Закон Мерфи. Том 2

Глава 37 Вскрываемся, господа и дамы

Прошел месяц после возвращения нас с Седьмого. Зажило ранение, я в деталях с ребятами поделился всем, что понял про Седьмой, успев по пути пару десятков раз потерзаться угрызениями совести, что вообще согласился с Аланом работать, и столько же раз собой и своими достижениями погордиться, хотя мои первопроходцы и слова поперек мне не сказали. Только посмеивались: экий у нас понятливый начальник, сам придумал моральную проблему, сам ее решил, ничего делать не надо. Я же учил их и сам потихоньку учился общаться с неожиданными питомцами, а под шумок планировал новую экспедицию. Правда, начальство сопротивлялось, но я уже почти добился успеха, и сегодня разрешение на начало подготовки подписали.

Я позвал Тайвина отметить результаты моей настырности к себе в кабинет, и мы вместе с ученым под кофе с каплей коньяка для вкуса задумчиво в очередной раз смотрели запись с уплывающей прочь громадой новой экзопланеты с ее изумительным лиловым небосводом. А я все вспоминал удивительное чувство единения с Седьмым и перебирал в уме детали встречи с представителем тамошней фауны — разинутая ярко-алая пасть, полная белоснежных зубов, фиолетовые гребни на лиловой морде, ярко-сиреневая шерстка на шее, мускулистое тело, мгновенно спеленавшее меня почти целиком… Если бы не воспитанная годами выдержка, свойственная правильно обученному оперативнику Корпуса первопроходцев, там бы меня и съели. Но опыт взаимодействия с флорой и фауной экзопланет простым страхом не вытравишь. Не знаю, почему змей меня тогда отпустил.

А теперь вот на левой руке у меня — и у моих парней — немыслимым браслетом свернулись непостижимые обитатели Седьмого мира, спасшие мне жизнь. Я совершенно не понимал, каким волшебным образом их пропустил карантин и почему офис еще не оккупировали ксенозоологи — тащить из одного неизученного мира зверей в другой, ненамного более изученный — верх непрофессионализма. Чем они питаются в дикой природе, как размножаются, не будут ли угрозой для нас и инсектоидов Шестого? Но факт оставался фактом, нам никто не задал ни одного вопроса, хотя сам себе я их задавал по двести раз на дню — и ответов не находил.

Мой новый ручной зверек Кец — небольшой то ли змей, то ли дракончик, сапфировый, с ярко-красной шейной опушкой, плотно прижатым к ней капюшоном и нежно-сиреневым гребнем — коготками небольших лап цеплял самого себя за хвост, чтобы не раскрутиться и не упасть, и изредка балансировал при моих неловких или слишком резких движениях рукой. И тоже мне ответов не давал. Но я чувствовал, что поступаю правильно, хотя и не мог объяснить, почему.

Надо будет все-таки закрыть этот мир пока как заповедник, нам его изучить еще успеется. Столько загадок… А то жадные до впечатлений туристы разграбят в мгновение ока, а экологический кодекс сохранения биоразнообразия на экзопланетах еще никто не отменял.

— Мы должны вернуться, — влюбленным в новый мир голосом произнес я перед тем, как мы разошлись по домам.

— Обязательно, — кивнул Тайвин. — Это наша прямая служебная обязанность.

Обещанный на отдых оперативникам месяц прошел, и полковник, как и собирался, инкогнито вернулся на Шестой. Встретился с Аристархом, еще раз попросил прощения. На что тот еще раз посоветовал, перед кем извиняться надо. И Андервуд лишь кивнул, признавая правоту наставника.

Гриф решил подождать оперативника у него дома — для полковника никогда не было проблемой к кому-то из подопечных зайти домой в их отсутствие и удивить потом фактом своего присутствия. А вот в приятную или неприятную сторону — зависело от выполняемого проекта. И только сегодня Андервуд ощущал искреннее удовлетворение от того, что может разрешить себе третью ипостась — самого себя.

Я открыл дверь, зашел и с порога услышал негромкое:

— Здравствуйте.

Меня передернуло: этот голос я не смог бы забыть или с кем-то перепутать и болтаясь под наркотой в скафандре в паре сотен световых лет от ближайшей звезды. Его звучание перевесило бы для меня безысходность ситуации и потребность помощи в пользу улететь от него еще подальше. И как только Кец не всполошился? Медика покусал, значит, а тут дрыхнет на руке, зараза, и хоть бы голову поднял!

— Чем обязан? — холодно и осторожно поинтересовался я. — Еще одна проверка?

— Нет. — Андервуд, сидящий у меня дома на диване с совершенно прямой спиной и сверлящий меня взглядом ярко-зеленых глаз, напугал меня за пару мгновений молчания почти до икоты. И тут я понял, что не вижу рассогласования между внешностью и выражением лица. Единственный раз за все время пренеприятнейшего с ним знакомства. Строгая гармония веснушек, бровей, скул, позы и взгляда говорила о всякое повидавшей, но честной, сильной и волевой личности, а вот занудная ядовитая сволочь куда-то делась. Как я и предполагал.

Полковник продолжил, добивая меня окончательно:

— Хотел перед вами извиниться.

— За что? — я начинал потихоньку догадываться, но очень боялся снова ошибиться.

— При проведении проверки я был вынужден исполнять рабочие обязанности. По отношению к вам или вашим подчиненным ни одного камня в ваш в огород от меня не было. Только работа. Ничего личного.

— А сейчас вы…

— В отпуске.

Наконец-то у меня полностью сложилось представление об Андервуде до самого донышка. Я смог лишь потрясенно вымолвить:

— Я подозревал, но…

— Просто у вас отличная интуиция. Верьте ей. Так вы принимаете мои извинения? — полковник продолжал пронизывать меня взглядом.

А я с изумлением в ответ всмотрелся в Андервуда и попробовал прощупать его эмоции. Робкая надежда на понимание, почти загнанная в самую глубину, тщательно подавляемое разочарование в самом себе, сложносоставное чувство уважения и вины, перемешанное с удовлетворением от хорошо выполненной работы и четко выраженное сожаление о том, что ему не удастся прикоснуться к работе Корпуса. И… Что? Завидует мне и моим ребятам? Считает нас героями? Серьезно? И только краешком мной задетая крошечная частичка всего поистине вселенских масштабов объема его знаний, опыта, чувств и того остального, что можно назвать его личностью и душой — вот тут, прямо у меня дома, ожидает от меня одобрения или порицания? Я просто не мог поверить и очень медленно проникался ролью вершителя судеб.

После долгого молчания, когда Андвервуд уже извелся в ожидании моего вердикта и собирался встать и уйти, приняв мое безмолвие за ответ, я, немножко его помучивший неопределенностью, лучезарно улыбнулся и огласил решение:

— Принимаю. Я так в людях не ошибался…

— Дайте угадаю, с момента предательства Максимиллианы? — прервал меня полковник и грустно улыбнулся одними глазами: — Вы правы, конечно. Если б я раньше знал…

— Иногда ждешь чудес, а их не случается, — согласно подхватил я, окончательно оттаивая. — Но не в вашем случае. Сама колония — чудо, люди у меня — чудо, мир вокруг — чудо из чудес. Где-то мироздание должно было нас всех по носу щелкнуть. Это я про Макс. А вы — просто уникум. Вот насколько мне было паскудно от ошибки с ней, и насколько замечательно от ошибки с вами, я вам и выразить не могу.

Польщенный Андервуд усмехнулся, а я с возрастающим чувством уважения к многоликому полковнику преисполнился желанием любить всех вокруг, пока не взвоют от моей доброжелательности, и предложил:

— А давайте мы вас ходить по Шестому научим. Сколько вам отпуска дали?

— Две недели.

Я кожей чувствовал, как полковник наполняется до краев неукротимым желанием почувствовать себя первопроходцем, хотя бы на предательски короткий отпускной срок, и появляется в нем чуткая, хрупкая надежда на чудо, так похожая на хрустальный мир Шестого, что я совершенно очаровался. Вот это у нас будет опыт! Все обзавидуются, заодно и ребятам докажу, что люди могут быть совершенно не такими, как кажутся, и что в людей надо верить так же, как и в мир, и своему чутью доверять не помешает.

— Вот и договорились. Легко не будет, не обольщайтесь. Завтра жду в офисе к девяти. Начнем с повторения обзорной лекции, в поле прогуляемся к концу недели…

— И вы на меня не в обиде? — с подковыркой прищурился недоверчивый Андервуд.

— Это почему еще не в обиде? Конечно, я обижен! Да я просто в бешенстве! Вы же меня почти до суицида на почве алкоголизма довели. Вот за эти две недели я на вас и оторвусь, — продолжая счастливо ухмыляться, радостно заявил я. Конечно, я помнил ту яму, в которую полковник меня загнал, но удовлетворенность от извинений из его уст испытывал такую, что решил не возвращаться к пережитому. Зачем спотыкаться о прошлое, если намерен идти вперед и с песней в светлое будущее? — И не думайте, что сможете отвертеться!

Проверяющий только головой изумленно покачал, а я протянул ему ладонь:

— Честер Уайз. Будем заново знакомы?

Андервуд молча ответил рукопожатием и кивнул мне с признательным выражением лица. В чувства я к нему на этот раз лезть не стал — сам разберется.

— Знаете, кто к нам сегодня приедет? — спросил я ранним утром следующего дня у оперативников интригующим тоном.

— Андервуд, небось, — отозвался Берц.

— Ну так неинтересно, — практически расстроился я. — Откуда ты знаешь?

— Чтоб такой репей и просто так отцепился? — ответил вопросом на вопрос Берц.

Я только головой покачал: когда я из госпиталя на работу приполз, мы вопрос Андервуда не стали детально обсуждать, а позже я и сам не захотел, все откладывал обстоятельные разборки на потом. Оперативники тоже молчали — ждали, пока я сам дозрею.

— Я вам такой сюрприз хотел устроить…

— И устроишь, — Берц загадочно улыбнулся, и я в ответ поднял брови в немом вопросе. — Только не нам, а ему. Мы-то знаем, что он дурака валял, и ты теперь наверняка знаешь, раз с видом заправского интригана за час до начала рабочего дня прибежал. А вот он о том, что мы его за нос водили, пока тебя с Тайвином не было — нет.

— Серьезно? — я ушам своим не поверил. Вот пройдохи!

— Абсолютно, — кивнул Али из-за соседнего стола. — Март помог. Так что наша очередь, теперь мы немножко поиздеваемся. Ты в деле?

— Ну конечно! — преисполнился энтузиазма я и затребовал подробностей.

Оперативников прорвало: они, перебивая друг друга, вывалили на меня ворох скопившихся за наше вынужденное с Тайвином отсутствие новостей и приключений, я успевал только диву даваться. И наконец сопоставил два и два, поняв, что тревожило моего очкастого друга на Седьмом, и почему он ко мне с разговорами про полковника лез. А потом мы с первопроходцами вместе составили хитрый план, как ревизора немного побесить.

Не то, чтобы я был за… Но ребята столько пережили, так сработали без меня и так держались за мое имя и честь Корпуса, что им позарез требовалось хотя бы капельку отыграться. Я мгновенно зарекся сомневаться в себе и видеть себя где-то вне своего поста: такую веру в нас всех и меня как главу оперативного отдела мне самому нельзя предавать в первую очередь ни за какие коврижки.

И я точно знал: зла Андервуду мои первопроходцы не желали и отдавали себе отчет в том, что работа — работой, а человек — человеком. Но тем не менее вполне были вправе развести мелкое интриганство на пустом месте и алчно жаждали свершить акт мщения. И я сдался.

Несколько дней подряд ребята старательно дулись и разговаривали с Андервудом сквозь зубы. Изображали высокомерных придурков, выполняли мои приказы исключительно от и до, буква в букву, а мои же робкие просьбы что-то сделать сверху — игнорировали с презрительным высокомерием. Я, в душе хихикая подобно гиене, и сочувствовал ревизору, и наслаждался, не менее старательно делая вид, что искренне поведением оперативников огорчен, но не теряю надежд первопроходцев с ревизором помирить.

Полковник же ходил грустный и задумчивый, ел себя изнутри и думал. Поползновений в сторону оперативников, как и попыток наладить с ними контакт, он не делал, хотя я точно чувствовал — ему очень хотелось. В конце концов на третий день мне надоело, зачем попусту человека мучить, у него и так времени не очень много. Я подмигнул оперативникам, те заинтересованно подтянулись поближе.

Полковник, чувствуя засаду, напрягся. Прищурился, посмотрел на меня фирменным цепким взглядом, оглянулся на оперативников за своей спиной и спросил напрямую:

— Я доигрался?

В ответ я набрал было воздуха, чтобы прочитать полковнику лекцию о том, как надо себе, своей интуиции и людям вокруг доверять, и что мои орлы никогда бы себе не позволили лишнего, как вдруг сердце пронзила острая, почти забытая боль. Перехватило дыхание, и я, рефлекторно схватившись за грудь, был вынужден прерваться, оперся о подоконник и закрыл глаза, пережидая приступ.

Ко мне тут же подскочили ребята, напуганные донельзя, встревоженно защелкали змеи, вспыхнул сиреневым свечением на руке Кец, да и сам Андервуд дернулся с неподдельной тревогой.

— Чез…

— Да нормально все, — невидимая игла выскочила из груди так же стремительно, как и ворвалась, и я облегченно выдохнул, погладив питомца. — Врачи сказали, иногда такое будет еще месяц-два, ничего страшного. Иглы в сердце — штука такая, даром быстро не проходят. Корпус, вы наигрались в партизан? Давайте, что ли, уже закончим…

Берц, убедившись, что я в порядке, наставительно произнес Андервуду за меня:

— Знаем мы о вашей работе. И о том, что это такая роль — тоже догадались раньше, чем вы сказали. Вы с нами игру затеяли, так и мы с вами… поиграли. Что тогда, что сейчас.

— Вы-то понятно. А остальные как давно? — полковник смотрел на Берца как на новое чудо света, видимо, пытался просчитать, где ошибся. Впрочем, соображал он быстро, и я увидел: до него мгновенно дошло, что оперативный отдел в полном составе какое-то время им виртуозно манипулировал, дрессируя его, как факир — ядовитую гадину.

Только кобру тренируют болью и страхом, а полковника аккуратно дергали за ниточки амбиций, азарта и иллюзии контроля над ситуацией. Осознавать это Андервуду было больно и крайне неприятно.

— С пропажи Честера.

— Мартин постарался? — прищурился на стажера полковник.

— Конечно. У него неплохо получается вести игру на несколько фронтов. Да мы и сами, как я уже говорил, с самого начала догадывались. А вы? — с полуулыбкой уточнил Берц.

Март, который со смешками что-то на пониженной громкости рассказывал Красному, немедленно замолчал, встретился с ревизором взглядом и улыбнулся. Без издевки или триумфа, просто как партнеру по не слегка нечестной игре. Я чуть не расплылся в широкой улыбке. Знатные шулеры!

Лицо облапошенный Андервуд держал безукоризненно, но в его эмоциях красным шрифтом через все мысли читалось: мокрица? Слабак? Держи карман шире. Бойкот оперативники стажеру устроили, как же, а он, дурень старый, и поверил…

— Я с дока неладное заподозрил. Поведение Вернера… Расскажете? — Андервуд задвинул обиду на задний план и включил профессионала.

Берц бросил на меня взгляд через плечо: я кивнул. И мой серый кардинал в деталях полковнику поведал про их шаманские пляски вокруг одного локально взятого ревизора. Я же, приземлившись на подоконник, второй раз, уже с чувством, с толком и с расстановкой обстоятельно смаковал подробности. В конце фееричного Романова выступления ошеломленный до предела Андервуд только нащупал краешек стула и присел.

— Нет, я подозревал, конечно. А если бы началась перестрелка, и я как аргумент не сработал бы?

— Я рассчитывал не на заложника, а на то, что человека в вас больше, чем бюрократа. Я не ошибся, — улыбнулся Берц, а у меня на душе стало светло, чисто и очень радостно.

— Да и потом, — продолжил он, — если бы вы не сработали как аргумент, мы не стали бы ни шаттл захватывать, ни стрельбу затевать.

— Тогда как? — сбился с толку Андервуд.

— А мы зачем винтовки с предохранителей сняли? — ответил вопросом на вопрос Берц. — Мы первопроходцы. Мы людей не убиваем. В обойме были иглы с парализантом, а в броне в сочленении наголенника и стопы есть небольшое уязвимое место…

Я фыркнул раз, другой, а потом не выдержал и рассмеялся. Бунтовать можно по-разному, в том числе и очень экстравагантными и элегантными демонстрациями. Если б первопроходцев с завернутыми руками из дока вывели на глазах у колонистов, — это было бы одно впечатление. А когда их с виноватым видом спецназ на руках выносил бы — совсем другое.

— Да, так меня еще никто не уделывал, — выдохнул ошарашенный полковник, а Берц, закрепляя эффект, добавил:

— Вы уж нас поймите, не держите зла. Очень нам хотелось на вас отыграться.

— Я понимаю, — склонил голову Андервуд. И, поразив меня до глубины души, протянул Берцу согнутый мизинец. — Мир?

И мир вокруг замер в ожидании ответа. Как и я. Но Берц меня не подвел.

— Мир. — Оперативник скрепил равновесие ответным жестом, я позволил себе улыбку, а ребята вокруг одобрительно зашумели. — Вот теперь продуктивно поработаем.

К концу недели первопроходцы окончательно оттаяли, и полковник очаровал решительно всех, кроме Тайвина — тот с конфликтологом мириться отказался в категоричной форме, и я настаивать не стал. В том, что штатный гений — очень злопамятный, я давно успел убедиться, и времени, чтобы перестать истекать ядом, ему требовалось значительно больше, чем мне или оперативникам. Ничего, все в свое время, я и его дожму.

Настоящий Андервуд оказался именно таким, как я изначально и предполагал: веселый, с афористичными присказками и богатейшим ворохом историй на все случаи жизни, компанейский, понимающий, но при этом он с безукоризненной точностью придерживался невидимых границ. Мы отдельно — он отдельно. Он фактически стал для нас временным наставником и заменителем инфосети — столько советов по разным вопросам, волновавшим моих ребят, он успел раздать. В нашу работу он не лез, и только споро перенимал умения. И везде таскал с собой Марта, постоянно ему что-то рассказывая.

Я понял: заберет и преемником сделает, и к гадалке не ходи. Вот и славно, а то я сам начинал уже думать, как с наименьшими потерями для отдела и нервов выходить из дилеммы: расширять штатный состав на одну единицу, принимая и Ви, и Марта, или выбирать, чего я делать до полных отказняков не хотел. Хотя бы Дженка Санников себе заграбастал, чему я искренне радовался, но и жалел тоже — не успел с таким кадром поближе познакомиться. Ну и ладно, в одном мире живем, пересечемся. А вообще, если по-хорошему, следовало утвердить на должность нового оперативника Ви, но альтернативы до настоящего момента, куда пристроить Марта, не было, и этот вопрос меня чрезвычайно тяготил. Так что к концу второй недели наличие у меня в кабинете полковника не стало новостью.

Я присел на краешек стола, пригласительным жестом уступив Андервуду свое кресло. Тот не стал отказываться.

— За Марта просить пришли?

— Как вы… Впрочем, чему я удивляюсь, — вздохнул Андервуд. — Иногда мне кажется, что в вашей команде и в вас, Честер, в частности, сходится все, что я от этого мира и людей хотел бы увидеть лет, этак, в восемнадцать, на заре туманной юности…

— Вы нам чересчур льстите, сами как-то сказали, идеальных людей не бывает, — хмыкнул я. — Я-то в вас сначала вас увидел, но вы быстро в стервятника превратились…

— Гриф.

— М-м-м?

— Прозвище для узких кругов. — Андервуд сверкнул глазами, и я даже со стола вскочил.

— Класс! Только вы мне Марта в Грифа не превращайте, он…

— Не буду, договорились, — Андервуд был неимоверно доволен. — Будет Фоссой. Ас маскировки в животном мире Земли. Я такого уровня, да еще без предварительной подготовки, никогда не видел. Талант!

— Талант, — согласился я, и попросил по внутреннему переговорнику: — Март, зайди.

Март зашел к нам и застыл в вольной стойке, готовый и к начальственному разносу, и вообще к чему угодно. Я с удовольствием вчувствовался в его эмоциональный фон: он прозревал новое, волнительное для него изменение своей судьбы, и внутренне сам понимал, что в Корпусе — не его настоящее место. Хотя легкую грусть все же испытывал — расставаться с Ви и с нами ему очень не хотелось. Я прервал эмпатический контакт и спросил словами:

— Март, ты хочешь остаться в Корпусе?

Он, стараясь честно ответить на вопрос, задумался.

— Чез, я…

— Если честно.

— Если честно… наверное, нет. Ты же учил нас доверять интуиции. Так вот она говорит мне, что я нужен где-то еще.

— Какая у тебя мудрая интуиция, — подобравшись, отметил Гриф. — Ко мне пойдешь?

Март смешался: ему очень не хотелось обижать меня, и вместе с тем манила харизма полковника и предлагаемые им перспективы. Я ободрительно улыбнулся:

— Андервуд прав, Март. Как и ты. Твое место не здесь.

— Тогда да, — просиял боец. Кец с моей руки удовлетворенно щелкнул. Да что ты понимаешь, живность…

— Вот и ладушки! Можешь идти, — отпустил я. Март ретировался, задумчивый и удивленный.

— Фосса, значит… А я тогда у вас кто? — с хитринкой спросил я. Мне было жутко любопытно, а в то, что Гриф не дал мне прозвища, я не верил.

— Сначала думал, кто-то из волчьей породы. За свою стаю, вон, кому хочешь глотку перегрызешь, — кивнул Гриф на дверь, за которой гудел оперативный отдел. — Но потом мое мнение изменилось. Ты… Можно?

Я кивнул. Конечно, можно, даже нужно.

— Я спрошу странное. Ты… Ты можешь мне доверять? После всего, что пережил?

Я внимательно посмотрел на Грифа, склонив голову. Пробежался по воспоминаниям, по поведению Андервуда, прикинул на себя, что случилось со мной, и что прошел и мог перечувствовать не только я, а в первую очередь этот поистине удивительный человек, и со знанием дела постановил:

— Я вам верю.

— Тогда я вот что хочу тебе сказать. Ты — человек. Знаешь, — поделился со мной крайне важным для него, как я ощутил, откровением полковник, — а я верю в то, что закон биологии: онтогенез есть краткое повторение филогенеза — он правильный. Как зародыш повторяет все стадии эволюции, от одной клетки до жабр за ушами, чтобы потом родиться человеком, так и душа растет с рождения от несмышленой инфузории до человека настоящего. Только я пока таких людей, доросших духом до человечности, встречал единицы. В том числе тебя и твоих оперативников.

Мы помолчали, я, смутившись до предела, не мог подобрать слов. И тут в кабинет ввалились в обнимку Константин и Виолетта, прервавшие неловкую паузу.

— Че-е-ез, — загадочно протянул Красный, из-под его руки вынырнула зардевшаяся и хихикающая Ви. — Нам позарез надо тебя с одной особой познакомить.

— Внезапно так, — немало удивился я. — И кто это?

— Да ты ее знаешь. Пойдем в поле сходим.

— Меня возьмете? — подал голос Андервуд.

— Конечно.

Через час, оставив змеев в офисе, мы шли по звенящему разнотравью лугов с северо-восточной стороны купола, и я примерно понимал, что за секрет мне хотят доверить коллеги, но нарушать ореол тайны, конечно, не стал, иначе потеряется очарование момента. В какой-то момент оперативники — Ви, Красный, Вик и увязавшийся с нами за компанию и невесть откуда взявшийся Дженк, таинственно перешептываясь по внутренним каналам связи, подали условный знак. Я остановился, улыбаясь во все лицо, и не обманулся — из полупрозрачного подлеска, сверкающего в лучах заходящего светила фрактальными отблесками, к нам неспешным величественным шагом вышла ложная скорпикора. Ви кинула в ее сторону припасенную, видимо, заранее нимфу альсеиды, и животное с благодарностью приняло подношение, подойдя на расстояние вытянутой руки.

Я развернул вокруг нас защитный купол, перенастроив его на выпуск скорпикоры — чтобы зверь, если захочет, мог спокойно выйти — и уселся рядом с оперативниками. Скорпикора, красавица хвостатая, подошла вплотную, склонила голову и щебечуще мурлыкнула, обнюхивая практически безбоязненно мою руку и подставляя под почесывание шею. Я незамедлительно возможностью воспользовался, пребывая в умилительном восторге.

— Как вам это удалось? — спросил негромко Андервуд.

— Лаской, исключительно лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом, — ответил я за моих ребят цитатой. — Да?

Ви, Вик, Дженк и Красный кивнули. Вот кто, значит, инициатор приручения ложной скорпикоры.

— Можно? — полковник показал глазами на зверя.

— Только медленно и аккуратно. То, что скорпикора к нам неравнодушна, не означает полной доместикации, она дикая.

— Конечно, я понимаю.

Он дал скорпикоре время привыкнуть к новому запаху, протянув к ней ладонь, и вскоре очень осторожно прикоснулся к шерстке. Скорпикора против не была, в ответ на легкое почесывание она прикрыла глаза от удовольствия и короткими переливчатыми призвуками рассказала всем окружающим, в каком блаженстве пребывает. Еще бы, и прикармливают, и чешут коллективно.

— Божечки-кошечки, никогда бы не подумал…

Мы синхронно хрюкнули, скорпикора вздрогнула, зашипела, но не отстранилась. Такого выражения от сурового конфликтолога мы ожидать никак не могли, а довольный Андервуд, почесывая ложную скорпикору уже за вторым ушком, добавил:

— Не нравятся божечки-кошечки? Пусть тогда будут собачки-сатанячки!

Скорпикора от нашего дружного смеха зашипела в три раза громче, вылетела из-под купола и, недоуменно рявкнув, убежала по своим делам.