Как заявляют представители компетентных органов, пока нет окончательных данных о том, что труп неизвестного, найденный на животноводческой ферме с. Вельяминово, это останки российского Рокфеллера.

Окончательные выводы можно сделать только после проведения генетической экспертизы. Для этого надо взять биологический материал у его родственников. И только после проведения экспертизы можно с уверенностью утверждать, что сгоревший труп — это и есть знаменитый беглый каторжник.

За последнее время становится всё больше и больше случаев противоправных действий сотрудников милиции. Так, жители с. Южного пострадали в ходе так называемого однодневного «карательного рейда» сотрудников Забайкальского РОВД по степям двух соседних районов — Борзинского и Забайкальского. Милиционеры безнаказанно хватали первых попавшихся под руку людей и заставляли их сознаваться в кражах домашнего скота. В случае отказа, по словам пострадавших, их не только избивали, но и подвергали в отделении милиции сексуальному насилию. Насилию известным способом — милицейскими дубинками.

На днях в суд направлено дело по факту торговли наркотиками среди осуждённых в одной из забайкальских колоний. Напомним, что в июле этого года сотрудниками отдела собственной безопасности УФСКН по Забайкальскому краю был задержан младший инспектор группы надзора отдела безопасности ИК-7. В ходе личного досмотра у него обнаружены и изъяты свертки с гашишным маслом. Расследование по делу установило, что младший инспектор на протяжении длительного периода времени поддерживал внеслужебные отношения с осуждёнными. Являясь должностным лицом, призванным к обеспечению правил внутреннего распорядка исправительного учреждения, инспектор хранил у себя дома наркотические средства и активно торговал ими. Дело будет рассматриваться судом в особом порядке в связи с полным признанием инспектором своей вины и раскаянием.

Отчаявшиеся жители Амурской области угрожают перекрыть Транссиб. Несколько дней назад Амурский областной суд вынес решение закрыть Дактуйскую среднюю школу, расположенную в Магдагачинском районе. Барак постройки 1937 года признан аварийным и угрожающим жизни и здоровью людей. Амурские чиновники в течение десяти лет отвечали пустыми отписками на многочисленные жалобы жителей посёлка. Стоит отметить, что в двух километрах от школы находится крупнейший на Дальнем Востоке золотодобывающий рудник «Покровский», дающий многомиллионные налоговые отчисления в бюджет.

По информации агентства Ассошиэйтед Пресс, родственники читинского узника вновь обратились с письмом к главе государства. В письме они высказывают сомнения в том, что их сын мог бежать из колонии. Родители миллиардера заявили, что, скорее всего, с ним расправились и скрывают это и от родственников, и от адвокатов.

В своём обращении они настаивают на проведении независимого расследования с привлечением международных экспертов. С аналогичным призывом к главе государства выступили и ряд правозащитных организаций.

Сибинфо: Новости и происшествия. 24 августа.

Открыв утром глаза, беглец удивился, почему вокруг всё было жёлто-красным. И голова болела так немилосердно, что тиканье часов где-то рядом било молоточками по черепу. Что это с ним? И почему так жарко, у него что, температура? Это, наверное, из-за красного ковра на стене, оранжевого покрывала, жёлтого света через занавески. А Толя где? Он должен всё объяснить. Ну да, уже не можешь обойтись без вертолётчика, нянька нужна. Но встать-то он должен сам, только встать не получилось. С трудом приподнявшись на локте, он тут же рухнул навзничь. Откуда такое состояние?

И сознание тут же услужливо предложило картинку: жёлтая миска, в миске теплая водка с размокшим хлебом… А дальше — ничего, будто обрезало. Он что, так и спал в спортивных брюках, где джинсы? Джинсы висели неподалёку на стуле, он протянул руку и чуть не сверзился на пол: голова, тяжёлая как котёл, полный воды, потянула вниз. Пришлось снова откинуться на подушку и переждать приступ слабости. Господи, отчего так плохо? И, будто в ответ, услышал над собой бодрый голос:

— Ну як воно? Шо, Колюня, поганенько? — И пришлось открыть глаза. Над ним нависло оранжевое Толино лицо. — Давай коньячку, а? — скалил зубы Толя, со вчерашнего дня ставший майором. Блестели насмешливые глаза, блестела, колыхаясь, цепочка на шее. — Трошки, грамульку, сразу лэгшэ будэ!

— Ммм… Ты… с ума сошел!.. Мы что… вчера… надрались?

— Надрались, надрались. Ты знаешь, скоко натикало? Уже без пяти двенадцать. Вставай! Экипаж дожидается! Пароход белый, беленький, чёрный дым над трубой! «Заря» в рейс идет!

— Точно? — не верилось беглецу да и сил радоваться не было. Какое, чёрт возьми, сегодня число? — Давай… включим телевизор… там… скоро новости…

— Ну, никак я тебя от этой отравы не отучу. Какие новости! Надо в норму прийти, подхарчиться, до Сретенска добраться и быть в первых рядах на посадку… Задача понятна? Вставай! — потянул Толя за руку.

И когда он, покачиваясь, встал на ноги, подтолкнул его к проему за занавеской, потом ещё к одной двери и через веранду вывел на крыльцо. Он даже самостоятельно сделал несколько шагов, но когда раз-другой ткнулся в майорскую спину, тот, обняв за плечи, повёл рядом с собой. Повёл в баню, где была теплая вода, чистые носки, и ещё пахло распаренными берёзовыми вениками. Он кое-как вымылся и даже смог поелозить по щекам бритвой, а потом попросил поправить затылок. У майора был стриженный, аккуратный, как по ниточке, захотелось такого же. А Толя вдруг загорелся и вовсе подстричь компаньона.

— Ножницами, что ли? — закапризничал тот.

— Какой ножницами? Ты в руках шо держишь? Аккумуляторный «Филипс»! Так у этого Фили и насадочка есть. Я токо сниму по бокам, а на темечке оставлю, будешь с чубчиком, уже можно перья и на пробор зачёсывать. Эх, не сообразили раньше, надо тебе было и бачки оставить!

— Ну да, мне… для полного счастья… только ба… бакенбард и не хватает, — бурчал подопечный, но голову подставил: пусть стрижёт. Оказывается, вертолетчик ещё и парикмахер! И, закрыв глаза, послушно наклонял голову то в одну, то в другую сторону, с трудом пережидая окончание процедуры. А когда благодетель поднёс зеркало, только и смог рассмотреть, что солдатский ёжик на своей башке. Фельдфебель!

— Вот, теперь у тебя вид настоящего офицера: чисто выбрит, слегка пьян, но после вчерашнего приходится дышать в сторону! — оценил свою работу цирюльник.

— Ты… ты что… вчера специально… напоил? — дыша в сторону, спросил лейтенант. — Сволочь ты, майор!

— Ага! Привык ко всему специальному, теперь рядом с тобой и чихнуть низзя, скажешь: ой, отравить хотят… Я ж такой самый был, токо у меня практика, а ты всё отлынивал, — стал объясняться вертолётчик, но тут же, заметив непорядок, потребовал:

— Ты это… застегни, застегни штанцы, а то птенчик выпадет! — и, положив руку на плечо, повёл назад, в дом.

— У меня… такое впечатление… ты меня… как… как… Абеля ведёшь… к мосту для обмена… А Пауэрс… Где Пауэрс? — спотыкаясь, бормотал ведомый.

— А этот, засранец, как всегда опаздывает, — рассмеялся майор и крепче сжал плечо лейтенанта.

И скоро тот увидел себя на веранде, на краешке лавки, умытого, стриженного — и никакого. И всё не мог взять в толк, отчего так суетятся и Василий Матвеевич и Толя. Похоже, что-то искали, кажется, чьи-то зубы. Почему зубы, зачем зубы, силился понять он.

— Ну, кто так разоружается, до самых зубов? Дед, совсем не помнишь, на какую полку их положил? — веселился майор.

— Доживёшь до моих годов… натирает же, зараза, — посмеивался и сам Василий Матвеевич. Протез скоро нашёлся, и у старика сразу сделалось другое лицо, и Толя стал толкать компаньона по лавке: подвинься. На столе была уже выставлена еда: жёлто-зелёная яичница, жареная колбаса… Как это можно есть, как вообще можно есть, когда так мутит. Хорошо, на него не обращают внимания, и старик и майор были заняты каким-то своим разговором:

— …Не, Толик, до тебя не поеду! Ты жить один не будешь, оженишься… Да места в доме, хоть конем играй! И лесок рядом, будешь по грибы ходить… Толя, я уже усе продумал, деньги тебе на книжку переведу, не махай руками, не махай. Я точно буду знать, што не забудешь, похоронишь, как следовает… Ну, шо ты её торопишь, а?.. Ты слухай, не перебивай! Смертное там, у шкафу, ещё Фоминишна всё готовила… Дед, ну, если собираешься умирать, так надо ехать, там и кладбище недалеко, ляжешь рядом с Сашком… Оно бы и хорошо, тольки старуху жалко, одна останется…

И тут ничего не понятно. О каких похоронах шла речь? Кто-то умер? И кто, куда, кого зовет? Но тут в разговоре образовалась пауза, и он осторожно спросил:

— Мы не сильно вчера шумели? — Должны же ему рассказать, что было прошлым вечером.

— Ежели што и было, то я не слыхал, — отозвался старик. — Но Толик тебя, Николай, с веранды у комнаты на руках перенёс.

«Меня? На руках?» — опешил беглец и, заметив сбоку майорскую ухмылку, покрылся испариной. Выходит, всё было куда хуже, чем он предполагал.

— Ага, на руках! Дед преувеличивает, а ты размечтался! На закорках перенёс — это да! — внёс уточнение благодетель. — А стали раздевать, так брыкаться начал… Ты ж здоровый лось, с тобой и два санитара б не справились…

Выходит, он так напился, что не мог самостоятельно передвигаться? Перед глазами вновь встали щербатые края миски, маленькая коричневая деревянная ложка, и будто наяву почувствовал тошнотворный запах водки и странный вкус во рту. Но было что-то ещё… Они, кажется, кого-то поминал… Нет, почему кого-то? Поминали Толиного друга Сашу и этого… Стива, который Маккуин. А потом они с майором говорили, говорили, говорили. Или говорил он один?

И стало не по себе. Чёрт! Стоило только расслабиться, выпить лишнего, ведь точно лишнее — отчего это он не может придти в себя? — как размяк, потёк, изошёл… Господи, да что ему скрывать? Скрывать нечего, но обнажаться стыдно во всех смыслах, да ещё на виду у этого пересмешника. А ведь перед ним самим когда-то вот так же исповедовались. И он помнит, как был тогда раздавлен неожиданным откровением, как не понимал, почему он стал конфидентом этого, известного на всю страну, человека, вальяжного, самоуверенного и категоричного. Эти подробности его интимной жизни! И как не нужно ему это было, будто человек переложил свою тяжесть на него. Когда они вскоре встретились, исповедующийся был уже со своим всегдашне неприступным лицом. А он, молодой дурак, всё пытался поймать его взгляд, хотел дать понять этому значительному лицу, что даже под пыткой никогда никому ни словом, ни намёком, ни мыслью! Но человек вел себя так, будто само допущение, что он может откровенничать с кем бы то ни было, кощунственно и провокационно. Он уже не нуждался в сочувствии и был снова холоден, закрыт и высокомерен. Пожалел ли тот человек о своей слабости, он никогда не узнает.

Вот и по майорскому виду нельзя определить: он только пуговицы расстегнул или рвал на себе рубашку.

— Это всё ты, Толик! Знаешь, што человеку пить нельзя, на кой так друга свово напоил? Суп из водки придумал! Вы ж пивом набузовались, а водка после пива — дело тяжёлое! — грозил пальцем Василий Матвеевич.

— Та всё нормально! А водка с хлебом — самое то, когда её, беленькой, мало. Хлеба накрошишь, несколько ложек примешь и тут же захорошеет… А шо такое с Колей стало, сам понять не могу. Хотели помянуть людей, сидели, разговаривали, ничего такого… Он мне слово, я ему — два, а может наоборот… Ты так ложечку очередную принял, — повернулся к нему майор. — Шо-то сказал, и — брык! — повалился головкой на стол и отключился!

— А што ж коньяк-то не пили? — допытывался Василий Матвеевич.

— Не, коньяк для этого дела не годится! Дед, та всё нормально! Он же выспался! И спал, как пацанёнок, слюнки пускал и, шо характерно, всё звал: мама, мама! — с самым сочувственным видом издевался Толик. Пришлось двинуть майора ногой под столом, но пересмешник будто и не заметил.

— Ты, Коля, ешь, ешь, неизвестно, когда ещё обедать будете. Может, налить для поправки? — спросил Василий Матвеевич.

— Нет, нет! Не надо! — передёрнуло Колю.

— Так я только для аппетиту, а то сидишь, раздумываешь…

— Дед, не кормить же его с ложки? Не хочет харчиться, ещё пожалеет. Эх, какой картофанчик! Правда, от картошки один воротник стоит… Ну ничего, зараз мы всё это чайком заполируем… Чай попьём, хрен помнём, будто мясо ели!

— Ну, Толик, ну, охальник! Такое за столом!

— А шо такого? Нормальная присказка в полевых условиях, когда жрать нечего, особенно вдохновляет. Чай у тебя, дед, действительно добрячий.

Ел майор быстро, с аппетитом, над столом то и дело мелькали его руки, над ухом рокотал весёлый голос. Неужели Толик вчера ему всю миску скормил, а сам даже не пробовал. И теперь у него всё в норме, а у него сам вид еды вызывает тошноту, особенно блестевшие жиром куски колбасы. Но чай был и в самом деле хорош, вот выпил кружку, и стало немного легче. Но, когда через силу стал тянуть вторую, старик высоким голосом вдруг торжественно сообщил:

— А вы ж ничего и не знаете-то! Утром сёдни передали, нашли того, который в бега подался… ну, этого… как там его… Фведоровского, кажись… Мёртвого нашли! Вот таки дела…

И чай тут же стал поперёк горла, и беглец зашёлся в кашле. И майор с размаха крепко ударил по спине, видно, давал сдачу. Замахнулся и во второй раз, но вовремя вспомнил о больной спине компаньона: извини, не хотел. И подал какую-то тряпочку утереться. А он в первую минуту удивился не так сообщению, как тону старика, на что-то намекающему тону. Значит, вчера ему не померещилось? Но это нисколько не встревожило, только утвердило в догадке. Теперь он точно знал: старик будет делать вид, что принимает его за алкоголика Николая, и ни словом, ни делом не выкажет, что узнал. Всё будет по умолчанию!

— А где нашли? Убитый был? — своим чередом изобразил удивление майор.

— Не, сказывали, сгорел. Да так обгорел, что зараз и не разберут: он, не он.

— Ты смотри как удачно, — хихикнул майор. — И всем хорошо. Он отмучился, а вертухаям бегать искать не надо! Теперь под эту музыку всё и спишется!

И что это Толя так развеселился? Ещё бы! Ситуация вот уже какой день доставляет майору Саенко массу удовольствия. А как ему реагировать на известие о предполагаемой кончине самого себя? Это должно быть более чем неприятным для нормальной психики известием. Но разве она у него нормальна? Нет, нет, ему не по себе, что труп какого-то несчастного приняли за его останки. Приняли? Да нет! Пытаются выдать какой-то обгоревший остов за беглого каторжника. Зачем? А если эту новость запустили только для того… Для чего? Нет, гадать он не будет — сложно отвечать за бред в чужой голове. Но холодок прошёлся по спине, и он осипшим голосом как можно нейтральнее спросил: «А где нашли?»

— Дак пожар, говорят, какой-то тушили, там и нашли… Может, это и не он. Будут, сказали, анализы какие-то делать, вот так, — задержал на Коле взгляд старик.

Что, тоже интересна реакция? Не кипятись! Но вдруг поленом по голове ударило: экспертиза! Если будут проводить генетическую экспертизу, то…

И пришлось вскочить из-за стола и двинуть Толю: пропусти… Не хватает воздуха! Господи, как он виноват перед родителями! За эти дни он мог бы, да нет, должен был найти возможность сообщить о себе. Мог бы, эгоист, мог! Что они переживают сейчас, сложно и представить. Когда-то мать упрекала его, что, уезжая в командировки, он не сразу сообщал, как долетел. А он успокаивал её самым идиотским образом: «Мама, если со мной что-то случится, тебе сразу сообщат». Вот и сообщили! О, как бы устроил такой конец обезьянью стаю! — прислонился он к тёплой шершавой стене дома. И тут же почувствовал, как Толя встал рядом. Он хмуро навис сбоку и поднёс к его губам дымящуюся сигарету, пришлось принять, но зачем, и сам не понимал.

— Ну, шо ты её как соску держишь? Затянись! — потребовал спасатель. И пришлось вдохнуть дым и, сделав несколько бессмысленных затяжек, он выдавил: дай телефон! И майор с готовностью положил на протянутую руку чёрный аппарат.

Он напряжённо всматривался экранчик: сейчас он нажмёт несколько кнопок, и телефон откликнется далёким родным голосом, и набрал несколько цифр, и замер, но через секунду сбросил. Нет, он сделает только хуже! Тут же завертится такая карусель, станут допрашивать уже родителей, потом доберутся до майора, и, не дай бог, до Василия Матвеевича. Своей истерикой он подставит всех.

А может, хватит бегать и бросить к чёрту все эти попытки выбраться — они ничего не дадут! Захотелось рассказать городу и миру, как всё было на самом деле? Но и на суде он хотел того же! И что? Тогда это услышала только горстка людей! И, если бы не пресса, не было бы и этого. Но всё равно не слова, а люди — защита от обезьян. Только людей, готовых понять и поддержать — единицы… Надо было попросить Толю отвезти в Читу. Да, отвёз бы его на улицу Ингодинскую. Это было самым разумным! Вот только инстинкт самосохранения сильнее доводов рассудка…

Но, если посмотреть на ситуацию с найденным трупом с практической стороны, то у него есть несколько дней передышки. На какое-то время поиски пусть и не приостановят, но мероприятия будут вялыми. Да они и так не особенно старались, а то бы давно вернули в камеру, а он ещё на свободе, ещё бегает и даже водку пьёт. Это же надо так напиться! До сих пор мутит, но разве только от водки!

Вернул его к действительности Толин голос.

— Эээ! Хорош, хорош! Не переживай, я отъеду подальше за Читу и с переговорного куда скажешь, туда и позвоню. Ты понял? — успокаивая, заглядывал в глаза майор.

— Толя, нельзя звонить из Читы…

— Я ж сказал, отъеду подальше, и с переговорного, с переговорного… Давай за стол, а то дед такое подумает…

«И то правда, надо держать себя в руках. Надо держать себя в руках! Ты ведь ещё жив!»

Но за столом они посидели не больше пяти минут. Выдержав паузу, Толя торжественно завершил визит:

— Всё, отгостевались! Спасибо, дед! Дальше ехать надо.

— Што ты торопишься, пусть бы Николай поел.

— Спасибо, я сыт, — подхватился Николай. — Нам действительно пора!

— Дед, там у тебя в сарайчике коробок стоит… — замялся Толя.

— А вам на што? Грибы по речке косить собираетесь? — усмехнулся старик. — Верите, токо не бросайте, где попало! Отдайте кому-нибудь, людям сгодится. Это такая удобная посудина, с ней хошь по ягоды, хошь по грибы ходить можно. Я одному тут заказывал, хорошие такие короба делает…

Из сарайчика взяли не только короб, старик велел прихватить и побелевшие от времени брезентовые куртки, что-то вроде энцефалиток. Короб был замечательный, туда засунули и куртки, и одну из сумок, и беглец тут же взвалил его на спину: я понесу!

— Ну, поноси, поноси! — снисходительно разрешил майор лейтенанту.

— Жалко мало погостили, — загрустил старик. — Вы со стола гребите всё, дорога — она такая, всё подберёт.

— Дед, не колотись! Сам понимаешь, жара — пропадёт. В дорогу надо брать консервы, в магазине и возьмём.

— Да какая еда из банок? Я зараз хоть пирожков заверну, — хлопотал у стола Василий Матвеевич.

— Ну, от пирожков мы не откажемся!

— И бутылка там стоит твоя, Толя, заберите…

— Дед, обижаешь! Принесли выпивку, и теперь назад забирать? Я скоро приеду, мы тогда эту бутылочку вдвоём и уговорим!

— Тебя дождёшься, как же! — махнул рукой старик.

— Честное офицерское, приеду!

— Ну, ладно, ладно, приедешь… Спасибо, что хоть в этот раз вспомнил-таки деда. Не забывай, я всегда тебе радый. Далековато, конечно, штоб от Читы просто так кататься, а ты всё ж приезжай, я тебе картошек дам. И товарищ твой Коля пусть заезжает. Ежели жена не примет, и жить будет негде, то у меня места хватит. Работы, жалко, в Кокуях нету, но если надо перекантоваться, то завсегда, пожалуйста.

— Коля! Может, останешься, а? На гада тебе тот Хабаровск? Мы тебе тут и бабу новую найдём, — не упустил случая майор. И Коле только и оставалось, что улыбнуться хозяину: что, мол, с этим Толей поделаешь!

— Спасибо, Василий Матвеевич, за гостеприимство, — протянул он руку. И старик задержал её в своих сухих холодных ладонях: будь здоров, паря!

— Дед, недели через три обязательно заеду! У меня тут дело рядом будет, так шо договорим, — обнял старика Толя и коротко, но крепко прижал к себе.

Минуты две потоптались на пятачке у калитки, прощание со стариками печальны, неловки и не вполне искренни. Ещё произносились ритуальные слова: спасибо… с Богом… заезжай… позвоню, а мыслями гости были уже далеко. Но когда компаньоны уже собирались закрыть калитку, остановил голос Василия Матвеевича:

— Толик, стой! Зайдите во двор, зайдите!.. Надо ж, приготовил и забыл! Вы калитку-то притворите, притворите… — и старик кинулся к дому. И когда расселись под навесом, беглец с тревогой ждал, пытаясь понять: что-то случилось? И то что-то связано с ним?

Старик вернулся быстро, и всему нашлось простое объяснение.

— Я, ребята, вот чего подумал: раз Николай потерял паспорт, то пускай возьмёт на время Санькин. На время! — строго предупредил старик. — И токо с возвратом, поняли?

— Ну, дед, даёшь! А как это паспорт Сашка у тебя оказался? Его ж, когда… ну это… сдавать надо!

— Ну, вот так и оказался. Он же, когда в последний раз приехал, куртёху свою подарил… Ну, а я што? По карманам у ней не шарил, померял, да и всё, большеватая она на меня, да и куды в ней ходить? До магазину? Она дорогая, настоящая кожанка! А этой весной надо было у Сретенск съездить, ну, я и приоделся. У ней, главное дело, што удобно — карманов много. Но я не про это! Стал я свои бумажки складовать у карман, а там паспорт. Ох, и укололо меня! Забыл Саня! Забыл… Он же, когда поехал от меня, по дороге его и… Так ты, Николай, возьми паспорт, на паспорт и билет свободно купишь!

— Нет, что вы, зачем? Чужой документ… нельзя… — растерянно бормотал Николай.

— А совсем без документов — можно? — толкнул его Толя. Для верности ещё и ногой двинул: не ерепенься!

— Оно, конечно, чужой документ — и нехорошо… ещё милиция чего подумает… Но это если напьёшься, а так — што с тебя взять? Ну, а ежели буянить станешь, тогда, конешно… А ты вроде человек не шебутной, вот токо меры не знаешь. Но если не валяться где ни попадя, то и не пристанут… А с Саней года у вас вроде одинаковые. Ты на какой улице живёшь-то там, в Чите? Вот глянь-ка, не тут ли? — раскрыл старик паспорт сына.

— Но мы ведь совершенно не похожи, — сопротивлялся беглец, было неловко перед стариком за вранье. Обманывать ищеек — это одно, а такого, измученного жизнью — стыдно. Даже если Василий Матвеевич обо всем догадался! Ведь его с этим паспортом могут задержать, и тогда… Нет, нельзя! Приличней украсть документ у неизвестного человека, чем… Старик просто не понимает, что и его могут привлечь, и даже если это будет не камера, а только допросы… Хватит и вертолётчика! Но майор решил по-своему.

— Шо ты киксуешь? Мы ж на время, может, и его предъявлять не придётся. Нам токо билет купить — и всё! Вернём, вернём, деда, не сомневайся. Сам назад и доставлю.

— И правильно! Вы на Куэнгу ехайте, там поезда один за одним. А то удумали по речке! Вы ж не молоденькие такого кругаля давать! А то в Сретенске, штоб вы знали, там и пограничники, и часть эта… конвоирская стоит… — со значением посмотрел Василий Матвеевич на товарищей.

Майор тут же состроил гримаску: да нам хоть конвойная, хоть ракетная! Мы так, погулять вышли. И кинулся благодарить старика:

— Ну, дед, ты и сам не знаешь, как выручил. Не надо никого просить, купим билет, и Коля поедет как деловой! — И сгрёб паспорт друга, и положил в бездонный карман рубашки, и хлопнул по плечу компаньона: не переживай!

А тот и не переживал. Конвойники, и в сам деле — так, ерунда! Розыском они не занимаются, сопровождают уже пойманных, хотя в экстренных случаях могут задействовать и эти части. Но что делать? Нет, в самом деле, вся страна нашпигована спецчастями, они сыпью покрыли города и веси, и поначалу кажется: человеку ни пролететь, ни проехать, ни пройти. А ничего — можно! Только непонятно было, он за эти дни стал законченным фаталистом или под опёкой вертолётчика так расслабился. Да и что ему бояться Сретенска, он там уже был…

— Спасибо, Василий Матвеевич, ещё раз. Но только это излишне. Но если вы считаете, что… Мы обязательно вернём вам документ, обязательно вернём.

— Давайте, давайте, ребята, с Богом! Вы уж попридержитесь, не пейте на станции! — наказывал старик уже на улице. Они долго ещё оглядывалась, и всё видели его маленькую фигурку, а потом надо было сворачивать…

И когда вышли на площадь в центре посёлка, майор спросил: «Может, и правда, рванем на Куэнгу?»

— А это далеко? — приостановился беглец.

— Та не особо. Километров пятьдесят в сторону Читы.

— Тогда, в самом деле, зачем тащиться по речке? Давай поедем на эту… как её… Куэнгу. Оттуда и тебе будет ближе до Читы, — бодро начал он, и тут же осёкся. На неизвестную станцию в западном направлении ему никак не хотелось. Он уже поверил, что сектор охотников за его скальпом заканчивается в районе Могочи. И хотелось туда, а не в Куэнгу! Но решать должен сам Толя. А то он его действительно зае… заманал. Вот именно! А майор, внимательно посмотрев на компаньона, усмехнулся.

— Ты опять за своё! А давай не будем сбиваться с курса? Едем до Сретенска! — выкрикнул он и решительно двинулся по улице дальше. Он ещё раздумывал, в какой магазин зайти, а подопечный уже приготовил деньги. Увидев эти бумажки, Толя тут же оскалился.

— На свои будешь брать токо презервативы. Они тебе шо, срочно понадобились?

— Срочно мне беруши требуются…

— Ой, какие мы нежные! Мы ж с тобой договорились насчёт денег, а ты опять за рыбу гроши… Скоко можно? Ты постой тут, в тенечке, я быстро!

И не успел он пристроиться вместе с коробом за каким-то киоском и осмотреться, как благодетель с пакетом уже стоял перед ним. Ну, летун-вертун!

— От тут и килька, и лапша, и водочка, и буханочка, и… — всё перечислял и перечислял Толя. — Давай снимай, снимай свой коробок, будем укладываться.

Но укладка ограничилась тем, что пакет с провизией переместился в короб. И майор, взявшись за его брезентовые лямки, внес ясность в дальнейший процесс транспортировки:

— Теперь так: сумка — тебе, бандуру понесу я. И не спорь!

И тут же двинулся к старенькой голубой «Волге», что дожидалась пассажиров неподалеку. Наклонившись к водителю, он что-то коротко спросил и махнул рукой: поехали! И, усевшись на переднее сидение, заговаривал пожилого водителя, а тот ехал так осторожно, что беглецу, в нетерпении ерзавшему позади на пыльном диванчике, всё хотелось спросить: нельзя ли побыстрее? Но дорога до Сретенска оказалась такой короткой, что задавать вопрос он не успел.

И когда машина остановилась у знакомой арки, он чуть ли не на ходу открыл дверцу и вывалился наружу. Куда он так торопился? Боялся, что теплоход уйдёт без него? Теплоход стоил внизу, покачиваясь на воде. И причал, казавшийся вчера заброшенным, ожил, запестрел народом, где-то здесь должны быть и те двое, тонкий и толстый. Разве они упустят такое событие как отплытие речного пароходика! Наверное, и открытие навигации для здешних мест, всё равно, что выход в море королевской яхты…

Парней не было, были другие: и какая-то молодая компания, и крепенькие тётушки, несколько пожилых мужчин с такими же, как и у них, коробами за спинами. Только вокзальчик по-прежнему закрыт: как же билеты? Билеты от кондуктора, успокоил Толя. А если все пассажиры не поместятся на суденышке? Оказалось, и по этому поводу не стоит волноваться: майор уже пересчитал ожидающих по головам: шестьдесят три человека на шестьдесят посадочных мест, так это ведь с провожающими! Они отошли в сторонку, не упуская из виду и подходы к пристани, и саму пристань, и теплоходик. Подбежала рыжая собака и стала ластиться и бросаться то к одному, то к другому. Толя достал какую-то еду, стал кормить, приговаривая: «Собака! Хорошая собака!.. Нет, ну ты и прожорливая… Не, не, больше не дам, а то чем я Колюню буду кормить, а?.. Пить хочешь? Ну, давай налью прямо в пасть… А водочки?.. Не хочешь? Ну, шо ты за собака такая, водкой брезгуешь…» Под этот весёлый трёп беглеца и отпустило, даже захотелось погладить собаку. Та внимательно осмотрела его, сочувственно заглянула в глаза, лизнула руку, но уткнулась в Толины колени.

Когда объявили посадку, они спокойно наблюдали за пассажирами, что посыпались по ступенькам горохом, переждали и зашли в открытые у капитанской рубки двери последними. «И это называется теплоход! Автобус на полозьях!» — ворчал Толя, идя по проходу в конец душного, разогретого зноем салона. Там, на корме, были свободные места. Пропустив к окну компаньона, вертолётчик сходу развернулся к женщине с ребёнком на руках, сидевшей через проход. Погладив малыша по голове, майор с чувством, нашептал: А у мальчика пара зелёных удивительных маминых глаз… Женщина с карими глазами засмущалась, не зная, как реагировать на такое внимание. Проще было бы отвернуться, но какая-то сила не давала её глазам оторваться от незнакомца. Да и как оторваться, когда и в кино таких редко показывают, а тут рядом, только руку протяни…

А майор, зацепив внимание женщины, уже перешучивался с кассиршей: мол, короб тоже место занимает, можем оплатить проезд и за него. Кассирша поняла всё правильно: «Пусть так едет. Но если будут пассажиры, придётся место освободить». Так и сидели, ждали отхода, когда из ровного гула пассажирских голосов взметнулся раздражённый крик.

— Окна открыли бы! Че так ехать-то? Задушите! — кричала дородная пожилая женщина, обмахиваясь головным платком.

— Женщине плохо! — подхватила другая, в белой мужской кепке.

— Пить надо меньше! — громко заметил сухощавый мужичок с коробом.

— А ты наливал? Не знамо чё буровишь!

— Так рази это не вы пили на бережку? Я видел, пили… И бутылку бросили! — Подруги, было, подняли возмущённый крик, но тут со своего места вскочил майор и своим замечательным баритоном перекрыл все голоса:

— Шо это вы, граждане, так орёте? Вы шо, первый раз едете? Окна ж как в автобусе, — сдвинул майор ближнее стекло. Кто-то из молодых кинулся к своим окнам, и народ на время присмирел. И стало слышно, как трансляции пошло потрескивание, и прокуренный голос брезгливо и раздельно выговорил: «Уважаемые пассажиры, предупреждаю сразу! Гальюн не обсирать! А то закрою!»

Замечательное начало путешествия! А что будет дальше, усмехнулся беглец, уставясь в окно. Но дальше из ретранслятора полилась какая-то незнакомая мелодия и будто отгородила его от остальных, даже от Толи. Он собрался прикрыть глаза, как рядом заёрзал компаньон, пришлось и самому насторожиться. Вот майор, вытянув шею, подался в сторону правого борта, повернул голову и беглец: там швартовался белый катер.

— Это кто ж такие берут нас на абордаж? Пираты? Это не пираты, это погранцы к нам идут, — пропел, предупреждая, компаньон. И беглец, как будто кто другой управлял им, стянул жилет с паспортом и, скомкав его, втиснул между креслом и обшивкой. Зачем? Детский сад какой-то! Если его опознают, то перевернут весь салон… Но что-то же делать надо, и он переместил короб к себе на колени: в него можно было уткнуться лицом. Или изобразить спящего? Да нет, всё равно и растолкают, и разбудят, и поднимут! А майор рядом скалится: спокойно! И через минуту он, стремительный, уже держал на руках малыша с зелёными глазами.

— Ты смотри, какой смирный пацан, а? А шо это мамка у нас одна? А где наш папка, а? — притворно удивлялся майор, а малыш только улыбался слюнявым ртом и молчал. — Как нас зовут, а?

И беглец удивился, как спокойно отнеслась мама к перемещению ребёнка в чужие руки, и уже хотел пошутить по этому поводу, но тут в салон вошли пограничники. Один служивый встал у входа, другой сразу направился к мужчинам отчётливо восточной наружности, третий парнишка прошёл в конец салона. Коротко оглядев пёструю пассажирскую массу и, не обнаружив ничего настораживающего, вернулся в середину салона, где сослуживец изучал документы кавказцев.

А Толя, ненадолго притормозивший, снова засюсюкал с малышом, изображая любящего отца. Ну, лицедей! Впрочем, у майора это выходило вполне органично. Только по его голосу чувствовалось: и майор вибрирует. Что тогда говорить о нём самом! Но его почему-то беспокоили не те, что проверяли документы, а тот, что застыл у входа, оттуда парень неспешно водил глазами по салону, не то пересчитывая, не то сканируя каждого. И он боялся, что эти глаза остановятся на нем и застынут, и опознают. И тогда, оставив кавказцев, они втроем бросятся к нему. Это майору всё нипочём, подбрасывает малыша, хохочет вместе с ним. Так ведь он тоже ребёнок и не понимает: малыш не поможет, а только навредит его матери.

— Толя, отдай ребёнка! — выдохнул он. Компаньон повернул голову: «Тебе?» — изобразил он непонимание. — «Маме отдай! А лучше пересядь туда, к ней, слышишь?» — «Ага, счас пересяду…» — прошипел тот и громко продолжил: «Зубки у нас режутся?.. Режутся зубки… Зубки наши режутся…»

И под эту бессмыслицу хотелось взвыть, но, сжав давно прорезавшиеся зубы, пришлось пережидать секунды, минуты, а они длились, длились, длились… Но, видно, не только ему была тягостна проверка, скоро поднялся глухой ропот, и женский голос заволновался: «Ну, скоко можно стоять? У меня внучка малая одна дома!» И, как по команде, загалдела молодёжь. «Скоро отчалим-то? Домой поздно приеду, мамка ругаться станет» — вскричал кто-то юношеским тенорком.

Пограничники, не отвечая, продолжали что-то выяснять. Лишь один из них повернулся и обвёл недовольных нарочито строгим взглядом. Но тут стали неспешно выбираться со своих мест кавказцы и под конвоем — один пограничник впереди, два позади — пошли к выходу. И, когда задержанные были уже на берегу, кто-то весело выкрикнул: «Ну, чуреки, попались!»

И легко представилось, как его, беглеца, задержат, как потребуют завести руки за спину, как поведут к машине, и кто-то обязательно порадуется: добегался! И это будет не одинокий голос, а многоголосый хор. Но сегодня ему снова повезло, другие оказались на его месте. Но это только временная передышка, ещё что-то дрожит внутри: а если проверка не закончена? Если пограничники вернутся? А Толя, передав мальчика женщине, как будто ничего такого и не было, хмыкнул:

— И шо характерно, меня не так бабы любят, как собаки и дети! Слухай, а скоро ж внуки пойдут! Хочешь внуков? Такого маленького пацанчика, а? Я так жду не дождусь…

— Как ты сам догадываешься, я никак не могу влиять на этот процесс. Но старший сын на сей счёт уже постарался.

— Ну, и правильно… Жизнь продолжается! — как-то виновато проговорил Толя, будто что-то неосторожно задел.

А суденышко тем временем развернулось и, сходу набрав скорость, понеслось по реке, и успокоился народ, а тут и трансляция снова включилась, и полилось что-то русское и народное. И Толя под эту музыку то и дело толкал в плечо: «Смотри, смотри!» Берега, действительно, были великолепны, почти Швейцария, если бы не облик селений в тех местах, где скалистые берега Шилки обрывались и становились плоскими. И хоть тянулись они на километры, но вид имели такой бедный, что щемило сердце… Эх, на такой бы реке в Европе всё выглядело по-другому. По ней бы сновали катера, баржи, пароходы, а по берегам высились красивые дома, совсем маленькие, и большие роскошные виллы. А тут всё рушится, отмирает, вон на берегу стоит одинокая церковь и ни одного дома вокруг, даже развалин, а она стоит. Стоит!

И на виду этой церковки динамик на минуту примолк, а потом хрипловатый голос неожиданно вывел: «And now, the end is near, And so I face, the final curtain. My friends, I'll say it clear…» Длинная песня набрала силу и неслась и над бедной головой, и над рекой, и над всем белым светом… Она была так неуместна здесь, среди мешков, коробов, мата и подросткового визга. И майор рядом вторит: То say the things he truly feels and not the words of one who kneels…

Песня кончилась, а в голове продолжало звучать: Yes, it was my way… «Всё делал по-своему? Ты уверен?» А Толя, закинув руки за голову, будто что-то подытожив для себя, проговорил: «Май вэй — хайвэй!» И тогда, не удержавшись, он спросил: — А ты в каком объёме знаешь английский?

— В матерном. А там всего пять слов! Но ты не переживай, мэйдэй смог бы подать, диспетчеры бы поняли! — ухмыльнулся тот. Всё ему шуточки! Но ведь он слышал, как майор на долю секунды, но опережал Синатру.

А теплоход нёсся по реке, как заведённый, и хоть часто останавливался, но продвигался всё дальше и дальше на восток. И скоро в салоне осталось с десяток человек. Где-то по дороге высадились мужики с коробами, присмиревшие тетки, подростки, пришёл черед и женщины с ребёнком. Майор, само собой, донёс до выхода и сумки, и ребёнка, наверное, пошёл бы и дальше, но тут на берегу показался мотоцикл, и к воде сбежал бородатый парень и кинулся к женщине! Бог мой, как он обнял, как закружил, как стал целовать и её, и ребёнка! А Толя, глядя в окно на эту счастливую картину, лишь лукаво улыбался. Ну да, вызвал у девушки минутную слабость — и доволен. Да нет, не минутную! Улучив момент, женщина обернулась и помахала рукой. Пролетел мимо, махнул крылом и зацепил! Ну, перехватчик, ну, истребитель!

На место прибыли, когда солнце совсем низко опустилось у них за спинами и ещё играло бликами на воде. Теплоход лихо врезался в пологое место на берегу, высоко задрав переднюю часть суденышка. Оказалось, это были не Нижние Куларки, как рассчитывали компаньоны, а только Усть-Карск. И, когда выбрались на берег, Толя тут же подскочил к рубке: «Командир, может, слётаем вниз, а? Заплатим, скоко скажешь…»

Он ещё по дороге заверял, что на пристани найдут посудину и сплавятся вниз по течению хотя бы до Горбицы, и теперь вот старался. Но, кажется, напрасно…

— Да я с тобой слётаю, а меня по шее! Ходим токо до Кары, всё! Там ниже такой перекат, я днище сходу пропорю. Ты вон к этим обратись, — показал речник вправо, где у лодок кучковались мужики. — Они тебе и слётают.

И, надвинув затёртую капитанку, скрылся в глубине рубки. И майор, чертыхнувшись, двинулся к лодочникам, пришлось и беглецу тащиться за ним по мокрому песку. Оглянувшись, тот коротко бросил: жди тут! И припустил на длинных ногах, и скоро добрался до лодок, и вступил там в переговоры.

Пришлось терпеливо дожидаться, чем всё кончится. Но вот один из парней забрался в лодку, а Толя подбежал и схватил короб.

— До Горбицы не хотели, а до Куларок шо там ехать? Уговорил, дерут мужики безбожно, но оно ж того стоит. Давай, давай, быстренько!

И вот молодой лодочник, дождавшись, когда усядутся пассажиры, дёрнул тросик, и взревел мотор, и суденышко, описав дугу, мигом оказалось посредине реки. И понеслись по зелёному коридору, между стиснувших реку рыжих скал. Проскочили какое-то небольшое сельцо, потом большие Верхние Куларки, а дальше пошли берега всё безлюдней и неприступней, и могучий хвойник бархатной зубчатой стеной стоял по обе стороны реки. Стрелку при впадении Чёрной в Шилку осторожно прошли с правой стороны, хотя от бурного норова чёрной реки в том году мало что осталось. Вот и ветер свистел в ушах, задувая, как угли, надсадные мысли, сомнения, страх. Так бы лететь и лететь по этой бесконечной воде, под пламенеющим небом к спасительным берегам.

Полетать не удалось. На виду показавшихся тёмных избушек лодочник стал тормозить. «Горбица?» — привстал Толя. «Она самая!» — весело откликнулся парень и, заглушив мотор, стал ждать денег. Майор долго отсчитывал купюры и, показалось, делал это намеренно. Лодочник меж тем канючил: «Бензин дорогой… никто не хочет везти, а я вот повез», и прекратил стенания, когда Толя сунул ему в руки бумажки. Пока тот пересчитывал, компаньоны выбрались на берег.

— Э! А вы слыхали новость-то? — выкрикнул вдруг парень.

— Какую? — оглянулся майор, поправляя лямки короба.

— Как какую? Эту суку, ну, этого… беглого нашли!

— Иди ты! — изобразил приезжий удивление.

— Точно говорю. Передавали, нашли труп горелый, его, бухтят, захватили, а вскоростях и пожгли…

— Кто захватил? — сурово потребовал ответа майор.

— Кто, кто? Грят, американцы, а то кто ж ещё? Не смогли, грят, вывести, ну, и того… прикончили. У них, грят, вертолёт грохнулся, упал в Аргунь. Точно, точно… Пограничники видели! А вы, чего ж, и не знали?

— На кой он нам сдался, правда, Коля? — хохотнул, дразня компаньона, майор. А тот молчал, сосредоточенно оглядывая берег — никого, только в отдалении, почти рядом со скалами, кто-то жег костёр. И пришлось напомнить:

— Толя, солнце вот-вот зайдёт. Сумерки, как ты знаешь, длятся не более сорока пяти минут, за это время нам надо решить главный вопрос — транспортный! — И майор, соглашаясь, кивнул головой, но двинуться в деревню не торопился.

— А вы, что ж, за грибами сюда? — всё любопытствовал лодочник. — Так нет в этом годе ничего…

— Мы найдём! — заверил его Толя. — Так, может, ты нас и дальше повезешь, а?

— Нет, мне домой надо засветло попасть… А куда вам дальше?

— А в Часовинку…

— Так нет Часовинки! Никого уже там не осталось, никто не живёт, — парень принялся, было, рассказывать подробности нежизни неведомой Часовинки, но майор, уже не слушая, стал подниматься в горку. За его спиной заурчал мотор, и лодка, взвихрив воду, снарядом понеслась по чёрно-зелёной глади.

Сельцо тянулось вдоль Шилки и по берегам впадающей в неё какой-то мелкой речушки, и имело издали бесприютный вид, особенно сиротливо выглядела в вечернем свете заброшенная деревянная церквушка. Она возвышалась сторожевой башней и над речкой, и над селом, и вся была где-то там, в горних высях. Да живут ли здесь люди?

Оказалось, живут. Вот и в одной избе, и в другой занавесочки на окнах висят, валенки на кольях забора сохнут, только никаких сельчан поблизости не было.

— Куда это народ подевался? — начал беспокоиться Толя, оглядываясь по сторонам. Они прошли ещё с десяток метров, когда у ближнего дома показался полуголый парень с вилами в руках. И как ему не холодно, тут и в куртках уже пробирает.

И Толя кинулся к парню, как давнему знакомцу:

— Здорово! Есть у вас хоть какой-то транспорт?

— Как не быть, трактор есть. И мотоцикл у Димона, но он его ремонтирует. И джип ещё есть…

— О! Ну, если джип, тогда конечно… Ты гляди, как люди тут живут, а? А как джипера вашего найти?

— А это в конторе, у председателя. Он в Куларки подался, брат евонный заболел.

— Так у вас же берегом дороги нет.

— Как нет? По левому берегу и попёр. А вам машина зачем? — поинтересовался парень.

— Нам до трассы надо добраться…

— Дак вы дальше-то пройдите, там, у Мамоновых, бортовая есть. Может, он сам и повезет…

И точно: у одной из избушек с антенной на крыше стоял старый зилок. У капота возился мужичок в грязной голубой майке. Наискосок от машины у заборчика сидела старуха в ватнике и шерстяном платке на голове, на коленях старуха теребила красную тряпку. А маленький брюнет, заметив незнакомцев, поднял с земли большой гаечный ключ и выпрямился. Ещё бы, незнакомцы, особенно тот, что справа, были вдвое выше его.

— Тихо, тихо, мужик. Ты что такой неласковый? Я ж токо спросить хотел, — приостановился Толя.

— Ну, спрашивай! Чего хотели-то? — не расслаблялся хозяин машины.

— До трассы не подбросишь?

— А вы откуда? Штой-то я вас не знаю.

— Так друг звал на рыбалку, а сам не приехал, а тут позвонил, говорит, заболел. Ну, а мы тут мест не знаем, решили вернуться.

— Кто такой дружок-то ваш? — недоверчиво выспрашивал мужичок.

— А он такой же, неместный… Ну, так как?

— Сетями, чё ли, ловить стали бы?

— А ты шо, рыбий инспектор?

— Да какая разница?

— Вот и я говорю, — оглянувшись на старуху, понизил голос майор. — Кто волохается, а кто дразнится — эту разницу знаешь? Ты ж видишь, мы без рыбы, уехать надо, а ты допросы устраиваешь!

— Да я это… так поинтересовался, — пошёл на попятный мужичок.

— Ну, так шо, повезёшь?

— Не, на ночь не поеду. И не просите! И денег не надо! С утречка ещё ладно, а вечером не поеду. И не просите! — выкрикивал хозяин зилка.

— Э! Э! Остынь! Мы тебя про завтра и спрашиваем, — обошёл Толя машину и по привычке постучал по одному, второму колесу.

— Скоко ж годов твоей лайбе? И бегает?

— А куда ей деваться…

— Ну, значит, договорились?

— Пятьсот! — решился мужичок и замер в ожидании ответа. Майор с ухмылкой какое-то время рассматривал его, изображая раздумье.

— Двести!

— Двести пятьдесят!

— Ну, грабитель с большой дороги!

— А вы это… не вздумайте ночью шариться. Я машину во двор поставлю и собаку привяжу…

— Ты её в койку положи, так надёжней, — посоветовал повеселевший майор. — Так когда выезжаем?

Мужичок не успел ответить, как на крыльце появилась полуголая женщина с большим животом в коротких шортах и грязном лифчике. В одной руке она держала нож, в другой гриб, видно, чистила. И тут же капризным голосом стала наводить порядок.

— Генаша! Ты квасить, чё ли, собрался? Тебе утром ехать, а ты… обещался ведь…

— Никто и не предлагает. Это на завтра попутчики.

— Ходют всякие, — повела плечом хозяйка.

— Мадам, прикройтесь! А то у меня от такой красоты глаза повылазят! — вежливо попросил майор.

Женщина не сразу поняла смысл затейливого комплимента и, хмыкнув, скрылась за дверью. Но через минуту, прикрывшись цветастой шалью, вернулась и стала что-то там выговаривать то ли мужу, то ли посторонним.

— Так, когда подойти? — не обращая внимания на женщину, уточнял Толя.

— А как рассветёт, так и подходите. Но она такая, что может и того… Капризная машина… А вы у кого ночуете-то?

— Вот и пусти переночевать…

— Не знаю… — оглянулся он на жену.

— Ну, если только на сеновал, а в избу не пушу, — тут же отозвалась хозяйка сеновала. — И туда-то опасно. Вы, небось, курящие?

— Ага! Мы ещё и пьющие, мы ещё и… — с трудом придержал себя майор. — Токо к вам на сеновал мы и сами не пойдём. У вас там мыши бегают! — И, развернувшись, двинулся в обратную сторону, увлекая за собой компаньона.

— Какие мыши? Полёвки набегут, когда похолодает, — загорячился Генаша. Он ещё что-то говорил вслед приезжим, но Толя оборвал его, крикнув: «Готовь машину, завтра придём!»

Они уже отошли на приличное расстояние, когда беглец хмыкнув, попенял майору:

— А ты злой! Что ты так с женщиной?

— Я злой? Та я их всех люблю, но токо вымытых и стеснительных. Ну шо, пошли по хатам? — остановился Толя посреди улицы.

Нет, нет, стал возражать беглец, хватит с него чужого жилья! И потащил к реке, отчего-то хотелось туда, где горел костёр. И это было странное желание, ведь там мог сидеть кто угодно, да и пограничники такими кострами у реки как раз и интересуются. Но какая-то сила тянула его к огню, осталось только спуститься к воде. И так хотелось поскорей покинуть деревню, что неосторожно выдохнулось: «Господи, какая глушь!»

— Глушь? — отчего-то вдруг обиделся Толя. — Ты отъедь от Москвы километров на сто-двести — ото глушь! Я года четыре назад был там проездом. Хотел, дурак, сократить дорогу и свернул на трассу, слышал, есть такая — М9? Так ещё до поворота на Псков, где-то между Пустошкой и Опочкой, чувствую, шо заплутал, а дело к вечеру и погода такая, короче, полная заблудень. Представляешь, в декабре дождь мелкий такой, а вдоль дороги редко-редко так деревни, заборы поваленные, хатёнки скособоченые, трактора брошенные, как танки в войну. И всё чёрное. Веришь, не по себе стало! Пробираюсь я на своей фуре и думаю, хоть бы какая зараза показалась на глаза, спросить же надо — а никого, как вымерло!

И тут бачу, указатель какой-то, ну, думаю, деревня живая. И шо, ты думаешь, на том указателе обозначено? «Зажопино»! Не веришь? Это тебе зараз смешно, а я такой расстроенный: ну, думаю, шо на свете не бывает. Машину, значит, стопорю и в горячке по карте шукаю: нэма такого села! Зажогино есть, а Зажопина нету. И не пойму, шо ж оно такое? Присмотрелся, а это какой-то мудила палочку пририсовал, и из Зажогино получилось такая херовина. Так, ты думаешь, это всё? Токо я тронул машину, бачу, зажопинцы чимчикують, мужик и баба. У мужика на спине ружьё, и так они на машину зырятся, наче привидение побачилы. Я кабину открыл, кричу: «Где тут трасса?» А они ни слова, ни полслова, и боком так, боком от машины — и в лес! Ё, думаю, это ж они за подмогой кинулись, зараз и другие зажопинцы налетят, кагалом машину раскурочат, и меня, такого молодого и нежного, в этом лесочке и прикопают. И точно, токо я газку хотел прибавить, а на дороге фигура нарисовалась, и не поймешь: мужик или баба. Увидела машину и встала, як вкопанная, и молчит. Ну, думаю, это они её, немую, дозором выставили! Еду дальше, и тут бачу, в одной хате окна светятся — я туда! Может, думаю, там кто живой и на головку нормальный. Подъехал, а окна — раз! и почернели! Не слышно ни шороха, ни вороха, ни писка… Ну, думаю, это они свет выключили и сидят, затаились с вилами наготове, ждут, когда я из кабины выйду. Видел же американские ужастики: заброшенная ферма… хозяева-мутанты… заплутавшие путники… ну, типа «Техасской резни»…

— Выл ещё один — «Штормовое предупреждение».

— Во-во! А ты говоришь, глушь! Тут не стыдно глушью быть, а возле Москвы-столицы — это ж позоруха! И народ тут другой, лучше! Скажешь, нет?

— Я скажу — да! Особенно хороши у здешнего народа его отдельные представители, — хмыкнул беглец. — Но как же ты выбрался из псковской глуши?

— Как, как! Погнал машину оттуда — куры на крыши взлетали! — рассмеялся майор. — И километров через пять на трассу и выехал. Так шо и ты из своего Зажопино выберешься. От побачишь!

— Твоими бы устами…

— Не, не, меда не надо, мне чего покрепше и бабу помягше! А правда, не вечно ж те обезьяны на верху будут сидеть? Или сами соскочат, или кто палкой погонит…

— Я вряд ли этого дождусь! — пошёл к кромке воды беглец.

— Дождёшься! Пошли, пошли! Нас у костерка уже ждут.

В загустевшей вечерней синеве красный костёр горел весело и зазывно и там, у огня, обнаружился нестарый человечек в брезентовых рыбацких штанах. На ногах у него были огромные, за колено, резиновые сапоги, на плечах армейская куртка. Лицо в свете костра было оранжевым, раскосым и приветливым. Увидев незнакомцев, человек тут же поднялся.

— Подгребайте, подгребайте, у меня уж всё готово!

— Он за кого нас принимает? — удивился за спиной майора беглец.

— За кого? За людей! — успокоил тот, снимая со спины короб.

Над костром на гнущейся жердочке висел котелок, оттуда тянуло таким ароматом, что сам собой открывался рот, и рука искала ложку. И Толя, молча вынув две бутылки водки, аккуратно выставил у костра, а потом вывалил запасённую провизию, и на траву полетели пакетики, баночки и свертки, отдельным кирпичом вывалился хлеб. Рыбачок отнёсся к этому широкому жесту пришлого человека так, будто именно он посылал гонцов за харчами, ну, вот те и прибыли.

— Зря ты тут раскидался, в сторожку надо отнесть… Во! Хлеба-то как раз и не хватает. Завтра мужики подъедут, а сегодня — никого. А я привык, когда вокруг народ. Вот такой я! Хорошо, хлеба принесли, хорошо!

— А водка не нужна? — взял за горлышко бутылку майор.

— Да что ты, что ты! Но хлебушек! А то ведь и корки нету.

— Понял, понял! Анатолий! — представился вертолётчик. — А это — Николай, товарищ мой.

— Веня… Вениамин, стало быть! У костра посидим или в помещение пройдёте? — показал рыбачок на сторожку. Майор обернулся к товарищу Николаю: как?

— У костра, разумеется, — сходу определился тот.

— Да сидите, комары не лютуют. А сумки и продукты надо занесть, ночью росно. Ходите за мною, покажу место.

И, перебирая короткими ногами, Веня покатил к деревянной хибарке, и беглец, подхватив сумки, пошёл следом. Не успел рыбак отворить оббитую серой мешковиной дверь, как в нос ударил тяжёлый запах. Пахло рыбой и псиной, хотя никаких собак рядом не было. Рыбак включил большой жёлтый фонарь на столе, и теперь можно было рассмотреть и заваленные тряпьём нары вдоль стен, и железную печку у входа справа, и тусклое, будто слюдяное окошко в той же стороне, и большой стол напротив двери. Под столом стояла разнообразная посуда: закопчённые котелки, немытые стеклянные банки, пустые бутылки. Рыбак гостеприимно засуетился, что-то стал убирать со стола, а беглецу хотелось на воздух, к костру. Но тут в дверях появился Толя и сходу поинтересовался:

— Ну и амбре тут у вас? Прибраться не пробовали? — и поставил короб на ближний топчан.

— А на кой? Нормальный запашок, я так ничё такого и не чую, и вы привыкнете, — заверил рыбак. — Не хотите тут, пойдём на бережок. Пошли, пошли, ушица стынет! Вы как, хлеб сами нарежете?

Толя отказался от замызганной доски, что совал ему в руки Веня и, вернувшись к костру, нарезал хлеб большими ломтями на весу. Пока рыбак разливал в алюминиевые миски уху, уверяя: чистые, чистые, не сомневайтесь, вертолётчик кинулся в сторожку и вернулся с куртками. И, подняв с земли компаньона, распорядился: эту под себя кинь, а эту на себя! И беглец поверх своей натянул ещё и просторную куртку из дома Василия Матвеевича, и стало замечательно тепло. Вот только сесть, как майор — по-турецки, и не пытался, знал, не получится, просто лёг боком. И, приняв из рук рыбака миску, — тот варева не пожалел и в мисках возвышались здоровенные куски рыбы — поставил её, горячую, прямо на траву. А майор вскрыл бутылку с водкой и потребовал: «Ёмкости давай!» У рыбака и здесь было приготовлено, и водка полилась в разнокалиберные эмалированные кружки. Толя и рыбачок выпили, а беглец всё примеривался, не решаясь последовать за ними. Пить совершенно не хотелось, да и утренние ощущения конца здоровья ещё не выветрились.

— Ну, шо ты её греешь? Давай, пей! Не отделяйся от коллектива, — затеребил майор.

— Ты думаешь, посуда не мытая? — по-своему понял он раздумья компаньона. — А ты не бойся того, шо в рот, бойся того, шо изо рта!

И водка, на удивление, пошла хорошо, под неё съели по две миски ухи. Он и не помнил, когда ел нечто подобное. А ещё удивился своему аппетиту, надо же, по дороге отказывался от еды, что совал ему Толя, а тут, смотри-ка, съел, не глядя.

Но когда майор потянулся было плеснуть по второй порции спиртного, самому протестовать не понадобилось, первым заартачился рыбак. И Толя сдался: ну, как хотите, было бы предложено. Заканчивали трапезу, когда вокруг костра стало так темно, что не было видно ни берега, ни реки, ни неба. Слышался только шум воды, особенно сильный, когда у костра замолкали. Всё это время и Толя, и Вениамин говорили о видах на рыбалку в здешних краях. Рыбак рассказывал, как ловил ленка, хариуса, и особенно подробно, как поймал зашедшую в Шилку из Амура здоровенную рыбину — калугу. И вертолётчик преувеличенно удивлялся: не может быть! Из Амура сюда? А Веня горячился и доказывал:

— Дак её, рыбу-то, за хвост не привяжешь, чать, не корова, плавает, куды хочет! — И всё пытался втянуть в разговор и товарища Николая, а то трудно было рыбачку справиться с насмешливым майором. Но тот рассеянно и невпопад кивал, не понимая, что своим молчанием доставляет хозяину костра беспокойство: чем гость недоволен?

— Вы покушайте ещё ушицы-то. Тут её ещё во скоко! — суетился Веня.

— Спасибо, но я так наелся, что, кажется, рыбий хвост изо рта торчит, — стал объяснять молчаливый товарищ. И так виновато у него получилось, что Веня рассмеялся и отстал. А он всё подбрасывал хворост в костёр и, прикрываясь курткой, когда дым шел в его сторону, не отрываясь, смотрел на огонь. И огонь, и запах дыма, и близкие голоса вызвали забытое ощущение покоя. И уже было всё равно, забредёт ли на огонек абориген, или из речной воды, как подводная лодка, вынырнет катер с загорелыми ребятами. Но не было ни деревенских, ни катера, только сердито рокотала вечная река…

И вспомнился ресторанчик в Карловых Варах, что был у самой реки, как раз напротив раззолоченного здания тамошнего театра. По реке у ресторана плавали утки, серые такие, и только селезень был ярким, как тот петух в Улятуе. Какой селезень! В этом ресторане он ел какую-то вкусную рыбу и рассматривал дома по берегам узкой Теплы. Вычурные особняки выглядели картонными декорациями, казалось, за фасадами и нет ничего, но было, было. Потому многие из этих особняков принадлежат разнообразным персонажам из Москвы, вот и замком в старинном парке владеет российский газовый концерн. И он тогда и передумал покупать отель для компании, не хотелось становиться в тесный ряд тех господ. А вот квартиру в Праге надо было купить. Ему, помнится, предлагали уникальные апартаменты, расписанные самим Альфонсом Мухой. Он тогда и не знал, что это за Муха такой. А для чехов, оказывается, — художник номер один. Что теперь вспоминать! Это было так давно, что, казалось, неправдой. В последнее время он часто повторяет эту незамысловатую сентенцию…

— Ты шо, заснул? — услышал он над собой голос. — Ты это… брось спать на земле — спина ж больная! Вставай, вставай, а то яйки застудишь!

— Да, умеешь ты простым армейским способом вернуть к действительности.

— Не, ты чуешь, какой воздух, а? Пил бы! И где бы ты ещё посидел у костерка? Признайся, москвичок, ты хоть раз сидел от так с простым народом?

— Последнее время я только и делаю, что сижу с этим народом. И скажу честно — не понравилось.

— А мне вот такой костёрчик когда-то жизнь спас…

— И что за история? Рассказывай, рассказывай!

— А шо рассказывать? Весной девяносто четвёртого демобилизовался, хотел на родину ехать, на домик под Киевом, как планировал, грошей хватало, но стратегического запаса не было. Ну, думаю, полетаю на гражданке, подзаработаю, а там и переберёмся… Ну, лётал, ну, зарабатывал, но техника была на грани фантастики, на чём токо не летали, ё-моё, пальцев на руках не хватало, шоб все дырки затыкать… А пальчики мои многое умеют! Ломалось всё: машины, люди, жизни. А тут знакомый экипаж разбился. Вывозили они большого начальника с семьёй на материк и грохнулись. Долго их искали, а нашли, мама моя! Лежат они, битые, на снегу, а кругом деньги, деньги, деньги, как листовки кто разбросал. Оказывается, начальник с собою все припасы взял, ну, и мешочек развязался… От тут и я задумался: всех денег не заработаешь, надо закругляться, а то будешь ломанный-переломанный лежать, и зверьё всякое грызть будет… И, ты скажи, як нагадал! Попали мы в такую передрягу: и перегруз, и погода — срань сранью, видимость нулёвая, короче, грохнулся наш пепелац — полный рот земли! Второй пилот, он же и птица-говорун, радист который, сразу отошёл, командир где-то с час живой ещё был… А я, поверишь, токо глазами блымал, и ни рукою, ни ногою… Хорошо, мы умку в тот раз везли, ну, пацана без родителей, он меня и спас. Шустрый такой был, костёрчик жег, меня на брезент перетащил, воду нашёл…

— И? — пришлось подгонять примолкшего вертолётчика.

— И через сутки нашли… Слухай, а як оно там, за колючкой? — внезапно переменил тему майор. — Как ты там с ума не сошёл?

— Как не сошёл? А побег!

— Это не считается! Побег — это полёт!

«Ну, да! Полёт с крыши под зонтиком!»

— …Когда жизнь человека вбила как гвоздь в землю по самую шляпку, а он вырвался и взлетел… Не, я б тюрьмы не выдержал, спрыгнул бы с катушек…

— Выдержал, куда бы ты делся! Ничего не остается, как терпеть. Ты ведь сам и не такое переживал, разве нет?

— Ну, цугундер и стингер — две большие разницы! А годами на привязи… Там, в головке, наверно, шо то такое происходит, нет?

— Происходит, Толя, происходит. Человек меняется, и не в лучшую сторону. Понимаешь, для меня этот побег — спасение, передышка, я потом смогу ещё продержаться. У меня украли годы, я вернул себе эти несколько дней…

— А если бы ещё с женщинами пообщался, а? Кинул бы несколько палочек — и точно, дальше жить можно. Не, ты шо смеешься? И ничего смешного! Придумал тоже — терпеть! От нам с тобою за сорок, так? Самый золотой возраст от сорока до пятидесяти! В сорок лет токо полноценным мужиком становишься. Главное, шо в такие годы выжил, а если ещё и не скурвился! Столько пережил, перевидел, уже чётко понимаешь, где лево, а где право, а до горизонта ещё далеко! Понял главное — жизнь копейка! И задача человека — получить у этой жизни стольник на сдачу, — закинул руки за голову майор и потянулся.

— Это что, максима сенсея Абрикосова?

— А это мы с ним на пару! И правильно — надо жить на полную катушку! Нет, и после пятидесяти хорошо, и после шестидесяти, так особенно, если ещё что-то можешь. А лучше всего будет, когда поймешь: ничего не можется, а ничего и не хочется — полный баланс! — рассмеялся он. — Но в сорок! В сорок лет только высоту набрал, только полетать. А эти обезьяны по тебе из ракетной установки! Знаешь, есть такая дура — «Игла», две ракеты за раз пуляет… Эээх! Шоб у них, у тех обезьян, там всё поотсыхало…

— Что ты имеешь в виду? — не понял занятый костром беглец.

— Не, не руки, грабки нехай останутся, шоб морды закрывать. А всё остальное — под корень…

— Толя, что за ерунда! Нет, злости у меня было много. Но я скоро понял, что она, как кислота, мою душу разъедает, понимаешь, мою собственную!

— Ага! Ты на нет сошёл, а этот обмылок, шо тебя под винты бросил, сидит, ножки свесил, кайфует… Слухай, я не догоняю, а ты шо ж ушами хлопал? Ждал, пока главная обезьяна зубы наденет и кусать начнёт? И ты смотри: такая маленькая блоха и такая злоемучая! Она ж не просто ударит, а и нож в ране повернет. Компот ей в рот, пусть зальётся! А ты? Шо ж не уехал?

— Причин много было. И самая главная — репутационная…

— Какая, какая? А, ну да! Из принципа не уступлю дорогу «камазу», так? Знаешь, скоко таких, неуступчивых, по дорогам бьются!

— Если честно, я и не представлял, что со мной можно так просто расправиться…

— Думал, с верхней полки тебя не достать?

— Что-то вроде этого…

— Ну, ладно — ты! Тебя обезьяны по-крупному курочили, но они ж и мелочью не брезгуют. Емают народ по всякому, а народ молчит. Это как?

— А как в твоём любимом фильме говорится? Ну, в «Великолепной семёрке». Вспомнил или подсказать?

— Стой, стой… Если кто не хочет, чтоб его стригли, пусть не будет овцой. Так?

— Может, и не совсем те слова, но по смыслу верно. Хорошие фильмы мы с тобой, ровесник, в детстве смотрели!

— А я всё равно старше!

— Само собой, на целую войну и старше…

— Нашёл, чем мерить — войной! У каждого мужика она своя, а у твоей войны так и конца не видно. Слушай, а шо там у тебя в военном билете? Какая учётная специальность?

— Очень серьёзная, майор: специалист по взрывному делу.

— Ё! А как же это тебе терроризм не приписали?

— Оставили на десерт, когда других обвинений не останется.

— Не, надо было уезжать. Хоть на Украину! Добрались бы до Харькова, а там…

— Далеко бы я уехал — на Украину! Это, Толя, не мой случай. Нет, я примерял это на себя, искал страну, место… И было всё не то, всё не по мне!

— Ну, да! Зато тюрьма в самый раз!

— Как ты не понимаешь: уехать — признать свою вину! И потом людей из-за меня столько пострадало.

— Ну, не уехал, так теперь сильно жалкуешь?

— Вот в данную минуту — да, жалею. Но какое теперь это имеет значение?

— Зря ты так, на Украине дали б тебе… это… политическое убежище. И херушки там обезьяны бы достали.

— Дали бы! Потом догнали и ещё раз дали! А с учётом того, что российские спецслужбы в сопредельных странах как у себя дома, то на Украине… Я ведь не за прокуратурой, а за этими органами… А ты сам почему не едешь на родину? Что тебя здесь держит?

— Биография. Она держит. Но в последнее время стало шо-то душно… Был я тут с машинами на техосмотре, стоим с мужиками, ну, слово за слово, анекдот хохляцкий рассказал, мужики животы надорвали. А один молодой ни с того, ни сего вызверился и зашипел: ехай в свою Хохляндию, и там на мове ботай! И бачу, мужики токо шо ржали, а тут морды отвернули и молчат. Вроде как в белорусской деревне я на немецком заговорил! Веришь, стоял я тогда как оплёванный?

— Если насчёт оплёванности, ещё как верю. Вопрос крови и почвы — самый больной вопрос. Вот сколько бы я ни утверждал, что я русский…

— А ты не отпирайся! Так прямо и говори: русский сын русского еврейского народа. Ты лучше скажи, жена дождётся?

— Не знаю. Я ни в чём не уверен, а в этом меньше всего… In the arithmetic of love, one plus one equals everything, and two minus one equals nothing…

— Причём тут арифметика! Ты по-простому скажи.

— А куда проще! Когда один плюс один — это всё, а когда два минус один — это уже ничего, пустота… Я перед ней очень виноват, понимаешь? Успокаивал, говорил, это ненадолго, через год-два меня освободят, и она верила… А пытка всё длится и длится, и неизвестно, выйду ли я когда-нибудь. А у неё жизнь проходит… Если отобьюсь от обвинений в организации побега, то за эту большую прогулку обязательно впаяют ещё года три… Нельзя требовать от женщины невозможного. Она не должна похоронить себя ради того, кто так по-дурацки распорядился собственной судьбой. Преданность — это редчайшее качество, и ценится как ничто другое. Только непомерно дорого стоит и тому, кто предан, и тому, кто… А если это и не преданность вовсе? Что, если на неё давит так называемое общественное мнение? Разлука разъединяет людей, и с этим ничего не поделаешь. Я стал другим и она уже другая. Да, у нас общее прошлое, но разное настоящее и, боюсь, будущее.

— Значит, говоришь, ещё ждёт? — отозвался майор и бросил ветки в костёр. И тот, брызнув искрами, загудел и взвился пламенем. И Толя — оранжевый бог огня, сам загорелся и решил утешить по-своему:

— Но ждать с тюрьмы — это ещё не показатель, не, не показатель. Я тебе точно говорю! От когда сляжешь, тогда и узнаешь, шо у тебя за баба рядом была… После катастрофы я, само собой, в реанимацию попал. Лежу голый, весь в трубках, в проводах, на конец гондон натянули… Из меня ж всё самотеком выходило… А кто там будет стоять с уткой, ждать, когда мне приспичит… Даже когда в сознание пришёл, позвать никого не мог, ослабел так, шо муху согнать не мог. И запашок от меня шел, конечно, ещё тот! Жена ухаживать не приходила. В реанимацию, само собой, не пускают, но если женщина серьёзная, и не просто плакать приходит, а ещё за другими присмотрит, то врачи не против…

— Что же, не нашлось медсестрички ухаживать за тобой?

— Зачем медсестричка? Врач ухаживала, ночами дежурила, реакции проверяли, — рассмеялся майор. — Не сбивай меня с мысли, не сбивай! Короче, открываю я как-то глаза, и первое, шо я бачу, стоит моя законная жена, и лицо у неё такое… ну, вроде перед ней не я, дорогой и любимый, а раздавленная колесом жаба. Веришь, меня как бритвой по глазам полоснуло… А она побачила, шо моргаю, тут же платочек достала, вроде как плачет… Потом узнал, врачи её предупредили, шо не встану и в лучшем случае лежачим буду… Ну, жалко ей себя стало, она молодая, в самый цвет вошла, а тут мешок костей… У нас одного полковника после травмы жена до матери отправила, не хотела жить с бездействующим инвалидом, так он через полгода застрелился. Я б тоже с этим не затягивал, у меня и наградной есть… Ну, от с того случая у нас и началось! У неё свои претензии были… Не, не, по-чёрному я не блядовал, понятия имел, волю себе токо после госпиталя дал. Ну, держались кое-как, пока сын с дочкой не выросли… И, ты знаешь, и дом поделили, и вход у каждого отдельный, а не могу женщину в дом привести…

И майор тут же, то ли застеснявшись свой откровенности, то ли душа просила, раскинул руки и затянул:

Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю,

Чому я нэ сокил, чому нэ литаю?

Чому мэни, божэ, ты крылэць нэ дав,

Я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…

И пришлось потребовать: переведи!

— А шо тут переводить? Смотрит на небо мужик и удивляется, почему он не птица. Шо ж это боженька пожалел и крыльев ему не дал? А были бы крылья, бросил бы он всё к чёртовой матери и улетел далеко-далеко. Полетел бы?

— А то! Ещё как полетел бы…

— Сбитые мы с тобой лётчики! — вернул и себя и товарища с небес майор Саенко. — Но мы ж не в отставке, мы ещё в запасе… И обязательно ещё поживём! — поднялся он от костра и махнул рукой: айда до хаты!

— А, собственно, где наш гостеприимный хозяин?

— Он давно рыбу глушит. Обещал, принесёт самую большую. Ты за него не переживай. Хай рыбачить, а нам надо на боковую. Не забыл, завтра нас будет ждать Генаша…

Вот куда не хотелось, так это снова на убогие вонючие нары. Но Толя был настойчив и уже заливал костёр из кружки, и тот недовольно шипел, пуская белые пахучие клубы дыма. В сторожке включили большой фонарь на столе, и от его резкого света по щелястым стенам и потолку заметались их тени.

— А Вениамин вернется, где будет спать?

— Так рядом с тобою и ляжет, — бросил мимоходом майор и вдруг расхохотался. — Представляешь, рыбачок подвалит к тебе, а во сне и обнимет! А кого обнимет — и знать не будет. Не боись! Он до утра рыбу будет тягать. — И, заметив, что компаньон бестолково топчется у топчана, не решаясь лечь на грязные тряпки, строго попенял:

— Ты не брезгуй, не брезгуй, бери ватник — это под голову. А укрыться можно вот этим одеялком.

— От него так пахнет! Могли бы и у костра посидеть…

— Какой костёр! А запах нормальный, рыбкой и пахнет. Это ты зараз перебираешь, а ночью замёрзнешь, все тряпки на себя натянешь. Всё, спим! Фонарь выключать?

— Да, разумеется. Спокойной ночи!

— Как говорил мой дед — взаименно, — старательно выговорил Толя и щёлкнул кнопкой на фонаре. И сразу наступила кромешная темень, в этой темноте беглец ворочался на своём жёстком ложе и всё не мог найти положение, удобное больной спине. На это шуршание, на этот скрип рассохшихся досок майор никак не откликался. Заснул? Или выговорился и теперь переживает по этому поводу? Надо же, у победительного Толи своя история. Что это нас с ним так развезло, устроили вечер откровений. И не водка здесь виновата, он совершенно не чувствует опьянения. Но и сожалений по поводу слез, выпущенных на майорское плечо, не было. Плохо только, сон пропал. Вот человек — раз, и заснул, позавидовал он крепким нервам компаньона. Но Толя вдруг шумно вздохнул: «Ты шо там крутишься?»

— Да ведь и ты не спишь, — усмехнулся беглец, довольный тем, что майор заговорил первым. — Слушай, почему ты возишься со мной? Нет, в самом деле, почему?

Майор долго не отвечал, потом включив фонарь, сел на топчане и печальным голосом спросил:

— От шо такое секс?

— Это я тебе должен объяснить?

— Не перебивай! Так шо такое секс, я имею в виду нормальный процесс? Это одно и то же одним и тем же, правильно? И, шо характерно, такая зараза, шо никогда не надоедает! И жизнь — одно и то же, одно и то же, крутишься, как та белка в колесе, и так эта карусель остое… надоедает! А тут на горизонте ты! Понятно объясняю?

— Понятно. Ищешь приключений на свою голову…

— Да не в этом дело! На Северах, помню, была такая ситуация, зарплату не выдавали два месяца, и уже ходили слухи, что наша контора накроется медным тазом. Собрались тогда мужики, человек десять нас было, ну, и забурились к главному бухгалтеру в кабинет. Ввалились гуртом, ну и дым столбом, мат-перемат коромыслом… А мужичок этот, бухгалтер который, сидит, слушает и всё молчком… Ну, мы выдохлись, он встает, подбирает с пола окурок — бросил кто-то, относит к урночке, садится обратно в кресло и тихо так говорит: «Теперь, господа, я вас внимательно слушаю». Представляешь, чем он нас взял? Исключительно вежливостью! Оставили мы в кабинете двух самых спокойных, я в то число, как ты догадался, не входил, и вышли. Короче, вопрос решился, зарплату выдали…

— Так в чём пафос твоего спича?

— А в том, что ты для меня как тот бухгалтер. Понимаешь, другая порода…

— Ошибаешься. Чужих окурков я бы точно не поднимал.

— И не подымай! Я ж не про окурки!

— Знаешь, очень опасно сближаться с людьми, от которых чего-то ждешь. Люди разочаровывают, особенно когда видишь их вблизи…

— Так и я ж про это самое! Я ж тоже думал: «О, миллионэр!» А сняли с тебя золотой фантик, а шо под ним? Мужик как мужик, два уха и хвостик. Ничего интересного! И так я разочаровался, так разочаровался! — рассмеялся майор и выключил фонарь. — И шо у тебя за мода такая, как до подушки — так расспросы? Смотри, подниму рано…

Но утром его разбудил не Толя, а могучий храп. Рыбак Веня, устроившись на столе, под грудой тряпья, издавал такие рулады, и казалось, волнами колыхался не только застоявшийся воздух, но и сама избушка. Тусклый свет, лившийся из грязного оконца, извещал: пора вставать. Майор долго мычал, не хотел просыпаться, но, открыв глаза, тут же подскочил: проспали? И, только вглядевшись в экранчик телефона, выдохнул: ещё целых пятнадцать минут можно было кемарить!

По реке клочьями плыл туман, и вода была такой ледяной, что заломило пальцы. Зато после нескольких пригоршней воды остатки сна как рукой сняло. Подхватив свои сумки и оставив Вене и короб Василия Матвеевича, и его куртки, компаньоны осторожно двинулись в деревню. Видимость была в пределах тридцати метров, но они умудрялись натыкаться то на изгородь, то на рассохшуюся лодку, то деревянную колоду. Они прошли, кажется, всю улочку, но никакой машины в её пределах не было. Что за чёрт, куда зилок подевался, бормотал Толя. А беглец пытался бодриться:

— И что в таких случаях говаривал полковник Абрикосов?

— Полковник уже давно молчит. Застрелился! — хмуро обернулся майор.

— Как? Когда? — будто споткнулся беглец.

— А пять лет назад! Я ж тебе вчера рассказывал… ну, жена отправила к родителям, а он…

— Так это был Абрикосов? Что ж он так?

— Во-во, так и знал, шо ты расстроишься. Я и сам, как подумаю, скоко знакомых по могилкам лежат! А какие мужики были!

— Но как же Абрикосов? Учил, учил, а сам…

— А бросили б тебя на руки матери, а она бы через пять месяцев умерла, и остался бы ты один, инвалидом в коляске! Мы и сами узнали токо через полгода, когда поехали проведать… Всё, не будем об этом!

— Как мы туда попадём! — беглец ещё не мог смириться с тем, что и сегодня не сядет на поезд.

— Как говорил мой дед — абнаковенно! На пердячем пару! Сядем на одиннадцатый номер и поедем! Чух-чух-чух! — изобразил Толя движение поршней, но, увидев растерянное лицо компаньона, рассмеялся:

— Пешадралом, от как! И ежиками в тумане, ежиками… Ноги до колен сотрём, а до Могочи обязательно доберемся!

И, вдруг раскинув руки, майор заорал на всю округу:

И если трудно нам придётся,

Когда в тиски зажмёт судьба,

Железо может и согнётся,

Но вертолётчик никогда!

И что этот неугомонный делает? Ведь всё село всполошится! Как там село — неизвестно, но одна тёмная фигура из тумана показалась. Это была вчерашняя старуха, на ней были всё те же ватник, длинная юбка, мужские ботинки, красная тряпица оказалась фартуком, и ростом хозяйка этих чудных мест была почти вровень с майором. Они кинулись к ней, а старуха будто только и ждала компаньонов.

— Вы никак чегой-то ищете?

— Генка, сосед ваш, мамаша, где? Вчера обещал до трассы подбросить…

— А он с вечера наказал: как появятся два мужжчины, скажи им Моревна, уехал Геннадий, уехал!..

— Вот же гад, обманул! А как, мамаша, на дорогу выйти…

— Да так прямо и идите, держитесь речки. Идите, не пужайтесь…

И пошли. И майор прокладывал дорогу и предупреждал: осторожней… камень слева… куда ты, там яма… Ничего, ничего, дойдем, твердил себе беглец. И точно, не успели путники углубиться в лес, как их нагнал рокот мотора: неужели транспорт, откуда? Оттуда! Показавшаяся из белой пелены тумана машина и была потерянным зилком. Вчерашний Генаша, остановив машину, высунул весёлое лицо из кабины:

— А я вас ждал, ждал…

— Где ты ждал? Ждал он… Смотри, когда-нибудь сам себя перехитришь!

— А как вы хотели? Безопасность — прежде всего. Ну, чево встали? Ехать будете или пёхом пойдёте?

— Не, ты посмотри на этого мудозвона, он ещё и издевается…

— Чего лаешься, садитесь!

Компаньоны один за другим забрались в кабину и уселись, тесно прижавшись друг к другу, майору явно не хватало пространства, его колени доставали до приборной доски, а руку пришлось закинуть за спину Генаши. Тот опасливо скосил глаз, но делать нечего, сам пригласил, теперь придётся везти. По лесной дороге с большими валунами и камнями поменьше и человеку идти трудно, а машине достаётся ещё больше. Генаша рулил осторожно, стараясь объезжать возникавшие то и дело препятствия, но делал это не очень умело, и оттого зилок двигался нервно, рывками, с отдышкой.

— Ну, так мы до вечера не доедем, — сердился Толя.

— Вот будет у тебя своя, на ней и гоняй. Чего это мы до вечера не доедем? Да тут до трассы ехать всего ничего… тридцать пять километров. Всяко разно, а доберемся.

Но недлинный отрезок на карте основательно измотал, и когда они, наконец, добрались до трассы, все выдохнули с облегчением. И как-то не сразу обратили внимания, что машина везет их всё дальше и дальше.

— А ты сам куда едешь? — потребовал ясности майор.

— Кто, я? Я — в Могочу, — удивился шофёр.

— В Могочу? А что ж ты молчал? Не, ты точно мудило! И нам туда! — восторженно объявил пассажир.

— Так, кто тогда… Ты ж сам говорил — до трассы, до трассы. Сам ты… — шофёр не решился вернуть определение, только недовольно насупился. А майор, не обращая внимания на переживания Генаши, всё толкал компаньона в бок: вот, мол, подфартило. Подфартило ли, сомневался тот. И особой радости не выказывал, боясь спугнуть удачу. Нет, нет, загадывать не стоит, вот доедем, тогда…

А трасса пылила и гудела. Машины, что неслись навстречу, выглядели инвалидами. Бамперы, крыши, капоты машин были заклеены бумагой и картоном, а фары липкой лентой. Некоторые умудрялись заклеить не только левое боковое стекло, но и левую половину лобового.

— От так и едут, пока день, — объяснял компаньону Толя. — А ночью стоят, вся трасса замирает. Токо если сумасшедший какой попрёт… Этот в клифте с двумя разрезами, когда ещё дорогу открыл, ленточку разрезал… Прокатить бы его самого по этой дороге недоделанной да на развалюхе с самой жёсткой подвеской… Генка, ты как поедешь? Через Давенду? Там объезд хороший…

Роль пассажира была явно не для майорской натуры, и он не унимался, и всё донимал Гену замечаниями: «Шо ты по рядам елозишь?.. И давай обгоняй, обгоняй синюю пятерку, ты ж бачишь, её на галстуке тянут… И вправо возьми, вправо…»

Но, обогнав грузовик, что тянул на тросе жигулёнка, Генина машина еле уклонилась от лобового удара с фурой. Та с рёвом пронеслась мимо, вслед ей негодующе загудела вся дорожная братия. Тут уж майор не выдержал и потребовал не только остановить машину, но и передать ему руль. И перепуганный Гена безропотно уступил место. А майор, положив руки на баранку, успокоил и машину, и Генашу, и компаньона. Зилок сразу стал послушным, перестал дёргаться и полетел по дороге, полетел, полетел…

У Кудечи съехали с трассы и дальше двинулись наезженной грунтовкой, но на выезде из села пришлось сбросить скорость: посреди дороги валялось бревно. И, как только машина приблизилась, из кустов тут же выскочили разнокалиберные детки. Они прыгали и улюлюкали у капота, с шофёрской стороны подошёл остроглазый, с косой челкой парень:

— Дайте десять рублей, а то не пропустим…

— Это с какой радости? У меня, сынок, станок сломался, не успел напечатать, — кротко уведомил парня майор. Но не успел он по-военному разобраться, как Гена зачастил:

— Дай, дай, а то не отвяжутся… Они всегда тут стоят, а у меня денег вовсе нету… Дай, а то камень запулят!

— А не твоя это банда людей оббирает, а? — дразнил Толя.

— Какой моя! Я в Горбицу три дня назад ехал, сам платил этим оглоедам… О! Они счас иномарку пошваркают…

И точно! Малолетних попрошаек отвлекла какая-то легковушка, оттуда неосторожно стали уточнять дорогу. Они мигом переключились на новенького и облепили машину со всех сторон, один тут же стал взбираться на крышу. А Толя, сдав назад, разогнался и объехал бревно по кустам.

В Могочу они прибыли через полтора часа и расстались с Генашей вполне дружелюбно. Вот только майор остановил машину, не доезжая вокзала, так, на всякий случай, и на станцию пошли пешком. По дороге, оглядывая окрестности, Толя всё вздыхал: «Да, как была деревня, так и осталась…» А беглецу было не до пейзажей, всё внимание забирало высокое здание вокзала, три этажа его возвышались со стороны посёлка, два выходили на перрон. И, кажется, никаких патрулей вокруг. И внутри бетонного куба было пусто, пыльно, прохладно. Усадив компаньона на лавку, Толя пошёл к кассе и тут же вернулся с радостной вестью.

— Через час сорок будет дополнительный «Новосибирск — Владивосток». Куда брать, до конечной?

— Нет, нет, до Хабаровска. Но ты говорил, знакомая есть в Могоче, и она посадит на поезд, нет?

— Ты меня переоцениваешь! Подруг у меня много, но так, шоб на каждой станции… Это ж никакого здоровья не хватит. Значит, до Хабаровска?

— Разумеется, до Хабаровска. А что, и билеты есть?

— Для тебя всё есть. Какой брать: купе, плацкарту? В купе будешь под наблюдением, а в плацкарте народу до чёрта…

— Вот и хорошо, не так буду бросаться в глаза…

И, пока Толя стоял у кассы, всё казалось, те трое или четверо, что стояли впереди майора, купят последние билеты, и придётся ждать другого поезда, и торчать на вокзале… И, не сдержав нетерпения, он вскочил с места и стал нервно ходить вдоль большого окна. Ходил, не различая ничего вокруг, не воспринимая смысл каких-то объявлений. Его могла успокоить только простая маленькая бумажка — проездной документ. Когда он обернулся в очередной раз, Толя уже отходил от кассы и по лицу было видно: всё в порядке, билет есть! Но почему-то не отпустило, а ещё больше завело: что билет! Надо попасть в вагон! Но до поезда надо было ещё как-то жить…

Всё, что они потом делали на станции, всё было лихорадочно и бестолково. Сначала они решили привести себя в порядок, ведь со вчерашнего дня не мылись! Но туалет был закрыт, и гигиенические процедуры пришлось отложить. Тогда они кинулись к магазину, и там майор дал волю своей фантазии и стал набивать продуктами большой пакет. Пришлось запротестовать: не будет он пить пиво: «Ты представляешь, как пахнет пивом в закрытом пространстве?» Майор сделал вид, что обиделся: «Хорошо, скажи, шо жрать будешь?» и под диктовку купил две бутылки воды, орешков, сухарей и шоколада. Но тут к прилавку принесли поддон со свежими пирожками, и он потребовал упаковать пятнадцать, нет, двадцать штук.

Так, с пакетами, они и потащились к берёзам, где среди белых стволов возвышался памятник. Там, решил компаньон, можно и выпить, и закусить. И пришлось уговаривать: нет, что ты, возле памятника нельзя! Эту мысль поддержало и лицо, что выступало из бетона. Оно было таким свирепым, что никаких дополнительных аргументов не требовалось.

— Ты посмотри, шо они из военного человека сделали, а? Руки пообломать бы за такой памятник. Карикатура!

— Пусть стоит, какой есть! Фронтовики и такому рады.

— А где они теперь настоящие фронтовики? Я знаю одного, три месяца в конце войны на аэродроме прослужил за пять тысяч кэмэ от передовой. Теперь ветеран, теперь права качает…

— Всё равно! Это хоть какое-то напоминание… Представляешь, как далеко отсюда была война! Парней забирали, везли отсюда на фронт, но было ли у них чувство, что они защищают свой дом? Мой дед это точно знал, погиб под Москвой…

— Так ты памятник, наверное, поставил богатый, а не такой, как этот…

— Я бы и поставил, только он погиб в сорок первом и где похоронен — неизвестно, хорошо, если в братской могиле.

— А у меня без вести пропал, и два его брата тоже… Значит, этому мужику на памятнике мы с тобой не чужие! И он не будет против, если мы…

— Зато вот этим я лично точно чужой и враждебный, — кивнул беглец на подъехавшую милицейскую машину. — Давай поднимемся на перрон! — Почему-то казалось, там будет безопасней. А здесь, на привокзальной площади снует народ, подъезжают машины, теперь вот ещё и эта с синей полосой…

— Ну, айда! — согласился Толя и первым стал подниматься по бетонным ступенькам. На перроне было безлюдно, если не считать каких-то двух фигур вдалеке. Они прошлись туда-сюда по вымощенному серыми квадратными плитками перрону с жёлтой предупреждающей полосой у края платформы, но ничего подходящего, чтобы примоститься и посидеть, не было. Пришлось встать у бетонного парапета недалеко от лестницы, и пока Толя шуршал пакетами, беглец озирал окрестности, пытаясь зачем-то запомнить станцию.

С перрона хорошо были видны деревенские избы там, внизу, и серые пятиэтажки на другой стороне, за станцией. Но он в подробностях рассматривал ближнюю картинку: и блестящие рельсы, белые новые шпалы, и железные фермы, и замерший товарный состав, на красных вагонах чётко выделялись белые номера. И этот состав, эти шпалы, эти рельсы и сигналящий маневровый тепловоз, проехавший мимо и обдавший запахом нагретого железа, и даже мелкий мусор между шпал вызывали у него странное чувство умиления. Эта станция его приняла, выдала билет, разрешила: чёрт с тобой, езжай!

— А сколько отсюда до Читы?

— Всё считаешь? Могу точно сказать — 722 кэмэ. Я ж тут в Могоче служил…

— Ты? Здесь?

— Я, я! — не стал вдаваться в подробности майор. — Скоко я тут тяньзинки выпил, ну, водка такая китайская, «Аньт» называлась. Это зараз всякого пойла завались, а тогда… Была ещё «Массандра» — спирт разбавленный. А спирта у меня в подотчёте было богато… Ну, шо, давай выпьем? Это и будет последний кабак на заставе…

— А надо? — замялся он. Спиртное точно было не ко времени и не к месту.

— Ещё как надо! Шоб дорожка скатерью легла…

— И что, прямо здесь?

— А шо, никогда не пил на вокзале? Попробуй и это! Не боись, мы трошки, — достал Толя стаканчики, запечатанные фольгой. На фольге было выписано: «Водка».

— Бачишь, як зараз заботятся о нашем брате. Тут всего ничего — сто грамм.

И, вручив стаканчик, майор сунул в руки и пирожок: «Ну, приступим, благословясь?» Но не успели они сдёрнуть крышечки, как перед ними будто из асфальта выросла девчонка, за ней поднялась по лестнице другая, такая же. У обеих были крашенные иссиня-чёрные волосы и совсем юные мордашки. Первая, пританцовывая на месте, курносая и накрашенная, протянула руку и молча смотрела в упор, не мигая.

— Дяденьки, угостите и нас водкой.

— А ты шо ж это, доча, молочка от бешеной коровки перепила, а?

— Вам жалко, чё ли? — тянула девчонка. — Оставьте допить. А я могу с вами пройтись, хотите так и отминетить могу… Смотрите, я чистенькая! — И, расстегнув пуговицу замызганных джинсов, показала край белых трусов.

— Ё! Тебе ж скоко лет, пацанка? Счас возьму и выпорю!

— Ага! Знаю, как будете пороть! Ну, дайте опохмелиться, не жлобьтесь…

— Нет, ты слышал? И как с такой специалисткой разговаривать, а? Ей же всё божья роса, — растерянно повернулся майор к компаньону. Тот стоял отвернувшись, не хотел ни видеть, ни слышать, ни обсуждать.

— Брысь отсюда! Скажи спасибо, что я друга провожаю, а то… — протянул он шоколадку девчонке. Та, схватив её детскими руками, смеясь, отошла в сторонку. На смену ей двинулась вторая девица, эта ещё стеснялась и потому стояла, опустив глаза, ждала. Майор без назиданий протянул шоколадку и ей, девушка благодарно подняла глаза. Только лучше в такие глаза не заглядывать, сразу почувствуешь себя виноватым.

— Пирожок хочешь? Не хочешь? Тогда быстро до мамки! — И девчонки посыпались вниз по лестнице. — Вот же, соплячки, всё настроение перебили. Как представлю, шо собственная дочка вот так вот пристаёт к мужикам — убил бы!

Майор ещё сокрушался, когда рядом встала вполне зрелая женщина в чёрном коротком платье. Чёрные путаные волосы нимбом стояли над её белым лицом. Белыми были и тонкие ножки, прочерченные зелёными венами, они подгибались на высоких каблуках.

— Ну, а мне дадите? Неужели нет? Пропадаю, мальчики! — И женщина красивым когда-то лицом старательно изобразила страдание.

— Ё! Да скоко ж вас тут? Семейный подряд? — ещё спрашивал майор, но компаньон уже протянул даме свой стаканчик. — Этого хватит? — спросил Толя. И дама, просчитав момент, скорчила гримаску: ещё хочу. — На, токо отойди! — и в дрожащие худые руки перекочевала и вторая порция.

И женщина, держа добычу на отлёте, поспешила по лестнице вниз, где её ждали и девицы, и какой-то парень с запрокинутым лицом. Они обступили его, сползшего по стене на корточки, и стали, видно, лечить…

— Да, с тех времен, как я тут был, ничего не изменилось, — протянул майор.

— Что, здесь и тогда были такие малолетние девушки?

— А ты разве не знаешь, шо самые опасные места для человека — это базар, вокзал, милиция? Ты там, в Хабаровске, клювом не щёлкай, понял? И давай передислоцируемся до вокзалу, а то ещё какая-нибудь зараза прицепится, — подхватил Толя пакеты.

В гулком зале ожидания пассажиров не прибавилось. Были там только женщина с ребёнком, две старушки, что-то перебиравшие в своих сумках, и старичок с палочкой, бесцельно перемещавшийся из одного конца зала в другой. Они устроились возле приоткрытого окна, выходящего на перрон, оттуда из узкой щели тянуло ветерком. Компаньон подтащил ещё один ряд стульев, и получилась загородка, и можно было сесть друг напротив друга. И, постелив газетку, майор стал выкладывать еду.

И пока он так обустраивался, беглец решил переменить кроссовки. Теперь можно. Он пересел подальше и разулся: ногам сразу стало легко, он ведь не снимал обувь целые сутки. Только вот носков чистых не было, и в киоске на вокзале почему-то не продавались… И кроссовки были немного маловаты. Нет, нет, всё замечательно, потопал он новыми корочками по бетонному полу. И не успел оглянуться, как Толя подхватил его старые стоптанные башмаки и стал трясти перед носом:

— Говорил, фотографии, фотографии, а вот настоящий экспонат для музея!

Пришлось выхватить, бросить в урну и самому предложить: «Обмоем?»

— А як же! Обмоем! И билет, и ботиночки… — засуетился Толя. — Давай, я сбегаю, куплю, а то, шо тут пить? — показал он на два запечатанных стаканчика.

— Хватит и этого! Слушай, майор, ты мне билет отдашь?

— О! Хорошо, напомнил! — расстегнул Толя карман на рубашке, но доставать проездной документ не спешил. Что там ещё, какой сюрприз на сей раз?

— Понимаешь, такое дело… Билет я взял на свой паспорт. И не свети на меня так своими фарами, не свети… Да, на свой! — Вытащил он, наконец, бумаги. — Это всё ж лучше, чем Сашкин…

Майор забыл только сказать: подучилось всё случайно. В кассу он сунул паспорт, не глядя, и понял, что свой собственный, когда кассирша раскрыла документ. Но о своей оплошности он пожалел только в первую секунду, а потом не то что обрадовался, но особо и не огорчился. И, действительно, как он раньше до этого не додумался, удивился он сам себе.

— И не потеряй, а то я тебя знаю! — протянул он билет и паспорт в рыжей кожаной обложке.

— Ну, Толя! С тобой не соскучишься. Как я поеду с твоим паспортом?

— Поедешь как все! Это ты со своим родным — никуда, а с любым другим — запросто! Тебе ж токо в вагон зайти, а там кому ты будешь его предъявлять? Пассажирам?

— Но мы совершенно не похожи!

— На фотографии кто? Мужик? Мужик! Я белявый, ты седой — и вся разница. А если пристанут, скажешь: мол, фотка неудачная вышла… А очки? Так снял, когда фотался. Сойдет! Это ж на крайний случай! Новое имя, я думаю, не перепутаешь?

— А как ты? Тебе ведь надо брать билет.

— Ты за меня не переживай. У меня другой документ есть, — вытащил Толя маленькое красное удостоверение. — Или я не ветеран Вооружённых Сил? Давай, убирай документы… И не в тот карман суешь, лучше в этот, верхний. Ну, вот! Теперь тебя мелко не нарежешь! Теперь ты человек с билетом. Сядешь и поедешь, не клятый, не мятый. Тут ехать токо сегодня полдня, ночь, день, ещё ночь и в обед высадишься. А теперь решим ещё один вопрос! Финансовый! — достал Толя три розоватых бумажки.

— Что это? — не понял беглец.

— Это тоже билетики, казначейские. Будешь в Хабаровске предъявлять. Бачишь, на этой стороне мост хабаровский, на другой — хабаровский памятник… А ты шо, и правда, не видел таких грошей?

— Где бы их видел? В камере зарплату не выдают. И потом, ты забыл, что давал уже деньги. Всё, всё! Не возьму.

— Бери! А то обидюсь… Ну, обижусь!

— Да мне только доехать! А там — всё, никакие деньги не нужны.

— Та хиба ж цэ гроши? Цэ так, копиёчки! И я всегда говорил, шо ты реальной жизни не знаешь. Это ж дорога! Мы скоко сюда добирались, а? То-то и оно! Бери, бери, без разговоров.

И пришлось сдаться:

— Но ты ведь понимаешь, я не сразу верну…

— Так это ж кайфово! Это ж кому сказать, кто в должниках, а? — хихикнул майор. — Ты, главное, никуда не суйся, на станциях не выходи, а как проедешь Ерофея Павловича, знай, это уже другая область — Амурская, понял? Главное, из вагона — никуда! И не обижайся, шо так, с заминками получилось. Ты думаешь, я не переживал? Наобещал, а оно всё никак…

— Если переживал, то продиктуй свои адреса…

— Та на раз! Я тебе и харьковский и киевский дам.

— У меня в твоём родном городе родственники живут, вот только адрес я не помню…

— И ты молчал! Ну да, где тебе помнить харьковскую родню…

— Майор, ты будешь меня воспитывать или займёмся делом?

И оба стали искать, на чём записать, но ничего подходящего не было. Тогда развернули шоколадку, и Толя начал размашисто рисовать буквы и цифры. Пришлось, отобрав обёртку, самому мелко записывать всё остальное.

— Толя, звонить из изолятора не смогу, но обязательно напишу.

— А я обязательно дам ответ. Ну, давай, пей! На дорожку святое дело, — затеребил майор. Пришлось отпить, но водка, само собой, была теплой, и в горло не лезла, хорошо, пирожок оказался свежим, с капустной начинкой, и рука потянулась ещё за одним.

— Ну, Колюня, с Богом и так, шоб с попутным ветерком! Может, хоть зараз скажешь о своих планах, а? Ну, от приехал ты в Хабаровск и… — начал майор.

— И рассказывать нечего! Если доеду, найду знакомого журналиста или кого-нибудь из этой братии, потом — прокуратура. Вот и все планы.

— Прокуратура? Как прокуратура! — привстал Толя. — А на гада ж мы… Ты серьёзно?

— Не волнуйся, я о тебе ни слова не скажу.

— Говори хоть десять! Ну, шо они могут сделать? Пытать? Так я сам, если спросят, скажу — подвёз человека! Та забил я на их вопросы, понял? — усмехнулся майор и, поднявшись, он вдруг затряс руками и ногами, и так перекосил красивое лицо, что показалось: изо рта вот-вот потечёт слюна. Преображение было мгновенным и таким убедительным, что пришлось невольно отшатнуться. Ну, лицедей! А майор, вернувшись в себя, удовлетворённо хмыкнул: «Имел в виду я эту прокуратуру! Включу дурку и…» И тут же пошёл в новое наступление:

— Не, не, как-то у тебя не продумано! А говорили, ты умный!

— Мало ли что обо мне болтают! Нет у меня другого выхода, Толя, нет!

— Как нет? Как нет? Ёлы палы! — и майор в непередаваемых выражениях высказал всё, что он думает о намерениях неразумного товарища. А потом вдруг загорелся:

— Эх, был когда-то рейс из Хабаровска на Анкоридж… Теперь летают токо из Владивостока… А так долетели бы до Чукотки, туда бывший губернатор стоко техники нагнал, угнали б вертолёт. Не, не, до Фэрбенкса не дотянули бы, но там от острова Ратманова до Крузенштерна, токо две мили. А Крузенштерн — это уже Америка!

— Ну, раз ты знаешь всё о Чукотке, тогда скажи: кто первым нас собьёт — наши или американцы? Особенно будет жалко тебя, такого мечтательного…

— Но должны быть варианты, должны! Ну, встретишься ты со своим журналистом, а потом садись на поезд, лучше на харьковский — и езжай обратно!

— У тебя один вариант — харьковский поезд. Сам говорил, что это длинный маршрут, и за неделю пути многое может случиться, да ещё на запад. И потом ты забыл о границе!

— Так ты раньше спрыгнешь, ну, где-то в районе Белгорода! А ночью и переберёшься через линию фронта.

— Как переберусь?

— Абнаковенно! Ляжешь на брюхо и по-пластунски, по-пластунски… А как преодолеешь рубеж, встанешь, отряхнёшься и пойдёшь на Харьков!

— Ну, если в порядке бреда…

— Какой бред! Ты ж не дослушал! Как возьмёшь билет — звони, а я в Чите присоединюсь, ферштейн? Не, в натуре, так и пойдёшь в эту правиловку? На гада это надо?

— Надо, майор, надо! — выдохнул беглец. — Это я тебе как инженер инженеру говорю. — А Толя, ероша густые волосы, всё переживал:

— Не, не, варианты должны быть! Должны! Ты это… извини! Я б до самого Хабаровска с тобою, веришь? Но не получается, и не токо из-за документов…

«Он что, серьёзно поехал бы со мной дальше? Нет, зачем? Теперь сам доеду!»

— Ну да, как же я без тебя, майор?

— А шо такое? — тут же подался к нему Толя.

— Кто же меня кормить будет, нос вытирать, штаны застёгивать… — Он ещё не закончил, когда вдруг понял: майор шутку не принял. И помрачнел и, сцепив пальцы в замок, молча рассматривал его светлыми и теперь серьёзными глазами. И подумалось: «Сейчас выдаст!»

Но тут в глубине зала что-то переменилось, послышался громкий голос, и майор, подобравшись, оглянулся, и оба увидели, что в их сторону идёт человек в милицейской форме. «Вот тебе и Фэрбенкс! Вот и долетели!» — пронеслось в голове. А служивый ещё издали во весь голос начал отчитывать:

— Вы что не знаете, распитие спиртных напитков на вокзале запрещено.

— Товарищ капитан, — подхватился Толя и, прикрывая подопечного, шагнул навстречу. — Тут такое дело… Служили мы в Могоче… Вы ж знаете, тут вертолётная часть стояла.

— Когда это было! Теперь там пэвэошники.

— А ДОСы как, пустые, наверное?

— Зачем пустые, в некоторых живут.

— Да, хорошее было время. Грибов было! Отойдёшь на нескольких метров — и хоть косой коси! А сюда, на станцию, за колбасой и пивом к поездам ездили, — Толя протянул милиционеру удостоверение.

«Зачем он это делает? Милиционер ведь не спрашивал документы. А что я буду предъявлять?» — замельтешило в голове у беглеца. И сразу задеревенела спина, и пересохла глотка, и тёхнуло сердце. И теперь, как Толя две минуты назад, он сцепил дрожащие руки и сидел не шевелясь…

Я всё, мужики, понимаю, но вы осторожней, а то довспоминаетесь, пропустите свой состав… А какой ждёте?

— Да вот друг — новосибирский, а я до Читы…

— Заканчивайте, заканчивайте с этим делом и на перрон… Я думаю, вы, как офицеры, понятливые. Тут мероприятие сечас одно будет, а потом всё по графику. — Капитан что-то хотел сказать ещё, но забормотала рация, и, что-то коротко буркнув в ответ, милиционер вразвалочку пошёл к выходу. И тогда отпустило, и можно было продолжить разговор и задать вопросы:

— Ты действительно служил здесь? И как?

— Как? Было у чёрта три дачи: Чита, Могочи, Магдагачи — вот как! Ты вот думаешь — дыра. От Тахтамыгда — это дыра. Там ещё была взлётная полоса времен войны, знаешь, такие железные шестигранники, раздолбанная на нет! Нормально было! Молодость, надежды, вся жизнь была впереди. Тут же целая бригада базировалась — отдельная десантно-штурмовая бригада, а в ней наш отдельный вертолётный полк. Я с такими мировыми ребятами служил! Тут и с Сашком задружился. Скоко всякого было! На танцах с местными дрались, в Хабаровск лётали посидеть в ресторане, на губе скоко раз сидел! Ну, а из передряг выручал, как ты догадываешься, полковник Абрикосов.

— Да, повезло тебе с полковником, — усмехнулся беглец.

— Повезло! Так и тебе ворота откроет какой-нибудь полковник, от побачишь! — утешал напоследок майор. Полковник? Ну, да! Формально так и происходит, если учесть, что начальники изоляторов и колоний сплошь полковники. Только происходит с другими…

Майор ещё хотел бежать за добавкой, как металлический женский голос объявил: «Уважаемые пассажиры, агитационный поезд прибывает на первый путь… Просьба убрать с путей козу… Чья коза, граждане?.. Просьба убрать…»

Озадаченные компаньоны бросились к окну. На перроне явственно чувствовалось оживление, откуда-то вдруг взялись люди, но по виду это были не пассажиры, и не встречающие, а какая-то особая, мобилизованная публика, вот как стайка подростков в жёлтых майках с плакатами и надувными шариками. Толпа громко переговаривалась и давала советы двум мужикам в грязных оранжевых жилетах, тащивших с рельсов упирающуюся белую козочку. Животное из всех сил сопротивлялось, но послушалось цыганенка, что поманил самым простым способом — куском хлеба. А скоро после шуршания и неясных восклицаний из эфира полились звуки марша.

— Это шо, Ким Ир Сэн, или как там его, опять едет? — удивился Толя.

— Ты же слышал: поезд — агитационный, значит, если и какой-то Ир, то наш, собственный…

И, открыв окно, они вытянули шеи в ту сторону, откуда медленно въезжало на станцию нечто, похожее на длинный автобус. Белое полотнище на боку железнодорожной машины красными буквами извещало: «Программу партии „Единая Родина“ поддерживают железнодорожники Забайкальской магистрали!» Был там и портрет правителя с чернеными бровями.

— Красавец! — оценил портрет майор. — А шо за агитация, опять выборы?

— А это чтобы народ не забывал, кто рулит, — усмехнулся беглец.

— Ну, ляд с ними, давай допьём, пока они там базлают, пошли они лесом…

— Так интересно же.

— Какой интересно! Это ж дурдом!

— Именно этим, майор, именно этим!

А тут над станцией загромыхал голос: «На узловом планерном совещании нашего участка железной дороги было принято решение… Наш эстафетный поезд оправился со станции Хилок… Лучшие локомотивные бригады и передовики производства… На каждой станции нас встречают… Все поддерживают линию руководителей государства… На крупных станциях Забайкальской железной дороги открыты приёмные партии „Единая Родина“… Её руководитель неустанно… С каждым днём ширится…»

И вся эта свинцовая галиматья падала на головы, ещё не чугунные, и забивала уши, оседала в мозгах, душила мертвечиной. Господи, какой век на дворе? А он ещё хочет что-то доказать? Кому? Этим людям, согнанным с рабочих мест и покорно застывшим в молчании. Но им чужды и надрывающие лужёную глотку агитаторы, и какой-то там взятый за одно место богатей…

Мимо окна прошла женщина с сумками и тут же вернулась, и, вытирая круглое лицо, спросила:

— Не знаете, когда этого царя увезут? — махнула она в сторону поезда.

— Какой же это царь, мамаша! Это псарь! — ухмыльнулся майор.

— Да мне всё равно! — тонко, со слезой перебила его женщина. — Ой, так ехать надо, так надо, а они всё перекрыли. У нас ведь беда — племянник повесился! Завтра похороны, а поминки не готовлены, тесто не ставлено, и компот не варили. А тут не пойми чего! Восемнадцать годков всего и было… Вот и плакать уже нечем! — тужила женщина. — Теперь жди, когда этого уберут… Весной этого возили и тут, на тебе, опять привезли…

Теперь этого долго будут возить, и стая будет править вечно. Он никогда не получит свободу, никогда, стучало в висках под мегафонные крики. Да выберется ли он из этой Могочи!

— А что там с пассажирским, на сколько опаздывает? — всполошился беглец, забеспокоился и Толя. Они кинулись в службы вокзала, но обнаружили запертые двери, занавешенные окошки. И тогда майор, остановившись среди зала, зычно выкрикнул: «Эй! Кто-нибудь!» И тотчас из неприметной и бестабличной двери вышел пожилой мужчина:

— Чего безобразничаешь?.. Поезд у нас, ехать надо, а на перроне у вас… У нас всё по графику. Кому надо, все уедут… А новосибирский поезд сильно опаздывает?.. Да чуток задержится. А ты не хулигань, а то можешь и на поезд не попасть. Задержат — и все дела!.. И ты не пугай! Я давно пуганый и не такими, дядя, как ты… Ну, значит, должен соображать! Они быстро свернут, им дальше надо ехать…

И действительно, не успели они вернуться к окну, как всё действо закончилось, и Толя не преминул заметить: «Да понятное дело, там у них уже всё накрыто, всё нолито!» Автобус на рельсах медленно и торжественно скрылся под бравурный марш, и перрон в мгновение ока опустел, как ничего и не было. Будто несколько минут назад на станции замиражило, а потом морок развеялся, и пошла обыкновенная жизнь. А скоро женский голос известил о прибытии поезда из Новосибирска. Компаньоны вылетели на перрон, и дальше всё пошло впопыхах, в рваном ритме, в суматохе.

— Не обижайся, братка, если шо не так! Ну, такой я… Ну шо ты со мною сделаешь? — сбивчиво извинялся Толя.

— Это ты меня извини, если было… Спасибо, Толя! Без тебя… — Гул состава заглушил последние слова, замелькали вагоны, вагоны, и беглец дёрнулся и готов был бежать за седьмым вагоном, что проехал далеко вперед.

— Куда ты? Стоянка пятнадцать минут, успеешь! — придержал его майор. И на виду вышедшего к поезду милиционера они степенно двинулись вдоль состава.

— Ты до своего друга доберешься, дай знать!

— А як же, Толя, а як же! — пообещал он, отъезжающий.

— Я с тобой серьёзно, а ты…

— Ну, если что-то случится, ты об этом узнаешь сразу…

— Типун тебе на язык! Я не это имел у виду… Ну, шо у тебя всё нормально… Я ж это… беспокоиться буду.

— Хорошо, хорошо. Я позвоню, — рассеянно пробормотал беглец. Он уже вполуха слышал Толю и на подходе к вагону был озабочен одним: как унять дрожь нетерпения. Неужели он сядет в вагон и поедет, поедет, поедет на этот вожделенный восток. Нет, надо ещё пройти паспортный контроль… Он уже протянул документы пожилой проводнице, но та отвлеклась на свою товарку из соседнего вагона, стала что-то спрашивать.

А он видел только грязные ступеньки и женскую руку на отлёте. На пальцах этой большой, совсем не женской руки был перстень с красным камнем, как глазок прибора. Толя топтался рядом и шипел: успокойся, всё нормально. И уже начинали раздражать и майор, и проводница, и вся станция Могочи! Господи, он никогда не сядет в поезд! Но тут рука резко выхватила у него паспорт с билетом и тут же, не сверившись, вернула документ. И Толя сжал плечо: что я говорил? И подтолкнув его к вагону, стал взбираться по ступенькам: вот, мол, друга провожаю. Но его порыв тут же остудили предупреждением:

— Имейте в виду, стоянка сокращена! Стоим пять минут…

— Давай прощаться тут, в тамбуре. — Но там уже стояла молодая пара и, не обращая внимания на посторонних, так истово целовалась, что у девушки на спине треснула белая кофточка.

Тогда спустились на перрон, но тут зазвонил телефон, и майор стал кричать в телефон какому-то Ивану Павловичу: «Без меня ни шагу, я скоро буду! Скоро, сказал! Завтра с утра…»

Самое время вернуть паспорт, он всё это время держал его в руке. Ну да, паспорт теперь ему ни к чему… Или к чему? Ну, если только до Хабаровска, только до Хабаровска, а там он вышлет паспорт…

А тут объявили об отправке поезда, и уже поднялась в тамбур проводница, а за ней один за другим и курившие на перроне пассажиры. И майор, приобняв беглеца, стукнул его своей лобастой головой, но тут же, будто устыдившись своего порыва, отпрянул. Они ещё неловко, как подростки, потолкались, потом по-взрослому пожали друг другу руки, и Толя ещё успел пошутить:

— Не, ты шо такой хмурый? Где твоя улыбка, полная задора и огня? Кончай горевать, давай, братка, ехай! И пёрышко тебе…

— Я понял, понял про пёрышко. А дорога как — скатертью? — пряча улыбку, поднялся беглец по ступенькам.

— Токо так! Токо скатертью! Шоб ни складочки, ни морщинки! — кричал снизу майор. И он, отъезжающий — отъезжающий? — прошёл в вагон и остановился у окна напротив проводницкой, где за стеклом на перроне Толя стал что-то показывать длинными пальцами. Пришлось отвечать.

О! Искусству жестикуляции он выучился в судах, только так и можно было разговаривать с теми, кто приходил поддержать. Отвечать майору он отвечал, но с каждой секундой всё больше заводился оттого, что поезд никак не сдвинется с места. Да и диалог был однообразен: «Держись… всё, всё, иди… обязательно позвони… да-да, позвоню… всё будет хорошо… спасибо…» А его, как льдину от берега, уже отрывало от майора, и он был не здесь, не здесь…

И вдруг, вспомнив что-то, Толя показал жестом: «Выйди!» — и он кинулся в тамбур, но выход перегораживала девушка в разорванной кофточке и другая, квадратная, спина.

— Куда вы? — обернулась недовольным лицом проводница. — Сейчас отправляемся, идите, мужчина, на своё место, идите!

И пришлось вернуться к окну. Вернулся и, не дождавшись его у двери, Толя. Что он хотел сказать, о чём предупредить? И не успел он спросить через стекло, как поезд, лязгнув всеми своими составными частями, дёрнулся и медленно поплыл, поплыл, поплыл. Майор ещё какое-то время шел рядом с вагоном, а напоследок, уже отставая, щегольским жестом выбросил два пальца к виску.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги