Зимняя бухта

27

Братья и сестры, откройте же мне скорее, что есть любовь?

В то лето, когда мне исполнилось одиннадцать, мама с Навозником взяли в аренду машину.

И мы поехали к тете Маргит в Сэрну. Когда мы прибыли в дом с видом на озеро, на веранде шла вечеринка. Там были муж тети Маргит, его брат и их дочери-близнецы. Пока мы угощались, близнецы запели. Они пели на два голоса, и платья у них были короткие, с глубоким вырезом. «Спойте про дикую утку», — сказал Бёрье, муж тети Маргит.

«А вот эту знаете?» — проорал Навозник, притиснулся к близнецам и обхватил их за плечи. Им было по девятнадцать, грудь у одной чуть больше, чему другой, а в остальном они были абсолютно одинаковые. «Рай-дарида-рай!» — взревел Навозник, возложив лапы на бедра близнецов. «Ну хватит, Рольф», — сказала мама, но Навозник не унялся.

«Знаете эту?» — спросил он и поцеловал одну девушку, потом другую. Бёрье рассмеялся и крикнул, чтобы они спели «Жалобу дикой утки». Мама взбесилась, спустилась к озеру и сидела там не меньше часа, а Навозник плясал с близнецами на веранде, потому что объявился еще сосед с аккордеоном. «Неужели ни один черт не знает "Жалобу утки”?» — страдал Бёрье.

О, сестры и братья мои! Откройте же мне, что есть любовь?

Мы должны были встретиться на Нюбруплан под часами. Я и не знал, что там есть часы, пока Элисабет не сказала: «Напротив театра, у автобусной остановки. Где часы. Давай встретимся в семь».

И вот я стоял и смотрел на эти часы; уже четверть восьмого, я беспокоился, не забыла ли она про меня. Наверняка ее каждую субботу звали на три грандиозные вечеринки сразу, с куревом и вином. Как же, пойдет она в парк с парнем, который весь в синяках, как конь в яблоках.

Тело у меня одеревенело и ныло после вчерашних пинков Навозника, я опасался, не сломано ли ребро. Дома я долго ощупывал их, но вроде все целы.

Я бросил взгляд на часы и подумал, стоит ли ждать дальше. На другой стороне улицы — Королевский драматический театр. Все знаменитые актеры работали в здании, которое казалось выстроенным из сахарной ваты. Элисабет наверняка бывала здесь, кучу спектаклей пересмотрела. А я никогда не был в театре, только в школу иногда забредали типы из тех, кто хочет воспитать страх к наркотикам, спиртному или презервативам. Выступали в спортзале или в актовом зале. Иногда при них оказывались гитары, вот тогда самое паскудство и начиналось. Ничего хорошего.

Я смотрел на часы. В животе как будто сидел кто-то мелкий и выкручивал мне внутренности жесткими ручонками; я не знал, печалиться ли мне или злиться.

Элисабет выскочила из такси и побежала ко мне: волосы развевались, сумочка на длинном ремне била ее по бедру.

— Извини. На «Фридхемсплан» в метро долго стояли.

Элисабет обняла меня, и тут я заметил, что одеревенел, мне было трудно обнять ее в ответ.

— Ты что, обиделся? — спросила она и покосилась на часы.

— Нет, — соврал я. Элисабет взяла меня за руку:

— Прогуляемся по причалу?

— Давай.

Она посмотрела внимательнее.

— Ты обиделся.

— Да нет.

— А я-то надеялась, что ты научишь меня шевелить ушами. Но ты, может, не хочешь?

Я остановился перед ней, заглянул ей глубоко в глаза и сказал:

— Смотри внимательно. На каждое ухо — по глазу.

— Не получается. — Элисабет скосила глаза. Я пошевелил ушами и сказал:

— Это просто. Попробуй.

У Элисабет прорезалась морщинка над бровью. Она явно старалась изо всех сил, напрягала щеки, гримасничала, но уши не двигались.

— Можно вообще научиться шевелить ушами, или это врожденное?

— Не знаю. Однажды мама поливала пеларгонии на балконе. Мне, наверное, было лет шесть, во всяком случае, в школу еще не ходил. Я почувствовал, как уши дернулись, но не обратил внимания. А потом мама пришла с балкона, встала на кухне и говорит: ой, Йон-Йон, а ты умеешь шевелить ушами.

Элисабет сунула мою руку себе в карман джинсов.

— Наверное, я никогда не научусь. У меня получается только такое, где, чтобы получилось, надо подумать. Вот думать я мастак.

— У тебя здорово получаются «колесо» и фляки, — заметил я.

— Да — вздохнула Элисабет. — В детстве я ходила в «Броммафликурна»[23]. У меня тело было как резиновое. Гнулась в любую сторону. — Она выгнула большой палец чуть не параллельно руке. — Еще могу нос лизнуть. — И она достала языком до кончика носа.

— Вот это да, — сказал я. — Ты — целый цирк.

— Ага. Но мне бы гораздо больше хотелось шевелить ушами.

До самого «Грёна Лунда» мы обсуждали, что умеем, а что нет; Элисабет разулась и стала подбирать окурки пальцами ног, а я вытащил у нее из носа шарик для пинг-понга.

— Ой, как ты это делаешь?

— Врожденное, — объяснил я. — Кто-то становится фокусником, кто-то нет. А некоторые так и рождаются с пинг-понговыми шариками во рту.

И я вытащил шарик у нее из уха. Элисабет захлопала в ладоши.

— Ты обалденный! — Она пришла в восторг. Точно как Лена Турелль, когда я показывал этот фокус в третьем классе.

— Ой да ну, — сказал я. — Подумаешь.

— А кто тебя научил?

— Да ну…

— Кто тебя научил?

— Один мамин мужик, — ответил я. — Он умеет делать два фокуса — с шариком для пинг-понга и с носовыми платками. Когда я был маленький, он показывал эти фокусы на моих днях рождения. А потом научил меня.

— Значит, у тебя есть отчим?

— Нет, — соврал я. — Он давно переехал от нас.

На входе в «Грёна Лунд» была очередь; когда мы зашли в парк, Элисабет остановилась перед фонтаном. «Источник желаний» — значилось на табличке. Элисабет повернулась к нему спиной, вынула из кармана монетку и через плечо бросила в воду. Закрыла глаза и постояла с закрытыми глазами; мимо прошествовал целый девичник, на невесте была маска для плавания и длинная белая фата.

— Что ты загадала? — спросил я, когда Элисабет открыла глаза.

— Нельзя рассказывать. А то не сбудется.

Мы прошли между павильонами, где можно было выиграть медведя, бросив мячик в цель; Элисабет остановилась и указала на девицу в фате и маске. Невеста бросала — и все время мазала. Подружки громко подбадривали ее, наконец вся компания удалилась.

Элисабет посмотрела им вслед.

— Интересно, как семью заводят?

— Ну, это легко, — ответил я.

— Легко?

— Для тебя — да. Здесь наверняка найдется сотня парней, которые женятся на тебе, только глазом моргни.

— Пошли, — засмеялась Элисабет, Хочу на американские горки.

Мы отправились к американским горкам и стали ждать. Наконец сели в первый вагон — маленький серебристый вагончик с надписью «Джет-лайн».

Элисабет взяла меня за руку, и поезд начал медленно подниматься; сверху я видел красные и зеленые огоньки и всю-всю публику.

Элисабет крепко держала меня за руку.

Мы полетели вниз по первой горке, Элисабет завизжала.

Я тоже заорал, но только когда мы въехали на вторую горку; там поезд устремился вниз почти отвесно.

Держась за руки, мы проехали три круга.

— Уф, — выдохнула Элисабет. — Чем теперь займемся?

— Не знаю, — ответил я. — А ты что думаешь?

— Дом с привидениями. Падцан сказала, что нам непременно надо посмотреть Дом с привидениями. Говорит, там ужасные кошмары.

И мы отправились в Дом с привидениями — хибару, из которой валил дым. Отстояли очередь и вошли; Из-за голубоватого фосфоресцирующего света все, кто одет в белое, были видны особенно отчетливо.

Мы прошли по коридору со скелетами на стенах; Элисабет вцепилась мне в рубашку и иногда щипалась. Остановились мы у какой-то дыры в стене. «Сунь руку, если смелый», — предлагала табличка.

Ты смелый? — спросила Элисабет и сунула руку в дыру. Подождала, вытащила. — Сломалось, наверное…

Глаза привыкли к голубовато-белому свечению; стали видны лица людей. Посетители хихикали и старались испугаться.

Мы вышли в большой холл с нелепой хрустальной люстрой. Это был вроде как зал в замке с привидениями, полно скелетов, изъеденный червями труп играл на органе. Над залом балкон, который то и дело с грохотом обрывался вниз. Обрывался он всякий раз, как на него кто-нибудь заходил; услышав грохот, я поднял глаза — и на долю секунды мне показалось, что передо мной мелькнул Навозник.

— Ерунда какая. — Элисабет поднималась по лестнице; мы следовали по стрелкам с надписью «Выход». У самого выхода на нас выпрыгнул скелет, напугал. Слава богу, свежий воздух. В Доме было ужасно жарко.

Я осмотрелся в поисках Навозника. Наверное, я обознался — его нигде не было.

— Отстой, — заявила Элисабет и потянула меня в другой конец парка. — О, вот что нам надо. — Она остановилась у стола, где было написано «Графология: познай себя. Напиши свое имя и узнай все о себе».

Девушка в красной рубашке-поло и с высоко зачесанным хвостом дала Элисабет листок бумаги.

— Пиши! — Элисабет положила листок передо мной.

— Что?

— Как тебя зовут.

— А ты не будешь?

— Не спорь! Пиши.

Я большими буквами вывел: «Йон-Йон Сундберг», девушка с хвостом чуть не выдернула лист у меня из-под руки и сунула его в какую-то машинку. Зашуршал принтер.

— Вот сейчас-то и выяснится, что ты за тип, — рассмеялась Элисабет. Девушка с хвостом, оторвав распечатку, протянула ее мне, но Элисабет перехватила листок и сунула себе в карман.

— Ага! Теперь я все про тебя узнаю.

— Посмотрим, — ответил я.

— Мы тебя изучим в тишине и покое. А теперь куда?

— В Туннель любви? — предложил я.

Элисабет засмеялась, словно я отпустил удачную шутку.

— Ну нет. Хватит с меня туннелей, загадочных домов с дымом и скелетами.

— Какие в туннеле любви скелеты?

— Откуда я знаю. Пойдем побросаем мяч.

Побросали мячи; все пять моих попали в ведерко.

— Эй! — крикнул я прыщавому пареньку за прилавком. — Я выбил все. Тащи синего медведя!

Парнишка покачал головой:

— Со свободным входом кидайте сколько хотите. За приз надо платить, как всем остальным.

— Идиотская система, — заметила Элисабет.

Парень за стойкой пожал плечами, и мы ушли.

— Не люблю сладкую вату, — Элисабет поглядела на малыша, который уронил вату на асфальт и теперь плакал.

— Чем займемся? — спросил я.

— Давай еще на американские горки, — предложила Элисабет.

Мы подошли к горкам и какое-то время смотрели на тех, кто катался.

И тут я снова увидел его. Навозника. Теперь как будто и он меня увидел. Он положил руку на ее плечо, прижал к себе. Рядом с ним в вагончике — Лена, моя сестра. Она повернулась к Навознику, быстро поцеловала в щеку, и они исчезли в павильоне, откуда вагончики выезжали.

— Очередь слишком длинная, — сказал я.

Элисабет сунула мою руку себе в карман.

У меня часто-часто билось сердце. Элисабет сжала мне пальцы.

— Может, пойдем? Мама и папа с Паддан уехали к знакомым в Ставсудцу. У меня в холодильнике два краба и бутылка вина.