За решеткой

Глава 15

В четверг все пошло псу под хвост.

Я полтора часа ехал до Хьюстона, чтобы встретиться с Синтией Беллоуз в 08:30 утра. Я чувствовал себя ходячим мертвецом, когда свернул на парковку перед юридической фирмой «Беллоуз, МакНалли и Прайс». Мои ночные смены и постоянный недосып сказывались на мне.

Я приехал на несколько минут раньше, так что сидел в джипе и допивал кофе на вынос, который взял с собой в дорогу. Он был уже еле теплым, и меня передернуло, когда последний глоток оказался приправлен кофейной гущей. Сняв крышку, я сплюнул в стакан, попытался соскрести частицы с языка и сплюнул еще раз.

— Бл*ть. Испортили хороший кофе.

Перед выходом я посмотрел на себя в зеркало заднего вида, убеждаясь, что выгляжу не так устало, как чувствую себя. Темные синяки под глазами становились моей постоянной фишкой. Я поморгал несколько раз, похлопал себя по щекам, придавая коже нормальный оттенок, а заодно и будя себя.

Я достал телефон, убеждаясь, что он не зазвонит посреди встречи, и увидел сообщение от Хавьера. Он отправил его перед началом своей смены, а я и не заметил, потому что в спешке вылетел за дверь, чтобы не опоздать на встречу.

Хавьер: Когда эта неделя уже закончится, бл*ть? Клянусь, если тип из 19-й сегодня опять будет чинить проблемы, я возьму все отгулы, которые у меня накопились, и свалю отсюда нахер.

Я усмехнулся. И он еще меня называл королевой драмы. У меня не было времени отвечать. На часах было 08:25, так что я поставил телефон на беззвучный режим и сунул в карман. Взяв толстую папку с информацией, данную мне Бишопом, я направился внутрь.

Синтия Беллоуз оказалась высокой женщиной плюс-минус пятидесяти лет, с густой гривой каштановых кудрей, перемежавшихся приличным количеством седины. Сейчас ее волосы были завязаны в низкий узел на затылке. У нее были желто-зеленые глаза, которые ничего не упускали и как будто оценивали каждое мое движение, а также острый нос и заметно выступающие скулы. Она держалась как женщина, которая знает свою цену и никому не позволяет ею командовать.

Нечасто кто-то по эту сторону решеток запугивал меня, но от Синтии Беллоуз при первой встрече на мгновение побежали мурашки. Ее костюм был пошит на заказ и облегал ее фигуристое тело как перчатка. Ее помада была того же насыщенного бордового оттенка, что и блуза, а ее кабинет соответствовал офису человека с серьезной формой ОКР. Все лежало на своих местах, все аккуратно расставлено в идеальном порядке, начиная от дипломов на стене и заканчивая ручками в настольном органайзере.

— Мистер Миллер. Рада встрече с вами.

Ее рукопожатие было твердым и непоколебимым, голос — напряженным.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — я сел на стул перед ее столом и постарался выглядеть собранным и расслабленным.

Она глянула на свои часы, после чего переплела пальцы домиком и положила руки на стол, пронизывая меня интенсивным взглядом.

— У нас есть тридцать минут, после чего я должна бежать. Не нужно говорить о том, что мы уже обсудили по телефону. Насколько я понимаю, мы говорим о пятнадцатилетнем заключении в блоке смертников мистера...

— Ндиайе.

— Ндиайе, спасибо. Вы утверждаете, что есть признаки нарушения конституционных прав мистера Ндиайе, и что насколько вам известно, оправдательные улики или исчезли, или не были должным образом рассмотрены в суде. Это верно?

— Да? — я не знал, что считалось оправдательными уликами, но предполагал, что это связано с моим заявлением, что они скрыли улики, которые могли бы помочь Бишопу.

Махнув рукой, она показала мне передать документы. Она плюхнула папку на стол перед собой и открыла ее, пролистывая страницы по одной слишком быстро, чтобы нормально изучить факты.

Мои плечи сгорбились. Эта женщина всего лишь потакает мне. Она сейчас быстро взглянет, а потом откажет мне, как и остальные. Я так ничего и не добьюсь.

Она помедлила на мгновение и нахмурилась, пробегаясь взглядом по странице, затем продолжила, листая дальше и дальше. Не отрывая взгляда от стопки бумаг в папке, она сунула руку в верхний ящик стола, достала лист бумаги и подвинула его по столу в мою сторону.

— Это надо подписать.

Она опять перелистнула страницу. Прищурилась. Прочитала несколько абзацев, продолжила листать. Одну за другой. Листать, листать, листать.

Я взял бланк и просмотрел шапку. Согласие на разглашение информации.

— По закону мы можем сколько угодно говорить об этом деле, но если я возьмусь за него, то предпочту заранее получить разрешение, прежде чем подключать к делу внешние стороны. Если мне придется встретиться и обсудить вопросы с мистером Ндиайе, то эти разговоры будут защищены адвокатской тайной, и я не сумею разглашать информацию вам без наличия такого разрешения, — она показала на бланк.

— Я понимаю.

— Вы сумеете получить подпись?

— Это не должно стать проблемой.

— Ладно, — она закрыла папку, но положила сверху ладонь. — Мне предстоит изучить много информации. Скажите тезисно, на чем мне, по вашему мнению и по мнению мистера Ндиайе, стоит сосредоточить свое внимание.

Прежде чем я открыл рот для ответа, она подняла ладонь и остановила меня.

— Поясню, это не означает, что я соглашаюсь взяться за дело. Я добровольно выделяю свое личное время, чтобы ознакомиться с материалами. Если у нас будет крепкое и надежное основание для апелляции из-за возможного сокрытия улик или неправомерного поведения, и если я посчитаю, что апелляционный суд действительно может пересмотреть и отменить приговор, то я рассмотрю различные варианты оплаты, в том числе и частичная плата в случае успешного исхода дела. Но предупреждаю, что это весьма условно.

Я кивнул, подавшись вперед и усиленно стараясь не слишком обнадеживаться.

— Я понимаю.

— Давайте, — она снова посмотрела на часы. — Десять минут.

Ага, никакого давления.

Я изложил Синтии основные тезисы, подмеченные мной во время изучения дела Бишопа. Один нюанс, заставивший меня помедлить и усомниться — это явно неполная судебная экспертиза. В отчете патологоанатома упоминалось много вещей, которые я не понимал, но от его адвоката было мало уточняющих вопросов, которые могли бы прояснить причастность Бишопа. Почему эти моменты не рассмотрели? Почему натренированный профессионал не задал простые вопросы, всплывшие даже в моем мозгу непрофессионала? И та же история со свидетельствами соседей. Прокурор постарался выставить Бишопа виновным, но со стороны защиты опять-таки практически не было вопросов. Как будто эта женщина пожала плечами и выложила свои карты на стол, сдавшись без борьбы.

Все то время, что я говорил, Синти делала пометки в блокноте, и с моей точки зрения ее каракули были совершенно неразборчивыми. Она ни разу не перебивала меня и не задавала вопросов. Когда я закончил, она просмотрела свои заметки и положила ручку, оттолкнувшись от стола.

— Ладно. Я просмотрю то, что вы мне дали, и свяжусь с вами. Тем временем, подпишите разрешение и убедитесь, что мистер Ндиайе готов подробно обсудить все со мной. Если мы двинемся дальше, и ваши слова правдивы, то мне предстоит долгий процесс по выстраиванию дела, чтобы суд не отверг его сразу же. Они склонны поступать так со старыми делами, особенно если апелляции уже отвергались. Вижу, тут так и было. Это не играет на руку мистеру Ндиайе.

Ей изумительно удавалось одновременно внушать мне надежду и упаднический настрой. Я не знал, как воспринимать ее и что думать по этому поводу. Мы снова обменялись рукопожатием, и я последовал за ней в лобби.

— Мистер Миллер, я свяжусь с вами в скором времени, — затем, не сказав больше ни слова, она обменялась с секретарем несколькими приглушенными словами и скрылась в отдельном коридоре, держа спину прямой как прут и стуча каблуками. Скоро она исчезла из виду.

Я с минуту постоял в пустом лобби, где меня окружала тихая музыка, лившаяся из скрытых колонок в потолке и предлагавшая фальшивое утешение, которого я вовсе не чувствовал. Если Бишоп хоть отчасти чувствовал себя так, имея дело с легальной стороной вопроса, то я не представлял, как он оставался сильным все эти годы и не сошел с ума. Я был потерян. Приободрился, но в то же время погружался в отчаяние. Эта встреча была позитивной или негативной? Я понятия не имел.

На парковке я завел мотор джипа и подержал его на холостом ходу, дожидаясь, пока кондиционер вытянет из салона душную жару. Я вытер лоб подолом футболки, уже не переживая за свой внешний вид, затем достал телефон из кармана. Я пропустил два сообщения от Хавьера. Оба были отправлены на его 15-минутном перерыве.

Хавьер: Твой парень слетел с катушек так, как я никогда не видел. Тебе стоит пересмотреть идею этой влюбленности. Не шучу.

Хавьер: Когда я ушел на перерыв, четыре парня пытались его успокоить нахер. Если мне придется вызывать КНЭР и снова возиться с бумажной волокитой, я надеру тебе задницу.

Моя кровь превратилась в лед. Никакая техасская жара не могла меня согреть. Бишоп? И из-за него вызывать КНЭР? Четыре парня пытаются его успокоить? Какого черта там происходит?

Я нажал на вызов, хоть знал, что перерыв Хавьера давно закончился, и он далеко от телефона. Вызов сразу попал на голосовую почту.

— Бл*ть!

Мое сердце бешено билось. За несколько быстрых нажатий кнопок я нашел номер администрации тюрьмы и позвонил на него. Когда ответил оператор, я попросил, чтобы меня перевели на экстренный стационарный телефон в ряду Бишопа. Эти телефоны редко использовались и были установлены для конкретных целей. Мой случай к таковым не относился, и я знал, что за это мне может влететь.

Пока шли гудки, я тронул джип с места так, что шины завизжали. До тюрьмы ехать больше часа. Слишком долго, чтобы на что-то повлиять. Слишком далеко, чтобы успокоить Бишопа разговором и попытаться помочь прежде, чем будет применено слишком много силы.

Проклятье!

Кто-то, кто не был Хавьером, ответил после пятого гудка. Я не узнал голос по телефону, так что гаркнул:

— Позови Хавьера. Немедленно!

Возня, вопли, лязг и мат раздавались на линии фоновым шумом. Я знал эти звуки. Команда КНЭР проводила полноценное вторжение в камеру и нейтрализацию. Бишоп ревел так, как я никогда прежде не слышал, его голос срывался и охрип, будто он орал часами, и его голосовые связки уже отказывали.

— Что? — рявкнул Хавьер, перекрикивая хаос.

— Что происходит?

— Это кто, бл*ть?

— Энсон. Что происходит?

— Энсон? Какого хера... Ты не можешь звонить на эту линию! Что с тобой не так...

— Отвечай на чертов вопрос. Какого черта происходит? Почему он ведет себя так?

— Хотелось бы мне знать, бл*ть. Серьезно, я сейчас не могу говорить. Ты не слышишь, какое тут дерьмо творится? Дай мне взять все под контроль. Позвоню тебе попозже, если смогу. Больше не звони на эту линию, придурок. Хочешь, чтоб тебя уволили?

— Подожди...

Но он уже повесил трубку. Я бросил телефон на соседнее сиденье и вжал педаль газа в пол. Шоссе US-69 было заполнено активным трафиком, но я петлял с одной полосы на другую и подрезал людей, отказываясь сбрасывать скорость. Моя голова бурлила вопросами, на которых у меня не было ответов. Что происходит? Почему Бишоп слетел с катушек? Если вызвали КНЭР, дело плохо. Либо он попытался или угрожал попытаться совершить суицид, либо ввязался в ожесточенную стычку с надзирателями при трансфере. Ни то, ни другое не походило на Бишопа. Он не сделал бы такое без причины.

Час спустя я влетел на парковку у Полански, радуясь, что мне не выписали штраф за превышение скорости, и что мне удалось сократить время в дороге. Я выудил из бардачка свое удостоверение и побежал к воротам. Я был не в униформе, но в шкафчике лежала запасная. Чтобы присутствовать на этаже, нужно было надеть униформу, так что я сначала побежал в комнату для персонала и переоделся.

К тому моменту, когда я миновал вторые запираемые ворота в секцию Б, в воздухе витала зловещая тишина. В дневное время в 12 корпусе всегда стоял гомон, отдающийся эхом. Тихо никогда не бывало. Мужчины кричали, спорили, гремели чем-то. Подобная тишина в такое время суток встревожила меня. Это означало, что присутствие КНЭР вселило страх в соседние камеры, и мужчины притихли, чтобы не ввязаться в общий беспорядок.

Я трусцой пробежал расстояние до нижнего уровня, добрался до стальной лестницы в конце и поднялся по ней через две ступеньки за раз. Мои ботинки ударяли по ступеням, и топот, эхом отдававшийся от стен, сообщил всем, что кто-то идет.

В коридоре возле камеры Бишопа было четыре надзирателя. Среди них были Хавьер и Маркс, плюс два оставшихся парня из КНЭРа, все еще одетые в экипировку для подавления бунта и держащие в руках шлемы. Услышав мое приближение, группа развернулась.

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил Хавьер, нахмурившись.

— Что случилось?

Хавьер отошел от группы и положил ладонь на мою грудь, оттесняя меня назад и в сторону от остальных.

— Какого хера? — прошипел он. — Ты не можешь заявляться сюда, когда ты не на смене. Ты чем думаешь, бл*ть?

Игнорируя его, я сердито смотрел вдаль по коридору, противясь руке, которая удерживала меня на месте.

— Дай мне его увидеть.

— Нет.

— Не говори мне «нет», бл*ть, — прорычал я. — Что они с ним сделали?

— Они нейтрализовали его, потому что он слетел с катушек, бл*ть. Он попытался покончить с собой, и когда команда добралась сюда, от успеха его отделяло уже вот столько, — Хавьер свел два пальца, практически прижав их друг к другу.

— Они били его? Навредили ему? Пустили в дело спрей?

— Им пришлось?

— Бл*ть, — прорычал я, оттолкнул Хавьера и хорошенько пнув противоположную стену. Затем еще разок, для гарантии.

— Мы уходим, приятель, — крикнул один из парней из КНЭРа. — Не забудьте подписать те бланки. Мы позаботимся об остальной бумажной работе и убедимся, что его вещи будут отданы на хранение.

— Спасибо, — Хавьер помахал им и подождал, пока они скроются из виду, после чего снова повернулся ко мне лицом.

— Ты не можешь здесь находиться. У тебя будет гора проблем, если кто-то узнает, зачем ты пришел.

— Я не уйду, пока не увижу его. Он не делает такое дерьмо. Должна быть причина.

— Она и была.

Я всмотрелся в лицо Хавьера, дожидаясь, когда он объяснит.

Вздохнув, он потер подбородок и поджал губы, после чего запустил руку в небольшую барсетку на ремне и достал лист бумаги. Тот был сложен, но было видно, что когда-то его скомкали.

Посмотрев на Маркса, Хавьер поколебался, затем толчком прижал бумагу к моей груди.

— Все это произошло сразу после раздачи почты. Вот почему.

Я развернул листок и по возможности расправил мятые участки. Мой взгляд сначала опустился к низу страницы, чтобы узнать, от кого это.

Джален.

Мое сердце подскочило к горлу, и я начал читать сверху.

«Бишоп,

знаю, я последний, с кем ты хочешь общаться, но некому больше передать эти новости. В понедельник, когда я привез бабулю домой после визита к тебе, она пошла в свою комнату, чтобы вздремнуть, как обычно. Долгие поездки в машине и визиты всегда утомляют ее.

Позднее, когда она не встала, я пошел ее проверить. Что-то было не так. Она была бессвязной и несобранной, и она не могла сказать мне, что не так, будто не могла выговорить слова. Я отвез ее в больницу, и там мне сказали, что у нее случился инсульт.

Не знаю, как сказать тебе, но бабуля скончалась утром вторника. Мне жаль. Я не хотел, чтобы ты сидел и ждал ее визита на следующей неделе, а она просто не пришла.

Я позабочусь об ее похоронах и прослежу, чтобы все было сделано надлежащим образом.

Джален».

Моя рука опустилась. Мои пальцы еле удерживали письмо, готовое упасть на пол. Все мое нутро онемело. Внешние звуки приглушились, биение моего же сердца дразнило меня.

— Бл*ть, — прошептал я скорее про себя, нежели Хавьеру. Затем вспышка ярости пробила туман, и я снова с силой пнул ботинком стену, комкая письмо в кулаке и продолжая пинать. — Бл*ть!

— Остынь, — Хавьер положил руку на мое плечо, но я сбросил ее и протаранил мимо него. Мне было плевать, что подумает Маркс. Если ему не нравилось увиденное, он мог уйти.

Маркс заметил мою ярость и решил уйти, скрывшись в коридоре и оставив мою неконтролируемую задницу на попечение Хавьера. Мудрый выбор.

У камеры Бишопа я заглянул в окошко. Крупный мужчина, чьи габариты и манера держаться были такими захватывающими и доминирующими, свернулся комочком на тонком матрасе, прижав ладони к глазам в самой уязвимой позе, что я у него видел.

Мое сердце разрывалось на куски. Единственная женщина, все эти годы помогавшая ему держаться на ногах, балансировавшая его и дававшая причины бороться, умерла. Никакие мои слова это не исправят. Зная его реакцию, хриплые крики, угрозы покончить с собой и даже попытки, я понимал.

Похоже, он спал. Время от времени его крупное тело вздрагивало как от всхлипа, будто он плакал, и его организм до сих пор не справился с остаточными спазмами. Его кожа местами покрылась пятнами, щеки под ладонями были влажными, комбинезон весь перекрутился и неправильно сидел на теле.

В его камере ничего не было. Ни книг, ни принадлежностей для рисования, ничего лишнего.

Его перевели на второй уровень, конфисковали все его вещи.

Я прислонился лбом к холодному укрепленному стеклу и смотрел на него, пока он спал. Желание протянуть руку и утешить его было почти невыносимым. Сейчас он как никогда нуждался в этом. Но его уединенное проживание не позволяло никаких личных прикосновений.

— Иди домой, Энсон. Ты ничего не можешь для него сделать.

Я знал, что Хавьер прав. Я не стал бы будить его. Не тогда, когда его мир разрушился. Может, хотя бы во сне он мог обрести умиротворение.

И все же я не мог заставить себя сдвинуться с места.

— Энсон? — Хавьер попробовал снова.

— Я знаю. Через минутку.

Он вздохнул, но оставил меня в покое.

Я испытал острый момент самоосознания, пока смотрел на Бишопа через окошко. Весь мой жизненный путь проигрывался в моей голове как старое кино, показывая мне каждое правильное и ошибочное решение, приведшее меня к данному моменту. Детство, когда меня воспитывала только мама, школьные годы, изначальное смятение из-за моей гомосексуальной ориентации. Гордость, пришедшая после того, как я решил, что не хочу ограничивать себя из-за мнений и суждений других людей относительно моей ориентации. Гордость, которая заставила меня заявить о своей ориентации на первом курсе колледжа. Первая работа, первая любовь, первый раз, когда мне растоптали сердце. Все ошибки, которые я совершил, и все то, что я попытался исправить.

Даже тот бардак в Ай-Макс, который отправил меня в Техас к Бишопу.

Такое чувство, что будто ведущие силы в моей жизни предначертали мне найти его. Предначертали отдать ему свое сердце, даже зная, что это не безопасное и не мудрое решение.

Такова природа жизни. Она непредсказуема и часто подкидывает сюрпризы, но мы плывем по течению, зная, что идем по этому пути не просто так, и каким-то образом понимая, что в итоге все сложится как надо.

Вот только с Бишопом не было никаких гарантий.

Я покинул 12 корпус, не сказав ни слова Хавьеру. По дороге к джипу я написал парню, работавшему ночные смены в той секции, и умолял его поменяться на одну ночь. Он согласился, и омывшее меня облегчение было осязаемым. Возможно, за этим будут последствия, но я разберусь с ними, когда и если они наступят.

***

Планерка перед сменой включала изложение инцидента с Бишопом — естественно, они ни разу не назвали его по имени. Он был идентификационным номером и номером камеры. Ничего не давало ему ни капли человечности.

Я скрежетал зубами, пока нам пересказывали и объясняли вмешательство КНЭРа, и я прикусил язык, когда они вообще не упомянули причину, по которой он так расстроился. Когда я сменял дневного надзирателя в своей секции, он сказал, что после инцидента Бишоп успокоился, но они пристально следили за ним, чтобы не было признаков желания навредить себе. Хоть камеру и опустошили, заключенные всегда находили способ покончить с собой, если им достаточно сильно этого хотелось. После обеда ему дали успокоительное, и с тех пор он отсыпался.

Дневная смена ушла. Остались мы с Дугом, ночная смена для секций А и Б.

— Я не уверен, что сегодня стоит разделяться. Похоже, за Б21 нужен особый присмотр.

— С ним все будет нормально. Если будут проблемы, я позову на помощь.

Я хотел побыть наедине с Бишопом. Когда он проснется, мне хотелось дать ему знать, что я рядом с ним в любом отношении, которое ему понадобится. Если Дуг будет присутствовать, это помешает.

— Ты уверен?

— Он в отрубе. Сомневаюсь, что он сегодня что-то сделает. Он будет отсыпаться, и если уж на то пошло, устроит веселье утренней смене, когда проснется.

— Ладно. Но давай сверяться почаще. Не геройствуй.

— Отлично. Не буду.

Мы стукнулись кулаками, и Дуг пошел вниз по лестницам, шаги его ботинок стихали по мере удаления.

Чтобы не отвлекаться, я сделал пересчет и проверил других мужчин, прежде чем сосредоточиться на Бишопе. Как и утром, он свернулся калачиком. Он лежал лицом к стене, и единственным признаком жизни было то, как его крупный торс размеренно поднимался и опускался под тонкой тюремной простыней.

Не в силах отвести глаза, я долго стоял у его окна, жалея, что нет возможности что-либо сделать. Не впервые я пытался поставить себя на место Бишопа. Будь я за решетками, в одиночной камере, я не уверен, что прожил бы так долго. Меня пугали мысли о том, что смерть бабушки может сделать с ним в долгосрочной перспективе. Джален официально стал единственным членом его семьи (насколько я знал), и я не был уверен, сумеют ли они когда-нибудь наладить отношения.

Бишоп проспал много часов.

Исполняя свои ночные обязанности, я как будто не мог сбросить окружавшее меня парализующее горе. Моя печаль и боль из-за того, что переживал Бишоп, затмевали мои мысли и высасывали из меня энергию. Мне требовалось вдвое больше времени на переваривание информации и реагирование, а это всегда плохо при работе на этаже.

Я ненавидел ограничения между нами. Я ненавидел то, что не мог поддержать его так, как мне хотелось. Больше всего я ненавидел барьеры между нами, лишавшие его базового человеческого контакта в момент, когда это нужнее всего.

Всю ночь я проверял его. И каждый раз он продолжал спать.

На часах было почти три часа, то есть, сорок пять минут до завтрака, когда я в миллионный раз прошел мимо его окошка и сбился с шага. Всю ночь он лежал одним и тем же неподвижным калачиком. Он находился в похожей позе, но теперь ладонь покоилась на бетонной стене у кровати, и пальцы накрывали нарисованный им портрет его бабушки.

Я помедлил, ожидая еще каких-то признаков, что он не спит.

Минуту спустя эти толстые пальцы шевельнулись, лаская холодный бетон так, как он сделал со смотровым окном в комнате для посещений. Одеяло дернулось от прерывистого вздоха, но я не видел лица, поскольку он накрылся почти полностью.

— Я здесь, — мой голос сорвался, и я знал, что эти два слова прозвучали слишком тихо, чтобы пробиться за дверь. Я попробовал еще раз. — Я здесь.

Его пальцы замерли. Последовала пауза. Он перекатился на спину и опустил одеяло ровно настолько, чтобы я увидел его лицо. Налитые кровью, опухшие глаза встретились с моими... опухшие и от плача, и от перцового спрея. Так много печали и боли смотрело на меня. Моя грудь ныла, меня тянуло к нему.

Я положил ладонь на окно, прислонился лбом к стеклу и лишь биением собственного сердца молил его оставаться сильным ради меня.

— Я здесь, — у меня не было других слов. Больше нечего предложить. «Мне жаль» — это недостаточно.

Мои глаза защипало, и я проглотил ком в горле, моля его присоединиться ко мне у окна, зная, что эта близость нужна ему не меньше, чем мне. Я был таким беспомощным. Бессильным. Терзающимся.

Бишоп накрыл лицо обеими руками и оставался на постели, его грудь поднималась и опускалась. Ему нужно было время. Я ждал. Собравшись с силами, он попытался встать, но остаточное действие седативных препаратов заставляло его дрожать, пока он старался найти опору.

Этот гигант, этот титан источал столько страданий и горя, что все это исходило наружу, и все вокруг невольно это ощущали.

У двери он грузно прислонился к стене. С огромным усилием он поднял дрожащую ладонь и прижал к моей на окне. Наши лбы соприкоснулись единственным возможным способом. Он закрыл глаза, и его подбородок задрожал, прежде чем он стиснул зубы, чтобы прекратить это.

— Я здесь, — повторил я. — Ты не один.

— Я больше так не могу, — горсть слов слетела с его губ сдавленным рыданием, после чего он снова усилием воли взял себя в руки. — Хватит с меня. Пусть теперь убивают меня. Назначьте мне чертову дату и избавьте меня от страданий.

— Прекрати. Ты обещал. Я не позволю тебе уйти без боя.

Он шарахнул кулаком по двери, и я отпрыгнул, пораженный его внезапной вспышкой злости. Он сделал это снова и взревел.

— Нет никакого боя, Энсон. Им плевать на меня. Всегда было плевать. Я уже мертв для них, и я был мертв с момента моего заключения. Мне никогда не победить, ты понимаешь? — он еще раз хлопнул ладонью по двери и отошел, расхаживая туда-сюда и вибрируя всем телом.

Я обернулся через плечо, зная, как далеко разнесется такой грохот.

— Успокойся, иначе им опять придется накачать тебя успокоительным. Хочешь, чтобы опять вызвали команду?

Он резко развернулся и пригвоздил меня безудержной мукой.

— Мне уже плевать. Пусть приходят и избивают меня до покорности, сколько хотят, а я буду бороться, чтобы было еще больнее. Пусть обливают меня спреем, пинают, накачивают любыми наркотиками, какие только найдут. Хватит с меня, ты слышишь? Хватит. Пусть лучше поскорее назначат мне дату, иначе я сделаю это сам.

Мне нужно, чтобы он понизил голос, иначе Дуг точно услышит и прибежит. Пока что вокруг меня было тихо. Из соседних камер несколько раз донеслось «Да заткнись ты, бл*ть».

Думая импульсивно, позволяя ноющей боли в груди победить здравый смысл, я отцепил ключи от ремня и вставил нужный в замок на люке. Бишоп снова расхаживал, слишком терзаясь и не слыша, что я делаю. Он тер ладонями голову и бормотал себе под нос.

Отперев люк, я позвал «Иди сюда», протянув одну руку в маленький проем.

Бишоп замер и посмотрел на предложенную ладонь, после чего наградил меня болезненным, смятенным взглядом.

— Босс, у тебя будут проблемы.

— Мне похер. Сюда иди, — я вложил в свой голос приказной тон и отказывался отступать.

Дыхание Бишопа участилось, когда он приблизился. Как только наши ладони соприкоснулись, из его груди вырвалось очередное рыдание. Он привалился к двери и заскулил, крепче сжимая мою руку. Слезы катились из его глаз и оставляли влажные дорожки на темных щеках.

Я цеплялся за него, лаская большим пальцем ладонь.

— Не сдавайся.

Мы изучали пальцы и ладони друг друга, смакуя даже такую связь и зная, что ничего другого может и не быть. Его руки всегда были теплее моих, чуть грубее на кончиках пальцев и сильнее.

— Это ни к чему не приведет. Только причинит тебе боль в итоге. Я не предназначен для этого мира, и мне недолго здесь осталось. Почему ты не можешь принять это, босс?

— Потому что не могу. И не приму. — «Потому что в моем сердце живут вещи, которые я не могу объяснить, и я отказываюсь оставить их без изучения». — Я знаю, что тебе больно. Я знаю, что все это кажется совершенно безнадежным. Ты любил ее, но я знаю, она не хотела бы, чтобы ты сдавался. Она верила, что ты невиновен. Она каждый день ждала твоего освобождения. Неужели ты просто ляжешь и покоришься, потому что она умерла?

При упоминании его бабушки еще больше слез стекло по лицу Бишопа к подбородку. Он взял мою руку обеими ладонями, и в этом чувствовалась его отчаянная жажда контакта. Он изучал каждый дюйм моей кожи, и его спешка все усиливалась, пока он прикасался ко мне, держал меня.

Бишоп опустился на колени и прижал мою ладонь к своему лицу. Угол наклона был неудобным, так что я присел на корточки так, чтобы все равно видеть в окошко, но иметь некоторую свободу действий. Ладонью я ощущал его влажную щеку и теплу кожу. Дотронулся до его губ кончиками пальцев. Они были потрескавшимися и пересохшими. До его носа. До одного глаза, потом до другого — его ресницы трепетали, когда я задевал их. Затем он наклонил голову и подтолкнул меня провести ладонью по его бритым волосам до затылка. Я запоминал это все.

Закончив свое «путешествие», я положил ладонь обратно на его щеку и приподнял его лицо так, чтобы он посмотрел в окошко.

— Не сдавайся. Позволь мне быть твоей силой. Позволь теперь уже мне быть твоей опорой.

Его ладонь поднялась и накрыла мою руку, сильнее прижимая к его лицу, держа ее там, будто он боялся, что я отпущу.

Мы больше не говорили. Он нуждался в этом утешении, а я отказывался отстраняться. Когда прошло еще какое-то время, Бишоп повернул лицо к моей руке и поцеловал в центр ладони. «Я с тобой», — говорил этот жест.

Я закрыл и запер люк без эксцессов. Бишоп сел на кровать, потому что ноги его уже не держали. Он смотрел на свой рисунок, затерявшись в мыслях.

— Я всегда с нетерпением ждал наших с ней встреч.

— Я знаю.

— Она по-своему поддерживала мою связь с внешним миром. Этими фотографиями. И ее историями.

— Что, если теперь приедет Джален? Ты с ним увидишься?

— Он не приедет.

— А если приедет?

— Не приедет.

Смысла спорить не было, так что я сменил тему.

— Сегодня я виделся с адвокатом. С хорошим. Она готова посмотреть на твое дело свежим взглядом и поискать основания для апелляции. Нормальной апелляции.

Он не ответил, его разум затерялся в прошлом, пока он продолжал изучать набросок на стене.

— Она может согласиться работать за гонорар в случае успеха, если дело окажется надежным.

— Зачем? Если меня отсюда выпустят, это не оплатит ее услуги.

— Если она добьется нового судебного процесса и выиграет его, реабилитировав тебя, то она также может выбить компенсацию. Ошибочное осуждение и заточение почти на двадцать лет дает тебе право на огромный иск. Тебе выплатят много денег, и она это знает. Вот так она и получит гонорар.

— Мне плевать на деньги, или компенсацию, или как ты там это называешь. Я хочу выбраться отсюда.

— Знаю, и возможно, она согласится бороться за тебя. Вытащить тебя. Если она победит, ты будешь свободен.

Бишоп опустил подбородок, перестав смотреть на рисунок, и повернулся лицом ко мне.

— Ты уж прости, босс, но я как-то не радуюсь.

— Я понимаю.

Я достал сложенный бланк согласия из кармана и снова прислушался к Дугу. Вот-вот начнут разносить завтрак, и я знал, что тогда наше время закончится.

Отперев люк, я подозвал Бишопа.

— Мне нужно, чтобы ты это подписал. Это позволит нам обсуждать тебя и твое дело. Она сказала, что если возьмется, то придет встретиться с тобой и все объяснит.

Он вернулся к двери, взял бумагу, просмотрел ее и кивнул.

— У меня больше нет ручки. Они все забрали.

Я нашел ручку на своем ремне и передал ее через дверь. Бишоп подписал бланк и вернул его. Закрыв и заперев люк, я убрал бланк обратно в карман.

— Я знаю, ты стараешься, босс. Я благодарен тебе. Немногие люди готовы пальцем о палец ударить ради кого-то вроде меня.

— Они не знают тебя так, как я.

Легкая улыбка приподняла уголки его рта, но почти так же быстро скрылась.

— Ты заставляешь меня мечтать о вещах, о которых я не имею права мечтать.

— У тебя есть все права мечтать о них. Я сделаю все возможное, чтобы воплотить те мечты в жизнь, но мне нужно, чтобы ты доверился мне и не сдавался.

— Я попробую.

Это лучшее, на что я мог рассчитывать. Я сверился со временем и вздохнул.

— Вот-вот принесут завтрак. Мне надо идти. Как думаешь, сможешь не ввязываться в проблемы?

Он кивнул и окинул взглядом свою пустую камеру.

— Я попробую.

— Хорошо. Я точно не знаю, когда снова тебя увижу. Это не моя смена, но я посмотрю, что можно сделать.