Никаких новых подробностей странного происшествия с исчезновением нефтяного магната не появилось. Заключённый исчез, как в воду канул. Меж тем из неофициальных источников стало известно, что сотрудники ФСИН ещё 15 августа были подняты по тревоге. Что интересно, в тот день по спецсвязи оперативники из дежурной части краевого УВД слышали переговоры офицеров УФСИН. Из разговоров можно было понять, что те кого-то разыскивают. Милиционеров удивило, почему смежники не обращаются за помощью в УВД. Тем не менее, и это ведомство подключилось к проведению ОРМ — оперативно-розыскных мероприятий.
Независимые наблюдатели в Москве высказали предположение о том, что на знаменитого заключённого было совершенно покушение, в результате которого он, скорее всего, и погиб. Именно это обстоятельство власть и пытается скрыть. А утечка информации о пострадавших офицерах ФСИН — это попытка переложить ответственность за гибель заключённого на неизвестных похитителей. Этими предположениями пестрят и многочисленные сайты в интернете. Представитель правых Борис Немцов заявил, что власти более чем выгодно исчезновение опального олигарха. Он также заявил, что именно агенты власти организовали покушение на человека, который раздражал их, даже находясь в тюрьме.
Вчера, выступал в эфире Русской службы новостей известный политик Владимир Ждановский заявил, что в администрации президента готовился указ о помиловании именитого заключённого. И его побег перечёркивает все усилия президента по гуманизации исправительной системы. Он также не исключил того, что к загадочному исчезновению владельца печально знаменитой нефтяной компании «ЮНИС» причастны иностранные спецслужбы.
Версии об организованном побеге придерживаются и в руководстве Забайкальского края. Так, депутат Законодательного Собрания края Федор Бежин напомнил об истории с английским дипломатом. Действительно, три месяца назад этот дипломат нанёс визит в Читу. Напомним, что британский подданный подвергся тогда нападению неизвестных. Теперь этот визит связывают с подготовкой похищения знаменитого узника.
Сегодня читинские правозащитники провели пикет у прокуратуры Забайкальского края. Пикетчики в количестве 11 человек требовали от прокуратуры предоставить сведения о местонахождении красноозёрского узника. Несанкционированный пикет был разогнан, при этом были задержаны три человека, среди них М. Савватеева.
Такой же пикет был проведён в Москве. Протестующие потребовали от властей достоверной информации о странном происшествии со знаменитым узником, а также немедленного освобождения всех политзаключённых.
На подъезде к Первомайскому вертолётчик, по устоявшейся привычке, съехал на обочину и заглушил мотор. Настало время для очередного инструктажа? Но нет, спасатель молча открыл бардачок, вытащил какой-то пакет и достал очки, большие такие, в тёмной пластмассовой оправе.
— Зараз примем меры предосторожности и поедем дальше. Надо трошки замаскироваться. Ты примерь, примерь, — совал он в руки компаньона очки. А у беглеца сразу стёрло улыбку с лица и упало, не успевшее приподняться настроение.
«Всё понятно! Спасатель сам боится… Ещё бы! После того как во всеуслышание было объявлено о побеге… Он ещё не знает, что меня опознала Нина… А ещё минуту назад он был готов поверить в вертолётную храбрость… Нет, надо расставаться»!
— Ну, як окуляры, подходят? — теребил его Анатолий.
— Да какие окуляры! Ты что, не понимаешь: всё очень серьёзно, не просто серьёзно, а опасно. Для тебя опасно! — И беглец принялся доказывать: надо расстаться, он не может больше принимать его помощь, не имеет права втягивать в свои дела, эти дела настолько безнадёжны, что даже кружка воды, поданная ему, аукнется человеку. Как это называется? Затаскают? Да, именно так — затаскают!
Он говорил долго и путано, и когда когда выдохся, вертолётчик, развернувшись к нему, заботливо спросил:
— Всё сказал? А теперь слушай сюда: шо ты всё предупреждаешь? Та мне по штуцеру, шмайсеру и балуну, шо там будэ! Ферштейн? Это ещё надо посмотреть, кто из нас больше боится? Кто там кипяточком сикает, а?
— Ты… ты на что намекаешь? — вспыхнул беглец. — Да если тебе всё по этому… штуцеру, то мне — тем более!
— И по балуну? — отчего-то развеселился Анатолий.
— Ну, и… по балуну! — с готовностью подтвердил компаньон. Знать бы только что это такое.
— О как! Ну, наконец-то! А то ходил, шатался, ножки-ручки болтаются, головка трясется и, шо характерно, голосок тихий, тихий, и глазки так: блым-блым…
— Мог бы и промолчать, — буркнул беглец. Он что, в самом деле, так выглядел или выглядит?
— Мог! Только должен ведь я отметить положительную динамику в вашем, сэр, состоянии, — старательно копировал кого-то вертолётчик. — Вот мы уже и материться пробуем. Ты хоть сам понял, шо сказал?.. Ой, извини, я забыл, где ты недавно был. Впечатляет, конечно! Но тебе не личит, не, не личит, — скривил он гримаску. — Ты лучше скажи, угадал, нет, с очёчками? Давай, давай примеривай, не капризничай…
И пришлось примерить: как и следовало ожидать — линзы были не отцентрованы и глаза разъезжались. Да это совершенно невозможно носить!
— Ну, и як оно? — допытывался настырный спасатель.
— У тебя там парика и накладной бороды не найдётся?
— О! Мы уже и шуткуем, уже и парик нам подавай. Скажи спасибо, что очёчки не на китайке приобрёл.
— Где, где не приобрёл?
— Рынок так называется в Чите — китайка. Эти из аптеки. Не сильно жмут? Ладно, не будем отвлекаться… А шо это у тебя, а? Откуда волдыри кровавые? С горки катался — ручками тормозил? А поцарапанный, поцарапанный! И шрам откуда? — схватил он компаньона за руку.
— Порезали… в драке…
— Ё! Колюня! А ты, оказывается, фулюган? И не дёргайся! Зараз обвяжу, и такой хороший раненый из тебя получится…
— Не надо! — упирался тот, но вертолётчик, не слушая, наматывал и наматывал бинт.
— Тебе как, простой узелок или бантик завязать? Вачишь, хорошо ж получилось! Это на всякий случай! Везу тебя из больницы. Из какой? В зависимости от того, где остановят, там поблизости и больницу назовём. Тебя побили! Покажешь спину, она произведёт впечатление… Слушай дальше: побили, документы украли. Понял? Никогда не говори в милиции, шо документы потерял, только украли… Короче, прикинешься рогожкой: ничего не знаю, ничего не видел…
— Не надо этого… этого маскарада! — сбросил в раздражении беглец очки. Всё выглядит таким жалким…
— Ну, не надо, так не надо, — стал вдруг подозрительно покладистым компаньон. — Но у меня такое предложение…
«Что, новый залихватский план?» Но Анатолий начал скромно:
— Напролом у нас не получилось. Давай попробуем по-другому, огородами. Сначала рванем на юг, потом на восток, к Валею, а оттуда опять на север, к железной дороге. Надо совмещать осторожное с полезным. Правильно? — замолк он, ожидая одобрения.
Интересно, что в его интерпретации вертолетного шофера осторожное, гадал беглец.
— А подробнее нельзя?
— Подробности я зараз покажу, — вытащил вертолётчик новую карту и стал разворачивать её на всю ширину кабины.
— У тебя ведь аппарат хороший, разве там нет навигатора?
— Эти степи навигации не поддаются. И не отвлекайся! Ехать нам, токо не смейся, опять по той же дороге, какой ты добирался сюда… Бачишь, Чирон, а это переправа у Телешуя, дальше грунтовка на Макаров. Не боись, не растрясёт! От Ундино асфальт пойдёт. А после Балей завернем обратно к Транссибу. От такой план по эвакуации и спасению. Ферштейн?
«Ну, да из Москвы в Тулу через Владивосток», — вяло отозвался на предложение беглец. Направление мыслей инженера Саенко показалось совершенно дурацким, но было ещё одно обстоятельство, и оно было гораздо хуже всех вертолётных планов. И об этом должен знать тот, кто так настойчиво набивается в компаньоны.
— Меня, кажется, узнали. И Борис Федорович и Нина… Нина Васильевна…
— А шо ты хотел! — весело отозвался компаньон. — Надо лицо другое иметь, тогда и узнавать не будут. Попроще надо иметь личико, попроще! Это — раз! Два — тебе показалось, — самым убедительным тоном обрубил он тему.
«Он что, в самом деле, не соображает, что, или дурака валяет?»
— Но они потом всё равно поймут, кто у них в доме был.
— А як же, обязательно поймут! И будут локти кусать: такого человека не смогли достойно принять! И, шо характерно, я ж и виноватым буду. Но ты не переживай! Досочку на заборе обязательно повесят: «Здесь скрывался от сатрапов самодержавия выдающийся…»
— Ну, совершенно неуместная шутка! — разозлился выдающийся. Но ничего не оставалось, как удивляться вертолётной непробиваемости.
— Вот и я говорю, тебе показалось, а Нинка так ни сном, ни духом, — усмехнулся Анатолий. — И не сбивай меня с мыслей, их и так нэ богато. Вернемся к плану!
— Но почему снова Первомайский? Это что же, ехать назад? — Действительно, что за страсть к этому маетному посёлку? Он что, опасается ехать на ближайшую станцию, иначе, зачем тогда придумал такой сложный маршрут. А ведь совсем недавно был таким лихим рубакой.
— Так мы в Первомайском загрузимся, грех же с пустым фургоном ехать, а в Балее груз скинем. Теперь понятно?
«Нет, непонятно» — собрался ответить беглец. Но тут зазвонил телефон, и вертолётчик отвлёкся, и долго распекал кого-то, не выбирая выражений.
Пришлось рассматривать карту и прикидывать, стоит ли ехать этими огородами. И выходило, что до Приисковой не больше ста пятидесяти километров. Не так и много! Ну, хорошо, как раз до вечера и время пройдёт. Да что хорошего? Эти километры надо ещё проехать. И сколько там по дороге будет патрулей… Какие патрули, есть кое-что и поинтересней…
— Джида — это что, военный аэродром? — осторожно коснулся он пальцем в точку на карте, когда Анатолий отключил связь. Не туда ли собирается доставить его благодетель?
— Не, аэродром Джида — это в Бурятии, а это — село як село, от побачишь — успокоил тот. — Всё! Поехали, а то никуда не успеем. Прямо по курсу — завод по розливу крепких горячительных напитков.
На заводике в Первомайском сначала стали в очередь на погрузку, потом Анатолий побежал оформлять бумаги. Ушёл и пропал, а он снова занервничал: сколько ждать? Снова ждать! Очередь продвигалась хоть и быстро, но и машин впереди стояло порядочно. И в какой-то момент народ заволновался, пронёсся слух, что водка кончается, уже грузят горячую, прямо с конвейера. Так часто бывает в очередях, когда стоят под погрузкой, и неважно чего, кирпичей или спиртного. Кирпич, если его грузят прямо с конвейера, и в самом деле бывает горячим, но вот чтобы водка… Панику пресёк некто высокий в белом халате: спокойно, мужики, всем хватит!
Прохладное утро давно сменилось дневным пеклом, и новая кабина, нагреваясь, так отвратно пахла, не помогали и опущенные стёкла. Пот струился из-под кепки, а тут ещё стала чесаться рука под бинтами, будто, и правда, там заживает рана. Ну, прямо Ленин с флюсом!
— Эээ! Ты часом не заснул? На водички выпей, холодненькая! — запрыгнул в кабину вертолётчик, он был, на удивление, деятелен и бодр. И, пошарив в бардачке, вынул газету и бросил на колени: это тебе! Но, всмотревшись, затормошил:
— Ты шо такой? Иди, сядь у тенёк… Давай, давай, а то ты квелый какой-то!
Тень нашлась у какого-то деревянного зданьица, там под старым деревом была лавочка и земля там была подлита водой. Здесь было и в самом деле прохладней и стало как-то легче дышать. Тогда что, откроем избу-читальню, развернул он газету. И разочарованно вздохнул: первая полоса была забита рекламой. Зачем ему это читать, на такой можно только сидеть, а то из доски гвоздь торчит. И, прикрыв глаза и прижав к животу холодную бутылку, он сидел и ждал, когда остынет и всё тело.
Но сколько так сидеть? Потеряно столько времени! Если бы не меркантильность компаньона, за эти два часа можно километров сто, не меньше, проехать! Как же, упустит он возможность заработать на перепродаже спиртного, да ещё на чужой машине. Смотрите, какой бутлегер! Но он тоже хорош, сам вышел из кустов, сам навязался человеку, и теперь сидит и ноет… Нет, в самом деле, сидит с забинтованной рукой и с умным видом собирается давний, еле заметный шрам выдать за свежую рану!.. Зачем он вертолётчику? Вызвался помочь, но теперь сам не знает, что с ним делать, вот и выдумал алогичный маршрут… Здесь, кстати, рядом тот страшный карьер, вполне можно дойти туда пешком. Жаль только, что душераздирающую сцену утопления никто не увидит… Господи, мозги совсем набекрень! Отчего мозги плавятся, от невыносимой жары или от невыносимой ситуации? И вода ледяная, ещё горло заболит. Ну да, больное горло — это будет самая большая неприятность в его теперешней жизни…
Рядом кто-то тяжко сел на лавку, пришлось сдвинуться на другой край, и осторожно скосить глаз: на другой конце лавки уселась большая потная женщина с мокрым вафельным полотенцем на голове, она быстро-быстро обмахивалась газеткой, гоняя воздух и в его сторону.
— Жарко! — пожаловалась женщина.
— Жарко, — согласился он и сдвинулся ещё дальше: от толстушки несло и сыростью и жаром. И, отломив веточку у ближнего куста, стал чертить на высыхающей земле круги…
— Ой, мужчина, вы прям как железом по стеклу царапаете! — тут же вскинулась женщина.
— Извините, — удивился он. Но, перестав бессмысленно черкать, так и остался сидеть, наклонившись, не выпуская из рук прутика. И скоро увидел у своих ног незаметную сверху жизнь. По земле ползали какие-то жучки, букашки, он и названий не знал: не энтомолог же! Но вот муравей, припылённый такой работяга, тащит целую соломинку. Рядом с ним суетятся сородичи, снуют туда-сюда: боятся, что потеряет ношу? Могли бы и помочь! Соломинка казалась невесомой, но муравья шатало под её тяжестью, а тут ещё на пути то и дело возникали какие-то препятствия: то камешек, то бугорок, то веточка. Но муравей упрямо тащил и тащил свой груз. Куда? Зачем? Пришлось палочкой осторожно расчищать перед ним дорожку, сдвигая в сторону и самые маленькие комочки земли. Но тут надо, как в кёрлинге, мести метёлкой… Муравей прополз сантиметров сорок и, неожиданно обессилев, свалил соломинку и застыл. Отдыхает? Умер от непосильной тяжести? «Что с тобой?! — подняв соломинку, он тронул крошечное тельце, и оно тут же зашевелилось. — Ну, вот и молодец!» И скоро муравей ожил и стал проворно взбираться наверх, сначала по соломинке, потом по его руке. «Ты перепутал, это не та вершина, какую стоит брать. Нет, нет, моя рука — это неправильно. Давай вот сюда, на травку, там никто не ходит!» Как же они существуют рядом с людьми? Стоит только кому-то наступить ногой, совсем случайно, не нарочно — и всё! А если нарочно? Приятно побыть немного богом, защитить, уберечь, спасти живое существо. Когда-то и ему боженька помогал, потом, видно, устал, посадил в свой карман, а там образовалась большая такая прореха. Ну да, в кармане Бога была прореха, вот и выпал.
И сколько бы он сокрушался о превратностей судьбы, но тут над ухом раздался весёлый голос:
— Всё! Загрузили. Садись, инвалид, поехали!
«Наконец-то!» — тихо обрадовался инвалид и поспешил за длинноногим компаньоном. Синий фургон стоял за воротами уже под парами, и запрыгивали в кабину с двух сторон. В кабине Анатолий зачем-то натянул кожаные перчатки с обрезанными пальцами, такие называются, кажется, митенками. «Всё пижонит!» — усмехнулся беглец. А вертолётчик, не замечая насмешливых взглядов, скалил зубы и подбадривал:
— Зараз, зараз рванём. До переправы всего ничего — полсотни кэмэ. И как на тот берег переберёмся — значит, оторвались! Так шо всё будет путём! — И, вырулив на дорогу, озабоченно спросил подопечного: «Ты как, нормально?» Тот молча кивнул, с трудом веря, что, наконец, едет. Снова едет! И вот уже посёлок остался позади, и машина понеслась жёлто-сизой степью, и компаньон, показывая класс, рулил умело, с ветерком и разговорами:
— Порожними добрались бы пулей, но, учитывая, шо водяру везем, придётся себя сдерживать! Ты от переживаешь, как оно там будет, а будет хорошо! Я тебе так скажу: всегда можно найти выход, и любой забор — не преграда! Любой… Помню, повезли нас из училища в Москву на экскурсию, и захотелось нашему старшому показать кладбище… ну, есть там у вас, за монастырем…
— Новодевичье?
— Во-во! А оно закрытое, и не пускают туда, стоит охранник такой в серой форме: мол, токо родственники пройти могут… Ну, наш старшой и уперся: как это так, как это так! И стражник ни в какую — нет, и всё! Но тут выходит откуда-то другой мужик и предлагает: «А вы купите цветы и проходите!» Там же сбоку около ворот, ты ж знаешь, есть магазинчик со всякими гостинцами для покойников: цветочки, веночки всякие… Ну, скинулись мы, купили шо-то там и первым делом ломанулись аллейкой туда, где летчики захоронены. Чапали по кладбищу, раскрывши рот: какие люди и все рядком, рядком… От там я и понял, шо такое авиация, и скоко она жизней стоит.
Ну, ходим так, ходим, а тут навстречу генерал-майор авиации, здоровый такой лосяра под два метра и женщина, такая роскошная баба… Так поверишь, мы не так на бабу, как на генерала зырились. А он молодой, морда белая, погоны золотые, шинель голубая, и он той шинелью, как облитый — ни складочки, ни морщинки. Готовый памятник! Нам старшой долго ещё талдычил: бачилы, сволочи, як форма должна сидеть! А на чём у нас тогда было сидеть? Я — так доска в корсете, руки-ноги в кучку не собрать — болтались. Как на того генерала ровняться? Он же со звёздами на плечах родился! Но, знаешь же, как это на молодых действует: звёзды, погоны, ордена!
— Знаю, знаю, — хмыкнул беглец. У него в жизни был свой генерал. Когда-то подростком вот так же увидел человека с орденом на голубом пиджаке. Куда-то они шли с отцом, и этот голубой костюм поздоровался с ним, что-то такое бросил поощрительное, а потом сел в белую «Волгу» и уехал. И он тогда спросил отца: «Кто это?» Оказалось, директор завода.
Но ему запомнился не яркий орден на груди, а то, что человек уехал один в пустой и большой машине, а они пошли к трамваю и долго стояли на остановке. Тогда ему впервые стало обидно за отца, у него не было такой сверкающей машины, и шофёр не открывал перед ним дверцу. Не было и такого костюма, и таких мягких коричневых туфель с замечательной жёлтой и чистой подошвой, а ещё голубых шёлковых носков… А может, это был тот возраст, когда начинают стесняться родителей? Только всё исправила случайная уличная сценка. Помнится, лет в пятнадцать он увидел, как молодой цыган разговаривает со своей крикливой, неряшливой, толстой матерью. Красивый парень, одетый с той щеголеватостью и модой, которой придерживаются молодые восточные мужчины, почтительно держал мать за руку и не обращал ни малейшего внимания на прохожих…
— …Но я не про генерала, я про забор. Дошли мы, значит, в конец кладбища и смотрим: через стену, а там же стенка какая высокая, два мужика прыгают и до нас: ребята, где тут могила Хрущева? Ну, тут наш старшой аж лицом переменился и боком-боком от этих мужиков, мол, скорей отсюда — это провокаторы, через стену прыгают, та щэ про Хруща пытають! Так я это к чему? Всегда найдётся доска в заборе, которую можно отогнуть, а то и поверху перескочить. Это я тебе как инженер инженеру говорю, — посмеивался вертолётчик.
И, вдруг оборвав смешок, сосредоточился и стал что-то высматривать там, впереди. И не успел беглец сообразить, что так насторожило компаньона, как тот крикнул: «А ну пригнись! Та, пониже садись, пониже!» И пришлось сложиться на полу кабины, сверху на него полетела куртка, от неё остро пахло табаком и бензином. Ничего не было слышно, кроме крепких вертолётных выражений, и оставалось только гадать: что вызвало у спасателя такую панику. Минуты длились и длились, и когда он, задыхаясь в унизительной позе, уже готов был взбунтоваться, вертолётчик отбросил куртку и бодрым голосом известил: подъем!
— И что это было? — вдохнул беглец горячий воздух.
— Ничего особенного — ментокрылый мусоршмидт.
— Что, что?
— Гаишная вертушка! Крокодил — Ми-8. Наверно, тачку крутую угнали — шукают!
«Да какая разница, что там за Ми: шестой, восьмой, двадцать четвёртый или какой там ещё! Тоже мне лётчик-вертолётчик, не может отличить гражданский вертолёт от военного? Он что нарочно усадил его задницей на пол? Очнись, здесь все вертолёты — военные!».
Правильно, это и был военный борт, пятнистый, юркий, и два слепых днём фонаря на фюзеляже — как хитрые пронзительные глазки. Вертолёт низко прошёлся над дорогой, не то пугал, не то выискивал. При таких бескрайних расстояниях только сверху и можно чесать эти степи, не живой же цепью? А нашлась бы пропажа, то прямо сверху и приказали бы остановиться. И на гражданских такие просьбы с воздуха действуют безотказно. Но, как это часто бывает, ищут одно, а находят случайно совсем другое. Вот и не хотелось случайностей. И тут вертолётчик Саенко А. А. впервые задумался: проскочат или нет?
Нет, нет, лицо его ничего не выражало, разве только лёгкую задумчивость, но беглец перемену в компаньоне почувствовал сразу. Что, дошло, наконец? Мог бы оставить в Шилке, не тащить в семейный дом, теперь вот этими огородами… Ведь Нина ещё немного, и точно опознала бы его. Нет, надо заканчивать с этой благотворительностью! А то он, как беспомощный муравей: могут и спасти, а могут и раздавить, стоит только пошевелить пальцем. Что он знает об этом многообразном человеке? Что он веселый, беспечный парень? Что с самого начала неадекватно оценивал ситуацию? Но если его безрассудный спасатель не представляет, в какое дерьмо влез, может ли он без зазрения совести принимать такую помощь?
И пока он готовился внести окончательную ясность в этот никуда не годный совместный проект, вертолётчик снова повеселел и не по ситуации размечтался:
— Эх, нам бы зараз вертушечку! Я б тебя, куда хочешь, туда бы и доставил… Не, серьёзно! Нормальная скорость на хорошей машине двести тридцать — двести пятьдесят кэмэ, и проблема токо в заправке! А дозаправляться придётся, в воздухе не получится.
— А что, вертолёт можно заправить в воздухе? — втягивался в пустой разговор спасаемый.
— Почему нет? Американцы это делают легко. У них летающий танкер «Аокхид», а у штатовского геликоптера такая штанга, на конце топливоприёмник…
— А скорость, а винт? — попытался вернуть вертолётчика на землю беглец.
— Так заправщик её снижает, как на посадку, и вертолёт зависает, а штанга, я ж говорю, телескопическая и выдвигается за пределы несущего винта. Представляешь беспосадочный перелёт из Флориды на Окинаву или в Дананг? Это, помню, из Германии машины перегоняли, в Польше на дозаправку сели, так нас таким керосинчиком залили! И, шо характерно, свои ж сволочи и заливали!
— Всё это замечательно, только ты забыл о такой маленькой Детали, как разрешение на вылет. А контроль над полётами? Да в первом же аэропорту нас бы…
— Какой аэропорт — аэродром! А они, шоб ты знал, подразделяются на основные, запасные и ложные, а по назначению — на войсковые, учебные, трассовые и специальные. Ферштейн? Если б ты знал, скоко аппаратов летают без разрешения, тебя б такой вопрос не волновал. И нет у нас единого локационного поля, и взлететь или сесть с маленького аэродрома — не проблема. А таких бетонок знаешь, скоко? И шо характерно, я все их знаю. И аэродром базирования нам не нужен, обошлись бы и какой-нибудь бетонкой подскока или запасным. А на запасных токо комендантская команда, и на дежурстве один-два человека… Да был бы «Робинсон», так у него лыжи такие, где угодно могли бы приземлиться, токо для него керосин особый нужен. Та нашли бы чем залить! Мотор бы, конечно, угробили, но долететь бы долетели…
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Как зачем? Для общего развития! Как надумаешь в другой раз погулять, так не отрывайся от Оловянной, там же военный аэродром недалеко, с него и надо было стартовать!
«Ну да, в том месте всё и замкнуло. Впору выколоть на груди: „Не забуду станцию Оловянная“».
— А ты что, можешь управлять вертолётом? Ты ведь инженер, а не пилот! — Надо же было как-то прекратить этот абсолютно бессмысленный разговор. Но Анатолий вдруг заволновался и стал махать обеими руками.
— Я? Не умею? Ты шо ж думаешь, я из лётно-подпрыгивающего состава? Нет у вертолётчиков такого жёсткого разделения на пилотов и бортачей. Я всё на вертушке могу! Это кавээс может не знать, шо там и как крутится, а я должен уметь всё, как в том анекдоте: идёт кавээс с бортачом к машине и говорит: я, мол, не доходя до вертолёта, найду десять неполадок, а бортач ему и отвечает: а я, не сходя с места, за пять минут все десять и устраню. А ты если беспокоишься насчёт моей квалификации, то бывших вертолётчиков не бывает, ферштейн?
— Понял, что ты в непрерывном полёте. А кавээс — это кто?
— Командир воздушного судна — кто ж ещё. Командиром не был, но сидеть и на правой, и на левой чашке не раз приходилось. Чашка — это, чтоб ты знал, лётчицкое сиденье, на левой — второй пилот сидит. А кто ж пепелац поведёт, если кавээс — бухой? А если раненый? — всё объяснялся лётчик-вертолётчик.
«Нет, с этим товарищем что-то не так. Куда его несет? Какой раненый командир?» А летун уже закусил удила, или что там у них закусывают, и продолжил набор высоты.
— Не пробовал, как оно, когда скорость двести двадцать, а высота полёта всего тридцать метров? Хочешь, покажу? — И, прибавив скорости, понёсся так, будто хотел оторвать фургон от дороги и взлететь, да ещё рулил одной рукой. Казалось, ещё немного, и он поедет как мальчишка на велике — без рук. Похоже, для демонстрации лихости ему и огненной воды не жалко было.
— Слушай, я тебе верю, верю! Только не бросай руль! Мне водку жалко.
— Ёй! Боишься, шо не доедем? Не будем заранее это… кипятком… — не успел вертолётчик договорить, как затрезвонил телефон. Он ответил что-то нечленораздельное, но не успел спрятать трубку в карман, как раздался новый звонок. Вот и хорошо, пускай говорит, а то от вертолётного бодрячества уже тошнит.
Километры наматывались на колеса машины, и мысли всё крутились и крутились в одной и той же глубокой колее. Он только мельком отметил, как машина свернула и вдруг пошла на обгон какого грузовичка, и через несколько минут выяснилось, обогнала не зря, как раз успели на паром. Вертолётчик притормозил только на краю съезда уже над рекой, ожидая, когда подвинется передняя машина там, на утлом паромчике. Въехав на качающуюся палубу, он, скаля зубы, радостно выдохнул: успели!
— А что за река? — поинтересовался беглец.
— Онон, Коля, Онон! Знаешь анекдот про онаниста? Этот товарищ вёл дневник и после ночи с женщиной записал: «Какое жалкое подобие!» Это он так про женщину, а не…
— Что у тебя за ассоциации…
— Какое названье, такие и ассоциации. Ну, испорченный я человек, шо тут зробышь! А был же когда-то скромным таким пацаном…
— Вот никогда бы не поверил…
— Ей-богу! Таким тихим пацаном, таким дивным перцем… И куда всё подевалось, и сам не знаю. Я ж в двадцать лет токо попробовал…
— Что ты попробовал?
— Ччто, ччто? Сладкого! — расхохотался Анатолий. — И ты знаешь — не понравилось, не, не понравилось. Я ж такого наслушался, стоко готовился, а оно раз — и закончилось. Думаю, и на гада было затевать, и другого человека мучить. А ты шо ж это, трахаться начал с четырнадцати?.. Ой! С двенадцати? — изобразил он притворный ужас.
— Ну, если речь зашла о дивных перцах, то я был обыкновенным, не дивным ботаником.
Вертолётчику тут же захотелось пройтись по поводу этого признания, но пришлось отвлечься: паром уткнулся в противоположный берег. На том берегу была уже грунтовая дорога, и она пылила так немилосердно, что не помогали и закрытые окна.
— Мы сейчас что проезжаем? — всматривался беглец в приближающееся селение.
— Так это та самая Джида и будет.
— Откуда в этих местах такое название? В Саудовской Аравии есть своя Джида, только с двумя «д». Представляешь, там, в Аравии, нет ни рек, ни озёр. Есть, разумеется, бассейны…
— Шо ты говоришь? Это как же эти шейхи живут с бассейнами? Наверное, маются, бедные! А ты шо, там был?
— Пришлось побывать, изучал нефтяную тему. — И, выговорив это, и сам удивился: а было ли это? Какие Арабские Эмираты? Какая нефтянка?
Забайкальскую Джиду на берегу обмелевшей реки проехали под завесой жёлтой пыли. Сквозь неё были видны те же, что и всюду, бревенчатые дома, одинокие фигуры на обширных огородах: народ копал картошку. За селом дорога раздвоилась, и машина свернула на ту, что забирала вправо. По ней и добрались до Ундино-Поселье, и там компаньоны вздохнули с облегчением. Это было крепкое такое селение, где была речка, и мост через речку, и холмы, холмы. Но, главное, вдоль реки побежала настоящая дорога, и она показалась шёлковой.
— Это тоже Онон?
— Не, эта называется Унда! Ты будешь смеяться, но отсюда до Улятуя знаешь скоко? Тридцать два километра! Тридцать два! Эх, если бы знать! Надо было тогда свернуть на Балей. И чёрт с ним, с грузом! Но, как говорится, умная мысля приходит опосля!
Не напоминать же, кто развернул всё в другую сторону. А он тогда считал варианты не очень хорошо, да ещё припёртый к стенке опознанием. Но, кто знает, чтобы там получилось, решись он пойти в сторону Балея? Вот с вертолётчиком он точно потерял в темпе, во времени и в пространстве.
— Как там Анна Яковлевна, Дора?
— Хочешь привет передать? — усмехнулся Анатолий. — Так я уже передал! Рассказал, как доставил инженера до Оловянной, как ты долго извинялся, сам, мол, спасибо сказать не смог, не хотел женщин с утра беспокоить…
— Издеваешься? — покраснел инженер.
— Кто, я? Та ни боже мой! — скалил зубы вертолётчик. А трасса бежала себе и бежала, и справа была каменная стена, а слева живой лес. И, само собой, мёртвые камни были со стороны беглеца.
— А что, это тоже какой-нибудь хребет?
— Запомни, тут говорят хребёт, этот называется Борщовским. А там, бачишь, уже и Балей на горизонте, а рядом и карьерчики есть, правда, не такие страшные, как у Первомайского, но всё ж таки… Заедем посмотрим?
— Хочешь туда водку вылить? И потом, насколько я помню, собирались сегодня на станцию…
— Ну, как знаешь. А на станцию мы, всяко разно, а до ночи успеем.
Скоро они въехали в городок, и был этот городок весь какой-то голый и бесприютный, присыпанный пылью, будто солью, если соль бывает рыжей. Почему-то здешние деревушки выглядят жизнерадостней, чем такие вот посёлки из бетонных коробок. Чем здесь люди живут, удивлялся беглец, рассматривая улочки, дома, прохожих. Это ведь не жизнь — прозябание. Но разве сам он не прозябает? Так ведь не по доброй воле, нет, не по доброй…
— Зараз товар сбросим — и скорей отсюда! Тут же три золотых прииска было, золота стоко добывали, куда той Колыме! А зараз всё брошено, порушено… А где золото, там тебе и радиация, — всё объяснял вертолётчик, пока не остановил машину на торговой площади.
И, бросив на ходу: «Посиди, я счас», скрылся, прихватив какие-то бумаги. Пришлось, опустив стекло, оглядеть окрестности: справа был рынок, но там было пусто, только какой-то упрямый одинокий старик торговал картошкой, вся жизнь кипела у магазинчиков. Там сновал народ, бегали дети, группками стояла молодежь — ничего интересного, успокоился беглец и прикрыл глаза. Но через минуту истошные крики заставили выпрямиться: что случилось? Случилась драка. Две полуголые девушки били друг друга сумочками и кричали такими высокими голосами, и не сразу можно было разобрать, что это были изысканные ругательства. И оранжевая пыль, поднятая ногами, и неистовые женские крики, и гогот парней взбудоражили всю округу. Не хватало только милиции! А тут фургон без номеров стоит на виду…
Он уже хотел выпрыгнуть из машины и притвориться таким же праздношатающимся гражданином, как и все вокруг, но тут драка кончилась, будто ничего и не было. Разгорячённые девчонки ещё выкрикивали ругательства, ещё кидались друг к другу, но когда одну из них посадили в машину, представление и завершилось. Ну, и хорошо, ну, замечательно, все целы и невредимы, радовался он, когда на подножку взобрался какой-то обширный мужчина в панамке, казавшейся детской на его большой голове, и, задыхаясь, спросил: «Мужик, а чё привезли, водяру, нет ли?» И, не дожидаясь ответа, приказал: «Ты это… отъедь, отъедь, а то встал, понимаешь! Не по делу, слышь, встали!» Беглец замешкался, прикидывая, стоит ли слушаться чужого дядю, но тут из дверей магазина показался вертолётчик, рядом, не поспевая за ним, длинноногим, бежал человек в синем халате.
— Давай к той двери! — распорядился синий халат, и Анатолий, вскочив в кабину, подогнал машину к боковой двери магазина. Будут разгружать?
— Я помогу! — соскочил он со ступенек.
— Сиди в кабине, без тебя управятся, — бросил компаньон, открывая дверь фургона. И не успел он откинуть створки, как его позвала женщина в белом халате. И разгрузку начали два полуголых парня. Беглец тоже замельтешил, но был тут же остановлен: «Погодь, мужик, погодь».
Но когда был снят первый ряд, он всё-таки запрыгнул в фургон и стал подавать ящики. На десятом или пятнадцатом спину скрутило так, что, охнув, он чуть не уронил груз. «Чё такое?» — на ходу спросил один из парней. — «Всё нормально, нормально, оступился» — «Тогда отойди! Мешаешь!» И не успел он прислониться к металлической стенке, как появился вертолётчик. И вежливо так, с улыбкой попросил: «Дай руку!», вроде как: помоги подняться. Пришлось оторваться от стенки и протянуть. И компаньон, крепко ухватившись, за руку и стащил его вниз.
— Иди в кабину! — злым шепотом приказал вертолётчик. — Ты мне там нужен! Нельзя оставлять её без присмотра!
В кабине, отдышавшись, беглец снял футболку и, вывернув наизнанку, вытер мокрое лицо, шею, потом снова натянул пропотевшую тряпочку. «И как не жарко?», — удивился он двум парням, одетым в чёрное. Они, застыв, сидели на корточках у стены магазина: одинаково худые лица, закатанные по локоть рукава, сигареты на отлёте, бутылки пива у ног… Вот в таких поджарых от многолетней привычки недоедать, коротко стриженых, одетых в немаркое мужчинах, имевших привычку чуть что, садиться на корточки, опытный человек сразу опознает бывших зэков. И он опознал. И позавидовал: вот откинулись, сидят себе вольно, пиво пьют, курят на свежем воздухе, сцены жизни наблюдают. Нет, нет, они не из Красноозёрска, эти прошли не одну колонию и отбывали не один срок, на той же Оловянной есть учреждение строгого режима… Чёрт, он ведь в этой дурацкой кабине, как на сцене. Обзор из неё хороший, но и снаружи, через большое стекло, видны все внутренности. Пришлось сползти по сидению и прикрыться козырьком кепчонки — пусть думают, человек в кабине дремлет.
Если бы не эти, несколько запоздало предпринятые меры предосторожности, он наверняка заметил бы, как совсем близко от машины и на некотором отдалении от неё прогуливаются несколько разнообразного вида граждан. Прогуливаются и не спускают глаз с машины. Поначалу не обратил на это внимания и вертолётчик. Вернувшись из магазина с большим пакетом провизии, он достал два стаканчика и разлил кефир. И, цедя его небольшими глотками, рассеянно посматривал по сторонам, как вдруг, насторожившись, весело известил: «А нас пасут!» — И подопечного этой новостью как подбросило:
— Что ты имеешь в виду?
— От этого бачишь? — показал Толя на толстяка в детской панамке. Панамка, прислонившись к столбу, разговаривал с худощавым, аккуратно одетым парнем. Рядом стояли две белые машины со спущенными стёклами, там тоже были люди.
— А те? — кивнул беглец в сторону парней в чёрном.
— Может, и те. Но эти точно пасут, — кивнул он на парочку, что не скрывала своего интереса к чужой машине.
— Это — разведка, а на хапок пойдут другие, — спокойно анализировал Анатолий. — Работы у народа нет — от и промышляют. А у меня всё ж, какие никакие, а деньги. И машина нулевая, на транзитах. Я, может, зря мандражирую, но мы покинем этот городок прямо зараз.
Пора! Давно пора! Не будут же за ними гнаться. Да, может, вертолётчику только показалось: людям скучно, вот и рассматривают новую машину.
Через пять минут они уже мчались по широкой улице, и мимо проносились смазанные скоростью отдельные части городка. А потом Балей закончился, и оживлённая дорога снова пошла вдоль хребта, мимо речки, мимо деревенек… За спинами громыхал кузов, будто не поспевал за стремительным мотором, резкий ветер гулял по кабине, и вертолётчик, довольный удачно проведённой сделкой, мурлыкал что-то себе под нос. А потом предложил:
— Ну, шо, вдарим песняка! Запевай!
— Не могу, слуха нет. — И вертолётчик поднял густую бровь: как это нет? И тут же во весь голос затянул: По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…
— Ты другой не знаешь? — с досадой выкрикнул беглец. И вертолётчик про себя с готовностью отозвался: «Знаю: Ты вчера был хозяин империи, а теперь сирота…» Но вслух невинно так удивился:
— Так эта ж, про бродягу — один в один, прямо про тебя написано, скажешь, нет?
— Ну, на то она и классика! Вот и соответствует иным периодам в жизни любого человека.
Песня и в самом деле была нарочито иллюстративна. Насмешка судьбы состояла в том, что в той далекой теперь жизни похожие песни под гитару любил петь отец. Матери, любительнице филармонических концертов, это бренчание претило, тем и она каждый раз повторяла: «Ну, вот опять завёл. Ты даже не представляешь, как слово может отозваться». Будто предвидела!
Мать всегда боялась за него. Боялась, что он упадет с качелей, с дерева на даче, попадёт под поезд в метро, рано женится, но хуже, если заберёт милиция и там его искалечат, как случилось с сыном приятельницы. Парня забрали с дискотеки и стали избивать, когда тот дерзко ответил на какой-то милицейский вопрос. А потом вывезли и оставили умирать где-то в Сокольниках. Боялась его занятий бизнесом, безумных, как ей казалось, денег… Не успокоилась и тогда, когда он стал жить за забором с прожекторами. Злословили, будто там за забором, на вышке, стоят пулемёты, а у каждой въезжающей машины днище осматривают особыми зеркалами. Что правда, то правда — охране он уделял особое внимание. Ведь и обожаемые народом вожди отгораживаются от подданных тройным кордоном и снайперами. Что же оставалось ненавидимым?
Но матери казалось, что под охраной его жизнь была в ещё большей опасности. Не выказывая напрямую своих страхов, она часто говорила: «Что это за жизнь, когда мы с дедом не можем прийти к тебе просто так?» Он отшучивался: «Ну, зачем ходить? Ты позвони, я пришлю за вами машину». Но однажды, после очередного покушения, когда страшно убили знакомого ей банкира, мать не выдержала: «По мне так лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою!» Он как мог её успокаивал, но и ему было тревожно. Нелепо было умереть, ведь столько всего незавершенного! Он должен успеть закончить одно, другое, пятое, десятое и двадцатое. Но смотрел на окружающую действительность трезвыми глазами и понимал: с ним может произойти всё, что угодно. Вот и произошло…
Задумавшись, он не заметил, как встревожился вертолётчик и повёл машину несколько нервно. И, что-то определив для себя, толкнул его, не ко времени прикрывшего глаза.
— Слышь, за нами «тойота» едет и не отстаёт, зараза!
«Это что же, настолько всё серьёзно?» — вскинулся беглец и припал к дверце. За ними и в самом деле шла серая легковушка. Только вот китайский грузовик вряд ли сможет оторваться от иномарки. Но о том, что может случиться дальше, лучше не гадать.
— Может, она просто едет за нами?
— Да какой там! Я эту лайбу у магазина заметил, — не отрывал взгляд от зеркала вертолётчик. — А ты не переживай! На этих «Фотонах» китайцы ставят английские или японские моторы, так что исходные данные у нас одинаковые. Ну, давайте, давайте, попробуйте, догоните! Ещё посмотрим, кто кого! — пообещал Анатолий и прибавил скорость.
Но серая «тойота» не отставала и, как собака, вцепившаяся в пятку, висела за фургоном. И чувствовалось, как напряглась машина, ещё не бывшая в таких передрягах, как сжался в пружину шофёр и теперь не пижонит, а держит руль двумя руками, будто хочет удержать от непродуманных действий. Кого — машину, себя, компаньона? А тот всё больше нервничал, крутил головой, пытаясь определить, как всё будет происходить, если дойдет до… До грабежа? Заставят остановиться? Выкинут из машины? Свяжут? Но тогда без милиции никак не обойтись. Так, может, это сами органы и гонятся. Чёрт, так и знал! Эта езда в незнаемое и должна была закончиться чем-то подобным. Да, весело будет, очень весело…
— Что делать будем? — глухо выдавил он. Вертолётчик собрался сказать что-то ободряющее, но тут перед капотом появилась серая округлая крыша легковушки. Проехав далеко вперед, машина встала поперёк дороги и помигала фарами: стоп! Но вертолетчик, закусив губу, и не думал тормозить. Он что, собирается идти на таран? Но это только в кино дорога бывает совершенно свободна, и поединки такого рода проходят без всяких помех. А тут, откуда не возьмись, справа на бешеной скорости промчался автобус, и тойотка, отвернув капот, прижалась к обочине.
Они проехали мимо преследователей так близко, что показалось: фургон чиркнул по серебристому боку машины. Что он делает? Может, машина хотела просто развернуться и поехать обратно, злился беглец. Но, вглядевшись в пыльное закабинное зеркальце, увидел: тойотка, как ни в чём ни бывало, снова припустила за ними. Её округлая крыша то появлялась в зеркальце, то скрывался за фургоном, и тогда казалось, что преследователи оставили охоту и убрались восвояси. Но машина вдруг обнаруживалась снова и дразнила: а вот и я! Когда она вынырнула в очередной раз, из открытого окна иномарки торчало что-то длинное и узкое: автомат? И тогда он повернулся и предупредил:
— Толя, они, кажется, собираются стрелять…
— Зараз будет поворот… Я рвану, а ты держись! И глянь, глянь, шо там! — предупредил вертолётчик. И, схватившись одной рукой за большую ручку на дверце кабины, другой за маленькую на стойке, беглец припал к стеклу, пытаясь высмотреть, поймать угрозу, не упустить опасность. А машина неслась всё быстрее, и так, не сбавляя скорости, проехали какой-то посёлочек. Казалось, что ещё немного, и они взлетят и понесутся не на колёсах — на крыльях. Но едва выехали на окраину, как вертолётчик повернул баранку влево и сделал это так неожиданно и резко, что машина тут же завалилась на правый бок. И в то мгновенье, когда она встала на два колеса, правая дверца и распахнулась. Распахнулась, и он повис над дорогой…
Серое крапчатое полотно асфальта разматывалось под ним как лента, неотвратимо летело ему навстречу. И с той же неумолимостью его тянуло вниз. Тянуло с той силой, с какой тянет к открытому окну на двенадцатом этаже, как тянуло в чёрный котлован. И, как он ни силился, не мог поднять непослушное тело, не давали физические законы, чёрт бы их побрал… Подняться он не сможет, а вот вывалиться из кабины — запросто… Или оторвутся все эти пластмассовые штуковины, и его перевернет, и он спиной рухнет на дорогу… Он понимал это так ясно, но зачем-то до боли в слабеющих пальцах держал дверцу, не давая распахнуться ей до упора… И, хватая воздух, пытался закричать, но голоса не было, только что-то сипело и клокотало в горле… Но, когда казалось, вот-вот хрустнет спина, разожмутся онемевшие пальцы, что-то больно впилось в загривок и подъёмным краном втянуло в кабину.
— Ёханый бабай! Ты… ты шо ж робышь! На гада ты её открыл, а? Я ж токо сказал: глянь! — обдавая его горячим шипеньем, ярился вертолётчик. Он сбавил скорость и, больно ткнув его локтем в живот, захлопнул дверцу. И всё крутил головой, зло скалил зубы и строчил ненормативом как из пулемёта.
А беглец, раздавленный картиной собственного конца, всё не мог прийти в себя, был ещё там, по ту сторону. Не мог отдышаться, не было сил вытереть мокрое лицо и растереть набрякшие кровью руки, и ответить этому… этому… Он чуть не перерезал ему горло краем тишотки! Впрочем, ему было всё равно, что там кричит этот ненормальный, пусть кричит! А у него перед глазами всё мелькали и мелькали придорожные столбы… Он мог рухнуть на них грудью, головой… Голова бы раскололась о такой столбик как орех… И что за дурацкая машина? Столько ручек на дверце, а замок слабый. Он ведь закрывал дверь, закрывал! А если нет, то почему этого не заметил этот… Должны же были приборы показать… Нет, нет, хорошо, что здесь целых три ручки. Одна точно спасла ему жизнь…
— Я не… не открывал… она сама… сама на по… повороте… открылась, — толчками выдыхал он слова.
— Какой, ёпана, сама, какой сама! — взвился вертолётчик. — Не закрыл ты её, понял? Ты ж меня заикой чуть не сделал!
— А ты! Предупреждать надо… Давно дрэг-рейсингом занимаешься? И что там с преследователями? — защищаясь, посыпал вопросами подопечный.
— Ччто-ччто! Они как раз и перевернулись!
— Это ты их задел? С ума сошёл!
— Кто ещё сошёл! Они ж тоже поворачивали и, как говорится, не вписались в поворот, встали на уши!
— Но там, наверное, жертвы есть!
— Какие жертвы… Жертвы! Ничего с ними не случилось! Все пятеро по дороге бегают. Ты глянь, глянь! Токо не вывались!
Беглец досадливо дёрнул головой: что теперь смотреть, когда отъехали! Но не утерпел и стукнулся лбом в стекло: за фургоном катили редкие машины, но серебристой «тойоты» среди них не было. И что с преследователями — неизвестно. Вот так и он остался бы лежать, безвестный и неопознанный. Нет, почему не опознанный, у него паспорт есть, там всё про него написано… А если этот Анатолий из спецагентов? Но тогда зачем он так долго с ним возится? Хороший вопрос. А зачем его сняли с этапа, убили конвоиров, бросили с трупами в безлюдном месте? Да и вертолётчик ли этот Саенко А. А.? Никакой он не вертолётчик, не инженер, а неизвестно кто!
Нет, нет, так можно стать параноиком. А кто виноват? Сам и виноват, разумеется, сам. И хлеб отравил, и воздух выпил. Стой! А чтобы стал делать этот безумный Толик, если бы он, и в самом деле, вывалился? Оставил бы на дороге, как тех, что за ними гнались? Или оттащил подальше, и бросил среди камней? И, повернув голову, он пытался определить, на что способен человек, что сидел рядом с ним. И сразу стали неприятны и блестящая дорожка пота, стекавшая по загорелому лицу, и полуоткрытый рот, и выступившая рыжеватая щетина, и длинные мускулистые руки. Вот этими руками в перчатках он и закопает… закопал бы. И как раз такие перчатки носят спецназовцы…
— Останови, пожалуйста, машину…
— А шо такое? — всполошился Анатолий. — О, личико зелёное! Признавайся, шо втихаря схарчил, а? — Но остановил машину метров через триста, когда скалы отступили от дороги.
— Кефир, наверное, был несвежий, — поморщился беглец, сползая по ступенькам на землю. Ему надо побыть одному, совсем одному и, прижавшись битой спиной к горячему железному боку фургона, он закрыл глаза: сил не было никаких. Хотелось лечь в придорожную пыль и просто лежать на теплой земле — не двигаться, не чувствовать, не думать. Но попробуй избавиться от навязчивых мыслей! Что, если бы преследователи действительно начали стрелять? Но ведь не стреляли! Что хотели те, что за ними гнались — неизвестно, а вот упасть головой на асфальт он мог совершенно реально. Ну да, самое непереносимое — его замечательные мозги растеклись бы по безвестной дороге… Так, может, и лучше безвестно лежать под сопкой, чем… Чем быть застреленным! Его потом долго возили бы по моргам, замораживали, размораживали, резали, пилили или что там делают с трупами… Перезагрузись! Хватит! Ты и так выглядишь совершенным слабаком…
Когда он взобрался в кабину, вертолётчик сидел, положив голову на баранку, был виден лишь один внимательный глаз. И этот большой серый и насмешливый глаз будто считывал его мысли.
— Ты шо, обиделся на меня? Извини, но я ж смотрел в другую сторону, боялся, а вдруг стрелять начнут. Тут, понимаешь, как на Диком Западе, долго не думают. И таких случаев по три на дню. Ото ж и я подумал: а на гада нам под пули? Жить же хочется!
«Ещё как хочется! До тошноты, до рвоты, до безумия…»
— У меня такое впечатление, что мы попали в прифронтовую полосу, — выдохнул беглец, когда машина тронулась с места.
— Яка полоса — самый натуральный фронт!
— Тогда скажи, если там все остались живы, почему они не стреляли?
— Может, повернем назад и спросим? — вскинулся вертолётчик, и его руки были готовы крутануть руль влево. — Может, у них и оружия не было, а? Про ружьё ты сказал. А если это была бита, а не…
— Думаешь, я не могу отличить ствол автомат от бейсбольной биты?
— Ты? Ты можешь! Вчера как раз показали по телеку, как ты в Чечне развлекался. Камуфляж, вертолёт, автоматы… Хорошо погуляли? — И, не дождавшись ответа, пошёл на приступ. — Адреналину захотелось? Теперь этого адреналину хоть залейся! — кричал он компаньону. И тот, глядя перед собой, пробормотал:
— Говоришь, показывали? Но это старая агитка, могли бы что-нибудь новое придумать.
— Так там же всё в кассу, про то, как ты банду создавал и сам, как главарь, тренировался в боевых условиях… Разъяснили нам, дурачкам, шо твой побег — не случайность, давно всё организовал и готовил. Короче, народ предупредили: человек ты вооружённый и очень опасный.
— Ну, да! Сами заговор придумали, сами и раскрыли, — пытался рассмеяться беглец. Получилось вымученно и ненатурально. Всё было ненатурально: и залитые предзакатным солнцем древние камни, и сизая, теряющаяся вдалеке дорога, и редкие, клубящиеся облака…
— Не, на гада вас в ту Чечню понесло?
— Какая Чечня! Это был Кавказский заповедник.
— А на кой стреляли?
— Так на гору взошли, вот и салютовали. Знаешь, тренажёрный зал — это только зал, а когда по-настоящему что-то преодолеешь, то кажется… — замолк он на полуслове. Ничего не хотелось объяснять. Зачем? А тут ещё дорога пошла на подъем и, казалось, именно поэтому было так тяжело дышать. Заметил эти трудности и вертолётчик.
— Сердце? — встревожено всматривался он и, схватив за руку подопечного, стал считать пульс.
— Всё нормально… нормально, — вяло отбивался тот. Но и сам почувствовал, как на лице выступила испарина, как онемели руки…
— Слышь, тут есть одно местечко, давай заедем, переночуем. Я так думаю, на сегодня приключений хватит, а? Местечко глухое, Ургучан называется. А с утречка поедем на станцию и попробуем на харьковский… Как ты на это дело смотришь? — требовал Анатолий ответа.
— Тебе виднее, — глухо отозвался беглец. Пусть поезд будет завтра. Что уж теперь? Один день туда, один день сюда. Разбаловался, однако!
— От и я такой же! Не люблю, когда долго уговаривают, — рассмеялся компаньон.
А скоро дорога пошла на тягучий подъем, долгой лентой рассекая хребет. И вертолётчик всё боялся, что пропустит поворот на Ургучан. Не пропустили. И съехали с асфальта, и понеслись укатанной грунтовкой среди леса. Солнце напоследок золотило верхушки деревьев, и в открытые окна веяло не горячим ветром, а прохладой. Но скоро и лес, и сопки отступили, и в распадке, среди причудливых склонов, среди красноватых утесов возникли вдруг строеньица. И если бы у домов были островерхие крыши, то издали селение сошло бы за деревушку в Альпах. Но только издали. Серое бетонное здание и несколько крашенных деревянных домов — это и был курорт Ургучан. Деревенские избы живописно теснились по другую сторону. Интересно, в какой из них предстоит провести ночь? Снова прикидываться инженером Колей? Не нравится? Тогда надо было настоять, и поехали бы на станцию.
Машина вырулила на ровную площадку под деревьями недалеко от санаторных построек, и Анатолий, сняв перчатки, спрыгнул на землю и стал разминать ноги.
— Шо-то последнее время левая нога стала отниматься. Не знаешь, шо это может быть?
— Как ты догадываешься, я не доктор. Надо пройти обследование.
— Какое обследование, когда?
— Но это может быть чем-то серьёзным…
— Не пугай, сам боюсь! Ты как, тут побудешь, или на пару сходим? А пойдём, тут такая глухомань, — будто поддразнивал вертолётчик, кружа вокруг машины, то трогая борта, то стуча ногой по колёсам. Была у него, видно, неистребимая привычка пробовать транспорт на зуб.
— Но телевизор-то смотрят…
— От этой заразы спасенья нету. Ну, ладно, посторожи, а я на разведку…
И, запустив руку за ремень, разведчик поправил рубашку и, чуть отогнув наружное зеркальце, заглянул туда. И, что-то высмотрев, достал расчёску, выудил влажные салфетки и дезодорант, а ещё надорванную упаковку жвачки…
Надо бы отвернуться, пусть прихорашивается, но вот уставился и наблюдает. В камерах такие моменты пропускались мимо глаз автоматически, а тут почему-то любопытно: как это делает ровесник. К тому же Анатолия это, кажется, нисколько не смущает. Интересно, какие вершины он собрался покорять?
И скоро вертолетчик, вооружившись последними достижениями парфюмерии, подмигнул веселым глазом и двинулся на разведку. Но не к деревенским избам справа, а к домам, что были слева. Беглец дёрнулся: он что, с ума сошёл, проситься в санаторий?
Но тут и компаньон что-то почувствовал и обернулся, и сделал успокаивающий жест: мол, всё нормально, и припустил дальше. Но отмашка вызвала и досаду и тревогу. Вот только приготовиться к опасности не давала спина, её нельзя было отрывать от опоры, и приходилось сидеть откинувшись. А при таком положении тела только и остается расслабленно наблюдать: что будет дальше. Вот длинная фигура спасателя всё уменьшаясь в размерах, скоро скроется в каком-то из двух строений. Одно — серое и безликое выглядело бы бараком в зоне, если бы не унылые балкончики.
Неужели кто-то платит деньги, чтобы жить за этими серыми бетонными стенами? Он обретался точно в таком же бесплатно… Веселей и приветливей выглядел дом, что стоял ниже, деревянный и крашенный густой синей краской. Анатолий скрылся за коричневой дверью барака.
Нет, нет, место совершенно не подходит для ночевки. Новая машина наверняка вызовет интерес… Кто-то из персонала или охрана может поинтересоваться, что за приезжие… Должна же здесь быть какая-то охрана? Да и без охраны… Вон сколько отдыхающих бродит, сидят на лавочках — целых двенадцать человек. Это же сколько любопытных глаз!
Нет, летун совершенно не понимает как это опасно, тоже мне компаньон! Надо было ехать на станцию! Там до поезда можно было пересидеть в машине… Но, если он и впрямь всё усложняет, сам преувеличивает и статус своей особы, и степень монаршей раздражительности… Как там вертолёчик говорит, дурью мается? Да, может, его никто и не ищет…
Компаньон вынырнул из дверей неожиданно и, размахивая руками, припустил к машине. Ещё издали по его весёлому липу можно было определить: вопрос с ночлегом решён. И точно, влетев в кабину, он запыхавшимся голосом известил:
— Всё, нормально! Там медсестра, такая деваха, скажу тебе, и, шо характерно, Галочкой зовут! Все за пять минут решила…
— А на каких условиях? Ты уверен, что всем распоряжается медсестра… Должно ведь быть какое-то руководство, какой-то персонал…
— А ты про свой персонал богато знал? От и тут начальство уже сидит по домам, — показал рукой на пёстрые домики вертолётчик. — А на ночь остается токо дежурная медсестра. И запомни, в такие места пускают на условиях личной симпатии или материальной компенсации… А тебе шо, подтверждающий документ нужен, как тому маляру в Шилке? Думаешь, расходы оплатят?.. Я б тем обезьянам в обязательно порядке счёт предъявил!
— Каким обезьянам?
— Ну, тем, которые всё видят, всё слышат, всё знают, а не знают — от себя припишут. Это ж они себя скоко годов рекламируют: у нас всё чистое, у нас всё горячее… А шо в натуре? Глаза холодного копчения, руки и с бензином не отмыть, а хвосты в таком дерьме — осталось токо оторвать! Так не дают же!
— И после такой аттестации, ты предлагаешь мне с ними связываться? Хотя, поверь, и там есть приличные люди…
— Верю! Токо, если отбились от стаи…
— У тебя к ним что-то личное?
— Личное было у деда…
— Понятно… Ты лучше скажи: есть здесь какая-то охрана, участковый…
— Видел, машина навстречу попалась, ну, жигуль красный? Так то милиционер поехал на свадьбу… Всё понял? Народ, разойдётся, и мы двинем до хаты. В каждом монастыре свой воинский устав: попросили подождать — подождём. Давай перекурим. Я тебе сигаретки купил, ты говорил, «Парламент» куришь, от их и купил… — кинул на колени пачку вертолётчик. Закурили.
— Слишком людно… — показал сигареткой на фигурки беглец.
— А ты шо, каждому отдыхающему хотел представиться? Давай эту процедуру отложим, сделаешь это попозжа, договорились? Слушай, а с какого бодуна ты — Коля? Ты ещё б Ваньком назвался, — хихикнул развеселившийся вдруг компаньон.
А ведь секунду назад беглец был готов рассказать и про оловянинский сон, и про женщину, что назвала его этим именем. И рассказал, если бы не насмешливые вертолётные глаза. Пришлось застегнуться:
— А что, Николай — плохое имя?
— Ну, как скажешь, Коля! — с нажимом заключил вертолётчик и, потеряв интерес к теме, раскинул руки и потянулся. — Я тут якось весной был, так багульник цвел — красота! А воздух какой, чуешь? Там внизу и речка есть…
— Как называется? — зачем-то надо было знать и эту географическую подробность.
— Так и называется — Ургучан. Тут в тайге какого только зверья нет. И вода — родоновая.
— Странно как-то, что ни курорт, то рядом рудник с радиацией.
— А как ты хочешь? Тут только копни — разные металлы, как их называют? Редкие…
— Редкоземельные…
— Во-во! Цены этой земле не сложишь. Всё есть: золото, серебро, свинец, бериллий и всякая другая редкоземельная херня! А люди живут как последние… Ты раньше о таком и не догадывался…
— Ты думаешь, я раньше этого не видел?
— Откуда, Колюня, из окошка мерса? — ласковым голосом спросил вертолётчик.
— Из него, из него, — не стал спорить Колюня.
— Та я ж не вообще про жизнь, а про жизнь земляную, с огородами, навозом, с печкою и дровами, с курями и сортиром на улице, с мордобоем и матерщиной…
— Ты думаешь, она чем-то отличается от… «Знал бы ты в какую гущу жизни меня окунули!»
— …Отличается. Ещё как отличается! Ты когда в том изоляторе сидел, так вся Чита знала: токо в твоей камере окна были новые, пластиковые…
— Да, у меня там была замечательная жизнь! Только мало кто из сокамерников её выдерживал, некоторые бросались на тормоза… — начал беглец и замолчал. Действительно, что рассказывать? Зачем? Кому? Все уверены, что он был вип-заключённым, и это уже ничем не перешибёшь…
— Понятное дело, им открыточек никто не писал, за них с плакатиками никто не стоял, от они и бросались… Это иду я как-то по центру Читы, ну, знаешь, есть у нас площадь Революции, и, шо характерно, иду с дамой, и бачу: столы стоят, пироги раздают, шарики пускают и чужие женщины пристают: мол, день рождения… день рождения… напишите заключённому открыточку… поддержите политического узника! А я…
— …А ты отказался. Я даже знаю, что ты при этом сказал: «Нужны ему ваши открыточки».
— Ну, ты и змей! А шо я ещё сказал? Ну?
— Да что ты можешь сказать? Какую-нибудь гадость…
— Почему сразу гадость? Сказал: боритесь за то, шоб вашему узнику разрешили свидания с девушками, хотя бы раз в неделю. Ну, тут бабы на меня набросились, закудахтали: как вы можете… человек так страдает, так страдает… А я отвечаю: так от шоб не сильно страдал… Не, ей богу, тётки были заполошные…
— А вот этих женщин, пожалуйста, не трогай! — тихим голосом приказал беглец. И вертолётчик притушил улыбку.
— Ну, извини… Извини, говорю!.. И не вибрируй! Шо ты такой серьёзный, а?
— Я не так серьёзный, как занудный. Ты имей это в виду!
— Должен и у тебя быть какой-то недостаток…
— У меня их много. Перечислить?
— На бумажку в столбик выпиши. И спасибо, шо предупредил! А то не знаю, с какого бока до тебя подойти. — И, не дав ответить, с какого именно, сменил направление. — Жрать сильно хочешь?
— Трошки…
— Потерпишь? А то могу хлебца выделить… Жаль, конечно, шо это не Шиванда, и нету тут Нинки с её блинами, но ничего, перебьёмся… Я ж её, козу, с Федоровичем и познакомил, — хохотнул вертолётчик. — Пристроил, можно сказать. Лет семь живут, а так спелись: Борис Федорович, Борис Федорович…
— А зачем же ты с ней, замужней, играешь?
— Я? Та я без всякого якого… Это для тренировки, шоб квалификацию не теряла. Ей нравится, а мне не жалко пару ласковых сказать.
— Вот такие, как ты, чужих жён и…
«За свою переживаешь?» — готово было уже сорваться с вертолётного языка, но удержалось. Мужик в таком положении шуток касаемо жены точно не поймет.
— Ничего я с чужими женами не делаю. Я с ними… это… бесконтактно. Ты лучше вспомни, как ты со своими секретаршами… Шо, не было? Никогда не поверю!
— Хорошего же ты обо мне мнения! Не хватало ещё использовать служебное положение в таких делах… Это понуждение с использованием зависимости…
— Кончай ты со своим кодексом! Но зараз, наверно, жалкуешь, шо такие моменты упускал! Скажешь, нет?
— Думаешь, мне и жалеть больше не о чем?
— Ну, понятное дело, и мы его для ясности замнём… Но ты знаешь, нам пора! — перебил сам себя Толя. — Народ ломанулся на ужин. Ото бачишь сарайчик, там у них столовка… Ты давай прыгай, а я барахло достану!
И, подняв сиденье, вынул из рундука две небольшие спортивные сумки, одну кинул подопечному: это тебе вместо старой! Они быстро пересекли как-то враз обезлюдевшее пространство, и на пути к санаторному корпусу им встретился только тощий мужичок со шлангом через плечо. Мужичок, мазнув компаньонов сонным взглядом, быстро прошмыгнул мимо. А за дверью улыбкой их встретила молодая черноглазая женщина в белом халате, он оттенял и её желтоватое лицо, и чёрные глаза, и оранжево накрашенный рот.
— Только тихинько, мальчики, тихинько, договорились? А, это, значит, и есть ваш товарищ?
— Наш, наш, Галочка, — подтвердил вертолётчик и, перекрыв компаньона, принялся убалтывать женщину. И беглец с облегчением вздохнул. Он ещё и приотстал, и теперь шел за их спинами, надёжно защищённый от чужих взглядов.
Медсестра по дороге всё что-то объясняла, объясняла, он не вслушивался, шёл, опустив голову, и видел перед собой только мелькавшие маленькие пяточки в красных шлёпанцах и исполинские кроссовки. И вертолётчик, заглядывая медсестре в глаза, всё поддакивал: да, Галочка… конечно, Галочка… И рука его делала пасы за спиной девушки и всё норовила обнять её за талию. И что за человек! Своей фривольностью он ведь всё может испортить. Но вертолётная рука ничего такого не посмела, и всё обошлось.
Номер, который стараниями компаньона выделила медсестра, был в самом конце длинного, с голубыми сиротскими панелями коридора. Осталось только переждать, когда уйдет эта Галя и тогда можно жить дальше, только надо переместиться к окну. Беглец и переместился и стоял там, прикидывая, хорошо ли, что окно снаружи перекрыто решёткой. Комнату, судя по всему, использовали как склад: кроме двух кроватей, шкафа и стола, там были и старая стиральная машинка, и холодильник без дверцы, и какие-то ящики, а на большом канцелярском столе стопкой высились полосатые матрацы. А за спиной велся свой разговор:
— Вы сюда, на кроватку, тюфячки переложите. Как переложите, так свободно будет. А покушаете, потом обратно закинете на стол. Насчёт белья что-нибудь придумаем. Так и быть, выделю вам простынки! А что это, Толя, ваш товарищ такой грустный…
— Он не грустный, он усталый, ночь не спал…
— Ну, устраивайтесь, ребята, устраивайтесь… Только тут выключатель через раз работает…
— А шо нам той выключатель… Нам бы чаю! — улыбаясь, теснил к двери девушку Галю вертолётчик.
— Так я компот вам с ужина принесу. Хотите?
— Хотим! Мы всё хотим, — заверял он уже за дверью.
Вернулся он неожиданно скоро, через плечо у него было что-то перекинуто, в руках две красные эмалированные кружки с компотом, под мышкой несколько пластиковых тарелочек. Беглец к тому времени освободил стол от тюфяков и протирал найденной в закутке, изображавшем санузел, тряпкой стол, весь в коричневых пятнах от горячего.
— Ну вот, есть чем прикрыть эти перины. — Кинул Анатолий серые простыни на ближний стул с красной пыльной обивкой. А беглецу подумалось: да не всё ли равно, на чём там спать! Безлюдный коридор, комната в уединённом месте: всё не так и плохо, но захотелось большего.
— Интересно, а телевизор здесь есть?
— Объясняю: живём тихо — к ящику не подходим, а то ящик развоняется, а ты расстроишься! Оно тебе надо? — озаботился душевным здоровьем подопечного спасатель.
— Ты давай первым в душ, а я тут накрою полянку… Стой, стой! Там я тебе сменное привёз, переоденься!
В сумке сверху и в самом деле лежали синяя футболка, и кроссовки, серо-бежевые, кожаные. Ну, вертолётчик!
— Спасибо! Но зачем такие дорогие…
— А ты хотел резиновые тапочки? Давай, давай по-быстрому… Э! Погодь, давай я сперва помидорки сполосну.
Пока беглец мылся еле тёплой водой под душем, компаньон успел нарезать и разложить еду, запасённую в Балее. И, заскучав в одиночестве, нетерпеливо постучал в хлипкую дверь.
— Ты там, смотри, всё смоешь и мужиком пахнуть не будешь! Кому ты стерильный будешь нужен?
Потом мылся вертолётчик, а он, сидя в кресле и, вытянув ноги, просто отдыхал. И от накрытого стола несло таким духом, что захотелось приступить к еде немедленно. И рука сама потянулась за бутербродом, но отчего-то стало неловко: потерпишь! Пришлось отодвинуться, чтобы не так забирал чесночный запах, и терпеливо дожидаться компаньона. А тот не заставил себя ждать, и вышел из душа уже переодетым, теперь под синей рубашкой у него была не белая, а красная футболка. И весь он выражал готовность не только смести всё до последней крошки, но и на какие-то иные подвиги. Усевшись за стол, он потёр руки и жестом фокусника водрузил на стол бутылку водки, и совсем не той, что перевозил из Первомайского в Балей.
— Я пить не буду, — как-то виновато предупредил беглец. И приготовился к уговорам, но вертолётчик только и спросил: «Серьёзно?» — «Очень серьёзно!»
— Придётся провести трезвый вечер, — легко рассмеялся компаньон, но тут же загорелся новой мыслью. — Слышь, а если нам женщин позвать? У Гали, наверно ж, и подруга есть. Тогда и водочка пойдёт, посидим, побалакаем, шо такого?
— О чём? Может, мне рассказать, кто я и откуда?
— А тебе обязательно надо покрасоваться! Познакомились бы как мужчина с женщиной, поговорили, она б взяла и пожалела, ну, и ты её…
— Ну да, кто о чём, а ты всё о…
— …а я о насущном! Ты разве того самого не хочешь?
— Хочу! Я многого хочу. Но исполнение желаний приходится откладывать на неопределённый срок. — Он что-то там ещё говорил, говорил и с такой интонацией, что весёлость в глазах вертолётчика сменилась на жалость, правда, беглец этого не заметил, так спешил остановить, убедить не делать глупостей.
— Ну, ты что, не понимаешь, и женщины могут пострадать…
— Могут! Токо так пострадать каждая хочет… Ну, раз тебе жалко тратиться, то ничего не поделаешь… А шо ты всё репу свою оглаживаешь? На месте твой компьютер, на месте…
— Привычка такая, — отчего-то застеснялся подопечный и руку с головы убрал.
— А? Ну, тогда давай, приступим, благословясь! Пошамаем, и можно на боковую. Я токо машину сполосну, а может, и заночую в кабине.
— Зачем в машине? Почему в машине?
— Так храплю я.
— Что ты говоришь? Но ведь и я могу…
— Я ещё и…
— Нашёл чем удивить… И почему-то в Шиванде не предупреждал об особенностях своего организма?
— Не, не, ты деликатный, а я… Ты ж понимаешь, машина новая, чужая, утонят, и следа не останется, а её нужно сдать, — нашёл вертолётчик аргумент повесомей. — У меня недавно такой же фургон был, токо побольше, на нём мужик Доркин и разбился… А ты шо мнёшься? Бери, харчись!
— Извини, я не очень понял про Дору и грузовик.
— Муж Дорки шоферил у меня, попал в аварию, разбился, машина тоже.
— Насмерть разбился?
— Вдребезги! Заснул за рулём…
— Эксплуатировал, наверное, человека?
— Само собой! У вас, акул капитализма, и выучился. Так я и сам, знаешь, як мантулю! Натура такая, ничого нэ зробышь… Главное, чтоб всё крутилось! Я ж кэмэлом начинал.
— Кэмэлом?
— Ага, они на границе челноков встречали. Я с одного убитого самосвала поднялся. А зараз пятнадцать машин, трактора, бульдозер, ну, и так, по мелочи. От бери визиточку, а вдруг и пригодится, может, надо будет шо-то перевезти, — усмехнулся вертолётчик, протягивая кусочек картона. И беглец с любопытством прочел: Фирма «Флагман». Были там и телефоны, и обозначение Толиной должности — директор, и рекламное обещание: «Перевезём всё быстро, надёжно, бережно». И, не удержавшись, съязвил:
— Что особенно впечатляет, так это обещание бережной перевозки…
— Так довёз же! — не обиделся перевозчик. — А давай за это и выпьем, а? — соблазнял он. Но тот держался стойко: нет, нет. И показал на визитку.
— Извини, но это хранить при себе не могу… Ты лучше скажи, дело-то у тебя как, прибыльное?
— А ты шо, хочешь заняться перевозками? Не советую! Колготня, морока, прибыль — серединка на половинку. Это ж тебе не добыча нефти.
— Да уж догадываюсь. Значит, не советуешь?
— Не, не потянешь…
— Почему это? — по-детски обиделся беглец.
— Мозги не так заточены, от потому! Тебе ж масштаб подавай! А тут мелочёвка, руки грязные и болят, заразы… И опять же геморрой!
— Ну, геморрой не только за баранкой можно заработать, но и сидя в кресле.
— Ну, ты ровняешь! Болячка, которая от руководящего кресла, и та, что за баранкой, — вещи разные! А когда мужик крутит её и в дождь, и в морозяку? Ты знаешь, какой тут колотун зимою? А дороги? Ото ж и Доркин мужик припахался, а надо было ехать, хотел до жены, до Дорки. Ревновал он её, як скаженный! Так ты и сам знаешь, она девушка доверчивая и отзывчивая, — подмигнул вертолётчик и, вздохнув, закончил:
— И не доехал всего пять кэмэ. Приходится теперь Дорке помогать.
— Заботишься, значит, о вдове? Теперь это так называется?
— Так я, может, на ней женюсь.
— А ты что же, не женат? — прикинулся тут рогожкой беглец.
— Да уже год, как окончательно развелись. Какую бабу устроит мой образ жизни? Только Дорку, и то ненадолго. Я ж не могу на месте усидеть и неделю.
— А дети? Дети есть?
— Сын! Знаешь, такой парняга! Уже меня догнал, но на ножках ещё не стоит…
— Что-то со здоровьем?
— Почему? Всё в порядке, здоровый, токо себя ещё не обеспечивает, приходится и за учёбу платить, и одевать, и, само собою, кормить… Дочка тоже есть. У меня всё есть. Токо с ихней мамкой жизнь не удалась. Дом поделили, и детей пришлось делить. Она, главное, дочку настраивает против меня. Раньше всё: папа, папочка! А зараз пройдёт мимо, зыркнет — и всё молчком! А ты знаешь, як оно, колы твоя дитынка… Одна радость — сынок!
— А где он учится?
— В строительный пошёл.
— Это правильно, надёжная профессия. Только пусть компьютер осваивает на профессиональном уровне. И языки, языки учит. Без этих знаний любой специалист — ничто!
— Если бы это ты ему сказал, он бы послушал. А пока у него на уме одни гульки. И в кого такой? — хохотнул вертолётчик.
— Вот уж на что я теперь не гожусь, так это на роль наставника. Плохой пример для молодого поколения… Скажи, а что, развода нельзя было избежать? Ведь непонимание, ссоры — всё это, по большому счёту, такая ерунда и… — прервал он сам себя. А компаньон, перестав жевать, остановил на нем внимательный взгляд.
— А давай прямо зараз и позвоним твоим, а?
— Нельзя! Прослушиваются не только телефоны родственников, но и всех, кто хоть раз встречался с нашей семьёй.
— Так это я ж буду говорить, а не ты… А эсэмэсочку?
— Уже завтра тебя по этому телефону и найдут…
— Ну, как же так? Есть же какой-то способ связи?
«Разумеется, есть. И самый лучший способ — объявиться!
Только не здесь и не сейчас».
— А может, оно и лучше! Як що очи нэ бачать, то сэрдцэ нэ болыть… Если глаза не видят всего этого, то и сердцу легче.
И вот тут совсем некстати в дверь постучали, и оба замерли. Кусок, может быть, и застрял бы в горле, но стук был осторожным, и голос красивой девушки Гали известил: «Ребята, а мы вам водички нашей принесли!» И вертолётчик ухмыльнулся: «А вот и девушки!» и развел руками, мол, что я могу поделать. И у самой двери обернулся: как там Колюня, а вдруг передумал? Не передумал, встал у окна, отвернулся… И, вздохнув, вертолётчик вышел в коридор, и минут пять из-за приоткрытой двери слышался его воркующий баритон, и женский смех, и… Вернулся он с большим графином: «Хочешь водички?» — «Нет, нет, спасибо!»
— Шо ты всё: нет и нет! Как говорил полковник Абрикосов: Нельзя оставлять любофф на старость, а тормоза на конец полосы! Он, правда, выражался грубо, но ты ж понял, о чём я?
— Могучая мысль. И главное, такая свежая…
— …Ну, ё-моё! — не слушая, сокрушался Анатолий. — Всё ж условия, закрылись бы на ключик и общались. Один раз тесно пообщались, другой… Самое ж лучшее средство от забот: живот на живот — и всё пройдёт!
— Ты дашь спокойно поесть? Вез этого… твоего аккомпанемента!
— Понял! Понял! Аэродром закрыт по метеоусловиям, полетели искать запасной! — поднял руки вертолётчик. — Ешь спокойно, дорогой товарищ! — И, как ни в чём ни бывало, вернулся к прерванному разговору:
— Ну, это понятно, шо на тебя одного стоко сил было брошено, такая охрана, как же ты смог убежать?
— Почему раньше не спрашивал? Теперь хочешь, чтобы я опытом поделился?
— А ты хотел, шоб я твою вавку, ну, рану, ножичком ковырял? Такую вавку шляпой не прикроешь! Ну, а тут к слову пришлось, и спросил. Шо, так допекло?
— Понимаешь, есть в химии такой метод — тетрирование, когда в анализируемое вещество капля за каплей добавляют реагент… Да не собирался я бежать!
— Ты… это, не волнуйся! Понятное дело, не бежал, а по-тихому ушел, так?
— Ну, если ты всё знаешь, зачем я буду рассказывать? — дёрнулся беглец. И вертолётчик приложил палец к губам: молчу, молчу!
— Меня везли… этапировали в Читу, везли на поезде. На станции… в Борзе, кажется, в вагон вошли люди, скорее всего, это были сотрудники спецслужб… Они пересадили всех в автобус и, не доезжая до Оловянной, свернули с трассы, нашли место, где… Они убили сопровождавших меня людей, а сами уехали. Вот и вся история. Но я так и не понял, почему меня в живых оставили… Конвоиров отравили, а я… Не мог я там сидеть… сидеть рядом с убитыми…
— Стой, стой, сдай назад! Говоришь, конвоиров убили, а откуда ты знаешь?
— Как откуда? Я там был, я видел, они лежали мёртвые… Они не дышали…
— А ты пульс у них щупал?
— Может, мне ещё и вскрытие надо было провести?
— Всё, всё! Полетели дальше! А теперь слухай сюда! Лежали, говоришь? Лежали они! А ты знаешь, что тех мужиков нашли живыми! Живыми!
— Что ты сказал? — откинулся на стул беглец.
— Ты всё правильно понял!
— Ерунда какая-то! Не может этого быть! Это просто дурацкие слухи. Разумеется, их нашли, но мёртвых! И теперь…
— Так, тихо, тихо! И слушай внимательно! У Оловянной нашли автобус, автобус с мужиками, были они без сознания. Без соз-на-ния!
— Может, это были совсем другие люди?
— Край у нас точно — линия боевых действий, но чтоб каждый день невменяемых офицеров находили — это уже перебор. Тех, в автобусе, было двое?
— Оставалось двое, — подтвердил беглец.
— Автобус — «Мерседес»?
— Да, серый такой, — не возражал он.
— Про цвет не знаю. Но мужикам было где-то за сорок…
— Ну да, примерно нашего возраста, — сопоставил и это.
— Так вот, сообщение было такое: нашли неизвестных без сознания, и при них не было никаких документов, — старательно выговорил Анатолий.
— Ну, вот видишь, кто это определил, что это были конвоиры?
— Кому надо, определили! Их через сутки из Оловянной вертолётом перевезли в Читу. Говорят, память потеряли.
— Слушай, а ведь и в самом деле, в сообщении ничего не говорилось ни об обстоятельствах побега, ни о жертвах. Почему?
— Так они и доложили всем, шо прос… профукали такого заключённого! Уже и фамилия не говорится, а все знают, про кого речь.
— Неужели они, и правда, живы?
— А шо это меняет? Хочешь в колонию вернуться? Давай, шоб не мучиться, прямо с утра и двинем, а?
— Да не в этом дело! Собственно, ничего в моём положении это обстоятельство не поменяет, но стало легче… Толя, а ты не сочинил это прямо сейчас, вот сию минуту? — остановив на компаньоне тёмный взгляд, допытывался беглец. И всё не мог поверить, что и Чугреев, и тот второй… Фомин остались живы.
— А на гада мне это надо? — искренне удивился компаньон.
— Хорошо! Откуда ты знаешь подробности?
— С утра адъютант прибыл и доложил — вот откуда! Так я ж тебе газетку привёз! И, шо характерно, сам тебе в руки дал. А ты её на самокрутки пустил или… Ну, ты даёшь!
— Мог бы и предупредить!
— Я? Тебя? А может, надо было её вслух по складам зачитать?
— Слушай, здесь ведь есть телевизор… в холле или где там ещё?
— Ну, я ж сказал: живём тихо — к телевизору не подходим, а то ящик, шо? Правильно: скажет какую-нибудь гадость…
— Я не собираюсь сам смотреть, это можешь сделать и ты. Возможно, есть какая-то свежая информация…
— Информация? В телевизоре? Запомни: орлы мух не ловят! И мышей тоже. Правда, обезьяну могут задрать, но брезгуют! А потому телевизор не смотрят.
— Но офицеры, наверное, уже дают показания…
— Ага, дают! Я ж тебе толкую: мужики память потеряли! И если они с тобою шо-то не доработали, то хай у них головка и болит…
И, подхватившись, вертолётчик вдруг засуетился, стал быстро прибирать со стола, будто куда опаздывал. И, оправдываясь, зачастил словами:
— Придётся идти до машины, а то разнесут на запчасти! А ты давай зараз в кроватку — и баиньки. Я тебя накормил? Накормил! Пелёнки принёс? Вот они! Отдыхай спокойно! Укладывайся, я дверь закрою, а ты никому не открывай! И сам никуда не ходи, а то я тебя знаю!
И уже протянул руку, будто хотел погладить подопечного по голове, как малого ребёнка. Пришлось досадливо дёрнуться: «Что он со мной как с тяжелобольным? Надо же, как вошёл в роль покровителя!»
Вертолётчик убежал, а он ещё долго сидел у стола, всё ещё не веря в воскрешение конвоиров. Выходит, он бросил их, живых, умирать. Нет, нет, этого не может быть, они там были мертвее мёртвых! Толя просто неверно понял информацию. Но если Чугреев и Фомин живы, они должны подтвердить… Что подтвердить? Ну, хотя бы то, что заключённый, не причастен ни к какому заговору! А зачем им это подтверждать?.. Но что, если это сознательная дезинформация? Может, стая таким нехитрым приёмом хочет скрыть гибель офицеров? Зачем? Хороший вопрос. Но таких вопросов накопилось чёрт знает сколько. И ни одного ответа. Слишком мало информации, и потому он не может простейшего: сопоставлять, анализировать, отбрасывать шелуху и вычленять суть…
Надо занять руки работой, самой примитивной, и это отвлечёт мысли, да хотя бы побриться, а то утром как там ещё будет. И, протерев зеркало в ванной остро пахнущим хлором вафельным полотенцем, всмотрелся в своё отражение… Лет пятнадцать назад он носил уже усы, и волосы куда длинней. Но когда кто-то заметил: мол, похож на какого-то там шоумена, кажется Листьева, он и усы сбрил, и очки сменил. И не любил себя тогдашнего. В те годы у него был несколько фатоватый вид: чёрная шевелюра, чёрные усы, затенённые очки… Бррр!
Таким и приехал в Юганск изучать процесс добычи нефти. «Пацан», — слышалось тогда за спиной. И он, тридцатичетырёхлетний, всё силился казаться старше, солидней, не торопясь цедил слова, а в накалённой ситуации, усмехаясь, молчал, ждал, когда откричатся. Тогда его воспринимали высокомерным выскочкой, имеющим то ли богатых родителей, то ли покровителей в высоких сферах. Не было ни того, ни другого. И эту поездку многие тогда посчитали показушным мероприятием: мол, за месяц-два разве изучишь весь производственный цикл? Среди скептиков отметился и сам председатель правительства, он и задал в своей манере прямой вопрос: «И нах тебе это было надо?»
Все ждали, что он не выдержит таежной жизни и свалит в Москву. Один раз измазали нефтью, облить не получалась — мол, посвящают в нефтяники, в другой — уронили на голову то ли болванку, то ли кирпич — этим, видно, тоже испытывали на вшивость. И хоть удар пришёлся на каску, но досталось крепко: голова гудела ещё несколько дней. А как-то за спиной услышал намеренно громкое и насмешливое: «И, ты скажи, что не еврей, то миллионер». Ему хотелось обернуться, просто посмотреть в глаза. Не обернулся. Кто-то из своих, почувствовав неловкость, тут же кинулся к нему с пустяковым вопросом.
А тут как раз понадобилось срочно вылететь в Нью-Йорк, и потому отъезд выглядел малодушным бегством. Вернувшись, понял: его возвращения не ждали, все распоряжения так и остались на бумаге. Пришлось проявить жёсткость. И кто-то предупредил: нельзя так круто, а то и убить могут, не поможет и охрана. Боялся ли он? Боялся. Боялся, что не успеет, не покажет класс… И ведь успел, всего-то за несколько лет выстроить такую компанию. И каких шесть лет! Да было ли это? Ему самому эти времена теперь кажутся мифическими. И вот уже не только башка, но и усы седые. Когда он сбрил те, первые, настоящие, то почувствовал себя если не голым, то не вполне одетым. Теперь что же, прикрыл лицо усами? Да какие это усы! Для полноценных нужно время, а эти пока торчат, и всё время хочется пригладить колючую полоску…
Он попробовал зажечь свет в комнате, но выключатель громко щелкал, а сам какой-то там клеммой перемыкал ток… И правильно, и не зажигайся! Занавески на окнах были такие, что комната с улицы хорошо просматривалась, надо задёрнуть. Но стоило только к ним притронуться, как одна из половинок тут же оборвалась, оказалось держалась на канцелярских скрепках. Пришлось придвигать стол к окну и, приладив ненадёжное крепление, осторожно сдвинуть шторки, только плотно пригнать не получилось. И в полумраке, кое-как расстелив ветхие простыни, он улёгся на скрипучую деревянную кровать и, закинув руки на высокую деревянную спинку, облегчённо вздохнул: всё не так плохо! А если он завтра сядет на поезд, будет и совсем хорошо… Нет, нет, не загадывай!
Он уже засыпал, когда что-то резко и коротко стукнуло, и его подбросило на койке. И затаил дыхание: не повторится ли стук, и тут же уловил ещё далёкий и неясный шум из гулкого нутра здания. И вспыхнула сигнальная лампочка, и зазуммерила тревогой. Он кинулся к двери и, припав к ней, стал слушать: что там? И скоро опознал звуки: шаги, голоса, там, в коридоре, переговаривались несколько человек. Проверка? Осознание: да, проверка было таким ясным, что заставило действовать молниеносно. Спрятаться в комнате было негде, не в шкаф же? Он сгрёб верхние тюфяки и прикрыл ими разобранную постель… Так, теперь джинсы! И через полсекунды он уже застёгивал молнию, следом натягивал тенниску, жилетку… Голоса всё ближе… Кроссовки? Под кровать! И сумку туда же! А Толина где? Её — под стол! И хоть ясно понимал: прятаться бессмысленно, но инстинкт, инстинкт, он ведь мимо разума.
Одним движением он отодвинул кровать от окна и, втиснувшись между стеной и спинкой, прикрылся занавеской: успел! А шаги в коридоре будто дразнили, они то затихали — входили в номер? — то снова слышались и шарканье ног, и голоса… Слух обострился так, что, казалось, он слышит отдельные слова, вот только не мог уловить их смысла. Когда они дойдут сюда, в этот угол? Они что, не знают, где искать? Или ищут совсем не его?
Но вот шаги остановились рядом, и надо задержать дыхание… Только ключ проворачивали в замке долго, и запаса воздуха не хватило, пришлось вдохнуть ещё раз и снова замереть. Дверь распахнулась неожиданно, и большой прямоугольник света из коридора лег до самого окна, до занавесок, до босых ног… Он распластался по узкому простенку, казалось: тонкая ткань не только обозначит его контуры, но и в самый неподходящий момент пыльной тряпкой упадет вниз. И, сжав зубы, ждал: щёлкнут выключателем, войдут, станут осматривать, шкафы откроют, занавески отдёрнут… Но люди на пороге отчего-то медлили, только пощёлкали выключателем — свет не зажёгся!
— Да неисправен он! Электрику сколько раз говорили, а он… — оправдывался женский голос.
— А здесь у вас что? Кладовая? — перебил жалобу напористый мужской голос.
— Нет, но всякого подотчётного имущества столько, что приходится складировать в номере. Но на отдыхающих это не сказывается. Номерной фонд у нас достаточный, принимаем всех желающих…
— Всё понятно, — не дослушал проверяющий. — Главное, чтобы соблюдалась дисциплина, и в номерах не было посторонних. И спрос не с кого-нибудь, а именно с вас. Вы это понимаете? Закрывайте, теперь — второй этаж!
Дверь с грохотом закрылась, и стало темно. Он не помнил, сколько так простоял за занавеской, твердя себе: нельзя, нельзя выходить! А вдруг проверяющие нарочно не зашли, а теперь ждут, когда он успокоится и выйдет, а они тут и вернутся. Не вернулись. И постепенно в здании всё стихло, и он тяжко выдохнул: хххааа! И его тут же накрыло горячей волной, и сделалось жарко, душно, стыдно. Стыдно за свой заячий страх. Он ещё топтался на месте, выбираясь из-за спинки кровати, когда почувствовал острую боль в ноге.
И, доковыляв до ванной, включил свет и, плотно закрыв дверь, стал рассматривать стопу — разрез был глубоким и здорово кровоточил. И, осторожно ощупав рану, он пытался понять, есть ли в ране стекло. Стекло было. Но вытащить осколок, как он ни старался, не мог, только вызвал ещё большее кровотечение. Надо просто забинтовать, но чем? Не бинтом же, которым Толя обматывал его руку? Моясь, он снял его и выбросил в ёмкость для мусора, стоявшее под раковиной. Пришлось лезть в ржавое эмалированное ведро, выуживать бинт, стряхивая крошки и шкурки от колбасы и ещё что-то мокрое, скользкое… Он уже хотел брезгливо отдёрнуть руку, когда понял: яблоки из компота… Ничего не поделаешь, пришлось сложить грязный бинт тампоном и промокнуть рану. И тряпочка сразу сделалась красной, и тут же затошнило от вида собственной крови, от её запаха, будто не ногу порезал, а вспорол живот.
Тогда он с остервенением содрал с вешалки огрызок полотенца и обмотал ногу. И марлей, которой очищали стол, пришлось затирать столь красноречивые следы и на кафеле, и на линолеуме в комнате. А потом пришлось полоскать тряпку и в забитой раковине долго стояла бурая от крови вода. Наконец, Добравшись до постели, он лег, положив ногу на стул, стоявший У кровати. Стекло — ерунда! А вот если бы его вытащили из-за занавесок… Но ведь не вытащили! Нет, всё-таки хорошо, что они не пили! Спиртное и еда дают такое стойкое соединение, и запах этой смеси так долго держится в воздухе. И проверяющие наверняка бы учуяли этот запах… Да! Чистый воздух — залог здоровья!
И когда в дверном замке заскрежетали ключом, он воспринял это спокойно, был уверен: это вернулся Анатолий. Ну-ну, а ведь собирался ночевать в другом месте! А вертолётчик, приблизившись в темноте к кровати, наклонился и тихо спросил: «Спишь?» От него повеяло такими вольными запахами: прохладой, табаком и, кажется, духами…
— Что это было? — приподнял он голову с подушки.
— Ты лучше скажи, куда ты девался, когда эти пошли шарить по корпусу? Галка пришла — и плачет, и смеётся. Открываю, говорит, номер, а он пустой… Понимаешь, я и предупредить не успевал, токо камень кинул, а там эта решётка…
— Так это был ты?
— Ну, думаю, Колюня там дрыхнет, кину камень, а как не проснётся? Извини, так получилось! Главное, непонятно, шо за проверка такая. Ну, в одном номере муж не по путёвке обретался, так оставили до утра, куда же его на ночь отправлять? Электрика вытащили из постели отдыхающей бабы… И на гада было людей тревожить? До меня приступили: кто да откуда, как здесь оказался? И машину проверили! Хорошо, документы при себе были, а не в сумке… Ты извини, так получилось, — всё объяснялся и объяснялся компаньон. И даже в темноте чувствовалось, как он смущён всеми этими обстоятельствами. Неужели лётчик-вертолётчик сам не понимает: это просто замечательно, что его не было здесь, в комнате…
— Открыли, говорит Галка, дверь, а там — никого! А ты где ховался?
— Всё тебе расскажи! Но искали, я думаю, не мужей и не электриков…
— А то! Но лучше на этом не зацикливаться, — решил закончить тему компаньон и щёлкнул выключателем — и свет вспыхнул! Ещё бы, кто зажигал! Но от яркого света пришлось зажмурить глаза и запротестовать:
— Ты что! Зачем свет? Ты же видишь, с улицы все видно…
— Уехали они, уехали! Пронесло! Посланные за тобой истребители вернутся ни с чем.
— Ты думаешь, пронесло? Нас же видели вместе, и не одна Галя…
— Ну, извини, не нашлось такого, который бы доложился. А может, и доложился, токо не нашли. А это шо такое? — увидел спасатель замотанную полотенцем ногу. И пришлось прикрыться простынёй.
— Ничего особенного, так, стекло.
— Так давай выну, а то завтра распухнет, и возись с тобою. А вдруг заражение? — засуетился благодетель. Хотел, видно, деятельно загладить какую-то свою вину. И тут же за руку стащил с кровати и, подталкивая в спину, довел до закутка с ванной. А там, вооружившись невесть откуда взявшейся булавкой и нацепив очки, приступил к операции. И вот такой, сосредоточенный, в маленьких очках в тонкой оправе, Саенко А. А. выглядел доктором, забывшим надеть халат.
Пальцы у него было горячими и осторожными, но даже таким умелым рукам осколок долго не поддавался. Дело стопорилось ещё тем, что из раны текла кровь. Доктор тихо матерился и, в какой-то момент не выдержав, предложил: «Давай я Галку позову, всё-таки медик». И пришлось вскинуться: никакой Гали! И спасатель, скрипя зубами, снова принялся за операцию. «Вот не будешь напрашиваться!» — раздраженно пережидал экзекуцию оперируемый.
— Надо ж такому случиться… А крови, крови, прямо, як с кабанчика! И рана такая нехорошая! Точно такая, когда с поля боя драпают…
— А ты знаешь, что это такое? — дёрнул ногой раненый.
— Помолчи, и стой тыхэнько… А то у меня и так все руки в крови… Ты никогда не братался? — ни с того, ни с сего спросил вертолётчик. Беглец усмехнулся: с тобой, что ли, и ничего не ответил. Умолк и Толя, но когда, наконец, из раны что-то там показалось, обрадовался как ребёнок.
— Ну, сукин кот, попался! Бачишь, кривое — это от зеркала! — показал он большой осколок, будто и в самом деле вынул пулю. — О! Это такая зараза, когда от зеркала, у меня такое было. Позвонила жена друга: мол, выпил, буянит, давай спасай! Поехал я мирить, а они уже обменялись нотами протеста и начали бить посуду. И зеркало разбили в прихожей, раскокали. А я, как зашёл, сдуру ботинки снял, осень же была, грязь, ну, и с налёту напоролся. Тож думал: само пройдёт, а оно как начало зудеть и болело, зараза, наступить не мог… В больнице пришлось вытаскивать!
— Значит, переговоры по примирению сторон не удались?
— Ещё как удались, они ж на меня переключились! Ну, ты дальше сам, а то тут не разминёшься.
Когда беглец, вымыв для дезинфекции ногу хозяйственным мылом, ещё оглядывался по сторонам, чем бы её перевязать, на пороге ванной снова возник компаньон. И был он и с пластырем, и с бинтом. Ну, спасатель!
Он уже лёг в постель, а взбудораженный Толя ещё долго большой кошкой сновал из комнаты в ванную и обратно. И всё что-то говорил, говорил, потом долго стелил постель, видно, эта процедура с курсантских времен была прочно забыта. И перед тем, как опрокинуться на кровать, вздохнул и пожаловался:
— А у меня потеря, так потеря! Покотовать не удалось!
— Что не удалось?
— Блядки не удались! — рассмеялся вертолётчик и потянулся на кровати так, что зазвенели все пружины. — Я ж с Галочкой сговорился, а тут эта проверка! — И перевернулся своим большим телом раз-другой, мечтательно проговорил:
— Эх, ось так бы: цок-цок, цок-цок. Но не удалось! А я знаешь, какой ласкавый, таких больше нет.
— Так ты ласкавый или ласковый?
— Это одно и тоже, но я ж ещё и нежный!
— Хвастун! Ошибаешься, есть и другие, такие же ласковые и нежные, — рассмеялся вдруг беглец. И сам удивился этому смеху: с кем поведёшься? Или это страх так выходит?
— Ну, такого не может быть! — приподнялся вертолётчик. — Ты шо, лично таких знал?
— Не только я, ты их тоже должен знать. Раньше этих ласковых часто показывали по телевизору. Так что ты, Толя, не эксклюзивный, — хмыкнул он. И как наяву представил ласковых говорунов: и вальяжного циника Константина Натановича, и молодого, ещё не потерявшего щенячьей радости от жизни Бориса Ефимовича. Он не раз видел, как зажигались серо-зелёные глаза у одного и шоколадные у другого при виде женщины, любой привлекательной женщины… Нет, это не имеет ничего общего с распутством, тут другое — витальность такой силы, что они и сами порой были ей не рады.
— Но, ты знаешь, у всех вас одна проблема…
— Какая проблема? Пока никаких проблем! — забеспокоился ласкавый.
— Все вы, как ни старайтесь, не можете… как бы поделикатнее выразиться, осчастливить всех женщин!
— Ах, ты! — бросил подушку вертолётчик.
— Спасибо! На двух удобней спать!
— Кинь назад! — затребовал назад своё имущество компаньон. — У меня шея заболит спать без подушки! — Пришлось бросить тяжёлую, набитую чёрт знает чем подушку обратно: «Вот и не разбрасывайся, дамский угодник!»
— Я угодник? — подхватился тот и снова запустил подушкой.
— Так ведь сам признался! Бросишь ещё раз — не верну!
— А ты як к бабам? — вкрадчиво поинтересовался ласковый вертолётчик.
— Я — к ним? Я к ним отношусь тепло. Но уже не в том возрасте, чтобы терять над собой контроль.
— О, кто б сомневался! Ты — и без самоконтроля! — хихикнул компаньон, сидя с подушкой в руках. И простодушно посочувствовал: — Не, ну, всё ничего, но как там, за решёткой, мужики без баб, а? Дунькой Кулаковой, як пацан, не обойдёшься…
— Вот попадёшь в следственный изолятор на год, на два, тогда и узнаешь, как…
И что за подростковое любопытство? Почему его всякий раз тянет на эту тему, совершенно неуместную, злился беглец. Будто вертолётчик своей фривольностью опошляет саму драматичность ситуации. Ну да, он такой идейный-идейный, а этот всё о низменном да о низменном, усмехнулся он своим мыслям и на память пришёл эпизод. Его тогда вели по коридорам прокуратуры, и через открытую дверь одного из кабинетов был хорошо слышен чей-то истерический голос: «Не трогайте моё чистое политическое дело грязными уголовными руками!» Это кто-то из обвиняемых чиновников отказывался от услуг адвоката, очень дорогого адвоката, известного защитой матёрых уголовников. Тогда этот пафосный выкрик показалось забавным…
Вот и тему интимной стороны мужской жизни в заключении не стоит трогать. Она темна, страшна, и лучше о ней не знать тем, кто там не бывал. Потом, на воле, об этом никогда не рассказывают. Да и кто же признается в том, что его на зоне низводили до животного состояния. Он и сам себя не допускал в подробности жизни своего тела, и только, как мог, глушил все неуместные проявления. Получалось не всегда…
В комнату сквозь тонкие занавески проникал свет фонаря, и были хорошо видны и вертолётчик под простыней, отвернувшийся к стене, и шкаф, и стол, и белая дверь, и ещё одна — в ванную комнату. Оттуда пробивалась полоска света: забыли погасить свет, надо встать, выключить, расслабленно думал он. Но тут Анатолий заворочался в своём углу и сонно спросил:
— Ты шо там крутишься, ножка болит?
— Слушай, а что бы ты делал, если бы я выпал из машины? — ни с того ни сего задал беглец так мучивший его вопрос. И вертолётчик завёлся с пол-оборота и злым голосом выкрикнул:
— Вырыл бы ямку и закопал, от шо! А потом привёз бы венок, а может, и не привёз… А ты на гада спрашиваешь? Хочешь коньки отбросить, а я отвечать должен? Завтра затолкаю в поезд, а там хоть под колеса бросайся, но токо без меня! Ты кончай это дело! И давай спать, а то рано подниму, харьковский в восемь с копейками отходит…
— Толя, запомни телефон на всякий случай, — и беглец раздельно и чётко продиктовал он цифры. — Запомнил?
— У меня головка слабая, надо записать…
— Нет, запомни так! Ты что, несколько цифр не в состоянии запомнить? Если со мной что случится… Это может быть и при тебе, а если в другом месте, и ты об этом узнаешь, то всё равно позвони, просто расскажешь, как мы…
— Не, ты мне нравишься! Шо за похоронное настроение? Понимаю, не доверяешь, но всё ж нормально идёт! Ты живой, местами здоровый и три часа назад ещё так колбаску наворачивал…
— Вот уже и куском попрекаешь!
— …Ты выбрось, выбрось эти мысли из головы! — не слушая, сердился вертолетчик. — Пока я тут, с тобою ничего не случится, понял? Я, какая-никакая, а защита!
— И как ты меня будешь защищать? Чем? — с тоской выговорил беглец.
— Чем, чем? Рогаткой! Знаешь, как отгоняют обезьян, которые фрукты воруют? Обыкновенной рогаткой! Сам во Вьетнаме сколько раз такие боевые сцены наблюдал.
— Ты был во Вьетнаме? Что ты там делал?
— А ты догадайся с трёх раз! Короче, побью всех, кто тебя тронет, из рогатки! — зарываясь в подушку, пообещал спасатель.
«Где же ты, тофгай, со своей рогаткой раньше был?»
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги