За решеткой

Глава 4

Когда его руки показались из люка на сей раз, на них виднелись следы угля, и я знал, что он снова рисовал. Я надел наручники на его запястья, и его пальцы дернулись, будто он хотел сжать их в кулаки, но сдержался.

Почувствовав, что оба браслета наручников защелкнулись, он убрал руки и встал в центре камеры.

Хавьер предложил мне помогать со всеми перемещениями заключенных во второй мой рабочий день и назначил меня главным за все пересчеты, доклады и принятие решений, чтобы убедиться, что я могу работать сам. Здесь не было ничего сложного. Обязанности были простыми и понятными.

Время клонилось к полудню, и поскольку время от времени мне предстояло участвовать в сопроводительной команде, Хавьер предложил мне понаблюдать за ними, пока они выводили кое-кого из наших ребят для посещений, а также в помещения для досуга вне нашего отсека.

Отсек Б был заполнен по максимуму, так что мы часто использовали досуговые камеры других отсеков для наших заключенных. Отсеки Г и Д были не такими населенными. Когда тебя назначали в конкретный отсек (или блок, как его называли некоторые), ты не покидал этот отсек, так что Мэйсон и Хавьер были ограничены тем блоком, в который их назначили. Все внешние трансферы осуществляла отдельная команда надзирателей, приходившая по вызову и отводившая заключенных туда, куда им надо.

Сегодня нашими трансферами занимались Джин и Дуг, и я работал с ними, отводя заключенных в помещения досуга. Почти подошло время моего обеденного перерыва, и Бишоп был последним, кого надо было отвести на два часа во двор. Это всего лишь камера чуть покрупнее, на цементной площадке на улице. Полностью изолированная и не дающая доступа к другим людям.

Поскольку заключенный переходил на попечение команды сопровождения, эти надзиратели сами проводили обыск и надевали наручники, но раз я наблюдал за их работой, эта обязанность ложилась на мои плечи. Когда мы вывели Бишопа из камеры, рядом со мной был Джин, а не Хавьер.

Отперев стальную дверь его камеры, я позвал:

— Медленно пяться назад.

Его шаги были размеренными и неспешными. Когда он вышел за пределы камеры, я взял его за руку и направил к стене. Одну ладонь я держал между его лопаток, пока Джин запирал дверь.

Тепло кожи Бишопа просачивалось через его комбинезон, и я замечал, как его спина спокойно приподнималась и опадала от каждого вздоха... куда ровнее моего дыхания.

Сегодня мне лучше удавалось работать с Бишопом, но запуганность никуда не делась, и это раздражало меня, поскольку я никогда прежде не чувствовал себя так в присутствии заключенного. Если позволить им запугать тебя, это давало им власть, а я не хотел давать власть этому опасному мужчине.

Его утренний трансфер до душа и обратно был непримечательным, и я не позволял этому пронизывающему взгляду отвлечь меня.

Джин позаботился об оковах на ногах, пока я оставался в прежнем положении, прекрасно понимая, что Бишоп сильнее и мог бы оттолкнуть меня, если бы хотел. Он не сделает этого, потому что это не приведет ни к чему, кроме наказания за плохое поведение.

Надев оковы, мы с Джином повели его по коридору, а Дуг шел следом. Досуговые комнаты под открытым небом по сути представляли собой стальные клетки. Это вам не колония общего режима, где заключенных выпускали во двор. Это чистой воды изоляция. Под ногами не было травы или просторного поля, где можно погулять и размять ноги. Это была крохотная клетка шесть на девять метров, как ее и описал вчера Хавьер. Единственными удобствами были баскетбольная корзина, мяч и туалет.

У львов в зоопарке и то было больше свободы и меньше ограничений.

На двери клетки имелся схожий люк, так что когда мы убрали оковы с лодыжек Бишопа и завели его внутрь, он просунул в дыру руки, чтобы мы сняли наручники и с запястий.

— Вот и вся суть, — сказал Джин, передавая мне наручники, чтобы я прицепил их обратно к своему поясному ремню. — Мы оставим его здесь на два часа, потом уведем обратно. Теперь его охраняют эти парни, — Джин показал на пару надзирателей примерно в семи метрах от нас. — Они следят за здешними камерами досуга. После обеда мы покажем тебе комнату посещений и объясним процесс. Давай сейчас ты пойдешь обедать, а как закончишь, встретишься с нами?

— Звучит отлично. Спасибо.

Я пожал руки двум мужчинам, и они ушли по своим делам.

Дуг и Джин направились туда же, откуда мы пришли, потому что им предстояло отвести других заключенных на досуг в отдельных камерах. Я заметил двух надзирателей и помахал им. Похоже, они были заняты рассерженным заключенным через несколько камер от меня. Тот выражал недовольство только словами, и надзиратели не выказывали признаков тревоги или потребности в подмоге, так что я решил, что они справятся самостоятельно.

Я собирался пойти в противоположную сторону, к двери, которая вела в зону для персонала вне отсека смертников, но тут почувствовал на себе взгляд. Обжигающий, пронизывающий до глубины души взгляд. Мурашки пробежали по моей спине и до самого скальпа. Бишоп наблюдал за мной. Я чувствовал это, пока шел своей дорогой.

И я не ошибся. Две загадочные ониксовые радужки смотрели на меня. Бишоп стоял в центре камеры и одной здоровенной лапищей держал баскетбольный мяч. Я готов был поклясться, что его пальцы покрывали половину мяча. Я собирался отвернуться, не давать ему власти и контроля, которых он искал одним лишь взглядом, но тут он заговорил в первый раз. Его низкий баритон был шелковым, как жидкий мед, и содержал легкий намек на тягучий техасский акцент.

— Можно подкачать воздуха в мяч, босс? С таким не поиграешь, — он демонстративно попытался ударить мячом о пол, но тот плюхнулся на цемент и не отскочил обратно. В его боку образовалась вмятина, и сдувшийся мяч остался на прежнем месте.

Я не сразу сообразил, что он обращается ко мне, и пока что переваривал то, как его голос эхом пронзил меня до самых костей. Его голос звучал добрым и вовсе не таким, каким я себе его вообразил. Я ожидал, что голос Бишопа будет таким же угрожающим и доминирующим, как его манера держаться, но нет.

Я покосился на двух надзирателей, но те все еще были заняты.

— Они держат насос в подсобке вон там, — Бишоп толстым пальцем показал за меня. — Тебе не обязательно верить мне на слово, босс. Спроси у них, если не уверен. Они не будут возражать.

Я глянул на дверь позади меня, на надзирателей, затем на Бишопа. Его внимание ни на секунду не отрывалось от моего лица, и я еще секунду поизучал его глаза, затем кивнул.

— Конечно. Дай мне минутку.

Я не знал протокол на такие случаи. В тюрьме общего режима я много раз решал подобные проблемы во дворике, но тут другие правила. Я не мог попросить Бишопа передать мне мяч через люк или отдать ему насос. Во-первых, мяч тупо не пролезет через отверстие.

Два надзирателя увидели, что я иду к ним, и один поднял руку, чтобы успокоить спорящего заключенного в камере.

— Угомонись на одну бл*дскую минутку, Джерри, — затем он мотнул подбородком в мою сторону. — Эй, что такое?

Я показал большим пальцем через плечо.

— Мяч сдулся. Как я могу это исправить?

Надзиратель, к которому я обратился, вздохнул и покачал головой, снимая с ремня связку ключей.

— Клянусь бл*дским Богом, мы тут полдня только и делаем, что подкачиваем мячики.

Взгляд в соседнюю камеру подтвердил мне, что он не шутит. В углу камеры Джерри лежал мяч, в котором точно так же не было воздуха.

Надзиратель сунул ключи в мою руку и показал на ту же дверь, что и Бишоп.

— Там. Носик насоса проходит через решетки — еле-еле, но все же пролезает. Принеси его сюда, когда закончишь. Тебе нужен мяч, когда закончишь со своей истерикой, Джерри?

— Иди нах*й, — Джерри плюнул через решетку, и плевок приземлился в считанных сантиметров от моего ботинка.

— Видимо, сегодня Джерри будет играть со сдутым мячиком. Забудь, что я сказал, — надзиратель махнул мне и повернулся к своему коллеге.

Я не задерживался, чтобы задавать вопросы. Что бы они ни обсуждали с Джерри, это не мое дело, и парень явно из-за чего-то расстроен.

Я пошарил в подсобке, пока не нашел стандартный насос для велосипеда. В комнате были и другие мячи, но их состояние было ничем не лучше. Это было единственным источником развлечения и тренировок для этих мужчин, и можно было подумать, что финансирования хватило бы для замены оборудования в таком плохом состоянии, но я по опыту знал, что это не так. Управление Криминального Правосудия всегда утверждала, что на такие вещи не хватало денег, да и эти парни не заслуживали лучшего.

Я взял насос и пошел к камере Бишопа. Увидев меня, он подобрал мяч и подошел ко мне. Мы стояли близко. Только стальная решетка ромбиками разделяла нас. Он возвышался надо мной, его тень полностью заслоняла меня. От его тела исходил жар, и я готов был поклясться, что чувствовал это, но твердил себе, что это невозможно, и это лишь мое воображение.

Дырки в решетке были достаточно крупными, чтобы можно было просунуть один палец, но два уже не пролезут. Носик насоса едва-едва прошел. Мне пришлось подергать его из стороны в сторону и протолкнуть силой.

Ничего не говоря и не поднимая взгляд, я сумел просунуть носик в дырку и смотрел, как большая ладонь Бишопа поймала его с другой стороны. Пока он приставлял носик насоса к мячу, я не мог смотреть ему в глаза. Я сосредоточился на его руках.

Когда носик был вставлен на место, я принялся работать насосом, глядя, как надувается мяч. Мы оба молчали, но я и не глядя знал, что внимание Бишопа приковано не к мячу. Когда тот надулся полностью, я спросил:

— Ну как, хватит?

Бишоп не ответил. Я приподнял подбородок, медленно ища те глаза, что прошлой ночью преследовали меня во сне. Как я и подозревал, все его внимание было приковано ко мне.

— Тебе не надо бояться меня, босс, — эти простые слова прозвучали шепотом. Его тон был таким же низким и завораживающим, как и в первый раз.

И тревожащим, поскольку он видел меня насквозь. Он знал.

Я не хотел как-либо признавать свои страхи или дискомфорт, потому что это раздражало меня, так что я проигнорировал комментарий и показал на мяч и спросил еще раз:

— Ну как, хватит? — мои слова прозвучали тверже моего бешено стучащего сердца.

— Почти идеально.

Бишоп отсоединил насос и вытолкал его носик обратно за решетку. Я не знал, что сказать, и мне не нравилось, как он проницательно уловил мои беспокойные эмоции. Так что я выпрямился, расправил плечи и поднял подбородок, отказываясь давать беспокойству власть надо мной. Отказываясь показывать ему это.

— Наслаждайся своим досугом, — затем я кивнул и пошел убирать насос обратно.

Как только я заново запер подсобку и вернул ключи надзирателю Как-Его-Там (я так и не потрудился узнать его имя), я пошел в коридору, который вел к выходу из 12 корпуса. Не успел я дойти до порога, как Бишоп позвал:

— Эй, босс?

Мои ноги замерли на месте, и я сделал вдох перед тем, как повернуться к нему лицом. Со всем стоицизмом, который я только мог призвать, держа лицо лишенным выражения, я сказал:

— Да?

Бишоп приподнял мяч.

— Спасибо. Я ценю твою доброту, — затем он повернулся и стал отбивать мяч от пола, больше не наблюдая за мной и не препарируя мою душу этим тяжелым взглядом.

— Не за что, — пробормотал я себе под нос.

Прошло еще две-три минуты, и только потом я убедил свои ноги сдвинуться с места. Я смотрел, как Бишоп несколько раз забросил мяч в корзину и немного побегал по маленькой камере. Его тело двигалось плавно, как вода, каждое движение гладко переходило в следующее. Он был загадкой. И чем дольше я находился в его присутствии, тем более замысловатой становилась эта загадка.

***

Следующие недели прошли как в тумане за работой и обустройством в новом доме. Рей выдал мне расписание и сказал, что в какой-то момент я буду работать в команде сопровождения и в итоге буду охватывать все секции отсека Б. Он объяснил, что начальник тюрьмы пробует новую систему и хочет, чтобы надзиратели посменно работали в одном блоке, а не рассеивались по всему 12 корпусу. Он посчитал, что знание заключенных и их поведения может поспособствовать слаженной работе. Рей объяснил, что это эксперимент. Они применяли такое с января, и всем это нравилось.

Единственное исключение — это работа в отсеке Е. У всех в расписании бывали дни работы в Е. Это был единственный отсек без своего фиксированного персонала. Никому не нравилось работать с парнями в карцере. Они были жестокими и непредсказуемыми, и несправедливо было назначать какую-то группу надзирателей для постоянной работы в том отделении. Это неизбежно привело бы к выгоранию.

Я побывал во многих секциях отсека Б и познакомился со многими надзирателями. Они были достаточно дружелюбными, не считая одного-двух, чьи приветствия были менее искренними и заставили меня почувствовать себя чужаком.

Следующие несколько дней я работал в команде сопровождения с парнем по имени Эзра Аттербери. Пока что он сказал мне меньше десяти слов и расхаживал всюду с постоянной гримасой на лице и затаенной злобой внутри. Поначалу я думал, что это из-за того, что ему пришлось работать с новичком; потом я решил, что он сам по себе такой. Первоклассный засранец с извечной презрительной гримасой. Он вовсе не завоевал мое расположение.

Он обращался с заключенными грубее всех, что я видел. Мне не нравилось работать в паре с ним и оказаться виноватым за компанию, если возникнут проблемы.

Как новенький, я был ниже по иерархии, и потому Эзра управлял нашим днем, общаясь по рации и узнавая, где и когда мы должны быть. Мне везло, если он делился этой информацией со мной, но часто приходилось просто догонять его, когда он уходил без предупреждения.

— У нас тут запись к Сабелю из Б04 и Ндиайе в Б21, — сказал голос по рации и отключился.

Эзра нахмурился, нажав кнопку на своем устройстве, и ответил:

— Принято. Идем туда.

— Посещения? — спросил я, когда он зашагал вперед без объяснений.

— Ага.

Эзра не останавливался до самого отсека Б, снова зашагав без единого слова. Ноль объяснений о том, куда мы идем и что делаем. Он очень быстро начинал раздражать меня.

Когда я догнал его в Б, Эзра уже остановился перед камерой Б04 на основном уровне и говорил с патрулирующими надзирателями, уведомив их о посещении. Они тоже получили сообщение и знали, что мы придем.

Процесс по доставке Джона Сабеля из отсека Б до комнаты посещений был типичным. Все стандартно, начиная с обыска и заканчивая размещением его перед толстым плексигласовым стеклом, которое отделяло его от мужчины в костюме — видимо, это был его законный представитель.

Заключенным в отсеке смертников не полагались контактные визиты, то есть, от гостей их отделяла толстая пуленепробиваемая и звуконепроницаемая стена. Они говорили через специальные телефоны. Заключенные все время были в наручниках на руках и ногах, и цепочка приковывала их к крюку в полу под их стульями. Им разрешалось максимум два часа разговора. Визиты допускались раз в неделю при условии, что на них не наложено дисциплинарных ограничений.

Как только Джон Сабель оказался на месте, мы вернулись в отсек Б для следующего трансфера. Только оказавшись перед камерой Б21, я осознал, что это камера Бишопа. Я не узнал его фамилию, потому что никогда прежде не встречал ее упоминания.

Я не видел Бишопа со своего второго рабочего дня, но это не означало, что я перестал думать о нашем маленьком разговоре из-за баскетбольного мяча и о том, как он не забыл поблагодарить меня перед моим уходом.

Почему-то этот момент запомнился мне и изменил мое восприятие этого гиганта из Б21.

Эзра заколотил кулаком по двери камеры Бишопа и гаркнул:

— Посещение. Оторви задницу и раздевайся.

Я покосился на рычащего охранника, но прикусил язык и подавил желание сказать ему остыть. Я встал у второго окошка в камеру Бишопа и заглянул внутрь, приготовившись проводить осмотр. Бишоп читал — опять. Книжный червь во мне хотел узнать, какая литература интересовала мужчину вроде него. Но мы тут не поболтать пришли, и Эзра мне быстро напомнил об этом.

— Шевели задницей, Бишоп. Нет у нас времени торчать тут с тобой.

Бишоп поднял свое огромное тело на ноги и повернулся лицом к двери. Наши взгляды встретились и задержались на мгновение; мы словно обменялись безмолвным приветствием перед тем, как этот твердый взгляд, который я помнил со своей первой недели, скользнул к Эзре. Он сделался мрачным и угрожающим. По-своему пробирающим до костей.

Бишоп схватил с пола сложенный комбинезон и подошел к двери. Я открыл люк и принял одежду, быстро осмотрев ее изнутри и снаружи.

— Чисто.

Услышав мой вердикт, Бишоп снял одежду и подчинился приказам Эзры, пока тот руководил процедурой осмотра.

— Нагнись, бл*дь, и покажи сраку, засранец, — Эзра захихикал над своей идиотской шуткой, и я едва сдержался, чтобы не врезать ему кулаком.

Когда Бишоп натянул комбинезон, мы надели на него наручники (для посещений руки сковывались спереди, чтобы он мог пользоваться телефоном) и вывели из камеры. От меня не ускользнуло то, как Эзра приложил чуть больше силы, впечатав Бишопа головой в стену.

— Стой смирно, черт ты здоровенный. Все с тобой вечно медленно.

Я закусил щеку изнутри и надел оковы на лодыжки Бишопа. Затем Эзра дернул его за руку, и Бишоп охнул от неловкого рывка. Я не удивился бы, если бы хватка Эзры оставила на теле Бишопа синяки.

Но безмолвный гигант оставался бесстрастным, не возражая и не жалуясь на действия Эзры. Его взгляд больше не пронизывал нас обоих. Вместо этого он смотрел прямо вперед омертвевшим взглядом. Я невольно подумал, что это отсутствующее выражение тревожило сильнее всего остального, что я до сих пор подмечал за Бишопом. Он как будто отступил в себя, спрятался в какое-то темное глубокое место в своем сознании. Место, которое, как я себе вообразил, было полно кошмаров.

Он не сбивался с темпа, пока мы вели его к комнате для посещений. Всю дорогу Бишоп держал подбородок опущенным к груди. Мы посадили его на жесткий металлический стул у плексигласового окна и прикрепили цепочку к крюку на полу.

Эзра хлопнул меня по плечу и метнулся мимо меня.

— Надо отлить. Постой тут, а я узнаю, куда нам дальше, когда вернусь.

Я проводил его взглядом и покачал головой от нарастающего раздражения, вызванного этим типом.

— Я ему не очень нравлюсь.

Я повернулся и увидел, что Бишоп тоже провожает Эзру взглядом. То пустое выражение ушло, и на его месте проступила проникновенная тайна, все сильнее интриговавшая меня.

— Если честно, я сомневаюсь, что ему вообще кто-то нравится. Он несчастный мудак, и его обращение с тобой было несправедливым.

Бишоп не ответил. Он всматривался в мое лицо так, будто искал нечто под поверхностью. Что бы там ни было, должно быть, он нашел это, но стоило ему открыть рот, как движение за окошком привлекло наше внимание.

Миниатюрная афроамериканка с тугими кудряшками серебристого цвета шаркающими шагами подошла к окну. Она была сгорбленной, обе ее щуплые руки заметно дрожали, и одна из них сжимала трость, поддерживавшую ее равновесие. По виду я предположил, что ей было около 85 лет или старше.

На шее она носила красочный шелковый платок, а сама была одета в вязаный свитер поверх темно-синего платья в цветочек. Ее чулки сгрудились и перекрутились на коленях, а на ногах виднелись коричневые туфли на толстой подошве.

Подходя, она щурилась и всматривалась в стекло, а когда она встретилась взглядом с Бишопом, все ее лицо просияло как полуденное солнце.

По мужчине рядом со мной пронеслась осязаемая волна облегчения, и он подался вперед на стуле, потянувшись к трубке телефона и совершенно забыв про то, что собирался сказать мне.

Я дал ему уединение и отошел к двери. Эзра еще не вернулся, так что я наблюдал за разговором Бишопа с этой пожилой женщиной, которая, видимо, приходилась ему какой-то родственницей. Наверное, бабушкой, которую упоминал Хавьер.

Все повадки Бишопа полностью изменились. Его плечи расслабились, глаза заблестели, а на губах впервые с нашего знакомства заиграла тень улыбки. Резкие углы и агрессивная аура испарились. Передо мной оказался мужчина, которому как будто вообще не место в тюрьме. Невозможно было представлять Бишопа с окровавленными руками, пока я смотрел, как он говорит со старушкой.

Прислушавшись, я попытался разобрать слова Бишопа. Я знал, что это невоспитанно, но не мог остановиться. Его тон был мягким, нежным. Его слова напоминали тихое урчание, которое успокаивало и ласкало. Я не мог разобрать слова, но чувствовал силу в его речи. Кем бы ни была эта женщина, он очень ее любил.

Женщина по другую сторону стекла держала одну костлявую руку на окне, и Бишоп сделал то же самое. Его скованные руки гладили ее ладони через стекло, ища контакта, пока он удерживал трубку между плечом и ухом. Они воссоединились, если не считать семь сантиметров плексигласа между ними.

Глаза женщины блестели, губы шевелились, отвечая на слова Бишопа, но я не слышал ее речь. Бишоп кивнул, двигая пальцами по стеклу, будто хотел сжать ее крохотную ладошку и подержать. От этого сердце разрывалось на части.

— Ты не можешь пропускать плановые визиты, бабуль, — Бишоп слегка повысил голос, и я услышал эту фразу и беспокойство в ней. — Это же важно.

Женщина заговорила, склонив голову набок, и я мог представить, как она успокаивает гиганта и обещает, что она в порядке.

— Эй! — я подпрыгнул и обнаружил Эзру, который подкрался ко мне. — Мне сказали, что Сабель договорит со своим адвокатом минут через десять, так что мы можем подождать и скоро забрать его обратно. Я пойду за колой из автомата в комнате для персонала. Тебе что-то надо?

Я был в шоке от того, что он потрудился спросить.

— Не, ничего не нужно. Я тут побуду.

Он зашагал прочь еще до того, как я договорил. Да, Эзра определенно не был моим любимчиком, и я надеялся, что меня не слишком часто будут ставить в пару.

Я переключил внимание обратно на Бишопа и женщину, которую он назвал бабулей. Его голос снова понизился до неразборчивой громкости, но просто смотреть на них уже было по-своему озарением. Бабуля (видимо, так он называл свою бабушку), достала фотографии из маленького пластикового пакетика — я и не заметил, что она принесла их с собой. Меры безопасности здесь были строже, чем в Ай-Макс, так что я не удивился бы, узнав, что ее сумочка и другие личные вещи где-то хранились на протяжении ее визита.

Она стала прикладывать фотографии к окну, одну за другой. Из-за расстояния и угла, под которым я смотрел, я не мог разобрать, что там, но у Бишопа это вызвало сильную реакцию. Он дотрагивался до каждой фотографии через стекло. Огромные пальцы двигались по поверхности и прослеживали линии, которых я не видел. Она позволяла ему неспешно рассмотреть каждый снимок и только после этого показывала следующий. Процесс продолжался. Фотографий было, пожалуй, больше двадцати, и Бишоп каждую рассматривал как драгоценность.

Когда он разглядывал десятое или двенадцатое фото, я заметил одну-единственную слезу, скатившуюся по его щеке и упавшую с подбородка. Он не стер ее. Это была лишь первая из многих. Осматривая остальные фото, он так и плакал беззвучными слезами.

Когда он посмотрел на последнюю, женщина сложила их обратно в пластиковый пакетик и прижала дрожащие пальцы, запечатывая застежку сверху. Бишоп воспользовался этим моментом, чтобы вытереть глаза и щеки. Он шумно выдохнул, отбрасывая эмоции, вызванные фотографиями, но в процессе повернул голову и заметил, что я смотрю на него.

Наши взгляды встретились на долю секунды. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть уязвимость мужчины, которого я боялся в свою первую неделю здесь. Осужденные преступники редко давали кому-то увидеть в себе человека, ту неприкрытую часть себя, что они изо всех сил скрывали каждый день.

Если Бишоп был недоволен тем, что я увидел эти эмоции, то никак не выдал этого. Он с трудом сглотнул, расправил плечи и повернулся обратно к женщине за окном.

Я задержался слишком надолго и увидел нечто личное, что не имел права видеть. Чувствуя вину, камнем осевшую в нутре, я осмотрелся по сторонам, мечтая, чтобы Эзра поторопился, и мы перешли к другим своим обязанностям.