Замок Горменгаст

Глава шестьдесят четвертая

Немного позже Тит уже сидел на балконе, а рядом с ним по правую руку расположилась Графиня, казавшаяся ему огромной незнакомкой, слева от Тита сидел Поэт, человек и вовсе чужой Титу. Под балконом разлилось море поднятых голов. Во дворе пылал огромный костер, вдалеке на фоне почерневшего неба угадывался темный силуэт Горы Горменгаст.

Приближался момент, когда Титу нужно будет подозвать трех Резчиков, произведения которых были признаны лучшими, потом Тит потянет за веревки, привязанные к этим трем деревянным скульптурам, и выставит их на всеобщее обозрение.

В огромный костер уже были брошены сотни скульптур, на создание которых было положено столько неустанного труда, на которые возлагалось столько надежд и упований, и яркое пламя, превращая их в пепел, устремлялось к небу.

Тит видел, как великолепный раскрашенный деревянный тигр, голова которого с оскаленной пастью была закинута на спину, а ноги подобраны под телом, был брошен одним из двенадцати наследственных «разрушителей» в огонь. Пламя охватило тигра словно руками и стало пожирать дерево.

И в этот момент Тита неожиданно охватило сильнейшее желание бежать с балкона. Ему было ненавистно это бессмысленное уничтожение, которое он вынужден наблюдать. От духоты ему было дурно. Присутствие матери и отрешенного ото всего Поэта порождало в нем глухое раздражение. Тит перевел взгляд на Гору Горменгаст. Что лежало за ней? Какие земли? Какие миры? Какая жизнь?

О, если бы только он мог покинуть Замок! От одной этой мысли вызывающей страх и восторг, его начинало трясти. Тит с опаской покосился на мать – не прочитала ли она его мятежные мысли?

Убежать из Замка навсегда? Но Тит не имел никакого представления о том, что ожидает за его пределами, за пределами тех лесов и рек, которые окружают Горменгаст. Он уже и раньше много думал о побеге. Но побег всегда был для него некой абстрактной идеей, и он никогда серьезно не задумывался над тем, куда направится и как будет жить в мире, совершенно ему незнакомом.

Тита охватил страх от мысли, что он в том, ином мире – будет просто ничто, что Горменгаст и его Герцог не представляют для «того» мира никакого значения, что его, сына Герцога Гробструпа, почитают лишь здесь, в Замке. Мысль эта была страшной и беспокоящей.

Тит снова взглянул на многоликую толпу под балконом. Когда очередную скульптуру швырнули в огонь, он важно кивнул, как это требовалось, в знак одобрения свершающегося. Повернув голову налево, Тит в темноте различил силуэты нескольких башен. Это все мое, сказал он себе, но слова, прозвучавшие у него в голове, показались пустыми и ненужными. И тут произошло нечто, что заставило его забыть о своих страхах и призрачных надеждах, что вселило в него непомерную радость, что вырвало его из лап колебаний, что швырнуло его в искристый, волшебный, непредсказуемый мир.

А произошло вот что. В огонь уже приготовились бросать изображение черного ворона – голова приподнята, каждое перышко тщательно вырезано. Толпа, придавленная духотой, застыла в ожидании. Наследственный «разрушитель», державший ворона, закинул руку за голову; пляшущие языки пламени освещали его лицо. И вот рука метнулась вперед, пальцы разжались – и ворон, кувыркаясь полетел в сторону костра. И тут из темноты наперерез ворону вырвалась какая-то фигурка, легко и одновременно хищно промчалась в воздухе и схватила деревянную птицу. Не замедлив ни на мгновение свои уверенный великолепный полет, фигурка, прижимающая к себе ворона взметнулась над заросшей плющом стеной и исчезла в ночи. На некоторое время людей охватило оцепенение – всеобщее смятение и замешательство держали всех словно в тисках. Смятение каждого усиливалось замешательством всех. Произошло нечто невообразимое, нечто столь невероятное, что гнев, который должен был вот-вот прорваться, сдерживался невидимой стеной замешательства.

Никогда ранее не происходило подобное нарушение священной церемонии.

Графиня зашевелилась первой. Впервые с того дня, когда обнаружилась злокозненность Щуквола, Графиня была охвачена страшным гневом, который не имел отношения к пегому злодею. Графиня тяжело поднялась на ноги и, ухватившись руками за перила балкона, вперила взор в темноту. Тучи, словно придавленные собственным весом, стелились все ниже, казалось, сам воздух исторгал пот. Толпа зашевелилась и загудела, как растревоженный улей. Раздались крики гнева и возмущения, прозвучавшие грозно и страшно.

Что значит смерть нескольких неприметных людишек, погибших от руки Щуквола по сравнению с этим ударом в самое сердце Горменгаста? Не жители Горменгаста были его сердцем, а непоколебимая традиция, которой на глазах у всех был нанесен неожиданный удар. Крики усилились, толпа пришла в движение, а Тит, искоса взглянув на свою мать, медленно поднялся на ноги.

Он единственный среди толпы людей, до глубины души возмущенных осквернением церемонии, не был возмущен, хотя и переживал случившееся не менее глубоко, – но совсем по иной причине. Тит был потрясен, но его потрясение делало его одиноким среди бури возмущения. В тот же момент, когда он увидел летящую фигурку, он мгновенно перенесся в тот день, когда он увидел – или ему показалось, что увидел, – странное существо в таинственном дубовом лесу. Это было так давно, тогдашнее видение потеряло свою реальность, стало воспоминанием, как от приснившегося когда-то сна, игрой воображения, дымкой фантазии. Но вот снова он увидел это существо!

Теперь у него уже не было сомнений в том, что виденное им когда-то было реальностью. Он действительно видел это существо, проплывшее по воздуху в дубовом лесу, в котором он заблудился! И он увидел его еще раз! Оно явно выросло с тех пор, но и он ведь тоже вырос! Но оно осталось все таким же таинственным, все таким же легким в полете.

Тит вспомнил, как давнее мимолетное видение породило в нем страстное желание свободы. И теперь произошло то же самое! Но теперь это стремление было во много раз сильнее! Воздух сгустился от влажной духоты, а по спине у Тита струился холодный пот.

Тит оглянулся вокруг себя с заговорщицким видом, столь нехарактерным для него. За несколько секунд ничего не произошло: его мать стояла у перил балкона, крепко вцепившись в него руками, костер ревел и выплевывал красные угольки, воздух был неподвижен и горяч. В толпе закричали:

– Это Оно! Оно!

Другие голоса с отвратительной регулярностью выкрикивали:

– Забросать его камнями!

Но Тит в мыслях был уже далеко. Он медленно отступал к балконной двери, а потом – быстрым движением проскользнул в нее.

Оказавшись в комнате, Тит бросился бежать. Каждый шаг его был преступлением против традиции. Он бежал по полуночным коридорам, там, где вполне мог скрываться Щуквол. Все в Тите дрожало от страха и возбуждения. Одежда прилипала к спине и ногам. Поворачивая направо и налево, иногда налетая на стены, неостановимо мчался Тит. Наконец он прибежал к широкой лестнице, невысокие ступени которой сбегали в открытый двор. Справа от него, уже далеко, на низко стелющихся тучах видны были отсветы костра. Клубящиеся тучи нависали, как балдахин над кроватью старой ведьмы.

Гора Горменгаст и леса на ее склонах скрылись под покровом ночи, но Тит, подобно перелетной птице, знающей, куда ей лететь, уверенно бежал вперед.