Забытый раёк

В сон провалилась — vivo, presto, —

глаза бы не глядели,

в такое людное плохое место,

откуда поезд ходит раз в неделю

в день неназначенный, в час неурочный,

с платформы то ли первой, то ли пятой,

где мусор носит ветер беспорочный

по станции, на закутки разъятой,

и все бежит от рынка до барака

бродячая собака.

Жизнь, едва смежу ресницы,

снова настает.

А тебе пускай приснится

говорящий кот,

Мелюзины с Берилюной

фаворит, и лун

баловень, ночной и юный

маленький баюн.

Он на полустанке энском

станции под стать

на каком-нибудь офенском

станет лепетать.

Позабыв первоисточник,

он поведать рад

с мурманчанского подстрочник

на удмурртский лад.

Отдавая дань фовизму,

в контрах с новизной,

кот намыл свою харизму

лапкой со слюной.

Консерватор от охоты,

он консервы чтит.

То поет, не глядя в ноты,

то чудьмя чудит.

Он вчера у старшей парки,

то ли сербки, то ль мадьярки,

немки или нестинарки

закатил клубок;

в рощицах кустов и кресел

он ни весел, ни невесел,

точно полубог.

В подтвержденье — роли? речи? —

в важной простоте

он исправно носит свечи

в полночь на хвосте.

Шерсть волшебная искрится,

катится пелот,

и тебе недаром снится

этот полиглот.

Дай мне снотворного, тубиб,

мне снятся войны,

тот, кто кричать «ура!» охрип,

тот, кто запытан и погиб,

то ядерного взрыва гриб,

то затяжного плена ад,

то наводящий автомат

ночной конвойный;

мне снятся улицы в дыму

все ночи кряду.

Дай провалиться мне во тьму

без киноряда.

Есть в сновидческих странах оазисы рая,

гиперболы мира, метафоры мая,

символы духа,

не тронуто тленьем, дышит творенье,

серебряны, ввергнуты органы слуха

в поле зрения.

Замок на меже

между двух миров,

я еще вернусь

на твой звездный мост.