За решеткой

Глава 3

Я заколотил по двери, чтобы привлечь внимание Бишопа, и проигнорировал пот, собравшийся в подмышках.

Бишоп поднял голову, и те обсидиановые глаза как будто осязаемо устремились ко мне и вступили в почти физический контакт.

Я едва не поперхнулся от нервов и порадовался, что мой голос прозвучал авторитетно и скрыл мою реакцию.

— Пора в душ. Раздевайся и передавай свой комбинезон для осмотра.

Хавьер все утро использовал ровно те же фразы, и тем не менее, на этого гигантского мужчину они повлияли иначе. Все остальные заключенные повиновались без вопросов, им почти не терпелось на несколько минут размять ноги вне камеры. Бишоп не отреагировал. Он не пошевелился и не спрыгнул с койки, чтобы выполнить мой приказ. Вместо этого он продолжил сидеть, и его сосредоточенность на моем лице завораживала.

Он не моргал.

Он не шевелился.

В этих глазах таился целый мир загадок. Они смотрели ровно, приковывали внимание капелькой опасности на поверхности и немалым количеством уклончивости, скрывавшей истинную натуру Бишопа. Вызванные этим эмоции были противоречивыми, и я не мог решить, то ли Бишоп представлял собой опасность, то ли его неправильно понимали. Всегда безопаснее было склоняться в сторону осторожности. Эти мужчины являлись худшими жестокими преступниками.

— Пошевеливайся, Бишоп, — сказал Хавьер, когда этот пристальный взгляд не прекратился. — Не чини Энсону проблемы в его первый день на работе.

Взгляд Бишопа скользнул к Хавьеру в другом окошке. Казалось, он с полминуты обдумывал приказ, после чего его сфокусированное как лазер внимание вернулось ко мне. Не спеша, двигаясь медленно и размеренно, Бишоп закрыл книгу, которую читал, и положил ее на матрас. Он свесил ноги на пол и встал.

Я не ошибался. В этом мужчине с легкостью было два метра роста, и сама аура вокруг его огромного тела заставила меня попятиться на шаг вопреки стальной двери, разделявшей нас.

Взгляд Бишопа пронизывал меня, пока он подхватил что-то с пола и поднял, позволяя вещи свисать с его огромного кулака. Это был его комбинезон.

Хавьер отпер люк и открыл его, когда Бишоп пересек небольшое расстояние до двери. Пока он проталкивал туда материал, его внимание не отрывалось от моего лица. Я не отступлю. Я не дам ему ответа и не покажу, что он меня запугал. Несомненно, он этого и хотел. Заставить меня сомневаться в себе или внушить страх.

Я не сдавал позиций.

Хавьер схватил комбинезон, и пока он осматривал его, я продолжал следить за Бишопом, который отступил к центру камеры. Он закинул длинные руки за голову и стянул свою потрепанную белую футболку, бросив ее на кровать рядом с книгой. Затем он снял черные спортивные штаны и бросил их в ту же кучу. В последнюю очередь он снял нижнее белье.

Он стоял голышом, устрашающая обсидиановая статуя посреди камеры.

Все то время, что я работал тюремным надзирателем, нагота меня не смущала. Раздевать заключенных для обыска — это распространенная практика. Менее распространенная в Ай-Макс, но все равно не неслыханная. Это часть работы. Рутина. Нечто бесстрастное. Если работаешь в тюрьме, значит, ты как врач или медсестра время от времени видишь голые тела. И если видел одно, то как будто видел их всех. У них бывали разные размеры, формы и цвета. Но голый мужчина по сути — это голый мужчина. Ничего такого.

Бишоп не был просто голым мужчиной.

Мой язык прилип к небу, и я не мог больше выдерживать его взгляд, хотя ранее мысленно отчитал себя. Это уже слишком. Бишоп был высоким и подтянутым, очертания его тела напоминали, что он использовал ту штангу в комнате досуга и наверняка несколько раз за день опускался на пол, выполняя по сто с лишним отжиманий и качая пресс.

Его кожа была подтянутой и гладкой как сатин. На внутренней стороне левого предплечья виднелись следы шрама, но он был старым и побледнел с годами. Он был почти невидимым. Не считая черных волос в паху вокруг гениталий, его тело было лишено волосяного покрова. Темная карта совершенства, которую мои глаза непроизвольно изучали.

Невозможно было не заметить внушительный член Бишопа, который был длинным и толстым, вяло свисая между его бедер. Когда после этого затянувшегося и непрофессионального осмотра я поднял взгляд и отвел его в сторону, тепло прилило к моим щекам. Я переступил с ноги на ногу и сжал в кулаках ткань своих брюк, стараясь взять себя в руки.

— Руки вверх. Широко разведи пальцы, — прокаркал я, стараясь скрыть то, что меня выбило из колеи. — Медленно повернись по кругу.

Я чувствовал на себе жар взгляда Бишопа, пока он поворачивался и оказался лицом к стене. Мое сердце чуточку успокоилось, когда эти темные глаза больше не впивались в мою душу. Без дополнительной просьбы Бишоп продолжил процедуру досмотра, позволяя нам взглянуть на все части его огромного тела.

Когда он снова повернулся лицом, та нервозность вернулась. Я не отвернулся только потому, что такое не дозволялось. Мы убедились, что во рту у него ничего нет, затем Хавьер передал его комбинезон. Бишоп оделся, и пришла пора выпустить его.

Я снял наручники со своего пояса.

— Повернись и встань спиной к двери. Просунь руки в окошко.

Бишоп еще на долю секунды удерживал мой взгляд, затем подчинился. Как только его руки показались в окошке, я быстро застегнул наручники на его запястьях, но все равно заметил жар, исходивший от его кожи, и просто размер его пальцев и ладоней. Такие руки легко пересилят мужчину вроде меня, если я не буду осторожен, а пальцы достаточно длинны, чтобы обхватить хрупкую шею и без труда отнять жизнь.

Может, это уже случалось?

Я сглотнул ком в горле, когда Бишоп отошел обратно к центру камеры со скованными за спиной руками.

Худшее, что мог сделать тюремный надзиратель — это расслабиться или позволить воображению взять верх. Такого никогда не случалось прежде, и я оказался потрясен до такой степени, что едва ли мог это скрывать.

— Давай отпирай дверь, чтобы мы могли его выпустить, — сказал Хавьер.

Я выполнил все те шаги, что делали Хавьер и Мэйсон.

Бишоп вышел из камеры, пятясь, и мы прижали его лицом к стене. Он без проблем приподнял одну ногу, затем вторую, чтобы я надел ножные оковы.

Я взял его под правую руку, Хавьер под левую, и мы молча пошли к душевым. Всю дорогу я говорил себе не пугаться размером Бишопа. Я напоминал себе, что мы контролируем ситуацию, и преимущество на нашей стороне. Каждый шаг процедуры внедрен для нашей безопасности.

Ничего не случится. Но даже если случится, я обучен и подготовлен.

Всю дорогу я остро осознавал его вес и жар, исходивший от его тела, привносивший ко мне его уникальный запах. Все это время мое сердце бешено стучало.

Ничего не случилось.

Мы без проблем завели Бишопа в душевую кабинку, и как только люк снова оказался заперт, я встал и уставился на огромную стальную дверь в душевую кабинку. Я услышал, как внутри полилась вода, и увидел, как Бишоп снимает комбинезон. Я отошел, но как будто не мог заставить себя последовать за Хавьером, который уже ушел на несколько шагов вперед.

— Что такое, Миллер?

Я отбросил нервирующие ощущения и отвернулся от душевой. Нагнав Хавьера, я помедлил и обернулся.

— Что он сделал? За что его посадили сюда?

По большей части надзиратели не утруждали себя знаниями о том, за что этих мужчин посадили за решетку. Нам не вручали досье о преступлениях этих мужчин, потому что это не имело значения. Мы не присяжные и не судьи. Нам надо было знать одно — что они опасны, и надо быть осторожными.

Хавьер вскинул бровь и проследил за моим взглядом.

— Без понятия, если честно. Я не утруждался копать под него. Некоторые парни делятся своими историями, если спросишь, но не Бишоп. Он редко с кем-то говорит. В основном только с его бабушкой, когда она его навещает.

Я тоже раньше никогда не интересовался преступлениями своих подопечных. Мне никогда не было любопытно, и я всегда верил, что меньше знаешь, крепче спишь. Правда вызывала кошмары. Если у кого-то возникал интерес, то выяснить причину их ареста было довольно просто. Часто заключенные любили рассказывать свои истории вместе с тем, как их ошибочно осудили.

Они всегда были невиновными.

Если их послушать, то можно заподозрить, что наша система правосудия совершенно сломана с таким-то количеством ошибок.

— Все хорошо? — Хавьер уловил мою встревоженность.

Я расправил плечи и выпрямился, изо всех сил стараясь сбросить странные ощущения, вызванные присутствием Бишопа.

— Ага. Я в норме. Просто он... производит странное впечатление, понимаешь? Я не знаю, как это описать.

Хавьер усмехнулся и хлопнул меня по плечу.

— Таков этот Бишоп. Его молчание действует на нервы. Это в какой-то момент случалось со всеми нами. Думаю, ему нравится заставлять всех нервничать. Ты привыкнешь. Говорю тебе, этот мужчина никогда не озвучивал угроз и не пытался нападать на надзирателей за все то время, что он здесь провел. Неприятности у него бывают только тогда, когда он отказывается подчиняться с вещами вроде рисунков на стенах или не уходит из комнаты посещений после визита его бабушки, и то такое случалось всего раз.

Я переварил это и попытался увязать с образом мужчины, которого я проводил в душевые.

— Давно он здесь сидит?

Хавьер присвистнул и покачал головой.

— Не знаю. Могу сказать, что больше десяти лет, поскольку он был здесь дольше, чем я, но я не знаю, насколько именно дольше.

Больше десяти лет — это само по себе целая жизнь. Мне хотелось задать вопросы вроде «Сколько ему лет?», «Как он ведет себя с бабушкой?», «Кто-нибудь еще навещает его?», «Он на всех так смотрит своими темными глазами, или только на новеньких, или только на меня одного?».

Но я знал, что не стоит лезть. Бишоп — всего лишь еще один заключенный. Он Б21. Чем больше я знаю, чем хуже мне будет. Лучше не будить спящую собаку и не беспокоиться из-за мужчины, чья манера держаться выбила меня из колеи впервые за всю мою карьеру. А в Ай-Максе я видел весьма жутких и откровенно ужасающих индивидов.

Я списал это на нервозность из-за первого дня на новом месте и последовал за Хавьером.

На протяжении остальной смены я не позволял себе заморачиваться из-за той тревожной реакции на Бишопа. Когда пришло время вернуть его в камеру, я оставался отстраненным и отказывался встречаться глазами с его пронизывающим взглядом. Как и заметил Хавьер, он был послушным и не поднимал шума.

Однако, как только он оказался в своей камере, а мы с Хавьером перешли к следующей задаче в списке дел, волоски на моей шее встали дыбом. Мне не нужно было смотреть, чтобы знать, что Бишоп наблюдает за мной через маленькое окошко в двери камеры.

Хавьер ознакомил меня со всеми стандартными ежедневными процедурами. Как вызывать команду для трансфера, когда заключенному надо выйти для посещения или встречи с адвокатом. Каков протокол для сопровождения священника или медсестры в отсеке. Как доставлять обеды, пересчитывать заключенных, докладывать об этом каждый час, и как в конце смены должным образом делать записи и документировать инциденты.

Рей поговорил со мной за обедом и объяснил, что мне предстоит еще один день поработать бок о бок с Хавьером, после чего меня внесут в расписание смен.

Это был полноценный рабочий день, и многое надо было переварить. Когда я добрался до своего джипа, было уже три часа дня, и жара стояла под тридцать градусов. После работы в изолированном здании с кондиционируемым воздухом было очень жарко. Пот стекал по моей спине и капал с висков, пока я возился с ключами и отпирал дверцу. Я не скучал по холодной погоде родного штата, но начинал гадать, каким же будет летом, если днем в мае уже так жарко.

Мне не терпелось попасть домой и надеть что-то попрохладнее.

Затем я вспомнил, что в новом доме меня ждет куча коробок. Прошлой ночью я приехал намного позже, чем ожидал, и разобрал вещи ровно настолько, чтобы найти простыню для матраса и одежду для работы. Вот и все.

Я ехал домой к катастрофе и сомневался, что у меня остались силы с этим разбираться.

Я позволил двигателю работать на холостом ходу и взял телефон, чтобы поискать, где тут можно купить пива. Я заметил еще два пропущенных от матери подряд, оба примерно в полдень. Сделав мысленную пометку позвонить ей, пока она не объявила меня пропавшим без вести, я настроил GPS на адрес алкогольного магазина и тронул джип с места.

Выехав с парковки, я напоследок глянул в зеркало заднего вида на высокие бетонные стены моего нового места работы. При свете дня здание выглядело менее устрашающим и зловещим, но я знал, что находилось за этими высокими заборами с колючей проволокой. Я виделся с мужчинами за охраняемыми дверьми и решетками. Я побывал в логове зверя, как выразился Рей.

Тюрьма Полански была устрашающей и зловещей. Солнечный свет и голубое небо, зеленые поля и пение птиц — это все иллюзия. Это рисовало красивую картинку, пытаясь замаскировать правду. Но я-то знал. По мере удаления от тюрьмы меня накрыло чувством облегчения. Отступило давление, которое прессовало мою грудь весь день, хотя я того как будто не замечал.

Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, надув щеки.

День был долгим. Не говоря уж о стрессе нескольких недель и месяцев перед переездом. Пора обустраивать новую жизнь.

Начинать с начала.

***

Стоя посреди гостиной в спортивных штанах и старой футболке, затерявшись среди дюжин коробок, я открыл пиво и пытался решить, с чего начать. Сотрудники компании, перевезшей вещи, выгрузили все в гостиную. Они опаздывали, и я не хотел оплачивать дополнительное время, в которое они могли бы рассортировать, что куда относится.

Кроме того, я вчера впервые вошел в этот дом и все равно не знал, что куда разложить и поставить.

Глядя на коробки, поставленные в три ряда у дальней стены, по шесть-семь штук в высоту, я обратил внимание на отсутствие нормальной отделки у оконных рам и облезшую краску. Паркет отчаянно нуждался в том, чтобы его отшлифовали и покрыли лаком, а плесневелый запах в воздухе говорил мне о том, что где-то расползается плесень.

Я напомнил себе, что этот дом — проект в процессе работы. В объявлении это значилось как «бюджетное начальное жилье с харизмой и характером». Приложенные фотографии слегка привирали. Характер и харизма — это вычурный способ сказать, что дом потрепанный и разваливается на куски. Ну, он хотя бы дешевый. Предыдущие владельцы согласились на первое же мое предложение, а я сильно занизил цену, так что не мог жаловаться.

Я вылакал половину пива и поставил на коробку с пометкой «Кухня». Я ни за что не успею разобрать достаточно вещей к ужину, чтобы приготовить еду, так что сегодня придется заказать что-то с доставкой. Я оставил коробки на прежнем месте и направился к стопке с пометкой «Спальня»,

Мне пришлось десять раз подняться по скрипучей деревянной лестнице, чтобы перенести все коробки. К тому времени, когда можно было приступить к сборке кровати, я уже весь вспотел и допивал третью бутылку пива. Сняв футболку, я взял две детали основания кровати и взвалил их на плечо, затем стал подниматься по лестнице. Далее последовал комод (без ящиков, а то неудобно) и два больших книжных шкафа, которые было бы намного проще передвинуть с чьей-то помощью. К сожалению, я никого не знал в городе и некому было позвонить. Так что я сделал все сам.

Еще через час моя кровать была собрана, комод заполнился одеждой, а несколько коробок с любимыми книгами в твердых переплетах были аккуратно расставлены в книжных шкафах. Это все, что я мог сделать за день. Мое тело протестовало против последних нескольких подъемов по лестницам, а желудок уже урчал.

Я заказал доставку пиццы и принял холодный душ, пока ее еще не доставили. Мои мышцы ныли, я ужасно устал. Мне нужно хорошо покушать, почитать хорошую книгу и лечь в постель, чтобы отоспаться перед работой завтра утром. Время было довольно позднее, и подъем в пять утра вовсе не радовал.

Я поел пиццу из коробки, не пытаясь найти тарелки в хаосе на первом этаже. И поскольку моя спальня была единственной хоть сколько-нибудь обустроенной комнатой, там я и ужинал, прямо посреди кровати. Единственным, кто мог жаловаться из-за крошек в постели, был я сам.

Устроившись рядом с коробкой пиццы, я листал потрепанную копию «1984» Джорджа Оруэлла. Я читал ее столько раз, что многие куски знал наизусть. Страницы кое-где истерлись и обтрепались. Корешок настолько погнулся, что сложно было прочесть название, но эта книга была любимой.

Я слишком вымотался, чтобы начинать новую книгу, так что взял старое и любимое, чтобы немного почитать за едой. Что-то настолько знакомое, чтобы не приходилось сильно размышлять.

Надо мной часто посмеивались из-за моей своеобразной коллекции книг. В отличие от многих людей у меня не было любимого жанра или автора, я просто читал все, что попадало мне в руки. Криминальная документалистика, ужасы, фэнтези, мистика, научная фантастика, историческая проза, классическая литература, поэзия — я обожал все.

Мы с мамой жили не при деньгах, так что моим лучшим источником развлечения в детстве были еженедельные поездки в местную библиотеку. Там я впервые познал настоящие приключения. Может, мы не могли позволить себе ездить в отпуск как другие семьи, но мне казалось, будто через художественную литературу я прожил тысячу жизней и посетил тысячу мест. По моему мнению, Дисней не мог тягаться с «Островом сокровищ».

Слопав третий кусок пиццы до самой корочки, я перевернул страницу, и тут телефон завибрировал на кровати возле меня. На экране появилось улыбающееся лицо моей матери.

— Черт, — я забыл перезвонить ей.

Я бросил корочку от пиццы в коробку и вытер масляные пальцы салфеткой, затем схватил телефон.

— Привет, мам.

— Ну, хорошо, что в этот раз ты решил ответить. Ибо после этого я позвонила бы шерифу и сообщила, что мой сын пропал. Я думала, ты умер где-нибудь в канаве на обочине дороги между Мичиганом и Техасом. Ты пытаешься наградить свою пожилую мать сердечным приступом?

От звуков ее голоса в моей груди расцвело тепло, и я улыбнулся.

— Нет. Прости. Вчера я добрался сюда очень поздно и не хотел будить тебя. А потом мне пришлось выйти на работу еще до шести утра. Когда ты звонила, я был на работе.

— А тремя днями ранее? Я не слышала от тебя новостей с тех пор, как ты отъехал от моего дома субботним утром. Хватило бы и смс-ки. Просто дал бы знать, что тебя не похитили и не убили. Ты же знаешь, что я волнуюсь.

— Прости. Все было так хаотично. У меня голова кругом идет.

Она вздохнула, и ее голос смягчился, когда она продолжила.

— Знаю. Хотела бы я, чтобы ты получше все обдумал, прежде чем вскакивать и бежать. Как ты? Как новый дом?

Я окинул взглядом спальню, подметив тусклые бежевые стены, отчаянно нуждавшиеся в покраске, а также толстый слой грязи на окне без штор, отчего стекло казалось мутным.

— Это... не совсем то, на что я надеялся. Дом. Над ним надо поработать, но я этим займусь. Это поможет мне занять себя после работы. Будет на чем сосредоточиться.

— А работа?

В ее голосе звучала настороженность. Ей не нравилось, что я устроился на вакансию в камере смертников, и неважно, что это было на другом конце страны.

— Неплохо. Больше охранных мер, о чем я и так догадался. Больше деталей и процедур при взаимодействии с заключенными, но ничего страшного. Думаю, здесь мне будет хорошо. Парень, который сегодня вводил меня в курс дела, был неплохим.

— Энсон...

— Мама, это безопасно. Я в порядке.

— Ты и про Ай-Макс так говорил, и посмотри, что случилось. Энсон, те мужчины сидели не в камере смертников.

— Это не одно и то же. Честное слово. Этим парням не дается свободы. Их всюду сопровождают в наручниках.

— Потому что они в десять раз опаснее.

— Мама, это моя работа. Мы это обсуждали. То, что случилось в Ай-Максе... Мне не повезло. Этого вообще не должно было случиться. Я выучил урок и двигаюсь дальше. Я не позволю этому помешать мне заниматься тем, что мне нравится.

На другом конце линии раздался тяжелый вздох.

— Я волнуюсь за тебя.

— Знаю, но я большой мальчик, и этим я зарабатываю себе на жизнь. Эти парни меня не пугают. Хоть смертники, хоть нет, я знаю, что делаю.

Перед моим мысленным взором промелькнули темные глаза Бишопа. И то, как они пронзали меня и проникали внутрь. Скорее всего, он пытался внушить страх, и это сработало, но я ни за что не скажу своей матери, что заключенный испугал меня в первый же день.

— Мне ненавистно то, как ты далеко. Я буду скучать по нашим субботним обедам.

— Знаю. Но мы можем придумать новую традицию. Как насчет субботних утренних разговоров или типа того? Я могу научить тебя пользоваться скайпом. Я буду приезжать как можно чаще, когда устроюсь на новом месте, ладно? Мне нужно было это сделать, мам. Мне надо было уехать.

— Знаю, — ее голос прозвучал слабо.

Мы всю жизнь жили вдвоем. Я никогда не знал своего отца. Он бросил нас задолго до моего рождения и не возвращался.

— Я позвоню тебе на этих выходных, ладно? На неделе я буду занят работой и распаковкой вещей. Я не хочу обещать позвонить и забывать об этом.

— В субботу будет нормально.

— Примерно в десять?

— Идеально.

— Люблю тебя, мам.

— Пожалуйста, будь осторожен.

— Буду.

— Я тоже люблю тебя.

Мы завершили вызов, и я прислонился головой к стене, закрыв глаза. Худшей частью моей кардинальной перемены в жизни было то, что мама осталась далеко. Никакие мольбы не уговорили ее переехать со мной. Мичиган был ее домом, и она хотела остаться там.

Закончив с ужином, я отнес коробку пиццы на кухню и сунул в холодильник. Затем запер дом, проверил все двери и окна. Вернувшись в постель, я полистал книгу, раздумывая, то ли мне хотелось еще почитать, то ли пора выключить свет. Я устал, но голова шла кругом от остаточных впечатлений этого дня.

Мои мысли вернулись к работе, и я гадал, что принесет завтрашний день. Я подумал о Джеффе и его сардонической улыбке, его легких подколах и расслабленной манере поведения. О том, как он дразнился и называл меня белым мальчиком. В его тоне слышался дух товарищества, будто он просто пытался подружиться. Это было таким расслабляющим.

И неправильным.

Он преступник. Большинство смертников сидело там за убийства с отягчающими обстоятельствами. И он тоже.

И Бишоп тоже.

Я не впервые задался вопросом, какое преступление совершил Бишоп. Что-то в нем брало меня за душу, и я не мог отбросить это чувство. Может, если я узнаю о нем побольше, то аура загадочности исчезнет, и это поможет мне успокоиться. Иногда знание — это сила. Даже если это знание показывало тебе злобную правду чьей-то натуры. Если я узнаю секреты Бишопа, то эти взгляды, которые он на меня бросал, обретут смысл. Может, они не будут так преследовать меня.

А может, станет только хуже.

Мой ноутбук был где-то в коробках внизу, так что я схватил телефон и уже печатал запрос в гугле, ища список заключенных в тюрьме Полански, но тут осознал, что делаю.

Мои пальцы замерли над экраном.

Слишком интересоваться судьбой заключенных — плохая идея. Это правило №1. Я это знал. Соблюдать профессиональную дистанцию. Некоторым надзирателям нравилось знать жутковатые истории заключенных, но я никогда не был из их числа. Зачем я делаю это теперь? Тяга узнать больше о Бишопе нервировала.

Вместо того чтобы проваливаться в кроличью нору, я отодвинул телефон и пошел в ванну, чтобы приготовиться ко сну.

— Довольно, — сказал я себе, выдавливая зубную пасту на щетку. — Пусть работа остается на работе.