За решеткой

Глава 19

Я сидел за столом в комнате для персонала, постукивая ногой и барабаня пальцами по своему бедру. Все внутри меня нервно тряслось. Сегодня утром Рей прислал сообщение и сказал подождать его здесь. На этой неделе я работал в смену после обеда и приехал раньше, чем он просил, чтобы взять себя в руки. Хреновая идея. Теперь я переживал еще сильнее, чем когда расхаживал туда-сюда по дому.

В своей голове я придумывал худшие сценарии, и реальность пугала меня. Могли ли меня отстранить? Уволить? Сделать официальный выговор? Я понятия не имел. Поднимут ли они записи моих прошлых смен, чтобы посмотреть, что я делал, пока работал в секции Бишопа? Они увидят те несколько раз, когда я открывал его люк лишь ради физического контакта и успокоения?

— Миллер, — голос Рея от двери застал меня врасплох, и я подскочил, одергивая униформу и готовясь к нашему разговору.

— Привет.

Он показал на дверь.

— Пошли.

Его лицо было непроницаемым. Я последовал за ним по лабиринту коридоров до его кабинета и сел, как только дверь за нами закрылась. Рей садиться не стал. Он пристроился на углу своего стола и вытянул ноги, скрещивая руки на груди.

— Ты знаешь, почему я попросил тебя прийти?

Мне изобразить неведение или сказать правду? Как много он знал или подозревал?

— У меня есть свои догадки.

— Не хочешь поделиться?

— Полагаю, это связано с моими повторяющимися визитами к заключенному.

— Верно. Есть два пути. Ты расскажешь мне все, что происходит, ничего не скрывая, или же я использую свою рабочую теорию и доказательства и буду действовать с опорой на это. Что выбираем?

Мой бок заныл. Запульсировал. Я потер старый шрам, не в силах сдержаться. Рей уже в курсе, что я гей. Я не знал, как сильно правда навредит моей карьере, но его предположения могли оказаться катастрофическими в сравнении с правдой.

— Энсон.

— Я расскажу сам.

— Хорошо. Приступай.

— Я…

С чего мне вообще начать?

— У меня завязалась дружба с Бишопом Ндиайе. Больше, чем дружба. У меня... сильные чувства к нему, и полагаю, что эти чувства взаимны. В те разы, что я работал в его ряду, мы общались и рассказывали о своей жизни. Мы сблизились.

— И он — причина, по которой ты менялся сменами несколько месяцев назад?

— Да, сэр.

— А визиты?

Я смотрел на свои руки и старался не ерзать.

— Потому что я перестал меняться сменами, как вы посоветовали, и мы мало виделись. Сейчас он на втором уровне ограничений, как вы знаете. Он в депрессии, и я подумал, что могу подбодрить его визитом. Его бабушка, единственная, кто приходил к нему помимо адвоката, скончалась. Ему одиноко, — я посмотрел на Рея. — Я нигде не видел упоминания, что надзирателям нельзя навещать заключенных.

Рей поджал губы.

— Ты ставишь меня в очень сложное положение. Я беспокоюсь о безопасности других моих надзирателей, о тебе и о том, что решения, принимаемые тобой при исполнении, могут исказиться из-за чувств к этому мужчине. Заключенному.

— Я не позволяю этому влиять на свою работу.

Это ложь. Такое случалось.

— И если я решу пересмотреть записи твоих смен в той секции, я увижу надзирателя, исполняющего свои обязательства без предвзятости и нарушения правил?

Черт. Он уже это сделал?

Моя задержка с ответом оказалась необходимым ему доказательством. Он кивнул, словно я признался в своих грехах, затем провел рукой по подбородку.

— Каковы твои дальнейшие намерения в отношении этого заключенного? Какова твоя конечная цель? К чему это идет, по-твоему? У него ведь не просто пожизненное, Энсон. Он в отсеке смертников.

— Знаю. За него борется новый адвокат, — ну, или будет бороться, когда мы с Джаленом найдем деньги. — Я верю, что он невиновен, и надеюсь, что она сможет исправить ситуацию и дать ему шанс в жизни.

— Ты же понимаешь, насколько это маловероятно? Люди не так-то часто выходят из камеры смертников.

— Знаю.

— Так откуда эта тяга к нему? Зачем? Разве в жизни не хватает других кандидатов? Я не гей, но точно знаю, что у тебя есть и другие варианты. Почему он?

— Не знаю. Мы похожи. Мы ладим. Разговаривать с ним легко и комфортно. Может, ничего другого никогда и не будет. Я соглашусь на то, что могу получить.

Рей оттолкнулся от стола и обошел его, сев на стул и закинув лодыжку на колено.

— Это подводит меня ко второму поводу для опасений. Среди моих надзирателей ходят слухи. Мне надо их как-то пресечь. Боюсь, они скоро придут к выводу, и твоя ориентация окажется в самом разгаре этого бардака, — он поднял ладонь в успокаивающем жесте. — Опять-таки, твоя личная жизнь — твое личное дело, и я не осуждаю тебя за выбор партнеров. Не мое это дело. Однако, как ты видел ранее, если такая информация всплывает в тюрьме строгого режима, это угрожает твоей безопасности. Мы можем быть какими угодно понимающими и инклюзивными. Я могу отчитывать надзирателей, которые будут иметь что-то против или начнут дискриминировать тебя, но я ни хрена не смогу сделать, если заключенный решит вырваться и побить тебя или вонзить тебе еще один нож в почку. У нас куча мер в безопасности, но и в Ай-Максе они тоже были, и ты знаешь исход.

— Знаю.

— Так что мне делать?

Я покачал головой. Я понятия не имел, поскольку любое решение сократит мое время с Бишопом, а мысль о разлуке с ним причиняла слишком сильную боль.

Рей опустил обе ноги на пол и подвинулся ближе к столу.

— У тебя больше не будет смен в его секции, и тебе самому запрещено брать смены в его секции. Я официально запрещаю тебе работать с ним, ты меня понял?

Мое сердце ухнуло в пятки.

— Так что пока ты и этот заключенный состоите в неком подобии каких бы то ни было отношений, я не могу позволить тебе работать с ним.

Я открыл рот, чтобы возразить, но Рей поднял палец, затыкая меня.

— Однако твое личное время — это твое личное время. Ты прав, нет правил, запрещающих тебе навещать заключенного. Так что ты вправе развивать какие угодно отношения в твое личное время. С точки зрения других надзирателей вы пока что друзья. Предлагаю соблюдать осторожность во время визитов. Слухи могут навредить твоему благополучию.

Я разрывался на куски. Отчасти я знал, что он дает мне поблажку, и все могло пойти намного хуже, но это ранило. Это причиняло боль в сердце и в глубине моей души.

— Я понимаю.

— И Энсон?

Я встретился с его ожесточенным взглядом.

— Если я когда-нибудь найду тебя в его секции или услышу об этом, будут дисциплинарные последствия.

— Да, сэр.

Меня отпустили, и я побрел в комнату для персонала, чувствуя, как нутро скручивает узлом. У Бишопа оставалось еще несколько недель до снятия ограничений. С декабря я мог навещать его раз в неделю по два часа. А до тех пор придется соблюдать ограничение — два сокращенных визита в месяц, всего по часу.

Поскольку Рей сказал, что мое время — это мое личное дело, я решил, что ничто не мешает мне чаще писать ему или посылать книги, когда он сможет их получать.

Я стану своего рода «тюремным супругом». Всем прекрасно известно, что некоторые женщины писали заключенным мужчинам и искали контакта с ними, поскольку их завораживала опасная сторона их характера. Они питали нездоровое увлечение или даже влюблялись в этих мужчин.

Вот кем я стал? Хавьер прав?

Вот только я знал, что Бишоп не опасен.

Он невиновен. Я готов был поспорить на свою жизнь.

***

Новые условия оказались не самыми ужасными. Наступил декабрь, с Бишопа сняли ограничения. Мы виделись еженедельно, я каждый раз приносил фотографии, как это раньше делала его бабушка. Мы болтали обо всем и ни о чем. Он чаще улыбался и делился тем, с каким нетерпением он ждал моего визита каждую неделю.

Хавьер докладывал, что в период между нашими визитами Бишопу также лучше. Хавьер был моими глазами внутри. Я не мог находиться в той секции, но он держал меня в курсе.

— Вчера мне написал твой брат. Что бы там ни творилось со страховкой, все решилось. Он организовал, чтобы твою долю денег перечислили на отдельный счет, а не к твоим тюремным активам. Если сделать так, то большую часть заберут. Джален — совладелец счета, и он решит вопрос с банком, чтобы аванс перечислили адвокату. Там оказалась полная сумма. Наверное, мне придется принести тебе бумаги или какое-то одобрение на снятие средств, но я об этом позабочусь.

Бишоп слушал, переваривая детали. Я держал его в курсе происходящего. Когда он возразил против того, чтобы я вносил половину аванса, мы спорили. Как оказалось, мне и не придется. Последние недели я откладывал деньги и набрал неплохую сумму, но теперь ее можно оставить как подушку безопасности.

— Так что будет, когда она получит деньги?

— Тогда она начнет готовить апелляцию. Все будет железобетонно. Она проследит, чтобы ее точно не отклонили.

Он кивнул.

— Ладно.

— Она сказала, что потребуется время. Будь терпелив.

— У меня в принципе нет ничего, кроме времени, босс, — я выгнул бровь, и он улыбнулся, поправившись: — Энсон.

Ему сложно было избавиться от этой привычки. Я поддразнивал его и поправлял, но по правде говоря, не возражал против прозвища. Это была наша фишка. Он не считал меня кем-то высокопоставленным или начальником для него, и это лишь ласковое обращение, прижившееся между нами.

— Как Джален? — спросил он, изучая свои ладони.

— Похоже, он приходит в себя. После смерти близкого о многом надо позаботиться.

— Он один? У него есть девушка или еще кто-то, на кого можно положиться?

Я закусил нижнюю губу, колеблясь.

— Его поддерживают. Было бы здорово, если бы у него была еще и семья.

Бишоп покачал головой, отвергая эту идею так же быстро, как я ее предложил. Каждый раз. Он был настроен непреклонно. Хотелось бы мне знать, почему. Эти два брата как никогда нуждались друг в друге, но оба не соглашались на контакт.

— Ты принес еще фотографии пиццы? — спросил Бишоп.

Я улыбнулся и открыл принесенный пакетик.

— В этот раз без пиццы, но я выходил вечером на пробежку, и весь город сиял рождественскими огнями, так что я сфотографировал это. Подумал, что ты бы хотел увидеть праздничное веселье.

Я показывал ему фотографии Рождества в маленьком городке Оналаска. Фонари, обернутые гирляндами, венки на входных дверях, витрины магазинов с великолепными зимними декорациями. В этом году я решил поставить елку в своем доме, чего никогда не делал, будучи холостым. Я сделал это для Бишопа, чтобы принести ему частицу Рождества и показать, какой может быть жизнь, если он выйдет на свободу.

Его глаза словно остекленели, пока я по одному прикладывал снимки к плексигласовому окну. Он дотрагивался до них, запоминал. Он говорил, что рисовал наброски на стенах, как делал это с фотографиями, которые приносила ему бабушка.

Закончив с дюжиной снимков, я положил их обратно в пакетик и посмотрел на Бишопа через окно. Наш магнетизм был как никогда силен. Тяге сложно было сопротивляться. Но пока нам надо быть осторожными. В комнате не было надзирателей, но они в любой момент могли заглянуть в окошко со стороны Бишопа. Это было уединение, но в то же время нет.

Бишоп положил ладонь на стекло и прошептал в трубку.

— Я хочу дотронуться до тебя. Я скучаю по этой связи.

Не в силах отказать ему, я накрыл его ладонь своей.

— Я тоже.

— Я думаю о тебе каждую ночь, когда закрываю глаза. Я перечитываю твои письма снова и снова. На них остался твой слабый запах. Ты это знал? Я выгляжу нелепо, потому что нюхаю их и закрываю глаза, притворяясь, что ты рядом. Притворяясь, что ты сидишь на постели рядом со мной.

В моем горле встал ком, глаза защипало.

— Ты бы хотел этого? Лежать в одной постели со мной?

— Больше всего на свете.

— Я тоже.

— Могу я кое в чем тебе признаться?

— Ты можешь сказать мне что угодно.

Он наклонился ближе к окну, хотя в нашей ситуации это не имело значения. Его голос оставался низким и тихим.

— Я мечтаю поцеловать тебя. Ощутить твой вкус. Лечь с тобой так, как это бывает между двумя мужчинами.

По моей коже побежали мурашки, я задрожал.

— Я тоже, — прокаркал я. — Все время.

— Если я никогда не выберусь отсюда, я хочу, чтобы ты знал — ты важен для меня. Ты изменил мою жизнь, и ты мне дорог. Очень дорог. У меня никогда не было возможности познать эти вещи, но если и был человек, с которым мне хотелось бы разделить такой опыт, то это ты.

Моя грудь заныла.

— Бишоп, ты выйдешь отсюда. Мы познаем все эти вещи, если тебе этого хочется. Я тоже этого хочу.

— Мы должны надеяться, верно, босс?

— Да. Мы должны надеяться.

***

Надежда оборвалась на неделе перед Рождеством.

Это было двадцатое декабря. На прошлой неделе я забрал у Джалена банковские документы и принес Бишопу на подпись. Джален передаст деньги адвокату до праздников... по крайней мере, так он обещал.

Все наконец-то двигалось вперед. Я был уверен, что дело Бишопа получит то внимание, которого оно заслуживает.

Я поговорил по телефону со своей матерью, которая была не в восторге от моего решения остаться в Техасе на праздники, и тут мой телефон снова зазвонил.

Лежа на кровати в одних лишь боксерах и старой футболке для сна, я хмуро посмотрел на номер Хавьера на экране, гадая, почему он звонит вместо того, чтобы написать сообщение. На этой неделе я работал в ночную смену, а у него была утренняя ротация. Он знал, что я старался отрубиться после пробежки, так что этот звонок посреди утра был странным.

— Что такое? Ты разве не на работе? — спросил я, проверив время на электронных часах у кровати. Было около десяти утра.

— У меня перерыв. Ты где?

— Дома. Что случилось? — интонации его голоса заставили меня занервничать.

— Сядь.

— Я в кровати. Какого черта?

Тишина буквально орала мне в ухо, и я выбрался из-под одеяла, встревожившись. Что-то не так.

— Энсон, я... не знаю, как это сказать.

— Да просто скажи. Какого хера? Ты меня пугаешь.

— Окружной судья подписал его ордер на казнь. Бишопу назначили дату и этим утром перевели в камеру для ожидания казни.

Все мое тело похолодело. Меня вот-вот стошнит. Паника прострелила вены, и все внешние звуки, помимо бешеного биения моего же сердца, исчезли. Я не мог найти слов.

— Энсон?

— Я тут. Этого не может быть. Ты шутишь. Скажи мне, что ты шутишь.

— Хотелось бы. Я подумал, что ты захочешь знать.

Я встал, но мой мир пошел кругом, и мне пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Этого не может быть. Только не сейчас, когда мы так близки к получению апелляции.

— Энсон. Дыши.

— Я... мне надо идти.

Хавьер запротестовал на фоне, но я сбросил вызов. Перед глазами все помутилось, в ушах звенело, пока я, спотыкаясь, брел по коридору в ванную. Я снова и снова брызгал холодной водой себе в лицо, пытаясь прогнать облако тревоги, разрастающееся во мне.

Это не сработало.

Я содрогнулся всем телом и ухватился за край шкафчика в ванной, сотрясаясь в конвульсиях. Мои глаза горели, и слезы покатились по щекам прежде, чем я успел их сдержать.

— Бл*ть. Этого не может быть. Это снова дурной сон. Это неправда. Проснись, — я зажмурился как можно крепче и изо всех сил постарался вытянуть себя из этого кошмара. — Проснись. Проснись. Проснись! — я шарахнул кулаком по шкафчику, и руку прострелило болью.

Это не дурной сон. Это правда происходило. Уже слишком поздно.

Я вылетел из ванной и едва не упал, взбегая по лестнице по две ступеньки за раз. Я не знал, что делать, но мне нужно было пошевеливаться. Я должен был подумать, но не мог. В моей голове царила каша, и дурные предчувствия из-за ситуации с Бишопом, которую я разгребал все эти месяцы, ошеломляли меня.

Я рухнул на кухонный пол и стиснул свою грудь.

«Думай».

Я вытащил телефон из кармана и дрожащими пальцами нашел номер Джалена. Нажав на «Вызов», я поднес телефон к уху и закрыл глаза, втягивая воздух и выдыхая его обратно в размеренном темпе, пока дожидался его ответа.

— Я работаю. Сейчас не лучшее время, — на линии слышался шум тяжелых машин и периодическое пищание оборудования, а голос Джалена пытался это все перекричать.

— Нам нужны деньги немедленно. Еще вчера. Тебе надо уйти с работы и забрать их. Я еду к тебе.

— Какого хера с тобой не так? Я работаю. Я сказал, что получу их до Рождества. Мое рабочее расписание — полная жопа. Я всю неделю работаю сверхурочно и только в четверг освобожусь достаточно рано, чтобы заскочить в банк.

— Деньги нужны сейчас! — проорал я.

Наполнив легкие воздухом, я постарался унять панику, зная, что злость не принесет мне результатов. Джален займет обороняющуюся позицию, и я не мог допустить, чтобы он бросил трубку.

— Джален, они перевели его. Судья подписал ордер на казнь. Они назначили ему дату, и эта дата будет примерно через месяц, плюс-минус. Ты меня понимаешь? Они его казнят.

Единственными звуками остался шум стройки на фоне. Джален долго не отвечал. Когда он заговорил, его голос сделался сиплым.

— Ты серьезно?

— Я не стал бы шутить с такими вещами. Я еду к твоему дому. Сдается мне, жизнь твоего брата стоит того, чтобы пропустить один день на работе. Забери деньги.

— Л-ладно, — в этот момент он показался намного моложе своих тридцати четырех лет. И напуганным. — Ладно, я сейчас поеду.

— Я буду у твоего дома примерно через три часа.

Я сбросил вызов и резко развернулся, обдумывая следующий шаг. Одежда. Мне надо одеться. Взбежав вверх по лестнице, я натянул джинсы и толстовку. В один карман я затолкал бумажник, во второй — телефон, затем сбежал обратно вниз и схватил ключи.

Все это время я слышал в голове голос Синтии, говоривший, что это будет медленный процесс. Что это требует времени.

У нас не было времени.

Я уже час находился в дороге, когда мой телефон зазвонил. Я принял вызов через блютуз, не проверяя, кто это.

— Да, — рявкнул я, не в силах скрыть напряжение в своем голосе.

— Ты где? — это оказался Хавьер.

— За рулем.

— Я у твоего дома.

— Зачем? Ты разве не должен быть на работе?

— Должен, но я отпросился пораньше, потому что мой лучший друг пребывает в полном раздрае, и я не хотел оставлять его одного, бл*дь. Так что где ты?

— Еду в Джорджтаун.

— Зачем?

— Потому что у Джалена есть аванс для адвоката, а мне надо забрать эти деньги и отвезти ей, чтобы она пошевеливала своей задницей и подала его бл*дскую апелляцию, пока он еще жив.

— Энсон.

— Нет! — я шарахнул кулаком по рулю, когда глаза снова защипало. — Не говори мне, что уже слишком поздно, бл*дь. Я не сдаюсь. И не говори мне, что я сошел с ума, потому что я немедленно сброшу этот бл*дский вызов.

— Энсон, сделай вдох.

Я попытался, но воздух застрял в горле, а перед глазами все размывалось от слез, которые я уже не мог сдерживать.

— Я рядом, дружище. Возьми себя в руки, а то попадешь в аварию.

— Я в норме.

— Нихрена. Что я могу сделать? Что угодно.

Я вытер глаза тыльной стороной ладони и стиснул зубы, глядя на ладони перед собой.

— Запроси смену в отсеке смертников. Скажи Рею, что поработаешь там. Ты знаешь, что он предпочитает ставить на те смены добровольцев.

— Ладно. Считай, что сделано. Хочешь, чтобы я передал Бишопу сообщение?

— Нет. Я хочу, чтобы ты отдал мне свои смены, когда получишь их.

— Энсон.

— Не все. Две или три, желательно в выходные, чтобы Рей не узнал до понедельника.

— Тебя уволят.

— Знаешь, что? Мне уже плевать. Я не член его семьи, так что мне не разрешат навестить его перед казнью. Если на этом все закончится, если я не сумею совершить бл*дское чудо, то ты прекрасно знаешь, что я сделаю все возможное, чтобы увидеть его и хотя бы попрощаться.

Хавьер ничего не сказал. Я знал, что он не согласен, но это моя жизнь и моя карьера. Не у него будут проблемы, а у меня.

— Хави, пожалуйста. Я тебя умоляю.

— Ладно. Ладно. Дай мне организовать это.

— Спасибо.

— Позвони, как приедешь домой.

— Позвоню.

Остальная часть поездки прошла как в тумане. Когда я притормозил у дома Джалена, мои руки ныли от того, какой мертвой хваткой я сжимал руль в последние пару часов. Я обзавелся внутренней дрожью, которую как будто не мог унять. Мои зубы стучали, если я не стискивал челюсти, и мне было холодно.

Машина Джалена стояла на подъездной дорожке, и передняя дверца открылась, когда я выскочил из джипа. Джален обнимал себя руками, выглядя как никогда бледным. Я надеялся, что Дрейк поблизости, ибо ему нужна опора.

— Ты их забрал?

Джален кивнул и выпрямил руки, протягивая помятый конверт.

— Она же сумеет это остановить, верно?

— Не знаю, — это правда, но от произнесения этого вслух меня тошнило. — Я прямо сейчас отвезу это в ее офис. Буду просить и умолять, сделаю что угодно, чтобы она что-то предприняла.

— К-когда? Когда они его казнят?

— Не знаю. Мой приятель позвонил и сказал мне, но я не интересовался деталями. Максимум через месяц. Не больше.

Джален кивнул и посмотрел на свои ноги, руками крепче обхватывая свое тело, и задрожал.

— Когда заключенного переводят в камеру для ожидания казни, ему разрешены визиты только от членов семьи. Это может быть твоим последним шансом, Джален.

Он поднял голову, его глаза налились кровью и переполнились печалью.

— Они не разрешат тебе навестить его?

— Нет.

— Но ты же работаешь там, верно? Ты можешь в любой момент подойти и поговорить с ним.

— Нет. Это не так устроено, — я ни за что не стал бы объяснять всю ситуацию.

— Я... я не знаю, сумею ли я приехать. Ну типа... что, если он откажется?

Я не мог гарантировать, что этого не случится. Бишоп был упрямым, когда дело касалось Джалена.

— Все, что ты можешь сделать — это попытаться.

— Не знаю. Может быть.

— Мне надо ехать, — я помахал конвертом и показал большим пальцем за плечо. — На носу праздники, и я не знаю, в каком режиме работает та адвокатская фирма, а туда еще ехать три часа.

— Ты будешь держать меня в курсе?

— Конечно.

Я был уже на полпути к джипу, когда Джален позвал:

— Энсон?

Я повернулся и увидел столько душевной боли, что в горле встал ком.

— Я не могу потерять их обоих. Знаю, мы с Бишопом не были близки, но он все равно мой брат.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь.

— Спасибо.

— Иди позвони Дрейку, — его глаза распахнулись шире. — Тебе сейчас нужен друг. Тебе не стоит оставаться одному.

***

Фирма «Беллоуз, МакНалли и Прайс» работала только до пяти. Я заехал на парковку без двадцати пять и влетел во входные двери, не скрывая ужаса и страха и надеясь, что Синтия здесь, а не в суде и не уехала домой.

Секретарь на ресепшене вздрогнула от моего неожиданного появления, и ее ладонь взлетела к груди.

— Ой божечки-кошечки. Вы напугали меня до чертиков. Могу я вам помочь?

— Синтия. Мне надо поговорить с ней. Она свободна? Это важно.

Женщина перелистнула страницу планера и просмотрела ее, после чего подняла взгляд.

— У вас назначено?

— Нет. Я надеялся получить минутку ее времени. Она работает над одним делом для меня. Или будет работать. Мне надо передать аванс и объяснить пару деталей.

— О, я могу помочь вам с этим, — она протянула руку, но я крепко вцепился в конверт.

— Я бы очень хотел поговорить с ней. Кое-что случилось, и это срочно. Чрезвычайная ситуация.

— Я могу записать вас на встречу с ней, если хотите? Однако из-за праздников она недоступна до января. Вас такое устроит?

— Нет. Будет слишком поздно. Мне нужно поговорить с ней. Она здесь? Мне нужно всего несколько минут.

Секретарь посмотрела по коридору в сторону офиса Синтии и поджала губы.

— Она здесь, но я не уверена, что...

— Можете спросить? Скажите, что пришел Энсон Миллер. У меня с собой аванс, но в деле произошло нечто срочное, о чем ей надо знать.

Секретарь поколебалась, но потянулась к телефону.

— Я передам.

Она нажала на кнопку и ждала.

— Извините, что беспокою. Я знаю, что вы сказали не соединять с вами, но у меня тут Энсон Миллер, и он весьма взволнован. Он говорит, что принес аванс, но также ему нужно сообщить вам что-то срочное о деле, и это не может ждать, — она замолчала и посмотрела на меня, слушая. — Ага... Да. Хорошо.

Она повесила трубку и жестом показала на коридор.

— Она сказала, что вы можете зайти.

Я сорвался с места как ужаленный, уже не в силах сдерживать свою нервную энергию. Мое бешено колотящееся сердце не унималось с тех пор, как я получил тот звонок от Хавьера утром. Пребывание в движении и активные действия — это единственное, что удерживало меня от срыва.

Синтия сидела за столом, водрузив на нос очки и изучая экран компьютера. Перед ней была разложена куча папок и бумаг.

— Мистер Миллер, — произнесла она, не поднимая взгляда.

— Спасибо, что согласились меня принять.

— Назначенные встречи — это лучший способ удостовериться, что у нас есть время поговорить. Я давно не слышала от вас новостей. Я посчитала, что вам больше не нужны мои услуги, — она опустила подбородок и посмотрела на меня поверх очков.

— Прошу прощения. Десять тысяч — немалые деньги для меня. Понадобилось время, чтобы их достать, — я положил конверт на ее стол и сел напротив. — Чек на десять тысяч. Но есть проблема.

Она снова сосредоточилась на своем компьютере, щурясь и печатая так, будто я не находился в разгаре кризиса. Мое колено нервно дергалось, и я едва не вскочил со стула, чтобы расхаживать туда-сюда, когда она сняла очки и повернулась на стуле лицом ко мне.

— Говорите. Покороче, пожалуйста. Я сейчас завалена делами и из-за праздников склонна отставать от графика. Напомните мне, что за дело.

Я вытер ладони о джинсы.

— Смертник. Бишоп Ндиайе. Обвинение в двух убийствах с отягчающими обстоятельствами. Вы сказали, что есть потенциальное...

— Сокрытие улик. Верно. Ладно, продолжайте.

— Они назначили ему дату. Если он не получит апелляционного слушания в ближайший месяц, его казнят.

Ресницы Синтии затрепетали от того, как она часто заморгала.

— Один месяц?

— Да. Я знаю...

— Невозможно.

— Нет! Этого не может быть. Пожалуйста.

Она уже отбрасывала идею, качая головой и глядя на меня так, будто я выжил из ума.

— Во-первых, это худшее время года, чтобы подгонять какое-либо дело. Во-вторых, я же сказала, чтобы гарантировать успешное принятие апелляции, мне надо подготовить железобетонное дело, а это означает сбор как можно большего количества улик, доказательств того, что в предыдущем судебном процессе куча дыр, и что наказание моему клиенту назначено не заслуженно. Я не могу сделать это за месяц. Да еще и под Рождество? Невозможно.

— Мы говорим о жизни человека. Я знаю, что прошу о многом. Я знаю, что вы заняты, и что я не имею права на это. Будь у нас время, я бы подождал, но времени нет. Он невиновен. Вы согласились с этим, когда прочли его дело. Как мы можем не попытаться и позволить невиновному человеку умереть? Прошу вас. Умоляю, — перед глазами все снова размылось, и я несколько раз моргнул, отказываясь расклеиваться перед этой женщиной.

— Спешка с апелляцией повышает риск того, что ее не рассмотрят и тем более не одобрят.

— А если ничего не делать, это означает его гарантированную смерть.

Она шумно выдохнула через нос, изучая мое лицо жестким взглядом.

— Слушайте, — продолжал я. — Десять тысяч — это больше, чем вам нужно для подготовки апелляции. Десять тысяч — это квота на полный повторный процесс с добавочным гонораром в случае успеха и прочее. Вы сами сказали мне, что этот аванс намного выше ваших обычных расценок. Если апелляцию не примут, если ему откажут, то вы не потеряете денег, потому что он умрет. Не будет больше шансов пересмотреть материалы и подать апелляцию еще раз. На этом все. Конец. Единственный шанс. Я знаю, что сейчас праздники, и вы завалены делами, но на кону стоит жизнь человека. Вы — его единственная надежда.

Она закрыла глаза и опустила голову, сжимая переносицу.

— Я посмотрю, что мне удастся сделать. Я составлю такую апелляцию, какую возможно подготовить за данный промежуток времени, но я не даю обещаний. Я работаю не так. Я тщательно собираю детали и удостоверяюсь, что в моих делах нет дыр. Вы даете мне очень мало времени. Я не знаю, сумею ли получить необходимые доказательства для такой апелляции, которую мне хотелось бы подать. У меня нет времени, чтобы запросить дополнительные сведения или расследовать кое-какие зацепки.

— Я знаю.

— И также нет гарантии, что я сумею заставить суд вообще взглянуть на дело в данный временной период. Обычно есть период ожидания в несколько месяцев, прежде чем апелляционный суд вообще рассмотрит вероятность моего дела. Теперь мы просим их поспешить. Они могут отказать. Вы сократили вероятность успеха вдвое, а то и больше.

— 50% вероятности — это лучше, чем ничего.

Она вздохнула.

— Я буду на связи. Мне нужна дата казни, чтобы я знала, сколько у меня есть времени.

— Я позвоню и сообщу. Мне нужно уточнить.

— Вам лучше скрестить пальцы, мистер Миллер. Вы просите меня сотворить чудо.

Договорившись с Синтией, я покинул ее офис, ничуть не успокоившись и ничуть не меньше переживая за Бишопа. Меня охватило онемение. Поездка домой прошла как в тумане. Больше всего мне хотелось увидеть его и заверить, что все будет хорошо.

Вот только я не знал, будет ли все хорошо. Противное сосущее ощущение в нутре говорило мне, что я потеряю Бишопа. Все, что было между нами, — это все, что мы когда-либо получим в этой жизни.