Заговор обезьян

Сторожить рассвет пришлось долго, и когда за пыльным окошком чулана неясно забрезжило, беглец тенью выскользнул из дома и был так осторожен, что не потревожил даже собаку и, ёжась от стылого воздуха, пробрался к бане, но там уткнулся в запертую дверь. На двери висел замок! Чёрт его дёрнул занести в баню и сумку, и кроссовки. Он уже продрог, и если немедленно что-нибудь не натянет на себя, то и вовсе задубеет. А тут ещё непросохшие тряпки болтаются на верёвке, куда он с ними? Придётся бросить, не нести же в руках! Но тогда это точно могут расценить как бегство. А с сумкой, но, не попрощавшись, что, называется, по-другому? Ну, в этом случае возможны разные трактовки…

Стоило не спать ночь, чтобы из-за такой ерунды голову ломать. Хорошо, бог с ней, курткой, он позаимствует что-нибудь с вешалки в чулане, самое старое и потрёпанное, и пойдёт вот так, в спортивных брюках. Но тогда в камере не во что будет переодеваться. Не беспокойся, там обязательно переоденут! Ну, хорошо, он пойдёт в спортивных штанах, но как бежать в шлёпанцах? Почему в шлёпанцах? В чулане и сапоги есть! Сапоги есть, а тебя самого уже нет, падаешь всё ниже и ниже!

Что делать, двинул он со злостью кулаком по замку, и тот металлически щёлкнул и повис на толстой дужке. Ну вот! А то сразу ныть, попенял он сам себе, забираясь в баню. Там умылся ледяной водой из бочки, натянул джинсы, куртку, осталось только связать лямки — и всё. Но где верёвочка? Пришлось вывернуть все карманы — верёвочки не было. Ничего, ничего, только бы выбраться на трассу, а там машины…

Теперь паспорт! И в три прыжка он оказался у кирпичей, но там пришлось притормозить — где, в какой из щелей спрятан документ? Не помнит. Ещё бы! Он был тогда в полуобморочном состоянии… Вспоминай, вспоминай, не раскидывать же кирпичи! Ну? Ну, если он прятал паспорт, стоя на коленях, значит, на такой высоте и надо искать. И куст, кажется был слева… Через несколько минут смородиновый прутик вытолкнул сначала тёмно-красный уголок, потом и саму паспортину, и он обрадовался и печной саже, и паутине, и какой-то букашке. Хорошо, дождь не намочил!

Но встал тот же проклятый вопрос: зачем ему нужен этот документ? Не нужен. Он опасен не только для него, но и для хозяев. Если поисковый отряд зайдёт в село, то собаки по запаху — ведь в колонии остались его вещи — обязательно найдут и паспорт и пойдут на следу. Так, может, и в самом деле поменять обувь? Надеть сапоги, как они там называются, кирзовые? Нет, нет, он не умеет их носить, пробовал когда-то в юности и помнит, как натёр тогда ноги. В кроссовках привычнее, только бы не развалились. К тому же, если задержат, обвинят ещё и в краже. А то не обвиняли? Так то хищение миллионов! Каких миллионов, забыл, миллиардов! А тут стоптанные сапоги. И оповестят на весь свет: не брезговал ничем, забрал у старушки последнее…

Всё, заканчивай рефлексировать, а то кто-нибудь застанет У кирпичей и бог знает что подумает! Вот и петухи разорались — и чего им не спится? — скоро и народ поднимется, а он всё ещё топчется с места! Жаль, и шоколад, и кефир остались в доме, но дверь там такая скрипучая, да и заперта на крючок. Ну, и ладно, как-нибудь по дороге он воду добудет. Зачем как-нибудь? Вот та самая большая коричневая бутылка, осталось только сполоснуть. Надо же, как удачно, и пробка цела! Всё! Пора идти! Нехорошо получилось, он так не поблагодарил женщин… этот его поспешный уход… но так будет лучше для всех.

И, прощаясь, он повернулся в сторону гостеприимного Дома и тут же вспомнил: не оставил деньги за постой! Придётся вернуться в дом, не на крыльце же оставлять. Стараясь не скрипнуть ни дверью, ни половицами, он проскользнул в чулан и там положил на лавку пятисотенную купюру, а, подумав, прибавил ещё одну. И замешкался: посидеть на дорожку? Посидел. Но когда спускался с крыльца, заметил, как в ближнем окне что-то мелькнуло. Нет, определённо он сегодня добегается!

И пришлось опрометью кинуться прочь, но не в конец огорода к видневшейся за пересохшим руслом реки дороге, как планировал, а вбок, к жердям. Вдруг показалось, безопаснее будет идти, прижимаясь к сопкам, и выйти на ту самую трассу, но только на другом конце села. И, перебросив сумку, он собрался, держась за столбик, перемахнуть через жерди и сам. Но тут же притормозил себя: остынь! Прошли те времена, когда брал высоты с наскока, а тут и высоты нет — через жерди можно и перекатиться.

И, пробираясь вдоль сопки, он скоро упёрся в дорогу, по ней он всего два дня назад и зашёл в это благословенное село. А за дорогой, в другой половине села, огороды так близко примыкали к скалам, что дальше жаться к спасительным камням не получится, если только не нарушать границ. Нарушать он больше не будет, а то примут за картофельного вора, шум поднимут, бить начнут! Но не поворачивать же назад, придётся идти по селу, он и так из-за своей несобранности потерял уйму времени. Ничего, ничего! Он быстренько проскользнёт мимо спящих домов, мимо заборов, мимо сараев и выйдет на трассу, а там разберётся, идти пешком или остановить машину. И сам удивился своим смелым мыслям: вот что значит погулять на свободе! Надо же какая перемена в сознании, а кто-то совсем недавно собирался сдаться первому попавшемуся милиционеру. Тому, первому попавшемуся, не захотелось, а остальные пусть подождут.

Так, подбадривая себя, он пробирался сельской улицей, стараясь не вздрагивать, когда то в одном дворе, то в другом взлаивали собаки. Да, о собачках он и не подумал! Но больше беспокоило другое: светящиеся окна! Они загорались один за другим то в одном, то в другом доме, а тут ещё и улица оказалась такой длинной! А чего он, собственно, боится? Что опознает какая-нибудь ранняя пташка? Да нет, теперь его можно принять за кого угодно, но только не за того самого, ну, если только внимательно присмотреться… Да кто станет присматриваться, когда о побеге ни полслова. А визит милицейских? Пусть и нет сообщений, но ведь ищут! И хватит одного информатора, он и сообщит куда надо о чужаке, что тайком пробирался по селу. Не накручивай! Осталось совсем немного, осталось только выйти на дорогу, а там…

Он ещё успокаивал себя, когда позади послышалось тарахтенье какого-то двигателя, и пришлось от греха подальше юркнуть за ограду просторного двора то ли школы, то ли детского сада. Зелёная машина медленно проехала мимо, в освещённом салоне был виден шофёр, и женщина рядом, и какие-то коробки на заднем сидении. А он, для верности постояв за покосившимся заборчиком ещё несколько минут, припустил за зелёной черепашкой: она-то и покажет дорогу. Машина и в самом деле, свернув вправо, вывела на шоссе и, набрав скорость, скоро исчезла из виду. А тут и дорога, что шла по краю селения, вышла на околицу, и за спиной остались и дома, и водокачки, и люди, и собаки.

И это обстоятельство до того взбодрило беглеца, что он был готов и в самом деле остановить какой-нибудь простенький грузовичок и доехать до ближайшего городка. Надо же, насколько в нем притупилось чувство страха! Вот что значит отлежался, отъелся, и милиционер его не обнаружил, и от Анатолия он ушел. Ай, молодец! Нет, ему определённо везет: и в доме никого не разбудил, и село покинул скрытно, и вокруг никого, и можно идти, не таясь. И он идет себе спокойно по дороге, и вот уже видит, как там, впереди, она раздваивается, и одна серая лента идет на запад, другая туда — на восток! И это замечательно, кроме одной маленькой детали — хребет резко сдал вправо и прятаться будет негде. Ничего, ничего, подбадривал он себя, ещё немного — и пойдут машины, и какая-нибудь обязательно подберёт…

Машина нагнала как раз на развилке. И он так и не понял, то ли самосвал ехал бесшумно, то ли он был так поглощён своими не в меру резвыми мыслями, и не слышал мотора. Оранжевая кабина нависла над ним внезапно, и он не почувствовал ни страха, ни растерянности, только досаду. И продолжал идти на деревянных ногах, изо всех сил изображая какнивчёмнебывалость, приказывая себе не косить глазом вправо. Он и так знал, кто там за рулем — Анатолий, вездесущий друг Доры. И, услышав, как клацнула дверца, ждал чего угодно, но тот, кто был за рулем, ехал молча.

Несколько минут они так двигались рядом, один наверху в кабине, другой внизу, растерянный и поникший, у колёс. «Садись!» — выждав чего-то, выкрикнул Анатолий, и остановил машину. Беглец обошёл чёртов «Камаз» и с тоской посмотрел по сторонам: нет, бежать бессмысленно — догонит! И, взобравшись в кабину, долго не мог закрыть дверцу. Или не хотел этого Делать? Что, надеялся выпрыгнуть на ходу? Но шофёр, оттеснив его к спинке сиденья, захлопнул ее сам. Как мышеловку, чертыхнулся беглец и неприязненно отстранился. От Анатолия несло каким-то резким парфюмерным запахом, наверное, брился, вон на щеке какой-то порез. Он что, делал это ножом? С него станется! И куда этот друг торопился! Но он тоже хорош, бегал туда-сюда по огороду, а ведь каких-нибудь десять минут, и успел, успел бы скрыться. Вот уже целых две машины просвистели мимо, на одной из них и он мог уехать… Сейчас друг Доры спросит, почему ушел, ведь договорились… А он ответит: не хотел беспокоить, думал выйти на трассу, остановить попутку, что в этом особенного? Но шофёр, сосредоточенно глядя на дорогу, ничего не спрашивал.

Почему он молчит? Нет, всё-таки странный парень, терзался беглец, он что, следил за ним? И куда, собственно, он едет? Зачем свернул влево? Зачем, зачем, там влево и была Оловянная! Пришлось принять и это: ну да, он ведь сам сказал: надо на станцию. Тогда что обсуждать, обсуждать нечего! Шофёр обещал подвезти, вот и везет. Но мне туда не надо! — дёрнулся он. И тут же получил ответ.

— Ну, ты дурной! — сокрушённо помотал головой Анатолий. И как тут реагировать? Пришлось делать вид, что его, пассажира, это не касается.

— Ну, и дурной! — повторился шофёр, съезжая вдруг с дороги. Машина как живое существо, тяжко выдохнув, подняла пыль и остановилась на обочине.

— Ну, и куды ты зибрався? На своих двоих ты далэко нэ дойдэшь? Я покы дойихав до Борзи, потим до Булума, так мэнэ разив пять зупынялы… Ферштейн?

— А теперь, пожалуйста, переведите, — не поворачивая головы, попросил пассажир.

— Какой перевод! Посты на дороге, понял? Перевод! — разозлился отчего-то Анатолий. — Говорят, зэки кучей рванули через колючку. Брешут, наверно?

Пассажир хотел возмущённо спросить: а я тут при чём? Действительно! Он инженер из Новосибирска, инженер Коля… Эх, надо было ещё и фамилию придумать! Но с шофёром этот номер не пройдёт, шофёр может и документы потребовать. Изображать непонимание: какое это имеет ко мне отношение, теперь глупо. Ну что ж, будем играть в открытую.

— Вот видите, зачем я вам? Я пойду свой дорогой, а вы поедете своей.

— Ты шо, мэнэ лякаешься? — будто вдруг сообразил Анатолий. — Тоди удвичи дурный, а до станции…

— …На станцию я не поеду, — перерезал реплику беглец.

— А тэбэ нихто на станцию и нэ повезэ, — усмехнулся шофёр. — Ото б було радости повни штаны, колы б я тэбэ туды доставыв. Там тэбэ нэтэрплячэ вжэ давно чекають… Здогадався, хто? Шо, знову пэрэвэсти? — И перевёл:

— Извини за мой французский, но на станцию я тебя сам не повезу. Там тебя ждут с нетерпением…

— Вы что, угрожаете? — теперь глядя прямо в светлые шофёрские глаза, спросил беглец. — Это бесполезно. Со всей определённостью повторяю — давить на меня бесполезно…

— Со всей определённостью, со всей определённостью, — хмыкнул шофёр, наклонившись к нему, и отчего-то шепотом поинтересовался:

— А ты шо, меня опасаешься? — Он сказал это с таким недоумением, мол, как это можно бояться его, такого замечательного, и будто от обиды отвернулся. Нет, парень переигрывает! Насильно усадил в машину, и теперь Ваньку валяет, вроде не понимает, что он не может доверять ни-ко-му. Кажется, он это сказал вслух, потому что шофёр досадливо дёрнул головой.

— Это я понимаю, но и ты послухай. Я тэбэ не пытаю, шо воно и як зробылося. Понимаешь, совсем нет времени, — постучал он по циферблату своих золотых часов. — Надо срочно сдать груз в Оловянную, а после загрузить пиловочник в Могойтуе.

— Так я ведь вас не держу…

— Ну, бляха-муха, ты ж нэ хохол, а шо ж такый упэртый? — тут же вскипел Анатолий. — Я тоби допомогу хочу предложить, а ты… Помочь хочу, понимаешь?

— Нет, не понимаю! Кто вам сказал, что я нуждаюсь в помощи? — старался твёрдо выговаривать слова беглец. «Тем более в твоей», — добавил он для себя. А вслух самым безразличным тоном хорохорился дальше:

— Собственно, за кого вы меня принимаете? Вы что, знаете, кто я?

И тут Анатолий рассмеялся, и так весело, что беглец с беспокойством скосил глаза: что это он? А шофёр откинулся на дверцу и беззастенчиво уставился.

— Ну, ты даёшь! Ты ж как Высоцкий, кто ж тебя не знает?

Сравнение с Высоцким было, конечно, лестным, но кто как Высоцкий? Что, боится имя произнести вслух? Тогда какого чёрта лезет со своей помощью? Нет, пора с этим заканчивать! ситуация, и в самом деле, совершенно абсурдная!

— Не знаю, шо ты планируешь, а я на машине куда скажешь, туда могу и довезти. Давай через Бурятию рванем в Казахстан, а оттуда в Украину?

— Вы же сказали, вам надо срочно в Могойтуй!

Но шофёр будто не слышал. Его, судя по всему, переполняли завиральные идеи.

— А может, вывести тебя на севера? — спросил он и задумался. Думал недолго, не больше минуты. — Не, не, лучше на поезд… Точно! На какой-нибудь маленькой станции и сядешь… Как идея? — развернулся он к пассажиру. Тот молчал, стараясь не смотреть на странного человека. Да и что отвечать, если у этого друга каждую минуту возникал новый вариант, один другого фантастичнее. А тот не унимался.

— А шо тут думать? У меня груз из Могойтуя до Шилки, там и сядешь. А с проводницами договоримся… А тебе куда надо?

— На поезд мне точно не надо, — злился беглец. С какой стати он будет говорить этому весельчаку, куда надо. Если бы он сам знал, куда!

— Тебе б зараз бабу, — протянул мечтательно Анатолий.

— Зачем? — опешил беглец.

— А ты не знаешь, шо с бабою робыть? — обидно рассмеялся шофёр. — Не, не, я не про то, шо ты подумал… Напарница нужна или напарник. Нельзя тебе одному. Но, извини, чего у меня нет под рукой, так это рисковой женщины. Могу предложить себя.

«Что, в казаки-разбойники не наигрался! Нет, надо как можно скорее покинуть машину…»

— И шо молчим? Давай решайся! Тут недалеко село около речки, там и переправа когда-то была, но речка, зараза, обмелела, и паром не ходит, теперь токо через Оловянную кругаля давать… На своей лайбе я б её запросто форсировал, токо на станцию трэба. Я довезу тебя до речки, там найдёшь лодку или сам переплывёшь. А за речкой будет село, за селом — дорога, остановишь машину и доедешь до Первомайского. Посёлок так называется — Первомайский. Ферштейн? Доедешь, найдёшь заправку, она там одна… Зараз седьмой час, так шо в четырнадцать ноль-ноль, всяко разно, я там буду. Ну, а если разминёмся, дуй прямо до Шилки. Город такой недалеко от Первомайского, там церква деревянная…

— Церковь? — зачем-то переспросил беглец.

— Ага, голубая, прямо на станции. Там и жди.

Из того, что в горячке наговорил шофёр, он не понял и половины. Да, собственно, и не собирался вникать в этот параноидальный бред, в этот поток сознания. Нет, этот парень просто ненормален — вон как глаза горят! Ему бы со своими тараканами разобраться. Нет, он будет сидеть и просто делать вид, что согласен, надо кивнуть головой — кивнет. Но сейчас Дорин друг уедет, а он пойдёт своей дорогой. Какой? Там разберемся. Без шофёра.

— Ну, и шо молчим?

— А сколько километров до этого… Первомайского?

— Та кэмэ сто, сто двадцать, не больше…

— Я что-то не пойму! Вы ведь говорили, что пешком я недалеко уйду.

— Говорил, — охотно согласился Анатолий. — Так ты до слов не привязывайся. Я имел в виду, шо наобум Лазаря идти не стоит. Ну, понимаешь, надо знать, куда идти! А я тебе направленье дал. — Последнее слово он произнёс как «дав», чем ещё больше раздражил беглеца. В этом человеке ему всё было чуждо: и насмешливый тон, и демонстративное тыканье, и дурацкий говор, и даже почему-то имя. Но что-то говорить надо, вот и ответилось:

— Вы должны понимать… я не успею туда к двум часам.

— Успеешь! Там дорога будэ хоть и малоходна, но какие-никакие машины ходят. Ты ручкой так сделаешь, — высунул руку в окно Анатолий. — Машинка остановится, и дядя спросит: «Куда?», а ты так покажешь. — И каким-то очень знакомым жестом шофёр показал пальцем прямо перед собой: туда! — А дорога там дорога, заблудиться, если и захочешь, не получится.

— Ну, а если тётя спросит?

— Так это ж хорошо! Токо ты не увлекайся, если тётя. Значит, договорились: встречаемся в Первомайском, на заправке. Но если у тебя другие планы? — сделал паузу Анатолий. И, не дождавшись ответа, огорченно вздохнул: не доверяешь, значит?

— Зачем вам это? — спросил беглец. Он был уверен, шофёр поймет подтекст. Тот понял.

— А чёрт его знает? — признался непрошенный благодетель. Помолчали. Да и о чём говорить? Если только с самим собой: «Ну, вот видишь, как тебя легко опознали. И теперь с опознанным, можно делать всё, что угодно. Например, предлагать не от большого ума всякие глупости. Интересно, как он собирается посадить меня на поезд?»

— Ну, шо, едем? — прервал Анатолий молчание и тут же тронул машину с места.

«Ну, ехать, так ехать, быстрее бы всё кончилось. Он что, и в самом деле повезет меня к речке? Там, что, база поисковиков? Вполне возможно, вполне возможно…» — повторял он про себя. И неожиданно спросил: «Можно включить?» — и показал на радио.

— Хочешь знать, что там, на белом свете и его окрестностях? До вчерашнего дня о твоей личности ни полслова! — ткнул пальцем шофёр в какую-то кнопку и стал ловить сигналы в эфире. Там, между взрывами музыки проскакивала быстрая речь…

— Оставьте, это, кажется, «Маяк»! — Но радиостанция уже отбарабанила новости, пошла музыка. Анатолий покрутил рычажок, но и на других волнах ничего новостного не было. Так, под радийный говор, они и доехали до села под названием Заря — оно и впрямь розовело под красным утренним солнцем, и свернули на север.

— Нет, тут один выход — садиться на поезд, — по второму кругу пошёл Анатолий.

— Вряд ли в моём случае это возможно, — открыто засомневался беглец.

— Это проще, чем ты думаешь, от побачишь…

— Нет, нет, это невозможно по определению…

— Невозможно, невозможно! Не хочешь, иди, сдавайся! Иди! — разозлился вдруг шофёр, и всё изображал так натурально. Но через паузу, видно, теряя терпение, спросил:

— Ну, шо, едем к речке? — «И что отвечать? Всё, что ни скажешь, будет против тебя». А шофёр, приняв молчание за согласие, бодро выкрикнул:

— Значит, моё предложение принимается! Будет тебе речка, будет и бережок!

Пришлось изображать полнейшее безразличие, но быть готовым к тому, что вот-вот появятся те, кто без лишних слов и сравнений вытащит из кабины и… И тут зазвонил телефон, он крутился на сидении между ним и шофёром, но тот почему-то не спешил отвечать, а рингтон был таким резким и таким неприятным… Но когда дребезжанье оборвалось, и хриплый голос приказал: «Да возьми ты его, наконец, в руки!», Анатолий рассмеялся и нажал кнопку. И, приложив трубку к левому уху, стал вести какой-то невнятный разговор. Беглец насторожился, но по набравшему бархатистость шофёрскому голосу почему-то решил, что Анатолий разговаривает с женщиной. И тут же засомневался: какая женщина в такую рань? Если только Дора… И пришлось, наплевав на приличия, вслушиваться. Но шофёр, если что-то и говорил, то фразы были короткие: да-да, понимаю… нет, не могу… вот этого не надо… сказал, не надо! И только, когда показалось какое-то селение, он отключил телефон и направил машину в объезд. И, не доезжая до реки метров двадцать, резко затормозил. И не успел самосвал остановиться, как Анатолий достал из-за занавески набитый пакет и придвинул к пассажиру: от зайчика!

— Что это? Зачем? — отстранился тот. А шофер, не слушая, всё повторял: бери, бери!

— И в сумку не влезет, — беспомощно протестовал беглец.

Тогда Анатолий снова пошарил в своих закромах и вытащил рюкзак в каких-то пятнах.

— Перекладывай всё в рюкзак, так и идти будет легшэ, — настойчиво совал он в руки пахнущий соляркой мешок. И, не слушая отнекиваний, сам засунул в рюкзак и сумку, и пакет с провизией. А потом картинным жестом достал из нагрудного кармана две купюры и положил сверху: «Бабка ругалась, и Дорка тоже».

— Почему ругались? — смутился беглец.

— Ну, ушел, не позавтракавши, и денег много оставил. Вот вернули, говорят, Николаю в дорогу пригодятся… как инженеру, — с удовольствием съязвил шофёр.

Тут надо сказать, что Анатолий несколько преувеличивал. Анна Яковлевна действительно сокрушалась: ушел, чаю не выпил, видать, за постой платить не захотел. Но Дора успокоила, показала ей двести рублей — забыла отдать сдачу квартиранту и ещё тысячу, что нашла в чулане. Тогда Анатолий отругал за меркантильность и бабушку, и внучку, и они, пристыженные, тут же стали уверять: да что ты, что ты, мы бы и сами денег не взяли… Но зачем эти подробности инженеру из Новосибирска, так ведь?

— Надеюсь, вы не стали… не стали говорить женщинам…

— Ты за кого меня держишь? — осуждающе дёрнул плечом Анатолий. — Да если хочешь знать, я сам до последнего сомневался: ты — не ты… Ну, а раз сам признался…

«Я? Признался? Когда?» — пронеслось в голове беглеца. Но дружок Доры не дал углубиться в эту деликатную тему.

— Ну, давай ещё раз. Значит, переправишься через речку, выйдешь на дорогу, доедешь на машине до Первомайского, найдёшь заправку, она справа будет… Та шо я на пальцах объясняю, зараз на карте покажу! — И шофёр вытащил из бардачка сложенную в несколько раз глянцевую бумагу. Развёрнутая на приборной доске, она явила собой всё, сжатое в сантиметры, Забайкалье. Беглец впился в карту глазами, а шофёр, водя чистым, хоть и с заусеницами, пальцем, твердил своё: «От бачишь — Оловянная, тут Улятуй, а это та самая дорога… Это Чирон, а дальше и Первомайский…»

— Подождите, это сколько же от Оловянной до Улятуя? — На карте эти два кружочка были так близко друг от друга.

— По прямой — где-то пятьдесят кэмэ, — внес ясность шофёр. А беглец готов был застонать от досады.

Всего-то! А он, болван, рассчитывал… На что он рассчитывал? Он всё ещё рядом с тем местом, где его бросили, совсем рядом. И теперь километр за километром поисковики обшаривают всё вокруг, и это случайность, что он оказался внутри кольца… Только обнаружить его не составит никакого труда, если даже такой, как этот шофёр, сходу опознал. И это, оказывается, совсем нетрудно…

— Ну, как, понял теперь? Идешь сюда, встречаемся здесь, — тыкал в карту Анатолий. — Я буду на заправке после обеда. Ферштейн? — допытывался шофёр. «Достал ты уже своим ферштейном!» — злился беглец.

— Далеко. Я туда сегодня не дойду, — усыпляя, как ему казалось, бдительность малопонятного человека, засомневался он.

— Ты раньше меня там будешь. Смотри — дорога, как по циркулю — всё прямо и прямо. Ну, как? Принимается план? Решайся, а то меня, извини, ждут в другом месте.

И хотелось крикнуть: «Да кто вас держит!», но выговорилось совсем другое:

— Хорошо, я понял. Но не могли бы вы оставить мне карту? — Та на раз! Бери, не жалко! Ну, шо, я поехал? А ты давай, дуй до речки! — И вот тут два раза просить не пришлось. Он так торопился покинуть машину-ловушку, что забыл про больную спину. И, приземлившись с высокой ступеньки, чуть не задохнулся от боли.

— Шо ж так неосторожно? — заметил неудачный прыжок и Анатолий. Он уже захлопнул, было, дверцу, но тут же высунулся из кабины: «Эээ! Кепку забыл!» — и сбросил вниз каскетку.

— Стой, инженер! А ну, повтори, как посёлок называется?

— Первомайский, Первомайский, — не поднимая головы, едва выговорил тот.

— Ты это… кепарь свой не снимай, а то голова как фара! — выкрикнул напоследок Анатолий и развернул машину.

А он остался стоять на месте, пережидая не столько боль в спине, сколько процедуру опознания и дурацкий разговор с играми в билингвистику. Неужели этот бред кончился? И этот друг Доры, наконец, уехал! Нет, шофёр точно крэйзи… Но ведь узнал его, узнал! Какой, к чёрту, узнал! Просто взял на… как это говорится, взял на понт! А он обалдел: надо же, каждый шофёр в этих степях знает его имя! Да ещё с Высоцким сравнивает…

И сам не зная зачем, беглец побрел к реке. Там, на берегу, в тот ранний час никого не было, и можно посидеть на берегу и подумать. Вода весело бежала вправо, на восток, и от солнца и воды рябило в глазах. А что, если найти лодку и плыть по реке? Нет, это невозможно, всё село будет знать, что какой-то чужой человек искал посудину, да и не видно что-то никаких лодок. Переправляться вплавь? И тут же передёрнуло: нет, вода наверняка холодная! Но если бы не спина, можно было и попробовать… А теперь что же, сидеть у речки и ждать? Чего, погоды? Вертолёта? Судя по расстоянию на карте, Анатолий очень скоро будет в Оловянной. И так же скоро здесь могут появиться ищейки. Вернуться назад? Но на машине они преодолели километров сорок, не меньше…

Так и не решив, что делать дальше, он достал из недр рюкзака пакет, из пакета кефир, из тряпичного узелка выудил те самые постряпушки, которыми все эти дни потчевала Анна Яковлевна. Впрочем, они были вполне съедобны, и в самый раз было подкрепиться. Ведь если что, кормить долго не будут. Вместе с пирожками он всё пережёвывал и пережёвывал странный, с экивоками и намёками, разговор. Может ли Анатолий его сдать? И ответ выходил: запросто!

Но зачем этому другу нужно было подвозить его, давать советы? Человек в ясном уме и твёрдой памяти ни с того ни с сего захотел помочь беглому? А может, он просто поиграл с ним, как с одуревшей от страха мышкой. Просто кошка немного поиграла с мышкой. Для иных, и он даже знает имена, это удовольствие из разряда особо острых — видеть беспомощность человека. Нет, что-то здесь не так по содержанию… Зачем шофёр дал понять, что узнал его? Но ему пришлось это сделать. Вот если бы они вместе выехали из Улятуя, то, не раскрывая карт, он довез до Оловянной, а там… Зачем так сложно? У шофёра есть телефон, он мог бы… Кстати, с кем это он разговаривал? Получал инструкции? Да зачем ему инструкции! Ничего не стоило стукнуть его той же монтировкой, а потом связать. Так почему этого не сделал?

Чёрт возьми, этот шофёр вскрыл его, как консервную банку, и теперь только и остается, что сидеть на этом берегу и тухнуть. Нет, нельзя было идти на поводу у организма, нельзя было оставаться в Улятуе ещё на одну ночь, нельзя было садиться в машину. Спокойно мог бы уйти, не стал бы этот товарищ гоняться за ним по степи и хватать за фалды… Теперь вот мучайся, строй гипотезы: почему? для чего? зачем он шофёру? Да причём тут шофёр! Сам виноват, разумеется, сам, всегда сам. Не надо было выходить к людям, не надо. Он из последних сил добирался до Улятуя, сколько же он будет идти до заправки? Но почему до заправки? Можно пойти совсем в другую сторону. В какую? А мы сейчас определимся. По карте. Кстати, зачем Анатолий её оставил?

— Так, так, так, — совсем как шофёр, водил он пальцем по зелёно-жёлтому с синими пятнами, прожилками, чёрными и красными линиями полю, вглядывался в мелкие обозначения, пытаясь определить, что дальше. И выходило, определяться надо не с маршрутом — с судьбой. Налево, вправо или прямо? Назад Идти никак нельзя… И, странное дело, и глаз, и руку отчего-то всё вело и вело к линии, обозначенной шофёрской рукой. А ведь мог выбрать другую дорогу! Мог от Единения взять вправо и выйти грунтовкой на Караксар, мог вернуться через Зарю к Улятую и по хорошей дороге в тот же день добраться до Балея, а потом идти все дальше и дальше…

Не выбрал, понимал: бегать осталось недолго. Но вот он дышит свежим воздухом, видит текущую воду, это набухающее от жара солнце, эти рыжие ближние, и голубые дальние холмы, и кажется, всё ещё можно поправить. Только надо непременно переправиться на тот берег, а там пусть будет, что будет! И, аккуратно сложив карту, сунул её в боковой карман рюкзака. Карта больше не нужна, мозг сканировал её в цвете и разнообразных подробностях, и теперь стоит только щёлкнуть пальцами, как обозначенный квадрат всплывет перед ним и развернется, как на экране. Всё! Надо искать лодку. Вот только доест и пойдёт на поиски. Но, допивая кефир, услышал позади себя надсадный кашель. И, не оборачиваясь, сразу определил: абориген, в годах, сильно курящий и пьющий.

— Эээ, всё не выпей! Дай опохмелиться, — прохрипел голос. И тут же из-за спины, подволакивая ногу, вышел мужичок с ноготок, с раскосыми глазами на странно белом лице.

— Это кефир… Собственно уже ничего и не осталось. Есть вода, не хотите?

— И ладно, и нехай вода. Я вчера спирта саданул — разбавлю! — согласился мужичок. И взял дрожащими рукам бутылку.

— Скажите, здесь можно переправиться? Мне на ту сторону надо…

— И мне надо. Он вишь, с того берега счас лодчонка отчалит. Не ты, правей, правей гляди… Она зараз пристанет и нас перевезет… А ты кто?

— Да вроде человек! — уже и сам засомневался беглец.

— Ты это… не дразнись! Я, паря, спрашиваю, откель ты тут? — допытывал незнакомца дотошный абориген.

И тот с полным правом ответил: «Из Улятуя!»

— Ааа… — протянул мужичок. — О, вишь, отчалила лодчонка-то!

И действительно, на противоположном берегу взвыл мотор, потом что-то тёмное понеслось снарядом по воде, и скоро уткнулось в песчаный берег. До неё было метров пятьдесят, и беглец, сам удивившись свой резвости, бросился к лодке, волоча за собой рюкзак. А вдруг лодочник высадит пассажиров и понесётся назад, откуда ему знать, что он собрался переправляться.

— Да не спеши, он ждать будет. Тебя одного повезет, чё ли? — кричал ему в спину мужичок. Нет, нет, он должен немедленно переправиться, должен преодолеть этот водный рубеж. Там, за этой жёлто-серой полоской воды, судя по карте, другой административный район, и он, переехав на тот берег, точно оторвётся от проклятого места и, может быть, выйдет из круга. Лодочник, молоденький парнишка, ещё помогал двум грузным женщинам выбираться из лодки, когда он, запыхавшись, крепко ухватился за борт речной посудины.

— Погодьте, вы куда? — остановил его парнишка.

— На тот берег! Надо, спешу, очень надо, — быстро и просительно бормотал беглец. Он что, не хочет плыть назад?

— Так платить надо, — предупредил лодочник.

— Сколько? Сколько? — нетерпеливо спросил он.

— Ну, сколько не жалко, — сел к мотору парнишка. — А голубенькую дадите? — рассматривал он пассажира.

— Голубенькую? Пятьдесят? — догадался тот.

— Ага! А если один хочете, то платите сто рублев.

— Давай, давай, заплачу! — перевалился он через бортик. И не успел он плюхнуться на банку, как парень дёрнул тросик, и лодка, сделав круг, понеслась по воде метеором.

— Эээ! А меня! — бегал по берегу мужичок. «Извини! Ты-то уж как-нибудь доберёшься!»

— Хороший мотор! — прокричал он рулевому.

— Новый! — радостно оскалился парень.

И через пару минут лодка врезалась в берег. Всё! Речка отрезала и Улятуй, и Оловянную, и Красноозёрск. И, вытащив деньги, благодарно протянул одну купюру парню. Тот хотел запротестовать, мол, крупная деньга, но когда пассажир развёл руками: мельче нет, смирился и тут же стал отсчитывать сдачу из мятых десятирублёвок. Считал долго, что-то шепча про себя, и набрал целый ворох бумажек.

— Назад-то, дяденька, когда? Если меня на берегу не будет, то вон, видите дом, антенна самая высокая, самая высокая из всех, видите? Я там буду, — радостно твердил лодочник.

— А как твоё село называется? — Хотелось убедиться: то ли село, что обозначено на карте.

— Боржигантай и называется, — удивился лодочник, как это взрослый не знает названия.

— А ты что же, оставляешь лодку на берегу?

— Не, я тут сижу. А когда надо до дому, мотор снимаю. Если надо, я и ночью перевезу. Во, глядите, дед Сабашкин пилит, — показал парнишка рукой на реку. Там, вдалеке, плыла лодка, в ней кто-то быстро махал вёслами.

— Но вы, дяденька, если что, меня зовите. Я завсегда готовый, потому как не пью. Всегда готовый, хоть ночью, хоть днем. Вона наш дом! Самая высокая антенна! Далеко видно.

— Хорошо, хорошо! Как зовут тебя, Харон?

— Не, я Андрюша, — мальчишка ещё шире расплылся в улыбке, в которой не хватало нескольких молодых зубов. И пришлось внимательней вгляделся в это чистое лицо с безмятежными синими глазами, и стало отчего-то неловко, тягостно, будто использовал ребёнка в корыстных целях. Он уже далеко отошёл далеко от реки, а оттуда всё неслось: я Андрюшаааа…

Бедный парень! Но хоть при деле, за сезон что-то, да зарабатывает. Но получает ли этот мальчик пенсию по инвалидности? Его ведь надо вывозить куда-то на комиссию. И как он будет жить, когда не станет родителей? И притормозил от неожиданной мысли: а что, если бы кто-то из сыновей мог родиться вот таким? Или совсем калекой? И как наяву увидел застиранную простынь, искривленные ноги, налитые болью глаза. Что ж, и с этим пришлось бы жить, жалеть калечное тельце или вот такого Андрюшу. Но смог бы он тогда пойти в тюрьму? А что, здоровых детей бросать на произвол судьбы можно? Слава Богу, с ними всё в порядке. В порядке?! Да откуда он, бросивший семью много лет назад, знает, как они живут, что чувствуют? Чувствуют на самом деле…

Он долго обходил прибрежное село стороной, боясь встретить кого-то, такого же любопытного, как мужичок на том берегу. И вздохнул с облегчением, когда понял, что вышел на дорогу. Хотя радоваться было нечему: на синеватой полоске асфальта не было никакого движения. Пустынна была и степь, ни деревца, ни кустика, даже травы — выжгло солнце. Он шёл и шёл, а вокруг ничего не менялось, и стало казаться, что стоит на месте, так одинаково было всё вокруг. Появись сейчас вертолёт, и что, вниз лицом, как при бомбежке? Какая бомбежка! Хватит одного зажигательного патрона из огнемёта, и напалм превратит его в кучку пепла, и красный вихрь разнесёт его по степи, не останется и следа.

Нет, это безумие — идти по открытому пространству, чистое безумие, твердил он себе. Может, пока не поздно, вернуться назад? Андрюша перевезет его, и он рванет к спасительному хребту и пойдёт за ним! Хребет, он видел на карте, ещё долго тянется на восток. А почему нет? У него теперь кое-какая еда и, главное, вода! Вода! Ему теперь ничего не страшно… Нет, в самом деле, почему нет машин? «Дорога малоходная» — передразнил он Анатолия. Да она, похоже, совсем заброшена! Он что, нарочно предложил такой маршрут?

Но, странное дело, досадуя на шофёра, подозревая его в лицемерии, вероломстве и других смертных грехах, он принял его план и теперь тащится неизвестно куда и зачем… Нет, нет, обвинить в вероломстве Анатолия он не может, он ведь не друг, не товарищ, и уж точно не брат. Но назло шофёрюге он не повернет назад, а будет идти и выйдет из круга, кольца, квадрата. Сам выйдет! И не поедет ни в какой Первомайский, а сразу в Шилку. Там железная дорога, и можно идти по шпалам! С ума сошёл, какие шпалы?

Первую машину он заметил вовремя, и сразу остановился, напряжённо ожидая, когда красный жигулёнок подъедет поближе, но скоро понял: машина набита людьми, а сверху был ещё какой-то груз. И скоро она промелькнула мимо, и долго потом он видел впереди себя красное пятно, и это придавало хоть какую-то осмысленность пейзажу. А то ведь только серое, коричневое, мёртвое. И всё солнце достаётся ему одному, ещё живому. Скоро солнце раскалит землю как сковородку, и она будет поджарить его снизу, но уже сейчас идти невмоготу, и пот льёт градом — придётся снять всё лишнее…

Он и сам не понял, как проворонил грузовик, замечательную бортовую машину, наверное, всё из-за возни с одеждой. И тот насмешливо пронёсся мимо, из кабины даже высунулось любопытствующее лицо. Следующей была легковушка. Он заметил её заранее, но почему-то не стал останавливаться, а шел, беспрестанно оглядываясь: вот сейчас, сейчас машина подъедет поближе, и он поднимет руку… Вот так, оборачиваясь, он и споткнулся на ровном месте и упал. И легковушка, чиркнув колёсами по обочине и подняв рыжее облако пыли, понеслась дальше. Но тут появилась встречная машина, и он вдруг забеспокоился: да ведь его могут издалека рассмотреть, сравнить, опознать. Пришлось отвернуться от дороги и сделать вид, что занят рюкзаком, хотя и сам понимал: это были пустые хлопоты. Кому надо, и развернут, и распрямят, и документы потребуют. Да и без документов опознают, Анатолий ведь опознал.

Нет, нет, особого страха не было. И на страх ведь нужны силы, а где они! К этому времени у него внутри образовалась смесь равнодушия и притерпелости, а страх, как песок, опустился на дно. И потом только изредка с этого дна поднималась какая-то муть, и тогда включалась сигнальная лампочка. Или не включалась. Вот сейчас мигнула тревожно: надо переложить паспорт, на себе нести опасно. Но куда? В сумку? Но кто носит документы в сумке…

А попутных машин всё не было и не было. Да выберется ли он когда-нибудь из этих степей, дойдёт ли сегодня не то что до заправки, а просто до какого-то укрытия? Ночевать в степи — та ещё радость! А тут ещё всё чаще и чаще стала требоваться передышка, и нестерпимо хотелось достать бутылку с водой и припасть к ней, и выпить сразу всю воду. И приходилось всё настойчивей убеждать себя: нельзя, нельзя, нельзя! Вода в его положении — наркотик: стоит только начать пить, и уже не остановиться. Надо держаться из последних сил, это ничего, что он еле передвигает ноги, а рюкзак кажется набитым камнями, да и степь вовсе не степь, а настоящая африканская пустыня. Так, наверное, выглядит зона Сахель, и совсем не удивит, если вдруг из ниоткуда выплывет караван. Караван, караван… люди в белых одеждах с закрытыми лицами… И ему солнце печёт прямо в затылок, надо достать полотенце и прикрыться…

Но когда он уже приготовился сбросить рюкзак, слева на горизонте вдруг взметнулась тёмная завеса. Сначала он не придал этому значения, может, пыль завихрилась, но что-то заставило остановиться, и с напряжением, до рези в глазах всматриваться, что там движется в его сторону. И совсем скоро сквозь пелену он разглядел чёрную точку, и эта точка всё увеличивалась и увеличивалась. Машина? Откуда? Но вот уже видны очертания кабины грузовика, виден поверху кабины какой-то груз, видны наращенные светлыми досками борта. И тогда он кинулся наперерез, и замахал руками, и закричал: «Стойте! Стойте!»

И грузовик, выехав на шоссе, замер: остановил отчаянный крик? Но успеет ли он добежать до машины? Добежит, если не споткнется, если хватит дыхания, если… А вдруг не захотят ждать? Но вот она, кабина, и он встал перед ней, раскинув руки: попробуйте уехать без меня! Там, за стеклом, сидели трое одинаково закопчённых ветром и солнцем хмурых мужиков. Один высунулся и открыл узкий, как прорезь, рот: «Куда надо?» И он не сразу смог выдохнуть: «Перво… Первомайский!» Человек выкинул ему под ноги окурок и разрешил: «Лезай в кузов!»

Он бросился к заднему борту, там досок не было, но высились огромные тюки, перетянутые верёвками. И только успел уцепиться за одну такую, кручёную, как машина дёрнулась, и он, качнувшись назад, чуть не выпал на дорогу. Удержался! И по верёвкам, по тюкам пробрался поближе к кабине и, встав на колени, снял рюкзак и, перевернувшись на спину, блаженно вытянулся на мягких мешках: неужели едет? Едет! Для полного счастья надо напиться воды. Пришлось лечь на живот и долго выуживать бутылку из рюкзака, но пить в этом положении было невозможно. Надо снова опрокинуться на спину и приподнять голову навстречу льющейся из бутылки воде. Так и машина ждала этого момента и тряхнула так, что он, поперхнувшись, чуть не захлебнулся. Ничего, всё нормально, всё просто превосходно! И, подложив под голову рюкзак, он раскинул руки, и ветерок обвевает и потное лицо, и мокрую футболку, и даже резкий запах от тюков не раздражает. Он едет! Едет, чёрт возьми!

И вспомнился старик-карлик из давней программы Набутова, теперь и не вспомнить, как она называлась. Старик, крохотный, с большой головой и красивым голосом, жил в доме престарелых. Этот калечный, обиженный богом человечек притягивал к себе добрым, весёлым нравом, и потому так запомнился. Он что-то там такое сыграл на губной гармошке и, будто извиняясь за своё музицирование, сказал: «Какой бы человек ни был, но и у него бывают минуты радости». Это точно, старик! В какое бы безвыходное положении не попал человек, но должен быть выход. Должен!

Машина ехала и ехала, а он, качаясь, как в люльке, постепенно погружался между тюками, между тюками и в сон, в сон. И заснул так крепко, что и не слышал, как у съезда на дорогу, ведущую к речной переправе близ Усть-Теленгуя, машину остановили. Один из патрульных, большой и неповоротливый, одетый в непонятную форму, но с короткоствольным автоматом, проверил документы у водителя и подозрительно осмотрел остальных. Потом обошёл машину, помял крайние тюки и, вернувшись к кабине, со знанием дела спросил:

— Крепко мешки набили-то. И много в этом годе настригли? С той стороны едете? — показал себе за спину. — А с какой кошары? Там до вас никто не приблудился? Точно, никого не было? Ехай! Да ехайте, разит от вас, черти! Неделю, что ль, не просыхали?

А спавшему в кузове человеку привиделся чудный сон. Он видел тесную комнату в суде и себя, прикованного к руке конвоира. Так обычно они ждали отправки из суда в изолятор. Вот подняли с лавки, но сигнала на выход всё не было и не было. Не все коридоры зачистили? Так он и стоял, держа в скованной руке маленький портфельчик, а в другой сиротский пакет. Там почему-то были бутылки с водой. Обычно в процессе он выпивал всю воду, что брал с собой из камеры. Бывало, они с Антоном целый день ничего не ели, но воду пили обязательно. А сегодня пакет отчего-то тянет руку, и хочется бросить его в урну. Но для этого надо просить стражника подвинуться, без его разрешения он не может сделать и шагу…

Но вот страж наклоняется к нему и тихо говорит: «Пошли! И быстро, быстро! Вы только ничему не удивляйтесь!» Он хочет посмотреть парню в глаза, но тот всё отворачивает лицо, и всё тащит его за собой. И кажется, его конвоирует вовсе не судебный пристав… но кто тогда? Сначала они поднимаются с третьего этажа на четвёртый, потом спускаются вниз к чёрному ходу, на улице их ждет белый автобус с зелёной полосой. Но когда до машины осталось преодолеть две ступеньки, его снова повернули и потащили назад. И снова надо было подниматься на четвёртый, потом спускаться на третий, потом снова наверх и снова вниз. Сколько его будут таскать по лестницам, по пустым коридорам, его почти два последних года водили так, сколько можно? Но вот открылась дверь на улицу, но вместо белого автобуса там стоял чёрный «линкольн». И в машине только шофёр, и никаких конвоиров. И замечательно, он вполне обойдётся и без охраны.

— Ну, что, поехали? — спросил у него человек в чёрной лаковой кепочке и с белым шарфом на шее.

— Да, да, отвезите меня, пожалуйста, домой, — глядя в окно, поторапливал он.

— Домой? Нет, домой пока нельзя. А покатать могу.

— Не надо меня катать! Не хотите везти, так и скажите. Я пешком дойду.

— Пешком нельзя! — клацнуло устройство — это шофёр заблокировал дверь, и теперь ему не выбраться. Зачем он так? И тут машина сходу набрала скорость и как болид понеслась куда-то на бешеной скорости, и сколько он ни пытался, но так и не мог рассмотреть, по каким улицам они едут. Да и не улицы это были — огромные площади, и никакой не город, никакая не Москва, а пустое загородное шоссе. И тут машина вдруг останавливается, шофёр сдёргивает с себя кепку и волосы рассыпаются по плечам: женщина! Зачем женщина? А шофёрша с улыбкой поворачивается к нему, и он видит — это Дора! Только почему у неё не чёрные, а красные волосы?

— Ну, что, в Шилку или в Первомайский? — нетерпеливо спрашивает Дора.

— Здравствуйте… А вы что же… — начал он. «Откуда она знает, что ему надо в Первомайский?» А женщина, положив руки на руль, пристально рассматривает его, рассматривает так, будто видит впервые. Не хочет узнавать? Хорошо, если не хочет, то и он не будет, и пожалуйста.

— У меня деньги есть, я заплачу, — засуетился он.

— Заплатишь, заплатишь… Только рюкзак надо в багажник положить.

— Рюкзак? — Он только сейчас увидел на коленях туристский рюкзак. Откуда он взялся? — Нет, не надо в багажник, я его на руках подержу.

— А что он у тебя такой пахучий? Бензином так и несет!

— Извините, бутылка с керосином для костра опрокинулась…

— Турист, что ли? — всё рассматривала его Дора-неДора.

— Да вот отстал от группы, в селе задержался, переправился через речку, искал стоянку, а лагерь уже снялся, — легко соврал он.

— А откуда сам? Не из Москвы ли?

— Нет, нет! Не из Москвы! Из Новосибирска. — Она что, забыла, он ведь об этом уже говорил.

— Аааа, — протянула Дора и, уставившись на дорогу, тронула машину с места. Ну, слава богу! Он уже думал, что машина так и застрянет в этой глуши…

— А тебе куда в Первомайском? — не унималась женщина.

— Если не трудно, высадите меня где-нибудь в центре… Где-то там, у церкви, — проговорил он и замер: зачем он сказал про церковь, не надо было этого делать.

— Да какая там церковь! — раздался из-за спины знакомый голос: Анна Яковлевна? Тётушка была так похожа на Анну Яковлевну, только помоложе, почти как Дора. Чёрт возьми, она ведь знает, что ему надо ехать на станцию, а не в Первомайский… Сейчас начнёт расспрашивать, почему да зачем…

— А ты чего же это, верующий? — удивилась условная Анна Яковлевна. — И откуда на дороге взялся?

— Мама, он турист, заблудился, ищет свою группу.

— Нет, пускай сам скажет, какой такой турист?

— Вы, как всегда, в своём репертуаре! Что вы всё допрашиваете?

— А ты тоже кого ни попадя садишь… А на дороге люди разные, шарахнет вот такой чем-нибудь по голове, потом допрашивай, не допрашивай, — ворчала женщина за спиной. И он сжался весь: вот сейчас, сейчас кто-то из этих женщин узнает его и тогда… Но Анна Яковлевна на заднем сидении вдруг успокоилась, затихла и, укрывшись зелёной шалью, и больше не проронила ни слова.

— Заснула, — вглядываясь в зеркальце, тихо проговорила женщина за рулём. — Если вам, как туристу, нужен ночлег… могу комнату предложить.

— В самом деле? Это было бы хорошо, — на всякий случай обрадовался он. Вот доедем и там разберёмся, что к чему. Только бы понять: Дора или не Дора… Да мало ли похожих женщин? Внешность, на его вкус, вызывающая, но крепкие загорелые руки, но румянец, но грудь, но запах! Запах был необычным. Пачули? — попробовал определить он, но тут пришлось отвлечься.

Женщина положила крепкую руку ему на колени, и он застыл, не зная, как реагировать. Но когда пальцы с длинными ногтями передвинулась дальше, пришлось прижать эти пальчики своей рукой и выдавить: «Потом!» Нехорошо, они ведь не одни в машине. Женщина усмехнулась и руку убрала: «Потом, так потом!» А он тотчас пожалел, что был так категоричен, по телу что-то там разлилось, в висках заломило…

— Ты в наших местах в первый раз? У нас здесь хорошо, воздух, вода минеральная, малина, смородина. — И для убедительности показала на корзины с красными ягодами на заднем сидении. Корзин было много, они стояли друг на друге и за ними не было видно женщину в зелёной шали. Возить корзины на «линкольне»? А почему нет?

— У меня и дом, чтоб ты знал, большой, места хватит. Хочешь отдохнуть? — щебетала и щебетала Дора-неДора, а он всё кивал головой: да, да. Но когда на подъезде к Первомайскому пост, он увидел людей с автоматами, просить женщину остановить машину было поздно. Только она и сама, сбавив скорость, забеспокоилась:

— Надо же, сколько милиции нагнали. Наверное, ищут кого-то. Ты приготовь, приготовь документ!

— У меня нет паспорта, у коллеги остались, — теребил он лямки рюкзака. — Я ведь рассказывал, лагерь без меня снялся…

— Ну, ты даёшь! — протянула женщина и как-то сразу переменилась в лице. Испугалась? Но ей-то чего бояться? Он так совсем не боится, этим людям с автоматами он всё объяснит, они поймут… Если успеет, если успеет… Но вот человек в камуфляже подал знак рукой в перчатке: стоять! И не успела машина остановиться, как в окно заглянуло лицо в серой маске, в прорези были видны большие карие, будто женские глаза.

— Что случилось? Авария? — заискивающе спросила женщина. — Вот, пожалуйста, пожалуйста! — протянула она документы автоматчику. И тот, согнувшись, внимательно окинул взглядом внутренности машины, задержал взгляд на рюкзаке пассажира. А тот весь покрылся испариной: только бы парень не заметил его страха. И, вжавшись кресло, ожидал той минуты, когда спецназовец подаст знак и машину окружат, и заставят выйти, и, толкая в спину автоматом, поведут к автобусу с синими занавесками…

— А что случилось? Это мама, это муж мой, мы домой едем.

«Что она несёт? — замер он. — Сейчас её мать возьмёт и скажет: „Какой муж, какой муж! Подобрали какого-то неизвестного мужика на дороге…“» Но женщина на заднем сидении ничего такого не сказала, а всё повторяла за дочерью: «Случилось чего? Никогда не останавливали. Мы тут рядом живём…»

— Мама, сидите спокойно… Сейчас милиционер, очень симпатичный милиционер проверит документы, и поедем… У людей такая работа. — Дора-неДора всё говорила и говорила, а его передёргивало от её заискивающей интонации. Нет, она определённо перебарщивает, нужно вести себя совсем не так. А как? Ответа он не знал. Но первым обратил внимание, как кто-то из группы, стоявшей далеко впереди, машет рукой. Заметила и женщина.

— Это не вас зовут? — громко, как глухому, крикнула она автоматчику. Тот, наконец, заметил сигналы сослуживцев и протянул в окно документы: «Трогай!» И побежал на зов, разбрасывая ноги в таких больших ботинках, что они казались валенками. Как замечательно побежал! И ребристая подошва теперь не наступит ему на горло… Не наступит, если машина, наконец, тронется с места и наберет скорость…

— Ой, я прям обмерла! Автомат прям в окно сунул. А если б нажал, порешил бы всех… Нет, ну, прямо в окно, — всё не могла прийти в себя женщина за спиной. Теперь она совершенно не походила на Анну Яковлевну.

— Ой, да не причитайте вы, сколько можно! — сердилась дочь и с таким же недовольным голосом стала выговаривать и ему, пассажиру. — Ну, ты даёшь! Не знаю, как в Новосибирске, но у нас здесь без документов нельзя. Граница же рядом!

— Да, разумеется, но так получилось, — виновато опустил он голову. — А вам спасибо, избавили меня от лишних неприятностей… Пока выяснили бы, кто я такой… — И неожиданно для себя перешёл на доверительный тон. — Ну, ты понимаешь? Спасибо, не знаю, как и благодарить тебя…

И всё бормотал благодарности, пока машина медленно двигалась мимо автобуса с надписью «Беркут», мимо фуры, возле неё суетились с полдюжины гоблинов, мимо «тойоты» с распахнутыми дверцами, рядом с ней сидел человек с окровавленным лицом… И его так же могли бросить на землю… Теперь принято класть задержанных лицом в асфальт и удерживать ногами. Стволы у автоматов короткие — не достать, если только не положить человека на капот машины…

— Говоришь, не знаешь, как отблагодарить? — рассмеялась женщина. — Ты ведь обещал зайти в гости, забыл? Вот тогда и отблагодаришь.

— Да, да, разумеется, — в тот момент он был вполне искренен. Они уже миновали опасную зону, и он готов был благодарить её во всю силу своего организма.

«А вот и Первомайский!» — увидел он тесно стоявшие дома. Городок оказался маленьким, чистеньким, по обе стороны улицы стояли двухэтажные таун-хаусы с черепичными крышами, зелёные газоны, и по газонам носятся дети. Не дай бог, кто-то из них вылетит на дорогу! Если случится авария, то придётся давать показания, а он не может быть свидетелем, никак не может… Но машина благополучно остановилась вблизи торгового центра, велосипедная стоянка там была вся запружена двухколесными машинами. И он обрадовался: домой можно и на велосипеде доехать…

— Ну, вот и приехали! И церковь рядом, — показала женщина куда-то в сторону. А он, выбравшись, обошёл машину и взял её за руку: «Спасибо!»

— Что ты всё заладил: спасибо да спасибо! Ну, зачем тебе в Первомайский? Давай сразу ко мне? Я здесь недалеко живу…

— Извини, но у нас на случай разного рода ситуаций место встречи — церковь. Дождусь товарищей, заберу документы, тогда и в гости можно. — За враньё было неловко, но так ведь и они зачем-то увезли его из Москвы… Нет, женщина не виновата, ей такую команду дали. Но он сейчас с ней распрощается и сам, сам доберётся…

— Ну, хорошо, как управишься, сразу звони. Вот телефон, — протянула женщина бумажку.

«Я позвоню, обязательно позвоню…» — лепетал он, и всё не мог дождаться, когда она, наконец, уедет. И, вздыхая, корил себя: «Ты, братец, неблагодарная скотина!»

Машина уехала, а он развернул бумажку и оторопел: на линованном листочке ровным крупным почерком были записаны номера двух его уголовных дел, прямо как есть — через дефисы! Что за дурацкий розыгрыш? Или это просто совпадение? Может, в этих краях номера телефонов именно такие? Но почему они такие? Надо поскорее разыскать церковь, там ему всё объяснят!

И он бежал по чистому тротуару, мимо причудливо остриженных зелёных шпалер, мимо розовых и жёлтых домов, мимо нарядных людей, блестящих машин, стариков под зонтиками… Вот, кажется, и церковь: жёлтые оштукатуренные стены, коричневые переплёты окон… Но это совсем не та церковь! Ему сказали, она должна быть синяя! Или голубая?.. И кто это так кричит, повернулся он на голос. И увидел, как с противоположной стороны ему машет шляпой какой-то человек.

— Michael, I'm here, here! Come in! Come in!

Он всмотрелся и всё не мог поверил: «Это что, лорд Оуэн?» Синий костюм, розовый галстук, седой мальчишеский чуб — точно Оуэн! Но только он ринулся к нему через дорогу, как рядом загрохотала огромная машина. Под этот грохот он и открыл глаза: кто-то барабанил по правому борту машины.

— Дядя, ты там живой? Кончай ночевать! Приехали!

— А может, он уже спрыгнул! — послышался другой, сиплый, голос.

— Здесь я, здесь! — отозвался ошалевший от сна беглец, с трудом выбираясь из тюков наружу. И, спрыгнув на землю, непонимающе огляделся: куда его привезли? Как он оказался в этой промзоне?

— А мы токо вспомнили: с нами ж мужик едет, — идя на него вразвалку, посмеивался железными зубами бронзовый человек, вытирая коричневую, лаково блестящую лысину ярко-красной тряпкой. — Думали, сам постукаешь, а ты едешь и едешь… Тебе куда надо было, а?

— В посёлок… в Первомайский.

— Ну, так ты на месте, мы токо малость проехали.

— А вы что, едете дальше? Может, и я с вами?

— Так тебе куда надо?

— В Первомайский и надо. Мне заправка нужна.

— Не-не, мы туда не едем, нам в другую сторону.

— А ты чего же это, и на пузырь не кинешь? — спросил другой помоложе, но такой же тёмный, а тут из-за машины показался третий, застёгивающий ширинку серых от пыли штанов. Все трое выжидательно уставились на пассажира, один из них вертел в руках не то ли стамеску, не то отвёртку. Кто они, эти люди с лицами китайских божков? Вокруг, кроме степняков в расстёгнутых рубахах, никого.

— Извините… Сколько я должен? — стал он поспешно рыться в карманах. И куда, чёрт возьми, он засунул деньги.

— Стольник давай, и мы — квиты. — Переминаясь, мужчины терпеливо ждали, не спуская с незнакомца узких глаз. Мятые купюры один из них принял двумя руками и тут же, будто в раздумье, проговорил:

— Добавь ещё, а? А то тут не хватит… Делить-то на троих надо…

— Добавь, добавь, — обступали его с двух сторон остальные. Пришлось отсчитать ещё десять бумажек: хватит?

— Может, и не хватит, но не грабить же тебя. Живи! — хохотнул старший.

— А что у вас в тюках? — спросил он, когда перевозчики шерсти повернулись одинаково квадратными спинами.

— Так шерсть, паря! Настригли же, — задержался один из степняков. — Ты овец-то видел или только шашлыки ел? — И, не слушая ответа, скрылся за грузовиком. И не успел он вскинуть на спину рюкзак, как машина, взревев, затряслась по выбитой дороге.

И, проводив её взглядом, он стал осматриваться. Слева виднелся посёлок, а прямо перед ним высилось огромное серое здание в подтёках гудрона, высокий бетонный забор, из-под железных ворот выбегала заросшая травой узкоколейка, и над рельсами, как пар, струился горячий воздух. А справа, совсем рядом, холм с невысокими деревьями, кажется, хвойными. Почему его высадили здесь, в безлюдном месте, а не в посёлке? Хотели вытрясти деньги? Да он и так бы заплатил вдвойне! И это того стоило! Он не ожидал так быстро оказаться в Первомайском.

Но идти сейчас, в эту минуту, искать заправку не готов, нет, не готов. Он передохнет. Эти сны совсем замучили. Сколько ни понимай, что у подсознания есть своя логика, но его тревожность, его страхи выныривают самым причудливым образом. И если наяву он ещё может держать себя в узде, то над подсознанием не властен. Вот и девушки, косяком пошли. И ведь не отцензурируешь! Но сон кончился, и нужно жить дальше. Хорошо, поблизости нет людей, и можно, не дёргаясь, спокойно всё обдумать. Вот посидит в тенёчке, в соснах, оттуда так тянет запахом разогретой хвои, и подумает.

Он взлетел на пригорок и, ахнув от неожиданности, отпрянул назад. Под ногами будто разверзлась земля и открылась такая глубокая воронка, что захватило дух, и только чудом он не сверзился вниз. Котлован был так огромен, что не мог быть реальным. Пришлось закрыть глаза, может, это только мерещиться и, открыв их снова, он увидит совсем другое: поляну, лес, сопку. Но котлован никуда не исчез, а тащит его к себе будто канатом к самому краю: смотри, смотри!

И осторожно придвинулся и заглянул: что это? Заброшенная горная выработка? Видно, как землю снимали слой за слоем, оставляя полосы — вечные отметины, и они кольцами опоясали внутренности космической ямы. Всё-таки при добыче нефти всё выглядит не так уродливо, земля не выворачивается наизнанку. Котлован был таким глубоким, что он не сразу заметил воду там, внизу. Вода лежала ровным чёрным овалом и казалась застывшим стеклом — ни шевеления, ни всплеска. Вот оно — материальное воплощение инфернальной бездны! И как наяву представилось, как он мог скатиться вниз, нет, не скатиться, а ухнуть в эту чернильную неживую воду, как барахтался бы там, как карабкался по склону, а он осыпался бы и осыпался под его руками… Нет, из этой адской пропасти он бы не смог выбраться!

И пришлось, превозмогая тошноту, отступить от края и без сил опуститься на землю. Спёкшаяся от зноя земля была хоть какой-то опорой. И тогда он лёг на спину, хотелось убедиться: ещё держит? Жизнь, нормальная человеческая жизнь была недосягаема, но рядом вполне доступная пропасть. Всего в двух шагах! Собственно, ему наглядным образом явлено: дно близко! Да что там, он уже на дне! Неизбежное обвинение в убийстве двух конвоиров, дурацкий побег…

Так, может, и в самом деле, кинуться вниз, не снимая рюкзака? Вода тут же сомкнётся, поглотит его без следа, будто никогда и не было. И это решило бы многие проблемы, и освободило бы всех: одних он замучил самим фактом своего существования, других заботами о себе. Он сам себя измучил. Тем, что не может жить под стражей, жить бесполезно, без надежды. Не может! Не хочет! Кончились злость, гнев, упрямство, иссякла воля к жизни, и нет больше уверенности, что когда-нибудь он вернется из тюрьмы, когда-нибудь сможет начать жизнь заново. Никогда не вернется, не вернется нормальным человеком! Ведь уже приходили мысли: а если бы он покаялся? Всё его сознание вопит: нет, нет, никогда! Но ведь позволил себе прокатать саму мысль о сдаче на милость! А это верный признак начала конца…

И есть простой способ покончить разом со всем этим. И с бессмысленностью жизни в клетке, и с жалкими потугами выбраться из этой последней передряги. А так камнем с горы — и проблема решена окончательно и бесповоротно. И семье станет легче. Разумеется, легче. Они устали бояться, каждый день ожидая известий: ранен, убит, очередное обвинение… Новый срок мать с отцом точно не переживут. Они устали, как устают родственники тяжелобольного, и когда безнадёжно больной человек умирает, близкие облегченно вздыхают. Они в ужасе от собственного эгоистического чувства, но ведь смерть — действительно избавление. Когда умерла бабушка, пришёл врач и уже на пороге спросил: «Что, отмучились?» И все поняли: он имел в виду и саму бабушку, и её детей, и её внуков…

Вот и он мучает всех многие годы! А так встал на край, качнулся, и через несколько секунд он в месте вечного упокоения. Быстро, гигиенично, не очень больно. Нет, на гигиеничность не рассчитывай — жара, будь она проклята! Всплывет кверху брюхом, и вылавливать его будут багром, а потом с отвращением засунут смердящие останки в мешок и закопают как неизвестного под каким-нибудь номером… Так не хочется? Нет, Не хочется! И потом у него есть долги. Да, долги! Кто обещал правителю встречу, забыл? И правитель там ждет, не дождется, все глаза проглядел, вот и команду прислал. А он собрался в воду, как в кусты! Признайся, ведь ты — слабак, разве нет? Я признаю всё, что угодно, если немедленно не напьюсь… Всё время хочется пить! А ещё надо идти! Нет, нет, он ещё не решил, пойдёт ли к заправке, а может сразу к ближайшему городку, и там ночью попытается сесть на поезд. Попытается сам. Он немного полежит, совсем немного, и додумает. Додумать не дали.

Занятый своими мыслями, он не сразу обратил внимание на шорохи, а услышав, вяло подумал, наверное, воображение разыгралось. Но вот кто-то тяжело задышал рядом. Собака? Открыв глаза, он на мгновение опешил: над ним склонились несколько голов и, не успев испугаться, понял — подростки. Он видел их худые, скуластые, загорелые лица, бритые головы, обнажённые по пояс торсы. И, переводя взгляд, рассматривая одного, другого, третьего, четвёртого, почувствовал исходящую от юных существ опасность. Угроза была в жёстких лицах, решительных позах, в сжатых кулаках, в затянувшемся молчании, в бессмысленных, как у слепых, глазах…

Он попытался подняться, но один из мальчишек, высокий и почему-то с верёвкой на шее, босой ногой лениво опрокинул его на землю. Вожак? Другой, в красных шортах, выхватил рюкзак и, оттащив в сторону, стал раздёргивать верёвку. Узел у него распустился в одну секунду и, вытащив пакет, парень бросил его, младшим собратьям, а сам потрошил сумку дальше. А младшие, усевшись на корточки и, как кузнечики, выставив коленки, стали быстро поглощать улятувские припасы. Один из мальчишек, припав к бутылке, выпил её в два глотка, другой в нетерпении стал, разрывать обёртку шоколадного батончика. «Почему они молчат? Немые?» И будто в ответ беглец услышал истеричный окрик старшего, что удерживал его ногой на земле:

— Шоколад не трогать! Я сказал: харэ! На вечер! — приказал мальчишкам, и обернулся к парню, что возился с сумкой, тот как раз натягивал добытую футболку.

— Чифиряй, керя! Кончай ты, еванрот, с этим барахлом! В карманах, в карманах пошарь! — И парень послушно начал расстёгивать карманы и вытащил сначала телефон, а, потянув за проводок и зарядное устройство.

— О, сотик! — радостно взвизгнул самый маленький из парней. И все разом обступили потрошителя.

Но только беглец приподнялся, рассчитывая перекатиться вбок и вскочить на ноги, как тут же получил удар ногой. И, когда, переждав боль, открыл глаза, старший, окружённый товарищами, с интересом крутил в руках аппарат. Пацаны тихо переговаривались, цокали языками, один сыпал крошками и что-то быстро-быстро говорил набитым ртом. А он снизу разглядывал/оценивал старшего: спущенные серые шорты с набитыми карманами, большой, совсем не детский живот, выступающие рёбра, длинные руки… Но вот парень поворачивается, за ним и остальные уставились, рассматривая его, распластанного на земле. И лица стали одинаковыми, всё решившими. «Сейчас начнут искать деньги!» — понял он.

Вот и вожак, убрав ногу с его груди, стал делать какие-то знаки остальным. Времени на раздумья не было, совсем не было. И, застонав и обхватив себя руками, будто от сильной боли, беглец подтянул колени и, резко выбросив вперед ноги, вскочил с места. Одной рукой схватил полупустую сумку, другой вырвав телефон — оставлять нельзя! — и бросился по склону к дороге. Вслед ему заулюлюкали, затопали ногами, кто-то кинулся вслед, но скоро отстал. Перескочив через узкоколейку, он понёсся мимо бесконечного бетонного забора. И подгонял себя, задыхающегося: быстрей! быстрей! быстрей!

Казалось, он бежал бы так до самой Москвы, но дыхания хватило метров на триста, а потом в голове застучали молоточки, ноги налились чугуном и перед глазами всё поплыло… Только нельзя вот так сразу останавливаться! И, уменьшив темп, он перешёл на шаг, не успевая глотать воздух. Он и сам от себя не ожидал такого спурта: сроду так не бегал, и выложился по полной программе. Но если бы подростки догнали, не смог бы сопротивляться. И вряд ли мальчики ограничились бы банальным грабежом. А вдруг захотели бы потренироваться, и он вполне мог стать боксёрской грушей. Стоп! Не накручивай! Он ведь оторвался, убежал, ушел.

И оглянулся: позади — никого, будто не было ни котлована, ни юных грабителей, и мальчики в глазах — только мираж. Но кто тогда выпотрошил сумку, отнял рюкзак? И вытащил это, рассматривал он зажатый в руке телефон. Какое к чёрту видение! Телефон надо было выбросить в котлован! Именно телефон и мог бы навести на его след. Взрослые обязательно бы заинтересовались, откуда у подростков такой аппарат. И уже было бы делом техники, совсем простой техники допроса выяснить, откуда… Да и сам телефон сказал бы, чей он. Всё, всё, проехали!

Остается только надеяться, он не покалечил мальчишку. Но тот ведь даже не вскрикнул! Так, может, от сильной боли и не смог закричать? Нет, нет, он не мог сильно ударить. Всё равно как-то гадко, даже тогда, когда спасаешься… Ах, вот оно что! Мы, оказывается, ещё жить хотим? Забавно! Такой диапазон в течение получаса: от желания покончить со всем одним махом на дне пропасти до мгновенного превращения в Абебе Бекилу. Так, может, желание ещё немного подышать этим раскалённым воздухом — это и есть основной инстинкт, а не то, что обычно под ним подразумевают? Не он ли заставил его бежать от мёртвых Чугреева и Фомина, от малолетних бандитов, от… Бежать от Анатолия? Здесь не всё так однозначно. Он, собственно, следует плану этого странного человека, но стоит ли продолжать? Нет, ещё ничего не решено, он просто пойдёт в посёлок, надо ведь купить и провизию, и обязательно воду…

И, вскинув на плечо сумку, медленно побрёл к посёлку. И скоро нагнал живописную группу: двух разноцветных коров и седого дядечку в голубой рубашке на велосипеде. Старичок, подгонявший бурёнок хворостинкой, весело разговаривал сам с собой и совсем не замечал, как у одной из коров, рыжей с белыми пятнами, из сосков струилось молоко. А другая исторгала из себя тёмно-зелёные лепешки. И всё вместе это замечательно пахло, пахло живым и свежим…

— Смотрите, молоко течёт! — не утерпел и выкрикнул он.

— А что делать, паря? — тут же приостановил старик велосипед. — Барокчанка, она, токо-токо первого теленка принесла, вот молоко и прет. И, ты скажи, доить не дается, курва! Вот гоню до дому, там телок, может, дасть ему сиськи-то подёргать. А ты откудова тут? — скосил дед любопытный глаз.

— Скажите, где здесь есть поблизости заправка? — поспешил он задать свой вопрос. И когда старик замешкался, стал объяснять: — Ну, где автомобили заправляют бензином…

— Машины, чё ли? Как не быть? Есть…

— Далеко?

— Как сказать? Я б туда доехал споро, а ты ногами как перебираешь? Ежели… — принялся было рассуждать старик, почёсывая белую щетину, и пришлось нетерпеливо перебить.

— И как туда дойти?

— Так через посёлок, паря! Пройдёшь посёлок, а там будет тебе дорога, а за дорогой и твоя заправка… Иди прямо, потом наискось…

Слушать дальше не имело смысла. И, пробормотав «спасибо, спасибо», он невежливо повернулся спиной к старику и бросился к ближним домам. Ничего не поделаешь, но идти придётся через посёлок, обходить долго.

Посёлок, крест-накрест поделённый дорогами, был так себе, ничего примечательного. И, само собой, никаких таун-хаусов, газонов, супермаркетов! Но, переходя с улицы на улицу, скользя мимо одинаковых домов, он удивился: где видел нечто похожее совсем недавно? И эти пыльные улицы, и эти двухэтажные дома, и эти магазины… Ну да, станция Оловянная! Во сне она была именно такой. Правда, там, у домов не было таких симпатичных балкончиков, отвлекал он себя архитектурными особенностями здешних селений. Не хотелось углубляться в мысли о заправке, о шофёре, о поезде… Но мысли сами, без спроса, накатывали одна за другой. Нет, нет, он ничего ещё не решил, он просто посмотрит, что за заправка, оценит риски и тогда… Что тогда! Машина — это действительно шанс! Пусть только Дорин друг довезет до железной дороги, только до станции, а потом… Потом он уловил испуганный взгляд девочки-подростка и понял, что разговаривает сам с собой. Чёрт, снова потерял осторожность! Нет, идти дворами было ошибкой, здесь как раз и сосредоточена жизнь: тетушки у подъездов, дети на велосипедах, несколько сосредоточенных мужчин у машины, ремонтируют, что ли? Все они за версту видят пришлого человека, вот и провожают взглядами: кто такой, откуда?

Но как ни хотелось прибавить шаг, надо удержаться. Осталось немного, за ближними домами уже нет ничего, только степь, всё та же степь. И когда они кончились, он сразу увидел сооружение, чётко выделявшееся своей отдельностью в пространстве — бензозаправка. И, прислонясь к теплой стене дома, долго всматривался, пытаясь найти признаки опасности на подступах к месту встречи. Только что можно разглядеть на таком расстоянии? Но вот слева, за широкой полосой асфальта, стояла рощица, и заросли её заканчивались как раз напротив заправки. Надо же, все условия, только иди!

И, оторвавшись от стены, он, не оглядываясь, быстро пересёк шоссейку и вступил под сень зелёных насаждений. Но, продравшись сквозь кусты, остолбенел: зелень скрывала свалку, тотальную и беспощадную. Среди хилых, ободранных деревьев и кустов чего только не было: ломаная мебель, мятые пластиковые бутылки, разорванные пакеты с гниющими отбросами, рваные покрышки… И пахло так отвратно, так безнадёжно, будто у разверстой могилы. Не хватало только наткнуться на труп! Труп не труп, но вполне живой человек в пальто с меховым воротником был рядом. Не старый ещё, с отвисшей нижней губой, он деловито разгребал мусор длинной палкой в двух метрах от него. Пришлось, шарахаясь и чертыхаясь, пробираться через рукотворные завалы, хорошо, вовремя вспомнилось: здесь и надо похоронить айфон, толку от него никакого, а лихих людей соблазняет. И такое место скоро обнаружилось — приличная такая ямка, а если ещё присыпать землей и веткой обрушить мусор… Но дальше, не утерпев, он пошёл краем леска, то обнаруживаясь, то скрываясь за полуголыми ветками, авось те, кто проносится мимо на машинах, примут за завсегдатая свалки.

Но лес скоро кончился, и сквозь редкую листву можно было наблюдать, что за место выбрал шофёр для встречи — ничего особенного, самая обычная заправка. Была ли она когда-то заправкой его компании? Возможно. Насколько он помнил, в Забайкалье они открыли таких больше двадцати, в проекте были ещё пять. Да какое это теперь имеет значение! Не отвлекайся! И смотри, смотри! А там и смотреть было нечего. Позади бетонного строеньица с большим козырьком стояли две старые иномарки, скорее всего, самих заправщиков, несколько машин прижались к автоматам и стоят, пьют бензин. Но самосвала Анатолия не было. Не было! Может, мешает фургон? Да причём здесь фургон! Оранжевую махину ничего бы не смогло скрыть. Ну вот, так и знал! Друг Доры — обыкновенный пустобрёх, и ничего больше. Но он-то, он-то, как легко повелся! И потерял столько времени! Но хуже другое — этот разговорчивый шоферюга знает, где он может находиться, а плюс-минус несколько километров роли не играют.

И что теперь? Слушай, а может, Анатолий просто не дождался? Он сам тоже хорош, нет, чтобы сразу идти сюда, к заправке, чего он выжидал? Теперь самому придётся добираться в этот городок… как его, Шилка? Вот-вот, в Шилку. Надо достать карту, определиться. Вспомнил! Какая карта, она осталась в рюкзаке, а рюкзак у мальчишек. С досады захотелось отшвырнуть и сумку, но она-то в чём виновата. И, прижав к груди поклажу, чтоб не мешала выбираться из кустов, он в последний раз посмотрел на заправку, так, на всякий случай.

Фургон и грузовик уже отъехали, теперь у автоматов другие машины, но что там между ними виднеется, что-то яркое. Нет, не может быть! И ещё не веря себе, он сдвинулся на метр влево, потом ещё, ещё… И увидел и самосвал, и шофёра. Дверца кабины была открыта, и Анатолий там сидел, свесив наружу длинные ноги. И сам собой вырвался вздох облегчения… И ничего не облегчения, просто глубоко вздохнулось и только! Да и чему, собственно, радоваться? Ну, приехал шофёр, как обещал, ну, ждет и что? А в кузове можно спрятать целый взвод автоматчиков. Да какие автоматчики, там доски, видишь, доски и никаких данайцев. Не спеши! Не спеши! — пытался он определить какие-то признаки опасности в поведении шофёра, но тот, опустив голову, читал газету, время от времени встряхивая листы, вот посмотрел на часы, почесал переносицу. Нервничает? Но кто и нервничает, так это он сам.

Нет, он уже не думал о засаде — так можно и с ума сойти, хотелось только понять мотивацию постороннего. Отчего это вдруг совершенно незнакомый человек захотел помочь? Проникся сочувствием? В это не верилось, и не потому, что не хотелось обмануться, априори был уверен: сочувствовать могут только те, кто знает причины многолетнего преследования. А таких единицы. И потом, сочувствие — это одно, а деятельная помощь — совсем другое…

Но, может, дело в другом? Сам человеческий тип, что являл собой друг Доры, был чужд и неприятен, и идти на контакт, да ещё в такой ситуации, решительно не хотелось. Особенно неприятен был панибратский тон. Этот друг без всяких церемоний сократил расстояние, что бывает между абсолютно чужими людьми. Ну да, прищемил твой гонор! Ты тоже хорош! Всё ещё тешишь себя иллюзией избранности. Этот парень — шофёр как шофёр, что ты от него хочешь? Понять хочется, понять! А что, если это такой изощрённый способ манипулирования? И вся эта распахнутость и открытость — только маска? В самом деле, прикинуться своим парнем, наобещать с три короба… И ведь подействовало, подействовало! Он и речку переплыл, и до Первомайского доехал, и к заправке вышел. Теперь бы только до станции доехать, а дальше он сам, сам… Доберётся до другой территории, это ведь недалеко, а там всё и закончится. И что ему тогда шофёр! Он и сам не собирается долго прятаться…

Всё это и многое другое говорил он себе, не решаясь выйти из укрытия. Уже и резоны кончились, а он всё наблюдал: вот шофёр кинул на приборную доску газету и взял что-то в руки — телефон? — и, размашисто жестикулируя, минут пять беззвучно шевелил губами. Потом, не отрываясь от разговора, спрыгнул на землю, пошёл вдоль машины и, с раздражением постучав ногой по задним колёсам, скрылся из вида.

Именно это и заставило покинуть укрытие. Только выйдя на открытое пространство, он задеревеневшей спиной ждал опасностей со всех сторон, ждал, что внезапно раздастся команда, и к нему ринутся со всех сторон люди, и надсадный голос выкрикнет: «Руки вверх! Вы окружены…» Никто не выкрикнул. Только рядом вдруг затормозила чёрная большая машина, и в открытое окно кто-то красным лицом выкрикнул: «Эй ты, ебандей, очки протри!»

Это почему-то рассмешило и он, отпрянув от лакового внедорожника, десяток метров, что оставались до самосвала, пробежал весёлой рысцой. И замер у кабины, услышав, как шофёр по ту сторону машины с кем-то отрывисто ругается по телефону. Он не мог разобрать отдельных слов, но скоро понял: разговор был не о нем, совсем не о нем. Через минуту Анатолий вышел из-за машины и, увидев его, как-то безразлично бросил: «Ну, наконец-то!» А потом устало добавил: «Давай в машину».

И хмурое настроение шофера как-то сразу успокоило и, забравшись в душную кабину, он стал извиняться: «Недавно только добрался. Машин совсем не было…» Но шофёр, будто не слыша, сосредоточено тыкал пальцем в кнопки телефона: «При-вет!.. Всё как договаривались?.. С моей стороны никакой задержки…» Потом Анатолий набрал другой номер, а он потянул с приборной доски газету. Только разворачивать её не понадобилось, газета была сложена первой полосой наружу — выпуск за 12 августа. Каким спокойным был тот день, и ничто тогда не предвещало такой перемены, а теперь вот сиди и слушай, как друг Доры треплется по телефону, и что будет не дальше, а через минуту, не стоит и загадывать.

Анатолий всё говорил и говорил, и он в нетерпении вертел головой, пока взгляд не уперся в маленькую фотографию; С солнцезащитного козырька на него в упор смотрел Ельцин. Дед был в аляске и в красном берете, или как там этот цвет называется, и берет был ему к лицу. Впрочем Деду шло всё: и кепка, и шляпа, и берет. В цилиндре он выглядел бы Черчиллем, вот только Черчиллем так и не стал. А жаль… Но утром этого снимка, кажется, не было. Он что, специально повесил? Зачем специально, просто откинул козырёк, там рядом и другая картинка с полуголой девушкой… Но и фотография Деда ни о чём не говорит, как, собственно, и вчерашнее шофёрское ёрничанье по поводу правителя. Есть люди, что всегда против, уже хорошо, что протестует не Сталиным. И не стоит заморачиваться на сей счёт. Но когда шофёр отключил телефон, с языка само соскочило: «А ваш напарник не возражает?» — показал он на седого десантника. И Анатолий, повернув ключ в замке зажигания, раздраженно процедил:

— Какой напарник? Моя машина, кого хочу, того и вешаю. Могу и тебя повесить.

— Спасибо. Меня не стоит! — И было совершенно не понятно, чем так недоволен Дорин друг, только ли его задержкой? Но теперь поздно разбираться в нюансах шофёрской психики, раз сам сел в машину, выходит, полностью доверился. А он доверился?

— Теперь так! Зараз прямиком едем до Шилки, — зарокотал над ухом баритон. — Это недалеко, сорок пять кэмэ. Если б я знал, шо ты задержишься, давно б туда сгонял, пиловочник надо сбросить. А то на склад можем и не успеть…

— Извините, задержался… так получилось.

— Проехали! Ну, так от, сбрасываем груз и до поезда свободны, как орлы в полёте! А шо касаемо поезда, то ждать прибытия будем аккуратненько. Зараз патрулей, как собак нерезаных!

Так вот отчего шофёр так озабочен! Теперь понял, во что ввязался? Наверное, и сам не рад, что предложил помощь. Но тогда зачем ждал, почему не уехал?

— Вы знаете, машину, на которой я добирался сюда, останавливал военный патруль, — и, неожиданно для самого себя, беглец пересказал сюжетный поворот недавнего сна. На минуту даже показалось, что всё это было на самом деле…

— Та ты шо! А як же документы?

— Обошлось. Женщина, она была за рулем, сказала, что я её муж и… И документы не спросили, — это уже выговаривалось с трудом. Господи, что он несет? Зачем? Он что, сам не понимает, где сон, где явь? Или таким нехитрым способом успокаивал? Кого — себя, шофёра? Вот, мол, останавливал патруль — и ничего, всё нормально, никто не узнал.

— Не спросили — и хорошо. Ну, шо, поехали! — как-то совсем буднично проговорил шофёр и вывернул машину на дорогу. Скоро они уже были на восточной окраине посёлка: вот и замерший бетонный корпус и сосновые посадки, а за ними марсианский котлован… И здесь Анатолий, не то попросил, не то приказал:

— А давай на койку от греха подальше! Давай, давай, залазь!

Беглец оглянулся: позади него колыхалась тёмно-красная занавеска, и, развернувшись, он бросил на спальное место, прикрытое потёртым ковриком, сумку, потом рывком забрался и сам. Там, в пыльном красном полумраке был тесно и тревожно, и толком не понять, зачем шофёр затолкал его в этот отсек. Что, впереди патруль? Но разве он не понимает, что эти детские игры в прятки не помогут? Вот будет знать, как, не подумав, ввязываться в чужие дела! Но куда едет машина, отсюда он не может ничего контролировать, — всё больше и больше злился беглец.

Но скоро почувствовал, как машина стала замедлять ход, и свистящий шепот приказал: «Лежи там, и носа не показывай!» И вот уже в кабине зашуршала бумага, клацнула и открылась дверца, и чей-то прокуренный голос стал задавать вопросы: «Откуда едешь? Документы на груз!» Анатолий отвечал спокойно, и только за занавеской можно было уловить некую дрожь в его голосе:

— А кого ищете, мужики? Меня уже несколько раз останавливали?.. Подвозил кого?.. Прапорщика подвозил. А что случилось?.. Вояку где высадил?.. Так в посёлке и сошёл… На какой улице?.. А хрен её знает… Больше по дороге никто не попадался?.. А кто надо?.. Мужик такой лет сорока пяти, стриженный, в очках… Не, такого не видел. От самого Могойтуя таких не было. А шо он такого сделал?.. Ничего особенного, бабу грохнул… Так может, и правильно?.. Может, только делать так не рекомендую, ни одна сучка не стоит шконки и баланды… Всё, свободен!

И снова стукнула дверца, и мотор, набрав обороты, сдвинул машину с места, и она поехала. Поехала! Беглец перевёл дух и, не выдержав, отодвинул занавеску. Услышав за спиной шорох, шофёр обернулся и махнул рукой: давай, слазь!

— Ты видел, как они ищут? В машину и не заглянули! А ты боялся! — И беглец, не удержавшись, передразнил: «Это кто ещё боя вся!»

Но шофёр насмешки не заметил и продолжал успокаивать. — Дальше, я думаю, постов не должно быть, они теперь будут кучковаться токо на вокзале. А там и без нас народу богато, есть кого проверять. — «Обрадовал!» — досадовал беглец. А шофёр вдруг попросил:

— Ты это… достань сигареты из бардачка. И прикури, а то у меня шо-то руки трэмтять… Дрожат, понимаешь? — И поднял вверх правую руку, его длинные пальцы и впрямь подрагивали. — А если честно, то я сам трошки пэрэтрухав! Сердце упало как отвёртка в яму!

«Вот, так уже лучше, а то одним махом семерых побивахом!» — усмехнулся беглец, нехотя доставая сигарету из пачки. Он почему-то ещё там, за занавеской, был уверен, что и на этот раз его не обнаружат, и патруль снова пройдёт мимо. Зря, что ли, ему сегодня такой сон приснился?

— Ну, шо раздумываешь? Давай, давай, прикуривай, я не брезгливый…

— Спасибо за доверие! — хмыкнул беглец. И осторожно сухими губами прижал сигарету и щёлкнул зажигалкой. Сигарета прикурилась на вдох-выдох, но затянулся ею уже сам шофёр и, пыхнув раз, другой, скосил глаз на пассажира: «А сам? Шо, правда, некурящий?» — «Что-то не хочется» — пробормотал тот.

Курить-то как раз хотелось. Он бросил курить за несколько лет до катастрофы, и распечатался после ареста Антона. И сам удивился тогда, что потребовалось и крепко выпить, и перекурить этот арест. Он пришёл в дом к жене Антона, хотел поддержать, но и сам был в таком состоянии, что было непонятно, кто кому сочувствовал. Вот и попросил налить чего покрепче, налили виски, нашлись в доме и сигареты… В тюрьме курить бросил, теперь вот на вольном воздухе снова потянуло. Какой вольный воздух? Нет, он совсем страх потерял! Сон ему, видите ли, приснился! Оказывается, передвигаться на машине ещё опасней, хорошо, шофёр вовремя сообразил. Но если машину остановят ещё раз, успеет ли он спрятаться за занавеску? И поможет ли занавеска?

— Так ты, значит, ещё и бабу прикончил? — ни с того ни с сего расхохотался вдруг Анатолий. Надо же, как может взбодрить чужое несчастье!

А весёлый шофёр, перекатывая сигарету во рту, лихачил напоказ, расшвыривая оранжевой махиной по сторонам дороги мелкие механизмы. И скоро, выкинув окурок, стал, скаля зубы, сыпать анекдотами. Он слушал вполуха: анекдоты были совершенно несмешными. Его занимала одна мысль: что там написано в ориентировках, интересно, по каким приметам велено искать беглого заключённого? Ну, эти мысли долгие…

Меж тем дорога пересекла мост через реку, слева остался какой-то станционный посёлок и, оторвавшись от железной дороги и сделав полукруг, снова пошла на восток. И когда показался городские дома, он понял: Шилка! Вот и приехали… Приехали?