Заговор обезьян

И вот уже проехали станцию, потом и посёлок скрылся из виду, а он всё стоял у окна, не решаясь из предбанника пройти в вагон. Там справа и слева были полки, полки, полки и свисающие простыни, и коричневые одеяла, и люди, люди… Он и забыл, когда ездил в таких вагонах, только в студенчестве, но тогда толчея ему даже нравилась. Теперь же после зоны и камер… Но там их всех держали вместе насильно. А вот почему свободные люди сами забиваются в эти тесные и душные отсеки? Но и стоять соляным столбом нельзя — мешает. Пассажиры снуют туда-сюда, вот и к ёмкости с кипятком подходят… Надо найти своё место, у него ведь есть своё место? Выбито девятнадцатое — это должно быть в середине вагона. Сейчас проверим.

Он двинулся по проходу, на него тотчас налетел парень, потом кто-то крикнул за спиной: «Осторожно!» Пришлось посторониться, и мимо пронесли дымящуюся кружку. И тут же толкнули в бок, и пришлось схватиться за ближнюю полку, где лежала совсем молоденькая девушка. «Извините» — пробормотал он, отшатнувшись от её испуганного лица, и кинулся дальше по вагону. И всё не мог понять, где искать обозначение посадочных мест. Оказалось, с краю, и когда глаз выхватил цифру 23, пришлось повернуть назад. Его нижняя полка была занята, там возились двое детей, один лет шести, другой был похож на трехлетнего. Рядом были молодая бабушка и юная мать этих славных деток. Та, что постарше, в красной блузке и белых бриджах, сразу предложила:

— Это, значит, ваше, нижнее? А вы не согласитесь поменяться на верхнюю полку, а то у нас дети…

— Хорошо, хорошо! — тут же согласился он. Но на верхних полках были хоть и пустые, но неубранные постели, пришлось откинуть матрац на той, что справа, и поставить туда сумку. Он уселся у прохода и, надвинув кепку, стал ждать, когда проводница принесёт бельё. И осторожно скользил взглядом по купе: хотелось понять, что за соседи. Да, в толпе можно затеряться, но в толпе надо ещё как-то и жить!

Нет, на зоне было проще, а здесь одни женщины и все так легкомысленно одеты. Прошла зрелая дама в развевающемся халате с разрезами и задела рукавом, носятся туда-сюда девушки, одна так и вовсе не стесняясь, переодевалась, стоя в проходе в лифчике и колготках. Он, ошарашенный, отвёл глаза, но прямо перед ним молодая мамаша, перебирала голыми ногами по простыне. Они что, все сговорились? Пришлось прикрыть глаза, может, так удастся отрешиться от гомона, резких запахов, вида полуобнажённых тел. А мозг сверлила мысль: слишком людно! Потом пришла другая, примирительная: не капризничай! Всё нормально! Он ведь едет! И третья, совсем трезвая: надо быстрее изолироваться! Забраться наверх, отвернуться к стене и вставать только ночью.

Чёрт возьми, где застряла эта проводница? Напомнить? Снова идти по вагону? Нет, нет, он подождёт. А тут и дети отвлекли. Притихшие было при появлении чужого человека, они быстро освоились и снова начали прыгать и галдеть. И приходилось поднимать с пола то карандаш, то книжку, то надгрызенное яблоко… Мама шаловливых ребятишек не отрывалась от телефона, а бабушка всё выговаривала и дочери, и внукам: «Ну, когда вы успокоитесь… Лера, нельзя же так баловать детей… Нет, я больше с вами никуда не поеду…» И перемежала эти ламентации просьбами: «Вы уж извините, извините».

Приходилось бормотать в ответ: ничего, ничего! Но тут старший мальчик успокоился, когда ему разрешили забраться на верхнюю полку, а малыш стал носиться за его спиной, и пришлось отодвинуться на самый край: пусть бегает. Но в какую-то минуту ребёнок, видно, устав, неожиданно лег ему на спину и замер там, положив ручки на плечи. И он боялся пошевельнуться, от маленького тельца шло такое тепло, что как больной зуб заломило сердце. Он уже и не помнит, когда так к нему прижимались его маленькие сыновья, не помнит, как брал на руки сразу двоих одинаковых… Только сейчас за спиной был чужой ребёнок, и ни приласкать, ни оторвать от себя было нельзя. Он, зачумлённый, не смеет трогать его руками.

Была надежда, что мать или бабушка заметят неловкость ситуации, но те оживленно щебетали о чём-то своём. Слава богу, малышу наскучило лежать, и он стал прыгать, больно толкая маленькими коленками в спину. Но и это ему скоро надоело и, придвинувшись, ребёнок стал рассматривать усатого-полосатого дядечку. Он дышал ему в лицо, и совсем близко были и светлые глаза, и маленький бледный рот с оранжевой полоской от сока над верхней губой, и спутанные светлые волосы на выпуклом лбу… Что там увидел в лице небритого незнакомца сам малыш — неизвестно, но, запустив руку в кармашек клетчатых шорт, он вытащил оттуда спичечную коробку.

— Вот, — тихо сказал мальчик и поднёс коробку к самому липу: мол, посмотри. Пришлось взять и осторожно открыть. Там на ватке недвижно лежал большой жук, его блестящая коричневая спинка была неподвижна, сбоку лежала оторванная лапка. Мёртвый жук — это первый трофей ребёнка, что он захочет иметь, когда вырастет? Один такой беленький мальчик, с нежным лицом и с таким же чистым дыханием, вырос и захотел посадить в коробку не жука — человека…

— Замечательный жук, — похвалил он. Малыш выхватил своё сокровище и стал тряски коробок, оттуда слышался сухой, еле слышный шорох. «Вот и я как этот жук, случайно выбравшийся наружу. Но совсем скоро его вернут в похожую коробочку, и хорошо, если переломают только руки-ноги…»

Занятый своими мыслями, он не сразу обратил внимание на выкрики проходившей мимо женщины в форме, сначала заметил только короткую синюю юбку и мелькавшие по проходу точенные ноги. А проводница быстро и монотонно извещала: «Есть свободные места в купе… Желающие могут пройти в соседний вагон… Есть свободные места в купе…» И как только понял смысл этих слов, тут же бросился вслед за маленькой железнодорожницей. Он ещё сомневался, правильно ли меняться: наверняка в купированном вагоне свои заморочки, ведь там пассажиры наперечёт, но оставаться среди этого многолюдья больше не мог. Захотелось в отдельную коробочку? И как только оказался в соседнем вагоне, не мешкая, протянул проводнице хабаровский билетик Женщина как-то деланно всплеснула руками:

— Ой, да где ж я вам сдачу-то найду…

— Не надо сдачи! Но вот если никто не будет мешать… Отоспаться нужно.

— Ну, это как получится, мужчина! Сами понимаете, всем ехать надо… А вы значит, ночью не спали? Что это вы, интересно, ночью делали? — рассматривала его женщина. Она была молодой, хорошенькой, с опытным железнодорожным взглядом. И надо было перевести ход её мыслей в юридическое русло:

— У меня в вашем вагоне никаких проблем не будет?

— Да всё нормально! Если вы беспокоитесь про контроль… Говорю ж, всё нормально будет. Занимайте своё девятое купе… Вот вам и постельное. Идите уж, спите! — сунула она ему в руки пакет. И прокричала вдогонку: «Чаю не хотите? Хороший чай!»

Пришлось сделать вид, что не слышит, а тут и трансляция включилась и загрохотала бравурная мелодия. По узкому коридору из открытого окна несло свежим воздухом, но, главное, в нем не было ни души. И купе в конце вагона, куда определила его бойкая проводница, было совершенно пустым, но надолго ли? Может, надо было дать больше денег? Но не рано ли он стал шиковать на Толины деньги? Обойдётся! И шевелись, шевелись! Пока никого нет, надо столько всего переделать — и сначала прибраться! Он сгреб бумажным носовым платком крошки со стола, потом достал катавшуюся под столиком пластиковую бутылку и кинул её в рундук, чтоб не раздражала, мельком отметив, что в бутылке есть вода. Теперь надо приготовить постель, потом помыться, переодеться и… Но последовательность действий надо изменить, срочно надо переодеться. В спортивных брюках, тишотке и шлёпанцах он будет похож на других пассажиров.

И первое, что увидел, открыв сумку, был торчавший из складок одежды серебристо-чёрный корпус Толиной бритвы. Ну, майор! Ну, спасибо! И когда только успел?

Он так лихорадочно стаскивал одежду, а потом натягивал другую, что пришлось притормозить самого себя: куда он так спешит? Всё! Спешить некуда, останется только ехать! И, стащив с багажной полки скатку из матраца и подушки, стал стелить простынь на верхней полке. Получалось плохо, пока не догадался стать ногами на нижние полки циркулем, и тогда дело пошло быстрее. Вот чему он научился в колонии, так это быстро заправлять постель. И совсем некстати вспомнил, как в виде наказания за какие-то провинности отрядник мог потребовать заправлять шконки по-белому. И тогда никто не смел не то что лечь, а просто сесть на краешек своей постели. И была своеобразная пытка: в спальных помещениях отряда ведь нет стульев, а красный уголок открыт только вечером. Нет, по правилам нельзя ложиться с шести до десяти, но послабления были. И тот, кто приболел, мог отлежаться. Ведь попасть в больничку — это такая долгая и муторная процедура! Вот и привыкают зэки: чуть что, садиться на корточки.

Это в следственном изоляторе лежать можно было сколько угодно, вот только днём спать не давали. В читинском централе это было своеобразным развлечением. Он закрывал глаза и ждал, когда лязгнет кормушка, и чей-то неприятный голос выкрикнет: «Не спать!» Обычно крик раздавался уже через минуту, и редко когда вертухаям требовалось большее время, только если отвлекались чем-то от монитора. А спать днём хотелось зверски, ночью не давали сомкнуть глаз сидельцы общих камер. Они, без пригляда отоспавшись днём, ночью вели свою неподцензурную жизнь. А он долго не мог засыпать под лязг тормозов, крики, стуки. Но ведь спят люди на вокзалах, в аэропортах, и он, хоть и с трудом, но научился тогда дремать урывками. В Матросской Тишине с этим было легче — держали в спецкорпусе, а там публика была другая, не такая беспокойная.

И сейчас он ляжет и не встанет с полки до самого Хабаровска, а потому ни есть, ни пить не будет, вот только приведёт себя в порядок. В туалете, что был рядом с купе, он сначала вымылся, потом стал сбривать щетину, и всё прислушивался: не собралась ли очередь там, снаружи, но всё было тихо. Тогда он и носки постирает. Как хорошо, что его никто не торопил, радовался он, собирая в пакет гигиенические причиндалы. Но когда открыл дверь, отшатнулся. За дверью стояла девушка с распущенными светлыми волосами, и это привело его в некоторое замешательство: он забрызгал водой там всё вокруг. И, только вернувшись в купе, вспомнил: забыл в туалете очки, зацепил их там дужкой за какую-то никелированную штуковину.

Пришлось, приоткрыв дверь, с нетерпением дожидаться, когда девица выйдет, и он сможет забрать свои окуляры. Но девушка словно застряла. Что там можно делать? Ей ведь не надо ни бриться, ни стирать носки. Хотя кто его знает! А тут ещё к туалету потянулись другие жители вагона: женщина с ребёнком, пожилой мужчина с полотенцем, лохматый парень. Нет, парень, кажется, пошёл курить в тамбур. А если соберётся очередь? А если очки упадут на пол, вон как качает! Прекратила его мелкие терзания тонкая рука, она протянула в купе очки: ваши?

— Мои… Спасибо! — запоздало выкрикнул он вслед, выглянув из купе. Девушка, не оборачиваясь, прокричала: пожалуйста, пожалуйста! И только тут беглец насторожился: как она узнала, что он находится именно в этом купе? Смотрите, какая розыскница! Девушка могла его хорошо рассмотреть и без очков, и без кепки. И запомнить! Чёрт, из-за такой вот ерунды… Да что она там могла разглядеть? Подслеповатого рассеянного дядечку? Но, если предположить, что память у неё обыкновенная, девичья, а не оперативно-розыскная, то всё это пустяшный эпизод и ничего более. А теперь спать!

Прежде чем забраться на полку, он опустил глухую штору, и в купе стало темно, как в коробочке, и пришлось включить свет. Наверху он пристроил очки на полочке, развесил мокрое полотенце, носки и, только вытянувшись, почувствовал, как устал, как болят ноги, как болит спина. Зато едет! И рад, что едет один! Нет, Толя хороший парень, но если честно, он немного устал от шумного майора, устал от его плотной опеки. К тому же где-то там, в подсознании посверкивала мысль: без этого случайного компаньона он, вполне возможно, уже был бы на той стороне… Это потом он будет корить себя за такие мысли, а тогда на пути от станции Могочи к станции Таптутары Читинского участка Забайкальской железной дороги именно так и думал. Но только определить роль майора в своей одиссее не успел. Укрывшись простыней с головой, он так быстро провалился в сон, что даже не успел удивиться этому обстоятельству.

А во сне, как в насмешку, ему привиделся всё тот же майор Саенко А. А. Там, во сне, были серебристые поезда, похожие на гигантских змей из-за сплющенных, как голова кобр, кабин машинистов, стеклянная крыша перрона, но что это был за вокзал — Паддингтонский в Лондоне или Северный в Париже? Нет, это был точно не Лондон, на экспрессе чётко читалось: Thalys. Такие поезда курсируют между Парижем и Брюсселем и идут именно с Северного вокзала. Но зачем здесь пограничный контроль? И почему пограничники — поляки? Только у польских офицеров бывают такие породистые лица, и только они умеют так щегольски носить мундир. Они почему-то долго не выпускали его за какой-то турникет. А за турникетом в голубых джинсах и в синей летной куртке стоял Толя, он был почему-то в белом свитере Антона. Майор повел рукой и показал на огромный мотоцикл Honda Gold Wing. Когда-то его уверяли, что Harley-Davidson и в подмётки не годится этой модификации «Хонды». Он был рад увидеть Толю, но ещё больше хотелось сесть за руль байка! И уже представлял, как руки сожмут ребристые ручки, как правая нога нажмёт на газ, мотор тотчас взревёт, и он понесётся по улицам, и упругий ветер будет холодить грудь и лицо… Чёрт с ним, пусть штрафуют, но он не станет надевать шлем…

Неизвестно, удалось бы ему промчаться по парижским улицам, но короткий и радостный сон оборвался на какой-то остановке. Грохнув дверью, в купе вошёл пассажир — солидный мужчина с портфелем. Он тотчас по-хозяйски поднял брезентовую штору на окне, откинул занавески, но так и не снял белой кепочки и за два часа не переменил позы, и, уставившись в одну точку, нервно барабанил пальцами по чёрному, набитому чем-то портфелю.

А он, лежал вниз лицом и делал вид, что спит, и боялся, что не выдержит и сбросит подушку на голову мелкого хулигана. Оставалось надеяться: барабанщик едет недалеко. И точно, на подъезде к какой-то станции пассажир поднялся, одёрнул серый пиджачок, взял в руки портфель и сразу сделался похожим на районного прокурора. И сейчас этот прокурор хлопнет его по плечу, и скажет: «Ну, вот и приехали! Собирайтесь! И быстро, быстро!». Но неизвестный ещё минут пять стоял перед закрытой дверью и строил рожицы перед зеркалом: супил брови, двигал челюстью, что-то бормотал. Готовился к процессу, репетировал обвинительную речь? Поезд ещё только снижал скорость, а человек с портфелем вдруг исчез, испарился, сгинул, не оставив после себя ничего прокурорского, разве только запах гуталина.

Больше ни вечером, ни ночью в купе никто не входил, никто не беспокоил. И он то впадал в сон, то внезапно просыпался и подскакивал от какого-то особенно громкого вагонного лязга, от всполохов света и грохота за окном. Ночью всё было фантасмагоричней, и встречные составы представлялись снарядами, проносившимися с таким космическим свистом и ревом, что, казалось, ещё немного, и взвихрённый воздух поднимет всё это железо — и понесёт друг на друга, и перемешает, и перекорёжит, и перемолотит… Но встречные проносились мимо, а вагон продолжало мотать из стороны в сторону, и казалось, в этой кромешной тьме поезд без всяких встречных сойдёт с рельсов и ухнет с откоса в пропасть. Пришлось прижаться спиной к перегородке, но и она не хотела защищать, сама холодно и мелко вибрировала, и было так одиноко и беспомощно, что хотелось плакать. От невыносимости ситуации, от бессмысленности затеи с побегом, от беспросветности будущего. Защиты от обезьян нет. Нет! И впереди ждёт полная катастрофа. Как там майор сказал: полный рот земли? Вот и ему рот забьют землей, превратят в прах…

На рассвете состав замедлил ход и, будто баюкая, только покачивал. Наверное, машинист пришёл в себя и передумал кончать жизнь самоубийством. Или в кабине теперь совсем другие, вменяемые люди. Дождётся ли он когда-нибудь смены обезьяньей бригады? На какой-то остановке его разбудили сначала станционное объявление, потом топот ног по проходу и весёлый мужской говор. За дверью молодой высокий голос продекламировал:

— Раньше тут, на перроне, от фуражек было не продохнуть, а теперь, смотри, кругом одни гражданские… Да ты вправо посмотри, видишь, целая рота идет?.. А космодром отсюда, с дороги, не видать?.. Ты чего, это же далеко отсюда…

«Свободный? А дальше какая станция?» — стал вспоминать беглец названия станций, даром что ли он, стоя у проводницкой, изучал последовательность и продолжительность остановок. Но вспомнить сейчас, что там будет дальше, не мог. Да не всё ли равно, Хабаровск будет только завтра. Значит, он в дороге уже сутки. Целые сутки!

Часа через два поезд снова остановился, и в дверь громко постучали, она тут же с лязгом отодвинулась, и в купе ввалился человек в камуфляже. Беглец не успел насторожиться, как незнакомец громким прокуренным голосом прокричал кому-то в коридор: «А чё, свободных больше нету? Тут какой-то мужик спит…» Услышав невнятный ответ, стал задвигать дверь, та почему-то не поддавалась, и пассажир всё дёргал и дёргал её.

А он на верхней полке, стащив с хромированной вешалки давно высохшее полотенце и прикрыв им голову, замер, готовый ко всему. Военный, справившись с дверью, бухнулся на нижнюю полку напротив.

— Здорово! Не разбудил?

— Нет, нет, — прикрывшись ещё и рукой, пробормотал он и всё пытался понять, что за пассажир и насколько он опасен. Человек в камуфляже, упитанный молодой мужчина, с круглым загорелым лицом и бритой головой невольно напоминал далекого Балмасова, собственно, теперь все большие люди в камуфляже будут ему напоминать рыжего спецназовца. А этот кто? Омоновец? Нет, погоны у него, кажется, общевойсковые. И по званию, насколько он понимает, прапорщик.

— Ну, зёма, давай знакомиться! Виктор! Для своих — Витёк. И ты зови — не обижусь.

Налитое лицо прапора было совсем рядом, из большого красного рта несло перегаром. И пришлось, замешкавшись — какое имя назвать? — хрипло выдавить уже ставшее привычным: Николай.

— Ты чё, не проснулся, че ли? — поднял голову Витёк. — А, понял, понял, с похмелюги, угадал?

— Скажите, а это была какая станция?

— Белогорск, земеля! — радостно сообщил военный. — Я с тобой до солнечного Биробиджана.

Он уже извлек из сумки сверток с одеждой и, быстро скинув камуфляж, принялся переодеваться и делал это так быстро, будто на спор. Оказавшись в шортах с большими карманами, прапорщик стал выкладывать из сумки банки, пакеты, бутылки и скоро заставил ими весь столик. Выгрузив припасы, военный стал внимательно осматриваться, и не успел беглец обеспокоиться причиной такого профессионального осмотра, как пассажир вытащил из сумки отвёртку, большую, полноценную, блестевшую хромом отвёртку. И, подняв её к носу лежащего на верхней полке пассажира, с радостной улыбкой пояснил: японская!

И с той же улыбкой там, внизу, стал откручивать откидную сетчатую полочку для газет. Полочка долго не поддавалась даже такому крепкому товарищу, каким был пассажир из Белогорска. И только минут через десять упала в его пухлые ручонки и тут же исчезла в объёмистой сумке. Он что, с ума сошёл, вот так на глазах скручивать, запоздало забеспокоился на своей полке беглец.

— Зачем вы это делаете? — дёрнуло его за язык.

— А чё такое? — поднял голову прапорщик. И что-то, видно, рассмотрев в лице верхнего пассажира, вдруг ощерился. — Ты это… кочу май, зёма! Кочу май!

Это выглядело бы прямой военной угрозой, если бы прапорщик, не переменив вдруг тон, счел нужным весело добавить:

— Нет же ничего приятней, бля, чем надыбать хорошую вещь по дишману!

— Это как? — не понял верхний пассажир.

— А по дешевке — во как! Но особое удовольствие — это сфиздить, — рассмеялся бойкий товарищ.

— Вы сойдёте с поезда, а меня спросят, куда она делась?

— Так ты из-за этого? — повернулся к нему прапорщик. — Ты чё, сам её присмотрел? Так и вторая ж есть, я снимать не буду — пользуйся. А насчёт спросят, так кто там спросит? Кто спросит? Чё, сам никогда ничего не скручивал? — И голос вояки стал насмешлив: мол, знаем, знаем, как тибрил чего-нибудь.

— Я тебе, земеля, так скажу: скоко от государства ни отломишь, а своего всё одно не вернешь. Ты понял? Давай слазь, харчиться будем. Я вижу, ты экономно едешь — на столе пусто, а у меня лишнее, так что присоединяйся! — От развёрнутой на столе еды, и правда, несло сытным духом, но вот чего он не мог, так это принять приглашение прапорщика. И уже хотел отвернуться, но тот не отступал:

— Давай, Коля, давай подсаживайся, подсаживайся. У меня тут на взвод наготовлено. И самогонка чистая, без балды!

— Извините, я не голоден, — не нашёл другого предлога для отказа верхний пассажир.

— Ты че, на диете? Какая у мужика может быть диета-муета? Я вот только от стола, и выпили, и закусили хорошо, но почему опять не закусить и не выпить? А ты часом не мусульманин? Нет? А то похожий… Тебе б это… как его… ну, этот платок намотать — вылитый чех.

— Нет, пока не мусульманин, — попытался пошутить верхний. Прапорщик шутки не принял.

— Что значит пока? Ты это брось! Я бы всех, кто переходит в мусульманство, всех, бля, сразу ставил к стенке, — пригвоздил прапорщик, наливая что-то в стакан. Выпив, он стал быстро поглощать свои припасы, сопя и мурлыча. А беглеца снова неразумно дёрнули за язык.

— А зачем вам, Виктор, полочка?

— Так в «Камаз»! — весело откликнулся снизу Витя. — В кабину прям один в один подойдёт, над спальником прикручу. У меня камазёнок собственный, сам и собрал. Я б и верхнюю полку тож скрутил, её можно в кузове приспособить. И там бы она опускалась и поднималась, опускалась и поднималась… Прикинь, а? Но тяжёлая, зараза — сам не допру.

«Он что, серьёзно? Хотел бы я посмотреть, как он эту полку выносил бы из вагона». А военный пассажир, сияя круглым лицом в ямочках, стал доверительно, как другу, рассказывать:

— Я, чтобы ты знал, зёма, много чего могу! Я ж это… в мотострелковой части служу, смекаешь? И этих камазиков у нас, кажись, штук шесть, а то, может, и восемь было. Так я свою машину собрал из трех, от одного мост, от другого двигатель… Нет, двигатель я с пожарной машины снял. Прикинь, вообще канолевая была, стояла на консервации, прям девочка ещё была — муха не сидела. И движок хороший, бензиновый, щас таких и не делают. Бензина, конечно, жрет много, но прет по трассе — крузаки шарахаются. А чё мне бензин? У меня топливо на халяву, тырю втихаря. Я и кузов с кунгом притырил. Ну, этот… с передвижного командного пункта. Не кунг — сказка! Печка автономная, места спальные! Четыре места, прикинь! Машина получилась — любо-дорого. Семью на ней во Владик вывожу. Вещей берем — почти полквартиры загружаем и — вперед к Японскому морю. Вот месяц назад ездили, на Шаморе встали — всё своё, и хорошо так отдохнули…

— А к Чёрному не пробовали? — зачем-то спросил верхний. Не молчать же в ответ на эти простодушные откровения.

— Да ты чё, зёма? Это ж куда переть! На кой мне, бля, то Чёрное море, это ж помойная яма. И люди там, скажу тебе, не люди, а людишки, все понтуются. Там же одни понтярщики! У нас здесь у самих всё есть, а с машиной — рай, живи — не тужи! Не, нам Россия без надобностей! Чё там ловить?

— А как же вы списали всё то, что… что взяли в части? — было любопытно, что ответит. Вопрос прапорщика нисколько не смутил, он только заговорщицки ухмыльнулся.

— Так война ж, земеля, была! Под неё знаешь, скоко всего списали?

— Какая война? — удивился верхний пассажир. И уже хотел переспросить: какая из войн, но Виктор готов был ответить и без уточнений.

— Не, ты, я вижу, совсем простой, не догоняешь! Обыкновенная война! Которая в Чечне была! Забыл? Собрались нас уже во вторую чеченскую отправлять туда, а с какой радости нам та Чечня? Где они, а где мы? Это ж куда, бля, переть, прикинь? Да у нас свои китайцы под боком! Так вот, говорю ж, собирались отправить, а не отправили! Не на чем было! — развел ручками прапорщик. — Техника — «камазы», «уралы» там — все не на ходу. Ну, из округа, само собой, понаехали, стали разбираться, подсудное ж дело!.. Но я тебе так, зёма, скажу, на войну никому не хочется — это раз, погоны терять — это два. Ну, и замяли всё! А как не замять? Да если б копать начали! О! Витёк последним бы присел по этому делу…

— А кунг? Это ведь не мотор, его не спрячешь?

— Так списанный он, давно списанный! Ты ж не догоняешь, кто учёт-то ведёт! Я ж сам и считаю! Я, земеля, завскладом! Вот хоть и прапорщик, а должность у меня офицерская, понял? И когда в командировку еду, всегда купейный беру. И ничего, оплачивают! А почему не оплачивать? Витёк много народу вокруг себя кормит…

— А вот склады с боеприпасами взрывались…

— Не, не! Это не мы, не мы… — горячо запротестовал прапорщик. — Это с такими звёздами, куда нам! А ребятки тогда подзаработали, и хорошо подзаработали. Особо на металлоломе, который в Китай гнали… А если про меня, так я не самый большой, кто чего тырил — и по мелочи, и по крупному, куда мне до некоторых полковников. Но и своего Витёк не упустит… Нет, конечно, в Чечню прошвырнуться, корочки ветерана заиметь — это крутеж! Но так, чтоб командировочка была на неделю, не больше. Так мы с командирами и съездили на пару дней, гуманитарку возили. Ну, покрутились маленько в Ханкале, в Северном — и корочки в кармане! Ты понял? Но вот скажи, почему это удостоверение я должен на базаре покупать, а? Да ещё у чеченцев, это как? Продают, бля, в открытую! Прикинь, на чём деньги штабисты делают! А с какими тетками летали! Безотказные, всё на раз делали, попросил — дали, не в настроении — не навязываются. Я бы с такими тетёхами и в Ирак прошвырнулся!

Доложив о своих жизненных успехах, Витя скинул с верха матрац с подушкой, споро расстелил постель и, уже лежа, мечтательно продолжил:

— Скоро в Хабару поеду, в госпиталь, устал — заработался, бля, подлечиться край надо. Там госпиталь хороший, и церкву красивую построили — от госпиталя недалеко… Веришь, полюбил я это дело, страсть как полюбил, — расплывался лицом по подушке прапорщик.

— Что полюбили? — не поспевал за извивами его мыслей верхний пассажир.

— Так это… церковь и полюбил. Заходишь, потолки высокие, голову поднимешь, а там, бля, картинки всякие — красота! А ещё чего хорошо — пляж близко. Обратно ж «Балтика» завод построила, пива завались! И город большой, женщину свободную найти не проблема. А как же! Перепехнин в обязательном порядке и два раза в сутки, тогда и лечение пойдёт на пользу. Ты понял? Кстати, о женщинах! Я вот никогда на верхней полке не ездию. И тебе не советую. Спросишь, почему? Я скажу! — И прапорщик, приподнявшись, показал круглой ручкой вверх:

— Смотри, там штука торчит, нет, не радио, а выше на потолке! Это ж датчик пожарный, понял? Так он же, бля, радиоактивный! Ты не знаешь, а я знаю — радиоактивный! Пару раз поспишь под ним и всё — пиндец котенку! Никакой женьшень не поможет! — делился военный сокровенным знанием.

— Он что же, прибор направленного действия, и ни на что другое не влияет? — посмеивался верхний. — Надо же, нейтронная бомба специального назначения.

— И я говорю, зараза, — зевая, подтвердил прапор. Через минуту уже захрапел, подложив под просторную щёку пухлую руку. Надо же, какой интересный психофизический экземпляр! Спит себе, как младенец, легкомысленная тишотка задралась, большой жёлтый живот выпал, колышется, набитый всякой всячиной, короткие ножки разбросаны, а на ножках зеленоватые офицерские носочки. Видно, запасся Витя этими носочками — на целую жизнь хватит. И ничего-то его, армейского Альхэна, не мучает. А что мучиться? Этот сторож и добытчик армейского имущества — стихийный пацифист, какую-никакую пользу принёс — спас несколько сотен парней от ужасов кавказской бойни.

Воздух в купе настоялся на чесноке, луке и загустел настолько, что стало трудно дышать. Пришлось соскользнуть вниз и приоткрыть дверь. Там в окна било солнце, и воздух был только чуть свежее, но можно было перевести дух. Пожевав шоколадку, отпив несколько глотков воды — больше нельзя, беглец снова запрыгнул на свою полку. И вскоре мерное покачивание вагона и спокойное похрапывание человека: мммффф, мммффф, мммффф и его усыпило.

Снился ему, само собой, просторный кунг в коврах, диванчиках и с буфетом, где звенела, билась хрусталем посуда. Было там и пианино, и большая женщина громко стучала по клавишам. Он близко видел обтянутую синим шелком широкую спину и ждал, когда женщина обернётся. И почему-то он был уверен, что увидит артистку из тех, кого называют народными. Вот только прапорщик не отстаёт, мешает слушать… Сидит на красном диване в офицерском кителе, хромовых сапогах, пенсне и всё сует ему в руки фужер.

— Ну, выпей, выпей! Самогонка-то своя! Мать, ты гляди, не хочет!

— Пей! — всем телом повернулась женщина. И оказалось, что никакая это не артистка, а писательница, рукодельница маленьких женских романов. Писательница, блестя очками, густым контральто приказала: «Пей, тебе говорят! На женьшене! Сама делала!»

А он отбивался и всё хотел узнать главное: кто за рулем этой мчавшейся на бешеной скорости машины. И где, собственно, Толя? Почему его нет рядом? А потом и сам не понял, каким образом оказался в кабине, но за рулем там был не майор, а лохматый, с кривой улыбкой парень, похожий на певца, что пел когда-то на одном из корпоративников. Он давно забыл фамилию этого фронтмена, но помнил, как тот, покачиваясь, мяукал, глядя с издевкой на публику. Кто ему доверил руль? И что они сделали с Толей…

Он вынырнул из сна и понял, кто-то трясет за плечо. И, повернувшись, увидел круглое лицо прапора, оно приятно, но раздражающе дышало кухней.

— Ты чё так стонал-то? Кошмары, чё ли, снились? Дай, думаю, толкану, а то может, мужику поплохело. Давай, слазь, пить будем, а то одному как-то не по-людски…

— Извините, Виктор, что-то нездоровится.

— Так полечишься же! Не хочешь? Ну, смотри, сам отказался. Потом не говори, мол, Витёк не предлагал! — обиделся прапорщик.

— Спасибо, спасибо, извините! — лепетал он, зарываясь в подушку.

— А ты куда едешь-то? — вдруг заинтересовался прапорщик. — Небось, до Владика?

— Да, — не стал спорить верхний. Но тут же прикинул: Биробиджан, где сойдёт прапор, до Хабаровска, или после? Кажется, до… конечно, до!

— За машиной, наверно? То-то смотрю — мужик шифруется! Жрать вместе не хочет, от выпивки отказывается, я сразу определил — этот за машиной, — заключил Виктор, довольный своей проницательностью. И как ни отбивался верхний пассажир: «Нет, нет, я по другим делам», сбить его с этой догадки было уже невозможно.

— Да ладно, чё ты! Не гони! Токо чего ж ты, дядя, так поздно собрался? Теперь машинки кусаются, и выбора нет. Ты, небось, по рублику складывал, теперь баксы в трусах везешь а? Накопил на марковник какой-нибудь? На краун ты не тянешь! Не, не тянешь! — по-доброму расхохотался прапорщик.

— Да ты не менжуйся! Я не выдам! Ты это… правильно, что никому не говоришь. Правильно! Люди ж разные бывают! Недавно менты в этом же поезде мужика пофакали, вез двести восемьдесят тысяч, так они пятьдесят за охрану взяли. Прикинь? Точно тебе говорю! Они, видно, этого мужика от самого Новосибирска пасли… Но если ты реально за машиной, то во Владик не езди, туда не надо, — авторитетно рубил Витя. — Там сейчас — голяк! На «Зелёном Углу» барыги совсем приборзели, одни конструкторы и топляки. Пробеги на хрен скручивают на сотку, много реально коцаных и убитых агрегатов из Сингапура. Да и какой теперь выбор? Если хочешь хорошую машину, выходи в Уссурийске, там варианты будут реальные и поторговаться можно… А то могу посоветовать одного моремана, он машины по старинке на себя гонял, у него и запас ещё есть. Машины реально в хорошем состоянии, ещё с японским бензином в баке. Ты, Коля, подумай, подумай!

— Да мне не надо, — вяло отмахивался Коля.

— Ты чё, хороший ведь вариант предлагаю! — не слушая, толковал о своём прапорщик. — Я у него для дочки в подарок на свадьбу паскуду брал! Нормальная машина. Да что зря гундеть, японки — классные машины! А вот бабы японческие — страшненькие. Главное, слышь, на календарях такие куколки, а в натуре не на что глянуть: сисек нет, ножки кривенькие… Против наших девок они не пляшут! Где ж они на календари красотулек берут?

«Витя, Витя, мог бы сам догадаться, что глянцевые девушки пешком по улицам, а тем более, по улицам портовых городов, не ходят», посмеивался верхний пассажир, а вслух зачем-то спросил:

— Я не понял, что вы дочери купили?

— А! Заинтересовался, а говоришь — не по этому делу! Не знаешь, что за зверь паскуда? Так это… как её?.. Судзуки, которая Эскудо! — вспомнил прапорщик. — А ты, значит, не за машиной, а так, погулять вышел? Ну, ладно, ладно, не хочешь, не говори. Я так думаю, ты и в карты играть не станешь. А то бы пулечку забацали, а? Точно, нет? И что за сосед попался! Придётся теперь по составу компашку искать. Ты это… присмотри тут, а я пройдусь! Да и отлить пора…

Прапорщик ушёл и пропал. Среди ночи беглец забеспокоился: а не случилось ли чего с воякой? Может, застали его за скручиванием какой-нибудь пригодной в хозяйстве вещицы? А если так, то в купе обязательно нагрянут милицейские, станут и его спрашивать, обязательно потребуют предъявить документ. Ну, прапор! И где тебя носит? Только бы явился живой, здоровый и не задержанный. Только бы явился…

Ни свет, ни заря он вскочил, будто кто толкнул в плечо. Нижняя полка по-прежнему пустовала, под столом сиротливо стояла развёрстая сумка вояки, звякали на столике склянки, пряно пахла-пропадала провизия. А прапорщика не было. Это точно добром не кончится! Может, от греха подальше выйти на ближайшей станции, да хоть на полустанке? Пока вагон спит, он приведёт себя в порядок и выйдет…

Вода была теплой, и он полоскался до тех пор, пока не залил ею весь пол туалета, пришлось грызком веника согнать воду к отверстию в полу и бросить ещё какую-то тряпку. Вернувшись в купе, он быстро переоделся, натянул чистые носки, каскетку, уложил в сумку вещи, собрал железнодорожные тряпочки, скатал матрац и забросил его в багажный отсек. Всё! Теперь его не застанут врасплох. Но минута шла за минутой, а за дверью было тихо, и поезд не собирался останавливаться…

Пришлось привалиться к перегородке и уставиться в окно, но и там ничего интересного не было, полоса отчуждения была однообразна и тягомотна, как и мысли о пропавшем прапорщике. Чёрт! Сообщить об исчезновении человека он не может, но и сойти на ближайшей станции — не выход. Если исчезнет ещё и он, то эти два события свяжут между собой и по паспортным данным разыщут майора Саенко! А тут ещё проводница наверняка запомнила его, вот и прикинут, и сопоставят, и вычислят. И поднимут на розыски весь Дальневосточный военный округ.

Войска в тот день поднимать не понадобилось, прапорщик вернулся на самом подъезде к Биробиджану. И беглец обрадовался ему как родному. И как на родного хотелось наброситься с кулаками: где же ты, сволочь, был, я тут всю ночь… Остановила от расспросов перемена в облике жовиального вояки. Вид у Виктора был озадаченным, потрёпанным и раздражённым. Проигрался, побили? А прапорщик, не замечая ничего вокруг, молча сгреб всё со стола в сумку, в комок стянул простыни, потом в мгновение ока натянул на себя камуфляжные брюки и зелёную футболку. И, закинув сумку на спину, шагнул в проём двери, но на пороге обернулся и, оскалившись, прокричал будто глухому:

— Береги трусы, земеля! — и с грохотом задвинул за собой дверь.

И он рассмеялся в голос, и смех снял напряжение, в котором всё это время держал его чёртов прапорщик. Но ведь и военному товарищу не повезло! Не узнал он в пассажире с верхней полки разыскиваемое лицо. А узнай, ходил бы гоголем, и уже никогда бы не возникал вопрос ни о канолевой пожарной машине, ни о кунге, ни о многом другом из опустошённого склада. И всё пересказывал бы одно и то же: «Гляжу я, мужик шифруется. Ага, думаю, что-то здесь не так. Присмотрелся, это тот самый беглый. Я ему и говорю: пойду, мол, пройдусь, а сам побежал к менту, крутился там один в поезде…»

Нет, нет, рассказ был бы другой, героический: «Присмотрелся, а это тот самый беглый, сидит, бля, как ни в чём не бывало. Прикинь, а? Ах ты, думаю, гад! Я так незаметно достаю из сумки ремешок и кричу ему: руки на стол! И этот жучара кладет, а куда ему деваться? А я так одним движением связываю ему ручонки: у меня не забалуешь! Это потом уже всё завертелось. Так отчего ж не завертеться? Я и в часть позвонил: так и так, задерживаюсь, показания буду давать. Надо же застолбить свой приоритет. А то, как поощрения или орденок какой, так всё, бля, мимо Вити, всё мимо…»

Беглец и сам удивился своей фантазии. С чего бы это? Он что, и в самом деле боялся прапора энского мотострелкового полка? Разумеется, боялся. Кого он только не боялся за эти дни! Но не рано ли обрадовался? Отчего это поезд так долго стоит станции? Может, Витя как раз узнал и, не рискуя, только теперь сообщил кому надо на станции? Нет, в самом деле, почему стоим? И, не выдержав, кинулся в коридор и приник к окну — нет, на перроне всё спокойно: пассажиры… берёзы… симпатичное здание вокзала… а вот какие-то военные идут по перрону…

Но тут поезд дёрнулся, лязгнул и медленно, очень медленно сдвинулся. Поехали? Поехали! Неужели через два часа поезд прибудет в Хабаровск? И эти два долгих часа он не мог спокойно сидеть на месте и скользил по полке то к окну, то к двери и, приоткрыв её, прислушивался к вагонной жизни, а она там, за дверью, ожила, задвигалась, залопотала. По проходу сновали пассажиры, носились дети, и время от времени две маленькие одинаковые девочки в нарядных платьицах останавливались возле его купе и долго, не мигая, рассматривали. Но, стоило улыбнуться крохам, как они срывались с места и неслись в другой конец вагона. Пробежала проводница, раскачиваясь, прошёл солдат, но тут же вернулся и, втиснувшись боком в купе, смущенно забасил:

— Батя, извини, есть чего-нибудь пошамать? Мы это… квасили целую ночь, такое гулялово было… А утром аппетит напал, а хавчика ни у кого нет, всё сожрали…

Он молча протянул парню пакет, где оставалась почти нетронутой припасённая майором еда.

— О! И колбаска! — шуршал пакетом солдат и отчего-то не уходил. И тогда он спросил:

— Тебя как зовут, боец?

— Димон… Дмитрий.

— Ну, как служба, Дима?

— А ништяк! Уже хорошо… А может, и тебе, бать, принесть чего? Так я мигом! Водка-то у нас осталась, и пиво есть… этим-то мы затарились!

— Нет, нет, ничего не надо.

— Ну, тогда пойду, а то меня там это… ждут.

Солдат Дима объявился через полчаса. Он был уже не совсем трезв, но, ведомый какой-то мыслью, чётко ориентировался в чужом вагоне. Плюхнувшись на полку, солдат поставил на стол захватанную руками коричневую бутылку.

— Вот, батя! Хорошее пиво… Ты пей, у нас его много! Я это… хотел спросить. Ты же старый, ну, в возрасте, опытный, должен знать… У пацанов спросить стрёмно, да они и… — парень, качнувшись, замолчал.

— Ты говори, говори, Дима! Если смогу — отвечу.

— Тут такое дело… Бывает это… беременность… там и было только один раз, даже полраза, — засмущался сам себя солдат.

— Бывает беременность и от поцелуев. А уж если полраза! — улыбнулся он солдатской наивности.

— Пиндишь, дед, нет? Ой, извини…те! Я понимаю, это шутка такая. Но мне надо точно знать, — заглядывал парень в глаза и всё не мог поверить. — Точно? А то пишет: беременная, беременная… А от кого? Может, у ней там, блин, как в бочке огурцов было?

— Я так понимаю, девушка тебе доверила стать отцом ребёнка… Сам должен понимать… — замялся вдруг консультант. Не объяснять же парню: отвечать за последствия — есть тяжкая обязанность мужчины. Но раз парень до сих пор этого не понял этого, то уже и не объяснишь.

— Ну, может, она разводит меня? Знаете ж, какие женщины бывают? С самой Читы еду и сам, блин, не свой, — парень всё говорил и говорил. А он рассматривал его веснушчатое лицо, хитрованские жёлтые глазки, руки в царапинах и будто видел всё, что произойдёт с этим мальчишкой дальше. И с девушкой поссорится, и ребёнка не признает, и вернется домой с другой, тоже беременной… Но лучше не вглядываться в чужое, своего хватает. Но, не выдержав, спросил безразличным тоном:

— Ты что же, в Чите побывал?

— Ну! Отпуск дали!

— А почему так далеко от дома служишь?

— Так я сам попросился, когда я ещё море увидел бы? Я ж в морской пехоте! А в Чите что? Вот знакомый пацан дома служит, часть в Каштаке стоит, так ничего ж хорошего! Рассказывал, посылали их недавно искать этого беглого, слышали, недавно сбежал. Даром, что ли, Чита зовется Чикагой: миллионы в банке воруют, миллионеры по улицам бегают… Ну, тот, шизанутый, подорвался на побег, а этих искать послали. Так, говорит, ни сухпайка, ни палаток, ничего, блин, не выдали… А тут как раз задождило. Хорошо деревня близко была, так они заборы ломали, костры жгли, курей ловили… Пришлось, говорит, ротному с местными разбираться.

— Они что же, сбежавшего и не искали?

— Так он и говорит, на кой им это да ещё под дождём! Кто-то зелень, блин, получил за побег, а им, значит, бесплатно искать?

На этих словах в купе заглянула проводница и предупредила: «Подъезжаем. Хабаровск».

— А я дальше еду, в Находку. У меня ещё пересадка на Угольной. Так, значит, это…

— Не сомневайся, Дима, всё бывает, — будто защищая неизвестную ему девушку, заверил его пассажир. Боец ещё потоптался у порога и исчез, бросив напоследок: «Ну, если так, тогда ладно…»

А скоро поезд загрохотал по мосту, и мост был такой длинный, и река была такой широкой, что невольно вызвала восхищение. Надо же, какая силища! И когда показались хибары пригорода, он уже стоял в тамбуре.

В городе было не то что жарко, а как-то душно, будто перед грозой. И хотя туч не было, но в отдалении слабо погромыхивало. И на широкой площади было неуютно, как на сквозняке. Да, это не Улятуй, не Сретенск и не Могоча! Большой город — это чужое и враждебное пространство, где опасность везде и нигде. И встречают его как нигде. Вот правители вышли на пару — висят, колыхаются на билборде, предупреждают: «Во дворе злая собака».

Согласно завету майора Саенко А. А, надо как можно скорее убраться с привокзальной площади, твердил он себе, стараясь идти медленно и не косить по сторонам. А вот и патруль! Как же без патруля! Так, не дёргайся, спокойно иди прямо к милиционерам.

— Ребята, скажите, как в центр попасть? — уперся он взглядом в служивого, что был справа.

— Идете прямо, выходите к рынку, а от него хоть вправо, хоть влево — это и будет центр. Можно и на трамвае…

Он поблагодарил и отошёл, но спиной ждал окрика, топота, свиста. Нашёл тоже у кого спрашивать дорогу, у милиционера! А что, надо было подойти и попросить: «Веди, сынок, к полковнику!»? Почему нет: парень приятный — лицо розовое, воротничок чистый, взгляд ясный. Только в отделении наверняка бы удивились: «Ну, и дурак! Мог бы ещё и погулять!» Значит, погуляем? Ну да, чем дальше, тем гулять, просто гулять, превращается в основную цель побега.

Нет, в самом деле, если до центра можно дойти пешком — это замечательно. И, не переспрашивая дорогу, скоро действительно вышел к шумному торжищу и, опустив кепку на глаза, вклинился в толпу. Какое-то время он бессмысленно бродил вдоль прилавков, но скоро от шума, от тряпичной пестроты, от мельканья лиц закружилась голова. Но быстро выбраться не получилось, запутался в бесконечных рядах и, беспомощно озираясь по сторонам, на ближнем прилавке глаз зацепил коряво выведенную на картонке надпись: «Всё 100 рубль». А тут и китаянка, большая и приветливая, поманила рукой. Он показал ей на рубашки и купил целых три, а потом и тишотку, и джинсы. И ещё носки, выторговав пять, а не четыре пары на оговорённую сумму, а потом зачем-то ещё одну, перетянутую резинкой, упаковку. Тут же, за занавеской из связки ярких платков, переоделся. Теперь на нем была рубашка с коротким рукавом и новые жёсткие джинсы, всё пахло как-то технически, и было в квадратных слежавшихся складках. Ну, и чёрт с ними: пропотеет, сами собой разгладятся.

Отходил он под весёлые выкрики уже нескольких женщин, они все что-то предлагали. «Нет, нет, ничего не нужно!» И так неловко отбивался от торговок, что чуть не сбил смуглого парня, что нес коробки с товаром, и шарахнулся от торговца и рассыпал обувь с хлипких полок на противоположной стороне торгового ряда. «Ну, смотреть же надо!» — стала зло выговаривать продавщица, и, не слушая извинений, вырвала из его рук подобранные ботинки: «Воровать не получится, всё выставлено на левую ногу, понял?»

Пришлось со всех ног броситься прочь, и остановился только у большого контейнера для мусора: вот куда надо выбросить заношенную одежду! И ещё не успел отойти, как тряпки выудила нестарая ещё женщина в красной куртке с капюшоном. И как ей не жарко! Дама сочувственно подмигнула и спокойно двинулась вдоль рядов. Собственно, почему и не подмигнуть ему, как собрату. Он ведь в том изгойском круге, где обитают такие, как эта странная женщина, как вот этот старик с протянутой рукой. И, может статься, придётся опуститься ещё ниже. А куда? Он и так уже бич, так, кажется, зовут в этих краях бывших интеллигентных человеков. Это ведь так просто! Выбросить паспорт, не мыться, а кончатся деньги, питаться из контейнера с мусором и ночевать в подвалах или коллекторах. Теперь он понимает таких людей, они просто устали бороться с жизнью, впрочем, как и те, кто идёт в монахи, возвращается в тюрьмы… В тех местах жизнь упрощается до предела. Вот и у него самого завод кончается…

Но прежде чем он кончится, надо разыскать парня, на чью помощь он так рассчитывает. Журналист вынырнул из гущи микрофонов и камер на какой-то пресс-конференции: «Корреспондент Первого канала… Дальневосточный корпункт… Всего несколько слов». Проговорили они тогда целых полчаса, обменялись визитками. Теперь номер телефона и не вспомнить, а имя: Воронов? Воробьев? Нет, нет, Воронов. Точно, Воронов! Последний раз он видел его репортаж сразу после ареста, а потом как-то не доводилось.

Только бы парень на месте, а то вдруг улетел в другие края. Журналисты склонны перемещаться по редакциям, как птицы и, как птицы, говорливы. Один из таких асов как-то, хохотнув, признался: «Да, мы такие, что в ухо влетело, то изо рта вылетело». Так ведь это и хорошо, разве ему не это нужно! Только бы засвидетельствовал, только бы не побоялся и выдал информацию!

Вопрос в том, как разыскать этого Владимира Воронова! Раньше было бы просто: подъехать к телецентру, назвать себя и… Нужен телефонный справочник, карта города, газеты. Вот в этом киоске он всё это купит, а ещё блокнот, ручку — своя куда-то задевалась, бумажные носовые платки, почтовые конверты. Но когда спросил о телефонном справочнике, киоскёрша покачала головой: нету.

Жаль, но есть ведь другие киоски, книжные магазины или что там ещё… Справа как раз была широкая тенистая улица с аллеей посредине: бульвар? Потом по карте он определить: да, Амурский бульвар, и, измерив шагами, узнает, какой он длинный. А пока всё сдерживал себя: не спеши, не спеши. Только идти прогулочным шагом не получалось, всё сбивался на рысь.

Он и не помнил, когда ходил пешком по городу, большому городу. Собственно, и до ареста он перестал ходить запросто по улицам, как ходят обычные люди, разве только за границей. Нет, и там получалось, что из лимузина в лимузин, и по Лондону, Пекину, Парижу в бешеном темпе, в темпе, в темпе… Насколько помнит, последний раз он ходил пешком в Нью-Йорке по Манхеттену. Сопровождающие предложили зайти в «Русский самовар», но, заговорившись, они не обратили внимания на выпирающий над тротуаром козырёк, на нем крупно и красно было написано название ресторана. А миновать его можно было запросто: непрезентабельный вход, сверху какой-то узенький балкончик… В самом заведении запомнились только неуютный вытянутый зальчик, клюквенная настойка, дым коромыслом, и в дыму ищущие глаза женщин. Как он потом жалел, что потратил на эту клюкву драгоценное время.

Вот и теперь рассматривая вывески он пытался определить, что за город, какие учреждения, банки, магазины… Вывеску «Библиотека» пропустил как сквозь сито: не пригодится. А вот на другой стороне бульвара знакомый логотип. Корпункт «Коммерсанта»? Это хорошо, очень хорошо. Где-то здесь должны быть и дипломатические миссии, хорошо заранее определить дислокацию консульства! Вот эти парни наверняка укажут направление. Мальчишки были продвинутыми, один держал в руках раскрытый лэптоп, второй, с прищепкой на ухе, вел будто сам с собой какой-то разговор.

— Ребята, не подскажете, как пройти к американскому консульству? — Парни переглянулись: — Ты знаешь, где это?.. Никогда не слышал. Может, вам нужен американский культурный центр?.. А он ещё работает? По-моему, там всё глухо… А вы спросите…

Пришлось ретироваться: спасибо, спасибо! Но показалось несколько странным, как это ребята не слышали о существовании американского консульства. Не стоило спрашивать у прохожих, точно, не стоило. Нужен справочник, там сконцентрирована вся жизнь города… А вот и киоск! Но и здесь концентрата не было, и на его настойчивые расспросы «А почему?», женщина за стеклом терпеливо пояснила: и не ищите, тираж давно распродан! Это было неприятным известием. Где же добывать информацию? А что, если снять квартиру с телефоном? Всего на сутки, на несколько часов… А почему нет? Надо посмотреть объявления… Только хорошо бы сначала поесть, а то организм всё настойчивей просит заправки. Да, да, надо заправиться, чтобы не отвлекаться на такие досадные мелочи.

В маленьком магазинчике был большой выбор всякой снеди, но вот подходящей, а значит, пустой лавочки всё не было. Пришлось присесть рядом с мамашей и детской коляской, юная особа читала книгу, ребёнок спал, и было так хорошо и мирно, вроде, и он причастен к этой благости. Только откуда тянет гарью? Где-то пожар? Почему где-то, это у него земля под ногами горит. Но пока он сам не превратился в дым, надо перекусить, потом пробежаться по газетам… Только жевать на лавке было неудобно, сразу видно — бездомный. Вот и женщина, осмотрев его, обложенного газетами, быстро снялась и покатила куда-то со своей коляской. Ну, что ж, благословясь, перекусим! А может, сначала газеты, а потом еда. Да, грандиозный план он обсуждает сам с собой — что сначала: съесть булку или прочитать газету?

Булочка оказалась свежей, и он пожалел, что взял только одну, но после бутылки кефира он почувствовал себя вполне сытым. Вытянув ноги и откинувшись на твёрдую спинку лавки, он посидел так несколько минут, рассматривая карту. Город на ней длинной полосой вытянут с севера на юг. Так, топография понятна! Он даже может определить, в какой части города он сидит в тени деревьев. Ну да, за рекой в тени деревьев, и река Амур была совсем близко. Теперь газеты! На первой полосе того самого «Коммерсанта» международные новости, но он так далек теперь от этих сфер и, что удивительно, не испытывает ни малейшей потребности знать, что там делается в мире. Материал о его персоне был на третьей полосе, в нём перетиралась тема международного заговора. Эх, если бы! Рядом полный текст заявления госдепартамента, где осторожно погрозили пальцем правителю: нехорошо, мол! В заключение этого сего документа американское правительство выражало надежду на то, что беглец скоро будет найден. Вот этого, господа, не надо! Сам найдусь.

Газета объявлений была объёмной, и напечатаны они были таким мелким шрифтом, что вскоре заломило глаза. Но главное он вычленил: за квартиру с телефоном требовалось заплатить за три месяца вперед и сразу. Нет, это не по карману. Были предложения о сдаче с почасовой оплатой, но только телефонов в таких квартирах не может быть по определению! Да, всё упирается в связь. Ну, не может он купить телефон на чужой паспорт, не может. Его физиономия и Толя в паспорте — более непохожих внешне людей просто нет. Да, он может сказать, что покупает телефон для друга, родственника, наконец… Жаль, не продаются у нас пока одноразовые телефоны, зашёл бы в супермаркет, купил такой аппарат, его и регистрировать не надо. А с регистрацией… Нет-нет, он рисковать не будет.

А вот это зря! Оформить телефон можно и без паспорта. Пришёл бы он в маленький частный магазинчик, что оказывает дилерские услуги большой телефонной компании, выбрал бы телефон, а когда девушка начала оформлять подключение, похлопал бы себя растерянно по карманам: «А я паспорт дома забыл. Что делать?» А девушка бы рассмеялась: «Ничего страшного, я сейчас вас подключу. А вы придёте домой и с нового телефона продиктуете свои данные…»

Так и не определившись, он оставил на лавочке газеты и пошёл дальше, и скоро вышел на площадь. Там были и церковь, и памятник. А за ними угадывалась всё та же могучая река, и хотелось выйти на набережную, побродить, посмотреть на знаменитые амурские волны. Нет, нет, когда-нибудь потом. Если потом будет. И тут взгляд уперся в вывеску: «Краевая научная библиотека». Интересно, что это библиотеки встают у него на пути? Да, он нашёл бы там разнообразную информацию, но и в библиотеке ещё на подступах к читальному залу нужно пройти контроль… Но зачем научная, ему бы библиотеку попроще, не с такими строгими правилами. Надо вернуться на бульвар, там ведь именно такая и была. Надо вернуться! В библиотеке должен быть справочник и обязательно есть телефон…

Удостоверение личности требовалось и здесь: хоть что-нибудь, пропуск, например, объясняла ему девушка. А он топтался у кафедры и бубнил: «Извините, нет ничего, так получилось…» — «Ну, хоть данные своего паспорта помните?» И тогда он назвался Анатолием Андреевичем Саенко и без запинки продиктовал читинский адрес майора. И всё боялся, что девушка скажет: «Ну, какой вы Анатолий Андреевич! Вовсе даже и не похожи на майора…»

Но девушка, замявшись, только предупредила: «Извините, но с иногородней пропиской обслуживаем только в читальном зале!» Господи, милая, да только это и нужно! Но только он собрался заикнуться о справочнике, будь он не ладен, как девушка снялась с места и упорхнула птичкой за стеллажи.

Придётся подождать. В просторном зале никаких читателей, только древний старичок у окна со стопкой книг. Он уселся у стеллажей с подшивками и тут же увидел журнал со своей физиономией. Фотография была старая, из тех победительных времен, что давно канули в лету. По левому краю обложки шла кричащая надпись: «Кто убил знаменитого узника?» И хотя у него давно нет ничего общего с гладким господином, надо убрать эту физиономию подальше. Несколько выпусков журнала были проткнуты в левом углу и сшиты обувным шнурком. Осталось только перекрутить шнурок, и теперь на виду было не лоснящееся лицо, а реклама кофе. Так-то лучше.

Листая для вида какой-то журнальчик, он всё стерёг момент, когда вернется библиотекарь. Вернулась! Но вместо светлых кудряшек над кафедрой теперь возвышалась замысловатая причёска. Всё остальное тоже было другим: вместо юного личика — смуглая женщина с холодным взглядом, она была похожа на постаревшую среди книжной пыли Кармен. Просить что-то у такой особы казалось безнадёжным делом.

— Извините, можно телефонную книгу?

— Телефонную не выдаём, — сухо отозвалась Кармен, перебирая тонкими пальцами карточки в каталожном ящичке. Он ещё растеряно топтался, когда Кармен, не поднимая головы, продолжила:

— Вот у нас культурное место, а знаете, какие бывают читатели? Вырвут страницу, и что тогда?

— Что? — переспросил он.

— Информативная ценность издания будет утрачена, вот что. Читатели совершенно…

— Но разве я попросил что-то ценное?

— Вот вы не понимаете, а мы отвечаем за сохранность фонда.

— Да, тяжёлая у вас работа.

— Нет, я справочник выдам. Но только вы за этим столом сядьте, чтобы я видела…

Пришлось согласиться: ну, хорошо, хорошо, он сядет за этот стол, но через минуту и пожалеть: зачем он ввязался в этот разговор, привлёк внимание. Сейчас Кармен вернется и будет стеречь его, а то он, такой-сякой, возьмёт и вырвет дивные страницы из раритетного справочника. И опознать его будет минутным делом, когда его фотографии здесь в разных изданиях. И ответ на вопрос журнала выйдет самый банальный. Сейчас его может убить профессиональная библиотекарская память, а то и какой-нибудь зоркий читатель! Вот тот дедушка с лупой у окна. Надо уходить и немедленно! Он уже поднялся, собираясь покинуть сие культурное место, но тут вернулась та первая, молоденькая, в руках у неё был толстый потрёпанный том. Справочник?

— А тот библиотекарь, что была только что? — с тревогой спросил он. Куда это она пропала? Узнала, пошла звонить?

— К Аиде Викторовне муж пришёл, — улыбнулась девушка. Ну да, у Кармен есть свой Хозе, ревнует, наверное, к библиотечному фонду. Нет, нельзя так, остановил он себя. Злиться зачем? Женщина-то в чём виновата…

— Это вы заказывали справочник?

— Да-да… Вы не волнуйтесь, я ничего с ним не сделаю.

— Ой, да что волноваться? Смотрите, не жалко…

Он быстро нашёл несколько телефонов, и тут же выписал в свежий блокнот, но телефона штатовского консульства не было. Секретный объект? И неожиданно для самого себя заискивающе попросил:

— Вы не разрешите, воспользоваться вашим телефоном? Я сделаю только один короткий звонок.

— Ну, если только… — девушка замялась, но подняла телефон наверх кафедры. — Если только не иногородний, хорошо?

— Нет, не иногородний! Понимаете, срочно нужно позвонить… в пределах города.

И не успел он набрать шесть цифр, и как грубоватый мужской голос заученно выдал: «Служба информации! Вас внимательно слушают и записывают». Он назвал фамилию журналиста, и голос, прорычав: «Давно нас покинул!», отключился. Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь! Но это следовало ожидать. Он уже годы и годы, как выброшен из живого контекста и жизнь застыла и не менялась — у других она насыщена событиями и переменами. Не понимать этого мог только такой, зацикленный на себе субъект, как он.

И, пребывая в растерянности, всё твердил себе: надо уходить, надо уходить, но почему-то тянул время. Вот и подшивку зачем-то взял, и за стол вернулся, и стал листать. И в тишине зала газетные листы, переворачиваясь, издавали такой свистящий резкий звук, что пришлось замереть, вроде как читать. Буквы расплывались, разбегались в разные стороны и мысли в голове. И не было ни одной дельной: план, рассчитанный на журналиста, рухнул! А что он, собственно, паникует? Есть ведь и другие журналисты, а то и оппозиционные издания. И позицию редакций легко вычислить по публикациям, а телефон и адрес они сами сообщают…

Но чем его привлёк разговор у кафедры, так и не понял. За кафедру, оказывается, вернулась Кармен, рядом стояла немолодая женщина в соломенной шляпке. Сначала они говорили шепотом, но потом разошлись, и диалог пошёл в полный голос, в нем преобладали менторские интонации библиотекарши. Он невольно прислушался, и скоро понял: задержался в библиотеке не зря.

— …Вам к прокурору не надо было ходить, они там все с судьями заодно. Чай ведь вместе пьют. Вот если бы сразу пошли к Пустошину, то дело пошло бы быстрее… Это я понимаю, но думала, что он может? Он ведь не юрист… Не юрист, а какой шум поднял… Да, да, он запрос послал… Что запрос? Он же со статьёй выступил… Да, после статьи как раз все и зашевелились. Я зачем пришла-то? Сделайте мне копию. А то я дочке переслала, и ничего не осталось. У меня же теперь целая папка документов. Алексей Иванович говорит: всё собирайте, все какие есть бумажки. Как пришла, он всё выспросил, правда, кричал на меня: мол, не так рассказываю. Ох, и дотошный… Пустошин такой! Вы на него не обижайтесь, если накричит… Что вы, что вы, как можно, я бы без него…

И по какому уж там наитию, но он сразу понял: неизвестный Пустошин из правозащитников. И будто кто соломинку протянул! Может, и в самом деле рискнуть? Надо только помнить: эти люди всегда под контролем, да и разными они бывают. В своё время, уже на излете свободной жизни, учреждая общественную организацию, он обратился за консультацией к известным персонам от правозащиты, хотелось привлечь к руководству порядочную и сильную личность. И тогда удивило недоверие старых диссидентов к его затее: мол, зачем вам это? Но объективность так объективность, и ему на стол легла разнообразная информация о той среде, к ней относилась и насмешливая классификация писателя Войновича. Это он разделил защитников общечеловеческих ценностей на разные категории по степени искренности и чистоте помыслов.

Только писатель забыл о подвиде — правозащитник провинциальный. О тех кондовых правдоискателях, косноязычных мужчинах или громкоголосых женщинах. Они часто неприятны в общении, но уж если берутся кого-то защищать, то идут до конца. И ему нужен самый простой, самый рядовой правозащитник.

На одной либеральной тусовке он видел одного такого. Этот был настырный старичок из Курска, а, может, из Саратова, с оттопыренными карманами, из которых сыпались какие-то бумажки. Старик прорвался к нему, спешащему — а когда он не спешил? — прикрытому со всех сторон от нежелательных контактов, и стал многословно и горячо что-то рассказывать. А он, окружённый охраной, журналистами, камерами и микрофонами, не вслушиваясь, только кивал головой. Старика оттеснили, он ещё что-то кричал из-за спин, рядом кто-то даже покрутил пальцем у виска. И он тогда усмехнулся: что, мол, поделаешь, приходится и с такими людьми общаться. Было, было! А теперь самому приспичило, а идти некуда, только к таким людям. И хорошо бы, и Пустошин был в таком же в заношенном пиджаке, а под пиджачком была бы застиранная ковбойка, а под ней ещё и тельняшка…

Старушку он решил подождать на улице, и даже наметил план разговора, а то как бы не напугать пожилую даму. Но когда женщина вышла из библиотеки, кинулся к ней и без всякого плана стал молоть что-то путанное. И в сухом остатке получилось нечто жалостливое: вот, знаете ли, пострадал от произвола судебной машины, и теперь не знает, как восстановить справедливость, хотел бы обратиться к Пустошину. И можно ли?

Женщина ничему не удивилась, но была так словоохотлива, что пришлось выслушать длинную историю: и про обстоятельства ареста внука, безвинного мальчика, и про то, как его били в изоляторе, и били в присутствии назначенного адвоката, и как её жалобы только ухудшали положение внука… И он, слушая, кивал головой, поддакивал, выражал удивление и сочувствие, но его сочувствие было каким-то далеким и не вполне искренним. И дело не в очерствении, не только в очерствении, он в собственной беде, как в коконе, и потому не видит, не слышит, не понимает других. И, теряя терпение, боялся перебить и обидеть. Но вот старушка сама выдохлась и достала из сумки бутылочку с водой.

— Скажите, а Алексей Иванович принимает всё там же? — спросил он и выжидательно замолк.

— Ну да, ну да, семнадцатый дом, и подъезд крайний… Они раньше в центре сидели, а теперь далеко, остановка Индустриальная. Наверное, знаете, там ещё магазин такой большой.

— А офис на первом этаже?

— На первом, на первом, такая комнатка, рядом с подъездом дверочка такая. Вы садитесь сейчас на трамвай, первым номером и езжайте туда. Он с четырёх там бывает.

— А у Пустошина есть телефон, вы не могли бы продиктовать? — приготовился он запоминанию.

— Как же, как же, есть, записано где-то… Только я не помню! Да вы в библиотеке спросите, они знают.

«Нет, нет, хватит библиотеки, обойдётся».

— Извините, не сдаёте ли вы комнату… Хотя бы на сутки…

— Да что вы, что вы! У нас квартирка маленькая — полторы комнаты. Внук на кухне спит! Вы не обижайтесь, но пустить некуда. У нас ещё и мопед в прихожей стоит, не переступить. А что сделаешь? Некуда ставить… Я умру, Серёже квартирка достанется, одному-то жить будет хорошо. Ой, мы так с ним напереживались, так напереживались… Хорошо, разобрались, выпустили. А всё Алексей Иванович! Вы как у него будете, передавайте привет от мадам Руденко. Это он так меня называет! Вы извините, но в квартирке приткнуться негде, а тут ещё собаку подобрали. Я Серёже, внуку, говорю: ты ей хоть ноги помой, а то грязи тащит…

— Спасибо. Вы мне очень помогли, спасибо, — начал отступать он, самое время отправиться по указанному адресу. И, распрощавшись с доброй женщиной, понёсся к остановке, но там пришлось притормозить: синий трамвай только-только отъехал, придётся ждать следующего. И, застыв на краю остановки, он всё проворачивал мысли, и всё сомневался, сомневался… Скорее всего, этот неведомый Пустошин ничем помочь не сможет. Но ему только и нужно, что засвидетельствовать: он, беглый, собственными ногами пришёл в прокуратуру. Но захочет ли неведомый Пустошин стать таким свидетелем?

Одно дело — организовывать пикеты и совсем другое, когда беглый зэк встанет на пороге. В такой ситуации даже самый циничный и отвязный адвокат вот так, сходу, не возьмётся за его дело. Сколько их тогда, хороших и разных, отказались не только из-за бессмысленности защиты в таких условиях, но и убоясь угроз… Но он не собирается напрягать Пустошина, пусть только посоветует адвоката и журналиста, да-да, только это…

— Мужчина! Я к вам, к вам обращаюсь, — послышался близкий шепот. Он и не заметил, как рядом с ним встала женщина, она подошла так близко, что коснулась его голым налитым плечом. А он как онемел, не мог ни отойти, ни повернуть голову. И только искоса видел что-то большое и бело-розовое. И женщина, глядя в сторону, объяснила просто:

— Я денежку хочу попросить. Врать не буду, прошу не на булочку с кунжутом. На вино прошу!

Похвальная откровенность, усмехнулся он и вытащил деньги. Пусть только отойдёт! Но женщина, рассмотрев, сколько, не спеша сунула купюру в широкий карман и не отходила. Чем он привлёк к себе эту Брунгильду? Но не бегать же от неё вдоль рельсов?

Незнакомка, прикрытая тёмными очками, была трезвой, ухоженной, и потому просьба выглядела более чем экстравагантной. Кто она? Перетянутые бретельками сарафана белые плечи, присыпанные, как жёлтой пыльцой, веснушками, курносый нос и грива белокурых волос…

— А ты хороший мужик, — не поворачивая головы, вынесла женщина определение.

— Чем же я так хорош? — с трудом выговорил он, стараясь смотреть прямо перед собой.

— А то не знаешь? — шуршала она чем-то в своих карманах. — Другой бы десятку сунул — и всё. Так, может, прямо сейчас вместе и прокутим?

— К сожалению, — сглотнув комок в горле, только и смог выговорить щедрый товарищ. Где же этот чёртов трамвай? Трамвая не было, а женщина была так близко, от неё несло таким лёгким и сладким запахом пота… или это такие духи? И он не выдержал:

— А в гости к тебе можно?

— Почему нет? Я вон в том доме живу, — показала незнакомка на ближнюю девятиэтажку. — Второй подъезд, третий этаж, сразу от лестницы — направо. Живу одна! Ты только вина принеси, а то я водку не пью. Ну, заходи! — улыбнулась незнакомка и пошла по дорожке к красным домам. И, обернувшись так, что взметнулась пестрая юбка, напоследок крикнула: «Маргарита я! Ритааа!»

И тут подошёл трамвай, и пришлось зачем-то втискиваться в переполненный вагон, а там толкали, наступали на ноги, и он готов был выйти на первой же остановке и искать Риту-Маргариту… Такого с ним никогда не было! Нет, нет, было всё, но вот, чтобы так, ни с того, ни с сего воспылать прямо на трамвайной остановке. Оказывается, это только в камере он готов был поверить в самоотречение как эстетический идеал и следовать ему до конца оставшихся дней, и всё казалось таким простым и ясным, и совсем не трудным. Аскеза, ей-богу, совсем не тяготила. Ну-ну, рассказывай, рассказывай! Нет, в самом деле, было даже как-то возвышенно: мозги ясные, и мысли в облаках и высоких широтах…

Но вот здесь, на вольном просторе, под солнцем и ветром, плоть диктует своё и совершенно не хочет подчиняться мозгам. Нет, это ни в какие ворота! Он что, готов бежать за первой же юбкой, и за кем? За женщиной, что просит деньги на выпивку! Дожил! Стыдить он себя стыдил, но всё повторял и повторял про себя: второй подъезд, третий этаж… А номер дома?

Очнулся он, когда в вагоне вспыхнула какая-то перепалка. Чёрт! С этими эротическими переживаниями он пропустит остановку! Не пропустил! Кондукторша громко выкрикнула: «Кто тут спрашивал про Индустриальный?» Он выбрался наружу и перевел дух: надо взять себя в руки и вспомнить, зачем приехал на эту остановку. Вспомнил? Вот и хорошо! Первая примета адреса — торговый комплекс — была на виду и, миновав её, он быстро нашёл нужный дом: цифра семнадцать была ярко выведена на сером торце. И дверца нашлась без расспросов, только была она заперта. Он почему-то не ожидал такого поворота и постучал по железной обшивке и прислушался: изнутри никто не отозвался. Пришлось постучать ещё раз, сильнее.

— Что вы всё стучите? Если закрыто, то никого нет! Стучат и стучат, что за люди? — крикнул кто-то за спиной. Он обернулся: на три ступеньки ниже стояла молодая женщина с маленькой девочкой на руках.

— А вы не скажете, почему приёмная не работает?

— Приёмная? Мужчина сегодня какой-то с утра тут был, забежал на пять минут, а потом сел в машину и уехал.

Расстроенный неудачей, он обошёл дом один раз, другой, третий, но сколько можно ходить кругами? И торчать у дома нельзя. А тут ещё рядом беспрестанно хлопала дверь подъезда, то впуская, то выпуская жильцов, и подъезжали машины, и бегали дети. Он нашёл какую-то лавочку, только спокойно сидеть не мог, вернулся, дверь была по-прежнему заперта. Как же так? Ни часов приёма, никаких объявлений, даже самой простой бумажки… Нет, Пустошина сегодня не будет, понял он. И отступил. Но пошёл не к остановке, а вглубь квартала.

Вот-вот закончится рабочий день у конторских. Ещё немного, и такие учреждения, где нет жёсткой пропускной системы, и относительно много посетителей — строительные управления, поликлиники, жэки — закроются, и он не сможет попасть туда. Хорошо, лишняя вода выходит потом, но он так пропах, никакой дезодорант не помогает. И щетина отросла, а ведь брился всего несколько часов назад. Но щетина — ерунда, помыться бы!

Подходящую контору он увидел издалека, на вывеске двухэтажного здания значилось: Горзеленстрой. То, что надо! На входе имелась конторка с вахтёром, но женщина за стеклом читала газетку и не обратила на чужака никакого внимания. На первом этаже было полутемно и пусто, и свернул для начала направо и прошёл узкий, с ободранными стенами коридор до конца, санузла в этой половине не было. В левой части дверь с табличкой «Туалет» была закрыта, но сквозь фанеру слышался шум воды и какое-то шарканье. Скоро она распахнулась, и оттуда вышла молодая женщина и, не заметив постороннего, пошла по коридору, шаркая каблуками по цементному полу.

Проскользнув вовнутрь тесного, пропахшего мочой закутка, он накинул крючок на хлипкую и грязную дверь. И, сбросив жилетку и рубашку, стал мыться, прислушиваясь к звукам в коридоре. Когда громко постучали, он уже застёгивал пуговицы, но пришлось застыть и не шевелиться. Дверь подёргали, и хриплый, то ли мужской, то ли женский голос сказал: «Во, блин, как всегда — не работает!», и потом ещё долго слышались удаляющиеся шаги…

Он уже был готов выйти, когда снаружи послышались голоса, много голосов, сколько де их там за дверью: двое, трое, пятеро? Говорили громко, стучали требовательно, по-хозяйски, ещё немного, и её сорвут с петель. Что делать: окно в туалете, замазанное белой краской, не открывалось с прошлого века. Разбить стекло? Нет, он не может себе этого позволить, а то поймают, доставят в милицию, а там в протоколе запишут: «Задержанный из хулиганских побуждений нанёс ущерб…»

Придётся выходить к людям! И распахнул дверь, и увидел только лица бледными пятнами, но его «извините!» лишь на секунду парализовало раскрытые в гневе рты. И тут же в спину свистнули, и какой-то женский голос крикнул: «Ну, ты смотри, никакой совести у людей! Как к себе домой ссать ходят!» — «Да он мылся тут, а воды, а воды налил…» — провёл ревизию другой.

— «Я сколько раз говорила, течёт раковина, течёт…»

С горящим лицом он выскочил на улицу и в первую минуту не знал, в какую сторону бежать. И это только неполный день бездомной жизни! А что будет дальше? И под руку вспомнилось, как они с Антоном обнаружили бродягу в ресторанном туалете. Заросший по самые глаза, в дурно пахнущих обносках, он что-то спокойно стирал под краном, а на полу растеклась лужа и от стирки, и от резиновых сапог с комьями грязи. Это так диссонировало с белоснежными раковинами, бронзой и красными бархатными портьерами, и кто-то вызвал охрану, и человека выволокли — он не сопротивлялся. Но, проходя мимо, криво усмехнулся и подмигнул тёмным глазом.

Потом они за столом долго обсуждали, кто такой, как он попал в ресторан, тогда кто-то предположил, что это участник клошар-тура. Ведь простому бомжу ни за что не попасть в это закрытое для простых смертных заведение, и сейчас оборванец переоделся и спокойно ужинает в одном из ресторанных кабинетов. Кто-то стал горячиться и доказывать: такого рода развлечение — вид помешательства, и нормальный человек на это не пойдёт. А ему всё не давал покоя взгляд странного человека. Через полгода на одном из приёмов в Спасо-хаусе ему знакомо подмигнул проходивший мимо человек с бокалом в руках. И, что характерно, как говорит Толя, у них были похожие костюмы. Теперь он давно не в классическом прикиде от Zegna, и джинсы не зеньевской коллекции Casual, он и есть настоящий casual.

Да ещё бегает по городу с двумя паспортами, и один другого хуже: один — чужой, и другой — зачумленный. Нет, надо обязательно вернуть документ, позвонить Толе и отправить документ. И сегодня же. Нет, он не будет он искать почту в этом районе, а ну, как озеленители кинуться в погоню, предъявят счёт за воду, а то и за разбитую раковину! Он поедет в центр, найдёт почтамт, вот он обозначен на карте, там много переговорных кабинок и людей, там несложно затеряться…

Но на почте были пусто, за стойкой девушка-оператор сосредоточенно долбила по клавиатуре компьютера, и он попытался вспомнить, как всё делается, кажется, надо платить за минуты разговора. Всё оказалось куда проще: купи карту и звони куда угодно — это теперь называется универсальный таксофон. И городской номер так и вовсе можно набирать без кода. Замечательно! Остается надеяться, что девушка не очень удивилась его невежеству.

Закрывшись в кабинке, он не сразу набрал Толин номер, почему-то всё время путался в цифрах, а завершив все манипуляции с кнопками, он прижал трубку к уху и долго слушал звонки. «Возьми ты, наконец, его в руки!» — вспомнил он суровый голос Толиного мобильника, а тот всё не брал. «Ну, где ты там?» — терялся беглец. Ему непременно надо услышать майора, и когда раздалось далекое: «Алло! На проводе!», хрипло и радостно выпалил:

— Толя! Это я!

— Ё! — обрадовался в Чите майор Саенко. — Ну, и как оно?

— Пока — ничего!

— Значит, гуляешь? И правильно. А я до твоих дозвонился! Чуешь, дозвонился! — кричала трубка. Он не сразу понял, о чём это вертолётчик. А потом как горячей водой облили: неужели действительно звонил? Ну, майор! Какую гору с плеч снял! Но словами только и мог выдавить: «Спасибо!»

— Там всё нормально! — успокаивал Толя.

— А что ты сказал?

— Шо надо, то и сказал! Мы с твоей мамкой друг друга поняли, не сомневайся!

— Когда звонил?

— Сегодня с утра, из Улан-Удэ… Зараз в Читу еду.

— А это была она? — вдруг ни с того, ни с сего засомневался он в Хабаровске.

— Она, она, я переспросил, а то голосок был детский… А как твой знакомый?

— Понимаешь… Я попробую ещё один вариант.

— Если ты насчёт женщин, то шо там пробовать, они все одинаковые, — рассмеялся далёкий майор.

— Всё шутишь…

— Хочешь серьёзного? Бери билет — и давай назад! Документ у тебя есть, слышишь?

— Рано. Но если ничего не выйдет, обязательно так и сделаю…

Взбудораженный разговором, он ещё какое-то время сидел в тесной кабинке, и потом на шумной вечерней улице не сразу мог определиться, в какую сторону податься. Хорошо, хорошо, он пока придержит Толин паспорт, а там посмотрим…

Потом не мог и вспомнить, сколько бродил по чужому городу, стараясь идти дворами, минуя оживлённые улицы, шумные компании и мужчин, хоть чем-то похожих на милиционеров. Солнце зашло, набежали скорые сумерки, и всё чужее становились и улицы, и дома, маленькие и большие, и всё бесприютней на душе…

Где провести предстоящую ночь? Думай, думай! Когда-то не было ничего проще, чем отсидеться в ночном клубе или в бильярдной. Теперь же более нелепого задержания, чем в таком заведении, трудно было бы и придумать! И как смаковала бы пресса обстоятельства ареста! И заголовок искать не надо было, он сам просился на язык: «Конец игре!» А что если купить билет до какой-нибудь ближайшей станции и сидеть на вокзале? Нет, нет, ближайшие станции — маленькие, и ночные пассажиры там — раз-два и обчёлся. Патрульные и пересчитывают.

Пересекая улицы и переулки, он очутился в каком-то заросшем дворе с невысокими домами, окружёнными кирпичным забором. Внутри двора было тихо, и никаких лавочек у подъездов, но вход туда перегораживали не только запертые двери, но ещё и решётки. Решётки! Что ж удивляться? Каждый защищается от жизни, как может. Да, на окнах твоего дома не было решёток, но был трехметровый забор по периметру посёлка. Сам ведь и выстроил. Выстроил, выстроил! Забор-то стоит, жизнь сломалась…

А что, если устроиться здесь, в этом уютном дворике и пересидеть до рассвета? Он не сможет ходить всю ночь, у него болят ноги, ноет спина. У контейнеров для мусора он видел картонный ящик, совсем свежий, чистый, можно перетащить сюда, вот к этим кустам, и будет подстилка. Ящик был неподатлив, к тому же, складываясь, издавал глухой, но такой громкий звук, и казалось, его слышно там, за оранжево светящимися окнами. Жаль, нельзя и ложиться — рано, ещё не застыла дворовая жизнь, ещё слышны разнообразные звуки: музыка, голоса, рокотанье моторов. Придётся ждать ночи, а так хотелось опрокинуться на картон, свернуться калачиком и закрыть глаза.

Он и закрыл и, настороженный, чутко прислушивался, выхватывал, считывал звуки, боясь, что кто-то приблизится к кустам. И не зря! Скоро на той стороне зарослей послышалась какая-то возня. Показалось? Но тут громко и надрывно залаяла собака. Почуяла незнакомый запах? По силе лая он и определил: большая собака. Он уже хотел позвать пса, успокоить, у него были булка и кусок сыра… Но тут мужской голос недовольно позвал: «Рекс, Рекс, ко мне!» Только собачка, уже чуя добычу, рвалась сквозь кусты, и выжидать не имело смысла. Вскочив, он подхватил сумку и кинулся к забору, но сходу преодолеть высоту не получилось, боль в спине была такой острой, она и пришпилила к кирпичам. Теперь только собачьих клыков не хватало! Но он успел, успел тяжело соскользнуть вниз, стараясь как можно мягче приземлиться. И это удалось. Только подниматься с земли пришлось в три приёма. Ничего, ничего! Задницу он и на этот раз уберёг.

Хотя! Это был бы выход — травма! Рентген, перевязка, уколы от бешенства, то да сё, так и ночь прошла бы. Нет, у него и там спросили бы документ. Так он бы сказал: шел с работы, а тут псина напала, злая такая! И фамилию бы какую-нибудь назвал, но вот адрес, адрес… Он ведь не знал в этом городе ни одной улицы. А мог бы и запомнить! Ведь карту смотрел и столько, как собака, сегодня этих улиц оббежал. Жаль, что дельные мысли приходят с опозданием. А может, вернуться, попросить собаку: укуси, пожалуйста. Не хочется? Нет, нет: больно и в камере болячка будет совершенно не к месту — намаешься там с ней. Только-только на ноге затянулась.

Придётся переместиться в другой двор, а пока по улице, по улице, под этими деревьями, подальше от фонарей. Мимо сновали машины, работали магазины, но прохожих было мало. Возле синего киоска, шатаясь, стоял парень. Фонарь освещал плечи, обтянутые белой рубашкой, вихры на голове отливали медью. До перехода на другую сторону оставалось совсем немного, и он так и не понял, откуда взялись милиционеры. Наверное, отвлёкся на истошно сигналящую машину, а когда повернул голову, увидел, как двое служивых выкручивают парнишке руки. Тот извивался, бубнил: что я сделал, что я сделал…

— Мочился в неположенном месте! Кто делал, дядя, что ли? Административное нарушение, ты понял? Земля мокрая, ширинка не застёгнута, чья ширинка, твоя или дядина? — И милиционер для убедительности плеснул из бутылки воду на туфли парня и ткнул полосатой палкой в пах. Тот ойкнул и сложился пополам.

— Ты чего орёшь? Нет, ты чего это хватаешься за меня? Да мы тебе сопротивление вменим! И понятые будут! Гражданин, подойди-ка сюда! — И беглец замер: это ведь его, его зовет человек в форме! Ё!

— Эй, мужик! Ты, ты! А ну, стой! Стой, стрелять буду! — загоготал весёлый милиционер.

Пришлось развернуться и побежать. Ну, бегать нам не привыкать! Только бы не споткнуться, только бы… А тут ещё и сумка, как ненужный довесок, мешает, бьёт по рёбрам. Надо добежать до угла, свернуть за тот зелёный дом — там спасение. Он миновал и зелёный дом, и серый, а потом ещё жёлтый и остановился, когда не в силах был сделать и шагу.

И, отдышавшись и поправив очки, понял, что выскочил прямо на трамвайную остановку, на ту самую остановку. Днем он там разговаривал с женщиной, и выходит, весь вечер кружил вблизи этого места. Вот они, девятиэтажки, красные днем, а сейчас стоят тёмными свечками. Сверху вниз по ним бежали длинные цепочки из окон — кухни? Там сейчас на сковородках что-то жарят, и из кастрюль несет супом, и за столами сидят свободные люди, ну, если и не совсем свободные, то, во всяком случае, не беглые.

Но что, если и в самом деле пойти в гости? Нет, поздно — для визита время совсем не подходящее. И то, что женщина сама приглашала — ничего ещё не значит. И ничего не приглашала, он сам напросился. Дожил! Использовать женщину в корыстных целях? А если она не одна? А если там, там притон? И мало ли что она говорила!

Всё это он проговаривал себе, бродя среди полок с вином в ночном магазинчике. Хорошего вина не было. И он долго колебался, что купить, полусладкое или сухое. Купил то и другое, а ещё коробку конфет и одуряюще пахнущий переспелый ананас. Только у подъезда пришлось притормозить — закрыто, придётся ждать, когда кто-то откроет её с той или другой стороны. Ничего, подождёт, он ведь в гости идёт, и даже может назвать имя.

Называть не пришлось, за дверью послышался шум, через секунду она с грохотом распахнулась, из тёмного чрева подъезда показались двое мужчин, потом ещё женщины. И сразу потянуло духами, алкоголем, луком. Компания, обнимаясь и целуясь, прочно застряла в дверях. И, набрав решимости, как воздуха, он вклинился в весёлый клубок: извините… разрешите пройти… извините! И, выставив перед собой пакет с гостинцами, щучкой проскользнул в подъезд. «Третий этаж, направо от лестницы…» — повторял он, поднимаясь в полутьме, стараясь не касаться серых шершавых стен.

Дверь квартиры направо была новой, не успели даже заштукатурить повреждённый косяк. Это насторожило: женщина, просящая деньги на спиртное, и дорогая дверь. Да здесь ли живёт та самая Рита-Маргарита?

И, занеся руку над звонком, замер, раздумывая. Не будет ли этот визит тем необдуманным поступком, что завершит его побег непредсказуемым образом, нет, самым предсказуемым? Ещё не поздно повернуть назад! Но тут послышался какой-то механический звук, и он прислушался: те же голоса внизу и нарастающий трубный гул… Что это? Да лифт, обыкновенный лифт! Кабина остановилась как раз на третьем этаже, через долю секунды оттуда кто-то выйдет.

И он нажал на белую кнопку. Из квартиры послышался резкий звонок — и тишина: ни шагов, ни голосов. Только за спиной кто-то возился с замком в двери напротив. Он нажал на кнопку ещё раз! И уже начал жалеть, что по слабости — не смог выдержать и одной ночи на улице — явился в чужой дом, к совершенно незнакомой женщине, теперь стоит под дверью как дурак. Дурак с ананасом!

И хорошо, пусть не открывают, и превосходно. Он уже в подъезде, и сейчас поднимется на самый верх, там можно до утра и пересидеть. И если бы не человек за спиной, что так и возился с ключом, он точно рванул бы по лестнице. Но тут за дверью послышались шаги, дверь распахнулась на всю ширину, в проёме, покачиваясь, встала Маргарита. Босая, в оранжевых шортах и чёрной майке, она приглашающе махнула рукой, и он с облегчением шагнул в спасительную духоту квартиры…

— Что же ты не спрашиваешь: кто? — не удержался гость от поучений.

— А кого мне бояться? Тебя, что ли? — без улыбки проговорила женщина. — Я никого не жду, а с тобой мы договорились. — И Рита-Маргарита, щелкая замками, закрывала дверь, а он настороженно топтался, озираясь и прислушиваясь. Точно одна? Передняя была просторной, через коридор видны были двери, двери. У вешалки только женская обувь и в воздухе лёгкий запах табака. Кто-то курит дорогие сигареты? На притон квартира не похожа, но некоторый диссонанс был: дорогие обои, паркет, дизанейрские двери и песок, и сор на полу, и разбросанные туфельки, босоножки. Что, нужно снимать обувь?

— Да проходи же! Ты что, стесняешься? — удивилась женщина. — В твоём возрасте такие вещи должны быть отработаны… Это я должна стесняться, неодетая, нечесаная, а мне… — Тут у женщины, видно, было наготове крепкое словцо, но она тут же поправилась. — А мне всё равно, что ты подумаешь. — Маргарита что-то ещё говорила и говорила, подталкивая по коридорчику в кухню.

— Давай выкладывай, выкладывай! О, молодец, хорошее вино купил. Я в тебе не ошиблась! Ставь сюда! Знал бы ты, какие я вина пила, например, калифорнийское пробовал? А я на Гавайях целое лето прожила…

— Что ты говоришь? Завидую, вряд ли мне когда-нибудь удастся туда попасть.

— Само собой, это знаешь как дорого! — вскинула голову Рита, но тут же отвлеклась. — Слушай, а что ж колбаски-то не взял? У меня, чтоб знал, нет никакой закуси! Если и найдётся что поклевать, то совсем немного…

Гость растерянно мял пустой пакет в руках. Вот уж действительно не подумал, что нужно нести в дом к женщине. Да, квалификация потерял и, наверное, уже навсегда.

— Так, может, я схожу, принесу…

— Да ладно! Главное-то есть, а к вину у меня крекеры. Не с полным же брюхом этим заниматься.

Гость хотел, было, уточнить, чем этим, но вовремя остановился.

— Рита, мне нужен ночлег, ничего больше!

— Приезжий? Бабки экономишь?

— Что-то вроде того…

— Знаю я вас, мужиков! «Я не такой, я не такой», а потом приставать начнёшь. Что, не так? Ну, хорошо, давай по-деловому! Вот ты угощение принёс? Принёс! Я за это тебе дам, — усмехнулась женщина, — комнату, комнату! Ты насколько задержишься здесь… ну, в Хабаровске?

— Ещё не знаю, — совершенно искренне ответил гость.

— Вот за каждый день и будешь платить… ну, скажем, по пятьсот рублей плюс выпивка. Идет?

— Хорошо! — тут же согласился он.

Женщина достала недопитую бутылку и разлила остатки в чайные чашки.

— И что стоим? Садись! Ты что такой? Стеснительный, что ли? — приподняла рисованные бровки Рита.

Пришлось послушно присесть на табуретку. В доме напротив один за другим гасли окна.

— Ну, давай за знакомство!

Он поднёс чашку ко рту и почувствовал, как к запаху вина примешивается другой неприятный запах — посуда явно была не домыта, и с трудом отпил полчашки. А женщина, не спеша, смакуя, пила вино и с каким-то значением посматривая на ночного гостя. И того удивила перемена в женщине. От той дневной Риты-Маргариты не осталось и следа, будто к вечеру слетела вся позолота, и только грива кудрявых волос была хороша. Собственно, не осталось и пыла, с которым его внезапно потянуло к этой женщине. Могла бы ресницы накрасить, отвёл он глаза.

— Ну, что ждёшь? Хочешь, давай прямо сейчас! Ты как, готов? А не можешь или не хочешь, так и затевать нечего. Учти, я стимулировать не буду. Думаешь, мне это надо?

Замечательно, усмехнулся он, какой простор для отступления и по тем, и по этим основаниям. Девушка, конечно, безбашенная, но ему ли читать мораль? Ведь сразу было видно: она из тех не в меру раскованных, непредсказуемых, шумных, таких он всегда сторонился. Вот и не приходил бы и сторонился дальше! А то, видите ли, девушка не такая.

— Давай сначала познакомимся…

— А я что предлагала, разве не это? — усмехалась Рита. — Ты бери, бери, закусывай, — подвинула она вазочку с крекерами. Только почему-то не спрашивала у гостя имя. И замечательно!

— Рита, в доме есть телефонный справочник? — Звонить сейчас поздно, но, если придётся уйти, то хоть проверит, значится ли там Пустошин.

Женщина молча встала из-за стола и через минуту вернулась с большой книгой в руках. Справочник был совсем старым, но там были, как значилось на одной из страниц, квартирные абоненты. Так, вот она — буква «п»… Пастухов, Петелин, Полторанин, Пузырев… Пустошин А. И.! Тот самый? Собственно, здесь с такой фамилией только один человек. Номер телефона, сейчас, наверное, другой, но…

Рита подошла со спины так неожиданно, что он не успел убрать палец. — Кого ты там ищешь? — Пустошин? Пустошин, Пустошин… Знакомая фамилия! — и задумчиво протянула: — Не тот ли, что у прокуратуры пикеты устраивает? Его и по телевизору показывали… Точно он! Этого городского сумасшедшего все знают.

— Я ищу совсем другого человека, но здесь его нет, — захлопнул справочник гость.

— А кого тогда? Старую любовь? — хихикнула женщина. И он готов признать и это, и многое другое, но только пусть эта Рита-Маргарита забудет имя — Пустошин. Она уже сделала доброе дело — выдала человеку наилучшую характеристику — сумасшедший. Ну да, на взгляд обывателей, все, кто смеет протестовать — ненормальны…

— …Ты её теперь не найдёшь! А найдёшь, она дверь не откроет… Вот я открыла…

— Спасибо, — встал он из-за стола и оказался притиснутым женщиной к холодильнику. Она будто ждала решительных действий, но гость, как капризного ребёнка, погладил по волосам и попросил:

— Пойдём, Рита, покажешь комнату…

— Ну, пойдём! — усмехнулась женщина.

Из маленького коридора она вывела его в другой, побольше и подлиннее, и открыла дальнюю дверь. За ней была небольшая комната: тахта, стол, ещё гнутый маленький диванчик, зеркало, синего цвета шторы на окне — уютно. Он подошёл, отогнул штору, окно выходило во двор, только высоковато…

— А я никому не помешаю? Что, если родители или… — несколько запоздало озаботился гость. Рита рылась в шкафу и не сразу отозвалась.

— Вот! — швырнула она на диван упаковку с бельём. — Родители ещё двадцать лет назад покупали, шкаф забили. Тряпки целы, а родителей нет! И мужа нет. Никого нет! — Сев на диванчик, и вздёрнув подбородок, Рита с каким-то вызовом добавила: родители погибли, муж бросил!

— Извини, я не хотел… не знал…

— А что тут знать? Были на даче. В папку стреляли, у матери там же сердце прихватило. А через три дня и она умерла. А муж? Муж после похорон слинял…

— Да, это действительно тяжёлая потеря…

— Если ты о родителях, то — да! Представляешь, такое пережить! А что касаемо мужа, то — плевать. Вы же мужики — подлые. Вот, признайся, подлые? Сам, наверное, кого-то бросил.

И, опустив голову, гость вздохнул, вроде как покаялся: было дело. Но Риту мало интересовали подробности его прошлого, её понесло в другую сторону.

— А ты не грузин? — теперь весело спросила она. И он покачал головой: нет, не грузин.

— Я грузин люблю. Они, если и обманут, то не обидно. А давай выпьем? Хочешь, я сюда принесу? — И, не дожидаясь ответа, Рита выпорхнула из комнаты. А он устало сел на тахту: надо уходить, прямо сейчас! Не мог всего одну ночь провести на улице, слабак. Женщина в затяжной депрессии, но он ничем не может ей помочь. А известным способом и не хочется.

Рита на удивление скоро прикатила столик на колёсиках. На нем сверху стояла тарелка с помидором, разрезанным на четвертинки, рядом белели три ломтика сыра, вазочка с теми же крекерами, два синих фужера, открытая бутылка муската и половинка белой новогодней свечки. Эти атрибуты интимного ужина были так жалки, что выглядели не смешно, а печально.

И хозяйка стала какой-то притихшей, задумчиво тянула вино, смотрела мимо. И, успокоившись, он решил, что уйдет позже, немного посидит и уйдет. Откуда ему было знать, что в этой квартире гуляет переменный ветер. Рита налила по второму бокалу и выпила не раздумчиво, как первый, а залпом.

— Ну что ты? — подгоняла она гостя. — Выпил — и забалдел! Смотри, я вот весёлая, а ты хмурый, серьёзный. А ты, значит, не грузин? Жаль! Военный, угадала? — Гость неопределённо качнул головой: «Ну, да, самое время от грузинской темы перейти к военной». А Рита и в самом деле пошла в наступление. Она стянула с себя майку: извини, очень душно, и в доказательство стала обмахиваться салфеткой.

Пришлось старательно отводить глаза и от матовых плеч, и от большой груди в чёрном лифчике… Что, если она начнёт снимать и остальное? А собственно, чего он ожидал, когда поздним вечером шел к женщине? Он что, не знал куда идёт и зачем? Ещё полчаса назад стоял под дверью и скулил: «Только бы открыла, только бы…» Вот она — амбивалентность жизни!

— Я что, не нравлюсь тебе? — подвинулась к нему Рита. А гость совершенно не был готов к такому прямому вопросу.

— Ну, что ты, Рита… Понимаешь… — сбивчиво начал он, но справившись, с воодушевлением продолжил: — Ты чудная, замечательная! Извини, мне бы с дороги умыться, — не нашёл он лучшего предлога выйти из комнаты. Но ведь только и хотел, что переключить внимание. Нашёл тоже, чем переключать — водными процедурами! Хотя в такой ситуации, что ни скажи, всё будет выглядеть двусмысленно…

— Ну, идем, покажу, — повела Рита по коридору. В ванной комнате весь угол был забит постельным бельём, тряпки были розовые, голубые, белые. Стоял там и большой красный таз, оттуда тянуло резким неприятным запахом.

— Ой, я и забыла, у меня тут бельё замочено! У меня три дня назад месячные закончились, всё никак не постираю…

— Рита, не беспокойся, я руки могу помыть и на кухне, — не знал, куда деваться гость, тут же превращавшийся в беглеца.

— Правильно, посиди на кухне, посиди, я сейчас всё уберу! Все помою, и бельё прополощу… Там и дел-то всего на пять минут. Ты подожди, подожди, я сейчас… — женщина всё что-то говорила, говорила, её голос заглушал шум воды. А он кинулся в прихожую, сунул ноги в кроссовки, закинул сумку на плечо и уперся лбом в дверь: нет, так нельзя! Ну, не может он уйти скрытно. И, прислонившись к шкафу, стал ждать, когда Маргарита выйдет из ванной, откроет ему дверь, он попрощается и скажет…

Он ещё не придумал, что скажет, как вдруг сквозь журчание воды услышал стоны: ой! ой! оёёй! Что там: споткнулась, ударилась? Этого только не хватало! Но когда после паузы крик повторился, он отбросил сумку и открыл белую дверь: Рита сидела на кафельном полу и, обхватив голову руками, раскачивалась из стороны в сторону и стонала. Но, кажется, ничего серьёзного, во всяком случае, крови не видно…

— Что с тобой? — не скрывая досаду, наклонился над ней гость. Она что, притворяется?

— Голова кружится! Давление…

— Так, может, скорую вызвать? — выговорил он и прикусил язык: скорой ему только и не хватало.

— Подожди, дай отдышусь… Мне лечь надо… Помоги дойти, — протянула она руки. Он поднял её, не понимая, что в таких случаях нужно делать, и с тревогой всматривался: девушка была непредсказуема. Внезапное недомогание могло быть простейшей женской уловкой. Но зачем? А так, из любви к искусству! Он что, должен обхватить её за талию?..

Пока он раздумывал, Рита, пошатываясь и припадая к стене, двинулась по коридору. Пришлось пойти рядом, но когда взял женщину за плечи, она обмякла под его руками, и стала виновато объясняться: «Это я, наверное, резко наклонилась… всё из-за этого…»

В ближней спальне Рита выудила из разбросанных по комнате ярких тряпок зелёный махровый халат и, завернувшись в него, рухнула на всклоченную постель. И севшим голосом попросила гостя: «Прикрой меня чем-нибудь».

Чем-нибудь было только шелковое малиновое покрывало, но согреет ли оно. Женщину всю мелко трясло: что, в самом деле, так нехорошо?

— Есть хоть какие-то таблетки? — топтался он у кровати.

— Ничего не надо… Я отлежусь немного, и всё пройдёт… Дай руку!

Гость присел на корточки у кровати и взял маленькую белую рука в кольцах, она была вялой и холодной, и лицо с закрытыми глазами было бледным и безжизненным. Да дышит ли она, вгляделся он. Дышит, кажется, дышит…

— Рита! — позвал он. — Надо выпить хотя бы валидол.

— Зачем мне валидол? — не открывая глаз, стучала она зубами.

— Он просто успокоит, и ты заснёшь. — И только выговорив эти слова, понял, что женщина может истолковать их превратно. Но она через паузу попросила:

— На кухне коробка… там, в шкафу… принеси… и воды, воды!

Не зажигая света, он остановился у кухонного окна и всмотрелся в прошитую электрическим светом ночную темень: туда не хотелось, но и оставаться в чужой квартире наедине с такой непредсказуемой женщиной было не по себе.

Рита, постанывая, выпила какую-то таблетку, была она такой потухшей и несчастной, и он не удержался и погладил её по голове. Она никак не отозвалась на этот дружеский жест, хотя, нет, по лицу что-то там скатилось. Показалось? Да нет, шалой Маргарите и в самом деле плохо. И такое лабильное состояние может привести к чему угодно. Чёрт возьми, что же делать? И, усевшись на пол, он прислонился спиной к кровати и вытянул ноги: надо подождать, пока она успокоится и заснёт. А если уйдет сейчас, получится, оставит человека в опасности.