Озвучен воздуха зурной
с шоссе без привидений веек,
смурной колониальный зной
томит Карельский перешеек.
Цветет замызганный залив,
лишенный призраков купален,
скучает воровской калиф
в пещерности опочивален.
Горят остатки тихих дач
дней допотопного модерна,
надрывен комариный плач,
но глух москит и нем, наверно.
Ждет электричку гюль-мулла
в мечтах о поприще пустыни,
о караване из села
в одну из притч о блудном сыне.
Щебечут зяблики в райке,
пока в партере вянут розы;
ты погадай мне по руке
и нагадай дожди и грозы.
На Щучье едет мэм-сахиб
в авто оттенка белой ночи,
ее бой-френд почти погиб,
«конкретно... — лепеча, — короче...
Помоечные джунгли сплошь
в гламурных банках и обертках,
а водомерок не вернешь,
поговорим об уховертках,
о непроросших семенах,
о тине, топи блат и иле,
о рыжей поросли сумах
и об артезианских снах
на новодельном суахили.
Дев здешних не загнать в сераль
они в купальниках из смеха
иссушенную дразнят даль
парами экстази и эха,
и прячет даль сарай один,
таящий сено и полову,
где чистит нищий Аладдин
ночную ржавчину былого.