кровью. Рекс не отскочил в сторону. Быть может, топор только скользнул по черепу, а может разъяренное животное в горячке погони

227

еще сохранило силы. Лязгнули собачьи зубы, и Аня, выронив топор, покатилась по земле. Один живой клубок — безоружная женщина и разъяренный пес. Острые клыки впились в горло Ани. Она успела поднять руки, ощутила густую собачью шерсть и пальцы ее наткнулись на что-то теплое и подвижное. — «Гла за»... Обезумевший от боли и злобы пес рвал податливое горло.

— Оттащи пса, начальник!

— Пусть рвет!

— Не доведем, однако!

— Дотащим! Фас! Фас!!!

Это были последние слова, услышанные Аней перед тем, как память и слух навсегда покинули ее.

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ПОБЕГА

В полдень в карцер принесли два ломтя хлеба и банку воды. До вечера Риту и Катю оставили одних. К ним никто не заглядывал, и даже завкарцером не тревожил их.

— Забыли о нас, — с усилием шевеля разбитыми губами, заговорила Рита.

— Помнят, — хмуро ответила Катя.

Рите хотелось услышать от Кати пусть не слова утешения, но хотя б какой-нибудь намек, что все кончится хорошо, что Аню не приведут, а их подержат в карцере дней десять-пят надцать и отпустят в зону.

— Шея-то болит?

— Повернуть трудно. Как сломано что внутри.

— Кости целы. Я ощупывала, когда ты спала, — успоко ила Катя.

— Аню не поймали?

— По всей видимости, нет еще.

— Неужто...

— Жалею, что не пошла я с ней... Хоть бы померла на воле...

— Если ее поймают, мы... узнаем?

— В зону приволокут... По всем командировкам знать дадут.

— Ее приведут в зону?

228

— Отстань! Не трави душу себе и мне! Из побега не при водят! Приносят!

И снова в камере повисла тишина.

— А что в карцере раньше было? — спросила Рита. Она хотела одного: разорвать гнетущее молчание.

— Что было, то и есть...

— Ночью света не дадут?

— Помолчи, Рита. Тошно...

...Аня знает лес... Пройдет... Скоро хватились ее... Ночью темно... Сколько продержат нас тут?., если не поймают Аню...

Не поймают ее! Она ловкая... сильная... Нога заживет, я и сама уйду... Не отсюда... Убил бы меня дежурный... Катя спасла...

Все мне помогают... Аня в лесу... плохо там... Лучше, чем здесь...

Угреться бы и уснуть... Натяну платье на нос и вовнутрь подышу... как Катя... Рукава спущу и замотаю ладони... Боль но... Свихнули шею... Как же работать, когда выпустят в зону?...

Заночует Аня в лесу... Как она дорогу найдет? По звездам?...

Тучи... не увидишь звезд... ничего не увидишь... Звезды... Они так близко... и радуга...

Рита побежала по искрящейся радуге и оглянулась кру гом. Рядом с ней, совсем в двух шагах, трепетала звездная тро пинка. Золотые миры теснились вокруг. Она легко и изящно наклонилась, взяла в руки звездочку и услышала голос, чудес ный, как сказочная музыка: «Отпусти». Рита бережно разжала ладонь, и звезда, нежно вздохнув, вспорхнула ввысь. Побежим, Рита, с нами! Как высоко... А где же земля? Ее не видно... Рои веселых звезд закружили Риту в хороводе стремительного тан ца. Они взлетают ввысь или падают в бездну? Но разве узнаешь, куда мчатся звезды? Рита летела вместе с ними, радостная и счастливая. Она плыла по звездному морю, купаясь в сиянии его волн, пила музыку неведомых миров и мчалась за искри стыми подружками своими. Они бежали по дороге вечности и никто не был властен остановить их бесконечный бег. Рита не заметила, когда исчезла звездная тропа. Боздонный черный колодец обступил ее. Стен не видно. Но холод их коснулся лица Риты. Наверху пустота... Ничего! Внизу тлеет синий ого нек. Там копошится что-то... Паук! Лицо мужчины... Гладкие дряблые щеки... Острый нос... Вместо глаз наполовину отруб ленные пальцы. Рыхлый белый живот горой жира свисает

229

вниз... А толстые как бревна лапы скребут что-то невидимое.

Одна из лап с раздвоенной на конце клешней потянулась, схва тила Риту и чей-то голос прокричал: — Вставай!

Рита с усилием разомкнула склеившиеся веки. В глаза ей ударил свет поднесенного к лицу фонаря.

— Руки давай!

Ослепнув от яркого света, Рита машинально протянула руки. Лязг! Стальные браслеты наручников сомкнулись вокруг кистей. Рита инстинктивно отдернула руки и в ту же секунду услышала сухое металлическое пощелкивание: щелк! щелк!

щелк! Сталь вгрызалась все глубже. Боль становилась не стерпимой.

— Не шевели пальцами, — прошептала Катя.

Руки Риты неподвижно замерли. Но стоило ей сделать хотя бы слабое движение и наручники со злобой отвечали: щел к-щел к-щел к...

Выходя из карцера, она споткнулась и чуть не упала на землю. Рита испуганно взмахнула закованными руками, бессо знательно ища, за что бы ухватиться. Щелк! щелк! щелк! — мстительно и злорадно пели наручники. Они усердно залива лись тупой и грозной трелью, сотканной из боли и страха.

— Что, девка, не пробовала таких? Хо-хо-хо! — коротко хохотнул надзиратель, подталкивая Риту в спину. — Наручни ки-то ав-то-ма-ти-чес-кие, — последнее слово он произнес с яв ным наслаждением и гордостью. — Сами защелкиваются! Побу дешь в них часа три — кровь захолонет. Руки оттяпают. К

калекам в зону отошлют! Не бзди, девка! Y них в зоне житуха — я те дам! Жри, спи и не работай! Веселую жизнь устроим!

Второй надзиратель шел молча. Шумно посапывая носом, он искоса поглядывал на болтливого сослуживца. В зоне еще было светло. Рита шла, не поднимая головы. Y самых ворот, меж ду кухней и вахтой, стояли женщины, выстроенные четырех угольником. Рита заметила их тогда, когда ее и Катю вплотную подвели к живому каре. В забытые давние годы в такие четырех угольники строили солдат перед сражением, а сегодня выстро или женщин, молодых и старых, больных и здоровых, покорных и ненавидящих. Заключенные по приказу надзирателя рассту пились. Посредине четырехугольника в пустом пространстве

230

стояли начальник лагпункта, лейтенант, собашник и трое над зирателей. Риту и Катю подвели к ним. На земле, у ног собашника, лежала мертвая Аня. Взбухшие от крови лохмотья сви сали на землю. Кровь запеклась. Тонкие лоскуты и ленточки, это все, что осталось от платья, затвердели как высохшая кора давно срубленного дерева. Горло разорвано почти до позвон ков. Левая щека и губы вырваны, так что обнажились розовые десны. Вместо глаз — пустые глазницы: на каждый глаз собаш ник не поскупился истратить по две пули. Зубы выбиты, почер невший язык вывалился наружу.

Y правой ноги собашника лежал глухо ворчащий Рекс.

Голова пса была перевязана чистым бинтом, шерсть поднима лась дыбом. Левую ногу собашник поставил на обнаженный живот Ани. Время от времени он с мстительной радостью и удовольствием ожесточенно вытирал грязную подошву сапога об израненное тело мертвой женщины.

— Смотрите на дикое мясо! — оглушительно заорал со башник, когда Риту и Катю вплотную подтолкнули к распро стертому трупу Ани. Рита рванула наручники и, не чувствуя боли, молча упала перед Аней на колени. Она схватила Аню за голову, припала к ее лицу и поцеловала. Катя повернулась, ища кого-то глазами. Наконец она нашла Любовь Антоновну и закричала, не отрывая глаз от ее посеревшего лица: — Доктор! Лечите собаку! Аня порубила ей голову! Вы спасли его бабу, — Катя протянула закованные руки в сторону капитана, — помогите теперича и псу!

Капитан шагнул к Кате, но собашник опередил его. Ласко во прикоснувшись к вскочившему на ноги псу и крикнув ему «сидеть!», собашник, пнув Риту ногой в лицо, подался всем телом к Кате — она повернулась к нему спиной — и с размаху обеими руками ударил ее по голове. Y Кати подогнулись коле ни. Оглушенная, она еще стояла какую-то долю секунды на ослабевших ногах, а потом мягко упала на землю лицом вниз.

— Рекса маво ругать?! Рекса?! — завизжал собашник, пры гая на спину Кати.

Рита на мгновение ослепла от удара. Мелькнуло лицо пау ка с отрубленными пальцами вместо глаз. Она крикнула что-то.

И сама не услышав своего крика и не поняв его, еще плотнее прильнула к Ане. Кровь Риты, горячая и живая, тяжелыми кап231

лями падала на измученное лицо Ани и тоненькой струйкой стекала со лба в пустые глазницы убитой.

— Прекратите зверства, капитан! — зазвенел голос Любови Антоновны.

Она подбежала к капитану и встала перед ним, маленькая, сухонькая и бесстрашная.

— Бейте меня! Бейте! Вы — дикарь! Палач! Зверь!

— Отойди, доктор! Зашибу! — огромный кулак капитана как глыба, беспощадная и разящая, навис над сморщенным лицом старухи.

— Почему не бьете?! Мерзавец! Подлец! Вор! Вы украли у женщины кольцо! Вы! Вы! — голос Любови Антоновны надор вался. Капитан поглаживал ушибленный кулак. Любовь Анто новна лежала рядом с Аней.

— Классный удар! — восхищенно похвалил лейтенант, с завистью поглядывая на увесистый кулак капитана.

— Классный... — сквозь зубы процедил капитан.

— Вы — хуже зверя! Бьете старуху! Доктора! Она спасла вашу жену! Бейте и меня! Я — тоже старая! — Елена Артемь евна шла на капитана. Капитан попятился назад, растерянно по смотрел на женщин, лежащих у его ног, суетливо сорвал с головы фуражку и громко приказал: — Старший сержант Кабанин! Ко мне!

Собашник еще раз пнул Катю, оскалил зубы, как пес, у которого отняли желанную кость, злобно заворчал и нехотя поплелся к капитану. Носком сапога он яростно ударил по не большому камню, что случайно попал ему под ноги, взглянул на начальника с обидой и вызовом и встал перед ним в не брежной дерзкой позе. Буйволиная шея собашника побагровела, массивный подбородок вздрагивал, руки, взбухшие толстыми жгутами темно-синих вен, комкали ворот расстегнутой гимна стерки.

— Идите на вахту, старший сержант. С собакой! Воробье ву, Болдину, Ивлеву и... фамилия?

— Денисова, — не разжимая губ, ответила Елена Артемь евна.

— И Денисову — в карцер!

— Ивлева не дойдет, товарищ капитан, — возразил лей тенант и угодливо улыбнулся, — удар у вас...

232

— Молчать! Воробьева и Болдина помогут Ивлевой.

— Они не донесут ее: обе в автоматических наручниках, — обиженно напомнил лейтенант.

— Спять! — распорядился капитан.

Риту с трудом оторвали от Ани. Надзиратель ключом отом кнул наручники. Рита попыталась сжать пальцы в кулак — и не смогла. Обычно послушные и гибкие, они не повинова лись ей. Плечи Любови Антоновны выскальзывали из негнущихся пальцев.

— Я возьму ее, — твердо сказала Елена Артемьевна, от страняя Риту.

— Товарищ капитан! Заключенная Денисова...

— Вижу. Пусть тащит, если охота.

Елена Артемьевна и Катя осторожно подняли легкое тело доктора. Тысячи зеленых мух, раскормленных и ленивых, с длинными хоботками и короткими крыльями, летали перед глазами Риты. Они плотной завесой застилали скудный вечер ний свет. Рита понимала, что таких мух нет и не было, но их плотная пелена подступала все ближе, мешала видеть дорогу, не давала сосредоточиться и понять, куда ее ведут. Она шла, протянув вперед руки, спотыкаясь и падая чуть ли не на каж дом шагу. Надзиратель, тот что молчал, когда ее с Катей вели к Ане, взял Риту за плечи и вполголоса приказал: — Обопрись на меня. Расшибешься.

Рита вздрогнула и, не в силах побороть свое омерзение, отшатнулась. Надзиратель застыл, как человек, которого не заслуженно ударили по лицу, скрипнул зубами и снова обхва тил Риту.

— Не обижу! Не все мы такие... — Рита уцепилась за его плечо, упругое и теплое, и услышала голос Кати: — Держись, Рита, не падай!

Сознание возвращалось медленно-медленно, по частям. Спер ва Рита почувствовала тепло, потом к телу подкрался холод.

Ее голова лежала на чем-то мягком, а тело, от ног до плечей, стыло на твердом земляном полу. Не открывая глаз, Рита услы шала шепот:

— Очнулась? — голос знакомый... Но чей? Рита не мог ла вспомнить.

233

— Вроде как нет... — «Катя...»

— Я посижу с ней...

— Вам самой невмоготу, доктор... Сильно он вас зашиб?

— Заживет, Катя... Рите необходимо тепло.

Теперь Рита не сомневалась, что хозяйкой первого голоса, того, что не узнала она, была Любовь Антоновна. Рита хотела подняться, но не смогла даже пошевелить рукой. Скованное непонятной тяжестью тело отказывалось служить ей.

— Рите удобно у меня на коленях... Вчера весь день проспала... И нынче... Намаялась я ночыо... Вам плохо... Ри та в память никак не придет... Елене АртемГзевне занездоро вилось совсем... Да и самой хоть лежмя лежи, — Катя говорила так тихо, что Рита едва разбирала ее слова.

— Мне... Что мне? Зажилась я... пора и честь знать. Рита — ребенок... Как бесчеловечно все это... Убивали бы таких, как я, старух, ну и Бог с ними... Детей-то за что?

— Кому интересно, доктор, сколько нам лет? Я годика на два постарше Риты была, как в лагерь попала... поздоровше ее... В себя пришла никак.

— Рита! Ты слышишь меня?!

— Слышу, доктор... — Рита открыла глаза. По слабому све ту, что проникал в камеру сквозь небольшое окно, она догада лась, что наступил день.

— Лежи, Ритка, — сказала Катя.

— Встану... Посижу...

— Ну посиди... — согласилась Катя, — глаза-то как? Ты всю ночь на них жалилась, кричала про мух каких-то...

— Не болят... Вижу вас... А Елена Артемьевна где?

— Не замай ее, спит она... Ты ночью бежать куда-то наду мала... «Дайте мне вату, — кричишь, — тайгу подожгу...»

— Не рассказывайте, Катя, — попросила Любовь Антонов на, — сумеешь сесть, Рита?

— Смогу...

— Я хочу тебя поудобнее устроить... еще немного подни мись. К Кате на колени голову положи, а ко мне — спину, так лучше будет, чем сидеть. Ноги, правда, свиснут на пол...

— Я не сплю, Любовь Антоновна... Вы замечательно при думали... Я тоже сяду рядом с вами и Рита у нас на коленях отдохнет, вытянется во весь рост...

234

— Я не хочу...

— Старших слушать надо...

— Мне стыдно... я уже здорова, — возразила Рита.

— А это уж, голубушка, дозволь мне знать — здоровая ты или больная. Я — врач... Ложись так, как тебе велят, — непреклонно приказала Любовь Антоновна.

— Не лягу...

— Рита! Мы бы раньше положили тебя на колени, но я запретила тебя тревожить. Катя не спала всю ночь...

— Не лягу...

— Рита... Дочка моя! Порадуй двух старух... Y нас были дети, внуки... Помнишь, я тебе рассказывала о Бореньке... Я

любила, когда он спал у меня на коленях... поспи и ты...

Рита хотела обнять Елену Артемьевну, хотела прижаться к ней. Но руки се бессильно упали, к горлу подступили слезы.

Невидимые железные обручи, их было много, очень много, туго стягивали шею, плечи, ноги, а тяжелые гири, они висели на каждом обруче, тянули ее к земле.

— Я требую, Елена Артемьевна, чтоб подобных разговоров больше не было. Y Риты перенапряжена нервная система.

Сдвиг, вывих, если хотите. Я как врач запрещаю вам волно вать больную. Всякие эмоции вредны ей. И даже могут при вести к фатальному исходу... Вы обязаны меня слушать! — бушевала Любовь Антоновна, когда Риту уложили на колени.

— Я нечаянно... Я... от всего сердца... — робко и виновато прошептала Елена Артемьевна.

— Верю... и не одобряю. Хирург не имеет права делать операцию родственнику, потому что, оперируя родственника, он будет взволнован и не уверен в своих силах. Я — терапевт, но и я обязана спокойно взвесить все. Рите противопоказано любое волнение. Сейчас она опять в бессознательном состо янии...

— Доктор! На вас самой лица нет... Вам, поди, тоже рас страиваться вредно... Поберегите себя, — в голосе Кати звуча ла просьба.

— Оставьте меня в покое. Я практически здорова, насколь ко может быть здоров человек в моем возрасте.

— Шибко вас вчера стукнул кобель-то этот?

— Не вспоминайте, Катя... прошло все — и забудем...

235

— Живодер! Вы ему жену выходили, а он...

— Не будьте мелочны, Катя, — досадливо отмахнулась Любовь Антоновна.

— Вы уж простите мне за вчерашнее... не утерпела я, как Аню увидела. Ей пес живот погрыз... а собашник ноги об него вытирает, чисто о половую тряпку... Я и подумала: раз вы жене капитана помогли, то и собашнику поможете, случись с ним что. Другие врачи лечат их за кусок хлеба...

— Ты права, Катя... Но может и я хоть чуть-чуть тоже права. Женщина могла умереть — не капитан... Пойми меня как человек, что я по совести, просто по совести, обязана по мочь больному.

— Правду говорят, что вы полковника из управления вы лечили?

— Не вылечила я, а... правда, вылечила, спасла его.

— Тоже, значит, пожалели?

— Ох, как трудно объяснить тебе, Катя... Я между двух ножей... Каждый — острый, как скальпель, — и прямо в сердце бьет. Гуманность, ну, человеколюбие, что ль... долг врача...

закон...

— А они-то много законы соблюдают?

— Это не те законы, Катя. Мы с тобой говорим о разных вещах... Меня учили спасать всех. Даже злейших врагов. Закон прощения, братства, любви, бескорыстия...

— Полковник, поди, тоже те законы изучал? Аль у него в одно ухо вошло, а в другое вышло?

— Не знает он их. Для него весь мир — черное и белое...

Враги и единомышленники. Не друзья, а единомышленники, думают одинаково — соратники, иначе думают — смертельные враги. Полковник не щадит таких... Противно говорить о нем.

Кто он? Топор в умелых руках. Не нужен будет — выбросят на свалку, обвинят в зверстве или ушлют на пенсию. Ненави деть топор так же глупо, как, скажем, ненавидеть Рекса.

— Я до лагеря очень любила собак... а теперь... Разумом я понимаю, что они не виноваты, но... вчера бы я убила Рекса.

Знаю, что его научили, что из него мог бы выйти верный пес, добрый, услужливый, а вот не могу смириться с ним, — приз налась Елена Артемьевна.

— Все мы такие... разумом понимаем, а сердцем — нет.

236

— Вы восемь лет в лагерях, Любовь Антоновна. Здешние порядки знаете лучше меня.

— Да, я — лагерный старожил, — с горечью подтвердила Любовь Антоновна.

— Часто вам доводилось видеть такое, как вчера?..

— Не редко... Это один из методов запугивания: принесут в зону изуродованного беглеца и показывают всем заключен ным. Смотрите, и вас то лее ждет при побеге.

— Я слыхала от Кати, что на каждого убитого оформляют акт. Аню собака погрызла, в глаза ей стреляли... Как же они акт составят?

— С Аней легче всего им справиться. Акт подпишет лекпом, а он, вы сами знаете, подпишет, что велят. Подмахнут охотники и собашник. Y Ани был топор. Напишут, что она напала на собашника, попыталась убить его, и в целях само защиты он выстрелил. Одновременно стреляли охотники.

— А разорванное горло? Аня вся искусана...

— Собаку не удержал, а с собаки много не спросишь.

Только акт никто читать не станет. Подошыот, сунут в папку и забудут. Лет через сто будущему историку, может, и попа дется на глаза этот акт, если он сохранится, но...

— Идут... — перебила Катя.

В открытые двери хлынул свежий воздух. В камеру вошел начальник лагпункта.

— Выходите, доктор, — мрачно приказал капитан.

Любовь Антоновна сделала вид, что не расслышала его приказа.

— Доктор! На выход! — сердито повторил капитан, не глядя на Любовь Антоновну.

— Y нас есть фамилии, гражданин начальник. Кто вам нужен? — с нескрываемым отвращением спросила Елена Ар темьевна.

— Не вы, доктор нужна. Ивлева.

— Я не выйду! — отрезала Любовь Антоновна.

— Я приказываю вам!

— Не возвышайте голос, гражданин начальник. Тут боль ные, — со злобой оборвала капитана Любовь Антоновна.

— Мне наплевать! — рявкнул начальник лагпункта и осек ся... — Я вас... прошу... доктор, — с усилием выдавил капитан.

237

Лицо его побледнело, глаза блудливо шарили по стене, дро жащие пальцы, короткие и толстые, коснулись узкого лба и побежали выше, немилосердно теребя жиденькую шевелюру.

— Гражданин начальник, я никого из вас ни о чем не просила. Сейчас прошу: оставьте меня в карцере. Y меня на руках больная девушка, не тревожьте ее, — Любовь Антонов на говорила тихо, вполголоса, не отрывая глаз от лица капи тана.

— Они, — капитан махнул рукой в сторону Кати и Елены Артемьевны, — отнесут Воробьеву в барак. А вы, доктор, пой дете со мной.

— Воробьевой необходим абсолютный покой. Денисова и Болдина — ослабли, они могут уронить Риту по дороге.

— Косолапов поможет, — пообещал капитан.

— Я не подпущу этого выродка к Рите. Мне рассказывали о нем...

— Молчать не научились? Ладно, доктор. Сами отнесете Воробьеву — и со мной на вахту.

— Утром нам зачитали ваш приказ, гражданин начальник.

Каждой из нас — семь суток карцера. Сегодня — первые сутки, — сухо напомнила Любовь Антоновна.

— Я отменил его. Воробьеву отнесут Денисова и Болдина.

Помогут надзиратели, те, которым вы доверяете. Вы присмот рите, когда ее переносить будут. На вахте валяется старый тюфяк. Я дам команду, чтоб его отдали Воробьевой. Навсегда!

Пусть спит!

— Вам нужна моя помощь, гражданин начальник?

— Да как вам сказать, доктор...

— Как есть, так и скажите. Прямо, и не виляйте.

— Нужна! — твердо отчеканил капитан.

— Оставьте нас одних, гражданин начальник. Дайте мне пять минут подумать. Я попрошу вас не подслушивать. Иначе...

— в голосе Любови Антоновны прозвучала угроза.

— Хорошо, доктор. — Капитан исподлобья оглядел жен щин и, ссутулившись, словно он нес на плечах невидимый груз, вышел из камеры.

— Что будем делать, Катя? Решай!

— Идите, доктор, — после долгого молчания заговорила Катя. — Загубят они нас всех, и вас...

238

— Я не выйду из лагеря живой...

— И Елену Артемьевну...

— Y нас с Любовью Антоновной одинаковая участь, — вздохнула Елена Артемьевна.

— А мне слаще вашего? Ну, выйду я отсюда живой, а радость-то какая? Ни девка — ни баба... Старик и то замуж взять побрезгует. Сирота я... Сродственников у меня не оста лось. Потому и не убегла я с Аней.

— Y всех никакой надежды впереди...

— Что правда то правда, доктор. Я другого боюсь. Началь ник наобещает, а слово держать не любит он. Ох, как не любит.

— Не пойду, Катя.

— Ступайте, доктор. Может, облегчение какое выйдет.

— Не верю.

— Я тоже не верю. Только хужему не бывать.

— А лучше будет? — с горькой усмешкой спросила Любовь Антоновна.

— Не знаю, — неуверенно ответила Катя.

— Идите! Пожалейте Риту, — тоскливо попросила Елена Артемьевна.

— А ты, Катя?

— Я свое слово сказала. Ступайте.

— Пойду. YiViepeTb бы за воротами... Неужели обманет еще раз?!

Когда в камеру вошел капитан с двумя надзирателями, Любовь Антоновна сказала:

— Я готова, гражданин начальник. Но прежде всего отне сем Риту в барак.

— Не беспокойтесь, доктор. Надзиратели отнесут.

— Мы сами! — твердо отрезала Любовь Антоновна.

Капитан пожал плечами, скривил губы и недовольно про ворчал:

— Баба с возу — кабы л е легче.

Начальник лагпункта выполнил свое обещание. На нарах лежал ватный тюфяк. В темном углу почти пустого барака — заключенных еще не пригнали с работы — на нижних нарах одиноко лежала Ефросинья. Риту положили рядом с ней.

— Пошли, доктор, — нетерпеливо позвал капитан.

239

— Иду, — отозвалась Любовь Антоновна и вслед за капи таном вышла из барака.

Ефросинья стонала и что-то выкрикивала в бреду. Рита лежала неподвижно. Катя глубоко задумалась. Елена Артемь евна, уткнув лицо в колени, дышала порывисто и шумно.

РАЗГОВОР С КАПИТАНОМ

— Капитан! Объясните мне, куда вы меня ведете?

— К себе домой, доктор.

— Зачем?

— Длинная история...

— Расскажите покороче.

— Ладно, доктор. Вчера вечером принесли с побега Яро слав леву...

— Видела... Какое надругательство! Ее разорвала собака и ей ж е мертвой стреляли в глаза.

— Как вы догадались, доктор?

— Очень просто. Раны в глаза смертельны. Мертвого соба ка не тронет. Значит, ее сперва разорвал пес, а потом расстре ляли труп.

— А что же делать с беглецами? Если бы она ушла, суди ли б часового. Не миновать бы ему лагерей...

— Но стрелять в мертвую женщину?!

— Она ударила топором собаку. Кабанин любит Рекса. Он берет след через десять часов. Ни один беглец не ушел от него.

Рекс хороший пес.

— Собака и человек... Кто дороже? Конечно, пес.

— Мы отвечаем за вас... Головой отвечаем. Свободой. Ярославлева побежала по болоту. Если бы она утонула, из болота ее не достанешь. Машин нет, а руками и думать нечего. Как бы мы акт о поимке беглеца составили? Без мертвого тела словам не поверят. Вещественные доказательства нужны. А

вещественные доказательства утонули бы. Кабанин за это осерчал. Ярославлева Рекса чуть не изрубила. Она и дружка Кабанина, что на вышке в ту ночь стоял, могла под суд под240

вести. Да и ему самому тоже выговор бы дали за плохую ра боту. Упустил беглеца — отвечай. Потому и стрелял он в Ярославлеву. Понимать надо, доктор.

— Мы с вами на разных языках разговариваем. Я вашего языка никогда не пойму, а вы — моего. Скорей с дикарем мож но договориться, чем с вами...

— Доктор! — капитан схватил Любовь Антоновну за плечо.

— Поосторожней! Я — не железный! Все понимаю!

— Отпустите, капитан! Я дальше не пойду, — Любовь Ан тоновна присела на торчащий из земли невысокий пенек.

— Встаньте, доктор!