Я увожу к отверженным селениям том 1 Трудная дорога

— Покнокай, Леха, дохнут они? — услышала Рита гром кий голос Падлы.

— Как мертвые! Фраерша из-под нар вылезла, рядом с Аськой лежит.

Господи... Что же они делают?.. Человека убить решили...

Воры и начальство вместе... Как же так? Сил нет. Хоть бы Елену Артемьевну предупредить... А как? Аська поможет. Нель зя, меня саму убьют... Больно. За что? За что? — плакала Рита.

Карцер, окутанный дремотной тишиной, погружался в тре вожный болезненный сон. Разрывая ночную тишину, в камеру доносились звонкие удары металла о металл. Часовые, стояв146

шие на вышках, били железными молотками в отрезки рельс, били, чтоб заключенные знали, что стража не спит. Клопы вылезали изо всех щелей. Они жадно грызли тело, ползали по рукам и животу, впиваясь в спину, кусали беззащитную шею, заползали в уши, не давали ни минуты покоя.

— Не ворочайся, Рита, заметят, — прошептала Аська.

БЕСЕДА С ПОЛКОВНИКОМ

— Товарищ полковник! Начальник лагерной пересылки ка питан Ольховский по вашему приказанию явился.

— Вольно. Присаживайся, — добродушно пробасил груз ный полковник, указывая капитану на стул. Маленькие, за плывшие жиром глаза начальника придирчиво и цепко бурави ли лицо подчиненного. Ольховский почувствовал себя неловко.

Взгляд его, виноватый и встревоженный, пополз вниз, оста новился на кромке цветной дорожки, убегающей к окну, и скользнул по стене, украшенной портретами вождей.

— Воры в законе у тебя работают? — в упор спросил полков ник.

— Так что разрешите доложить...

— Отвечай, капитан, не по-уставному: да или нет.

— Работают, товарищ полковник.

— Сразу и соврал. В воровском бараке ни один законник не выходит на работу.

— От работы освобождает лагерный врач...

— За хромовые сапоги — десять суток освобождения, за костюм — месяц. Или изменились расценки, капитан? Ты докладывай, не стесняйся.

— Не досмотрел, товарищ полковник. Лагерный врач...

— Своего помощника смерти защищаешь? С чего бы это?

— усмехнулся полковник.

— Никак нет! Врач — заключенный. С первым же этапом отправим его в глубинку. Я принял все необходимые ме ры...

147

— Не ври! Вину свою усугубляешь.

— Товарищ полковник...

— Молод еще перебивать меня. Врача на этап ты отпра вишь, в этом я не сомневаюсь. Законники по полгода на пере сылке у тебя живут. Вагонов не хватает, капитан? Или руки до них не доходят?

— Виноват, товарищ полковник! Упустил... Не досмотрел...

— испуганно залепетал Ольховский.

— Законники пьянствуют, анашу курят, в карты играют...

Ладно, упустил. С лагерной кухни тебе и начальнику охраны домой мясо носят, крупу... Тоже не досмотрел? Ослеп, капитан?

Глаза лечить надо. Бесконвойники водку в зону тащат, чай для чифиря, и тебя не забывают. Опять не доглядел? Плохо дело, капитан, — жестоко отрубил полковник. Ольховский тя жело дышал, все ниже и ниже опуская голову. — Зимой сбе жал у тебя аферюга, Олень Сохатый, его взяли с полип ными...

— Где? — вырвалось у Ольховского.

— В Свердловске. Документами торговал по дешевке. На загляденье делает подлец. От настоящих не отличишь.

— Он очень способный...

— Уле куда способней. Друзья передали ему в лагерь со рок тысяч. Отдал он их — и беясал благополучно... Ты случай но не знаешь, капитан, кому он их отдал? — глаза полковника лукаво усмехнулись, а лицо сохранило безмятежное добро душие.

— Вы... подозреваете...

— Я не подозреваю, капитан. Я знаю.

— Откуда, товарищ полковник?

— Наш отдел много знает, а я начальник отдела. Мы вам доверяем, мы вас и проверяем. Выше голову, капитан. Не па дай духом. Считай, что этого разговора не было. Я тоже забу ду о нем, если...

— Если что?

— Сегодня вечером к тебе на пересылку придет этап.

Двести тридцать бытовиков и семьдесят контриков-каторжни-ков. Как у тебя с ними дело обстоит?

148

— Каторжники размещены в отдельных бараках. Прогул ки запрещены. За малейшее нарушение — в карцер. Полный порядок, товарищ полковник...

— Если не считать, что у прошлого этапа каторжан закон ники отняли все вещи.

— Какие у них вещи, товарищ полковник.

— Было кое-что... Я человек не злопамятный. Время труд ное, жалованье маленькое... Глушь, скука. Понимаю. Мы с тобой живем в тяжелое героическое время, чертовски много делаем. Кто Комсомольск на Амуре и дороги в тайге строил?

Кто каналы рыл? Мы, капитан! Порой наш труд грязный, зато нужней его нет. Согласен?

— Так точно, товарищ полковник!

— Молодец! Хвалю! Прощаю тебе многое за предан ность.

— Рад стараться, товарищ полковник! Я выполню всё, что мне прикажут.

— А если попросят? Например, я? — вкрадчиво спросил полковник.

— Любую вашу просьбу сочту за приказ.

— Ловлю тебя на слове, капитан. Y меня малюсенькая просьба. С сегодняшним этапом к вам на пересылку прибудет каторжник Е-Ф-118. Кто он, тебе знать не обязательно. В фор муляре прочтешь... Если он вздумает окончить жизнь само убийством, не допускай, чтоб это на людях произошло. Лучше где-нибудь наедине, в карцере, например. Я располагаю точ ными сведениями, что у Е-Ф-118 хранятся недозволенные вещи.

Обнаружишь при обыске — трое суток карцера. Если в кар цере не доглядят за ним, повесится он, строго взыскивать не станем. Это очень опасный человек и вредный для нашего госмдарства.

— Вы полагаете, товарищ полковник...

— Я ничего не полагаю, капитан. Думать надо!

— Е-Ф-118 могут убить при попытке к побегу, — робко на мекнул Ольховский.

— Отпадает. Не такая величина он. При попытке к побегу мелочь всякую убивают, они любят в бега пускаться. Если Е-Ф-118 окончит жизнь самоубийством... Что ж, просчеты бьт-149

вают во всякой работе: не досмотрели. Да, еще одна мелочь.

Y тебя на пересылке четыре вора в законе. Никто из закон ников не знает, что они суки. Один из них дружка своего в спину ножом ударил, другой не поделился уворованным, т р е т и й

— впрочем, прочти списочек, здесь всё написано. — Пол ковник пододвинул Ольховскому машинописный лист. Капи тан углубился в чтение. Он аморщил лоб, беззвучно шевелил губами, читал медленно и очень внимательно, стараясь запом нить каждое слово. Полковник терпеливо ждал. Когда Ольхов ский оторвал взгляд от бумаг, полковник дружелюбно спро сил:

— Прочел?

— Так точно! Разрешите кое-что выписать.

— Не разрешаю. Запомнил?

— Запомнил, товарищ полковник.

— Y тебя память лошадиная... Не подведешь. Теперь ты знаешь все, что надо. Как действовать дальше — ориентируйся сам. Я тебе дам один добрый совет. Если кто-либо из этой четверки, или все четверо сразу, провинится в чем, в карцер их сажай без разговора. Но ненадолго, не переусердствуй с ними. В случае если воры в законе пронюхают, что они суки, — помоги им. Поганые они людишки. Воруют, убивают, доно сят, своих товарищей обманывают, по они наш салили ценный резерв. Мы перевоспитаем этих сук, нарядчиками, коменданта ми сделаем... Воспитателями пошлем в каторжные зоны. Они хоть п воры, а все как один патриоты, контриков ненавидят...

Суки сумеют привить им любовь к Родине, к народу. Эта раз глагольствующая сволочь, интеллигентные подонки, с суками че посмеют разговаривать... Однако, одними словами гору не сдвинешь... Работать надо, и неустанно, а мы заболтались с тобой.

— Разметите идти, товарищ полковник?

— Иди! Трудись! Родина тебя не забудет, — напутствовал полковник стоявтмего перст ним навытяжку капитана.

150

СОН РИТЫ

Рите очень хотелось спать. Она ощущала слабость во всем теле, далее днем ее тянуло ко сну, но сейчас она, борясь с сонливостью, лежала на нарах с широко раскрытыми глаза ми. Иногда ее тело, усталое и голодное, окутывала сладкая дремота.

...Сколько времени? Наверно, скоро утро. Нет, еще темно.

Может, ничего к не случится? Падло выдумал все... Спать хочется. Утром хлеб принесут. Какие здесь горбушки дают?

Маленькие, как в тюрьме, или побольше? Асе есть трудно.

Поест как-нибудь... Где я? Жестко. Тетя Маша поет... Вышел котик погулять, Рите надо засыпать... Рита вышла погулять, надо... засыпать... Не так. Я глаза закрою. И открою, самую капельку... В лесу хорошо. Там цветы, трава. Много цветов.

Павлик больше нарвет... Он добрый, поделится. Грибы, опята...

Мухомор... Какой мухомор? Где я слыхала? Спать нельзя... — успела подумать Рита, все глубже погружаясь в сон.

Рита сознавала, что она лежит в карцере, на голых дос ках, что рядом с ней Ася. Помнила, что сегодня иочыо про изойдет убийство. И в то же время она бродила по лесу вме сте с Павликом. Деревья обступали их со всех сторон. Радостно шумели зеленые ветви, умытые светлыми слезами грибного дождя. Под ногами дремотно колыхалась трава, душистая и сочная. Застенчиво смеялись скромные желтенькие цветы. Где-то рядом притаилась пугливая земляника. Вот ягодка ее, чуть-чуть кокетливая и чистая, выглянула из-под крохотного листка.

Клубком свернулся еж, колючий и неприступный. Любопыт ные опята, как стайка ребятишек, дружелюбно прильнули к старому гшю. Где-то высоко над головой Риты задорно и звон ко запела птаха, словно что-то хотела сказать на своем птичьем языке, и испуганно умолкла. Куда же делся Павлик? Он толь ко сейчас протянул руку к опятам и скрылся за толстым ство лом дерева. Его белая рубашка мелькнула в зелени листвы и исчезла с глаз Риты. Праздничный лес нахмурился. Ни звука.

Торжественная тишина. Как в церкви в будничный день.

— Пав-лик!

151

— А-у-у! Я здесь! — голос Павлика, чужой и надтресну тый, рвется из-под земли.

— Где-е ты-ы? — кричит Рита и сама не слышит своего голоса.

— Я теперь гриб! Белый! Сорви мухомор, Рита! — молит голос Павлика.

— Не тронь, девочка, поганый он.

— Тетя Маша? Как вы здесь?

— Я тебя оберегаю, Рита. Не долго беречь осталось...

— Я хочу к вам, к папе, к Павлику...

— Не торопись... Страшно помирать от веревки... Не догля дела я тогда. Не бери ее в руки, окаянную...

— Карр, карр... Рита умрет...

— Пошел! Пошел отсюда! Рано еще каркать... Вот и Семен идет...

— Папа! — зашлась в крике Рита.

— Прости, дочка... Мало любил тебя. Не слушай ворона, дурак он.

— Сорви цветы, Ритка! На гроб положишь. Себе...

— Павлик! Где ты прячешься?

— Это не я говорю... Это мухомор, не верь ему... — голос Павлика смолк.

— Глухомань тут, вороны глаза выклевывают. Стерегись, дочка!

— Кто там, папа? Девушка на дереве висит... Лицо синее...

Язык вывалился... Уведи меня! Спрячь!

— Не могу, дочка... Сил нет.

— Я тебя спрячу. Спи до утра, жива будешь, — ласково упрашивала тетя Маша.

— Проснись, девка...

— Не просыпайся, Рита... Я — Павлик. Это мухомор тебя будит...

— Иди ко мне в норку, — позвал ежик.

— К нам! К нам! — защебетали птицы.

— Достану из-под земли, сука! Подженюсь!

Длинные тонкие щупальцы потянулись к Ритиному лицу.

Сейчас они обовьют ее. присосутся... Гнилозубая пасть широко открыта... Смрадная голова чудовища нависла над Ритой. Гла152

за маленькие, злобные, колючие... Их взгляд заползает в серд це, липкой паутиной оплетает мозг. Холодные щупальцы при коснулись к телу...

— Тетя Маша! Папа! Павлик! Спасите меня! — закрича ла Рита и проснулась. Она попыталась подняться. Но усталое тело, все еще подчиненное могучей власти страшного сна, не повиновалось воле пробужденного разума.

НЕУДАЧА

Из сучьей камеры доносились голоса. Говорили двое, Падло Григории и Мухомор. Рита напрягла слух.

— Мухомор, — тихо окликнул Падло.

— Что тебе? — испуганно отозвался Мухомор.

— Ты один вылакать хочешь?

— Не лакаю я, — отнекивался Мухомор.

— Куда грелку притыриваешь?..

Рад, что шмона

не

было.

— Дам и тебе... Тише, их разбудишь... — предостерег Му хомор.

— А зачем будить, я и так не дохну, — весело заговорил Леха.

— Жеребцы ночью не спят, — мрачно пошутил Саня Ло шадь.

— Придется дербанить на всех, Мухомор.

— Это не по закону, Падло Григории. Воровской кусок никто не имеет права дербанить, — возразил Мухомор.

— Так это ж водяра, — хохотнул Леха.

— Воровская водяра! Моя! Захочу дам, не захочу — на пол вылью.

— По воровскому закону — да. Только мы — суки, можем оказачить тебя, — предупредил Падло, — давай по-хорошему.

— Загрызть нечем, — огрызнулся Мухомор.

— Рукавом занюхаем. Было бы что выпить. Без загрызки обойдемся, — зашумели все.

153

— Пейте! — остервенело выкрикнул Мухомор.

— Ты потише, — предупредил Падло. — Скоро работать нам... Тут литра полтора. Y помощника смерти грелку взял?

— Y кого же еще?

— О-о-о-о! — захрипел Падло.

— Спирт чистый, не водяра... — злорадно хихикнул Му хомор.

— Запей водичкой, — посоветовал Леха.

— Обожгло все внутри. Хорошо пошла. Где взял?

— Вчера бесконвойникп пять литров на кухню принесли.

Y повара отнял, — неохотно пояснил Мухомор.

— Вот суки... Нам водяру таскают, а поварам спирт, — возмущался Падло. — Дай-ка еще глотну.

— Захмелеешь, работать не сможешь.

— Смогу! Пей, братцы! — щедро угощал Падло.

— Дай Бог, не последняя, — благочестиво пожелал Леха.

— Всю вылакаете, гады!.. Потом вас колуном не разбу дишь, — обозленно упрекал Мухомор.

— Ты тоже пей!.. Не жалко! За всех плачу! — пьяно выкрикнул Леха.

Сквозь нестройный гул сучьих голосов до слуха Риты до неслось тихое позвякивание ключей. Со скрипом открывали наружную дверь коридора.

— Мусора! Нашего привели! — обрадованно сообщил Падло.

— Не топай ногами, дядя Коля! — послышался в коридоре грубый приглушенный голос.

— Я протестую!

— Людей разбудишь, утром разберемся... Не твои карты — выпустим. Заходи в камеру!

Рита села на нарах.

...Его, наверно, привели... Посмотреть бы, какой? Молодой, старый? А вдруг такой же страшный, как Падло... Я только одним глазом гляну... Заметят? В волчке стекла нет...

— Ляг, Ритка!

— Я посмотрю и сразу...

— Падай, — прошептала Аська.

154

Рита испуганно приникла к нарам. Краешком глаза она продолжала наблюдать за волчком. Дверь в их камеру осто рожно, без стука открылась.

— Воды-то не надоть? — вполголоса спросил дядя Коля.

— Дрыхнут, гражданин начальник.

— Закрывай камеру! И чтоб до утра — тишина... Спи, да покрепче! — приказал незнакомый Рите голос.

Кто он?.. Что они с ним сделают?.. Пьяные... Может, заснут?..

— Куда на ногу наступаешь, гад? Ложись в углу! — пьяно икнув, Падло выругался.

— Простите великодушно, если я вас обеспокоил... — Ста рик, наверно, голос тихий, деликатный...

— Ложись давай! Утром прощения попросишь! — зары чал Мухомор.

— Ложись возле той стенки! Куда прешься? — приказал Санька Лошадь.

— Я думал, здесь никто не спит, — робко возразил но венький.

— Я здесь сплю! — нагло заявил Мухомор.

— Хорошо... Я лягу там, где вам угодно. Мне показалось, что вы спали посредине...

— Я тебе промеж рог засажу, сразу казаться не будет,— пообещал Леха.

— Не мешайте спать, — вяло попросил Падло.

— А мне что-то расхотелось, — лениво протянул Леха. — За что у хозяина чалишься, старик?

— Не базлай! — прошипел Падло.

— А ты не рычи на меня! — взъярился Леха. — За что чалку накинули, мусор?

— Я вас не понял.

— Ты, мусор, и по фене не ботаешь?

— Я не понимаю вас, — откровенно признался новень кий.

— Мусора всю феню знают. А ты — мусор, — не утерпел Мухомор.

— Я не имею удовольствия знать, кого вы называете мусо ром. Я — профессор, доктор...

155

— Видалы мы таких докторов... Сидор Поликарпович — вот кто ты, — очевидно, Падло надоело молчать и он решил немного позабавиться.

— Меня зовут не Сидор Поликарпович, как вы изволили меня окрестить, а Федор Матвеевич. Я не понимаю, почему вы так недружелюбно разговариваете со мной. Надзиратель при обыске нашел в моих вещах карты. Он упорно называл их колотьем... Как они попали ко мне, я не ведаю до сего вре мени... Я никогда их не держал в руках... Если вы сердитесь, что у меня нечего взять, я не виноват... В кармане остались крошки табака. Я, простите, заядлый курильщик... Добудьте огоньку, я охотно поделюсь с вами.

— А ты не жид порхатый? — спросил Леха.

— Я — русский. Почему вы так подумали?

— Подход у тебя жидовский... Табачок... Не мусор я, феню не знаю... Не жид, так подельники твои — жиды. Признавайся!

Жиды? — не унимался Леха.

— Y меня есть друзья евреи. Они прекрасные люди. Я

не позволю оскорблять нацию, давшую миру Эйнштейна...

— А на каком лагпункте твой Эштейн чалится? На пере сылке его вроде нет, — задумчиво заметил Мухомор.

— Эйнштейн — великий физик. Руки коротки достать его, милостивый государь.

— Y нас руки коротки? Схамаю Эштейна! А-а-а! Сукотник!

Сразу забздел! А то Эштейн! Эштейн! Кто он?! Вор в законе?

Такой же Сидор Поликарпович, как ты. Только жиденок...

— Вы ругаетесь над именем гения.

— Братцы! Сидор Поликарпович за жидов мазу держит!

И за Гену какого-то. А Геночка — жид! Я точно знаю! Пускай присягнет!

...Леха говорит... Какая присяга? Может, до утра поругают ся и забудут? лихорадочно думала Рита.

— Пусть присягает, — согласился Падло Григории.

— Что за издевательство! Кому присягать? — в отчаянии спросил Федор Матвеевич.

— Мне! Падлу Григоричу! Я сниму штаны, а ты оближи мои коки и поцелуй в рыжую девятку! Не доходит. Сидор Поликарпович? Рыжая девятка — это вонючая дырка в заду.

156

— Дегенераты!

— А с чем их хамают, денегератов? Слово-то какое! Не пожравши — не выговоришь, — заржал Леха.

— Я лучше умру. Вам не удастся надругаться надо мной!

— голос Федора Матвеевича срывался и дрожал.

— Не хочешь — заставим, не умеешь — научим, — нази дательно заметил Саня Лошадь.

— Не желаете, Сидор Поликарпович, у Падлы целовать, у меня поцелуйте, — предложил Мухомор.

— Лучше у меня, моя рыжая девятка ароматная. Целуй!

Я уже штаны снял, — вмешался Леха. — Горбыль хлеба дам!

— Два! — пообещал Мухомор.

— Три! — расщедрился Падло.

— Я плюю на вас! Отойдите от меня! — в бессильной ярости закричал Федор Матвеевич. Как видно, он хотел сказать что-то еще, но вместо слов вырвался хрип. В то же мгновенье Рита, забыв об осторожности, приникла к щели. Огромная пятерня Мухомора цепко сдавила шею Федора Матвеевича.

— Плюешь на меня? На Мухомора?

— Отпусти... Отпечатки пальцев останутся... На веревку, — деловито советовал Падло Григории. В руках он держал веревку с готовой петлей.

...Значит, правда... Начальник веревку дал. Через голову одевают... Леха держит... Лошадь помогает... Удавят?.. Кри чать?.. Убьют меня... Ася не спит... Слышит... Молчит...

АСЯ

— Дя-дя Коля! — пронесся протяжный крик Риты.

— Замолчи, Ритка! Изнасилуют, потом убьют, — с ужасом уговаривала Ася.

— Дя-дя Ко-ля! Человека ве-ша-ют! — надрывалась Рита.

— Замолчи, паскуда! Смараю! — бесновался Падло.

— Человека убивают! Аня! Бей в дверь!

— Цыц, дешевка! В три смычка пропустим! Под хор Пят ницкого пойдешь! — пригрозил Леха.

157

— Ритка! Леха сказал, что они изнасилуют тебя втроем.

Ляг, глупая, — упрашивала Аська.

— Начальника карцера! — Елена Артемьевна кричит, — подумала Рита.

— Начальника! Дядя Коля! — подхватила Аня. За дверью не было слышно ни звука.

— Дядя Коля не придет. Кончай его, братцы! — уже нс таясь, распоряжался Падло Григорич.

— Ася! Федор Матвеевич — не милиционер! Ты все мо жешь, помоги ему! Он как твой папа, — умоляла Рита.

— Вешают! — рвался крик из соседней камеры.

Дядя Коля, просыпавшийся при малейшем шорохе, поче му-то ничего не слышал.

— Спаси его, Ася!

— Была — не была, а повидаться надо! — со злой удалыо выдохнула Аська и махнула рукой. — Дай башмак, Ритка!

— Зачем?

— Не спрашивай! Снимай! Кричи Ане: пусть лезет на окно и вопит: «Карцер горит!» И ты полезай, Ритка!

— Отпустите Эштея! — приказал Падло Григорич. — Ась ка! Ты — воровка. Не имеешь права...

— А ты — сука!

— Тебе не поверят! Ты баба! Дешевка! Смарают тебя воры!

— Знаю, Падло!

— Чем зажгешь? Пальцем?

— Вата есть? Фитиль затру — огонь будет!

— Не загорится трюм от фитиля. Доски толстые.

— Спирт есть!

— Свист!

— На понт берешь!

— Нет у тебя спирта!

— Где взяла? — забушевала соседняя камера.

— Вчера за обедом ходила в вашу зону. На кухне забрала, у поваров. Покнокайте! — Аська показала небольшой пузы рек. Как видно, раньше в нем было лекарство. А сейчас он был наполнен до самого верха светлой, прозрачной жидкостью.

— Мусора не отняли спирт при шмоне? — усомнился Падло.

158

— Меня на руках приволокли. Не обыскивали. Чего шары вылупила, Ритка? Базлай!

— Аня! Елена Артемьевна! Ася велела кричать в окошко что карцер горит! Y нее огонь есть и спирт! Горим! Карцер горит! — закричала Рита, подбежав к окну.

— Горим! Горим! — вторили ей голоса Ани и Елены Ар темьевны.

Первая кахмера молчала.

— Делайте фраера, братцы! Не подожгут! Забздят! — не истовствовал Падло.

С ближайшей к карцеру вышки раздался набатный звон.

Где-то в зоне прогремел выстрел. Рита, не отходя от окна, иногда оглядывалась на Аську. Склонившись над нарами, Ась ка с неуловимой быстротой катала по доскам подошвой баш мака туго скрученный кусок серой ваты. Она изредка оста навливалась, подносила самодельный фитиль к носу, нюхала его и снова начинала катать. Движения Аськи становились все быстрее. Наконец, после третьей проверки она чихнула, сморщилась и разорвала фитиль пополам. Рита увидела струй ку густого черного дыма. В глубине фитиля тлела золотистая искра. Аська поднесла тлеющую вату к губам. Она осторожно и умело раздувала тлеющий огонек.

— Бросьте фраера!

...Падло Григории... Он испугался... — облегченно вздохну ла Рита.

— Аська! Перестань! Мы не тронем его! Пожалей воров!

— сипло упрашивал Мухомор.

Аська молча сняла старенькое разорванное платье, ста рательно отодрала большой лоскут, расчетливо полила его спиртом и поднесла горящий фитиль. Смоченная в спирте тряпка вспыхнула синим огнем.

— Аська! Сгорим!

— Доски в трюме сухие! С твоей стены начну, Падло! — Ася плеснула спирт на стену и поднесла к ней горящую тряпку.

— Горим! — испуганно завопил Падло.

— Горим! Горим! Горим! — дружно подхватили бывшие законники.

Яркие язычки огня жадно лизали сухое дерево. Они на стойчиво и упорно ползли по стене. Аська стояла на нарах.

159

— Иде горит? И пошто горит? — всполошен но закричал дядя Коля.

— Третья подожгла! Аська! — надрывалась в один голос сучья камера.

— Сгорим — на общие работы пойдешь, дядя Коля! — грозно предупредила Аська.

— Отпирай камеры! — гундосил Падло.

— Ить у меня ключа ночыо нетути.

— Бей в колотушку! Зови мусоров! — истерично взвыл Мухомор.

— Побегу! — согласился дядя Коля.

Над карцерным двором взвился суматошный отрывистый звон.

— Дежурники скоро прибегут, — устало сказала Аська, присаживаясь на нары. — Иди сюда, Рита. Попрощаемся.

— Неужели сгорим?

— Не дадут, Рита. Карцер дорого стоит. Не выгодно им...

Убыот меня.

— Кто?

— Наверно, суки. Дежурники меня им отдадут. Все, что слышала здесь, — забудь. Слово скажешь — убыот дежурни ки. Я на себя поджог возьму.

— А спросят, почему ты это сделала?

— Скажу, с Падлой Григоричем счеты имела.

— Какие счеты? — удивилась Рита.

— Горим! Горим! — вопила соседняя камера.

К горящей стене не приближался никто.

— Никаких счетов! Я с ним на воле ни разу не встреча лась. Только в лагере... Тогда я с законником жила и близко к себе Падлу не пускала.

— А он не скажет, что ты врешь?

— Если Ольховский узнает, что они тут открыто гово рили и ты подслушала — считай конец им всем. А так по жалеют... Пригодятся они начальникам.

— Чего наговаривать на себя станешь?

— Я уже придумала... Тяжелую нахалку на себя беру.

Стыдно... Поверит Елена Артемьевна — последним челове ком считать будет.

— Не оговаривай себя! Ася... Родная!

160

— Промолчу я — тебя, Ритка, убьют... Не верь ни одному слову, что я начальнику сегодня скажу... Правду нельзя гово рить... Елене Артемьевне расскажи все, как было... Ей одной...

— Я останусь с тобой, Ася.

— Живи, Рита... Тебя в глубинку пошлют... Кому же мы сегодня помогли?

— Не знаю, Ася... Жарко...

— Горим, потому и жарко... Врала Аврора, что я складняк у Елены Артемьевны спрятала... Надоела мне воровская жизнь.

И феня надоела! Я хотела на доктора выучиться... Кукол лечила... Y тебя были куклы?

— Мало... Тетя Маша дарила. Мы бедно жили.

— А у меня — много... Папа привозил. Всегда. Всегда...

Такие смешные. Хорошие. Врет Аврора, что расстреляли его.

Жив он! Может, и ему кто поможет? Не увижу я его... А он все равно живой! Идут! Первую отпирают... Вторую... Нашу...

— Вылетай во двор! — зычно крикнул надзиратель.

Ася спокойно и неторопливо надела платье.

— Кому говорят!

— Не суйся, начальник! Сгоришь! — насмешливо проце дила Аська.

— Что будет? — прошептала Рита.

— Не бойся...

— Выпуливайся, тварь! — торопил надзиратель.

В карцерном дворе сидело две кучки людей — мужчи ны отдельно, женщины — отдельно. Бывшие воры в законе молчали. Поодаль от них кто-то лежал па зехмле.

Федор Матвеевич, — догадалась Рита. Она попыталась заговорить с Аней, но надзиратель резко оборвал ее.

— Пришибу! На суде наговоришься, контрик!

— За что судить-то ее? — ахнула Аня.

— За поджог!

Прошло минут десять. Из карцера выходили надзиратели с пустыми ведрами в руках. Молчания не нарушал никто.

...Куда же они теперь нас? Неужто обратно в камеру?

Там Падло... Жив Федор Матвеевич?

— Откройте! — приказал мужской голос за забором.

Один из надзирателей поспешил к карцерной калитке. Не много помешкав, он кого-то впустил во двор.

161

— Ольховский пришел. Его голос... — предупредила Аська.

— Что у вас случилось? — хмуро спросил Ольховский.

— Подожгли карцер, товарищ начальник! — отрапортовал надзиратель.

— Лодыри! Бардак развели! За всем я должен смотреть!

Поспать даже не дадут... Кто поджег?

— Заключенные бабы из третьей камеры, товарищ началь ник. И еще...

— Что еще? — насторожился Ольховский.

— В четвертой придушили одного заключенного.

— Насмерть?

— Никак нет, товарищ начальник. Дышит...

— Живой? — скрипнул зубами Ольховский. — Кто под жег?

— Я, — поднялась Аська.

— Ты-ы? Фамилия? Статья? Кто помогал? — злобно рас спрашивал капитан.

— Верикова. Пятьдесят восемь четырнадцать через сем надцать. Побег и лагерная мастырка. Воровка я. Мужик мой, Пава Инженер, — вор в законе.

— Кто помогал? — нетерпеливо спросил Ольховский.

— Никто. Сама я. Воробьева фитиль не умеет закатывать.

Убейте ее — она огонь не замандячит.

— Почему подожгла?

— Падло Григории из четвертой — вот он сидит — на воле огулял меня нахалкой. Изнасиловал по-вашему. Может, сифилисом наградил. Ты посмотри, у него нос провалился. Де сять кусков, тысяч значит, отнял у меня. Грозился мужику моему сказать, что я по согласию ему дала... Сделал бы меня Пава... Ночью проснулась, покнокала в щель: Падло какого-то фраера душит... Я надумала заложить его, позвать дежурни-ков. Воробьева спала. Я ее за космы схватила и заставила базлать, что Падло человека убивает. Она заорала... В других камерах услышали ее голос — тоже завопили. Дядя Коля не шел...

— Почему ты не подошел, когда заключенные звали? — мрачно спросил Ольховский.

Дядя Коля испуганно съежился.

— Ить я спал, гражданин начальник.

162

— Тоже мне, заведующий карцером. Спит, как барсук, а они безобразие творят. Говори, Верикова.

— Y меня была вата из телогрейки. Серая. Белая не го рит, сколько ее ни три, и спирт...

— Где взяла?

— Вчера, когда за баландой ходила, стащила у поваров.

Вижу, дяди Коли нет, решила поджечь трюм, чтобы Падлу за убийство судили... А то потом откажется он... Скажет, тот фраер сам повесился... Воробьева увидала у меня фитиль и спирт — обхезалась в штаны... Просила меня... плакала: «Асеч-ка, не поджигай». Буду я слушать всяких фраерих...

— Ты не врешь, Верикова? Может, Воробьеву защища ешь? — вяло спросил капитан.

— С чего это вдруг я за фраершу мазу держать буду!

Я б ее первую по делу взяла. Спала она. Спросите у четвертой...

— Точно спала, начальник. Я сам видел через щель, — торопливо подтвердил Падло.

— Тебя не спрашивают — помолчи. Каторжника из чет вертой — к лекпому.

— Он не дойдет, товарищ начальник, — запротестовали надзиратели.

— На руках донесете. Не оступитесь... Темно. Уроните на землю — лечить некого будет... Те, кто из четвертой, — — в карцер. Верикову тоже. Бытовики есть?

— Две старухи, товарищ начальник. По пять суток у каждой, — доложил один из надзирателей.

— В зону их отведите. Контрики есть?

— Три штуки, гражданин начальник, не считая Вериковой.

— Сходите в барак за их вещами, и всех трех — к воро там, они пойдут па этап. Исполните, доложите мне, я буду на вахте.

...Почему я сижу?.. Ася наговорила на себя... Падло мол чит. Боится, что я правду скажу. Ушел начальник... Какой страшный сон мне снился. Живи, Рита... Ася! Асенька! Под лая я. Нельзя молчать... Асю убыот... Изнасилуют... А меня?

Падло целовать будет... Обслюнявит. Разденет. Гнилоносый!

Крикнуть? ему отдадут. — Рита закрыла глаза и до жути отчетливо увидела лицо Падлы. Она на мгновение ощутила,

163

что руки, густо поросшие рыжими волосами, шарят по ее телу. Грязные пальцы жадно жмут ее, срывают одежду. Чер ные искривленные зубы впиваются в обнаженную шею, ку сают губы, лицо, подбородок... Не могу... не встану. Не за кричу.

— Заходи, Верикова, в карцер! — услышала Рита голос надзирателя.

Ася незаметно пожала Рите руку.

— Прощай! — чуть слышно прошептала она.

— Неправда! Ася не виновата! Я слышала. Я... — голос Риты сорвался и замер. Ася схватила Риту за руку и крепко зажала ей рот ладонью.

— Не слушай ее, начальник! Врет она все! Молчи, дура!

Удавлю! Зачем ты?! Зачем?! — захлебываясь от слез, спраши вала Аська.

— Ничего Воробей не слышала! Я пять раз кнокал в их камеру. Спала она! — подтвердил Мухомор.

— За Аську-кобла мазу держит! Ковырялись они с ней, начальник. Сам видал! — уверял Падло.

— Молчи, Падло! Еще слово — и заложу! Не поганьте Риту, души прогнившие! Не верьте Падловым словам! — вы крикивала Ася, повернув лицо к Елене Артемьевне. — Пусти руки, начальник! Сама пойду... Слово даю! Ты, Падло, мяса моего попробовать захотел? Не попробуешь! Прощайте! — Ася сделала два шага в сторону карцера и вдруг, согнувшись, нырнула под рукой надзирателя. Секунда — и она, толкнув незапертую дверь карцерной ограды, очутилась в зоне.

— Лови ее! — закричали надзиратели. Двое из них устре мились вслед за Аськой.

— Куда бежишь? Там вышка! Пристрелят! — кричал надзиратель.

Выстрел... Второй... Третий... И все смолкло. Прошла ми нута. Две... Пять. Елена Артемьевна застонала. Судорожно плакала Аня, закрыв лицо руками. Рита безмолвно лежала на земле, обнимая ее, прохладную и сырую.

— Вставай! — приказал надзиратель. Рита не шелохну лась. — Поднимайся! На этап пойдешь! — раздраженно повто рил надзиратель, хватая Риту за плечи.

— К Асе пустите... — невнятно попросила Рита.

164

— Эка дура какая... — удивился надзиратель. — Убили твою Асю.

— Никуда я не пойду. Убейте и меня! Ася! — тоскливо закричала Рита.

Надзиратели молча заломили ей руки, заткнули кляпом рот и волоком потащили к воротам.

Сквозь узкий просвет мохнатых облаков на миг выгля нула бледная звезда. Громады темных туч сомкнулись и погасили ее сиротливый свет. Так гаснет одинокая искра зо лотого светлого огня, брошенная в мутные воды стоячего болота. В глубинах удушливой ночи нехотя рождалось утро, дождливое и безрадостное.

165

Г лава 3.

В Г Л У Б И Н К Е

ПРИЕЗД

Шестьсот семнадцатый женский лагпункт затерялся в дре мучей сибирской тайге. От глаз посторонних, если бы таковые здесь оказались, лагерную зону скрывал высокий забор, сби тый из толстых неотесанных досок. Над забором, переплетен ным сверху двумя рядами колючей проволоки, виднелись выш ки. Днем и ночыо на них стояли охранники. Днем — молча, ночыо — перекликались каждый час. Внутри зоны, за пять метров от забора, натянута безобидная мягкая проволока. Че рез нее легко можно переступить. Но заключенные хорошо знали, что за проволокой начинается запретная зона и вся кого, кто сделает шаг туда, ждет меткая пуля стрелка. На трех гектарах земли, отвоеванных у тайги руками заключен ных, стояли семь жилых бараков. Поодаль от них, рядом с воротами, возвышалась кухня и хлеборезка. На шестьсот сем надцатый лагпункт Риту привезли под вечер. Ее тщательно обыскали и вместе с другими повели в бревенчатый барак.

Рита тоскливо глядела в сторону запретной зоны. Прозрач ная слезинка, сверкнув в лучах заходящего солнца, нежно и робко скользнула по лицу и подарила себя, соленую и теп лую, пересохшим от жажды губам.

...Асю убили за запретной зоной... Вот такой же, как эта.

Она знала и побежала туда. А я? Я бы смогла так сделать...

Сколько людей хороших, лучших, чем я, умерло... Зачем мы живем? Что такое жизнь? Наказание? А за что? Мама родила меня и умерла... Когда что-нибудь дарят — радуются... Разве жизнь — подарок? Если б не было Кима, его отца, прокурора, судьи, надзирателей, Падлы, Авроры... А куда они денутся?

Жили и будут жить. Почему они такие? Кто их научил? Су дят, убивают. Асю — тоже. Тетю Машу, папу. Павлика. Хоть бы еще раз увидеть Асю... А вдруг ее не застрелили?.. Поло жат в больницу и вылечат... Кто? Они? Засудят и Падлу от дадут.

169

— Чего на забор засмотрелась? — окликнул Риту над зиратель, по-своему истолковав пристальный взгляд девушки.

Рита покорно отвернулась и низко опустила голову.

В бараке, куда их привели, не было ни души.

— Размещайтесь на нижних нарах. Куда смотришь, сле пая карга. Не здесь, с левой стороны, подальше, в уголочке, там не занято. Чтоб ни единого слова, пока зеки с работы не придут. Зашебутится кто — тут разговор короткий. Это вам не пересылка. Завтра на работу. Не залеживайтесь, — напутствовала надзирательница, перед тем как покинуть барак.

— Куда же нас на работу погонят? — печально вздохнула Аня.

— Вечером узнаем, — думая о чем-то другом, машиналь но ответила Елена Артемьевна. — Интересно, сколько кило метров отсюда до пересылки?

— Двести пятнадцать.

— А ты откуда знаешь, Аня? — удивилась Рита.

— Когда нас высаживали из вагона, столбик приметила с цифрами.

— А где высадили Варвару Ивановну, ты можешь ска зать?

— Не упомню, Елена Артемьевна. Ее ведь ночыо забрали из вагона. Кто его знает, сколько мы за ночь проехали. Дорога шибко плохая. Три дня сюда тащились. Помните небось, ва гон-то наш с рельсов сходил столько, что я и счет потеряла.

Это я к тому говорю, что не подсчитаешь теперь, далеко ли Варвару Ивановну оставили.

— Прасковью Дмитриевну дальше повезли... Там, наверно, еще хуже...

— Скучно ей там без вас... И вам, чай, не весело...

— Я не одна, Аня... Ты у меня есть, Рита. Молчит она, тоскует. Давай поговорим, Риточка. Хочешь, я тебе о геночках и хромосомочках расскажу. Не нравится, ну и Бог с ними. Ты сказку «Снежная королева» читала? — улыбнулась Елена Ар темьевна.

— Большая она, для сказок-то. Семнадцать скоро стукнет.

Не вгоняйте ее в краску, — вступилась за Риту Аня.

— Y тебя когда, Рита, день рождения?

— Завтра, — смущенно ответила Рита.

170

— Что ж ты молчала, — всполошилась Аня. — Я бы что ни на есть придумала. Шить я мастерица. Пироги пекла — хвалили меня... Не сошьешь туг... И не подарим тебе ниче гошеньки.

— Жаль, что в пятницу день рождения твой.

— Завтра пятница, Елена Артемьевна? — испуганно спро сила Рита.

— Чего забоялась? Аж с лица побелела, — встревожилась Аня.

— Тетя Маша говорила, что в пятницу рождаются не к добру. Я родилась в пятницу. Завтра, семнадцатого августа, мне будет семнадцать лет. И... пятница.

— Что тебе сказать, Рита? — Лицо Елены Артемьевны морщинистое, изможденное, а глаза ласковые и добрые. Как у тети Маши, подумала Рита.

— А ведь лучше и вовсе не говорить...

— Молчать, молчать... До каких пор, Аня? Сказать тебе, девочка, что числа и дни недели — это просто совпадение?

Что ж, права буду я, только перед кем? Наша жизнь — кош марный сон, и совпадений в ней, самых вздорных и ужасных, непочатый край... Не верь, Рита, что в жизни одно плохое.

Дождешься и ты, когда, не знаю, что забудешь о лагере и обо мне. Полюбит тебя сказочный принц. Скорее всего просто хороший парень. А что еще человеку нужно? Толстой гово рил: три аршина земли. Не всем. Герда любила маленького Кая, она пошла за ним в страну вечного холода и мрака к Снежной королеве. На ее пути встали разбойники и тундра, слезы ее растопили застывшее сердце Кая, она вывела его из ледяного плена. Где же наша Герда? Кто уведет нас?

— То в сказке бывает. Никто нас не вызволит, — поникла Аня.

— Мы здесь умрем, как Ася...

— Бог с гобой, Рита. Не вечно же все это будет. Придет утро, пасмурное, дождливое, но утро.

— Глядишь, и солнышко выглянет... А вот Ася... — Аня отвернулась и смущенно вытерла глаза.

— Какую девушку искалечили... Сколько бы она людям добра сделала. В долгу мы перед ней. Жизни мало такой долг отдать. Убили бы меня старуху, кому я нужна?

171

— Вы еще людей учить станете.

— Чему учить? Кого? Лучше б была я простой неграмот ной бабой, жила б в деревне, внучат нянчила. Y меня Борень ка, от младшего сына. Такой забавный мальчишка. Увидит меня — бежит, ласкается, целует, смеется. Докторскую одно му папенькиному сынку написала для Бореньки. Все книги продала, любит он сладкое. Разве б стала душу пачкать подлой диссертацией? Плевалась, когда писала... Великий Мичурин, великий Лысенко... стыдно вспоминать... Хорошо хоть имени моего не будет под этой пачкотней. Бореньке пальтишко купи ла теплое.

— Не вы бы, Елена Артемьевна, так другая б написала ему.

— Отсюда все преступления начинаются, Рита. Не я, так другой... Так лучше я гадость сделаю, чтоб другой не успел опередить меня. Я тоже так поступила. Работать мне запре тили. Генетиков всех поганой метлой вымели, как изволил высказаться один правоверный поклонник Лысенко. Сама я проживу, много ль мне надо одной, не каждый же день досы та наедаться. У Бореньки глазки печгшьные, личико бледное, война... Долго не решалась. Потом села и за месяц четыреста страниц хаму тому написала.

— И вы покривили душой? — удрученно спросила Рита.

— Запачкалась я, покривила. Не дай Бог, чтоб Боренька об этом узнал... Тяжело. Одно утешает, что такую писанину стряпают и сами, те, кто чуть поумнее моего осла, пудами штампуют. От моей писанины пользы нет, да и вреда тоже.

Съедят ее мыши в архиве. Другое плохо, осел-то теперь не простой, а ученый, со званием. Не один молодой талант погу бит. Все равно бы он доктором стал и без меня. На меньшее его родные не согласны. Ученый совет сюда в полном составе сошлют, если звания ему не присвоят. Разумные люди такой бред всерьез читать не будут. Похвалят осла, накричится он вдоволь и успокоится. Варваре Ивановне не смогла это рассказать, вам открыла, первым.

— Что ж он, прохвост этакий, за вас не вступился, когда заарестовали вас? — возмутилась Аня.

— Не такой он человек, чтоб другому в беде на помощь прийти... В академики метит... Светило! Мертвецы, когда гни ют, тоже светятся...

172

— С работы вертаются, — встрепенулась Аня.

В настежь открытые двери входили женщины, истомлен ные, с распухшими лицами, грязные. Когда дверь закрылась, они понуро разбрелись по нарам. Не снимая одежды, жен щины ложились на голые доски. Никто из них не попытался заговорить с новенькими. Так продолжалось минут двадцать.

...Наверно, их уже накормили. Дали бы и нам баланды...

До чего они устали, и молчат... Рита исподтишка разглядывала соседку по нарам. Из-под короткого платья неопределенного цвета выглядывали распухшие искусанные ноги. Седые вскло ченные волосы, давно забывшие гребенку, беспорядочно тор чали во все стороны. Длинные белесые брови нависли над глубоко запавшими глазами. Густая сеть мелких морщин из бороздила искорябагшое ногтями лицо. Лоб, подбородок и ще ки покрыли мелкие ранки с застывшими каплями сукро вицы и гноя.

— Новенькие? — заговорила соседка. — Откуда?

— Сегодня пригнали из пересылки, — охотно вступила в разговор Рита.

— Срока большие? — после долгой паузы продолжала рас спрашивать женщина.

— У меня десять лет, у Елены Артемьевны — двадцать пять, у Ани...

— Все едино какие срока, — безнадежно махнула рукой соседка, — как имя-то твое?

— Рита.

— Не упомню я в православных святцах такой святой.

— Это мне папа такое имя дал, по маме.

— А меня матушкой Ефросиньей прозывают... Дивишься?

Муж мой иерей, батюшка значит. А я, как жена его, матушка.

— За что же вас сюда-то? — участливо спросила Аня.

— За слово Божье!

— Теперь религия разрешена. Священников не преследу ют, — возразила Елена Артемьевна.

— Христопродавцам всё дозволяют. Они в двадцатых го дах от сана отреклись. В тридцатых выступили перед народом, что религия обман, опиум, а в сороковых, когда туго стало, позвали их власти, и побежали они, аки овцы шелудивые. Те перь разрешено молиться, а за кого? За гонителей церкви пра173

вославной. Молитесь за врагов ваших, сказал Господь. Пусть и молятся за власть имущих, как за врагов. Нет власти аще не от Бога. Так. Но апостол учил, что если власть восстала против Бога, то христиашш истинный не послужит в храме власти той. Плоды рук своих отдай власти нечестивой, а душу для Господа сбереги. Вот как мой батюшка учил. За то, что от сана не отрекся, облыжно не оговорил себя в плутнях, как того власти востребовали, десять лет на Колыме был. Вер нулся — за Сталина молиться не пожелал, и заслали его не весть куда. И меня сюда. Зашумели... Суп принесли... Авось