Замок Горменгаст

Глава пятьдесят седьмая

Флэй, взобравшись на каменную плиту, которая как полка выступала над дверью, за которой скрылись Фуксия и Щуквол, внимательно прислушивался. Раздался тихий скрип открываемого замка. Флэй затаил дыхание. Из двери, над которой сидел Флэй, вышла фигура, едва различимая в темноте, и быстро пошла по коридору прочь. Услышав, что замок снова запирают, Флэй стал спускаться вниз со своей каменной полки – он повис на длинных руках, а потом, разжав их и пролетев в воздухе не более десятка сантиметров, бесшумно приземлился на ноги.

По интенсивности чувства его отчаяние от того, что он не знал, что же произошло в комнате, в которой скрылись Щуквол с Фуксией, можно было сравнить лишь с ужасом, который он испытал несколькими минутами раньше, когда убедился, что к двери, крадучись, подошла никто иная, как Фуксия.

О, Флэй сразу ощутил страшную опасность, грозящую ей! Он чувствовал эту опасность всем своим существом. И стоя в нише в двух шагах от двери, он призвал ее к осторожности. Но разве мог он объяснить ей, в чем заключалась опасность? Да и как бы это выглядело, если бы он неожиданно появился из ниши в темном ночном коридоре? К тому же он не мог бы объяснить даже самому себе, в чем заключалась эта опасность. И поэтому – что ему оставалось делать? Лишь прошептать. «Осторожно» и вдавиться в стену, надеясь, что это предупреждение насторожит Фуксию, хотя бы просто потому, что она испытает страх, услышав голос, пришедший ниоткуда, страх перед чем-то сверхъестественным.

Флэй последовал за Фуксией лишь для того, чтобы убедиться, что она благополучно добралась до своей комнаты. Но он не мог заставить себя догнать ее, позвать ее, что-то попытаться объяснить. Нет, это бы ее просто напугало, а потом бы вызвало и неприятные подозрения, что он специально выслеживал ее. Флэй был в полной растерянности, Флэй был напуган. В его одинокой, горькой жизни любовь к Фуксии занимала особое место. Ни к кому другому он не испытывал подобных чувств. Он испытывал привязанность и почтение к Титу, но лишь Фуксия – и никто другой – пробуждала в нем, когда он думал о ней, теплые человеческие чувства, согревавшие его холодную каменную душу. Любовь к Фуксии и преданность Горменгасту, благоговение перед этим массивом камня, сложенным неисчислимыми поколениями людей, были чуть ли не единственными живыми чувствами, прячущимися в недрах его души.

Нет, сегодня он не будет заговаривать с Фуксией. Он видел, что Фуксия полностью погружена в свои мысли; она шла то очень медленно, то чуть ли не бежала, и Флэй чувствовал, что ее одолевают усталость и, как это ни печально, душевные страдания.

Флэй не знал, что сказал или сделал Щуквол, но ему было совершенно ясно, что этот мерзкий человек ее чем-то глубоко обидел, причинил ей душевную боль, и Флэй был готов вернутся к той двери, из которой вышла Фуксия, дождаться появления Щуквола и голыми руками сорвать гадкую пегую голову с его узких плеч! Но поможет ли это устранить неведомую опасность, затаившуюся в Замке?

Возвращаясь в тот коридор, где он застал Фуксию, Флэй был погружен в тяжелые думы. Он был и растерян, и разгневан. Он не находил ответа на свои вопросы. Он и предположить не мог, что ночные приключения для него лишь начинаются.

Была уже глубокая ночь. Флэй шел медленно, волоча ноги, часто останавливаясь и прислоняя лоб к холодным стенам – его мучила головная боль, тяжелым молотом ударявшая изнутри по глазам и вискам. В одном месте, опустившись на ступеньку лестницы, наполовину стертую ногами бесчисленных поколений, он просидел без движения не менее часу. Его борода падала на колени, а потом после крутого изгиба опускалась прядями почти до самого пола.

Фуксия и Щуквол? Что это могло значить? Что общего могла Фуксия иметь с этим человеком? Какой ужас! Флэй заскрежетал зубами.

Замок, как невероятный монстр, изрубленный топором ночи, погрузился в полное безмолвие. Все замерло, словно задержало дыхание. Это была одна из тех ночей, когда сочетание мрака и глубокой тишины создавало впечатление, что рассвет никогда не наступит. Рассвет? Такого явления просто не существует. Рассвет – это выдумка ведьм ночи; рассвет – это легенда, зародившаяся в незапамятном прошлом, которую пересказывают столетие за столетием в непроницаемой тьме, передают из уст в уста все эти выдумщики, порожденные черными туннелями и пещерами Горменгаста; рассвет – это сказка, пришедшая из другого, загадочного мира, в котором происходят такие чудеса, как рассвет, в котором камни, кирпичи и плющ можно не только ощупывать и чувствовать их запах, но и видеть, в котором свет подчеркивает цвет, в котором в определенные часы восток зажигается золотистым сиянием, очищая с мира тьму как чешую, в котором то, что называется восходом, встает над горами, лесами и водами как воплощение сказки, как оживление легенды.

Это была ночь, готовая взреветь, но пасть ее была заткнута кляпом, это была ночь, готовая всматриваться и видеть – но глаза ее были завязаны.

Единственным звуком, который различал Флэй, было постукивание его сердца.

Некоторое время спустя в трудноопределимый час той же нескончаемой ночи, когда до рассвета, который, несмотря ни на что, все же должен был наступить, Флэй, пройдя сквозь очередную дверь, невольно остановился. Ему предстояло пересечь внутренний двор, окруженный аркадами.

Вряд ли он остановился для того, чтобы взглянуть на желтовато-серую полоску, появившуюся на востоке – он-то не сомневался, что солнце вот-вот должно было решиться на восход; Флэя никогда не привлекали красоты рассвета. Ему просто никогда не могло бы прийти в голову, что таким зрелищем можно наслаждаться.

В центре двора росло колючее дерево, и взгляд Флэя был устремлен на его темный силуэт, перерезавший все расширяющуюся желтоватую полосу в предрассветном небе. Флэй очень хорошо знал это дерево – за все те годы, в течение которых он скрывался в недрах Замка, он проходил здесь множество раз, и теперь какое-то, пока ему еще не ясное, изменение в форме старого дерева заставили Флэя внимательно в него всматриваться. Ствол казался в одном месте явно толще, чем ему следовало бы быть Флэй с большей или меньшей степенью ясности мог видеть лишь тот участок ствола и ветвей, который пересекал желтую полосу рассвета. Да, ствол в одном месте расширялся, словно к нему что-то прижималось. Флэй присел на корточки, чтобы поменять угол зрения. И теперь, хотя по-прежнему верхняя часть нароста частично скрывалась ветвями, на фоне разгорающегося рассвета, который сообщал предметам еще большую черноту, он четко увидел очертания чего-то такого, что напоминало плечи и шею человека. Флэй бесшумно опустился на колени и, склонив голову до земли и устремив при этом взгляд вверх, явственно различил чей-то профиль. На дереве, словно нарост на стволе, сидел Щуквол.

Но что он делал там, среди ветвей, в темноте, застыв в неподвижном одиночестве?

Флэй поднялся с земли и прислонился к ближайшей из колонн аркады. Взглянув на дерево, туда, где только что он видел черный профиль Щуквола, казавшийся плоским, вырезанным из бумаги, он увидел лишь переплетение ветвей.

Флэй ни секунды не сомневался в том, что Щуквол взобрался на дерево в такой час с недобрыми намерениями, но даже не попытавшись осмыслить, почему в нем инстинктивно возникло это чувство опасности. Флэй приготовился к долгому ожиданию. Само по себе в том, что какой-то человек сидит на рассвете на дереве и смотрит на разливающуюся по небу зарю, ничего зловещего не было, даже если этот человек – Щуквол. Он вполне мог в любую секунду слезть с дерева, отправиться к себе в комнату и лечь спать или заняться каким-нибудь другим невинным делом. Но Флэй всем своим существом ощущал, что Щуквола привело на дерево не желание созерцать красоты природы. В напряженной предрассветной атмосфере даже простое, невинное событие могло показаться зловещим и угрожающим, а то, что он находился на дереве на исходе ночи в пустом дворе, вряд ли можно было назвать чем-то заурядным и обычным.

Щуквол, оцепеневший от внешнего холода и внутреннего напряжения, всматривался в занимающийся рассвет. Теперь он очень четко понимал, что шаги, направленные на свершение его планов, должны быть предприняты немедленно. Как бы ему ни хотелось еще немного повременить, он ощущал, что возникла необходимость – хотя и не совсем понятно, почему, – безотлагательных действий. Время бездействия прошло.

Несмотря на то, что никаких свидетельств его тайных и далеко идущих намерений ни у кого не было, Щуквол явственно ощущал, что власть ускользает от него, что почва уходит у него из-под ног, что, несмотря на его, казалось бы, высокое и могущественное положение, Горменгаст одним дуновением мог смести его в пустоту и мрак. Как ни убеждал себя Щуквол в том, что он не совершил никаких непоправимых ошибок, что мелкие промахи ничего существенного не поколебали, ощущение угрозы его положению оставалось. И возникло оно у него сразу после того, как дверь за Фуксией закрылась и он остался один в комнате. Ранее ничего подобного он не испытывал. Он всегда считал, что его подвижный ум способен трезво оценить любую ситуацию. Однако… Да, его неосторожность создаст для него некоторые неудобства, но не надолго, так зачем же ломать себе голову по поводу небольшого неприятного происшествия, случившегося несколько часов назад? Что, в конце концов, может заподозрить Фуксия? Какие она может выдвинуть против него обвинения, кроме того, что он, Хранитель Ритуала, несколько грубо с ней обошелся?

Но как он ни старался себя успокаивать, тревога не покидала его. Откуда у него такое чувство, что стоит он на краю бездонной черной пропасти? Неужели простая женская обида случайно открыла эту пропасть? Почему она так черна, отчего она столь глубока, эта неожиданно разверзшаяся бездна?

Пожалуй, впервые в жизни сон, который всегда исправно приходил к нему, предал его. Как он ни стремился заснуть, это ему не удалось. И так как в нем глубоко укоренилась привычка использовать для какой-то цели каждый подходящий момент, Щуквол покинул свою спальню и, придя сюда, на этот двор, взобрался на дерево. Замок спал, а из этого всегда можно было извлечь для себя кое-какую пользу.

И Флэй прекрасно чувствовал, что Щуквол ничего не будет делать без причины. Он не взберется на дерево, чтобы наблюдать за восходом солнца. Не сел бы Щуквол на ветви дерева и для того, чтобы предаваться грустным размышлениям. Щуквол не был романтиком. Нет, Щуквол сидел на дереве по какой-то совсем другой причине. Но какой?

Флэй опять опустился на колени и, почти положив подбородок на холодный камень, снова взглянул на остро очерченный профиль Щуквола, так четко выделяющийся на фоне светлеющего неба. И тогда, стоя на коленях, Флэй вдруг разрешил для себя загадку. Между Щукволом и Фуксией что-то произошло, что-то такое, что не дало ему уснуть. И он вознамерился куда-то направиться и свершить что-то злокозненное. Но, очевидно, место, куда хотел отправиться Щуквол, находится в малоразведанной части Замка, и для того чтобы туда попасть, ему нужно дождаться первого света. Он должен был попасть туда тайно и при этом не заблудиться. Полоса света на востоке никак не спешила расширяться, и все вокруг еще было погружено во тьму. Как только достаточно посветлеет, Щуквол спустится вниз и отправится туда, куда вознамерился попасть. Но пойдет он туда уже не один. Как бы проворен ни был Щуквол, Флэй его не упустит, он проследит за Щукволом, куда бы тот не направлялся! Но тут, когда Флэй все еще стоял на коленях со склоненной до земли головой и отведенной в сторону бородой, ниспадавшей на плиты двора, ему пришла в голову мысль, что ему нужен сообщник. Но не для того, чтобы просто составить компанию, и не для большей безопасности, а чтобы он стал свидетелем тайных перемещений Щуквола, в которых наверняка был злой умысел. Если Флэй будет один выслеживать Щуквола, то, когда свершится нечто непотребное, а может быть, и кровавое, то кто поверит ему на слово? Хранителю Ритуала поверят больше, чем ему, бывшему слуге, много лет скрывающемуся в Замке! Даже просто находясь в Замке, Флэй совершал тяжкое преступление. Он – изгнанник, которому было воспрещено появляться в Замке, и как он может обвинять человека, занимающего такой высокий и важный пост? Нет, для того чтобы его обвинения выслушали, ему нужен свидетель.

Едва все это пришло ему в голову, Флэй вскочил на ноги. Судя по всему, достаточно светло станет не ранее чем через четверть часа. За это время Флэю надо успеть разбудить кого-то и привести сюда. Но кого? Выбора у него не было. Только Тит и Фуксия знали, что он вернулся в Замок и уже несколько лет тайно живет в Безжизненных Залах.

Нелепо было даже думать о том, чтобы поднять Фуксию с постели и позволить ей шпионить за Щукволом. Значит, остается только Тит. Он уже почти совсем взрослый. Правда, он странный юноша с непредсказуемым поведением – безо всякого предупреждения его угрюмость могла смениться диким возбуждением. Хотя он был физически довольно сильным, но его жизненная энергия уходила более на фантазии, чем на совершенствование своего тела. Флэй совершенно не понимал Тита, но доверял ему и знал о его ненависти и отвращении к Щукволу, которые привели к некоторому охлаждению в отношениях между Герцогом и его сестрой. Флэй нисколько не сомневался, что Тит присоединится к нему, но его очень беспокоило то, что он может подвергнуть наследного Герцога Горменгаста какой-то опасности. Но, с другой стороны – разве не обязан он, Флэй, разоблачить скрытого врага, который мог представлять страшную угрозу для молодого Герцога и всего того, что он символизирует? К тому же Флэй поклялся себе, что его еще очень сильные мускулы позволят ему защитить Тита от любой опасности, пусть при этом собственная жизнь его будет под угрозой.

Не теряя более ни секунды на размышления, Флэй бросился прочь со двора. В любое другое время то, что он задумал, показалось бы ему безумием. В конце концов, что может быть более ужасным, чем подвергнуть какой-либо опасности Герцога Горменгаста? Но теперь Флэй считал, что, разбудив Тита и отправившись вместе с ним на выслеживание подозрительного человека – хотя шпионить за кем-то было делом весьма непривлекательным, – он приблизит день, когда Горменгаст наконец очистится от скрытой скверны и сердце Замка снова забьется вольно.

Флэй бежал по коридорам. Его движения были неуклюжи, как у спешащего паука. Он взлетал по лестницам, перепрыгивая через несколько ступеней сразу. Длинные ноги несли его такими широкими шагами, что казалось, он передвигается на ходулях. Но когда он приблизился к общей спальне, то двигался, как тать в ночи.

Флэй начал очень медленно открывать дверь. С правой стороны от двери располагалась загородка, за которой спал привратник. Как только Флэй услышал звук, похожий на трение наждака о твердую поверхность, – дыхание глубоко спящего старика-привратника, – он, помнивший того еще с давних времен, решил, что с этой стороны ему опасаться нечего.

Но как в темноте узнать Герцога? Зажечь свечу Флэй не мог. В просторной спальне, если не считать громкого дыхания привратника, царила полная тишина. Времени на раздумья не было. Флэй решил, что ему просто следует отдаться своей интуиции. От того места, где он стоял, вглубь спальни уходили два ряда кроватей. Почему он направился к правому от него ряду, Флэй не мог бы сказать. Не колеблясь, он подошел к первой же кровати и, наклонившись, прошептал:

– Ваша светлость! А ваша светлость!

Ответа не последовало. Тогда Флэй перешел ко второй кровати и прошептал то же самое. Ему показалось, что спящий слегка повернул голову, лежащую на подушке, но ответа снова не было. Флэй переходил от кровати к кровати, и резко шептал свой призыв: «Ваша светлость!.. Ваша светлость!», но ответа не получал. А время шло. У четырнадцатой кровати он повторил свой призыв несколько раз и не столько услышал, сколько почувствовал, как спящий заворочался.

Тогда он рискнул прошептать еще раз:

– Ваша светлость! Тит!

Было слышно, как на кровати кто-то приподнялся и дрожащий юношеский голос шепотом спросил:

– Кто это?

– Не бойтесь, ваша светлость, не бойтесь! – жарко зашептал Флэй, а рука его инстинктивно ухватилась за перильце кровати, – Вы Тит, Герцог Тит?

Пару мгновений ответа не было; потом Тит спросил:

– Это вы, господин Флэй? Что вы здесь делаете?

– Потом объясню. Ваша одежда далеко?

– Нет.

– Пожалуйста, быстро оденьтесь. И следуйте за мной. Потом все объясню.

Тит молча выскользнул из постели, нашарил в темноте одежду, свернул ее в узел. Флэй, а за ним Тит, выйдя из спальни, быстро двинулись к лестнице. Флэй вел Тита, положив руку ему на плечо.

У лестницы Тит оделся. Его сердце бешено колотилось. Флэй стоял рядом и, как только Тит был готов, бросился вниз по лестнице, махнув ему рукой.

По пути Флэй краткими, не очень связными фразами кое-как объяснил Титу, почему его разбудили и вытащили из постели в ночь. Хотя Тит вполне разделял подозрения Флэя и его ненависть к Щукволу, он все же с ужасом подумал, не лишился ли Флэй рассудка после многих лет одиночества? Тит был согласен с тем, что сидеть на дереве ночью – весьма странное занятие для кого угодно, и особенно для Щуквола, но ничего преступного в этом не было. А что, собственно, там, во дворе делал сам Флэй в такой час? И зачем этому отшельнику, а теперь затворнику в недоступных частях Замка понадобилось вести его, Тита? Конечно, в этом ночном похождении было много от настоящего, волнующего приключения; к тому же Титу очень льстило то, что Флэй обратился за помощью именно к нему; но что Флэй имел в виду, когда говорил, что ему нужен свидетель, Тит не вполне понимал. Свидетель чего? И что должно было доказать это преследование? Хотя Тит в глубине души считал, что Щуквол отвратителен не только внешне, но и внутренне, он не мог не признавать, что Щуквол просто выполняет свои обязанности Хранителя Ритуала – и выполняет очень тщательно. Тит ненавидел Щуквола безо всякой четко определенной причины, не утруждая себя размышлениями о том, не строит ли Щуквол какие-то зловредные козни. Он ненавидел Щуквола просто за то, что тот существует на белом свете.

Когда они добежали до аркады, опоясывающей двор, Флэй с облегчением обнаружил, что Щуквол еще на месте. Флэй и Тит улеглись на холодные камни за одной из колонн, и Флэй, вытянув руку, показал Титу, куда смотреть. И вот тогда, когда Тит разглядел среди колючих ветвей колючий профиль – колючий как разбитое стекло; лишь лоб очерчивался гладко-текучей линией, – он понял, что худой, невероятно заросший человек, лежащий рядом с ним, не безумен, по крайней мере не более безумен, чем он сам, Тит; впервые в жизни он ощутил едкий вкус настоящего страха, смешанного с волнением, вызываемым необычным приключением.

В голове Тита промелькнула мысль о том, что еще можно было бы возвратиться в не успевшую остыть постель и там спрятаться от ледяного дыхания страха, но он тут же справился с этой минутной слабостью.

Подвинувшись к Флэю, Тит прошептал ему прямо в ухо:

– Здесь живет Доктор Хламслив.

Флэй несколько секунд не отвечал, ибо не находил в словах Тита никакой связи с происходящим.

– Ну и что из этого? – спросил он едва слышно.

– Его дверь очень близко – с нашей стороны…

На этот раз молчание было еще более долгим. Флэй, наконец, сообразил, что присутствие Доктора удвоит число свидетелей и обеспечит большую защиту Герцогу Титу. Но как Доктор Хламслив воспримет неожиданное появление Флэя после стольких лет отсутствия? Одобрит ли он тайное возвращение Флэя в Замок – даже несмотря на то, что это было сделано ради Замка? Сможет ли он сохранить в тайне то, что видел Флэя? Знает ли он, какое наказание грозит Флэю за нарушение запрета появляться в Замке?

Тит зашептал снова:

– Доктор с нами. Он на нашей стороне.

Флэй не был способен тщательно обдумывать каждый свой следующий шаг. Если бы он изначально вел себя рассудочно, он ни за что не покинул бы свой лес, свою пещеру, и ему не пришлось бы теперь лежать на холодных плитах и следить за человеком, сидящим на дереве; как ни омерзителен был профиль этого человека, это была еще не достаточно разумная причина, чтобы устраивать на него засаду. Нет, Флэй просто должен подчиниться своей интуиции, не размышляя следовать порыву и проявлять бесстрашие перед любой опасностью, которую может таить в себе будущее. Времени на размышления не было – нужно было просто действовать.

Рассвет уже высветил широкую полосу неба на востоке, хотя его света еще было недостаточно, чтобы озарить все небо. Но солнце уже должно было вот-вот выбраться из-за горизонта и залить своим светом башни Замка. Решать надо было немедленно. Через несколько минут любое перемещение во дворе уже сможет привлечь внимание Щуквола, к тому же, если Флэй был прав в своем предположении и Щуквол действительно дожидается восхода, чтобы предпринять путешествие в малознакомую часть Замка, он может в любую минуту соскользнуть с дерева и отправиться в путь.

Дом Доктора находился в конце аркады, под сводами которой лежали Флэй и Тит, и, прячась за колоннами, к нему можно было добраться, не привлекая внимания Щуквола. Повинуясь указаниям Флэя, Тит снял туфли – Флэй уже успел снять свои ботинки, – связал длинные концы шнурков и повесил туфли на шею. Поначалу Флэй решил отправиться к Доктору вместе с Титом, но через пару шагов остановился. Угол зрения на дерево изменился, и Щуквола больше не было видно. Хотя двор был еще погружен в темноту, Щуквол мог в любое мгновение спуститься с дерева и исчезнуть без следа.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Флэй решил, что же делать дальше. Помогло ему весьма случайное обстоятельство – Флэй засунул руку в карман, единственный из всех, не имеющий дырки, и нащупал там кусок белого мела, который использовал для пометок на стенах во время своих странствий по глухим коридорам Замка.

Да, Флэй должен остаться и продолжать следить за Щукволом. Если тот слезет с дерева, Флэй последует за ним и будет отмечать свой путь мелом. К тому же Доктор Хламслив более охотно согласится отправиться с Титом, а не с ним – ведь Флэю пришлось бы слишком многое объяснять.

И Флэй рассказал Титу, что нужно сделать. Тит должен осторожно разбудить Доктора Хламслива – но как это сделать, Флэю неизвестно, тут Титу следует поступать, исходя из собственной сообразительности, Тит должен убедить Доктора в том, что нельзя терять ни минуты, поэтому Доктору не следует сообщать, что Щуквол, может быть, никуда и не собирался отправляться, а если и собирался, то по какому-то совершенно невинному и законному делу. Не следует извиняться, что Доктора поднимают с постели в такой неурочный час без видимой причины, но Доктора следует убедить в том, что нельзя терять ни секунды. Они должны очень осторожно выйти во двор, добраться до того места, с которого видно, спустился с дерева Щуквол или нет – если, конечно, не будет уже достаточно светло, чтобы его можно было увидеть с любого места. Если Щуквол к моменту их прихода будет все еще оставаться на дереве, то Флэй их встретит у точки, удобной для наблюдения, если же Щуквола на дереве не будет, они должны отыскать отметины, сделанные мелом, и пуститься вдогонку, если же все-таки будет еще слишком темно, свечей не зажигать, а дождаться момента, когда при свете зари можно будет различить пометки мелом, и сейчас же отправляться в путь, сохраняя абсолютную тишину, ибо расстояние между Щукволом и крадущимся за ним Флэем из-за недостаточной освещенности может быть весьма небольшим и Щуквол сможет обнаружить преследование.

Тит на ощупь двинулся под аркадой в сторону дома Доктора. Шаги его были совершенно бесшумны. Однако в какой-то момент одна из металлических пуговиц на его куртке ударилась о какой-то выступающий из стены камень – раздался звук, подобный хрусту ломающейся под ногой сухой ветки. Тит оцепенел и, замерев в неподвижности, несколько мгновений прислушивался. Потом он снова двинулся вперед и вскоре был у дверей дома Доктора Хламслива.

А тем временем Флэй, положив заросший подбородок на руки, не сводил глаз с силуэта, вырисовывающегося на фоне бледнеющего неба. Светлая полоска на востоке уже стала такой яркой, что никакие краски не смогли бы воспроизвести ее сияния.

И вот наконец Флэй увидел первое движение. Голова Щуквола поднялась, закинулась, словно Щуквол разглядывал нависшие над ним ветви, а потом рот раскрылся в зевке – наверное, так зевает ящерица. Раскрылись челюсти с острыми зубами, бесшумно, безжалостно. Размышления закончились, и Щуквол мог позволить себе расслабиться и зевнуть. Усевшись на ветках и прижимаясь к стволу, он предавался отнюдь не расслабляющим сожалениям о допущенных ошибках – он продумывал свой каждый шаг, его тренированный мозг разрабатывал новые планы, пересматривал отношения не только с Фуксией, но и со всеми, с кем ему приходилось сталкиваться. Он искал новые решения и вырабатывал новую схему действий, которая должна была стать шедевром хладнокровных расчетов. Но новый план действий, несмотря на свою отфильтрованность и продуманность, не обладал в полной мере тем совершенством, к которому всегда стремился Щуквол. Впервые он решился на рискованные действия. Пришло время собрать воедино все те сотни невидимых нитей, которые опутывали Замок. А это требовало некоторого риска. Но сейчас он мог еще на несколько минут расслабиться. Начнет он действовать тогда, когда окончательно рассветет. А сегодня вечером он должен ошеломить Фуксию, ослепить ее своим блеском, пробудить в ней женщину; а если все его ухищрения не окажут нужного воздействия, он должен овладеть ею, даже применив насилие – тогда она, скомпрометированная, будет в его полной власти! Откладывать нельзя, ибо в ее теперешнем настроении она представляла для него большую опасность.

Щуквол снова зевнул. На сегодня все планы определены. Его раздумья закончены. Теперь оставалось лишь одно небольшое дело, которое следовало завершить, пока не разгорелся день. Мозг проработал все возможности, а теперь его глаза должны удостовериться в том, о чем он лишь догадывался.

Щуквол движением ящерицы облизал свои тонкие сухие губы. Потом повернулся к востоку, где горело желтое сияние, сверкавшее как карбункул. Первый луч солнца вырвался из-за горизонта и упал на его чело. Щуквол не отвел своих красных глаз от пылающего края солнца. Проклиная светило, Щуквол полез вниз.