Закон Мерфи. Том 2

Послесловие

Бойтесь своих желаний, ибо они иногда сбываются. Вот правду доносят мудрецы этим простым, но столь глубоким посылом, проникающим в самую личностную суть существа! Буквально несколько циклов смены света и тьмы назад орникс, пребывая в благостном сытом настроении, старался вчувствоваться в окружающую реальность с целью добиться от мироздания ответа на два животрепещущих вопроса: одни ли они во вселенной и за каким, собственно, поют птицы?

Если вопрос наличия в окружающем космосе разума был пока отрицательным — орникс чувствовать дальше родной планеты, да и то с трудом, пока не умел, но учился — то птичье пение в его восприятии реальности, как и любая музыка, интерпретировались исключительно как дикий набор какофонии упругих механических колебаний в воздушной среде. И, как всякий воспитанный представитель общества эмпатиалов, к дополнению к цветоэмпатическому общению в виде подзвучиваний — щелчков, свиста и прочих звуковых колебаний с разными параметрами дискретности, тембра, громкости и частоты — он относился сугубо неодобрительно. Примерно как к ругательствам. Обсценные цветоэмоциональные реакции он тоже не любил, хотя, как водится, использовал при случае и то, и другое, стыдливо сворачивая капюшон и украдкой озираясь — не увидел и не почувствовал ли кто.

И вот теперь, столкнувшись нос к носу с совершенно ему непонятным существом, орникс настолько недоумевал, что посторонний, загляни ему под капюшон, точно определил бы высшую степень удивленной ошарашенности по ярко-алым точкам, сплошь усеивавшим кожную складку. Но капюшон был заботливо свернут — орникс не собирался сейчас ни с кем разговаривать. Его мощное гибкое тело плавными волнообразными движениями ввинчивалось вглубь сиреневатого подлеска, фиолетовый гребень агрессивно встопорщился, а красная шерстка шейного воротника взъерошилась.

Интересное выдалось нынче утро, вот так соберешься поохотиться, а тебе внезапно встречается неизвестный науке вид! Орникс немало сетовал сам на себя и за то, что съесть зуб не поднялся, и за то, что он не сообразил ни поговорить со странным животным, ни утащить его к себе в трибу. Теперь ни претору, ни квесторам и предъявить-то нечего, остается только максимально достоверно пре-образовать полученный опыт.

Пре-образовывать орникс не любил, считая прямой эмпатический контакт чувство-образами уделом стариков, детей, творцов и сумасшедших, но неоспоримые достоинства альтернативной коммуникации признавал.

Влетев взъерошенной стрелой прямо в поселение, орникс опрометью кинулся к царственно раскинувшемуся в середине поселения Древу Теней — месту обиталища претора. Со своих насиженных мест ему вслед поднималась волна заинтересованного сдержанного любопытства, ощущаемая им всей чешуей — будучи уважаемым охотником и почитаемым средним соплеменником, орникс раньше себе таких чувственных вольностей не позволял, разве что в бурной молодости. Поселение взметнулось лиловыми вопросами, гранатовым интересом, золотым нетерпением и, конечно, буро-черными пятнами сварливого ворчания потревоженных сородичей.

Впрочем, наметанный на инженерно-конструкторские решения глаз человека не отличил бы полис орниксов от непролазной чащи в паре километров что за ним, что перед ним. Создавать предметы ручным трудом, равно как и строить наземные жилища, орниксы не любили, предпочитая либо заставлять деревья свивать им гнездовые шары, либо устраивать их же корнями уютное логовище. Трехпалыми небольшими лапками с острыми коготками много не сделаешь, впрочем, быть основным управляющим эпигенетическим фактором для большинства живых созданий своего мира им это ничуть не мешало.

Орниксы никогда не злоупотребляли возможностями, будучи по природе разумными гедонистами и увлеченными эпикурейцами, будь им знакомо это философское учение. Активному созиданию они предпочитали мечтательное созерцание, техническому познанию мира — биологическое предвосхищение и эмпатическое проникновение в основы основ. Да и зачем, скажите на милость, тому, кто в совершенстве управляет природой, конструктивно ее изменять? В ней и так все отлично устроено.

Сопровождать цветоэмпатическую коммуникацию утверждающим смысл высказывания прищелкиванием по-прежнему не считалось приличным в обществе, но орниксу было несколько не до приличий.

Ворвавшись в обиталище претора, он шипел, свистел и щелкал, демонстрируя перетекание сложного пятенно-геометрического узора на внутренней стороне развернутого во весь объем капюшона. Фиолетовые восклицательные оттенки сменялись нежно-недоумевающими изумрудными пятнами с бирюзовыми вкраплениями, закончил он высказывание насыщенно-красным вопросом с видимым только в инфракрасном спектре фрактальным рисунком робкой надежды.

А если он и вправду столкнулся с представителем другой цивилизации? Смогут ли они контактировать, поймут ли друг друга? Ничего даже отдаленно похожего на средства общения орникс при существе не заметил, даже когда угрожал его жизни. Единственной реакцией чужеродного создания стали какие-то звуки и примитивная попытка прямой эмпатии, будто перед ним оказался не высокоразвитый эмпатиал, а неразумный детеныш. Чувство того, что двуногий мог в принципе использовать качественно иные возможности пообщаться в эмоциональную сферу орникса и близко не закрадывалось.

В самом-то деле, кто поверит в сказки об упорядоченном наборе звуков как средстве взаимопонимания? Это только в сатирической фантастике бывает, и то воспринимается как скучное гиперболизированное ограничение, из творцов со звуковой речью только ленивый не побаловался.

Кстати про фантастику, в Древе Теней сегодня обещали новый спектакль, надо будет обязательно посетить. Орникс сердито встряхнул капюшон, и предвкушающе-синие пятна осыпались к его краям, медленно угасая. Как невовремя заместительные эмоции отвлекают внимание! Значит, встреча с чужеземцем произвела на него еще более сильное впечатление, чем он изначально предполагал.

Внутренняя поверхность капюшона приобрела вопросительный бледно-лиловый оттенок, и собеседник орникса задумчиво раскрыл свой капюшон, демонстрируя первый из многочисленных вопросов.

Претор — умудренный опытом орникс возрастом в несколько тысяч циклов смены колеса года — глубоко задумался, отпустив родича. Первые всполохи подобия иного разума он заметил настолько давно, что уже не мог точно припомнить, на какой стадии развития были сами орниксы. Он тогда учился управлять бессмертием на клеточном уровне и резонировать со вселенной, и чуть сам себя не убил, заглянув мимолетом в мир живущих на другом ее конце двуногих существ с примитивно развитой эмпатией.

После того, как ему с трудом удалось остановить биение резонанса сознания и тела, он в эти дебри больше не совался. И вот недавно почувствовал за пределами планеты чужеродное присутствие. Не успел он как следует изучить смутно знакомых пришельцев, как те, запустив механическую птицу, тут же уничтоженную кем-то из любопытствующих, удалились восвояси.

Затем прилетели вновь — и тут ему стало уже интересно. Внутри зависшего в предвечной пустоте странного пузыря из неестественного материала нашлось много созданий, но один его особенно заинтересовал. Настолько, что претор вынудил чужака войти в атмосферу внутри другой механической птицы, намного крупнее первой. Живой, открытый, с хорошо развитой эмпатией на грани включения ее в систему анализаторов, доброжелательный, резонансом учится управлять, следы его использования хорошо заметны на волновом уровне. Вполне подойдет. Но устраивать полноценный прямой контакт претор все же поостерегся — неизвестно, чего ожидать от качественно иного разума, а в том, что столкнуться ему пришлось с цивилизацией вещной, а не чувственной, сомневаться не приходилось.

Пришлось внушить незваным гостям, что их здесь не ждут. Но позже претор все-таки засомневался — может, он упускает возможности к развитию? И новую партию незнакомцев на поверхность пустил, дав им возможность построить подобие поселения. А вот ближайшую трибу от них старательно огораживал, мало ли.

Вскоре, судя по тому эмоциональному слепку, что претор регулярно снимал с пришельцев в процессе наблюдений за ними, вернулся тот, первый, так заинтересовавший его чужак. Древний к этому времени примерно в структуре отношений чужих разобрался и пару экспериментов успел поставить — у них, как у детей малых, все чувства оказались на поверхности, и управлять ими было очень легко. И претор принялся подбираться к сознанию чужака, благо почву он подготовил. Сначала во сне, потом слегка тряхнул стариной, разбудив у него окончательно почти проснувшуюся эмпатию, отрядил доверенного младшего биогенетика следить за существами, потом повидался с интересным существом сам, благо случай представился преинтересный, но по итогу претор заблокировал любопытному те нейронные цепи, что отвечали за память о встрече.

Да вот только не усмотрел, чужак оказался чересчур шустрым и любознательным, и весть о чужеземцах принес на хвосте средний родич. Триба теперь взбудоражена, новости скрывать бесполезно, надо пробовать устанавливать контакты, если родичи так решат. Претор надеялся, что поставленного короткого блока на память и разум потенциального проводника хватит, если пришелец вернется в свой мир, на достаточный срок, чтобы орниксы-добровольцы немного освоились. Оставалось только этих самых добровольцев на авантюру подбить.

Спустя треть Древа — когда светило миновало точку зенита и стало приближаться к его корням и горизонту — орниксы распространили всеобщий сбор. Сползлись на поляну Древа Теней и претор, громадный правитель трибы орниксов планеты и конкретного поселения в частности, живущий сколько себя помнил; и их соплеменник, принесший на хвосте весть; и крупные квесторы, ведавшие соблюдением в обществе порядка; и малые орниксы — искусные эпигенетики и биоинженеры, мастерски управляющие живой природой; и средние его собратья, всех возрастов, полов, сословий и ролей.

Немного жаль было отменять спектакль — пришло время тлалоков, громадных насекомых со светящимися глазами, дирижирование ими было отдельным видом эмпатического искусства, наряду с управлением листвой Древа и чувственным бесцветным танцем актеров. Выразить эмоцию через движение, не пользуясь стигмами капюшона, что может быть поэтичнее!

Но орниксы дисциплинированно свернули капюшоны, гася искорки сиренево-янтарного недоуменного недовольства. Представления подождут, претор не так часто снисходит до многочисленного потомства.

Раскрыв поистине гигантских размеров капюшон, претор окрасил его ярко-белым восторгом. Стигмы замигали песочными струями убеждения, спиральными васильковыми волнами уверенности и видимыми лишь в ультрафиолетовом спектре указаниями с многоугольными мандалическими фигурами агитации к добровольному участию в миссии.

Энтузиазм проявили практически все, и среди отобранных орниксов претор распространил сложносоставные прямые эмпатообразы — их добровольцам предстояло разобрать, пре-образовать полученное, впитать предложенный чувственный опыт, советы и просьбы, и еще раз пораскинуть эмоциональным фоном — согласны ли они. Виданное ли дело, первый контакт с представителями иной цивилизации. Надо сформировать команду первопроходцев — вдруг получится изучить иные миры? После эмпатирования со стороны претора в инопланетном происхождении существа орниксы не сомневались — он Древний, ему виднее.

Спустя ряд циклов смены светил, полных коллективного пре-образования и вчувствования в чужаков, орниксы, недоумевающие, как попробовать просочиться в доверие к пришельцам, посмотреть на их мир, но и себя при этом обезопасить, были переполошены маленьким биогенетиком. Он отчаянно просил помощи — и это оказалась отличная возможность начать разговор.