За решеткой

Глава 9

Расписание на следующую неделю появилось только следующим утром, когда моя смена завершилась. Я ввел сменяющего меня надзирателя в курс дела касаемо ночи и сбежал в комнату для персонала как раз тогда, когда Рей выходил оттуда.

— Новое расписание опубликовано, если ты его искал.

— Спасибо.

Его ботинки скрипнули по полу, когда он развернулся и завладел моим вниманием.

— О, и я беру пару недель отпуска, пока лето не кончилось. Я составлю расписание на месяц вперед, поскольку за вами будет присматривать начальник тюрьмы. Просто хотел предупредить, что со следующей среды меня не будет.

— Ладно. Звучит здорово. Повеселись, куда бы ты ни собирался.

— Обязательно. Повезу жену и ребенка в горы, разобьем там лагерь. Уже не терпится ненадолго убраться отсюда.

— Ты это заслужил. Постарайся не думать о нас в свое отсутствие.

— О, я точно не буду.

Мы оба усмехнулись, и Рей пошел дальше, а я зашел в комнату для персонала.

Несколько парней из ночной смены находились у их шкафчиков, совершали медленные и методичные действия. Узнаваемая заторможенность в конце смены после долгих часов на этаже. Я схватил свой рюкзак из шкафчика, повесил на плечо, затем с лязгом захлопнул дверцу и повесил замочек. Перед тем как выбежать за дверь и направиться домой, я открыл следующее расписание на ближайшем компьютере и поискал свою фамилию. Отсек А. Джин оказался прав, на следующей неделе я буду работать с теми, кто ожидал казни. Это обещало быть запоминающимся опытом.

Я закрыл программу и направился к двери, раздумывая, что чувствую по этому поводу. Знание, что эти ребята буквально в шаге от смерти, делало работу в том отсеке более устрашающей. Я снова увижу Джеффа... в последний раз. Будет ли он называть меня белым мальчиком? Будет ли он дразниться, как свойственно его натуре? Или он утратил те повадки, что заставляли его подшучивать над надзирателями? У меня складывалось впечатление, что на следующей неделе он будет другим человеком. Которого я уже не узнаю.

Солнце уже встало и поджаривало город к тому времени, когда я добрался домой. Пот собрался под моей униформой, и я немедленно направился к холодильнику и прохладному пиву. Этим утром было слишком жарко для пробежки, несмотря на мои блуждающие мысли и тяжелую голову.

Я бухнулся на диван и закинул ноги повыше, снова и снова прокручивая в голове слова Бишопа.

«Я их не убивал. Я опоздал. Я всегда опаздывал».

Что это означало? Он был там, когда кто-то убил его бывшую девушку и ее ребенка? Он пришел позже? Но его нашли всего в крови, с оружием в руке. Как? Почему?

Я поставил ноутбук на колени и открыл дюжины и дюжины статей, которые читал ранее. Я старательно изучал их, рассматривая и перекручивая события так, чтобы увидеть все под другим углом, найти невиновность Бишопа и понять, как его могли по ошибке принять за убийцу. Все это не имело смысла. Его вина казалась такой очевидной, но репортеры и их мнение явно рисовали его в негативном свете. Где же правда во всем этом кровавом безобразии?

Я знал, что он невиновен. Я верил ему, каким бы идиотом это меня ни делало, но что такого случилось в тот день, чтобы он оказался в эпицентре столь ужасного места убийства? Что такого было в преступлении, что у присяжных не осталось сомнений? И почему он провел пятнадцать лет в камере смертника, если он невиновен?

Я говорил себе, что услышать его признание будет достаточно. Я буду знать правду и смогу двинуться дальше. Знание утихомирит то назойливое гадание, которое снова и снова тянуло меня к гиганту с мягкой манерой говорить.

Но в этом случае правда меня не освободила.

Я хотел... нет, я нуждался во всей истории. Какова правда Бишопа? Почему невиновный мужчина ожидал казни? Почему его адвокат не подавал апелляции?

Злость бурлила в моем нутре, пока я обдумывал ужасную вероятность, что Бишоп полжизни провел за решеткой безо всякой на то причины. Он умрет, как и Джефф, и довольно скоро, если апелляционные суды перестали к нему прислушиваться.

На меня накатила волна тошноты, так что я допил пиво и взял новую бутылку. Вся эта реальность вызывала у меня ощущение дурноты. То, что небольшой процент осужденных были невиновными, являлся общепризнанным фактом. Предостаточно людей умирало от рук нашей правоохранительной системы прежде, чем их успевали реабилитировать.

Попадал ли Бишоп в эту статистику? Умрет ли он так же, как другие невиновные до него?

Я оттолкнул ноутбук и откинулся на диван, сжимая бутылку пива и прокручивая все эти мысли в голове. Почему я так остро реагировал на этого мужчину и его историю? Почему я не мог просто забить и делать свою работу?

Я провел ладонью по лицу и застонал, все еще не в силах посмотреть в лицо правде, которую похоронил глубоко внутри. Правде, которая заставляла мое сердце биться чуточку чаще в присутствии Бишопа. Правде, которая так сильно текла по моим венам, когда он разговаривал тем низким баритоном или одаривал меня намеком на улыбку.

Я в полной заднице.

***

Тем вечером я прибыл на работу и машинально выполнял свои обязанности. Проводил пересчет как положено, докладывался, сверялся с Джином и не забыл отключить свет в установленное время отбоя. Я старался не задерживаться у камеры Бишопа, пока не убедился, что остальные мужчины поблизости спали. У меня было так много вопросов, но я хотел обеспечить некую приватность, когда буду их задавать.

Тем вечером в воздухе витала некая беспокойная энергия. Мужчины дольше бодрствовали, возились и ходили по своим камерам, словно пытаясь сжечь избыток энергии, накопленный за день. В полдвенадцатого ночи у Рикки в Б17 случился какой-то маниакальный эпизод, когда он орал и выкрикивал оскорбления в бетонную стену его камеры. Он несколько раз ударил кулаком по стальной двери, и я предупредил его, требуя успокоиться. К полуночи он унялся, ругаясь себе под нос, но все же утихомирившись.

Хуан в Б15 торчал у окна своей камеры и следил за мной; омертвевший взгляд его глаз нервировал. Всякий раз, когда я приближался к его краю коридора, он шевелил пальцами в окне, чтобы привлечь мое внимание, а потом бормотал на испанском что-то монотонное и в то же время угрожающее.

Учитывая всеобщее поведение, я даже гадал, не полнолуние ли сегодня.

К часу ночи все стало тише. Хуан прекратил попытки напугать меня и вернулся на кровать. Рикки вымотал себя своей истерикой и заснул, а Десмонд сгорбился над блокнотом и строчил бредовые истории, которые, по словам Хавьера, невозможно было читать.

Не все спали, но я не мог больше сдерживаться. Гора вопросов к Бишопу съедала меня изнутри после нашего вчерашнего разговора. Приближался мой ежечасный пересчет. После него я собирался узнать, готов ли этот мужчина поделиться своим прошлым.

Начав с дальнего конца ряда, я заглядывал в каждую камеру и стучал по окнам тех, кто спал так крепко, что нельзя было увидеть движение. Они привыкли к постоянным помехам и махали руками во сне, когда я стучал.

Бишоп не спал и лежал на постели с книгой. Когда я заглянул в его камеру, он встретился со мной взглядом, но сразу же опустил подбородок.

Направившись к лестнице, я встретился с Джином, и мы пятнадцать минут поболтали о всякой ерунде. Ночные смены были скучными, и мы оба радовались маленькой передышке каждый час.

— Я несколько раз работал в самом блоке смертников. Это тяжело. Когда идешь вечером домой, голова как будто в раздрае. Постарайся не принимать это близко к сердцу.

— Работу надо оставлять на работе.

— Вот именно. Не забывай, эти парни заслуживают того, что получили. Они все убийцы. Когда видишь их каждый день, слушаешь их разговоры и истории, это вызывает сочувствие, но это лишь иллюзия. Там, в настоящем мире, они животные. Безжалостные. Они заслуживают казни.

Насчет смертной казни существовало много мнений. Джин явно поддерживал эту меру наказания, и я уважал его взгляды. Не знаю, каких взглядов придерживался я сам, и мне не нравилось вступать в дебаты насчет правильного и неправильного, так что я держал рот на замке.

Когда Джин ушел на свои ряды, а я оказался обратно на втором уровне, тихий... и все же знакомый... звук разнесся по воздуху. Тяжелое дыхание. Сдавленное хрипение. Легко узнаваемый звук ладони, быстро движущейся по набухшей плоти. Я не в первый раз слышал, как мужчины дрочат в камерах.

В тюрьме не существовало приватности. Потребности возникали, и эти мужчины их удовлетворяли. Благопристойность давно вылетела в окно.

Но то, из какой камеры доносились эти звуки, заставило меня сбиться с шага. Я знал, что звуки доносятся из Б21.

Вся слюна в моем рту пересохла, сердце заколотилось сильнее, кровь зашумела и запульсировала в ушах. Я зажмурился и потянулся к стене для опоры, пытаясь похоронить прилив желания, овладевший моим организмом, когда я узнал этот сдавленный голос. Я не знал, что со мной не так.

Было ли это просто физическое влечение? Бишоп был привлекательным мужчиной, и мне надо было быть мертвым или слепым, чтобы не заметить. После расставания с Трэвисом прошло много времени, и после него был лишь один парень, который продержался со мной аж две недели. Не то чтобы я искал перепих на одну ночь или снова активно встречался, особенно после инцидента в Ай-Макс.

И работа — тюрьма — вовсе не то место, где я готов был столкнуться с сексуальной неудовлетворенностью.

Я стиснул переносицу и сказал себе спуститься обратно по лестнице, найти Джина и поболтать еще немножко. Проигнорировать тяжелые частые вздохи из камеры Бишопа.

Мое тело отказывалось слушать. Мои ноги сами чуточку двинулись вперед, пока я не оказался перед его дверью. Достаточно далеко, чтобы не быть увиденным, но все же достаточно близко, чтобы украдкой заглянуть в окошко.

Движение.

На кровати.

Подавив расцветающее желание, я шагнул ближе, подкрадываясь как ребенок к банке с печеньем посреди ночи. Отчаянно желая заветный приз. Желая грешно взглянуть одним глазком и сохранить этот образ в памяти.

Одеяло двигалось вместе с кулаком, пока он дрочил себе тайком. Одно колено он поднял, но оно лениво упало в сторону, придавая ему уязвимую позу, провоцировавшую мое воображение. Длинная протяженность его темного горла была выставлена напоказ, кадык смотрел в потолок. Я видел, как губы Бишопа приоткрылись, и еще больше немых стонов донеслось до моих ушей.

Его рука ускорилась.

Моя спина вспотела. Я шагнул ближе, мое дыхание сделалось таким же хаотичным, внутри все дрожало.

Я сжал в кулаке ткань брюк, подавляя желание дотронуться до себя и чувствуя бугор возбуждения в боксерах.

Затем это случилось. Спина Бишопа выгнулась над кроватью, рука замерла под одеялом, все огромное тело задрожало. Беззвучный крик удовольствия прокатился по воздуху. Он не издал ни звука, но я все слышал. В моем воображении он кричал мое имя, пока его семя жарко изливалось между нашими телами. Его низкий баритон проникал в мою душу, просачивался по моим венам. Я зажмурился, когда мой член запульсировал словно в ответ.

Я в заднице. В абсолютной и беспросветной заднице.

Спеша взять себя в руки и зная, что надо уйти, я открыл глаза и замер как вкопанный, когда темные ониксовые глаза уставились на меня. Мое сердце сжалось. Правда была написана на моем лице — да и разве могло быть иначе? Мои щеки покраснели от чувства вины, я отпрянул на шаг, не зная, что делать. Я попался. Только Бог знает, какие выводы Бишоп сделает из этой ситуации.

Это ощущалось как повторение ситуации в Ай-Максе, и мой старый шрам чесался и пульсировал. Если Бишоп узнает, что я гей, если он хоть на секунду подумает, что я смотрел, как он дрочит, и наслаждался этим, то я труп. Неважно, сколько бы мер безопасности ни окружало этих заключенных, они найдут способ. Сломанный нос, подбитые глаза и проткнутые почки будут наименьшей из моих проблем.

Мои мысли и эмоции перемешались как в блендере, и я спешно ушел, не зная, что в меня вселилось.

Может, это страх или чувство вины, но я готов был поклясться, что пронизывающий взгляд Бишопа проследил за мной.

Оглядываясь назад, мне надо было придумать остроумную реплику или комментарий, повести себя так, будто в этом нет ничего страшного, или изобразить отвращение. Это позволило бы мне не выглядеть виноватым или возбужденным. Но я запаниковал и испортил возможность.

А так у меня оставалось двадцать минут до очередного пересчета, и я знал, что мне опять придется оказаться у камеры Бишопа. Я надеялся, что оргазм меня усыпит.

Через небольшой промежуток времени я уже не мог ждать дольше, потому что надо было делать пересчет. Я приблизился к камере Бишопа с липкими ладонями и пересохшим ртом. Я заглянул в его окно и обнаружил, что его кровать пустует. Нахмурившись, я просканировал камеру и едва не выпрыгнул из собственной шкуры, когда он как призрак появился у стены возле двери, где он стоял вне поля зрения.

Я отшатнулся, но его хриплый голос пригвоздил мои ноги к полу.

— Стой.

Наши взгляды встретились, и я не мог прочесть его стоические черты. Он был сердитым? Смертоносным? Понимающим? Пожалуйста, пусть он будет понимающим. Пожалуйста, пусть он не поймет правду по этой маленькой ошибке.

Мой бок ныл, и я стиснул зубы, чтобы не схватиться за него и не помассировать старую рану.

— Иди сюда.

По мне пронесся холодок, и я сделал шаг назад, увеличивая расстояние между нами. Это было глупо. Он за решеткой. Между нами стальной барьер. «Уйди, — говорил я себе. — Доложи о пересчете и дорабатывай свою смену».

— Мне надо доложиться, — промямлил я так, будто он заслуживал объяснения. Будто это оправдывало мое грохочущее сердце.

Прежде чем я сумел развернуться и сбежать, он заговорил снова:

— Мне надо кое-что сказать тебе, и ты совершенно точно не захочешь, чтобы я повышал голос, и услышали другие. Это не займет много времени, а потом можешь убежать и сообщать о своем пересчете. Прячься от меня, если тебе так хочется.

Я сглотнул ком в горле и расправил плечи, шагнув вперед и надеясь, что воздух вокруг меня не пропах страхом. Столько лет работы в системе, и я никогда не боялся мужчин за решеткой. Мой несчастливый инцидент в Ай-Максе сказался на мне сильнее, чем я был готов признать. Трэвис с удовольствием ткнул бы меня носом в это, так?

У окошка Бишопа я замер и ждал, плавая в этих бассейнах многогранных черных бриллиантов, пока он изучал каждый дюйм моего лица. Не будь я так выбит из колеи, я бы цеплялся за их красоту. А так мне сложно было не отвернуться.

Бишоп понизил голос до шепота ровно настолько, чтобы было слышно через стальную дверь, и прислонился лбом к узкому окошку. Он смотрел на меня как огромная пантера, готовая к броску. Одни лишь его габариты и аура обездвиживали меня.

— Ты никому не обязан объяснять, что тебе нравится и не нравится. Ты понимаешь? От меня они этого не услышат. Я тебе обещаю. Если ты хоть на минуту подумал, будто я не знаю, что ты все время стоял там, ты ошибаешься, босс, — он помедлил, удерживая меня в тисках одними лишь словами. — Я костьми тебя чувствую всякий раз, когда ты рядом. Я знал. Я всегда знаю.

Я пошевелил губами, пытаясь выманить слова на поверхность, но ничего не пришло. В свете моей нерешительности Бишоп поднял ладонь и прижал ее к стеклу. Я инстинктивно сделал то же самое. Ладонь к ладони, за минусом семисантиметрового стекла.

— Мне жаль, — это единственное, что мне пришло в голову.

Уголок его губ дернулся.

— А мне нет.

Он согнул пальцы на стекле. То же движение он сделал тогда со своей бабушкой — будто он пытался сжать мою ладонь.

— Знаешь, раньше никто, кроме бабули, мне не верил. Даже Джален. Никто. Когда ты паршивый черный парень без родителей и с отсидкой в прошлом за причинение проблем, они считают тебя виновным еще до того, как ты попытаешься оправдаться. У меня не было шансов. Но ты...

— Я верю, что ты этого не делал.

Его глаза потеплели, взгляд задержался на мне. Мы разделили напряженный момент, влекомые друг к другу, и нить между нами тянула нас все ближе.

Какого хера происходит? Водоворот слов, мыслей и чувств затягивал меня. Я услышал его вчерашние фразы в новом свете. «Я не мог любить ее так, как она любила меня». Что это означало? Я искажал его слова и слышал то, что хотел слышать, или Бишоп пытался мне что-то сказать? Он знал, что я стоял рядом, пока он дрочил. Он позволил мне смотреть и...

— Энсон.

Мое имя на его губах, произнесенное этим низким баритоном с легкой техасской тягучестью, прогнало весь шторм прочь. В моей голове воцарилась тишина, и я наблюдал за ним. Ждал.

— Я же тебе говорил, — прошептал он, снова сгибая пальцы поверх моих и словно пожирая меня темным взглядом. — Тебе не нужно меня бояться. Я серьезно.

Я бездумно опустил лоб к стеклу, прижимаясь к нему, и закрыл глаза. Мы вместе дышали. Тишина между нами ощущалась как одеяло, скрывавшее нас от реальности и мира.

Я мог бы простоять бы так остаток ночи, но Бишоп, у которого было больше здравомыслия, чем у меня, заговорил.

— Тебе лучше доложить о пересчете, пока они не начали тебя искать.

— Ага, — я оттолкнулся от двери и выпрямился, глянув по ряду в обе стороны.

Когда я снова встретился взглядом с Бишопом, между нами что-то изменилось. Это было едва уловимым, но все же присутствовало. Уголок его губ приподнялся в улыбке, и он подмигнул перед тем, как вернуться в постель.

Да, я в заднице.

Каким-то образом я оказался заворожен прекрасным темным ангелом в камере смертника.

***

На той неделе нам больше не довелось поговорить. Следующая ночь превратилась в хаос. Парень в ряду Джина пытался повеситься на импровизированной веревке из простыни, пока никто не видел. Нам пришлось вызвать команду КНЭРа для вмешательства внутри камеры. Стычка была ожесточенной и нелицеприятной. Оказавшись внутри, мы поняли, что парень обдолбался до невозможности. Потребовалось применить перцовый спрей, и из-за этого нам тут же пришлось провести обыск во всем отсеке А/Б. Обыскали каждую камеру. Каждому заключенному пришлось пописать в баночку. Снова. Это затянулось на всю ночь, и Рею пришлось приехать почти сразу после полуночи, поскольку мы с Джином не могли справиться в одиночку, а в обязанности КНЭРа это не входило.

Из-за того, что вся эта суматоха затянулась на все утро, в итоге я отработал две смены подряд, и моя последняя ночная смена была отменена.

До работы в блоке смертников мне предстояло несколько выходных, и это означало, что в ближайшем будущем я не увижу Бишопа и не получу ответов на свои нескончаемые вопросы.

Из-за всего увиденного и узнанного за последние дни мне не сиделось на месте, и я был сбит с толку. Я сомневался во всем, что он сказал, и гадал, не переношу ли свои чувства, не искажаю ли его слова в то, что мне самому хотелось услышать.

Он был геем? Сочувствовал гей-сообществу? Поддерживал его? Он был натуралом? Бисексуалом?

И важно ли это?

Он все равно был неприкасаемым.

Никакое количество тоски и мечтаний это не изменит. Если допустить хоть легкую фантазию о свободе, это лишь ранит меня в конце.

Утром в понедельник я заехал на парковку одновременно с Хавьером. Он подождал у своего Доджа Рам, улыбаясь из-за солнцезащитных очков, пока я брал рюкзак с заднего сиденья джипа.

— Энсон, дружище. Как прошли твои ночные смены?

— Да как два пальца об асфальт. Не спрашивай меня, это же ты работал в Е. Спасибо еще раз, между прочим.

— Это я должен тебя благодарить. Это мне надо было поменяться.

— Верно, но мы оба знаем, что от этой сделки выиграл я.

Мы побрели к будке охраны и провели удостоверениями по считывателю, помахали Талли и прошли через ворота.

— Я слышал, Джеффи получил ордер, — Хавьер покачал головой. — Мы все знали, что это случится. Даже он сам.

— Я сегодня его увижу. Не уверен, что говорить мужчине, которого через несколько недель казнят.

Брови Хавьера взлетели вверх.

— Рей поставил тебя в блок смертников?

— Ага.

— А он сначала спросил?

— Неа. Просто увидел в расписании.

Хавьер присвистнул.

— Должно быть, людей совсем не хватает. Он всегда сначала берет добровольцев. Это дерьмо непростое. Сложнее лишь то, когда тебя ставят на трансфер в Хантсвилль, к месту казни.

— Давай будем надеяться, что мне такое не достанется. Есть советы?

— Конечно. Первое — слушай. Вот в этот момент по ним ударяет реальность. Этим парням хочется излить душу. Тебе не надо высказывать мнение или соглашаться с тем, что слетает с их языка. Просто слушай. Дай им выговориться.

Хавьер придержал для меня дверь, когда мы оказались у входа. Мы провели своими карточками, чтобы пройти через двери с ограниченным доступом и направились в зону для персонала.

— Будь готов к ужасным историям, друг мой. В этот момент большинство из этих парней честно рассказывает свое прошлое. Я могу пересчитать по пальцам одной руки тех парней, кто подавал апелляции после подписания ордера на казнь.

— И сколько их?

Он сделал ноль из большого и указательного пальцев.

— Ноль. Такое случалось прежде, но ни разу за те десять лет, что я здесь работаю.

— Похоже, не самое удачное место для смены на этой неделе.

— Не буду врать, я рад, что не угодил туда вместо тебя.

— А тебя куда поставили?

— На сопровождение с Энджело.

Я почти мечтал, чтобы у Хавьера было другое мнение о блоке смертников, потому что я бы сразу предложил поменяться. Это могло не предоставить возможности поговорить наедине с Бишопом, но я хотя бы увидел его на сопровождении.

После утреннего брифинга мы с Хавьером разошлись, договорившись попить пива на выходных.

В блоке смертников было в два раза больше персонала. Вдвое больше глаз, присматривающих за заключенными, означало меньше шансов, что они наделают глупостей. Эти ребята были близки к концу и предпочитали сами распрощаться с жизнью вместо того, чтобы оставлять это правосудию. К сожалению, такая роскошь не дозволялась, и нам приходилось следить, чтобы такого не произошло.

В блоке смертников жизнь заключенного обрастала новыми ограничениями, почти как на третьем уровне. Они не получали ничего дополнительного, им разрешалось минимум времени в душе, нельзя совершать покупки и выходить в досуговые камеры. Отныне и до самого конца существовали лишь четыре стены. Пересчет проводился каждые 15 минут вместо одного раза в час.

Поскольку обязанности по трансферам сокращались, и нас было так много на этаже, я понимал, что имел в виду Хавьер, когда сказал, что я буду слушать признания и истории. Пока священник тюрьмы Полански был занят с другими заключенными, некоторые мужчины обращались к нам, нуждаясь в разговоре. Другие неподвижно сидели в углах камер, погрузившись в мысли. Я мог лишь воображать, о чем они думали.

Джеффери был из их числа.

Я остановился у его окошка и осмотрел уязвимый силуэт мужчины, свернувшегося клубком и уткнувшегося лицом в поднятые колени. Я вовсе не желал слушать ужасные истории, но меня тянуло помочь этим мужчинам перед смертью перейти от страха к принятию.

— Эй, Джеффи. Хочешь поговорить?

На мгновение мне показалось, что он не ответит, но потом он пробормотал что-то в свои колени. Как бы звук ни разносился и ни отражался от бетонных стен, я едва не пропустил эти слова.

— Я же говорил не называть меня Джеффи, белый мальчик.

Я усмехнулся.

— Да, да. Готов поспорить, твоя мама в детстве называла тебя Джеффи.

— Нет.

Я видел, что уговоры его открыться будут походить на попытки выдрать зуб, но куда мне спешить?

— В Б без тебя было ужасно тихо.

— Лучше привыкай к этому.

Его упрямое молчание заставило меня пошаркать ногами.

— Брось, Джефф. Я протягиваю тебе руку. Знаю, что не могу вытащить тебя отсюда, но я готов послушать, и это уже больше, чем половина ребят по эту сторону решеток готова сделать. Поверь мне.

Снова молчание.

Я вздохнул, и мои плечи опустились.

— Ладно. Эту неделю я работаю здесь. Если передумаешь, окрикни меня.

Наступил четверг, четвертый день моей смены в блоке смертников, и только тогда Джефф сломался. Это должно было случиться. Парни в камерах вокруг него ломались, плакали, кричали, вопили, умоляли и просили, но он ничего такого не делал.

В четверг днем, когда я вернулся с обеденного перерыва, он ждал у окошка. Его глаза практически превратились в темные синяки, белки налились кровью. Готов поспорить, он мало спал с тех пор, как его перевели сюда.

— Миллер? — его голос надломился, но привлек мое внимание, когда я проходил мимо его камеры.

Я помедлил и подошел ближе.

— Как у тебя дела, Джефф?

— Почему ты так хорошо обращаешься со всеми нами? Я не понимаю. Ты разве не осознаешь, кто мы? Что мы сделали?

— Я знаю. Я не дурак.

— Так почему?

— Это не моя работа — осуждать вас или наказывать. Я здесь, чтобы обеспечить безопасность людей внутри тюрьмы и за ее пределами. Вот и все.

— Чувак, я застрелил пять человек в банке. В упор. В голову, — он сложил пальцы пистолетом и прицелился в меня через окно. Затем он нажал на курок и изобразил звук выстрела. На его лице не отразилось эмоций. — Вот так просто. Смотрел, как их мозги разлетаются по стене за ними. И знаешь, что?

Я напряг мышцы и удерживал твердый зрительный контакт, пусть мои внутренности и бушевали.

— Что?

— Я ничего не почувствовал, — он покачал головой и слегка усмехнулся. — Ничего, бл*ть.

— Почему ты это сделал?

— Я был взбешен. Мне отказали в кредите, и впереди ждало банкротство. Всем было плевать на меня и на то, что я увязал в долгах. Я всегда был чужаком. Работа была отстойная, босс — бл*дский мудак. Надо было и его застрелить, — от этой мысли Джефф улыбнулся, и эта зловещая садистская ухмылка выглядела еще хуже из-за усталого выражения в его глазах.

— Ты сожалеешь о своих действиях?

Джефф вынырнул из фантазии и окинул меня взглядом снисходительного любопытства.

— Мое раскаяние поможет тебе крепче спать по ночам, белый мальчик?

— Мне плевать, раскаешься ты или нет. Это был просто вопрос. Не я через несколько недель лягу на стальной стол, зная, что это конец. Это твои грехи, а не мои. В конце дня я ухожу домой. У меня есть свобода.

Он не ожидал, что я дам ему отпор, и тем самым я заслужил некое извращенное восхищение. Я не был уверен, что хочу этого.

— А ты ничего, Миллер. Я не боюсь умереть. Я знаю, что поступил неправильно, и тот факт, что я сижу здесь ночь за ночью и не ощущаю никакого сожаления, говорит мне о том, что меня не надо выпускать на свободу. Я та страшилка-бабайка. Обществу не нравятся парни вроде меня.

— У тебя много осознанности.

— У меня было много времени на раздумья. Я знаю, кто я. Я знаю, что я. Этот бл*дский мир с его моралью и правилами — это идиотизм. У меня нет времени на это дерьмо. Пусть все они сосут мой член.

— У тебя была возможность поговорить со священником?

— Нее, я не верю в Бога. Мне не надо, чтобы он молился за меня и бормотал все то дерьмо про спасение моей души. Нахер это дерьмо. Нет у меня души, а если есть, то она черная как полночь. Мне хочется, чтобы они побыстрее покончили с этим. Все это ожидание как заноза в заднице.

Я гадал, изменятся ли его взгляды относительно Бога. Давным-давно мой дед рассказывал мне истории про войну. Затем он рассказывал о своем отце и о том, как тот сражался в Первой Мировой Войне. Он говорил, что в траншее под бомбежкой нет атеистов. Каждый человек молится перед смертью. Каждый. Казалось справедливым, что когда на кону стоит твоя жизнь, всегда зарождается та неуверенность. Тот вопрос, а что если? Может, Джефф передумает, когда через несколько недель ляжет на холодный металлический стол, но я подозревал, что об этом узнает только он сам.

— Они правда заметили мое отсутствие в Б?

— Конечно. Эти парни не отличаются от тебя, Джефф. Это напомнило о реальности. В тот день всеобщее настроение изменилось. Не было никого, кто бы это не почувствовал.

Джефф прислонился спиной к двери камеры и тоскливо посмотрел на свою маленькую комнатушку.

— Хочешь поговорить, Джефф?

— Ага. Хочешь послушать?

— Конечно.

Так что мы болтали несколько часов. Мне приходилось прерываться, чтобы выполнить свои обязанности, но я возвращался к его камере и слушал, пока Джефф рассказывал о своем проблемном детстве, разрушенной семье, образовании и многочисленных провальных попытках завести друзей. Он много говорил об изоляции (той, которую он сотворил своими руками) и конечном падении, которое привело его в камеру смертника.

Будучи подростком, он узнавал в себе некоторое ощущение отстраненности, нехватку эмоциональной связи с миром и людьми вокруг. Неспособность сочувствовать, ощущение превосходства. Дети в школе называли его хладнокровным. Он не мог сохранить работу или держать язык за зубами. Но Джефф не был дураком и заметил свои социопатические тенденции задолго до того, как совершил серьезные преступления.

— Это было неизбежно, — говорил он мне. — Любопытствующая часть меня хотела заставить других людей страдать чисто для удовольствия и контроля. Чтобы купаться во власти, которую я имел над такими незначительными, низшими существами. Люди такие тупые, бл*ть, что просто чудо, как они выживают. Мне хотелось по приколу смотреть, как они умирают, понимаешь? Просто потому что я мог так сделать. Наблюдать, как они дрожат от страха, потому что наконец-то поняли, что я превыше них и могу прикончить их, не моргнув и глазом.

Хавьер был прав. Работать в блоке смертников было тяжело и напряженно. Я не раз думал о Бишопе, и меня тошнило при мысли, что его время истечет, и он однажды займет место Джеффа.

В конце смены того дня, когда Джеффери излил свою историю, я открыл новое расписание, которое Рей выложил перед тем, как уйти в отпуск.

За месяц у меня не было ни одной недели в ряду Бишопа, и ни одной смены по сопровождению. Это меня беспокоило.

Я пощелкал ручкой, найденной на столе, изучал график смен и думал. Тяга увидеть Бишопа была сильнее здравого смысла. Должен же быть способ. Хавьер один раз поменялся со мной сменами, может, и другие согласятся.

Ночные смены были обычно самыми нелюбимыми (после блока Е), и это идеальная возможность поговорить и узнать о нем больше. Мои смены не были тяжелыми. Если удастся поменяться неделями с теми, кто работал ночные смены в ряду Бишопа, то это даст мне время узнать его историю.

Я быстро окинул взглядом комнату для персонала и увидел Дуга, одного из парней, поставленных в ночную смену в блоке Бишопа через неделю.

— Эй, Дуг, приятель. Есть минутка?

Он вышел из туалета в спортивной одежде, и на шее болтались наушники. Я так понимаю, он собрался в спортзал.

— Да. Что такое?

— Не хочешь тут поменяться со мной неделей? — я показал на экран, показывая на его неделю ночных смен.

— Ты хочешь мои ночные? Серьезно?

— Да. Если ты не прочь поработать в В и Г.

— О да, черт возьми. Я ненавижу ночи. Я согласен на эту сделку.

— Спасибо. Я благодарен.

— Да нет проблем.

Пока он не ушел, я показал на фамилию Мэйсона.

— У тебя случайно нет номера Мэйсона, чтоб я мог связаться с ним?

Дуг похлопал по карманам спортивных штанов и нашел телефон.

— Да, вот, — он потыкал в экран и показал мне, чтобы я мог списать цифры.

Если договорюсь на пару недель, то об остальных позабочусь потом.

— Спасибо, приятель.