Зимняя бухта

24

О, братья и сестры мои, скажите мне, что есть любовь?

Было воскресенье, мы с мамой приехали к бабушке в Аспудден. Стояла весна. Я пошел поиграть. На берегу мне повстречались две девочки старше меня; они позвали меня в шалаш. Я пошел за ними в лес. Там они устроили шалаш — обрывок брезента на палках. Я заполз в него, девочки залезли следом. Одна схватила меня за руки и уселась верхом, другая стащила с меня штаны. Я стал кричать, но это не помогло. Та, что сидела на мне, стала зажимать мне рот. Вторая стянула с меня трусы. «Смотри, какой малюсенький», — сказала та, что стащила с меня штаны. Та, что сидела на мне, стала меня рассматривать. Я замолчал и натянул трусы. Потом девочки вылезли из шалаша. Когда я тоже вышел, они уже убежали.

Я заплакал и пошел домой. Штаны были новые. Серые. У бабушкиной двери я снова встретил тех девочек.

«Мы тебя любим!» — крикнули они мне в спину.

Скажите же мне, о сестры, скажите, о братья, — что есть любовь?

Свет погас, когда я был уже почти наверху. Я все же потянулся и постучал ногтем в окно. Ничего.

Я опять постучал. Вновь зажегся свет. Я наклонился к окну, чтобы Элисабет увидела меня, и постучал еще раз. Свет погас.

— Элисабет! — прошептал я.

Окно открылось — чуть-чуть, я даже не увидел Элисабет.

— Кто это?

— Это я, — сказал я. — Йон-Йон.

Элисабет открыла окно пошире, высунулась и зашипела:

— Ты что здесь делаешь?

Она казалась мне тенью.

— Захотел увидеть тебя, — прошептал я в ответ.

— Зачем?

— Я люблю тебя.

Она замолкла. Я подождал и спросил:

— Ты еще там?

— Да.

— Я люблю тебя, — повторил я. — С самого первого взгляда.

— А зачем лезть в окно?

— Я должен сказать тебе это прямо сейчас. Элисабет какое-то время молчала.

— Залезай.

Я ухватился за оконный отлив, влез и остался сидеть на подоконнике.

— Ты чего на окне уселся, как ворона?

В темной комнате белела футболка Элисабет.

Я слез на пол. Глаза начали привыкать к темноте. Я разглядел лицо Элисабет.

— Я люблю тебя.

— Дурак.

— Я правда тебя люблю.

Она повисла у меня на шее, обняла, торопливо поцеловала. Я ощущал ее теплую кожу сквозь тонкий хлопок. Чувствовал, как ее грудь касается моей. Потом Элисабет высвободилась и сделала шаг назад.

— Уходи сейчас же.

— Я же только что пришел.

Она вздохнула и села на кровать.

— Зачем ты так делаешь?

— А как надо?

— Как-нибудь… понормальнее.

Элисабет вздохнула, зажгла ночник, сощурилась от яркого света. На груди у нее красовался призыв Love me! Футболка едва доходила ей до ляжек, и я видел край белых трусов.

— На что уставился?

— Я люблю тебя.

— Ну а дальше? Еще что-нибудь скажешь или нет?

— Я люблю тебя.

Элисабет прищурилась. Длинные волосы упали на лицо, но она их не отводила.

— Дурак. — Она закурила, сердито глядя на меня сквозь волосы. — Ты не подумал, что я могу, например, спать?

— Я не мог уснуть.

— Ты всегда такой? — Она отвела волосы.

— Я люблю тебя.

Элисабет вздохнула.

— По такому случаю мог бы вести себя по-человечески. — Она подошла ближе и спросила — Ты что, дрался?

— На меня напали в Альбю.

— О-ох. Сильно избили?

— Так, ерунда. Пара царапин.

Я засучил штанину, показал синяки на ноге.

— Ox, — повторила Элисабет. — Кто напал-то?

— Шкеты какие-то. Они сейчас все крутые.

— Много их было?

— Пятеро, — соврал я.

— Ох.

Элисабет погладила меня по шее. Она стояла так близко, что я кожей ощущал, как ее грудь поднимается в такт дыханию. Какие же у нее до смешного тонкие руки — того и гляди порвутся.

— Ты правда меня любишь?

— Да, — сказал я.

Элисабет поцеловала меня. У нее был вкус табака и зубной пасты; ноги у меня ослабели, едва не подогнулись. Она запустила язык мне в рот, он коснулся десен легко, словно котенок, что охотится за бумажкой на ниточке.

— Наверное, я тоже тебя люблю.

Элисабет снова поцеловала меня, отступила, закрыла окно, взяла пепельницу и залезла на кровать. Уселась, скрестив ноги, у подушки, привалилась к стене и выпустила колечко дыма. С довольным видом выпустила еще.

— Умеешь пускать кольца?

— Не знаю. Не пробовал.

Элисабет протянула мне сигарету, я взял, затянулся, закашлялся.

— Задержи дым во рту, — сказала она.

Я сделал еще попытку, набрал полный рот дыма.

— Сложи губы!

Я пытался следовать инструкциям, но получалось не намного лучше, колечка все равно не выходило. Элисабет протянула руку, и я вернул сигарету. Она выпустила колечко, рассматривая меня. У Элисабет острый взгляд, такой нелегко выносить.

— Ты весь мокрый.

— На улице дождь!

— Сядь хотя бы.

Я сел на край кровати.

— Хочешь сухое?

Прежде чем я успел ответить, Элисабет встала и направилась к комоду.

— Спасибо, не надо!

Но она уже протягивала мне темно-зеленую шерстяную рубашку-поло.

— Мне велика. Подарок Майкен.

Я стянул мокрый свитер, он упал на пол.

— О господи!

Элисабет указала на что-то длинным пальцем, я присмотрелся. На боку заметил синяк, оставленный ботинком Навозника.

— Больно? — спросила она и как-то нехорошо улыбнулась.

— Ничего страшного.

— Не люблю драчунов. Я пацифистка, как Ганди.

Я через голову натянул ее кофту. Рукава коротковаты.

— Какой ты стал красивый. Тебе надо носить зеленое.

Элисабет снова уселась на кровать, выбросила окурок и вернула пепельницу на подоконник. Я сел в ногах. Она вытянула худую лодыжку и погасила ночник.

Сначала я ничего не видел, только слышал ее дыхание и как дождь стучит в стекло. На ощупь отыскал ее ступню — Элисабет вытянула ноги. Какие же у нее длинные ноги. Я коснулся ее ступни.

— Что говорят дома, когда ты убегаешь посреди ночи?

— Никто даже не заметит, что меня нет.

— Ты живешь с мамой и папой?

— Только с мамой и сестрой, Леной. Она старше меня.

— А папа где?

— Я его никогда не видел. Точнее, мог видеть, в раннем детстве, но он уехал в Америку, когда мне еще года не было. Я его не помню.

— Не хочешь с ним повидаться?

— А зачем?

— Если бы у меня был папа, которого я никогда не видела, я бы хотела с ним встретиться.

И Зачем?

— Ну, мне было бы интересно, какой он.

— Мне неинтересно.

— А должно бы.

— Ну вот неинтересно.

Я тихонько погладил ее ступню, опасаясь, что она уберет ногу. Но Элисабет, наоборот, немного сползла вниз и вытянулась. Я погладил ее ногу от ступни до колена.

Элисабет зевнула.

— Вообще-то я устала. Ты не подумал, что побеспокоил меня? Мне надо много спать. Быть человеком моего возраста нелегкое дело.

— Знаю. — Я положил руку ей повыше колена, на мягкую ляжку. Как хорошо сидеть вот так в темноте, медленно двигаться вверх по ее ноге, ощущать косточки и мышцы ступни, твердую кость под коленом, коленную чашечку и дальше, выше, к мягкой ляжке.

Элисабет сползла еще немного.

— У тебя есть девушка?

— Нет. — Я поглаживал ее колено.

— Почему?

— Не знаю.

— Наверное, потому, что у тебя странные привычки. Какой девушке понравится, если к ней по ночам начнут лазать в окно?

— Я так и думал.

Я потянулся, чтобы погладить ее ногу повыше. Я боялся, что если придвинусь, Элисабет уберет ногу, но подвинуться все равно пришлось. Моя ладонь скользнула дальше, пальцы легли на мягкое. Элисабет тихонько простонала — кажется, невольно.

— Я думала, я тебе не нравлюсь.

— Почему?

— Ну, ты так неодобрительно на меня смотрел. Вдруг ты решил, что я совсем безмозглая. А ты еще и не захотел пойти на день рождения Паддан. Я чуть не заплакала.

— Я влюбился в тебя, как только тебя увидел. Как только ты вошла в комнату — полосатое платье, длинные волосы, солнечные очки и вообще всё, — да нет, еще до этого, еще когда я только услышал твои шаги за дверью. Как будто сердце остановилось, и я заранее знал, что войти должна именно ты.

Элисабет едва слышно пискнула, когда я легонько задел ляжку с внутренней стороны и кончиками пальцев коснулся края ее трусов.

Она откашлялась.

— Ты мастерски скрываешь свои чувства.

— Да? — Я запустил палец под край трусов.

— Да. — Она снова кашлянула. — Никогда бы не подумала, что ты явишься сюда посреди ночи, влезешь по пожарной лестнице и…

Элисабет вдруг замолкла, я тронул пальцем ее волоски, почувствовал, как ее влажное лоно открывается моему пальцу.

Ее дыхание стало тяжелым.

— Я люблю тебя с самой первой минуты. — Я засунул ей под трусы всю ладонь. Элисабет застонала и еще немного сползла вниз. На ее лицо упал слабый свет, и теперь я лучше различал его в темноте.

— Хочешь пойти со мной в «Грёна Лунд»? — спросил я.

— Когда?

— Может, в субботу?

Я люблю американские горки.

Элисабет вдруг села, обняла меня, поцеловала и потянула на себя, в постель.

Ее большой мягкий язык елозил у меня во рту, словно ласковый зверь в поисках убежища.

Я положил ладонь ей на промежность. Трусы намокли, я завел пальцы под резинку. Элисабет застонала, закинула руки назад, уперлась в стену.

— Я люблю тебя. — Я начал тихонько ласкать ее. Сбросил кроссовки и положил на нее ногу, Элисабет напряглась всем телом, уперлась ладонями в стену, тихо застонала.

Тело ее выгнулось дугой. Я лег на нее и поцеловал в губы, обхватил груди руками — они как раз легли в мои ладони, соски совсем маленькие. Задрал на ней футболку, наклонился, коснулся соска языком, начал ласкать ей промежность, провел языком по груди.

Элисабет вскрикнула так громко, что я резко остановился.

— Мы остальных не разбудим? — прошептал я.

Она не ответила, только обхватила меня за шею и притянула к себе:

— С тобой так хорошо!

Я снова положил руку ей на трусы, стал ласкать и целовать ее.

Элисабет кончила, вздрагивая всем телом, а у меня онемела рука — я ласкал ее почти час.