Язычники

4

Дрожь охватывает мое тело, когда я слышу навязчивый звук барабанов Леви, доносящийся из глубины замка. Прошло больше двадцати четырех часов с тех пор, как он ушел отсюда, оставив меня в кровавом месиве. Он был холоден и расчетлив, используя все, что знал обо мне, используя мои собственные страхи и кошмары против меня.

То, как он связал меня, как взял нож и водил им по моей коже. Я никогда так не кричала. Ни когда они впервые похитили меня, ни когда гнались за мной по лабиринту, ни даже когда столкнулась лицом к лицу со смертью.

Леви жесток. Он безжалостен и лишен каких-либо достойных человеческих черт. Он не причинил мне такой боли, как Лукас Миллер, он не оставил меня задыхаться или истекать кровью на столе, но каким-то образом его гребаные игры разума были намного хуже всего, что я когда-либо испытывала.

Леви ДеАнджелис — псих. Он получал удовольствие от моей боли, ему нравилось, как я вздрагиваю, когда он приближался ко мне, но каждый раз, когда он встречался со мной взглядом, что-то там, глубоко внутри него, говорило ему, что он должен остановиться. Но годы безжалостных пыток со стороны его отца, внушавшего сыновьям, что сдаваться — это слабость, были тем голосом, который поддерживал его, пока он не довел дело до конца.

Остановиться — значит проявить слабость, а Леви ДеАнджелис кто угодно, только не слабак.

Так какого черта я лежу здесь в луже собственной крови, отчаянно желая простить его? В глубине души он — разбитая частичка, которой нужен луч солнца, чтобы пробиться сквозь тьму. Его барабаны дают ему освобождение от пут, но в тот момент, когда он кладет палочки обратно, путы затягиваются, и он застревает в этом безжалостном цикле.

Почему я так поступаю с собой? Пока я не начну видеть в них плохих парней, я никогда не освобожусь от этого.

Впрочем, Роман… он может пойти и трахнуть осла, мне все равно. Он черствый и жестокий. Когда Леви остался пытать меня, я увидела проблеск нерешительности в его глазах, но не в глазах Романа. Он был готов пойти на убийство, покончить со всем этим одним движением руки, но он этого не сделает, пока не получит ответы, которые, как ему кажется, он ищет.

Братья возвращались несколько раз, сменяя друг друга и подходы, оба они были полны решимости сломить меня, оба безжалостны в своей тактике, своих манипулятивных маленьких интеллектуальных играх и отвратительных навыках. Я никогда так не желала смерти, как от их рук. Черт возьми, я думала, что быть схваченной Лукасом Миллером — худшее, что могло со мной случиться. Как я могла предположить, что трое мужчин, которые поклялись защищать меня, окажутся теми самыми людьми, которые уничтожат меня?

Я смотрю в потолок, меня трясет, но почти невозможно сказать почему. Может быть, мне холодно, может быть, это из-за чистого страха, а может быть, мне просто нужно закрыть глаза и отоспаться от умственного и физического истощения. Все, чего я хочу, это убраться отсюда и никогда не оглядываться назад, но этого никогда не случится. С того момента, как пуля вонзилась в грудь Маркуса, моя судьба была решена. Я должна принять это. Черт, Роману и Леви, вероятно, это понравилось бы. Это значительно облегчило бы им пытки. В конце концов, никому не нравится ходить на работу только для того, чтобы все время быть с кем-то, кто на них кричит.

К черту это и к черту их. Черт возьми, даже если я каким-то образом выберусь отсюда, куда я пойду? В моей квартире уже живет какой-нибудь другой бедолага, и я могу гарантировать, что после миллиона пропущенных смен у меня больше нет работы. Бьюсь об заклад, моему сраному домовладельцу понравилось вычищать мой прикроватный столик и обнаруживать, какая я маленькая шлюха. Покойся с миром, Тарзан. Это было весело, но не обманывайтесь, как только я смогу, я заменю этого маленького ублюдка Тарзаном 2.0.

Мой мочевой пузырь требует освобождения, а желудок — хорошей еды, но я точно не стану полагаться на братьев ДеАнджелис. Наверняка они надеются, что я просто описаюсь, чтобы они могли прийти сюда и унизить меня еще больше. Хотя наблюдать за тем, как мочатся взрослые люди, для них не в новинку. По роду своей деятельности они видели буквально все.

Я осматриваю комнату, отчаянно пытаясь отвлечься от… всего. Мое тело болит, мой мочевой пузырь ненавидит меня, а сердце переполнено горем от того, что Маркус не выжил, но сейчас я не могу позволить себе зацикливаться на этом. Я должна сосредоточиться на себе, сосредоточиться на том, чтобы выжить.

Я не обратила особого внимания на комнату, в которой нахожусь. Здесь много чего происходило, и каждый раз, когда я думала, что у меня будет минутка побыть наедине с собой, чтобы наконец вздохнуть, один из братьев возвращается, чтобы заморочить мне голову. Мне требуется всего минута, чтобы осознать, что я уже бывала в этой комнате раньше. В один из первых дней после того, как братья похитили меня. Я сидела здесь, откинувшись на спинку этой самой хирургической кровати и раздвинув ноги, ожидая, пока врач проведет тщательный медицинский осмотр. Он ввел мне в руку противозачаточный имплант… или, по крайней мере, я думаю, что это противозачаточный имплант. Никогда нельзя быть слишком уверенной, когда речь заходит о братьях ДеАнджелис. Там также где-то вставлено устройство слежения, хотя я предполагаю, что они каким-то образом связаны.

Врач умер всего через несколько минут после нашего приема, и отчасти это из-за моего болтливого характера. Он пытался мне помочь. Он предупредил меня о том, что случилось с Фелисити и одно это высказывание стоило ему жизни. Братья поклялись мне, что парень действительно заслужил это, что он не был хорошим человеком и что его детям было лучше без него, но что они знают? Не похоже, что у них есть хороший отец, с которым можно его сравнить.

Я взяла себе за правило не думать о встрече с доктором. На самом деле, многое из того дерьма, с которым я столкнулась в этом замке, было отодвинуто на задний план в моем сознании. Ничто из этого на самом деле не было хорошим, если не считать нескольких случаев, связанных с крышей, цепями и наркотиками, засунутыми мне в задницу. Но здесь я ловлю себя на том, что вспоминаю тот момент с доктором. Он подробно описал мне противозачаточное средство, которое он вводил мне в руку, и в конце был достаточно любезен, чтобы оставить мне пакет, полный средств первой помощи на случай, если я окажусь в дерьмовой ситуации, и, черт возьми, если это не дерьмовая ситуация, то я не знаю, что это такое.

Если бы я могла каким-то образом добраться туда, дотянуться до высокого шкафа, в котором он оставил пакет, тогда я смогла бы привести себя в порядок. Надеюсь, там найдется какое-нибудь сильное обезболивающее, чтобы облегчить боль, которая полностью охватила мое тело. Я бы все отдала за коктейль с морфием, просто чтобы иметь возможность десять минут полежать на этом долбаном маленьком хирургическом столе, не чувствуя выворачивающей внутренности боли, которая терзала мое тело последние двадцать четыре часа.

Я останавливаю взгляд на высоком шкафу, в груди тяжесть опустошения. Добраться отсюда туда намного сложнее, чем должно быть. Мое тело достигло истощения, и вот я здесь, хочу, чтобы оно продолжало двигаться, продолжало бороться, нашло облегчение, зная, что, если меня поймают, я заплачу за это своей жизнью.

Ремни оставили свободными, но они все равно слишком тугие, чтобы их можно было легко снять. Если бы у меня были силы, я могла бы высвободиться, но какой ценой? Швы глубоко в моем животе обречены разорваться, а остальные порезы и синяки, покрывающие мое тело, будут болеть до тех пор, пока я не перестану двигаться. Не говоря уже о том, что единственным выходом из этой ситуации — соскользнуть на дно стола и упасть на землю. После того, как я попала в аварию и Роман протащил меня через лес, мое тело не собирается прощать меня за то, что я позволила дальнейшие пытки.

Но разве у меня есть выбор? Оставаться здесь и страдать, как одна из их многочисленных жертв, — это не то, на что я способна. Конечно, я могу убегать при каждом удобном случае, но бег означает, что я также борюсь. Черт возьми, они не хотели держать меня рядом из-за моего отношения "да, босс". Им нравится мой вспыльчивый характер, им нравится, когда я сопротивляюсь им на каждом шагу, и им чертовски нравится, когда я говорю им "нет"… особенно Маркусу.

Закрывая глаза, я делаю глубокий вдох и думаю обо всем этом. Я втягиваю свой едва заметный живот и, мысленно приготовившись, начинаю извиваться, проклиная себя за то, что боль возвращается в полную силу. От каждого незначительного движения внутри меня натягиваются стежки, они рвутся и лопаются, слезы немедленно наполняют мои глаза, но я не смею остановиться. Я толкаю себя сильнее, зная, что если остановлюсь сейчас, то никогда не доведу дело до конца. Это как бразильская эпиляция — нужно просто решиться на это. В противном случае вы распластаетесь на полу в ванной, одна нога поставлена на ванну, другая — на унитаз, к киске приклеен воск, в глазах слезы, а на сердце тяжесть сожаления.

— Просто сорви их, как пластырь, — бормочу я себе под нос, пытаясь найти в себе волю продолжать.

Медленно продвигаюсь вдоль стола, мои бедра и плечи застревают в ремнях, и я вынуждена крутануться, чтобы освободить их.

— Ах, черт, — хнычу я, движение вызывает жгучую боль, пронзающую мой живот, но я продолжаю, зайдя слишком далеко, чтобы даже подумать о том, чтобы сдаться сейчас.

Моя задница освобождена, и когда я головой проскальзываю под первый ремень, выдыхаю с облегчением. Я почти на месте. Так чертовски близко. Я чувствую вкус свободы. Черт возьми, даже не знаю, какова моя версия свободы прямо сейчас, но все, что угодно, кроме того, что ты привязана к этому столу, — огромная победа.

Я справляюсь с нижним ремнем и, как и ожидалось, падаю прямо с края хирургической кровати, падаю, как тяжелый мешок с дерьмом, без малейшей энергии, чтобы удержать равновесие. Хриплые всхлипы, вздохи и сопение наполняют комнату, и я делаю все, что в моих силах, чтобы сдержать их.

Превозмогая агонию, я переворачиваюсь на колени и не обращаю внимания на кровь, растекающуюся по полу подо мной. Мои колени скользят в крови, когда глубокие порезы на спине взывают об облегчении. Я почти уверена, что, раз я сползала со стола, порезы снова открылись, но это наименьшая из моих проблем. Если я каким-то образом переживу это, то смогу сосредоточиться на получении помощи, в которой отчаянно нуждаюсь.

Добравшись до конца комнаты, пальцами сжимаю маленький письменный стол, за которым доктор сидел во время нашего приема. Собрав все свои последние силы, я подтягиваюсь, когда болезненные стоны и кряхтение наполняют комнату. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, стараясь вести себя как можно тише, зная, что даже малейший шум насторожит парней, даже несмотря на то, что Леви колотит в свои барабаны наверху. Черт возьми, я бы не удивилась, если бы братья установили здесь какое-то видеонаблюдение, следя за тем, чтобы их маленькая игрушка оставалась именно там, где они ее оставили.

Мои ноги дрожат, когда я подбираю их под себя, и боюсь, что даже малейшее движение может привести к тому, что я упаду, поэтому крепко держусь одной рукой за стол, когда смотрю на верхнюю часть шкафа.

Прерывисто выдыхая, я поднимаюсь на цыпочки, всхлипывая, когда боль обжигает мой живот. Я так близко. Я не сдамся сейчас.

У меня кружится голова, но я заставляю себя двигаться дальше, борясь изо всех сил, пока пальцами наконец, не хватаюсь за дно шкафа. Слезы застилают мне глаза, затуманивая зрение, пока я пытаюсь просунуть пальцы под дверь. Стиснув челюсти, я преодолеваю боль, заставляя себя подниматься выше, пока дверь, наконец, не открывается. Не теряя ни секунды, я хватаюсь за пакет и выдергиваю его, позволяя ему упасть к моим ногам. Изнеможение обрушивается на меня, и я падаю окровавленной кучей рядом с ним.

Я ударяюсь спиной о шкаф, слезы текут из моих глаз, разбиваясь о грудь и смешиваясь с засохшей кровью. Я делаю три медленных вдоха, отчаянно пытаясь унять боль и дать себе хотя бы мгновение покоя, прежде чем снова заставлять себя проходить через ад.

Секунды тянутся мучительно медленно, и, прежде чем я успеваю опомниться, я хватаюсь за маленький белый пакет и вожусь с застежкой-молнией. Содержимое вываливается мне на колени, как и мои кишки, если я не потороплюсь и не возьму себя в руки.

Обезболивающие падают с моих коленей на испачканный кафель, и я хватаю их, как наркоманка, отчаянно нуждающаяся в следующей дозе. Мои пальцы дрожат, когда я пытаюсь открыть маленький контейнер, и я мгновенно ненавижу себя, когда они высыпаются на пол. Схватив три, я отправляю их в рот и морщусь, проглатывая их на сухую.

Мое дыхание становится затрудненным, поскольку движение отнимает всю мою энергию, но я буду давить на себя до тех пор, пока физически не смогу продолжать. Собрав все бинты, которые попались на глаза, я приступаю к работе, начиная с живота. Я прикусываю губу, прижимая бинт к коже, оказывая давление, чтобы попытаться унять кровотечение. Кровь мгновенно просачивается сквозь бинт, и я делаю двойную перевязку, чтобы сохранить немного для порезов на ногах, руках и спине.

Вдох. Выдох. Надавить. Закричать.

Слезы текут по моему лицу, и я вынуждена прикусить тыльную сторону руки, чтобы заглушить крик, когда агония становится слишком сильной.

Я повторяю этот процесс до тех пор, пока не остается ни одного бинта, а затем нахожу спиртовые салфетки, чтобы быстро отмыть засохшую кровь, испачкавшую мою кожу. Прошло несколько часов с момента последнего визита парней, и я знаю, что мое время ограничено. Если я смогу, по крайней мере, выбраться из этой комнаты и спрятаться где-нибудь на достаточно долгое время, чтобы восстановить часть своей энергии, у меня, возможно, появится шанс побороться.

Взяв последнюю спиртовую салфетку, я слышу тихий стук, когда что-то падает на плитку под ней. Опустив взгляд, я нахожу маленькое стерильное лезвие, которое, должно быть, было спрятано под грудой бинтов, салфеток и других принадлежностей. Я задерживаю взгляд на нем на долгое мгновение, смотрю на него так, словно он бросает мне вызов поднять его.

Я тяжело сглатываю и делаю еще один тяжелый вдох, ненавидя мысли, крутящиеся в моем измученном сознании.

Я не могу. Это безумие. Но разве у меня есть выбор?

Мои руки дрожат, когда они нависают над маленьким лезвием, и, собрав все силы до последней унции, я сжимаю его между пальцами и подношу ко рту. Я разрываю зубами тонкую стерильную упаковку и, прежде чем позволить себе отказаться от этого дерьмового маленького плана, глубоко вонзаю лезвие себе в руку.

Прикусив язык, я заставляю себя не закричать, поскольку мои руки продолжают дрожать. Кровь скапливается под моим порезом, когда лезвие вспарывает плоть на моей руке, болезненно рассекая мышцу. Слезы текут по моему лицу, и я тяжело дышу, из глубины горла вырываются резкие выдохи.

Образы Лукаса Миллера, удерживающего меня, начинают всплывать в моей голове, его нож глубоко вонзается в мою кожу, когда мой мир рушится вокруг меня, но я преодолеваю это, полная решимости довести дело до конца, несмотря на ужас, пульсирующий в моих венах.

Кровь стекает по моей руке, скапливаясь подо мной, и как раз в тот момент, когда я думаю, что не справлюсь с этим, я чувствую маленькое противозачаточное устройство, спрятанное глубоко в мышце. Облегчение захлестывает мою грудь, и я бросаю лезвие, лихорадочно роясь в маленьком пакете в поисках пинцета.

— Черт, — хнычу я, выныривая с пустыми руками, прежде чем снова опустить взгляд на беспорядок, который я только что сотворила со своей рукой. Я качаю головой, зная, что мне нужно сделать, но у меня не хватает на это духа. Я ударила Маркуса ножом в гребаную руку, пережила всю эту чушь Лукаса и нашла в себе мужество выстрелить своему собственному чертову отцу в колено. Если я смогла сделать это, то смогу сделать что угодно.

Блядь. Блядь. Блядь. Блядь.

Прерывисто вздохнув, я обещаю себе, что если я каким-то образом справлюсь с этим, то раскошелюсь на новый “McClitoris 3000” и… Я иду на это.

С громким шипением втягивая воздух, пальцами впиваюсь в окровавленную плоть, ощупывая ее, пока, наконец, не обвиваюсь вокруг маленького противозачаточного импланта. Тошнота пульсирует во мне, мое тело слабеет с каждой секундой, и как раз в тот момент, когда я думаю, что не смогу продолжать, я хватаюсь за маленькое устройство и выдергиваю его из своей руки с низким, болезненным стоном.

Маленький имплант с грохотом падает на пол, когда я хлопаю себя по руке, отчаянно пытаясь остановить кровотечение.

— Срань господня, — выдыхаю я, сглатывая кровь во рту и пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Я смотрю на него, переводя дыхание, и когда кровь останавливается, я вижу маленький зеленый мигающий огонек, смотрящий на меня в ответ. Подвергнуть себя такому аду стоило того.

Потребность раздавить маленькое устройство слежения захлестывает меня, но я оставляю его в покое, пиная ногой под стол. Я не могу рисковать, раздавив его и включив какую-нибудь бесшумную сигнализацию на телефонах парней. Оно того не стоит. А пока мне нужно убраться к чертовой матери из этой комнаты.

Я тащусь через маленькую комнату, оставляя за собой кровавый след. Рукой сжимаю дверную ручку, и тяну ее вниз, позволяя двери распахнуться, и падаю вперед, приземляясь плашмя на живот. Тихо стону, но с открытой дверью я на шаг ближе к свободе. Сейчас я не могу перестать плакать из-за этого.

Подтягивая под себя руки и колени, я проползаю через дверной проем, медленно продвигаясь по нижнему этажу, пока не оказываюсь в огромном бальном зале, который я когда-то считала самым впечатляющим помещением в замке.

Ползя, я направляюсь в другой конец комнаты и прислоняюсь к одной из множества дорогих статуй, расставленных по всей комнате. Я прикусываю губу, чтобы не застонать от боли, и когда я, наконец, поднимаюсь на ноги, я иду вперед, более чем когда-либо полная решимости убраться отсюда к чертовой матери.

Цепляясь за белые стены, я оставляю свой след каждым маленьким шагом, который делаю, сдерживая каждый стон боли. Наконец выбравшись из бального зала, я вижу впереди длинный коридор, тот самый коридор, который ведет прямо ко входной двери.

— Давай, — бормочу я себе под нос, заставляя себя продолжать.

Мои колени сопротивляются мне при каждом шаге, отчаянно нуждаясь в том, чтобы подкоситься. Черт возьми, если это случится, я буду ползком пробираться к двери и спускаться по гребаным ступенькам. Все, что я знаю, это то, что я не могу остановиться.

К черту Романа и Леви. Адьос, ублюдки. Я ухожу отсюда сегодня же. Леви может взять свой чертовски горячий секс на крыше и свой огромный член и засунуть его в свою чертову задницу. И когда я буду уезжать в закат, надеюсь, он будет наблюдать за мной из окна, когда я оттолкну его и убегу из пределов его досягаемости, как будто моя задница в огне.

От этого мысленного образа мои шаги замедляются, и я, спотыкаясь, идя по коридору, взгляд прикован к входной двери.

— Еще чуть-чуть, — бормочу я себе под нос. — Давай.

Я собираюсь это сделать. Я собираюсь выбраться отсюда, и когда я это сделаю, весь мир будет принадлежать мне. Я не собираюсь сидеть сложа руки и прятаться до конца своей жизни. Я буду выжидать, и когда придет время, я наваляю им так, как никто раньше. Они дураки, если думают, что их отец — их самая большая угроза, потому что они никогда не предвидят моего появления.

Делая свой последний шаг, я достигаю входной двери, облегчение тяжело пульсирует в моих венах. Какие бы таблетки я ни приняла, они заставляют меня чувствовать, что я могу совершить невозможное, и, хотя боль все еще отдает предпочтение моей голове, моя способность преодолевать трудности возросла.

Мои окровавленные пальцы сжимаются вокруг дверной ручки, когда я ощущаю на губах сладкий запах свободы, но, когда я дергаю за нее, она заедает, запирая меня. Я пытаюсь снова и снова, и паника захлестывает меня.

— Нет, — выдыхаю я, переводя взгляд на массивную дверь. — НЕТ!

Горячие слезы наворачиваются на моих глаза, когда моя грудь тяжело вздымается. Я забыла о клавиатуре, об электрическом замке Джованни, удерживающем братьев взаперти, как пленников, в их собственном доме, удерживающем их взаперти здесь, со мной.

ЧЕРТ!

Я опускаюсь на колени, опустошение обрушивается на меня, как гребаный шторм, и сдавленные рыдания застревают у меня в горле. Моя голова падает вперед, ударяясь о тяжелую дверь.

— Блядь. Блядь, блядь, блядь.

Холодок пробегает по моей спине, когда на меня падают две большие тени.

— Так, так, — слышу я грубый тон Романа, пронзающий тишину. — Похоже, кто-то так и не усвоил свой урок.

Я разворачиваюсь, прижимаясь ноющей спиной к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как Леви низко наклоняется, его руки обвиваются вокруг моей талии, как две непреодолимые силы.

— НЕЕЕЕЕТ, — кричу я, пытаясь вырваться, но уже слишком поздно. Он перекидывает меня через свое большое плечо и удерживает, обхватив руками мои ноги сзади.

— Не волнуйся, малышка, — звонко произносит Леви, в его глубоком голосе слышится волнение. — Я обещаю, нам будет очень весело.