Закон Мерфи. Том 2

Глава 33 Нелегкая судьба криминала

Любопытный факт: человеку свойственно сопротивляться. И чем сильнее на него давят, тем больше он сопротивляется. Так ребенок узнает границы дозволенного, подросток — недозволенного, но не они решают. Решает молодежь. Она-то и становится пассионарным двигателем прогресса, стремясь революционно изменить мир вокруг, чтобы потом превратиться в инструмент регресса, но уже для своих детей, и тормозить их стремление изменить мир, потому что так уже обжито и привычно. Так устроено человечество в целом и конкретно взятые общества в частности.

Социум — неповоротливая система, громоздкая, едва движимая, с трудом откликается на новое, консервативно предпочитая старое, и только неуемный энтузиазм молодежи, слегка подкрепленный детской непосредственностью и подростковым бунтарством, позволяет ему чуточку меняться. Двигаться вперед. Но не всегда в ту сторону, в которую было надо.

Алан вырос в консервативной мусульманской семье и с самого детства воспитывался по всем заветам: его приучали с младенчества читать аяты, а с шести лет — Коран, не баловали, но и не наказывали строго, одевали в белое и чередовали учебу с играми. Но, как оно частенько бывает, благие намерения родителей спотыкаются о характер ребенка. А тут еще воспитательные традиции наперечили гормональной перестройке организма — так подросток и пошел наперекор религии и семье.

Обычно игры в бунт заканчиваются с переменой мест слагаемых, и родители искренне желали найти для сына подходящую скромную и благочестивую девушку, чтоб семью завел, остепенился и сам понял, почем фунт родительского лиха, да вот только уровень тестостерона превысил все моральные пределы и препоны. К тому же блестящий математический ум, вовремя замеченный неправильным окружением, взять в оборот запретными удовольствиями было не так чтобы сложно. И к совершеннолетию Алан оказался обладателем изрядного сексуального опыта и неплохого капитала, заработанного на бухгалтерском балансе и креативных маркетинговых идеях, изысканно поданных и воплощенных с изрядной экономией в оригинальном секторе подпольного бизнеса. Торговле девушками.

Впрочем, игры с известным плодом разврата и похоти перспективному молодому человеку наскучили невероятно быстро, и он переключился сначала на оружие и наркотики, затем на более странный и гораздо более ценный формат — контролируемые исключительно Межмировым правительством запасы редкоземельных металлов. Разумеется, в нелегальном варианте.

И, хотя определенную долю сожаления по поводу ссоры с семьей Алан испытывал, равно как и понимал мозгом, что жизнь его могла сложиться кардинально иной, будь он в молодости посговорчивее, да вот в душе определенная степень обиженного ребячества осталась до сих пор. Потому он кардинально сменил конфессию и предпочитал исключительно темные цвета в одежде, словно продолжая бунт против родителей, с криминалом завязать не пытался и, будучи всегда сдержанным, расчетливым и скупым на эмоции, неизменно позволял себе излишества и неконтролируемые вспышки ярости. Даже теперь, взрослым и состоявшимся, пусть и в преступной сфере, человеком.

Как раз сейчас Алан сидел у себя в кабинете, раздраженно постукивал кончиком стилуса по столу и медленно зверел. Еще в первый раз столкнувшись с Корпусом и его главной занозой в мягком месте — Честером Уайзом — он понял, что не только у «Апостола», но и у всего Совета Синдикатов в его теневой ипостаси никаких финансов не хватит переломить патологическую склонность первопроходца к идеализму. А потому подкупить или шантажировать не получится. Разве что найти крайне уязвимую болевую точку. Такую, чтоб он и сам отступил, и весь свой отдел назад отволок, вместе с военными и колониальной полицией заодно.

Теоретически можно было бы надавить через родителей, но после неудачи с жилой оксида лютеция подобраться к ним не было возможности и на миллиметр — Оборонное управление взяло Корпус и всех к нему причастных как стратегически важный ресурс под личный контроль. Незримый, но очень кусачий для незваных посторонних.

Это Алана настораживало еще больше — судя по развернувшейся шумихе Межмировое правительство точно собиралось запустить ежа в мозги населению Земли и Пяти миров в общем и организованной преступности в частности. То бишь из рядовой особо непримечательной полувоенной организации, подконтрольной властям, с которой мало-мальски умелый специалист быстро навел бы нужные связи, создать путеводный факел для всего человечества, а значит — сделать Корпус для Совета синдикатов неприкосновенной перманентной проблемой. А на Шестой, и тем более Седьмой, у Совета были громадные планы.

Алан позиции оперативника невольно уважал, хотя и склонялся к мнению о прогрессирующей у того идиотии на почве альтруизма. Вот еще, людям доверять, давайте еще представим, что молотку надо дать свободу воли и возможность высказываться. Да и самого Честера экономист воспринимал как исключительно редкий, но все же заменимый инструмент. Как и Тайвина. Тоже, конечно, своего рода уникум, но если задаться целью, то отрыть себе в личное пользование подобного рода алмазы можно и за меньшие деньги, чем уже на проекты с их предполагаемым участием потрачено.

Однако Совет синдикатов почему-то полагал иначе. И пленников жаждал видеть в качестве почетных гостей вместе со всей начинкой базы, когда будут вменяемые результаты по Седьмому, потому Алан еще и не отправил отдельным шаттлом неугомонную парочку с глаз долой куда-нибудь на Пятый. Или лучше даже на Третий, где заседает Совет и обитает его глава, Томас Джефферсон, да и инфраструктура синдикатов там подмяла фактически всю колонию под себя.

Да он и отправил бы, и никогда никакие спецслужбы их бы там не нашли, но Алана удерживал и еще один момент. Безымянный. Каждый раз, когда Алан уже почти порывался снова отправить арестантов на Третий, невольно перед ним всплывало лицо Безымянного. Неприметное настолько, что его можно было тут же забыть, просто выйдя из комнаты. И, сколько Алан его помнил, Безымянного эта его неприметность всегда жутко бесила, пока тот не нашел выход — надевать броню-«хамелеон» каждый раз, когда он намеревался привлечь к себе внимание кровавой выходкой. Словно, когда он надевал броню, вместе с ней на свет мгновенно появлялась темная сторона его души, или, скорее, демон во плоти, потому что Алан здорово сомневался, что такое образование, как душа, у Безымянного есть в наличии. А потом он и вовсе «хамелеон» снимать практически перестал, с возрастом окончательно мутировав в сволочь, садиста и психопата, отмороженного настолько, что в определенный момент Алан предпочел перейти из партнерства с ним под крылышко Джефферсону.

Главе Совета Синдикатов это было на руку, он быстро позволил выдающемуся экономисту сделать карьеру и назначил Алана своей левой рукой, а Безымянного — правой, предпочитая держать опасного гада при себе максимально близко. Видимо, чтобы пристрелить лично, если окончательно взбесится.

А бесился он в последнее время все чаще и масштабнее — аккурат после неудачи на Шестом, когда его дорогущий план — нанять почти весь Корпус, чтобы потом взять в заложники, оперативников ликвидировать, ученых прибрать к рукам, как и лютеций — с треском провалился. А тщательно спланированная тонкая и точная схема Алана с подкупом сотрудника, вычислением координат поставок ценной руды и точечным пиратством — трещала по швам только сейчас, спустя год.

Это по его инициативе Честера целенаправленно сводили с ума, потому что Безымянному очень хотелось опозоренного и психически нестабильного оперативника окончательно сломать и подчинить себе. А простую и легкую схему с подставой от Алана Джефферсон выслушал, кивнул, и отрядил экономиста заниматься другими делами, а потом и вовсе отправил восвояси координатором проекта по освоению Седьмого. Впрочем, насколько Алан, понял, на Шестом и без их вмешательства Честером занялись. Экономист совершенно не удивился — такая незамутненная дурь про честь, совесть и человечность кому угодно могла поперек глотки стать. Но после этого Алан несколько месяцев целенаправленно собирал на Безымянного компромат, так, на всякий случай. И понял несколько пугающих вещей.

Во-первых, лица Безымянного и его имени в настоящий момент не знал практически никто. Те немногие, что могли теоретически знать, либо на него же и работали, либо пускали слюни в психиатрических клиниках, изувеченные до нечеловеческого состояния. А вот Алан его внешность помнил. И Честер, похоже, тоже мог видеть, потому что ни в одном из миров Безымянный в тот момент, когда в колонии вспыхнул приступ внезапной паники, не появлялся. Мог и лично на Шестой полететь, с него бы сталось.

Во-вторых, Безымянный, похоже, медленно создавал фундамент для переворота: наркотиками Совет Синдикатов занимался редко и неохотно, это была целиком и полностью вотчина Безымянного. Но там деньги делаются хоть и грязные, но легкие и крупные, поэтому то, что внезапно больше половины членов Совета проголосовали за эксперимент с Седьмым и вложение сюда финансов, отдавало неприятным запашком.

В-третьих, Алан отчетливо видел по кругам на воде, как Безымянный копает яму под него самого. Даже это назначение с его подачи — уже риск. Если экономист опростоволосится, то должности левой руки Джефферсона он лишится. А если попутно Безымянному вручат перевязанных ленточкой идиота-идеалиста и одного из величайших гениев современности, и он сможет их искалечить под себя и свои нужды, то… Жить Джефферсону потом останется недолго. Как и Алану. И, возможно, всему человечеству.

Хотя, откровенно говоря, на гения, идеалиста и человечество экономисту было плевать. А вот на устоявшийся вокруг него порядок во главе с Джефферсоном, капельку власти, толику денег, всякие излишества и собственную шкуру — совсем нет.

Да и было в неуемной парочке что-то… Не улыбалось Алану их везти ни Совету, ни Безымянному. Нет, не жалость это была, но и не совсем расчет, скорее, что-то сродни привычке. Да и не хотелось, если по-хорошему, любого живого человека в здравом уме Безымянному отдавать. Поэтому Алан и старался выслужиться, и Честеру с Тайвином предоставлял послабления и время.

Если все получится с Седьмым — он докажет Томасу Джефферсону и Совету Синдикатов, что здоровое тщательно выверенное стратегическое планирование намного надежнее планов подобия человека, которого давно пора показать квалифицированному психиатру.

После выходки Герыча и откровений Райса я порядком приутих и три дня подряд занимался только муштрой: гонял подопечных по наметкам справочника, по виртуальным тренировкам, а заодно — перекраивал их эгоцентризм под жесткую командную сцепку, не стесняясь иной раз надавить на эмоциональный фон. Где польстить, где окоротить, а где и беззастенчиво поугрожать. Мне было действительно стыдно и противно давить на их эмоциональный фон, но, когда я убедился, что по-другому не работает, я стиснул кулаки и установил для себя жесткие моральные границы. Так — никогда больше нельзя. Даже если очень захочется. Но конкретно сейчас — надо.

Спустя еще неделю я, скрепя сердце и скрипя зубами, позволил разношерстной еле-еле оперившейся команде натянуть на себя тяжелую экзоброню и впервые выглянуть за пределы маленького криминального гнездышка в большой и страшный внешний мир. Накануне я не стал церемониться. Пинков и ценных указаний было роздано раза в три больше, чем на тренировках, и точно на несколько порядков степень нравоучительности я перегнул. И ничуть об этом не жалел: дело-то приходилось иметь не с опытными первопроходцами. Да и планета незнакомая.

Честно сказать, я был очарован сиреневой красавицей в полной мере. Не столько здесь было опасностей, которые могли бы пробить усиленные защитные костюмы, как на Шестом. Но менее опасным и менее интригующим мир от этого отнюдь не становился! Взять хотя бы ту же крылатку: ну и что, что место ее лежки аккуратно очерчивает синяя и лиловая листва, здешние звери полагаются на эмоциональный фон, а не логическое восприятие красоты. А прятать чувства хищник умеет, в этом по многочисленным голограммам я успел убедиться.

Единственное действенное оружие для человека здесь — это внимательность и логика, логика и интеллект, интеллект и смекалочка. А еще выдержка. И я намеревался в полной мере использовать их для исследования неизвестных территорий, и полагал, что хотя бы отчасти в подопечных это вбил… В чем мгновенно ошибся.

Едва мы вышли за ворота, как мне под ноги кинулась пестрая гибкая лента — и я едва успел поднять ладонь вверх. Под ногами прошила листву и землю тонкая игла с синей меткой — и неаккуратной кляксой растеклось по ней и по земле ярким сапфировым пятном содержимое хрупкого сердечника.

Я застыл на месте и недовольно прошипел по внутренней связи:

— Замерли!

Группа остановилась, но я всей шкурой ощутил их недовольство промедлением, глухое раздражение от моего приказа и страх. Страх, которого мои подопечные боялись больше, чем меня, больше, чем Седьмого мира и его флоры и фауны, страх, что одних парализует, а других сводит с ума: страх собственной беспомощности перед неизвестностью. Страх самого себя.

— Кто пошевелится без приказа — пристрелю сам и оставлю здесь, — пообещал я, недовольно дернул плечом и опустился на корточки: опасаются они своих реакций на непонятное, что могут не справиться, сплоховать, погибнуть, а разгребать мне. Пусть постоят и подумают о своем поведении. И, выкинув все мысли из головы, я настроился на окружающий мир.

Смутно знакомое ощущение осторожного любопытства осторожно коснулось моих чувств. Я расслабился и постарался передать в пространство теплую безопасность, невесомый интерес и пушистое дружелюбие. Еще немного, показалось мне, и они бы почти засветились тонкими волнами с вполне определенными цветовыми оттенками.

Из-за кочки высокой лиловой травы осторожно выполз недавний мой знакомец, и я замер, боясь спугнуть мимолетное доверие животного. Змей-дракончик оказался в длину около метра, но не толще моего запястья. Он смешно поводил длинными черными усами и на каждый звук слегка топорщил красную жесткую шерстку у шеи. Похоже, что это своего рода эмоциональные приемники.

Я медленно развернул руку — змей приоткрыл пасть и звучно щелкнул. В шлеме прошелестело:

— Чез…

— Молчать, — отозвался я.

Зверь медленно приблизился, обвился вокруг моей руки, заполз по ней на шею, а потом завис в полуметре от моего лица, внимательно глядя сквозь шлем. Зрачки у нас оказались одинаковыми, даже цвет глаз похож. Я очень медленно и крайне аккуратно отодвинул щиток шлема прочь. Минуту мы просто смотрели друг на друга, и я искренне пытался эмоциональными образами донести до животного, кто я, и чего от меня можно ждать. Но как только я попробовал коснуться эмоций самого змея, зверь зашипел, мгновенно слез с меня и испарился в траве.

Я проводил его взглядом, встал и скомандовал:

— Отмерли. Все вопросы на базе. Смотрим под ноги, идем тихо, желательно молча.

Недокоманда засопела, но спорить побоялась. Я чувствовал, как копятся вопросы по нарушению моих же инструкций у Липкого, как змея просто пристрелил бы Ступня, как Герычу глубоко пофиг на происходящее. А Райс удивлялся. И завидовал. И зависть эта была хорошая, правильная, почти как у моих ребят. Он тоже так хотел бы. Он понимал, зачем я затеял эту демонстрацию.

Некоторое время мы действительно шли молча, я лишь командовал собирать пробы и контролировал процесс. Животных мне тут ловить вряд ли позволят, так что сосредоточимся пока на грибах, цветах и травах. Буду надеяться, ничего опасного для человечества я тут не наберу. Да вроде не должен, иначе давно бы уже планетоходами притащили.

— Слушай, а че ты тогда кусался, ровно псина с цепи сорвалась? — внезапно спросил меня Райс.

— Озверел мальца, — отозвался я и постарался подстроиться под его манеру речи. — Наркоту здешнюю вкололи, вот и…

— А кто?

— Да Тай и колол. — хмыкнул я, не собираясь объяснять подробности. — Так вышло.

— Вот мудаки! — возмутился шедший чуть поодаль Герыч. Я так понял, он когда-то злостно употреблял, но ему чудом удалось с наркотика слезть, хотя прозвище и осталось.

— Кто? — поинтересовался я.

— Да ученые, — в сердцах хотел сплюнуть Герыч, но передумал. Вот и молодец, плеваться к себе же внутрь шлема — дело неблагодарное. — Скоты, на людях экспериментировать. Лишь бы что вколоть или отрезать.

Я поднял руку.

— Стоп!

Группа дисциплинированно замерла. Я же неторопливо пояснил.

— Во-первых, настоящий ученый никогда на людях без их добровольного согласия экспериментировать не будет. А если будет — то он либо беспринципный моральный урод, либо шизанутый напрочь маньяк. Во-вторых, Тайвин — мой друг. И я его отлично знаю. Ни к тем, ни к другим он не относится. В-третьих, у него не было выбора. А теперь посмотри себе под ноги.

Герыч, смущенный моей отповедью, посмотрел и испуганно отдернул ногу от хищно раззявившей свой рот крылатки. Шаг вперед — и нет конечности. Он с опаской посмотрел на меня, я с досадой покачал головой — уж можно было бы запомнить, сколько раз проходили в виртуальной тренировке — но подал знак идти дальше.

— А почему выбора не было? — снова подал голос Райс. Вот любопытный.

— Ну как… выбор, конечно, был. Либо он колет мне наркотик, либо я получаю иглу в лоб.

— Ну да, выбор без выбора, — понимающе отметил Райс, а Герыч все не унимался.

— Это как?

— А вот так, — пояснил Райс, — представь, что ты — варщик и партию запорол. Тебе боссу шмаль отдавать, а у тебя каша, а не продукт. Босс берет волыну и целит. Но не тебя, а твоего самого близкого кореша. Братуху твоего. И говорит — либо коли ему что наварил, или пристрелю. Ты на измене. Что сделаешь?

— А… — похоже, для Герыча что-то прояснилось, хотя лично я не понял почти ничего.

— Стоп. — поднял руку я. Что-то меня насторожило, хотя я пока не понял, что именно.

Мы почти дошли через небольшой луг до леса, но внутрь соваться я опасался. Группа настороженно ждала моего решения. В кустах мелькнул чей-то хвост, и я напрягся. Таких зверей я на головидео, которые успел обработать, не видел, как и в виртуале планетохода. И чего ожидать от ярко-фиолетового хвоста с чешуйчатым красноватым гребнем, пока не знал.

Из подлеска сбоку и чуть сзади вынырнула разинутая ярко-алая пасть, полная зубов, красные гребни на фиолетовой морде, ярко-сиреневая шерстка на шее, свернутая кожная складка капюшона… Это был один в один мой давешний знакомец, только другой расцветки и на порядок крупнее. И я четко ощутил его голод и азарт — змей охотился.

Времени на размышления не было, и я, повинуясь безотчетному порыву, рывком содрал с себя шлем и нырнул поперек броска животного к Герычу, рыкнув по пути напоследок в переговорник:

— Не стрелять!

Змей обвил меня по рукам и ногам, приподняв над землей, но кусать не торопился — я был ему непонятен, как и мое поведение.

Я уставился ему прямо в отсвечивающие лиловыми огоньками глаза и попробовал передать максимально емкими и понятными образами-чувствами: я защищаю свою… пусть будет семью. На данный момент, пока я веду группу — я ответственный за их жизнь и здоровье. У семьи есть зубы. Много зубов. Остро, больно, того не стоит. Поищи другую добычу.

Змей аккуратно тронул меня за щеку гибким раздвоенным языком. Я почувствовал отклик: невкусно. Непонятно. Надо спросить.

У кого и что спросить, я не понял, но змей, развив кольца, осторожно спустил меня на землю и скрылся в густой листве, мгновенно среди нее пропав. Начинающие первопроходцы с криминальными наклонностями столпились вокруг меня, позабыв про осторожность, а я поднял шлем, нацепил его обратно и попросил:

— Давайте назад что ли…

Мужики согласно закивали — никому не хотелось столкнуться с тварью еще раз, а мне надо было выдохнуть и подумать. Обратно шли тихо и быстро. Группа боялась меня отвлекать: я только что в их понимании чудом избежал бесславного поедания громадной змеищей, а заботу о своей шкуре они негласно — я это чувствовал — возложили на меня.

Когда перед нами показались ворота базы, Райс тронул меня за плечо:

— Спасибо.

Я повернулся и внимательно посмотрел на него, но шлем и усталость помешали мне детально понять, что он имеет в виду. Так что я просто кивнул в ответ.

А сразу во дворе на базе меня ждал «приятный» сюрприз.

— Слушай сюда, клоун. Если ты будешь капать на мозги моим парням…

Еж твою налево. Я забыл, что полевые разговоры прослушиваются. Голова дырявая.

Я снял шлем, положил его на горку ящиков у забора и с иронией посмотрел на, как я его про себя назвал, «бригадира». От него неприятно фонило завистливой ревностью. Он бесился, что я медленно, но верно располагаю к себе подчиненных ему ребят, в то время как его авторитет неуклонно падает, как он думал. Как можно работать с такой эмоцией, я пока себе не очень представлял.

Даже если я попытаюсь достучаться до рациональной части его сознания, обида, зависть и ревнивая злость будут превалировать как эмоциональный фон, влияя на его слова и решения, и ничем для меня радужным это не закончится. Но я был намерен попытаться.

— А как вы мне предлагаете руководить группой, если я не буду с ними разговаривать? — холодно поинтересовался я. — Если вы еще не заметили, я просто делаю свою работу: учу ваших парней познавать новый мир. Взаимодействовать с ним. Можно, конечно, и без слов, но тогда обновлять состав группы придется в три раза чаще.

— Это почему? — сбился с мысли агрессивно настроенный мужик.

— Съедят, — коротко пояснил я, вспомнив шикарный набор зубов.

Вместо вменяемого ответа мой оппонент попытался хорошенько съездить мне по лицу, но я, во-первых, не был настроен получать люлей ни за что, во-вторых, четко прочувствовал импульс желания меня ударить. Так что, увернувшись от хорошего такого хука правой, я еще больше бригадира взбесил, и он начал, махая кулаками, на меня наступать.

Драться с ним я совершенно не желал — вот еще, силы и время тратить, так что просто ждал, пока он успокоится. Но, ускользнув еще от двух ударов, последнего я не избежал — сказалась усталость и характерное постполевое перенапряжение. А тут еще нехилый выброс адреналина, после которого хотелось полежать пластом пару часов, а лучше дней.

— Вот так, — презрительно сплюнул на землю маленький начальник с большим самомнением. Я молча поднялся, потрогал разбитую губу и, осторожно ей шевеля, произнес:

— Я могу поговорить с Аланом?

— Шиш тебе! — ехидно осклабился почувствовавший себя отмщенным в полной мере бригадир.

— Хорошо, — невозмутимо пожал плечами я, хотя внутри клокотала адская смесь: я одновременно понимал, что обучаю первопроходческому делу насквозь криминальный элемент, и вместе с тем немного переживал за ребят, не все они казались мне безнадежными. Райс, похоже, и вовсе просто стал жертвой обстоятельств, и смена социального окружения могла бы кардинально поменять его мышление — и образ жизни. Чувствовал я и обиду от несправедливости, и нешуточное сомнение в своих действиях, и злость на обстоятельства и безнадежную усталость. Но внешне показывать этот прекраснейший коктейль не собирался.

— Тогда замораживаем выходы на неопределенный срок.

— С чего это вдруг? — бригадир насторожился.

— А с того, — вдруг окрысился я, — что либо вы даете мне нормально работать, и я буду давать результаты, либо тратите свое и мое время на ваше самоутверждение. И тогда работа будет идти с нулевым, я бы даже сказал, отрицательным эффектом.

Формулировки я выбрал неверные, все-таки многолетнее общение с людьми, обремененными интеллектом, дало о себе знать. Бригадир нахмурился, решая, то ли я его сейчас так опустил, что следует дать мне по морде еще раз, то ли спустить ситуацию на тормозах.

— Слышь, ты…

Меня переклинило. Все мое существо заполнила ледяная ярость, застилающая глаза, и я, балансируя на грани полного безумства и состояния берсерка, самому мне неведомым образом смог сдержаться, выливая злость через край лишь в слова, интонации, эмоциональный фон и взгляд:

— Алана позови.

У бригадира от лица отлила краска, он дрогнул. Я, чувствуя, что просто не выдерживаю, сгреб его за ворот, слегка придушив, и добавил, усилив эмпатический нажим:

— Сейчас.

Выпустил и прошел сквозь молчаливый строй группы, охраны и других любопытствующих. Эмоции я приглушать не стал, и ни один не посмел меня остановить. Я не знал, хорошо это или не очень: выжигающую нутро ярость позарез требовалось куда-то выплеснуть.

Подойдя к месту нашего заключения, я подождал, пока мне откроют дверь, и молча, не оборачиваясь на конвоиров, прошествовал знакомой дорогой в свою тюрьму к Тайвину и остановился возле его стола. Вцепился в края, коротко зло фыркнул и уставился куда-то вниз.

Ученый, понимающе глядя на меня, уточнил:

— Взбесили?

Я лишь глаза прикрыл и медленно выдохнул, едва не шипя.

— Не то слово.

— К тебе делегация.

Так и не посмотрев в сторону не запертой за мной двери, я от души впечатал кулак в столешницу, и та раскололась надвое. Друг вздрогнул. Его испуг и боль от удара немножко привели меня в чувства, и, соизволив посмотреть на пришедших, я с ядовитым спокойствием поинтересовался:

— Чем обязан?

В проеме стоял Алан. Он, глянув на стол, на меня, на охранников, невозмутимо спросил:

— Вы что-то хотели, Честер?

— Да, — едко и злобно ответил я, рвано сдергивая перчатки. — Тишины и покоя. Дня на три.

— Сутки.

— И новый стол.

— Договорились.

— И наведите порядок среди своих подхалимов, субординация у вас в команде ни к черту.

Алан вопросительно приподнял брови и обернулся на охрану. Та начала отводить глаза, и по изменившейся позе промышленника я уверился в том, что ситуацию он на тормозах не спустит. Интересно, я настолько ценен для Совета синдикатов, что апостолец докопается до всех деталей драки и пойдет пропесочивать бригадира, или меня ждет очередной виток переговоров с иглометом у виска? По лицу апостольца прочитать было невозможно, а выплеск злости убил мне всю чувствительность на корню на ближайшую пару часов точно, и его эмоций я прочитать не смог. Алан повернулся ко мне, обозначил кивок и дверь закрылась.

Я, совершенно измотанный, отошел от искалеченного стола назад, облокотился спиной о стену и сполз по ней вниз. Сел, подтянул колени к груди, уткнулся в них лбом и обхватил руками, запечатывая себя в раковину-одиночку. Помолчал минуту, но не выдержал и произнес:

— Тай… вот что мы с тобой творим, а? Мы должны Седьмой изучать, защищать и беречь. А я его подаю «Апостолу» почти на блюдечке с золотой каемочкой.

Штатный гений почти бесшумно подошел и опустился на пол рядом со мной, положив мне руку на плечо. Даже не поднимая головы, вымотанный и неспособный на полноценную эмпатию, я ощущал идущее от него тепло, участие и сожаление.

— Посмотри на ситуацию с другой стороны, Чез. У нас что, был выбор? Как ты тогда сказал? Голодовки устраивать бессмысленно, нам все равно работать. Вот и представь, что ты отказался. Сколько людей тогда погибнет, без твоего опыта, без нашей работы? Я не говорю про всю эту мафиозную тусовку, на них мне плевать, пусть хоть пачками мрут. Но шила в мешке не утаишь, рано или поздно координаты и пригодность нового мира для людей перестанут быть тайной. И всегда будут те, кто в обход запрета полетит на Седьмой. От дурости или за выгодой. И если ты не будешь знать, что таит в себе этот мир, то они — так тем более… — Ученый замолчал, а я задумался.

— Да, определенная правда в твоих словах есть, — глухо признал я, не поднимая лица. — Но угрызаться я хочу сейчас. Ты же не будешь мне мешать?

— Нет, — с хитринкой сказал ученый. — Мне скоро надо будет отчет писать для здешних ленивых мартышек. До моих гамадрилов им еще плевать и плевать, а ты мне столько интересного наверняка снова притащил, что мне надо подумать, с чего начать и как преподнести. Руку покажи.

Я выкопал себя из коленок и заинтересованно посмотрел в его сторону. Мой очкастый друг просто исходил ехидной улыбочкой, и я приободрился. И руку ему дал. Ученый наскоро проинспектировал мой многострадальный кулак на наличие переломов, но ничего предосудительного не нашел и вернул мне конечность обратно.

Я ощупал опухшую губу, положил руку обратно на колени и опустил голову виском на предплечную пластину брони. Металл немного охладил мысли, и я продолжил на ученого молча взирать в раздумьях. И в самом деле, на пробах химический состав не написан, может быть, если я и научу пяток гангстеров не быть съеденными местной фауной и флорой, то и что? На мне и полевой работе все только начинается. Я улыбнулся.

— Ты меня прям спасаешь. И зачем я им все-таки понадобился…

— Конечно, тебя спасать надо регулярно, и по большей части от тебя же самого, — улыбнулся мне в ответ Тайвин. — И все-таки ты балда, Чез. Вот подумай головой. Нашел секрет Полишинеля: ты тайны из программы подготовки никакой не делаешь, из азов работы оперативников — тоже. Что, долго лекции Энди записать или виртуальную голопроекцию для тренировки сделать? Нет. Нужен ответ, зачем нужен ты? Так давай я тебе скажу. Прямое наставничество — вот самый доходчивый и эффективный путь развития. Человечество тысячелетиями практики этот простой педагогический постулат подтверждает. Только, я полагаю, здешние индивидуумы малообучаемы. Минус еще один повод тебе для беспокойства.

— Райс, — ответил я ученому.

— Что — Райс? — не понял он.

— Его я могу научить. Остальных — нет. Ты думаешь, я не понимаю расклад? Конечно, там у всех что в одно ухо влетело — со свистом из-под хвоста вылетело, но не в его случае. Он-то меня и беспокоит больше всего.