Закон Мерфи. Том 2

Глава 34 Гриф и гриф «Совершенно секретно!»

Двое суток пролетели практически незаметно, но Андервуд все равно успел увидеть, насколько изобретательны могут быть оперативники. Мало того, что с Мартом они не разговаривали в принципе — с ним общался только Берц, и то сквозь зубы — так они еще умудрялись стажеру двое суток без перерыва отравлять жизнь.

Судя по всему, портить Марту лицо и казенное оборудование Берц строго-настрого запретил. Иначе у него давно оказались бы металлическая стружка в оружейном масле или стекло в ботинках экзоброни. Но и без того фантазия первопроходцев била ключом, пока Берцу и Андервуду случалось отвернуться или быть слишком занятыми, а таких моментов хватало. Но, в отличие от Берца, Андервуд решил за стажером приглядеть: совестно все-таки было, хоть и не слишком.

Волшебным образом перестал работать голопланшет, а когда заработал — не откликался ни на одно прикосновение. Пока Март шипел и удалял бородатые шутки — тонкую прозрачную пленочку на кнопке включения и скриншот рабочего экрана — в его кружке образовалась такая же пленочка недалеко от края. И ничего не подозревающий стажер, попытавшись налить себе чая, едва не облился кипятком. Лужу возле кулера он, не поднимая глаза, безропотно вытер сам.

Заметил Андервуд и пончик с майонезом, и тщательно вымазанный мелом стул, и кнопки на нем, и выкрученные на максимум магнитные застежки на всех ремнях легкой экзоброни, из-за чего Март, пытаясь перед вызовом положить планшет в подсумок, чуть не оторвал его от брони с мясом, пока не догадался посмотреть на индикатор напряжения застежки. Его «случайно» толкали и обливали чаем и кофе. В его отчеты по нескольким вызовам то и дело вкрадывались матерные словечки, дурацкие орфографические ошибки и пошлые картинки. В душ стажер после задания по жилому сектору и вовсе сходить не рискнул, хотя царила июньская жара, предпочел потеть в броне до конца дня. И ревизор, знавший по меньшей мере пять разных способов мелко нагадить человеку в ванной, понимал, почему.

На второй день в ход пошли измазанная с внутренней стороны в чернилах ручка личного шкафчика, пропавшая подстежка от брони, которая быстро нашлась, но была испачкана изнутри чем-то белым, склизким и неприятным, так что все равно пришлось идти стирать, триста восемьдесят четыре разных письма с рекламной рассылкой и пометкой «Важно!», на удаление которых пришлось потратить полчаса, а потом Март, отвлекшись от чая и вернувшись к нему через пару минут, бегом удалился на пару часов с рабочего места, схватившись за живот. Апогеем мелкой мстительности и крупного бойкота стало обращение к нему Красного в тот момент, когда Андервуд, подглядывая за ситуацией через камеру исподтишка, еще не вышел из кабинета, а Берц из отдела уже ушел.

Константин велел стажеру положить руки на стол. Март, затравленно глядя на половину отдела рядом с ним и отчетливо понимая, что выхода и выбора у него нет, положил. И Красный поставил ему на обе руки по стаканчику желтоватой слегка пузырящейся жидкости, положив между ладонями планшет и запретив остававшимся Ви и Вику стажеру помогать.

Эту пакость Андервуд знал. Скорее всего там банальная моча. И разлить себе дороже, потому что жалко бумаги и планшет, и не выпьешь. Полковник покачал головой, взял с собой салфетку и, выходя к космопорту, сморщив нос и ни слова на прощание стажеру не сказав, один из стаканчиков с руки снял. Салфетку выкинул туда же, на стол. Дальше сам справится.

Конечно, он не видел, как Март, выждав минуту, поднял стаканчик, второй предложил Ви, отсалютовал закрытой двери под широкую улыбку Вика и залпом выпил, чокнувшись с коллегой.

В космопорте Грифа встретили Вернер, Роджер во главе спецназа и Аристарх Вениаминович, тихонько выговаривающий что-то подчиненным. По закаменевшим лицам Андервуд догадался: стыдит за бойкот и самоуправство. Поговорить с ним толком до отлета так и не удалось.

Наконец, шеф Корпуса первопроходцев отпустил бойцов на посадку и вместе с Вернером подошел к полковнику.

— Андервуд, — начал он издалека, и полковник едва сам голову в плечи не втянул, чисто инстинктивно. — А ты не хочешь начать исправлять репутацию?

— А есть, где в моих грязных пятнах оттереть чистое место? — удивился ревизор.

— Конечно, есть. Давай устроим лекцию про семерых смелых. Ты немного покажешь себя с человеческой стороны, а бойцам общая история перед сложной операцией не повредит. Я понимаю, — Аристарх Вениаминович опустил взгляд, но тут же поднял его снова: — тебе нелегко будет ее рассказывать. Но в этом есть смысл и необходимость в том числе и для тебя.

Андервуд так не считал, но возразить не посмел.

Оперативники, приглашенные на общий инструктаж, инстинктивно заняли самые выгодные места — ударная великолепная пятерка оккупировала центр, радостно здороваясь и переговариваясь со знакомыми астродесантниками, коих у бывших звездных беретов среди бойцов спецназа и отряда быстрого реагирования «Авангарда» было в избытке, а остальные распределились по краям в излюбленный свой круг.

Гриф кашлянул, и все посмотрели на него, приготовившись слушать. Андервуд помолчал полминуты, дождавшись гробовой тишины в конференц-зале, и начал.

— Инструктаж по миссии будет непосредственно перед высадкой. А вот то, что я вам сейчас расскажу, находится под грифом «Совершенно секретно». Поскольку, как я вижу, вы весьма беззаботно относитесь к межзвездным перелетам, я не могу не устроить минутку ликбеза. Тем более, что ваш уровень допуска и срок давности информации позволяет допустить для вас определенную степень осведомленности. Я разослал вам на планшеты обязательство о неразглашении. Подпишите, и приступим.

Собравшиеся один за другим развернули на голопланшетах документ и приложили палец к обозначенному внизу квадратику, поставив личную биометрическую подпись. У Грифа высветился список, убедившись, что последние подписи получены, он удовлетворенно кивнул, отложил свой планшет в сторону и приступил к лекции, отбросив на время все свои маски.

— На протяжении всего своего существования люди исследовали природу эмпирическим путем. Пока мы пришли к современной науке и ее возможностям, зачастую один человек был вынужден приносить себя в жертву во имя всего племени: выясняя, съедобна ли та красная ягода с куста, можно ли употребить в пищу пластинчатый гриб с красивой оливковой шляпкой или что будет, если укусит черный паук с красной точкой на брюшке. Кем они были, истории узнать не дано, зато мы с вами знаем, что не надо употреблять в пищу волчьи ягоды, бледную поганку и приближаться к черной вдове. Так и эффект резонанса, на котором построена современная космонавтика, имеет две стороны: позитивную для человечества и негативную для человека…

— Райли, открой дверь! Сколько вас там?

— Семеро.

— Да вы что, коллективно с ума посходили⁈

Из-за двери послышалось невнятное бормотание и очень усталый вздох.

— Оль, мы должны.

— Да какая жестокая необходимость в том, чтобы самим испытывать на себе резонанс? Это небезопасно!

— Откуда ты знаешь? Ни одно животное при экспериментах не умерло.

— Но мы не знаем, что они испытывали! Райли, то, что животные возвращались невредимыми — еще не показатель! Сейчас не время жертв во имя науки!

— А когда-то такое время было? Или будет?

Она почти увидела сквозь тонкую переборку, как рыжеволосый астрофизик разочарованно качает головой.

— Во все времена ради науки, ради знания человек был готов пожертвовать собой. И в пещере по нескольку месяцев ученые сидели, чтобы понять, как психика поведет себя в космосе. И перегрузки на себе испытывали. И в космос в итоге полетели. И тоже после того, как собаки живыми остались. Иногда безумство — единственное, что отличает нормального ученого от другого нормального человека.

— Райли…

— Не надо нас переубеждать.

— А как же роботы? Датчики? Разве недостаточно того, что при резонансе почти вся электроника выходит из строя, и не вся потом включается? А с человеческим телом что тогда будет? А с сознанием? Мы же понятия не имеем, как это все работает!

— В том между нами и разница. Ты — инженер, космотехник, у тебя мышление прикладное, практическое. Тебе позарез необходимо знать — как. Как работает узел квантового резонатора, из каких деталей и материалов состоит, как его чинить, если он сломается. А я ученый, Оль. И мышление у меня научное. Мне надо знать — почему. Почему резонанс работает именно так. Почему металлы кагомэ обладают сверхпроводимостью? Почему среди всего разнообразия их семейства только сплавы с лютецием дают такую электронную сингулярность, чтобы обеспечить нужный резонансный отклик, а сплавы, например, с цезием — нет? Когда ты видишь кошку, тебе интересно, зачем ей усы, а мне интересно — почему у нее усы, как так вышло, что эволюция наградила кошку усами?

— И что с того, ну будешь ты знать, почему у кошки усы? Кому будет легче, если ты за это знание умрешь?

— Потому, Оль, что через вот это «почему» с промежуточной стадией «почему именно так» рождается «так вот как это работает», и из него — «а вот что из этого можно сделать». Резонансный двигатель тоже результат такого «почему».

Она вздохнула раздраженно, потерла лоб, встряхнула головой, и темно-шоколадная коса, небрежно заплетенная вокруг головы, чуть не рассыпалась.

— Хорошо, пусть будет почему. Но почему именно вы? Нельзя было, что ли, группу добровольцев подготовить, раз уж так приспичило?

— Кто-то другой обязательно напутает и все испоганит. Нет, это должен быть только я. Мы.

— Да чтоб вас… Ты понимаешь, что ты можешь умереть? А твои… идейные последователи? Ладно, если уж на то пошло, буду циничной. У Кары полный дом кактусов, у Сашки только два кота, как-нибудь раздадим и пристроим. Допустим, даже родители Ника переживут, хотя мне сложно это представить. Но остальные! У тебя самого сыну всего три года, ему нужен отец, а не его научное геройство ради фактов и теорий!

— Зато это будут теории и факты, нужные для всего человечества. И для него в том числе. Он поймет, когда вырастет, а вот почему не можешь до сих понять ты, хотя уже взрослая…

— Да кому они будут нужны, если тебя самого не станет? Смерть — величина конечная! Ничего уже для тебя не будет. О себе ты не думаешь… А о тех, кто тебя любит, ты подумал? О жене, о сыне? О…

Она хотела продолжить, но сдержалась. Не время и не место. Но он понял.

— Розовые сопли в сахаре, Оль. И приемчики грязные. Космос — неподходящее место для разговоров о любви. Иди уже, тебе пора наш шаттл отстыковывать. А то график эксперимента нарушится.

Ольга в бессильном отчаянии медленно погладила дверь, словно гладила зверька, и холодный металл под пальцами чуть ниже сменился теплым. Вздрогнув, она остановила ладонь, неведомым для себя образом поняв — Райли точно так же стоит, прижав руку к переборке по ту сторону, и это тепло — тепло его руки.

— Райли…

— Мы не изменим решения. Иди.

Ей захотелось хорошенько выматериться, ударить кулаком, да посильнее, но она только плотнее прижала ладонь к двери, отвечая теплом на тепло. Тихо выдохнула:

— Райли… Удачи.

И поймала в ответ такое же тихое, едва слышное:

— Спасибо.

Она ушла быстро, почти бегом. Но в конце коридора, перед тем как нырнуть в шлюз и закрыть его за собой, не выдержала и оглянулась — дверь в лабораторию оставалась заперта.

Спустя несколько часов она стояла на обзорной палубе и смотрела на транслируемое извне изображение. Крупная металлическая капля шаттла с отчаянной командой ученых внутри словно падала вверх, повернув тонкий конус резонансного двигателя вниз. Будто у космоса есть верх или низ, грустно усмехнулась она.

Сейчас несколько часов уйдет на подстройку под частоту колебаний звездной системы, к которой уйдет шаттл, потом еще время на раскачку, время на поправку под ритмику звездного сектора и ритмы Вселенной… Старик Риман был прав, и множественность пространств и подпространств, в которых вообще невозможно пользоваться евклидовой геометрией, доказали и описали. Весь космос — гигантские медленно пульсирующие соты, а пустоты в них заполнены темной материей. Найди нужную частоту, настройся на нее — и через место, где нет координат, нет пространства, нет времени, да и скорости света тоже нет, потому что ты одновременно и свет, и материя, и звук, путешествующие неспешно по волнам песни Вселенной, резонируя вместе с ней — окажешься хоть на противоположном краю космоса. Надо только точно знать, как поет нужная тебе звезда, иначе рискуешь застрять в тягучей вечности вне времени навсегда.

Теоретически резонанс безопасен. Что такое срок жизни и инфразвуковые колебания клеток тела человека в масштабе миллионов лет, размеров и параметров пульсации Вселенной? С другой — резонанс способен разрушить что угодно, а малейшая ошибка — привести к непредсказуемым последствиям. Пока ребенок качается на качелях — он часть колеблющейся системы, но если он решит спрыгнуть, хорошенько раскачавшись, но что-то не рассчитает — как далеко его унесет безжалостная физика?

Ольга наблюдала за раскачкой шаттла, но перед ее глазами стояла не картинка из космоса, и не данные с голограммы справа от нее, где медленно кружилась многомерная модель космоса, и рядом — ползущая вверх бесконечная череда цифр и формул, яркие точки входа и выхода шаттла из резонансного пространства на галактической карте. Перед ней были искры в темно-зеленых глазах, рыжие пряди, что вечно топорщатся в разные стороны, веснушки и бесшабашная улыбка.

Серебристая капля задрожала, зашаталась из стороны в сторону маятником, начала оборачиваться вокруг себя, мелко подрагивая. Контуры стали расплывчатыми, нечеткими, еще мгновение — и остался только яркий силуэт на сетчатке наблюдателя, а сам аппарат взорвался разноцветными искорками. Ольга моргнула — рассеялись и они. Там, за миллионы с копейками световых лет отсюда, они сложатся в каплю шаттла снова — резонанс не имеет понятия времени и происходит мгновенно. Но что будет с людьми внутри…

Оставалось только ждать. И нормальными здесь были только один факт и одно знание — ожидание продлится всего неделю. Целую неделю!

Неделю у Ольги все валилось из рук. На малейший писк аппаратуры она кидалась к обзорному экрану — вдруг вернутся раньше? Но вестей не было и неделю спустя. И еще неделю. К концу третьей недели она извела сама себя — надо было вскрыть дверь и надавать оплеух по самодовольной рыжей морде! А потом поцеловать. И поплакать, уткнувшись куда-то в середину груди. И все равно, что жена и ребенок, хоть душу отвела бы.

На двадцать третий день после отправки шаттла пространство возле стационарной научной базы, висевшей унылым многоугольным пятном около Марса, озарилось пеленой радужных световых вспышек. Ольга спала, но тут же встрепенулась — почему, она и сама не смогла бы сказать. Так и понеслась к стыковочному шлюзу — босая, сонная, растрепанная. И сразу поняла — что-то не так. Поцарапанные, побитые, но с выражением космических масштабов спокойствия на лице, ученые постепенно переходили из маленького исследовательского шаттла в основное пространство станции. Молчаливые, холодные донельзя. Ольга не рискнула и рот раскрыть, как Райли посмотрел на нее и улыбнулся. Но она почему-то не обрадовалась.

Да что с ними произошло? Она не знала, но почти физически осязала их неправильность. Чуждость. Будто побывав в резонансе они стали… другими. Это не были глаза человека, на нее смотрела сама Вселенная. И даже если в глубине этого изумрудного янтаря застыл сам Райли — он прекратил и малейшие попытки выбраться, намертво застряв где-то внутри самого себя.

Семеро смельчаков прожили полгода. Сначала от полного отсутствия вменяемого сознания и животной агрессии и следующего за ним маниакально-депрессивного психоза их состояние переходило к кататоническому ступору. Они могли сидеть днями, неделями в одной и той же позе с приклеенной на лицо полуулыбкой, неживые, неподвижные, музейные муравьи, застрявшие в недвижимой патоке Вселенной. Потом их кидало в состояние отсутствия чувств — и в этот период они превращались в семерых гениев. Их продуктивность не знала предела — как не знала пределов и их полная выключенность из того, что называется человечностью. Машина, инструмент на службе бескрайнего космоса и науки. Да что там, хирургическая сталь — и та могла показаться более живой. Они не узнавали близких, не задавались моральными или этическими границами в экспериментах, да им вообще на все и всех, кроме науки, было наплевать.

Потом периоды начали увеличиваться, словно невидимая качель раскачивалась по все более широкой амплитуде — и вот уже не неделю они не двигались, лишь улыбаясь, а две, три, месяц. На исходе последнего проблеска личности, где-то в промежутке между звериной агрессией, плачем, смехом и переходом в обездвиженность, Райли посмотрел на Ольгу, на жену и сына, пришедших его проведать, улыбнулся настоящей, живой улыбкой и сказал только одно:

— Песнь вселенной… что может быть прекраснее.

И улыбка сменилась на ту, другую. Иную. Ольгу передернуло, и она прошептала куда-то в пустоту:

— Улыбка вечности…

Выражение стало нарицательным. Группа погибла через пару дней — начались необъяснимые и непонятные процессы в организме. Их кидало то в жар, то в холод, то сердце колотилось, как бешеное, то дыхания почти не было заметно. В конце концов первыми у всех отказали почки. Потом сердце.

— Теперь астронавты знают, что при резонансе нельзя оставаться в сознании. Трагический, но необходимый опыт. Эффект резонанса не действует на животных, предположительно потому, что животное не обладает настолько же развитым сознанием, как человек. Поэтому, чувствуя неладное, собаки и крысы цепенели, вводили себя сами в подобие транса, а люди просто не смогли вовремя понять, чем это грозит человеческому мозгу и личности, — с сожалением в голосе закончил Андервуд. — Список погибших вы можете видеть в каждом межгалактическом шаттле на стене конференц-зала. Это традиция.

Он показал рукой на приметную табличку. Ее знали наизусть все, кто так или иначе в космосе побывал, но из-за грифа секретности мало кто представлял себе, что за семью именами и фамилиями прячется неприглядная смерть во имя науки, человечества и любопытства.

— Так что, надеюсь, информация пойдет вам на пользу, — с привычным тщеславным апломбом произнес полковник, перевоплощаясь из талантливого лектора обратно в придирчивую язву. — И советую не пренебрегать инъекцией анабиотика, чтобы через полгода после полета вас в один непрекрасный день не нашли с «улыбкой вечности» на лице.

Гриф едва заметно дернулся, но тут же ядовито усмехнулся и продолжил:

— С тех пор примерно раз в год-два находится смельчак, которому «все эти ваши ученые — не указ!» или, как вариант, «что правительство от нас скрывает?». Еще ни одного не то что не вернули из резонансного состояния сознания, но и просто не спасли. И чем грозит полный резонанс физическому телу — науке пока неизвестно. Но я бы не рекомендовал вам проводить на себе опыты. Можете идти.

Астродесантники вышли, с негромким гулом обсуждая полученные сведения, но первопроходцы, внимательные, серьезные, не сговариваясь, собрались единым фронтом и подошли к нему. Гриф прищурился. Чего от них ожидать?

Вперед выступил Берц. Разумеется, кто еще мог бы замещать Честера во время отсутствия.

— Кем он был?

Андервуд вздрогнул, уже хотел съязвить про совпадения и ограниченное количество имен и фамилий для всего многообразия человечества, но смешался под взглядами первопроходцев и перевел взгляд на табличку. Четвертая строка. Торжественный блеск мемориального серебра. Призрачный росчерк живой, настоящей улыбки хранится в самой глубине сердца —напротив намертво застывшей в памяти улыбки вечности. Райли Андервуд.

— Моим отцом.

— Мы будем гордиться этими именами.

Гриф смотрел им в глаза, одному за другим, но ни в одном оперативнике, как ни старался, не мог найти ни капли злорадства, притворства или неприязни. Они молчаливо сопереживали вместе с ним. И полковник не смог больше притворяться, сумев произнести лишь одно слово:

— Спасибо.

Берц кивнул в ответ, и оперативники потянулись к выходу. Гриф подождал, пока закроется дверь за последним слушателем, и позволил себе единственный, но глубокий и очень горький вздох. Они ведь его ненавидят всей душой. Должны ненавидеть. Зря он им рассказал про методы своей работы, включив маску стервозного дурака. А может и нет, но сути дела это не изменит: конфликтолог свою работу сделал на совесть и людскую психологию знал слишком хорошо.

И все же как, как сквозь пропажу любимого начальства, сквозь весь объем причиненных ревизором неприятностей оперативники нашли в себе силы для сострадания? Гриф покачал головой. Только бы Честер был жив. Обидно будет потерять такую команду, без лидера они пока могут не справиться и не удержаться вместе.

Проводив завистливым взглядом три астродесантных шаттла, Ви привычным движением свернула длинные волосы в пучок: пора было приступать к работе. В конце концов, нести втроем ответственность за всю колонию — перспектива и почет ничуть не хуже, чем носиться по незнакомой планете с иглометом наперевес. Ви, конечно, себя утешала, но факт оставался фактом: ей было до чертиков завидно.

О чем думал Вик, она не знала, а вот Марту, она видела, было просто спокойно и хорошо. Она понимала: стресс ее коллега и друг перенес нешуточный. А потому первым делом она с одобрения Вика вызвала Дженка и отпустила Марта домой. Отдыхать.

Дженк пришел очень вовремя: из туристического сектора снова поступила жалоба на чересчур навязчивую скорпикору.

Прилетев на вызов, Ви отравила туристов по домою. Мол, нечего тут, они сами разберутся — и вышла из-под купола к ближайшим кустам. Она понимала: скорпикора далеко не уйдет, раз ей тут неведомым медом намазано.

Невольные зрители, потеряв из виду оперативницу, разошлись, а Дженк исправно, насупившись и вцепившись в винтовку, караулил окрестности. Ви не стала ему сообщать, что практически всю зловредную живность люди из-под края купола одним своим видом распугали, и приблизилась к кустам.

Конечно, животное, которое и без того не стремилось от людей убегать, дежурило именно там. Ви присела на корточки и наклонила голову, разглядывая живность. Скорпикора наклонила голову в ответ и коротко зашипела. Но расслабленная поза зверя не коррелировала с голосовым сигналом. Ви наполовину сознательно, наполовину захребетным шестым чувством (а какое еще на Шестом-то отращивать, позже, анализируя встречу, усмехалась она) перевела: беспокоится, нервничает, но не угрожает. Похоже, что скорпикоры просто любят шипеть по поводу и без повода.

Словно в подтверждение ее слов, зверь сморщил небольшой нос, почти полностью спрятав его за головной костяной пластиной, и чихнул. Ви фыркнула. Скорпикора подпрыгнула на полметра вверх и утробно зарычала, шипя, как пробоина в шаттле. Ага, то есть Ви права, оттенки шипения имеют место быть.

Она скосила глаза. Дженк замер, стараясь не дышать, только во все глаза смотрел на животное, впитывая каждую позу, каждое движение, все крохотные признаки общения без слов: приглаженная шерстка — чтобы легче было сложить крылья на спине и имитировать скорпикору Салливана; навострился хвост, блеснув влажным жалом, но не закинут на спину: скорпикора не планирует нападать, просто предупреждает; рычание басовое, без переливов и интонирования, шипение в конце яркое и громкое, не отрывистое и мягкое, как до этого — а вот им и угроза-предупреждение.

Ви заговорила. Сначала скорпикора насторожено урчала, но потом принялась мелодично шипеть в такт словам Ви.

— Ты моя хорошая, я тебя не обижу. Смотри, какие у тебя усы красивые, вот ты моя умница…

Пока скорпикора изображала отпариватель, Ви методично продвигалась к ней. По миллиметру, не более. Дженк оставался на месте, страхуя оперативницу. В конце концов, Ви очень медленным и осторожным движением из положения на корточках переместилась на колени, перетекла по-пластунски в позу лежа и в конце подлезла лицом вверх прямо к скорпикоре под усы. Та с любопытством, без агрессии и злости, протянула к оперативнице вибриссы и старательно ощупала лицо человека. Мягко, нежно, щекотно.

Ви осмелела и, аккуратно сняв перчатку, под шипение зверюги осмелилась поднести к вибриссам пальцы. Скопикора не возражала. Слегка отпрянув, она, легонько ощупав и пальцы, вызволила себя пощекотать по подбородку. Неожиданное ощущение, судя по всему, зверю понравилось: Ви и Дженк услышали громкое басовитое тарахтение.

Ви продолжала почесывать ложную скорпикору, а Дженк для себя отметил в мыслях: провести корреляционные взаимосвязи в этологии крупного хищника Шестого с повадками крупных кошачьих Земли. Пуму посмотреть, каракала…

Скорпикора, внезапно испугавшись порыва ветра и чересчур резко взметнувшегося вместе с ним перезвона кристаллического луга, коротко рявкнула и убежала.

Ви, довольная по уши, спросила:

— Как ты думаешь, есть шанс ее приручить?

Дженк, продолжавший думать о том, что, судя по всему, смысл жизни как таковой с точки зрения эволюции в принципе не менялся нигде и никогда, а это значит, что и поведение зверья Шестого можно осмыслить, а понимание — уже половина подчинения, ответил:

— Похоже, что да.