Я увожу к отверженным селениям том 1 Трудная дорога

Божьего хоть от кого перед смертью услыхать...

— Я скажу, Ефросинья Милантьевна... Только, может, вы их лучше сами попросите?..

— Нельзя мне, Рита... Совращать станут в веру баптист скую... Неправильная она... В истинной вере родилась, в истин ной вере и уйду из мира... Возьми адрес... брат мой по нему живет... Вырвешься живой отсюда, отпиши ему обо мне... —

195

Ефросинья сунула в руку Риты клочок бумаги, перекрести лась и со слабым вздохом попросила: — Положи меня... невмоготу сидеть...

Небо нахмурилось. Ветер, злой и холодный, гулял по ба раку. Стемнело.

— Хоть бы тряпок каких, окна заткнуть, — зябко поежи лась Аня.

Рита, помня свой уговор с Еленой Артемьевной, молчала, ожидая, когда Аня заснет.

— Чо молчишь? Я же слышу, что ты не спишь, — обижен но продолжала Аня. — Я тебе один секрет скажу, только чтоб никому ни слова.

— Может, не надо? Услышат другие.

— Спят они все.

— А на нижних нарах?

— Тоже спят.

— Откуда ты знаешь?

— По дыханию слышу. Я чуткая на ухо... Я бежать уду мала.

— Бежать? — испуганно ахнула Рита.

— Тише, людей разбудишь...

— Дождь пошел, Аня...

— И вправду пошел. Прибьет огонь, завтра на работу пой дем.

— Откуда ты хочешь уйти?

— Из зоны.

— Как?

— Завтра моя очередь быть кострожегом. Я в тот раз приметила в заборе одну доску, гвозди еле держатся... Как не прибили ее — отодвину и уйду.

— А часовые на вышках?

— Они не увидят... там самое темное место. Дрова тепереча сырые, после дождя горят неярко.

— А если заметят?

— Пристрелят, только и делов... тут хуже помирать... По смотрела я на Катю. Не хочу такой из лагеря уходить, хоть и жива останусь...

— Тайга кругом... сама говорила, что до пересылки двести пятнадцать километров. Как по лесу пройдешь? Звери там...

196

Не уходи, Аня... погибнешь... — шептала Рита, сжимая руку подруги.

— Звери-то они лучше начальства нашего. От волка аль от медведя на дереве схоронюсь... Сытые они не трогают че ловека. От иродов наших и под землей не спрячешься, не только что на дереве.

— В погоню пойдут, Аня. Катя говорила, что беглецов редко живыми приводят.

— Слышала. Ты думаешь, Ефросинью Милантьевну жи вую оставят? Коль освобождения не дадут?

— Но ты не больная.

— Здоровье не железное, сломится.

— Ну, убежишь ты... А потом куда? Домой нельзя: аре стуют и сюда пошлют.

— Лишь бы вырваться... Y меня тут недалеко с тридца тых годов дядька живет. Фамилия у него другая. То, что род ственники мы, в селе забыли. Да и милиция не знает. Некому сказать им.

— Ох, Аня, боюсь я... Не наделай хуже себе...

— Помяни мое слово, Рита. Убыот и меня, и тебя здесь.

Не убыот — сами умрем... Или, и того хуже, как Катя высох нем... Боязливая ты... Я удумала позвать тебя, вместе идти...

Восемь паек хлеба насушила. Одну Катя дала, две — Ефросинья, и своих пять. Я на ногу ходкая... За неделю двести верст от махаю.

— То в поле, а тут болото, лес... Подумай, Аня...

— Я уж думала... Помру на воле и ладно. Схоронят по-человечьи, не то что тут... Забоялась идти — не иди... Я имела думку помощи у тебя испросить...

— Я помогу, Аня.

— Опасливо, Рита... За помощь такую жизнь твою поре шат... Кабы вместе пошли...

— Скажи, Аня.

— Толку-то, как скажу... Я хотела, чтоб ты вместо Ефро синьи, у нее завтра черед костры жечь, вышла на соседний костер, притушила б его малость. Пока они дознаются, мы б в лесу были...

— Я пойду, Аня.

— Лучше Катю возьму... Она уже давно вызвалась... Бе197

жать не побежит — слаба, а помощь даст. Они кострожегов утром считают... До утра далеко отшагаю... Спи.

Рите очень хотелось спать, но заснуть она не могла. «Аня открылась мне... Катя верит ей... Чего же от Ани таиться?..

Поговорю с Катей», — решила Рита. Она осторожно потрясла Катю за плечо, прикрыв ей ладошкой рот.

— А? Чего? — приглушенно пробормотала Катя.

— Это я, — прошептала Рита.

— Ты? Я спросонья не поняла... Чего тебе?

— Катя! За золотое кольцо Ефросинью от работы осво бодят?

— Не дури голову, — сердито отмахнулась Катя. — Какое кольцо? Я золота отродясь не видела.

— Y Елены Артемьевны есть, она отдаст его лекпому, чтоб он Ефросинью от работы освободил.

— Разве ж так делают? За кольцо самого начальника купим. Он в больницу Ефросинью направит.

— Как ж е ты поговоришь с начальником?

— Это уж не твоя забота... Дождь как из ведра хле щет... Завтра прибавку к хлебу не дадут... Поспим до подъема.

Утром, когда всех выгоняли из барака, Ефросинья не под нялась. Надзиратель дернул ее за ногу, попытался стащить с нар, но увидя, что она, не поднимая головы, слабо шевелит руками и стонет, махнул рукой.

— У начальника спрошу, как с ней быть.

— Женщина умирает. Я как врач...

— На каком лагпункте лекпомом была?

— Я — доктор медицинских наук, профессор кафедры...

— Ты мне не выламывайся со своими кафедрами. Гра-а-мо-о-тные... В собаку плюнешь — в прохвесора попадешь. Об сказывай, на какой командировке, лагпункте, если по-русски не понимаешь, помощником смерти была?

— Я в лагере не работала врачом. Но позвольте вам за метить...

— Не позволю всякой контре себя на заметку брать. Не в лагере — помалкивай в тряпочку. Надавали себе званиев...

выше самого капитана прыгнуть хотят. Я сам ученый, засран ка ты эдакая, — надзиратель повернулся спиной.

198

По бледному лицу Любови Антоновны пробежала судоро га. Она что-то попыталась крикнуть уходящему строевым шагом надзирателю, но Катя схватила ее за руку.

— Помолчите, доктор. Вы не первый год в лагере... слы шали небось от них всякое, — уговаривала Катя, с ненавистью глядя вслед охраннику.

— Хуже будет, — робко проговорила Рита.

— Хуже! Хуже... Врач не в силах защитить больную.

Чего же еще хуже может быть! Убьют меня?!

— В зоне не убыот, а за зоной все случиться может, — заговорила Катя, — подъем какой-то чудной... Я такого лет пять не видела: не шумят «вылетай без последнего», не бьют.

Мы — чисто барыни, прохолаживаемся разговорами, а нас и пальцем никто не трогает. Пошли на кухню. Авось, Бог мило стив, помогаем Ефросинье...

— Вы на это надеетесь? — с радостным волнением спро сила Любовь Антоновна.

— Дождь какой... И ветер... Намерзнемся, пока одежонку теплую дадут... Может, к ноябрьским праздникам подобреют?

— вслух рассуждала Катя.

Наскоро выпив баланду, Катя смело зашла на кухню.

Увидев ее, скучавшая без дела повариха вскочила с места.

— Куда прешься, волосатик?

— Дело есть, — коротко ответила Катя.

— Какое такое дело на кухне? Дома лаптем щи хлебала, а тут культурная вся. Де-е-ло есть... — злобно передразнила повариха.

— Не горлань, Люська, — осадила ее Катя.

— Говоррц если что стоящее, — присмирела Люська.

Она шмыгнула носом, пряча под редкими ресницами плуто ватые выцветшие глаза.

— Одну бабку, матушку Ефросинью, от работы освобо дить надо. Поговори с начальником, отблагодарим его.

— Стану я из-за какой-то тряпки грязной капитана бес покоить! — Люська презрительно скривила губы.

— Почище тряпки вещь найдется...

— У тебя?

— У меня, аль у кого другого... — загадочно усмехнулась Катя.

199

— Говори, Катька, развод на носу.

— Кольцо обручальное... чистого золота.

— Кажи! — глаза поварихи хищно блеснули.

— Вот тебе! — Катя поднесла к носу Люськи внушитель ный кукиш. — Дурнее себя ищешь? Поговори с капитаном, тогда и покажу.

— А я что за это буду иметь?

— Начальник тебя не забудет.

— Полкольца отдаст? — ехидно спросила Люська.

— Черпак полегче колуна... Масло к нам в котел не дохо дит... Им идет, — Катя кивнула головой в сторону вахты, — ты и сама балуешься маслицем... картоху жаришь. За то, что прознала про кольцо, с кухни тебя до весны не сгонят. Не шепнешь капитану, я с другим поговорю.

— Это с каким же другим? С Инкой из хлеборезки? Ка питан близко ее к себе не подпускает. Провонялась она.. Лю доедка!

— Мне все едино, кто Инка. Может, и с ней поговорю, — Катя сделала вид, что уходит.

— Обожди! — заискивающе проговорила повариха. — Ты намек дай, у кого кольцо, чтоб я капитану сказать могла.

— А начальник найдет его? Тебе с черпаком быть до вес ны, а Ефросинье в отказчиках? Далеко оно спрятано... Вконец опаскудилась ты! Не по-честному ведешь себя!

— Я тоже хочу ясить! Мне нелегко на кухне удерясаться!

Терпят, пока полезная им. Это ты к общим работам привыкла!

А я ясенщина деликатная, на воле завзалом в ресторане ра ботала!

— Мне-то что... — пожала плечами Катя.

— Не уходи! Давай кольцо пополам поделим! За него в помощницы ко мне пойдешь. Скажи: где оно?

Катя молча пошла к выходу, Люська торопливо засеме нила вслед за ней.

— Обожди, Катенька! Ты меня не так поняла! Я хотела лучше обеим сделать. Инка хуже меня!.. Она к капитану при стает, а он на нее ноль внимания.

— Пошла ты к .......... матери!

— Я могу донести на тебя! На вахте печенки отшибут!

— Беги и доноси, — согласилась Катя.

200

— Я не такая!.. Сколько я людям помогала!..

— Не задаром небось!

— Задаром и чирей не вскочит. Время такое трудное, все взять хотят.

— Пойдешь к начальнику? — сухо спросила Катя.

— За кого ты меня принимаешь? Я к тебе со всей душой...

Но кольцо-то не твое.

— Не мое.

— Y баптисток тоже золотишка нет... Вши у них одни!

— Ты вши-то их считала? Аль на зуб пробовала?

— Ух, ты! — Люська колыхнулась всем своим тучным телом в сторону Кати, но, глянув на ее лицо, отпрянула. — Я ж так просто, пошутила.

— Недосуг мне с тобой лясы точить. Развод начался.

— Верю, Катенька, в кольцо. Оно не твое! Доры Помидо-ровны какой-нибудь. Вдруг она зажилит его? Меня с кухни погонят за обман! Или золото не настоящее... Медяшка! уме ют теперь подделывать...

— Золото самое правильное! За обман я отвечу! Говори на меня, не отопрусь! Кровью вахту захаркаю, а на своем постою.

— С какого дня освобождать Ефросинью?

— С нынешнего. И чтоб на больницу отправили! Хворая она... в чем душа держится.

— Ты на развод поспеши! Я побегу на вахту, позову капи тана. Когда кольцо отдашь?

— Вечером.

— В случае чего, нам с тобой попадет... Капитан идет!

Везучая ты! — на ходу говорила Люська. С проворством, для ее грузной фигуры необычным, повариха поспешила вслед за капитаном. Она догнала его, вытянулась, как бравый старшина перед генералом, отчеканила имя и статью и что-то добавила шепотом. Капитан махнул рукой, после, мол, не приставай, но тут же коротко переспросил о чем-то Люську. Она усиленно замотала головой. Кате показалось, что она божится и готова, только не смеет, бить себя кулаком в грудь. Начальник лаг пункта пошел по направлению к баракам. Катя подошла к Рите, уже стоявшей в строю.

— Кажись, не погонят Ефросинью на работу...

201

— Ты уверена?

— Так оно и будет, Рита. Капитан своей выгоды не упу стит... Любовь Антоновну ведут.

— Куда ее? — встревоженно спросила Рита.

— Непонятно что-то. Сам капитан ведет и надзиратель позади.

— Я подойду, спрошу.

— Стой, дурная! Ей спрос твой не поможет. А тебя... — предостерегла Катя, с силой удерживая Риту.

Любовь Антоновна, капитан и надзиратель зашли на вахту.

Дверь за ними захлопнулась. Минут через пять оттуда вышел лейтенант. Рита внимательно оглядела вахтенный коридор, точнее ту часть, что она могла увидеть со своего места. Но Любови Антоновны и капитана там не было. В коридоре стоял надзиратель, тот, что вместе с капитаном вел Любовь Анто новну. Он глубокомысленно и сосредоточенно жевал, изредка приглаживая волосы. Уже за зоной, когда разобрали инстру менты, Катя облегченно вздохнула.

— Сегодня не погонят Ефросинью.

— Куда увели Любовь Антоновну?

— Разве угадаешь куда? Приведут ее, Рита, — успокаивала Катя, но голос ее звучал неуверенно.

ПРИГЛАШЕНИЕ К БОЛЬНОЙ

Любовь Антоновна едва поспевала за капитаном. Он шел шага на три впереди и лишь иногда оборачивался к ней. О

том, что она может убежать, капитан, очевидно, всерьез не думал. Лучше колючей проволоки и пуль автоматов заклю ченных цепко держала в плену тайга. Он еще не помнил за восемь лет службы, чтобы из глубинки кому-нибудь удавалось благополучно уйти. Тайга и болота, охрана и охотники стояли на пути всякого, кто пытался вырваться отсюда.

...Трудно поспевать за капитаном... Широко шагает... «Чер ный пудель шаговит, шаговит, белый пудель шаговит, шаговит» — дядя Гиляй писал... Капитан не похож на пуделя...

202

скорей — на бульдога, — думала Любовь Антоновна, впри прыжку следуя за начальником лагпункта.

— Трудно идти, доктор? — нетерпеливо спросил капитан.

— Я не доктор, — угрюмо ответила Любовь Антоновна.

— Как не доктор? — капитан круто повернулся к ней и застыл на месте. — Я читал ваш формуляр и там написано...

— Я была доктором раньше, до тридцать седьмого года, — сквозь зубы процедила Любовь Антоновна.

— Совершенно верно. Значит, я не ошибся. Поторопитесь, доктор, с моей женой плохо.

— Я не имею права заниматься врачебной практикой, — отрезала Любовь Антоновна.

— Читал в формуляре. Но ведь это между нами... Как че ловек человеку помогите... Врач обязан...

«Он вспомнил о долге врача... Че-ло-век...» — с горечью подумала Любовь Антоновна, а вслух сказала: — Y меня нет лекарств и инструментов.

— Все есть, доктор. На мужскую командировку чуть свет сбегал, всю аптечку у него забрал.

— Y кого это, у него?

— Y лекпохма тамошнего. Он, сукин сын, до тридцать вто рого ветеринаром работал.

— Последние десять лет скотину в пивной лечил? — уточ нила Любовь Антоновна.

— Откуда вы знаете? — удивился начальник лагпункта.

— Слыхала...

— Он мне лошадь на ноги поставил. Знающий мужик. На счет людей он плоховато разбирается... да ведь сойдет. Кого лечить тут? — капитан ненароком скользнул взглядом по се рому лицу Любови Антоновны и осекся. Молчание продолжа лось почти до самого дома капитана. Y>kc подходя к его дому, Любовь Антоновна спросила:

— Почему вы не вызвали врача из управления лагеря?

— Пожар проклятый. Сами видите... Вчера дож дь прошел.

Пути на соплях держатся, размыло их... Поезд не ходит.

— А по грунтовой дороге?

— Обвалилась она километров за двадцать отсюда. Пехом вольные врачи не пойдут. Я всю ночь по селектору звонил.

Отвечают, что раньше четверга никто не приедет.

203

— Что вас натолкнуло на мысль обратиться именно ко мне?

— К кому ж е еще, доктор? К этой скотине леклому? Не лошадь захворала, жена. Люблю я ее. В прошлом году вы спасли начальника третьей части полковника Гвоздевского. Мне по селектору один дружок из управления лагеря о вас сказал.

— Не спасла, а правильно установила диагноз. Y него было прободение язвы желудка. Некоторые симптомы прободения не ярко выражены. Мои коллеги сомневались в необходимо сти хирургического вмешательства. Я настояла. После опера ции он выздоровел.

— Полковник вами очень доволен. Так доволен, что пря мо сам бы спасибо сказал. Только некогда ему, занят.

— Я чувствую его благодарность. Особенно здесь, — горь ко усмехнулась Любовь Антоновна.

Капитан благоразумно промолчал.

— Уже пришли, доктор, — заговорил капитан, указывая на небольшой бревенчатый долине, одиноко стоящий на та ежной поляне. — Семья у меня. Я отдельно живу. Этот дом построили заключенные в свободное от работы время. Ува жают они меня, ужас как уважают. Заходите, доктор, — ра душно пригласил капитан.

— Где больная? — деловито спросила Любовь Антоновна.

— Тут она. Лизутка! Я к тебе доктора привел, — взволно ванно объявил капитан.

— Как тебя зовут, милая? — мягко спросила Любовь Ан тоновна, присаживаясь возле больной.

— Елизавета, — ответила больная, прикрывая воспален ные глаза.

— Дай руку, Лиза, — попросила Любовь Антоновна. Боль ная покорно протянула не по-женски большую руку.

— Где болит?

— Внизу живота схватывает.

— Кровь есть?

— Вчера скудно текла.

— Когда началось?

— Позавчера.

— Давно беременна?

204

— Он вам сказал? — удивленно спросила больная, указы вая глазами на мужа.

— Не он. Догадалась я.

— Третий месяц, доктор.

— Что ела позавчера?

— Грибы свежие. Сама изжарила.

— Кого испугалась?

— И то вы знаете? Я ж даже ему ни словечка не сказала.

Позавчера днем, как тайга ещ е не горела... грибы собирала я... Зашумел кто-то поблизости... Меня в ж ар бросило. Мед ведь, думаю, или беглый. Медведь — задерет, беглый — надру гается и убьет... И будто что за деревьями показалось. Я со страху упала...

Любовь Антоновна брезгливо поморщилась и гневно-гнев но посмотрела на начальника лагпункта.

— Капитан! Здесь глубинка. Заключенные — только по литические. Много беглецов насиловали и убивали ваших жен?!

— Как сказать... Я сам свидетелем не был... Не упомню та кого, — залебезил капитан, воровато пряча бегающие глаза.

— От кого вы слышали о беглых? — с плохо скрытой яро стью спросила Любовь Антоновна, обращаясь к Елизавете.

— От него... — призналась больная, указывая на мужа.

— Вам не стыдно преднамеренной клеветой на беззащит ных людей запугивать даже свою жену?

Щеки капитана побагровели. Сжав кулаки, он шагнул к Любови Антоновне, но вовремя одумался.

— Я не сам сочиняю... Нам говорят и я говорю.

— Повторяете чужую ложь? Но вы знаете ей цену и все же... Обманывайте конвоиров, надзирателей, кого угодно, но жену...

— Черта самого обдуришь, если велят!— закричал началь ник лагпункта. — Умные вы очень! Я Лизутке скажу, она с бабами местными поговорит, а те с охотниками поболтают.

Охрана без охотников как без рук. Собашник за пять километ ров в тайгу от дороги уйдет и назад ворочается. Не здешние они, тайгу не понимают. Кто беглеца поймает? Я? «Разуюсь, но догоню!» — передразнил кого-то капитан. Не вологодский я.

Не разуюсь и не догоню.

205

— Уйдите! Оставьте нас одних, — потребовала Любовь Антоновна.

Капитан поспешил выполнить приказ доктора. Любовь Антоновна пробыла наедине с больной минут двадцать. Когда она вышла из дома, капитан, бросив недокуренную папиросу, поспешил к ней.

— Что с Лизой, доктор?

— Покажите, какие у вас есть лекарства, — не отвечая на вопрос, попросила Любовь Антоновна.

— Сей момент! — Капитан увлек Любовь Антоновну в дом и из-под своей кровати извлек походную аптечку.

— Выбирайте, доктор. Что у нее?

— Угрожающий самопроизвольный аборт, — ответила Лю бовь Антоновна, внимательно рассматривая лекарства.

— Быть того не может. У нас и поблизости нет никого, кто б таким делом занимался, — запротестовал капитан.

— Выкидыш у нее может быть. Очевидно, она отравилась грибами и испугалась вашего беглеца, — пояснила Любовь Антоновна.

— От испуга тоже такое бывает?

— Случается. Я не вижу здесь нужных лекарств. Порош ки без надписей... Иод. А это что такое? Не пойму, — Любовь Антоновна открыла небольшую бутылку, налила несколько капель прозрачной жидкости на ладонь и осторожно лизнула языком. — Бром... А это скипидар... Зачем он вам?

— Для озорства, — хмуро ответил капитан.

— Как прикажете вас понимать?

— Лекпом балуется со скипидаром и с этим, как его...

— Бромом.

— Вот-вот, доктор. Придет к нему больной с нарывом, а он ему в нос бром закапывает. В прошлом месяце один за ключенный пальцы себе отрубил на лесоповале. У него кро вища так и хлещет, как у кабана недорезанного. К лекпому его привели, а лекпом кричит своему помощнику: «Смажьте ему пятки скипидаром, сразу заживет». Тот заключенный за жал рану — и к дверям, а помощник смерти вслед ему базлает: «Не желаешь пятки мазать, штаны снимай! Я тебе там все вымажу. Как жеребец забегаешь». Тот с отрубленными

206

пальцами наутек... Лекпом за ним, за штаны уцепился и сил ком снимает. Комедия! Обхохотались мы...

Любовь Антоновна резко выпрямилась. Из ее рук высколь знул пузырек с лекарством и мягко упал на землю.

— Гражданин начальник! Прикажите отвести меня на место работы!

— На какую работу, доктор. Я освободил вас!..

— Я не доктор. В мои обязанности не входит лечить боль ных.

— Я тебя!..

— Не грозите, гражданин начальник. Не хватайтесь за кобуру! Убить можно при попытке к побегу. Лечить вашу су пругу я отказываюсь!

— Догола разденет конвой! На весь день!

— На такие шутки вы мастер! Они входят в круг ваших прямых обязанностей. Я худшего наказания не страшусь. А

вы — «раздену»...

— Какого наказания?

— Врач отказывается помочь тяжелобольному человеку.

Вам этого не понять, капитан. Это — хуже, чем преступление!

Подлость! Такой врач — не врач, да он просто и не человек!..

Животное! Зверь! В девятнадцатом году я вылечила убийцу своей матери. Я знала, кто он и что он сделал. Я — врач...

Вашей жене угрожает смерть. Считайте убийцей меня! Я не окажу ей помощи! Больше я не врач! — Любовь Антоновна глубоко вздохнула и, не сводя глаз с капитана, прислонилась к стене.

Капитан скрипнул зубами. Напрягся всем телом. Каза лось, вот-вот он прыгнет. Но внезапно его нижняя губа плак сиво опустилась. Слепая ярость уступила место страху и го рю. По выдубленным щекам капитана катился крупный пот смешанный со слезами.

— Лизутка помрет? Вы не поможете ей? Доктор! Прошу вас! Почему?! — с болью выдавил капитан.

— Я не врач! — упрямо повторила Любовь Антоновна. — Рядом есть другие лагпункты. Найдете доктора там. На общих работах их много.

— Не пойдут они... Знают меня... Я тут давно. Служба со бачья! Я — солдат. Не по своей воле такое вытворяю. Идите

207

к ней, доктор! В жизни ни одного контрика не трону! С рабо ты убегу!.. Одна у меня Лизутка... Никого из родни не осталось...

Простите, доктор! — умолял капитан. Любовь Антоновна мол ча опустилась на табуретку. — Что я вам плохого сказал?

— Человек пальцы отрубил... Кровью истекает... Его ски пидаром лечат. А вы! Вы... «Обхохотались», — глухое рыдание сотрясло беспомощное хрупкое тело старого врача.

— Это ж не я сделал! Лекпом!.. Завтра Севрюкова, началь ника шестьсот пятнадцатого лагпункта попрошу, он его на общие работы пошлет. Слово даю!

— Не прощу! Смеялись вы!..

— Что я, зверюга какой? Живодер?! Вы восемь лет в ла герях. Похуже, небось, видели. Я ваш формуляр читал. Вы в Дальлаге были! На Колыме! Там полковник Гаранин полити ческих за жалобы стрелял. Я служил у него...

— Хуже видела... Больше не могу... И не хочу! Не буду преступников лечить!

— В лагерях не одни политики сидят. Бандитов, воров, на сильников полно. Есть и похуже... Матери детей родных уби вают... Лечат же их.

— Скипидаром?!

— Политических только так. Уголовников в лагерную больницу везут. Лекарствами разными поят их. Продукт скар мливают.

— Преступники наказаны. А вы?

— За что ж нас наказывать? За верность? Мне прикажут завтра кормить вас котлетами, накормлю! Скажут отпустить — минуты не удержу. Идите на все четыре стороны! Руку на дорогу пожму... если велят.

— Беда к вам постучалась и добрей вас человека не сыщешь, — медленно, с расстановкой заговорила Любовь Ан тоновна, вытирая ладонью припухшие красные веки.

— Я виноват... Ладно... Стерплю... Лизутка моя чем вам не угодила? Злобствовала против вас? Била? Я — один в ответе!..

Сынок у меня... Два годика ему. Не повез его сюда. Он у ба бушки в Иркутске живет. Пожалейте его! Сиротой без ма тери вырастет.

— А кого вы жалели, капитан? Y тех, кто умирал по вашей вине, не было детей?

208

— Убейте меня! Хотите оружие отдам? Стреляйте! Спа сите Лизутку! Не могу я без нее.

— Нужны лекарства, а в вашей аптечке их нет.

— Вот карандаш, бумага, напишите, доктор, что нужно. Y

начальника семьсот двенадцатой командировки любые порош ки, микстура, таблетки... С надписью, честь по чести... Торгует он ими среди своих. Три шкуры дерет. Я не думал, что с Ели заветой так серьезно... Мигом доскачу к нему! Конь у меня добрый! Написали, доктор? Ждите меня! Я сей момент вер нусь!

— Кто же охранять меня будет? — краешком губ улыбну лась Любовь Антоновна.

— Тайга-матушка почище любого пса убережет... Не сбе жите... Надзирателя пришлю к вам... в помощники. Все, что вы скажете, он выполнит.

— Одно условие, капитан! В нашем бараке лежит боль ная, Ефросинья Милантьевна. Ваш лекпом, — последнее сло во Любовь Антоновна выговорила брезгливо, с отвращением, — не дал ей освобождение от работы...

— Я освободил ее утром.

— Вы?! — удивленно спросила Любовь Антоновна и взгляд ее потеплел. — Y меня к вам одна просьба. Здесь я написала то, что необходимо вашей супруге и Ефросинье. Не пожалейте денег, я отработаю.

— Добуду, доктор! Все привезу! — пообещал капитан.

ПОБЕГ

Весь день Рита неотступно думала об Ане. Не убежать ей... Поймают... «Y6bioT, только и делов»... Какая она смелая!

А что тут бояться?.. Yoth вместе с ней?... Догонят... Застрелят...

Собаки изорвут... Лучше бы уйти... Поздно она мне сказала...

Нога болит... Рита украдкой нагнулась и ощупала больную ступню. Сегодня, когда шли на работу, она оступилась. В го рячке, их гнали бегом, Рита почти не почувствовала боли. Но сейчас нога ныла, ежеминутно напоминая о себе. Рита стара209

лась не хромать, чтоб не заметила Катя, и все же Катя спро сила ее:

— Зашибла ногу?

— Подвернулась, — как можно беспечнее ответила Рита.

— Ничуточки не болит.

— Вечером в середку становись, рядом со мной. С такой ногой далеко не уйдешь.

— Спасибо, Катя.

...Катя старше тети Маши на вид... Я тоже выйду отсюда такая... Тайга. Злая она... Не отпускает... Тайга не виновата...

Это люди... Гнуса нет. Дождь идет и идет... Ефросинья инте ресно про потоп рассказывала. «Разверзлись хляби небесные».

Y Ноя было три сына: Сим, Хам... А третьего как звали? За была... Восемь паек мало... За неделю не доберется Аня... Знала бы я, что бежать она надумала, я бы тоже ей по полпайки от давала... Сегодняшний хлеб весь отдам... Все равно мало...

Кружится все перед глазами... Ослабла я... Как же Аня прой дет по тайге... Ей не легче, чем мне... Тайга сгорела, ягод-грибов нет... Без спичек она и костер не разведет... Сколько я пробо вала вату закатывать — не получается... Аня способная... Мо жет, она научилась?

Рита бросала под шпалы гравий, повисала всем телом на ваге, разжигала костер, когда ей приказывали, и все время продолжала думать то об Ане, то о Любови Антоновне. Стро гая она... И добрая... За Ефросинью заступилась... Как ее де журный обидел! Вот был бы у меня брат, большой, сильный...

я б ему написала об этом конвоире... Что б он ему сделал? Сю да его не пустят... А на воле он конвоира не встретит... На во ле... Как Домна живет?.. Повидать бы ее... Не хочу! С ней Ким рядом... И директор... Он хуже Рекса! Я, может, и выйду на волю... А Любовь Антоновна? Что, если они ее убили? Скажут, при попытке к побегу, или как Федора Матвеевича... Здесь Падлы нет... Других найдут... Привезут откуда-нибудь... Она ста ренькая слабая... Начальник на часы смотрит... Слава Богу...

В зоне Рита наспех проглотила обычный ужин и заторопи лась в барак. Рита заметила, что Катя и Елена Артемьевна отошли в сторону, о чем-то пошептались, после чего Катя одна зашла в раздаточную. Минуты через две туда лее неторопливой

210

походкой зашел капитан. Рита хотела побежать к кормушке, предупредить Катю, но повариха плотно закрыла окошко.

— Катя сейчас вернется, — успокоила Риту Елена Арте мьевна.

Вскоре Катя была в бараке. Рита ни о чем не хотела рас спрашивать, но, взглянув на довольное лицо Кати, она поняла, что Катя, очевидно, передала кольцо капитану.

— Тетя Валя! — окликнула Рита соседку по нарам.

— Чего тебе?

— Сегодня ваша очередь кострожегом идти?

— Моя, нездоровится что-то, а куда денешься?

— Давайте поменяемся. Я вместо вас сегодня, а вы вместо меня послезавтра, — предложила Рита.

— Отчего ж не поменяться, — охотно согласилась тетя Ва ля, — только как дежурные...

— Я им скажу. Какая для них разница, кто костры жгет.

— И то правда... А придачу ты не попросишь?

— Так на так. Договорились.

— Как хошь.

Ефросинья сидела на нарах.

— Вам, может, напиться дать, Ефросинья Милантьевна?

Мы сберегли воды, — предложила Катя.

— Y меня есть. Повариха днем принесла... Спасибо ей...

Чтобы не беспокоить больную, Рита и Катя сели на крае шек нар. Рядом с ними присела Елена Артемьевна.

— Как ты думаешь, Катя, куда Любовь Антоновну увели?

— Не пойму...

— Может, ее на свободу выпустили? — предположила Елена Артемьевна.

— Так не выгоняют на волю. Зовут на вахту, оттуда в цен тральный лагпункт везут. Сегодня поезда не было. Не ходят они в такую погоду... Кого-то ведут. Наверно, новеньких... Лю бовь Антоновна! — радостно воскликнула Катя и лицо ее скра сила добрая, милая улыбка.

— Мы уж тут Бог весть что подумали о вас... Куда вас водили? — расспрашивала Елена Артемьевна.

— Помогла я ей... Кажется, опасность миновала, — невпо пад ответила Любовь Антоновна.

— Кому? — не удержалась от вопроса Рита.

211

— Лизавете... Жене начальника лагпункта.

— Что с ней? — голос Елены Артемьевны прозвучал глухо и отчужденно.

— Угрожающий самопроизвольный аборт.

— Но вы ж е не гинеколог, — удивилась Елена Артемьевна.

— Работала акушеркой с четвертого по седьмой год. Почти сорок лет прошло. Но, как видите, пригодилось... Все это не существенно... Как вы себя чувствуете, Ефросинья Милантьевна? Я вам лекарства принесла. Выпейте!

— Не поможет, доктор... — слабо возразила больная.

— Пейте, Ефросинья Милантьевна! Докторов слушаться надо... Теперь лягте и постарайтесь заснуть.

— Начальникову жену спасли?! Лечите, доктор! Лечите!

Авось он вам спасибо скажет... Хороший вы человек... А я-то волнение имела о вас... По-зряшнему беспокоилась. Вы тепери ча в люди выйдете... Лекпомом, а то и повыше станете. Пятки йодом, аль мазью помажете, как печенки отшибут мне?

— Катя! — закричала Любовь Антоновна, поднимая к ли цу руки, словно защищаясь от невидимого удара.

— Как ты можешь?! — дрогнувшим голосом спросила Ри та, прижимаясь к Елене Артемьевне.

— Так и могу! Ты ее спроси, вру я, аль нет. Она не мене моего видела, обе по восемь лет маемся, погодки мы с доктором по лагерям. Спроси! Спроси!

— Больного пожалеть можно... Каков он ни есть, а боль ной, — Аня говорила тихо, скорее раздумывая вслух. Она отве чала не Кате, а самой себе, своим мыслям.

— Пожалеть?! Они Ефросинью пожалели? Тебя пожалеют, когда сдыхать будешь?

— Капитан порошков дал для Ефросиньи... — робко воз разила Рита.

— За кольцо дал он! — закричала Катя, не думая о том, что ее слышит почти весь барак.

— За какое кольцо? — спросила Любовь Антоновна, под нимая на Катю заплаканные глаза.

— Y меня кольцо золотое было. Я отдала его, чтоб Ефро синью от работы отставили и принесли лекарств. Вот он с вами и послал. — Катя повысила голос до крика, так, чтоб ее слова услышали все, кто был в бараке.

212

— Он отнял у вас кольцо?

— Кольцо отдала ему я! Катя тут ни при чем.

— Он обокрал вас?! Мерзавец! А я-то, глупая, поверила...

— Любовь Антоновна всхлипнула.

— Я отдала ему сама.

— А я отниму силой! — Любовь Антоновна вскочила на ноги. Щеки ее порозовели. Волосы растрепались. Согнутые под какой-то невидимой тяжестью плечи распрямились. — С ними нельзя быть человеком!.. Жена умирает... Поверила в любовь его... Каплю порядочности... Думала, осталась та капля... Я не прощу ему!

— Он не вернет вам кольцо! В ваших услугах больше нужды нет... Зачем же ему терять ценную вещь? Мне и не нуж но оно... В очень грязных руках побывало...

— К золоту грязь не пристает.

— От такой грязи и золото заржавеет, Аня... Я не кольцо отдала, сердца кусок... И все ж не притронусь к нему... Возь мите себя в руки, Любовь Антоновна. Не губите жизнь из-за одного прохвоста.

— Их много.

— Они уйдут, без следа уйдут.

— Другие вырастут.

— И те уйдут. В прошлую войну солдат травили газами.

Проходил день, два, и газы уносило ветром. Крестьяне на той же земле, где задохнулись тысячи людей, сеяли хлеб, растили де тей, праздновали свадьбы... Они жили на мертвой земле. Жили и даже веселилась. И этих людей тоже сметет ветер.

— О ком вы говорите? О крестьянах, неповинных ни в чем, или о тех, кто отравил их землю?

— Конечно о последних, Любовь Антоновна. Крестьяне бу дут вечно жить на земле, как вечна сама земля. А травители уйдут навсегда! И вместе с ними те, кто сегодня держит нас здесь.

— Они успеют убить многих.

— Если вы дорожите жизнью человека, спрячьте газ по дальше от людей. Или, еще лучше, уничтожьте его! Иначе беды не миновать. И если мы... — Елена Артемьевна не договорила, ее голос заглушил зычный крик надзирателя: — Кострожеги, ко мне!

213

Аня чуть помедлила, словно раздумывая, выходить ли? И, шумно вздохнув, так в жаркий полдень дышит неопытный пловец за минуту до своего первого прыжка с высокого трам плина, петоропясь пошла к выходу. Вслед за ней почти одно временно поднялась Рита и Катя.

— Ты куда? — тихо спросила Катя.

— С Аней пойду, — торопливым шепотом ответила Рита.

— Вместо кого?

— С тетей Валей поменялась.

— А она?

— Послезавтра за меня выйдет. — На лице Риты появи лись красные пятна. Она шла к выходу медленно, останавли ваясь почти па каждом шагу.

— Гражданин надзиратель! Моя фамилия Воробьева. Се годня я иду кострожегом вместо заключенной Голубевой.

— Мне лишь бы счет сошелся, — равнодушно согласился надзиратель.

— Холодно, — поежилась Катя.

— Дождя бы погуще... — потихоньку пожелала Аня.

У вахты к ним вышел начальник режима и коротко разъ яснил заключенным их обязанности.

— На каждый костер — два кострожега. Каждый из вас должен следить за напарницей и за другими кострами. Заме тишь что подозрительное — зови на помощь часового. Если одна полезет через забор, другая должна громко кричать: «Ча совой! Стреляй! Заключенный на заборе!» После крика сле дует лечь на землю и ждать, покуда не придут надзиратели.

За помощь беглецу — смерть. С побега живыми не вертаются.

Запомните! Тут глубинка! Чтоб костры горели в полную силу.

Притушит кто, иль заснет, десять суток карцера. Нечего сва ливать, что дрова сырые, как в прошлую ночь. Для каждого костра сто пятьдесят грамм бензина. Вот как заботимся о вас.

Под утро наколоть дров для завтрашней смены. Развести кострожегов по местам! — приказал начальник режима, уходя на вахту.

— По парам разбиться! Шагом марш трудиться! — звонко, как молодой петух, закричал надзиратель. Он подвел женщин к большой груде круглых чурбаков толщиной почти в обхват, длиной немного больше метра. Указывая пальцем на чурки,

214

надзиратель не удержался от стихоплетства:

— Дрова для костра отсюда брать! Уходя за дровами, ча сового позвать.

Рита схватила Аню за руку и стала рядом с ней. Катя не заметно попыталась отодвинуть Риту назад, но Рита ударила Катю локтем, а ломающийся голосок надзирателя торопил, не давал времени опомниться.

— Следуй за мной! На месте не стой!

Аня и Рита шли в пятой паре. Возле каждой кучи полень ев, наваленной у вышки, надзиратель оставлял двух женщин.

Одной из них он вручал бутылку с бензином, давал зажигалку и напутствовал:

— Костер разжечь! Бензин беречь! — при этом он выпя чивал грудь п делал многозначительное лицо. Его так и распи рало от гордости, что именно он подавал команду стихами.

Надзиратель нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока женщины обливали бензином почти сухие щепки, умело спря танные вчерашней сменой под поленьями дров, и, дождавшись, когда крохотные язычки огня с треском поползут по отсырев шим, тонко нарубленным дровам, приказывал опять-таки сти хами:

— Следуй за мной! На месте не стой!

— Поэт... Не хуже Маяковского, — услышала Рита голос Розы Исаковны.

Она шла в седьмой паре, сзади Кати.

«Похожи на Маяковского стихи, — вскользь подумала Рита, — Роза Исаковна знает, она до лагеря учительницей русского языка работала».

— По двое разобраться! От строя не отбиваться! — со вкусом повизгивал надзиратель, направляясь к пятой куче дров, той самой, что сегодня зажгут Аня и Рита. Вручая Ане бензин и зажигалку, юный поэт не удержался от экспромта: — Старшей тебе быть, за напарницей следить!

— Услежу, начальник! — пообещала Аня.

Надзиратель наморщил лоб, очевидно, ожидая вдохнове ния, но, так и не разродившись новым стихом, отделался ста рым:

— Костер разжечь! Бензин беречь!

215

— Поленьев много, а дровишек наколотых кот наплакал, — заговорила Аня, когда молодой надзиратель увел кострожегов.

— Нарубим побольше и назавтра запас сделаем, — отве тила Рита, не спуская глаз с Ани.

— Зачем вызвалась ко мне в пару?

— Я пайку нынешнюю спрятала... Отдам... Похмогу тебе...

— чуть слышно ответила Рита.

— Не приму помощь твою.

— Почему?

— Чужой жизни вовек не заедала. Дай-ка колун мне, пома хаю малость.

— Аня! Я ногу подвернула утром.

— Заживет...

— Я не про то... Если б не нога...

— Пошто встала в пару? Связала ты мне руки, Ритка! Ку да теперича хлеб девать? Кате отдам и Ефросинье верну, хоть ей он и не надобен нынче.

— Я с тобой, Аня!

— Не забижайся, Рита! Обузой станешь охрамевшая. И не того боюсь. Не отойдем мы далеко и обеих порешат. На-ка, ра зомнись малость, — закончила Аня, передавая Рите колун.

До полуночи обе работали молча. К ним трижды подходил молодой надзиратель. Грел руки у костра, бесцельно топтался, скучающим взглядОхМ ощупывал женщин и, лениво зевнув, ухо дил к другим кострам. Аня легко и, кажется, совсем без нату ги, взмахивала топором и со звонОхМ опускала его на круглые поленья. Острие топора глубоко вонзалось в дерево, и сосно вое полено легко, как спелый арбуз, раскалывалось пополам.

Желтая лиственница, тяжелая и сучковатая, поддавалась с тру дом. Часам к двум ночи голоса часовых на вышках зазвучали глухо и сонно.

— Если я виновата, пойдем вместе.

— С больной ногой?

— Да. Надзиратель скоро не придет. В прошлую ночь, ког да я жгла костры, нас совсем не проверяли.

— Не возьму я тебя на съедение зверяхМ. И сахмой похмирать неохота. С больной ногой пути не будет. Свалишься, не утащу я тебя.

216

— Не уходи, Аня! Я плохого жду... А решилась — иди! Я

тебе — не помеха.

— Начальник говорил...

— Убыот за помощь? Каждый день ждем смерти. На ра боту идем — стреляют, с работы — опять то же самое. Забо леешь — сдохни! Не заболеешь — кожа и кости останутся.

Надоело страшиться. Меня за эти пол года столько пугали, что другой за сто лет не услышит. Иди, Аня! Я останусь... Камнем на шее не повисну.

— Трудно мне уходить... Ты не знаешь всего... Мы с Катей так договорились...

— Скажи, Аня, не таись от меня! Асю убили... За меня она на смерть пошла... Что я, лучше ее? Лучше тебя?

— Скажу... Если что сомневаешься — забудь. Вдруг охран ники всполохнутся раньше времени, дознаются о моем побеге, Катя бы должна на мою фамилию ответить при перекличке.

Кате трудно... Она давно тут... Ее каждый кобель в лицо знает.

Тебе полегче. Только, как дознаются про обман, не быть живой тебе.

— Я сделаю. Вот зачем это?.. Не пойму...

— Я бы сама не поняла, кабы мне Катя не сказала. На наших делах, их сюда с нами прислали, фотографии наклеены.

Убежит кто, те фотографии — улика. Всем охотникам обска жут, каков из себя беглец.

— Утром все равно узнают.

— А вдруг как ночью схватятся? Они прямо ночыо с глав ным начальством по селектору поговорят. Те позвонят им, кто беглец, откуда, на что способен — все у главного начальства записано. По этим приметам искать легче. А так, глядишь, пока перекличут всех, время-то и уйдет.

— Я сделаю, Аня!

— Они тебя спросят, кто напарница твоя. Катя договори лась с одной, чтоб ее фамилию назвать...

— Чью?

— Вали Голубевой, Вхместо которой ты вышла.

— Она знала раньше?

— Сегодня узнала.

— Валя согласилась?

217

— Дала согласие...

— Я не подведу, Аня...

— Что ж... Катя сказывала, в карцер посадят за помощь, а убивать не станут. Попугала я тебя, чтоб подумала ты. Вижу, душой помощь оказать хочешь, не понуждаешь себя.

— Иди, Аня.

— Пойду... Напослед видимся, Рита...

— А ту доску еще не прибили?

— Я с вечера, когда за дровами ходила, для интереса смот рела, не трогали вроде... Дяденька милиционер? — окликнула Аня. — Не слышит... Придремал... Как бы я его часовым наз вала, али начальником, он бы проснулся... Как ни крепко спит человек, а назови его по имени, или по кличке, сразу проснет ся. Не проспал бы он, сразу бы заругал меня за такое проз вание «дяденька милиционер»... Попробуй ты, Рита.

— Дядечка хороший! Дрова кончаются... Разреши сходить, — жалобно заговорила Рита, повернув лицо в сторону ближай шей вышки.

— Здоров спать... Дай-ка я подкину сырых дровишек. Катя заметила... Мы с ней уговорились, если что, сразу костры при тушить. Будут спрашивать тебя, скажи прислала. На работе умаялась — и весь разговор. Обо мне спросят, ответь, что за дровишками пошла для завтрашней смены. Затрещит у забора, стучи колуном погромче, чтоб треск тот псы не услыхали. Дву ногие-то проспят, а длинноухим на зуб не попадай, сгрызут. Не буду прощаться — примета плохая... Скоро свидимся, Рита...

— Аня сунула под платье топор. — Возьму с собой, пригодит ся... От зверя защита, против собак какая-никакая оружия...

Живой не дамся... — Аня долгим взглядом посмотрела на Риту, порывисто обняла ее, поцеловала и бесшумно шагнула в сто рону забора.

Сырые дрова дымили все сильнее. Чадящий костер зачах.

Жизнь огня еле-еле теплилась в почерневших сырых головеш ках... Рита уже неясно видела Аню. Вот еще раз смутно мель­