Я увожу к отверженным селениям том 1 Трудная дорога

В порядке самодеятельности разучите с надзирателями обе песни. Как увидите, что беглеца ведут, ковер расстелите у во рот, в порфиру царскую его укутайте, кланяйтесь ему пони же, за руки в зону введите и оглушительно врежьте «Коль славен». И чтоб не фальшивить, капитан, беглецов встречают, как царей... Статья, Васильева?

— Y меня? — тихо спросила Лида.

— Нет, у голубя непорочного.

— Пятьдесят восемь десять.

— Контрреволюционная агитация?

— Да, — подавленно подтвердила Лида.

— На свободе агитировала против советской власти? И

здесь продолжаешь тем ж е заниматься? — с угрозой спросил полковник.

— Я сказала правду...

— Правдолюбивая гнида — вот кто ты! Правду! Кому она нужна?! Мне?! Им?! — полковник указал на солдат и офице ров, что окружали его. — Бьют вас?! Мало! Хорошие люди страну поднимают из развалин. Жизни своей не щадят! А вы напакостили нашему народу, как кошки блудливые, и награды ждете?! Плохо воспитываете заключенных, капитан! Побесе284

дуйте с этой девицей!.. В карцер ее! На сутки в автоматичес кие наручники!

— За что? — в отчаянии спросила Лида.

— За клевету! За недовольство! За наглость! Уведите ее!

— приказал Гвоздевский.

Надзиратель грубо схватил Лиду и потащил ее в карцер.

— Кто вас оскорбил, капитан? Надеюсь, виновная нака зана?

— Так точно, товарищ полковник!

— Хвалю! Есть еще у кого какие жалобы? Вы говорите, не бойтесь, я все разберу. Молчите?! Потом пишете в Москву?

С бесконвойниками перешлете из пересылки или из больницы, если кто попадет туда? Посылайте. Но зарубите себе на носу: все до одной жалобы из Москвы возвращаются к нам в управ ление, точнее, ко мне! Я разбираю вашу писанину! Я! Не за бывайте подписывать их пояснее. Я всегда пойду навстречу, если кто жалуется по существу. Пишите о тех, кто вражеской пропагандой в зоне занимается, рассказывайте, кто нарушил порядок, пытается бежать, не подчиняется лагерной админи страции. Я без всяких проволочек отвечу. О побеге никто не знал. На глазах у кострожегов ушла фашистка. Этого вы не видите. А вот что застрелили ее — сразу жаловаться. Она на собаку руку подняла, на заслуженную собаку, награжденную.

Честного солдата могла убить и охотников. Они люди негра мотные, университетов не кончали, не то что некоторые из вас. Но охотники любят свою Родину. Ни одному беглецу уйти не дадут. Они помогают нам, потому что понимают, на чьей стороне правда. На нашей! — Гвоздевский стукнул себя кула ком в грудь. — Вы от них пощады не ждите, — полковник шум но, с присвистом втянул воздух и энергично взмахнул рукой.

— Не ждите! Не заслужили! Вы посуду золотую требуете?! Пе рины?! Бани?! Голодаете? Не моетесь? На досках спите? Наши отцы в революцию железные дороги строили в рваных кало шах. Тифом болели, зимой на сырой земле спали — и не жаловались. По велению сердца строили, а не по принужде нию. Мерзли, голодали, умирали, но строили. Это были луч шие сыны народа, и народ пожертвовал ими во имя светлого будущего. Вы провинились перед Родиной и имеете наглость жаловаться. Скажите спасибо, что вам из гуманных чувств со285

хранили жизнь. Всех бы вас в вошебойку! Паром горячим об варить! Радуйтесь, что дышите! Вы еще должны заслужить пра во на жизнь! Честным и упорным трудом заслужить! Сегодня, когда я ехал, дрезина чуть с рельс не сошла. Кто дорогу строит?

Вы! Плохо строите, очень плохо. Налицо явный саботаж. С

завтрашнего дня нормы выработки повышаются на тридцать процентов. За невыполнение нормы — пять суток карцерного режима с ежедневным выводом на работу. Спать в карцере, триста грамм хлеба, и утром — на работу. За побег — коллек тивная ответственность. Убежит из зоны — накажут весь ба рак, с работы — накажут бригаду. Наказание — автоматичес кие наручники и десять дней карцерного режима. И работать так, чтобы дым из зада шел! Клевета, оскорбление, препира тельство, невыполнение любых требований лагерной админи страции — приравнивается к саботажу. Не надейтесь, что от делаетесь двадцатью пятью годами. Смертная казнь не отме нена. Осудим лагерным судом, скоро и справедливо. Поблажек никаких не ждите. Теплую одежду дадим к октябрьским празд никам, если вы ее заслужите. Без посуды обойдетесь до весны.

Улучшения питания — не будет! Найдем лишних лошадей — привезем воду... Рабочие бросили клич: в ближайшие годы вос становить разрушенное войной хозяйство страны. Вы плакать должны от счастья, что на вас возложили огромную стройку.

Мечтать о трудностях, проситься туда, где тяжелее, чтоб иску пить свою вину. Хочется верить, что многие из вас с завтраш него дня начнут работать в два раза быстрее, откинут ложно понятые чувства дружбы и своевременно сообщат админи страции лагеря о всех малейших нарушениях. Такие заключен ные сразу почувствуют себя лучше и со спокойной совестью лягут спать, не мечтая ни о каких перинах. У людей с нечистой совестью всегда бессонница. Зато кто облегчит свою совесть пе ред нами, искренне раскается, поплачет, расскажет или напи шет о проступках своих соседей по бараку, поработает, если нужно, лишний час, тот сразу почувствует облегчение и может надеяться на снисхождение со стороны лагерной администра ции. Мы не наказываем вас, а воспитываем. Те, кто поймет, для чего это делается, будут благодарны нам. А кто не поймет?

— мы не держим: дорога в могилу открыта всем. Можете по давать заявление о переводе из одной комнаты в другую, то

286

есть, отсюда туда, — полковник выразительно указал пальцем в землю, — мы без замедления рассмотрим ваши просьбы и пол ностью удовлетворим их. Наш лагерь обязался сдать в эксплуа тацию дорогу к празднику. Остается полтора месяца, а поезд за четверо суток проходит триста километров. Лошадь обгонит его. Вы должны отдать все силы, но выполнить обязательство!

Разбаловали вас тут! Как на курорте прохлаждаетесь! Не ла герь, а санаторий для заслуженных людей. С завтрашнего дня все изменится. Кто выполнит норму на двести процентов, дадим новые телогрейки. Те, кто не выполнит норму, будем считать отказчиками. Симулянты и те, кто отрубает себе руки, прирав ниваются к саботажникам. Сказал лекпом, что здорова, иди на работу и не рассуждай. Обжаловать решение лекпома разре шаю после окончания срока. Освободитесь — и жалуйтесь сколько угодно. Все! Пойдем, капитан, посмотрим, как живут твои голубки. Заключенных не распускать. Вернусь — еще кое-что выясню.

— Дознается полковник про вас...

— Раньше времени гадать не будем, — Любовь Антоновна сделала знак Кате, чтоб она замолчала. Елена Артемьевна дваж ды порывалась что-то спросить ее, но всякий раз Любовь Ан тоновна останавливала ее.

Прошло около часа, а полковник со своей свитой еще не вернулся. Усталые, голодные женщины пытались сесть на хо лодную землю, но надзиратели поднимали их пинками и окри ками. Одна из заключенных, она стояла по соседству с Любо вью Антоновной, упала. Надзиратель ударил ее ногой, но увидя, что она не поднимается, плюнул, выругался и пошел дальше.

Любовь Антоновна хотела помочь ей, но надзиратель, заметив, что она нагнулась, поднес кулак к лицу доктора.

— Понюхай, чем пахнет. Стой и не рыпайся! — пригрозил надзиратель.

...Гвоздевского все нет... Не дай Бог, если он увидит Риту в бараке... Придерется — и в карцер... а завтра на работу...

Убьют... Я буду виновата... одна я... Долг врача спасти боль ного... Я спасла полковника... спасла... А потом? Он передал мне письмо от Лили... она спрашивала меня, как я живу... Лилин муж академик, крупный ученый... считаются с ней... пока... Я не ответила... Рассказать правду — не пропустят, врать — язык

287

не повернется... Как он тогда кричал на меня: «Если вы меня из могилы вытащили, то я вас толкну туда, доктор. Я не тол стовец и не бью себя в грудь рисовыми котлетами. В двадцатые годы я сам писал не хуже ваших классиков. Призвали в ЧК

— работаю и не жалуюсь. Талант свой в землю закопал. При кажут вырыть — мигом сто печатных листов на гора выдам».

Кажется и впрямь он в двадцатые годы пописывал... Да и сей час, наверно, пачкотней занимается в свободное время... Опи шет, как эту дорогу молодые добровольцы строили... о нас, конечно, не вспомнят... постесняются... На меня он не из-за письма обозлился, хотя отчасти и за письмо тоже: Лиля ждала ответа, а я промолчала... Почерк мой они, наверно, подделали...

Лиле написали, что хотели... Но как он хотел принудить писать меня! «Вы думаете, что вы одна честная, доктор, а остальные — твари дрожащие. Я — тоже человек. Велели мне — делаю, а вы — непорочность разыгрываете. Заставлю и вас, доктор!»

Не заставил... К воровкам в БУР перевел. Убивать не захотел: над мертвым не посмеешься... Обещал, что встретимся, вот и встретились... Если бы завтра... приехал он... когда их всех отправят в больницу... Пусть бы я здесь осталась одна... Один на один с ним разговаривать не страшно... Быот всегда в самое слабое место... Привычка... Что он там делает?.. Если с Ритой что случится... А что я могу?.. Закричу, чтоб стреляли в меня?..

Посмеются... Плюнут в лицо и уйдут... Лиза... Что она сделает, если Гвоздевский расправится со мной?.. Смолчит... «Себе ку сок нужней». Не смолчит — себя зря погубит... Бедный капи тан... Он сейчас готов отдать все, лишь бы добром кончилось...

Треугольник: я, Лиза, полковник... Полковника ослушаться нельзя... Меня выдать — Лиза съест... Лизу перевести из одной комнаты в другую — сил не хватит... Откуда это выражение: из одной комнаты в другую? Вспомнила: рассказ Подъячева...

В двадцатые годы Гвоздевские увлекались Подъячевым... «Вы думаете, я себя чувствую обязанным? Спасти мне жизнь, доктор, — это ваш долг. У меня долг другой». Да, гражданин полков ник, у вас другой долг и обязанности иные... Он не терпит, если человек немного умнее его... Глупее быть трудно... Люди...

Зачем она вышла из строя? Завтра капитан с ней поговорит...

Как я устала! Войти в запретную зону? Могут изувечить, не убить... Слабодушие? А как называется то, что я вижу еже288

минутно?.. Вижу и не могу никому помочь... Какая польза от меня людям... Вот лежит женщина, а я стою... Закричать на охранника? Завтра вместо больницы все будут в карцере... А

больница? Я их спасу? Я уверена в этом? Но я тоже человек...

мне не хочется ничего делать... Я не имею права на подлость...

а на самоубийство имею право?.. Когда меня вызвали к Гвоздевскому, он корчился от боли и очень боялся лечь на опера ционный стол: врачи молодые, неопытные... они ошиблись.

Стоило бы мне уверить, что он выздоровеет, — и сегодня я не встретилась бы с ним... Преступление? Да, преступление! Но я имею право на него! Хватит всепрощения! Сам Христос не простил бы этим людям... Если бы пристрелили... Как хорошо и просто...

— Полковник вертается... очнитесь, доктор! — услышала Любовь Антоновна голос Кати. И другой голос, Любовь Анто новна узнала его сразу, — голос полковника Гвоздевского: — Заключенная Ивлева! Ко мне!

Любовь Антоновна на негнущихся одеревеневших ногах шла к полковнику. Шаг... Что он придумал? Второй... Пора кончать... Третий... Где Рита?

— Побыстрей, Ивлева! Мы вас ждем! — насмешливо торо пил полковник. — Встаньте как положено! Доложите о себе!

— Гражданин начальник! Заключенная Ивлева, осуждена на двадцать лет лишения свободы на основании закона от восьмого июня тысяча девятьсот тридцать четвертого года и в соответствии с ним по статье пятьдесят восемь один «А»

Уголовного кодекса, по вашему приказанию явилась.

— Хорошо отвечаете, Ивлева. По существу. Разъясните, Ив лева, возможно, кто-либо не знает, — полковник иронически улыбнулся, — свершение какого преступления предусматри вает статья пятьдесят восемь один «А».

— Измена Родине, гражданин начальник.

— Громче, Ивлева! Пусть слышат все!

— Измена! Родине! Гражданин! Начальник!

— Звонкий голос, Ивлева. Вот и верь вам: жалуетесь на плохую кормежку, а отвечаете так, что взвод солдат пере кричите. Кем вы работали, Ивлева, до ареста.

— Врачом, гражданин начальник.

289

— Какая похвальная скромность. Назовите свое ученое звание.

— Доктор медицинских наук, почетный член...

— Хватит, Ивлева. До утра не перечислите всех своих званий. Не хвастайтесь, меня этим не удивишь.

— Вы приказали, гражданин начальник...

— Не вступать в пререкания! Я вам не разрешаю говорить!

Почему молчите, Ивлева?

— Вы запретили говорить, гражданин начальник.

— Дошло до вас. Чурка вы с глазами, а не доктор. Знаете ли вы, Ивлева, что измена Родине карается смертной казнью и лишь в исключительных случаях — лишением свободы?

— Знаю, гражданин начальник!

— Гуманное советское правосудие подарило вам жизнь.

Лагерная администрация, не щадя своих сил и здоровья, забо тится о вашем благополучии, воспитывает вас. Вы чувствуете заботу о себе? Говорите! Разрешаю!

— Чувствую, гражданин начальник.

— Тихо отвечаете, Ивлева! Не бойтесь сорвать голос. Вы — не певица! Повторите!

— В пол-ной! Мере! Чувствую! Гражданин начальник!

— Уже лучше!.. Все могут разобрать. Вы чистосердечно раскаялись в своем преступлении?

— На суде и следствии мне не объяснили, какое преступ ление я свершила, поэтому я не знаю, в чем я должна рас каяться.

— Из этого следует одно: вы очень хорошо замели следы и скрыли сообщников своего гнусного преступления. Но со ветское правосудие сумело разгадать в вас врага. Многие из менники Родины подписали коллективное письмо, в котором они раскаивались в свершенном преступлении, клеймили себя и просили прощения. Вы подписали такое письмо?

— До сегодняшнего дня я не знала и не знаю, за что я должна клеймить себя. Скажите — раскаюсь и заклеймлю.

— Молчать! Я вам скажу, Ивлева, что вы сделали! Вы пре дали Родину и даже здесь, в лагере, пытались оклеветать чест ного человека. Доказательства? Можно и доказательства. Уж тут-то вы не отвертитесь, как на суде. На днях бежала заклю ченная Ярославлева, осужденная за антисоветскую агитацию

290

и пропаганду. Она распространяла клеветнические измышле ния, направленные к подрыву советской власти, порочила честных руководителей, была завербованной и хорошо опла чиваемой пособницей империалистических разведок. Ее нака зали строго, но справедливо. Вместо того, чтоб честным трудом искупить свою вину, Ярославлева попыталась убежать. Но об мануть бдительность чекистов не под силу никаким врагам.

За спиной чекистов весь наш народ, который помогает нм на каждом шагу. Охрана нагнала Ярославлеву и предложи ла ей сдаться. Она бросилась с топором на трижды награж денную собаку. В результате Ярославлеву убили. Ее при несли в зону. Другие заключенные молчали. Они поняли, как справедливо поступили с Ярое лав левой. Вы, Ивлева, вышли из строя и публично заявили, что якобы начальник лагпункта украл у заключенной кольцо. Отвечайте, Ивлева! — загремел Гвоздевский. — Y кого похитил кольцо начальник лагпункта?

Глядите в глаза не мне, а заключенным, и признайтесь, Ивле ва! Над вами никто не свершает насилия.

...Гнусная комедия... Он мстит мне... Я сказала ему тогда, что меня никто не уличал во лжи... Он пообещал, что уличит...

Унизить меня — это для него главное... Броситься на охрану?

Ударить его по лицу? Завтра он расправится со всеми... По казать ему кольцо? Крикнуть о Кузьме? Надзиратели услышат, расскажут охотникам... Но кто поверит? А поверят — умрет Лиза... Убьют еще пять охотников и все останется по-преж нему... Люди умели умирать от одной мысли: приказывали себе умереть — и умирали... Я — не умею... Тиски... железные клещи... не выкарабкаешься... Полковник... Капитан перед ним — мальчишка... Все предусмотрел... Промолчу — солгала... От дам кольцо — тем более солгала... Буду настаивать на своем — опять лгу... Побегу к запретной зоне — сумасшедшая... На верно, Гвоздевский узнал, что за моей спиной еще четверо...

Я заслужила это... «Доктор, лечите собаку». Спасла Гвоздевского, обязана помочь и псу... Умереть... Легче всего... А потом?

Для меня не будет «потом»... А для других? Я пообещала и предала их... «Мертвые сраму не имут». Мертвые... До запретной зоны не добегу — схватят... прикажут не стрелять... Да помоги же мне, Господи! — взмолилась Любовь Антоновна. Где-то в глубине души тлела искра неосознанной надежды на чудо.

291

Что-то изменится. Изменится... Но вокруг все было по-преж нему. Стоя дремали женщины, терпеливо ждал Гвоздевский, судорожно кашлял капитан, беззвучно плакала Елена Артемь евна, деловито расхаживали надзиратели. Темные окна бара ков, как глаза слепорожденных, смотрели на людей и не ви дели их.

— Начальник лагпункта не украл кольцо. Я выдумала, — громко сказала Любовь Антоновна.

— Наконец-то — Гвоздевский торжествующе усмехнулся, — трудно вам правду говорить, Ивлева. Врать легче... Вы к этому привыкли. Извинитесь перед капитаном.

...Этого от меня не может потребовать никто... Самолюбие?

Нет! Полковник хочет показать свою силу: захочу и сломлю любого, и вас, доктор... Не меня унижает, всех нас... Еще одна победа обезьяны над человеком... Сотни людей смотрят и слу шают... Попрошу прощения — они растоптаны... Молчать... и только молчать.

— Язык не поворачивается? —раздраженно спросил пол ковник. Довольная ухмылка медленно сползла с его обрюзг шего лица. — Извинитесь, Ивлева, пока не поздно. Я прошу вас. Иначе придется наказать.

...Он запугивает заключенных... Сперва сказал, кто я такая, велел перечислить ученые звания... Измена... Осуждена без доказательств... А теперь смотрите ее душу... Лезьте! Рвите!

— Вы признались и этого довольно. Не желаете извинять ся, значит в вас не осталось ни капли совести. Заключенные возмущены вашей наглой ложью! Вы — грязная свинья! Но свинья не гадит в корыто, из которого ест, а вы гадите. Можете не извиняться, но помните: я до утра буду ждать вашего изви нения. И заключенные вместе со мной подождут. Y меня время есть.

По рядам женщин пробежал глухой ропот. Они понимали, что полковник выполнит свою угрозу и им придется без пищи и воды стоять до утра.

— Вы слышите, Ивлева, заключенные возмущаются вашим поведением. Я не удивлюсь, если кто-либо из них ударит вас, — последние слова Гвоздевский выкрикнул.

...Схватить за горло... Он простоит до утра... Завтра ото спится... Назвать себя грязной свиньей и еще чем же? Молчать

292

— выйдет Елена Артемьевна... Как далеко до запретной зоны...

— Я, значит, хочу сказать, — раздался из задних рядов чей-то голос и к Гвоздевскому подошла известная всей зоне Люська-повариха.

— Говори, — благосклонно разрешил полковник.

— Эта самая свинья, хоть она и доктор, хуже, значит, свиньи, — заговорила Люська, повернувшись к Любови Анто новне, — я малограмотная, а таких сразу раскусывала на воле: придут в ресторан, а я их к ногтю, вижу, что враг, и сообщу куда следует, обезвреживала.

...Защищаться... Но как? Спросить ее!

— За что ж вас арестовали? — голос Любови Антоновны звучал буднично и сухо.

— За убийство ребеночка, — выпалила Люська и тут же спохватилась, — не твое собачье дело! — взвизгнула она, над вигаясь на Любовь Антоновну. — Я по халатности его убила, а ты мне кто такая? Судья? Тьфу! — Люська плюнула на Лю бовь Антоновну и повернулась к полковнику. — Я, гражданин начальник, когда меня судили за того ребеночка, даже власть нашу ругала, несознательная была. Теперь перевоспиталась.

Другого дома, кроме зоны, мне и не нужно. Тут перевоспиты вают и заботятся о нас. Начальник лагпункта как брат род ной всем нам. Ты на него такое вранье понесла! Выдеру глаза, ведьма дохлая! Из-за тебя, гадюка, всю ночь стоять? — длин ные Люськины пальцы вцепились в волосы Любови Антоновны.

— Оставь ее! — приказал полковник.

— Слушаюсь, гражданин начальник! — лихо выкрикнула Люська, вытягиваясь перед полковником.

— Вы почему деретесь? Кто вам разрешил нарушать ла герный режим? — строго спросил полковник.

— Из чувств, гражданин начальник! — отрапортовала Люсь ка, кося одним глазом в сторону капитана.

— Объясните мотивы своего поведения... Не мне... заклю ченным, — приказал Гвоздевский.

— Из мотивов... этого самого негодования и презрения сви нье доктору. Сбрехала она на начальника командировки. Он, значит, ночей не спит, заботится о нас, а доктор эта склеветала на него. Прочувствовала я, и сознательность меня прошибла.

293

Тут меня воспитали, сознательной сделали, а она — врать...

Чувствительная я, гражданин начальник. Честная. Всю жизнь от честности страдала.

— Мотивы вполне обоснованные. Понимаю ваше негодо вание и разделяю. Но в следующий раз не деритесь. Встаньте в строй, заключенная э-э-э.., — замялся полковник.

— Акимова, — услужливо подсказал капитан.

— Да... да... Акимова... идите.

— Слушаюсь, гражданин начальник.

Люська, победно подняв голову, вернулась в строй при тихших женщин.

— Убедились, Ивлева, как отреагировали заключенные на ваше поведение? В каком вы виде, бывший доктор медицинских наук!.. Грязная... Волосы растрепаны... Щеки поцарапаны... Под глазами слюни... Фу! — энергично фыркнул полковник. — Как ж е умудрились в глаза себе плюнуть? Скрываете? Не желаете поделиться профессиональным секретом? Я не настаиваю... Хра ните его для себя. Если вас в таком виде выпустить на улицу, прохожие подумают, что вы пьяная. В милицию отведут... Вы случайно запоем не страдаете, доктор? Внешность у вас алко голички законченной... Как лее с вами поступить? Протрезвить ся вам в зоне негде... В барак отпустить — вас разорвут заклю ченные. Я вас спасу, Ивлева... Такова моя служба — помогать людям. Отведите заключенную Ивлеву в карцер... Разъясните ей, как она доллена вести себя в дальнейшем... и пооснователь ней, — полковник красноречиво помахал в воздухе кулаком.

Любовь Антоновну увели. — Я наглядно убедился, капитан, что заключенные искренне возмущены гнусной клеветой Ивле вой. В лице Акимовой они показали себя с лучшей стороны, а поэтому разрешите им разойтись по баракам, — великодушно закончил полковник и милостиво улыбнулся.

— Расходись по баракам! — гаркнул капитан.

Женщины, только что безмолвно стоявшие в строю, беспо рядочной толпой устремились на кухню. Десятки рук потя нулись к лагерной кормушке. Люська, уже вооруженная чер паком, разливала в подставленную посуду мутную бурду. Пол ковник, понаблюдав за женщинами минут пять, каждая из них всеми силами стремилась поскорей получить ужин, укоризнен но покачал головой.

294

— Для этих людей шкурные интересы превыше всего: на час задержали ужин — и они готовы уже отколотить кого угодно. Трудно их перевоспитать.

Капитан делал вид, что слушает полковника, старательно кивал головой в такт его словам, а сам исподтишка разыскивал глазами лейтенанта. «Сволочь! Убег... Лизутке все доложит...

Завтра утрясу с этой докторшей, чтоб ей неладно было... Не везучий я...» — с горечью раздумывал капитан.

— Баланду получать надобно... — напомнила Катя. Она ни на минуту не отходила от Елены Артемьевны. Когда Люська бросилась на Любовь Антоновну, Катя схватила Елену Артемь евну и крепко прижала ее к себе. — Не кричите... Людей пожалейте, — шептала Катя, зажимая Елене Артемьевне рот.

— Помогите справиться... Чего смотрите? Больная она, — упра шивала Катя соседок. Женщины, парализованные страхом, старались не смотреть в их сторону- — Дуры набитые, — вы ругалась Катя. — Заорет — до утра полковник всех продержит.

Утром на работу не спамши идти.

— Замолкни... перебесится он...

— Постреляют завтра на работе...

— Норов крати свой... не дома...

— Без тебя тошно, еще до утра стой...

— Сама как хочешь, а о людях подумай... — укоризненно шептали женщины. Елена Артемьевна притихла. Она больше не порывалась выкрикнуть что-то. Но Катя не отпускала ее до той минуты, пока капитан не подал команду разойтись. Сейчас около них не было ни одного человека.

— За баландой пошли, Елена Артемьевна, — вторично по звала Катя.

— За баландой?.. Ах, да... сейчас... Обожди меня...

— Куда же вы? — встревоженно спросила Катя.

— Вернусь... В карцер загляну — и назад... на одну мину ту, Катя...

— Совсем вы не в себе... Кто ж вас в карцер пустит?!

А пустят — так прибьют там...

— Прибьют?.. Все может быть... все может быть... Ну и хорошо... — невпопад ответила Елена Артемьевна, пытаясь ос вободиться из Катиных рук.

— Вам хорошо, а им каково?

295

— Кому им? — растерянно спросила Елена Артемьевна.

— Да той же Любови Антоновне: пришибут ее в карцере вместе с вами... И Рите... И Ефросинье... и мне... — тихо закон чила Катя, увлекая за собой Елену Артемьевну. — Рите не про говоритесь про доктора... Бухнете невзначай... а девчонка сов сем разболеется... Хлипкие вы, Елена Артемьевна... чуть что и память у вас отшибло... Любовь Антоновна покрепче вас...

Я — привычная, и то б, наверно, на ее месте не стерпела.

Слезы утрите. К бараку подходим.

— А ужин? — спросила Елена Артемьевна.

— Вам бы к карцеру поближе, а не кухня нужна... Не балуйте, Елена Артемьевна, у меня силы на исходе. Христом Богом прошу вас, ни словечка Рите. Я с бабоньками поговорю, они промолчат... И вы уж постарайтесь... — Елена Артемьевна заплакала громко, взахлеб. Катя украдкой вытирала покрас невшие глаза и что-то шептала ей. Легкий ветерок подхваты вал ее слова и уносил их в густую тьму ночи.

В ГОСТЯХ Y КАПИТАНА

— Солдаты живут неплохо, но а в общем-то тебе похвастать нечем, капитан, — Гвоздевский недовольно поморщился. — Во всей глубинке побег у тебя одного. В прошлом месяце конвоир Седугин из-за какой-то попадьи чуть не перестрелял своих то варищей. Ты почему-то забыл доложить о его преступлении.

Хорошо, нам из другого источника эти сведения поступили.

— Сами знаете, товарищ полковник...

— Не хочется марать себя, капитан? Знаю, но не одобряю.

Однако я простил тебя за прошлые заслуги...

— Спасибо, товарищ полковник.

— На будущее запомни... чтоб больше такое не повторя лось.

— Есть запомнить, товарищ полковник!

— Странный тип этот Седугин... Я так и не понял толком, почему он вступился за попадью?

— Он, может, в Бога верит? — осторожно предположил капитан.

296

— Тебе бы следовало это знать, — укоризненно покачал головой Гвоздевский.

— Не замечал... Н-не докладывали... — оправдывался ка питан.

— В том-то и дело, что не верит он. В трибунале спраши вали: ответил «нет». Отец и мать — тоже неверующие.

— Почему ж он тогда...

— В трибунале пояснил, что пожалел старуху. Вредная это жалость... Для нас с тобой, капитан.

— И сколько ему, товарищ полковник?

— Пятнадцать лет...

— Каторжных работ?

— Нет... исправительно-трудовых... Его на сто четвертую командировку к ворам в законе бросили. Они там верх дер жат.

— Исправляется Седугин?

— Помогают ему законники на путь истинный стать, осо знал кое-что... На прошлой неделе в больницу попал: темную ему воры сделали. Искали кто — не нашли... А кольцо стоящее, капитан?

— Какое... кольцо? — капитан ждал этого вопроса давно, но сейчас, когда его спросили, он почувствовал, что у него холодеет в животе, а во рту ощутил отвратительный метал лический вкус и сухость.

— То самое, о котором нагло врала Ивлева. Ты, капитан, разумеется, не видел его в глаза... Но мне кольцо покажи.

Люблю смотреть на несуществующие вещи, особенно если они золотые. Или тебя обманули? Медяшку подсунули...

— Честное слово, товарищ полковник, что кольцо...

— Его никогда не было, — охотно согласился Гвоздевский.

— Гнусная клевета врага народа. Пять раз верю. Чем же измен никам и заниматься, как не клеветой на таких честных людей, как ты, капитан? Все это правильно, но кольцо завтра пока жешь! Моя благоверная давно о старинном кольце мечтает...

не попадалось оно мне на глаза. Сегодня повезло дико: золо тая вещь, да еще и такая, какой и в природе нет! Кольцо не видел никто, а у меня оно будет. Оригинально.

— Товарищ полковник, я прошу вас...

— Не проси, подарков не принимаю.

297

— Каких подарков? — пробормотал сбитый с толку ка питан.

— Никаких. Даже колец золотых, невидимых глазом. Втри дорога заплачу за него. Знаешь сколько отвалю?

— Шутите, товарищ полковник...

— Вполне серьезно, капитан. В кольце — пять-семь-десять грамм, не больше. Считай, что десять. Грамм золота стоит один рубль. На советских деньгах от десятки и выше написано, что они обеспечиваются золотом и драгоценными камнями.

Значит, кольцо стоит десять рублей. А я тебе дам полновесную тридцатку, красненькую, почти новую... В три раза выше плачу... В убыток себе покупаю, из уважения к тебе, капитан, — полковник хмыкнул и довольно потер руки.

— Я давно в управлении не был, товарищ полковник.

Хочу купить кое-что, — признался капитан. — Почем хлеб на базаре?

— Сто рублей буханка, — машинально ответил полковник и нарочито закашлялся.

«Хитер мерзавец... Ловко поддел, — негодовал полковник, — выходит, что я покупаю кольцо за полкило хлеба... Зубас тый... Проучить его!»

— Я пошутил о кольце. Знаю, что нет его... Но если найдут случайно... — полковник выразительно крякнул.

— Товарищ полковник! Выслушайте меня, — попросил капитан.

— Некогда. В управлении оправдаешься, — сердито пере бил Гвоздевский.

— Скоро домой придем, там не поговоришь, выслушайте, — упрашивал капитан.

— Говори, — согласился полковник.

— Дали мне это кольцо. Жена назад его вернула... Ив левой...

— Почему так расщедрилась твоя жена?

— По-женски Лизутка болела... Врача вызвать не мог...

Спасла ее Ивлева... Она ей кольцо подарила.

— Давно?

— В этот понедельник. Поезда не ходили, позвал я Ивле ву. Жена по-бабьи отблагодарила ее. Я хотел отговорить Ли зу тку, да разве нынешние жены мужей слушают?.. Я вам дру298

гое кольцо продам, за двадцатку, не хуже того, что жена отдала...

— Ивлева кольцо себе не возьмет... Отдаст хозяйке. Кто тебе его дал, капитан.

— Она восемь лет в лагерях... телятница... точно знаю — не она хозяйка кольца.

— Н-нда... задача... За что?

— За попадью, чтоб ее от работы освободить, — неохотно признался капитан.

— Y тебя есть в зоне верующие?

— Много... Баптисты, евангелисты, субботники какие-то...

всех не упомнишь... С попадьей они не дружат... грызутся меле собой, как собаки, доказывают друг дружке, кто правильнее молится. Докладывали мне, ис понял я до конца, за что спор у них идет...

— Вот попробуй и найди хозяйку, — задумчиво вздохнул полковник. — Что за люди эти фашисты?.. Сто лет прорабо таешь с ними и не поймешь...

— Я сам найду хозяйку, товарищ полковник. Вы не оби-лсайте меня... Купите кольцо за двадцатку. Лишнее оно, а мне деньги позарез на хозяйство нужны, — капитан заискивающе улыбнулся.

— Сказал за тридцать — дешевле не возьму. Продавай другому за двадцатку, а я за вещь настоящие деньги плачу!

— сурово отрезал полковник. — Сегодня сто пятьдесят кило метров на дрезине отмахал, на трех командировках останавли вался... устал... Переночую у тебя и завтра до конца доеду.

— Тут недалеко, товарищ полковник.

— И не близко. Восемьдесят семь километров. Длинный наш лагерь — триста два километра. Назад поеду — на многие лагпункты заверну. Всюду проверка и проверка... Уследи за вами всеми... Из этой поездки вернусь — дней десять отдохну...

Далеко от зоны живешь, капитан... Поближе бы домишко по строил...

— Не учел, товарищ, полковник.

— Многое ты не учел, капитан. Заключенных разбаловал: жалуются на тебя... У строгого начальника лагпункта пискнуть не посмеют! Либеральничаешь ты с ними, мягкотелость прояв ляешь. С ними чем лучше, тем они хуже. Перед тобой я заез299

жал на шестьсот третью — там, правда, мужская зона, но зато тысяча семьсот человек, побольше, чем у тебя. Выстроил их — они ни слова. Пять раз спрашивал: «Жалобы есть?» Льготы обещал тому, кто пожалуется, — ни одного не нашлось. Всем довольны, никаких претензий нет. Смертность на шестьсот тре тьей вдвое выше, чем у тебя. А порядочек — залюбуешься...

Съездил бы ты на шестьсот третью к .майору Зотову, посмот рел бы там как что, перенял бы у него передовой опыт... Зотов — мужик открытый, всеми секретами поделится. Учиться сле дует, капитан!

— Годы, товарищ полковник... Семья...

— Знания никогда не поздно приобретать. Они и старику пригодятся, — поучал Гвоздевский.

— Время нет... работа, — оправдывался капитан.

— Ты отчасти прав... Текучка заедает. Однако, полезному делу всегда время урвать можно. Я не раз говорил в управле нии — нужны краткосрочные курсы начальников лагпунктов.

Обмен опытом, деловые советы, достижения, недостатки, вы ступление передовых товарищей — таких, как майор Зотов.

Ты, например, пойдешь на курсы?

— С большой охотой, товарищ полковник. Ведь и мягкость эту проявляю только по незнанию. Выучусь — Зотова пере гоню...

— Не хвались на рать идучи...

— Не понял ваших слов, товарищ полковник.

— Не обязательно тебе понимать.

— Пришли, товарищ полковник. Осторожно, не оступитесь, тут ямка.

Лиза встретила гостя холодно и угрюмо. Она подала на стол черствые шаньги и хотела уйти в свою комнату.

— Посидите с нами, — попросил полковник.

— Отдохну пойду... Голова болит, — отказалась Лиза.

— Сядьте хоть на одну минуточку. Сибирячки — хозяйки гостеприимные. А вы как будто не рады гостям, — уговаривал полковник.

— Смотря каким гостям, — враждебно огрызнулась Лиза.

Полковник почувствовал себя неуютно, но сделал вид, что ничего не заметил.

300

— Я очень люблю шаньги... ша-неж-ки, — ласково промур лыкал Гвоздевский. — По сути, шаньги — те лее ватрушки с творогом... и не те. Нигде не умеют испечь их так, как в Сиби ри. Они хороши горячие, с маслом, а еще лучше со сметаной.

— Кто голодный, тому и холодное...

— Лиза! — строго прикрикнул капитан.

— Что Лиза?! Ты думаешь, если полковника привел, я на ночь глядя тесто замешу? Жена у него есть, пусть с нее и спрашивает горячие шанеж-ки! Я стараться перед твоим на чальством не стану. Скажи ему, чтоб бродялску беспаспортную в домработницы брал, она ему угодит хоть ночью, хоть днем.

— Лиза!! — закричал капитан, ударяя кулаком по столу.

Полковник понял, что не замечать и дальше явной вражды Лизы невозможно.

— Вы рассержены на меня? — удивленно спросил Гвоз девский. — Чем я мог вызвать ваш гнев? Хорошенькая жен щина вправе не пояснять своих капризов. Но мне бы хотелось услышать ваши претензии.

— Кобель тебе пояснит, а не я. Дали тебе — жри, не хочешь — выметайся! — яростно выкрикнула Лиза.

— Вы намекаете... — начал полковник, но Лиза перебила его.

— Чо там намекать. Прямо уж говорю — чтоб ноги твоей в доме не было. Останешься — винище лакать не будешь, тут тебе не кабак.

— Лиза!!! — истошно заорал капитан, хватая жену за руки. — Замолкни! Пришибу!

— Вы гоните меня и я уйду, — оскорбленно проскрипел полковник.

— Обождите, товарищ полковник! Куда лее вы? — капитан метнулся к двери. Он встал у входа в позе почтительной и не преклонной. — Делайте со мной что хотите, но я вам не дозво лю уйти. Зверье... лес... Случится что с вами — меня к ответу потянут. Простите ее... Женщина глупая... хворает она... по неразумению говорит, сама отчет словам своим не дает.

— Я-то знаю, что говорю. Не делай из меня идиотку поло умную! — Лиза смотрела на полковника с гневом и презрением.

— Поделитесь и со мной своими знаниями, — насмешливо попросил полковник.

301

— Что лыбишься, как роза в помойном ведре? Полковник ты — тебе все дозволено? Над врачихой измываться, которая жизнь тебе спасла, — дозволено?

— Откуда вы... — начал полковник, но Лиза не дала ему договорить.

— Сорока на хвосте принесла! И не пытай больше!

— Знаю я эту сороку! — заорал взбешенный капитан. — Лейтенантом ее зовут — вот какая сорока.

— Ваши подчиненные, капитан, — трепачи. А болтун — находка для врага.

— Я завтра же...

— Не перебивайте, капитан...

— Присядьте, товарищ полковник, прошу вас. С женой я все выясню сам. Темно, опасно идти, — жалобно упрашивал капитан.

— Хорошо, я сяду, но только на минутку, — полковник с достоинством сел. — Я не думал, капитан, что у вас так ослаблена бдительность. Два часа назад мы вышли из зоны.

Пока побывали в казармах у солдат, лейтенант успел погостить у вас. Он успел рассказать постороннему человеку такие де тали...

— Это кто же по-вашему посторонний?! — вскипела Лиза.

— В нашей работе все посторонние — отец, мать, жена.

Нам доверено дело большой государственной важности и никто, запомните хорошенько, никто не должен знать о нашей ра боте.

— Даже заключенные? Так вы им глаза повыкалывайте и уши обрежьте, — посоветовала Лиза.

— Потребуется, и выколем и обрежем. А пока все, кто освобождается, дают подписку о неразглашении тайны. Они не имеют права рассказывать, что видели и слышали здесь.

За нарушение подписки — десять лет лагерей...

— Я вам не давала никаких подписок.

— Лейтенант давал.

— С него и спрашивайте!

— По всей строгости спросим... Знаете ли вы, уважаемая...

— Елизавета, — подсказал капитан.

— Отчество?

— Петровна, — охотно дополнил капитан.

302

— ...уважаемая Елизавета Петровна, что Ивлева оклеве тала вашего мужа. Она публично заявила, что якобы он взял у заключенной кольцо.

— Когда она это сказала? Сегодня? — настороженно спро сила Лиза.

— Дня три назад. Но разве это играет роль, когда оклеве тать человека — сегодня или пять дней назад. Вот за что я посадил ее в карцер... спасая поруганную честь вашего ува жаемого супруга.

— Доктор сказала вам как есть... Кольцо...

— Лиза!!! — бешено заорал капитан и отчаянно затопал ногами.

— Смирно! — рявкнул полковник. Капитан вытянулся в струнку. Он смотрел на полковника глазами полными страха, ненависти и отчаяния. В глубине темных зрачков таилось не осознанное самим капитаном яростное желание бить, крушить, ломать, не щадя никого, ничего. — Успокойтесь, капитан. Я

вынужден поговорить с вашей супругой. Вы утверждаете, граж данка Лютикова, что ваш муж, Лютиков Михаил Демидович, присвоил кольцо, незаконно взятое им у неизвестной вам за ключенной. Отвечайте кратко: да или нет.

— Да, — подтвердила Лиза.

— Вы можете показать это кольцо, как вещественное до казательство?

— Могу, — ответила Лиза и, не мешкая, пошла к себе в комнату.

Полковник ядовито улыбнулся и звонко прищелкнул язы ком. Капитан, ничего не понимая, растерянно разводил руками.

— Честное слово, товарищ полковник...

— Помолчите. Сейчас выясним... Слова улетают, а вещи остаются... Нашли, гражданка Лютикова?

Вместо ответа Лиза положила на стол узенькое золотое кольцо, украшенное небольшим розовым камнем.

— Что скажете, капитан? — злобно спросил полковник.

— Вранье! Дикое вранье!

— Как вас прикажете понимать? Вы хотите сказать, что это кольцо, правда, оно не обручальное, не лежит на столе?

Оно всем нам снится? Мне, вам, капитан, и вашей уважаемой супруге?

303

— Это Лизино кольцо! Ей мать подарила! Поедем к ней домой — отец и мать признают свое кольцо! Врет она!

— Вы пытались сделать ложный донос на вашего мужа?

Известно ли вам, гражданка Лютикова, что за ложный донос виновного наказывают до двух лет лишения свободы на осно вании статьи девяносто пятой Уголовного кодекса? Я как чест ный человек...

— Помолчал бы со своей честностью! Бесстыжий! В прош лый раз сколько с Мишки хапнул? А с других начальников командировок по сколько берешь? Думаешь, тайга все скроет?

Тут побольше, чем в городе, друг о дружке знают! Ворюга ты честный!

— Меня обвинять?! Меня?! Я тебе этого не спущу! Шала-шовка! Б....! — полковник еще раз грязно выругался.

— Я — б....? Ты спал со мной?! Кобель! Жеребец без яиц!

Костя-Настя! Мужик с бабой пополам! Демофрадит! — не пом ня себя кричала Лиза, наступая на полковника.

— Молчать! Пристрелю! — Гвоздевский трясущимися ру ками выхватил из кармана пистолет. Лиза бросилась на пол ковника. Щелкнул курок, но выстрела не последовало. Пол ковник в спешке забыл снять предохранитель. Лиза ударила полковника ладонью по лицу и вцепилась в его жидкие при лизанные волосы. Одной рукой полковник продолжал сжи мать пистолет, а второй упорно тянулся к предохранителю.

Стоит только дотянуться до него и боевой безотказный писто лет пошлет свой смертоносный груз туда, куда его направит рука хозяина. Капитан застыл на месте. Но его зоркий глаз механически отметил, что пальцы полковника совсем близко подкрались к предохранителю. Еще одно-два движения и они как клещи вопьются в предохранитель, потянут его и тогда...

Что будет тогда? Капитан ясно и отчетливо увидел Лизу, но не обозленную, с перекошенным лицом, а мертвую, истекающую кровью. Для размышления не оставалось времени. Капитан взмахнул ногой, целясь в локоть полковнику. Гвоздевский взвыл и рука его бессильно повисла. Пистолет с глухим сту ком упал на пол. Капитан стремительно нагнулся, и его ладонь легла на холодное дуло пистолета. Личное оружие полковника было в его руках.

304

— Отпусти-и-и, — жалобно, по-бабьи умолял Гвоздевский, тщетно стараясь спасти из рук рассвирепевшей Лизы остатки редеющей шевелюры. Лиза немилосердно рвала волосы, при гибая голову полковника к земле. Гвоздевский горестно выл.

В панике он совсем забыл, что вторая рука цела и он еще мо жет защищаться. Судорожно виляя пухлыми бедрами, полков ник пятился назад, но Лиза ожесточенно сгибала его голову