Змеиная прогулка

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Усыпанная блестками оберточная бумага затрещала, когда пальцы Джамилы нашли внутри маленькую, покрытую плюшем коробочку. Она вынула кольцо с бриллиантом и поднесла его к свету лампы Аладдина Лессинга, стоявшей на центральном столе.

— Твой день рождения, дорогая, — сказал Лессинг. «Должен ли я сказать: «Тебе не следовало этого делать?» Или мне просто взять и бежать?»

«Возьми и оставайся». Камень был небольшой, но хорошего качества; Ренч поехал с Малдером в командировку в Амстердам и привез кольцо для Лессинг.

Джамила склонила голову, позволив своим соболиным локонам свернуться и закрыть лицо. Все, что он мог видеть, это ее подбородок и губы; ему показалось, что они немного дрожали.

Она сказала: «Я… не могу».

— Из-за твоего отца?

«Моя семья. Большинство из них. Они не хотят, чтобы я вышла замуж за иностранца, немусульманина… даже за мусульманина-нешиита». Уголок ее рта приподнялся в улыбке. «Особенно нешиитский мусульманин!»

«В наши дни многие индийцы женятся на иностранцах», — возразил Лессинг. «Шакила и Джордж Таунсенд в Канпуре, Уилла Буллер и Мунир Хан… тот профессор из Техаса и его бенгальская жена…».

«Это зависит от семьи… уровня общества».

«Ты не босая деревенская девица в парде с головы до ног!»

«Пурда — это традиция. Палатка с головы до ног, которую носят наши консервативные женщины, называется паранджой».

«Некоторые из ваших людей называют это воланчиком; вот как это выглядит! Черт возьми, ты понимаешь, о чем я. Ваша семья не из тех, кто незаметно выдает свою дочь замуж за дальнего родственника! Он имитировал сильный индийский акцент: «Тебе следует надеть свое лучшее сари, дочь моя!» Сегодня твой день свадьбы! Сюрприз!»

Джамила рассмеялась. Свет лампы превратил кольцо в алую и оранжево-золотую радугу на ее ладони, и он понял, что она близка к тому, чтобы принять его. Он заставил себя молчать, скрестив ноги на ковре перед ней, позволяя ей принять собственное решение. Лампа залила теплым оранжевым светом ее высокие скулы, и он обнаружил, что любит ее больше, чем думал, что сможет любить кого-либо. Конечно, он был банален, но его это не волновало. Если бы каждый человек на земле мог испытать такое же волнение, это предвкушение, тогда было бы хорошо! Он, Алан Лессинг, собирался насладиться своей долей в полной мере!

Это было прекрасное настроение. Здесь им было уютно и безопасно, комната уютная, электрический обогреватель храбро помогал системе центрального отопления помещений для персонала «Индоко» предотвратить холод ноябрьской ночи Северной Индии; Зимой в Индии становилось намного холоднее, чем предполагало большинство иностранцев. Это зрелище было столь же древним, как неолитические пещеры; все было именно так, как планировал Лессинг — и, сказал он себе, как того хотела сама Джамила.

«Привет, там!» Легкий тенор Ренча пронзил закрытую дверь. «Вы двое порядочные? Мне надо с тобой поговорить, Лессинг. Только тогда он постучал.

— Дай мне еще немного подумать, — прошептала Джамила Лессинг. Она опустилась на колени и на мгновение скользнула языком по губам Лессинг, затем поднялась, шурша шелком, и исчезла в спальне.

Были времена, когда, сам того не зная, Чарльз Хэнсон Рен был очень близок к тому, чтобы расстегнуть молнию.

«Что это такое?» Лессинг угрюмо надел белый халат, вышел и потащил Ренча по коридору к квартире Годдарда. Последний уехал в коммерческую поездку в Гонконг или еще куда-нибудь.

«Подойди к главному дому. Малдер хочет тебя.

Лессинг почти отказался, но потом передумал. После возвращения Лессинга из Парижа старик казался нервным, даже встревоженным, и если он вызвал в такой час свою охрану, то на то была причина. Джамила бесстрастно наблюдала, как он сменил халат на брюки цвета хаки и рубашку. Она ничего не сказала, отчего ему еще больше захотелось остаться с ней. Она была разочарована. Настроение было испорчено, и исправить его сегодня вечером было невозможно. На самом деле, это может быть хорошей возможностью дать ей подумать.

Чертов Ренч — и Малдер — в любом случае!

Ренч провел его в личный кабинет Малдера на верхнем этаже перед главным домом. Его большие окна выходили на лужайки и подъездную дорожку, а ночью усыпанные лампами шпили фабрики «Индоко» соперничали с Дивали, индуистским фестивалем огней. Как и остальная часть особняка, кабинет был обставлен в индийском китче, любезно предоставленном миссис Феей-Крёстной Малдер: тяжелая, резная, лакированная мебель в псевдомогольском стиле; инкрустированные костями столы; ковры персидского дизайна; медные подносы и бронзовые изображения индуистских богов; а также гобелены и миниатюры, окрашенные в яркие раджпутские красно-оранжевые и синие цвета — стиль, который Джамила в частном порядке называла «Поздний турист».

Малдер жестом пригласил их обоих занять места. — Несколько хороших новостей, Алан.

«Сэр?»

«Вы, видимо, сошли с крючка. Наши люди сообщили мне, что американцы отозвали свой запрос на AD. Израильтяне тоже замолчали».

Ренч одарил его своей идеальной улыбкой, как в рекламе зубной пасты. Ты старые новости, приятель, бумага на полу птичьей клетки. Быть благодарным! Единственный, кто с любовью тебя помнит, это Холлистер. Он все еще думает, что ты пытался его задеть. Но Холлистер думает то же самое о своей матери, так что вы в хорошей компании.

«Мой… работодатель… на работе в Marvelous Gap?» Малдер пожал плечами. «Кто знает, если ты этого не сделаешь? Уже пару месяцев никто ничего не слышал. Мы ничего не обнаружили.

Ренч сказал: «Они, должно быть, наконец поняли, что вы не можете отличить Пакова от образца мочи. Однако ваша спецоперация «Marvelous Gap» общеизвестна. Они… кто бы они ни были… не могут держать это в секрете, так что нет смысла вас ругать. У них есть Паков, а у вас есть зарплата. Вы не можете их пощупать, и поэтому они перестали о вас заботиться. Играйте, ставьте и матч им!»

«Дело пошло в другом месте». Малдер взял пачку бумажек из своего настольного промокашки. «Мы получили известие от Иоахима Куна, молодого немца, которого мы послали помочь вам в Париже. Он там все говорит тоже мирный».

— Ого, — прервал его Лессинг. «А как насчет той птицы-кики, которая была у меня на хвосте?»

«О, да. Тот самый, с отвратительными фотографиями. В Париже он использовал имя «Гарри Рош». На самом деле это Мордехай Ричмонд, американский еврей из Канзас-Сити. Кун продал его обратно «линчевателям» на Сион в обмен на одного из наших австрийцев и французского подростка-неонациста в придачу».

Лессинг поймал себя на том, что выпалил: «Тебе надо было тронуть этого ублюдка!» Бесцеремонная злоба Ричмонда повлияла на него больше, чем он мог бы признать.

«Нет смысла!» — сказал Ренч. «Европа такая. Полно наших и их ребят, двойных и тройных агентов, всяких. Мы лопаем одну из них, они лопают одну из наших. Лучше торговать… как бейсбольными карточками».

«Может быть, вы так играете, но я играю по-другому!» Лессинг посмотрел вниз и увидел, что его кулаки сжаты. «Как Ричмонд выследил меня? Никто не знал, что я собираюсь в Париж, кроме вас двоих и Годдарда. И все же Ричмонд был тут же, Джонни был на месте».

«Вы когда-нибудь слышали о Восемьдесят Пятом?» — спросил Малдер. Лицо Лессинга говорило ему, что это не так. «Это означает AITI-5: Установка терминала искусственного интеллекта, модель пять. Это компьютер, самое близкое к полноценной мыслящей машине, когда-либо созданное, лучше человеческого мозга. Помимо почти безграничной памяти, у Восемьдесят Пятого есть индивидуальность. Он использует дедуктивную и индуктивную логику, планирует, запоминает, теоретизирует… он думает, Алан. Единственное, чего он не делает, — это эмоций».

«Оно ходит, разговаривает, поет, почти танцует!» На заднем плане раздался сардонический смех Вренча.

«Как это меня касается?»

«Одна из американских спецслужб пропустила ваше досье через «Восемьдесят пять». Терминалы есть в Вашингтоне и на других крупных оборонных комплексах. Почти все, кто живет в Соединенных Штатах, занесены в досье: налоговые отчеты, регистрации избирателей, водительские права, военная служба, социальное обеспечение, пенсионные планы, заявления на страхование, гражданские агентства, благотворительные учреждения… многое другое. Джону К. Публике, конечно, об этом не сообщают из-за страха, что могут раздаться крики «Большого Брата». Он ткнул пальцем в Лессинга. «Наемники особенно интересны для Восемьдесят Пятых, как и отколовшиеся политические партии, религиозные культы, протестующие, организации меньшинств, крупная преступность… все неудачники. Он следит за такими, как ты… и за нами, Алан.

«Этот компьютер… этот Восемьдесят Пятый… выследил меня до Парижа?»

«Мы полагаем, что кто-то позвонил вам и попросил логические контакты и действия, соответствующие вашему профилю. «Восемьдесят пять» сравнили ваши данные с данными Копли, добавили слухи о том, что вы подсматриваете за людьми… они были общеизвестны в европейских кругах, как вы помните… и пришли к Парижу. Команда Ричмонда очень хочет Пакова, но стоит ли использовать его или остановить, мы не знаем».

«Ричмонд сказал, что он не работает на американцев».

«Он не был. Не напрямую. Однако его сионисты во многом схожи с администрацией президента Рубина. Некоторые говорят, что это одно и то же, марионетки более крупной сети еврейского истеблишмента. В любом случае, у его людей есть друзья, имеющие доступ к Восемьдесят Пять. И мы тоже. То же самое делали и ваши прежние работодатели, и они были умнее: Кун думает, что они наблюдали за тем, как вы с Ричмондом разговаривали тет-а-тет. Они надеялись, что он отметит тебя и избавит их от неприятностей, но ты первым проделал свой фальшивый трюк с Паковом. Тогда наш господин Кун пришел вам на помощь.

«Христос! Внезапно Лессингу захотелось выпить, тяга, которой он не чувствовал уже несколько месяцев. «Подожди… если этот Восемьдесят Пятый может меня поймать, почему твои люди не могут использовать его, чтобы поймать моих работодателей в «Чудесном разрыве»?»

«Кто бы они ни были, они хорошие. Они запрограммировали тупики и заблокировали пути доступа в Восемьдесят Пять, специальные коды, сигнализацию, которая сработает, если вы введете неправильный пароль. Мы знаем, потому что потеряли одного-двух оперативников, узнавших об этом.

Последствия были тревожными. «Если они такие умные, почему бы им не использовать это на тебе, на Куне… на Индоко… на твоем движении?»

Малдер растопырил короткие лопатообразные пальцы. «О, они стараются. Но у нас есть и люди с допуском. Мы запрограммировали Eighty-Five помещать наши конфиденциальные данные в мертвые файлы. Оно скрывает то, что мы не хотим видеть».

«А как насчет стандартных методов разведки?» — спросил Лессинг. «Ричмонд говорил, что Indoco «странная»… о том, что позже рассмотрит вашу деятельность. Он знает Куна. Он знает меня. Наверняка его люди смогут это собрать».

«Они по периметру», признал Малдер. «Они немного знают о нас и о некоторых наших подставных группах. Они много знают об организациях, которые мы хотим, чтобы их видели: неонацисты, пренацисты, постнацисты, палеонацисты, потенциальные нацисты, правые, расисты, выжившие, фашисты, рожденные заново, муравейник маргинальных групп. Но спецслужбы… и секты, и фракции, и партии, и тайные общества… подобны танцорам в темной комнате. Вы натыкаетесь на кого-то, ощущаете одежду, чувствуете запах одеколона, возможно, прикасаетесь к кусочку кожи. Они делают то же самое. Ни один из танцоров никогда не получает полного представления о других. Сионисты, американцы, различные европейские агентства — все знают, что мы здесь, но не знают, где, кто и насколько. Насколько могут судить наши люди, ядро ​​нашей структуры по-прежнему остается нашей тайной».

«Израильтянам теперь тоже можно не беспокоиться о нас», — добавил Ренч. «У них есть проблемы, которые не исчезнут: религиозная и этническая фракционность, безудержная инфляция, дефицит, международные кредиты, которые они не могут погасить, обозначенные ресурсы, слишком много йериды и недостаточно алии, огромный военный истеблишмент, который нужно поддерживать, войны больше нет». репарации» из Германии. У русских тридцать четыре дивизии на северо-восточных границах Большого Израиля в Ираке, и если этого недостаточно…

«Их самое большое беспокойство — это сотни миллионов арабов, которых они не могут прокормить или контролировать», — вмешался Малдер. «Покоренные люди, по сути, рабы. Но рабы, которые все громче кричат ​​о гражданских правах и избирательных правах».

«Конец «еврейского государства» прямо здесь». Ренч хлопнул рукой по изящно инкрустированному столику рядом со стулом. «Как кролик сказал своей подруге: «Побежим или останемся и превзойдем их численностью?» Когда-то, еще в девятнадцатом веке, Израиль мог бы продолжать притворяться милой, домашней мечтой: «в следующем году в Иерусалиме» и все такое. Теперь маска снята, и все видят, что это просто военная империя с амбициями мирового господства: снова Древний Рим… все, кроме гладиаторов и львов. Черт, они уже едят христиан или, во всяком случае, их кошельки! Израиль пережил свой солнечный день, и он начинает падать, как и любое имперское государство до него».

Лессинг не удержался и сказал: «Я думаю, ты спишь».

«Может быть и так», — признал Малдер. «В любом случае Израиль сейчас варится в собственном кошерном соку и не может нас обслуживать».

«Для них мы не что иное, как кучка психов, которые все еще прокачивают дело, умершее в Берлине столетие назад: противные маленькие фанатики в кожаных пальто». Ренч презрительно щелкнул пальцами. «Мы хотим, чтобы они продолжали верить в это вплоть до тех пор, пока не произойдут наши последние крупные корпоративные поглощения и наше движение не будет готово к публичному обнародованию».

Малдер нахмурился, глядя на Ренча. «Виззи приближаются к некоторым нашим действиям в Соединенных Штатах. Мы должны поговорить об этом, Чарльз, когда Годдард вернется.

«Это мне напоминает», — сказал Лессинг. «Предположим, что мои бывшие «работодатели»… плюс американцы, израильтяне и все остальные на земле… все забыли обо мне. Кто были эти два грабителя? Взломщики сейфов, которые ворвались в этот дом? Откуда они узнали о твоих дневниках и что им от них нужно?

Малдер поджал губы. «Честно говоря, мы понятия не имеем. Наши люди до сих пор этим занимаются. Как только у нас появится возможность, мы подключим к этому и «Восемьдесят пять». Утечка определенно есть». Он немного приподнял свое тело, чтобы можно было смотреть Лессингу прямо в глаза. «Почему бы не присоединиться к нам, Алан? Действительно присоединяйтесь к нам? Мы можем использовать тебя».

«Я говорил тебе. Я всего лишь простой человек, мистер Малдер. Я позабочусь о вашей безопасности, буду приходить за вами и защищать вас, насколько смогу. Но меня не интересуют движения».

— Кроме испражнений, — хихикнул Ренч. «Вы должны услышать его утром. Стены тонкие, как бумага».

«Чарльз, пожалуйста! Будь серьезен! Малдер порылся в бумагах на своем столе. «У меня есть телеграмма от вашего друга Феликса Бауэра. Ему нравится должность, которую мы ему дали в качестве начальника службы безопасности в клубе «Лингани». Южная часть Тихого океана ему очень подходит. Помнишь, Алан, я и тебе предлагал там работу.

«Я был… я благодарен. Я был близок к тому, чтобы согласиться. «Он обсудил это с Джамилой, и она тоже почти согласилась. Это был один из способов вытащить ее из Индии, подальше от ее семьи и индийского общества. Понапе также служило прекрасным убежищем для тех, кто убегает от врага на очень большом расстоянии.

«Ты все еще хочешь пойти? Нам нужен военный опыт».

«Военный…? На Понапе? Местное правительство…!»

«О, нет! Не то, что вы думаете. Понапе является частью Соединённых республик южной части Тихого океана, свободной федерации. Ее президент — наш друг. Нет, мы хотим от тебя чего-то другого. Мы посылаем молодежные кадры в Клуб Лингани на каникулы, семинары и учебные поездки, и все это финансируется респектабельными фондами в Америке и Европе. Эти молодые люди происходят из наших частных школ, университетских стипендий, летних лагерей, благоприятных для нас профсоюзов… из очень многих источников».

«Я не понимаю. Как мне вписаться?»

«Не для идеологической обработки, конечно!» Малдер печально улыбнулся. «Этим занимаются другие: дискуссионные группы по всемирной истории, экономике, антропологии, социологии и другим предметам. Здесь нет ни слова о нашем… ах… происхождении. Мы продвигаем Партию Человечества».

«Да, но….»

«Терпение. Некоторым нашим студентам требуется военная подготовка, дисциплина владения оружием, полевая тактика: вещи, в которых у вас есть опыт и вы преуспеваете. Конечно, это будет не для каждого студента… только для тех, кто готовится… ах… к более активной роли в движении. Мы годами обучали этим навыкам в Соединённых Штатах, но слежка и ограничения там всё усложняют». Малдер заметил сопротивление Лессинг и добавил: «В год будет всего около четырех или пятисот стажеров. Вы, естественно, будете работать не один, а руководить командой инструкторов. Кроме того, мы хотели бы, чтобы вы взяли на себя должность менеджера в клубе «Лингани»… босса Бауэра. У вас будет персонал, оборудование…

«Подождите минуту. Вы хотите, чтобы я был своего рода прославленным сержантом-инструктором? Учитель физкультуры? Скаутмастер? И еще менеджер отеля?

Малдер выглядел огорченным. — Ты действительно выкладываешь ситуацию в худшем свете, Алан. Работа, которую я тебе предлагаю, — это большой шаг вперед по сравнению с тем, как дразнить такого старого чудака, как я, здесь, в Индии. Платят тоже хорошо: восемьдесят тысяч долларов США в год. Даже с учетом инфляции это не уровень бедности. И ваши расходы на проживание будут покрыты».

«Тепло, свет, меблированная хижина с соломенной крышей, — вмешался Ренч, — с бегущими танцующими девушками, горячими и холодными».

«И пост для мисс Хусайни, — закончил Малдер с видом человека, который кладет четыре туза поверх четырех королей противника, — если она хочет согласиться».

Предложение действительно было заманчивым. Работать с Бауэром было сложно, но не невозможно, а удаленность Каролинских островов придавала всему этому романтическую тропическую ауру, словно декорации из какого-нибудь старого фильма.

«О, и… ух», Малдер постучал по промокательной бумаге на столе, чтобы вернуть себе внимание. «Последняя приятная новость. Миссис Делакруа, дама, которую вы сопровождали в Южную Африку… вы ее помните?

«Конечно.»

— Завтра она приезжает в Лакхнау, чтобы уладить кое-какие дела. С ней будет пара ее людей, и мне бы хотелось, чтобы вы с Ренчом показали им окрестности, пожалуйста.

С унылым чувством Лессинг понял, кем наверняка был один из этих людей. Аннелиза Майзингер была тем человеком, которого он не хотел видеть, не сейчас, когда они с Джамилой были так близки к тому, чтобы связать свою жизнь!

Он бы извинился, но Малдер уже поднялся на ноги. «Подумайте над нашим предложением, Алан. Клуб Лингани. Понапе.

Следующее утро выдалось ясным и прохладным. Яркие краски Индии были столь же резкими, как картины Великих Моголов, а на двухполосной дороге из Канпура в Лакхнау с металлическим покрытием было не многолюдно. Ренч водил большой лимузин Малдера, японскую Tora Ultra, проезд в страну которой стоил целое состояние на взятках. Похоже, ему нравилось уворачиваться от быков, водяных буйволов, огромных скрипучих телег, полных непонятно чего, автомобилей и грузовиков, деревенских жителей в дхоти и бесчисленных мужчин серьезного вида на велосипедах и мотоциклах. Поездка в аэропорт Лакхнау прошла без происшествий. Ренч остался снаружи с машиной, чтобы отбиваться от гостиничных зазывал, гидов, продавцов сувениров, таксистов и искателей «персонализированной иностранной помощи», в то время как Лессинг пробирался в душно жаркое здание аэропорта и выходил на взлетную полосу в поисках своего обвинения.

Сначала он увидел высадившуюся серебристую прическу миссис Делакруа, затем яркое золото длинных распущенных волос Лизы. Казалось, она плывет по трапу самолета, очень замкнутый человек, отчужденный и замкнутый. Она всегда выглядела так, устраивала ли она светский бал в Нью-Йорке или стояла обнаженной и пристыженной в каирском борделе. У Лизы был класс — в прямом смысле этого слова.

Прошло полчаса, прежде чем пассажиры смогли получить свой багаж, а сотрудник службы регистрации туристов осмотрел паспорта и документы. Это была новая тенденция в стране, где бюрократия была формой искусства с шеститысячелетней историей. Ультраконсервативное индуистское правительство премьер-министра Рамануджана стремилось избавить Индию от всех неиндуистов, а мусульмане, христиане, парсы, сикхи, джайны и даже крошечное буддийское меньшинство были нон грата. Частью программы было создание незначительных проблем для иностранных жителей и туристов.

Внезапно Лиза оказалась в двадцати футах перед ним, одна рука отчаянно махала рукой, другая была полна багажа. Позади нее виднелись госпожа Делакруа и еще два европейских лица. Индийский аэропорт может оказаться пугающим испытанием, и Лессинг бросился на помощь, а за ним следовали два носильщика. После дальнейшей добродушной борьбы Лизе оказалась рядом с ним, сжимая его руку и не зная, как поприветствовать другого.

«Алан!» Миссис Делакруа плакала. «Алан Лессинг! Хороший…»

— …Чтобы увидеть тебя, — закончил он. Они оба засмеялись. «Ла! Какой фол! Она осмотрелась. «Знакомьтесь с двумя друзьями: Дженнифер Коу и Гансом Борхардтом».

Лессинг сразу вспомнил эту женщину. Дженнифер Симс Коу была американкой с громким, задиристым голосом на конференции в Гватемале. Вблизи она обладала некоторой преувеличенной красотой: ей было около тридцати лет, ширококостная, с большой грудью, красивыми ногами, темно-коричневыми волосами и ярким рыжеватым цветом лица. Он не знал ее спутника: бледного, очень светлого, чувствительного на вид мужчину лет под тридцать, чьи старомодные очки в роговой оправе придавали ему книжный вид. Лессинг готов был поспорить, что у мистера Борхардта в оттопыренном кармане куртки лежит экземпляр туристического путеводителя по Лакхнау.

Лессинг хотел остаться с Лизой наедине и подготовить ее к неизбежной встрече с Джамилой, но миссис Делакруа не выказывала никаких признаков усталости. Она все еще хотела увидеть Лакхнау, даже после того, как накануне «объездила» Дели. Как и предупреждал Малдер, она была на пенсии, но все еще работала, являясь ключевой фигурой в дюжине евро-африканских корпораций и организаций. Должно быть, в юности она была священным ужасом!

Ренч изобразил мягкую мученическую полуулыбку и завел шикарную машину Малдера.

«Что бы вы хотели?» — спросил Лессинг. «Рынки в Аминабаде? Ювелиры, парфюмеры и магазины сари в Хечауке? Дворцы и мечети навабов Авада? Резиденция, где британцы устояли во время мятежа 1857 года?

Борхардт взглянул на Лизе, сидевшую рядом с ним на заднем сиденье. — Памятники, пожалуйста. Разве нет красивой мечети, построенной в конце восемнадцатого века Навабом Асафу-д-Даулой?» Оценка Лессинга Борхардта как педанта подтвердилась. Голос мужчины звучал как британец, но с намеком на выходца из Центральной Европы. Зная друзей Малдера, он, вероятно, был немцем или африканером.

Двое могли играть на стипендию. Лессинг сказал: «Да, а рядом с ним находится Бара Имамбара, где шииты проводят свои маджалисы, огромные собрания в память о смерти имама Хусейна, внука Пророка Мухаммеда. На верхних этажах Имамбары есть лабиринт Бхул-бхулиан. Это лабиринт туннелей, балконов, лестниц и переходов. Некоторые расскажут вам, что старый наваб играл там в прятки со своими девушками из гарема, но другие говорят, что сотовое соединение верхних этажей снимает нагрузку с поддерживающих арок нижнего этажа. Гиды поспорят с вами, что вы не сможете найти выход самостоятельно.

— Похоже, вы кое-что об этом знаете, — неохотно признал Борхардт. Пусть он думает, что Лессинг тоже учёный; вообще-то, Джамила рассказала ему все туристические разговоры во время их совместных воскресных прогулок.

— Под Бхул-бхулианом тоже должен быть такой же лабиринт, но он замурован. Лессингу начало нравиться играть местного драгомана. «Рассказывают, что рота британских солдат загнала туда нескольких мятежников, и никто из них так и не вышел».

Борхардт подозрительно склонил голову, и Ренч ухмыльнулся с блаженной невинностью.

Лессинг сказал: «Рядом находится колодец Баоли. Последний наваб бросил туда свои драгоценности и сокровища, а затем опустил сверху большую железную плиту, чтобы англичане не смогли их заполучить. Лакхнау — очаровательное место. Во время Мухаррама верующие-шииты ходят по раскаленным углям во дворе Бара Имамбара».

«Настоящее испытание веры!» — сказал Ренч, присоединяясь к происходящему. «Тогда вам тоже следует увидеть шиитские процессии Тазия; некоторые из мужчин бьют себя кнутами и цепями до потери сознания!»

«Фу! Почему?» — резко спросила Дженнифер Коу с заднего откидного сиденья. «Что такое Мухаррам?»

«Мухаррам — первый месяц исламского лунного года», — ответил Лессинг. Однажды Джамила провела долгий и ленивый вечер, объясняя религию своего народа. «Именно в этом месяце Хусейн, младший из двух внуков Пророка Мухаммеда, и его семья были убиты в месте под названием Кербела в Ираке. После смерти Пророка в новом исламском государстве развернулась борьба за власть. Его зять Али основал партию шиитов, которая верила в божественный наследственный халифат… с Али или каким-либо другим кровным родственником Пророка в качестве имама или лидера. Остальная часть общины, сунниты, утверждала, что Пророк сказал, что его преемник должен быть избран. Обе группы думали, что Бог на их стороне. Они сражались, и имам Хусейн был убит».

«Они занимаются этим с тех пор», — бросил Ренч. «Каждый год происходят суннитско-шиитские беспорядки… горят магазины и дома, иногда люди получают ранения. Не так плохо, как протестанты и католики в Европе, но все равно довольно грубо».

«Мученичество и траур, — многозначительно заявил Борхардт, — две наиболее характерные черты шиитского ислама».

«Не совсем», — возразил Лессинг. «Все сложно. Но споры между суннитами и шиитами действительно помогли удержать ислам от затопления Европы в средние века». Он усмехнулся. «Иначе мы с вами носили бы тюрбаны, господин Борхардт».

«Мусульманам пришлось бы столкнуться с германскими народами», — парировал другой.

«Арабы надрали штаны германским вестготам в Испании… и византийцам и их германским подданным-вандалам в Северной Африке», — отметил Ренч. Он подмигнул Лессинг, сидевшему на переднем сиденье рядом с ним, и прошипел: «Выпуск номер семь по всемирной истории классических комиксов!»

Борхардт в раздраженном молчании уселся на заднее сиденье. Дженнифер Коу тоже сидела тихо, с остекленевшим выражением лица; Индия иногда поступала так с новичками. Лизе и миссис Делакруа, казалось, было весело; они поговорили, съели обед, который прислал Малдер, и обильно выпили из термоса ледяную воду. В то утро Лессинг сам позаботился о том, чтобы она закипела, как и вода для льда. Он пережил слишком много встреч с диареей, которую иностранцы называли «Живот Дели», «Месть Раджи» или «Двушаговый Лакхнау», чтобы рисковать с важными гостями!

Бхул-бхулиан был интересным; огромная мечеть, изящная и загадочная, что-то из «Тысячи и одной ночи»; Резиденция задумчивая и одинокая под покровом зелени. Были и другие достопримечательности, но Лессинг настоял на том, чтобы остановиться. Ноябрьское солнце было милосердным, но оно было обманчивым, а миссис Делакруа была хрупкой.

«Мы вернемся через Аминабад… базар среднего класса… в Хазрат Гандж, где есть лучшие магазины. Если вы сможете выдержать толпу, виды и запахи базара, вы получите медаль «Хороший турист».

Ренч вел большой лимузин по узким улочкам в хаотичное движение центральной части города. «Ненавижу ездить по базару», — проворчал он. — Ты мне должен, детка!

«Забери у Малдера». Лессинг выпрямился. «Что это?»

Парк Аминабад представлял собой пыльную, лишенную травы открытую площадь, окруженную магазинами и многоквартирными домами среднего класса Лакхнау. Сегодня его с одной стороны до другого заливало море шафрана. Перед машиной толпились люди в одежде оранжево-желтого цвета, над их головами развевались транспаранты и вывески на хинди. С противоположного конца площади они услышали эхо громкоговорителя, включенного почти до неразборчивости.

«Проклятый парад… политический митинг!» Вренч выругался. «Похоже на BSS!» Он дал машине задний ход.

«Что? Кто они?» — спросил Борхардт.

«Я не знаю, что означают инициалы. Но они — индуистские правые», — сказал ему Лессинг. «Крайне правые, те, кто хочет, чтобы все иностранцы покинули Индию. Бхарат… это Индия… для Бхарати. Мы для них неверующие. Они называют нас нечистыми, пожирателями коров, изгоями».

«Эй, Лессинг!» Ключ сломался. «Посмотри, сможешь ли ты убедить хороших людей, стоящих за нами, позволить мне вернуться к черту».

Лессинг высунул голову и произнес на своем лучшем языке хинди: «Раста диджийе, Джанаб! Мехрбаникар-кехаджайе!»

Юноша лет семнадцати подошел, чтобы заглянуть в машину. Его желтое дхоти было чистым, а очки в проволочной оправе вселяли надежду на образованного человека, которого можно урезонить. Затем Лессинг увидел три беловатые горизонтальные полосы, нанесенные на его лоб, — ​​знак преданного Господа Шивы. Его голова была выбрита, за исключением небольшой косички, оставленной сзади. Вот был фанатик.

«Откуда вы идете?» — потребовал молодой человек.

«Мы туристы», — сказал Лессинг небезосновательно. «Эта дама француженка. Пыли для нее слишком много. Не могли бы вы помочь нам уйти с дороги, пожалуйста?»

Другие подходили, чтобы посмотреть и посовещаться, и еще больше прибыло к тому моменту, когда улица за лимузином заполнилась людьми. Чтобы вернуть машину назад, потребовалось бы настоящее чудо. В Индии иностранец мог чихнуть и оглянуться вокруг, чтобы обнаружить толпу, собравшуюся смотреть, как он вытирает нос. Ренч пробормотал сквозь зубы: «Любопытно, тебя зовут безработный индиец!»

«Тебе здесь не место! — обвинил очкарик. «Вы отправляетесь в свою страну, подальше от Индии! Это не ваше место!»

— Да, да, — согласился Лессинг. Он улыбнулся так обаятельно, как только мог. Ему нужно было сохранять дружеские отношения. «Мы гости. Мы хотим уйти с вашего пути. Пожалуйста помогите нам.»

Мальчик почесал щетинистый череп. Затем он сделал жест, чтобы очистить улицу.

— Черт возьми, — восхищенно прошептал Ренч. «У тебя природное обаяние, парень!»

Он заговорил слишком рано. Один из молодых людей с криками выбежал из задней части лимузина. Лессинг сразу догадался, в чем дело: это был автомобиль компании Indoco, а правительственные постановления требовали, чтобы коммерческие автомобили, принадлежащие иностранцам, указывали название своей фирмы на номерном знаке над цифрами. Американские компании — все, что связано с американцами — в настоящее время были анафемой для крайне правых индуистов, как и для крайне левых. Более того, Indoco производила удобрения и пестициды: ужасные яды, портящие почву священного Бхарата!

Второй юноша начал речь; — ответил поклоняющийся Шиве, и другие присоединились к нему. Некоторые подняли палки и рейки: тяжелые посохи с металлическими наконечниками. Камень отлетел от крыши лимузина. Вот и пошла покраска Малдера.

Лессинг повернулся к Ренчу. «Приготовьтесь бежать за этим!» Он указал. «Двигайтесь вперед, набирайте обороты и игнорируйте все, кроме прочной стены. Трубите в свой рог, как сумасшедший! Остальным он сказал: «Заприте двери и окна. Эта машина пуленепробиваемая и тяжелая. Им будет сложно прорваться или перевернуть нас. Если станет хуже, прямо за вами есть купе, мисс Коу; в нем вы найдете автомат «Рига-71», стежковый пистолет, гранаты со слезоточивым газом и пару пистолетов».

«Мы умеем пользоваться оружием», — мрачно заявил Борхардт. «У нас аналогичные проблемы в Южной Африке».

Лессинг услышал щелчок открывающегося оружейного отсека. Он подумал: «Боже, не дай Борхардту быть вспыльчивым и вспыльчивым!»

Ему следовало бы больше беспокоиться о Дженнифер Коу.

«Держите оружие вне поля зрения!» он приказал. «Чего мы не хотим, так это кровавой бойни! Если мы причиним кому-то вред, либо эти люди убьют нас, либо нам предстанут обвинения в индийском суде! В любом случае мы проиграем!»

Искаженные лица прижались к окнам. Дубинка разбилась о лобовое стекло; они увидели удивление владельца, когда его оружие безвредно отскочило. Кулаки стучали по крыше, камни брусчатки били по стеклам, а рейки тыкали в фары, капот и дверные панели. Ренч включил передачу и начал ползти вперед. Передний бампер врезался в податливую, извивающуюся человеческую плоть. Один мужчина начал ускользать под колеса. Он исчез. Все, что мог сделать Ренч, — это беспомощно затормозить. Другой участник марша спасся, забравшись на капот.

Автомобиль сильно накренился. Лессинг крикнул: «Лиза, держите миссис Делакруа! Нас пытаются опрокинуть!»

Волны шафрановых одежд на окнах превратили интерьер в мрачную, душную печь. Транспортное средство накренилось в противоположную сторону, а затем снова упало. Как только нападавшие скоординируются, они пойдут вперед.

«Пардес'К. Пардешти», толпа скандировала: «Иностранец! Иностранец!»

Хор перерос в хриплый рев и превратился в ритмичное звериное хрюканье. На улице были сотни людей. На одном лице, прижатом к ближайшему к Лессингу стеклу, из носа текла кровь, глаза были открыты, но закатились, так что виднелись только белки. Мужчина, вероятно, был мертв или умирал, задохнувшись в давке. Кто-то передал юноше мотыгу на капоте, и он ударил ею по лобовому стеклу. Даже пуленепробиваемое стекло в конечном итоге сломалось. Шум был невыносимым: крики, стук и стук составляли единый, продолжительный, воющий шум. В машине воняло пылью, потом, кровью и ароматным маслом для волос.

«Мы здесь мертвы! Дженнифер Коу вскрикнула. Лессинг закричала и пригнулась, когда она ткнула дуло «Риги-71» мимо его уха. Лимузин теперь сильно раскачивался; через несколько секунд все пройдет. Он не смог расслышать всего, что она сказала: «Один взрыв… открытое окно… отпугнуть их…». Последнее слово ее он понял ясно: «Бензин!»

Она была права. Поднялось море махающих рук, чтобы передать пятигаллонные канистры с бензином через толпу тем, кто был ближе всего к машине. Огонь был хорошим способом борьбы с пуленепробиваемой машиной. Проколите топливный бак или поднесите свои легковоспламеняющиеся предметы; дождаться, пока пылающие и кричащие пассажиры вылезут наружу; затем уничтожьте их на досуге. Лессинг внезапно снова увидел Сирию: сухая желтая трава, груда запыленных бочек и ящиков с боеприпасами, бетонные блоки, каменистая почва, все цветущее желтое, оранжевое и черное, когда израильтяне использовали огнемет, чтобы залить смерть арабу, дом. О судьбе тех, кто был внутри, не стоило вспоминать.

Дженнифер Коу опустила заднее стекло на дюйм или два. Лиза выкрикнула последний протест. Затем стук автомата заглушил все остальное. Вселенная превратилась в хаос и воняла порохом. Отстреленные гильзы загремели по крыше над головой Лессинга, и он вскинул руки, чтобы защититься.

Автомобиль снова качнулся на все четыре колеса. Пение смешалось с криками, а затем прекратилось. Некоторые из нападавших в ужасе бросились прочь: мешанина коричневых, блестящих от пота конечностей и лиц, когтистых пальцев, выпученных глаз, открытых ртов и оранжево-желтых одежд. Некоторые падали, другие цеплялись за них и пытались удержаться на вершине. Человек на капюшоне отбросил мотыгу и спрыгнул на спины тех, кто находился внизу. Он подпрыгивал, падал, поднимался, балансировал, как акробат, и шатался, пока тоже не соскользнул и не исчез под многоножными ногами толпы.

— Ты кого-нибудь ударил? — крикнул Ренч.

«Я не понимаю, как это сделать», — закричала в ответ Дженнифер Коу. «Какой-то ублюдок схватил бочку и подбросил ее вверх!» Лессинг мельком увидел ее в зеркале заднего вида. Она была валькирией: растрепанные рыжеватые волосы, яркие пятна на щеках, глаза, сверкающие жаждой битвы. Бой сделал это с некоторыми людьми, как с мужчинами, так и с женщинами. Он вспомнил многих, кто умер от этого.

«Теперь, черт возьми!» — прорычал он Ренчу. Маленький человек не нуждался в уговорах; он уже перевез большую Тору Ультра. Пресса и пыль не позволяли им многое увидеть, а машина ужасно натыкалась на невидимые предметы на улице. Непрестанный стук камней и реек по крыше не отставал от них, пока они приближались к концу площади. Широкая улица вела к Хазрату Ганджу и сравнительной безопасности районов, где жили представители высшего сословия.

Борхардт потряс Лессинга за плечо и крикнул ему на ухо. «Они редеют… сдаются… уходят». Он повторил свои слова на языке африкаанс — возможно, на немецком — для миссис Делакруа. Старушка осталась жива, растрепанная, но спокойная, с пистолетом 38-го калибра на коленях. Не совсем мать Уистлера, но Лессинг ожидала от Эммы Делакруа не меньшего.

Борхардт говорил правду. Нападавшие отступали. Многие, казалось, направлялись к магазинам с открытыми фасадами, расположенным вдоль площади. Лишь несколько добрых самаритян преклонили колени возле полудюжины тел, распростертых там, где на их машину напали. Лессинг посмотрел поверх голов толпы, думая увидеть наступающую стену индийских полицейских или, возможно, фалангу военизированных формирований БСС с шафрановыми повязками на рукавах и старой армейской формой. Он не увидел ни того, ни другого.

«Какого черта?» Ренч выразил недоумение Лессинг словами. «Там, возле трибуны, несколько разошедшихся полицейских. И они тоже отправляются в путь. Все уходят… или в чертовы магазины.

«Или стоять небольшими группами…», — добавила Лизе.

Митинг действительно разошёлся, по-видимому, по другим причинам, а не только что произошедший хаос. Громкоговорители все еще ревели, и Лессинг мог видеть мужчин, стоящих и жестикулирующих на трибуне, но никто не обращал на это внимания. Толпа рассеялась…

Лессинг рискнул и опустил окно. «Привет!» — позвал он пожилого человека, который выглядел более состоятельным, чем остальные. «Джанаб-и-али! Кьяхай? Кьяхо, ахахап».

Мужчина повернулся, указал пальцем и выкрикнул невнятные слова в ответ.

— Что-то насчет радио, — сказал Лессинг остальным. «Останови машину. Там, перед магазином электротоваров.

«Ты псих! Они нас убьют!» — воскликнула Дженнифер Коу, и Борхардт вторил ей.

Лессинг положил руку на руль. — Вряд ли, теперь, когда веселье закончилось.

«Пожалуйста, Алан…!» Это была Лиза.

Дверь у него была открыта. «Момент. Большинство людей в этом магазине — мусульмане. Я могу сказать это по их одежде и другим вещам. BSS от них не больше пользы, чем от нас!

В магазине продавались электрообогреватели, холодильники, плиты и мелкая бытовая техника. Около пятидесяти человек, молодых и старых, представителей разных вероисповеданий и классов, сгрудились вокруг пирамидальной экспозиции сверкающих транзисторных радиоприемников. Большинство из них были включены и настроены на одну и ту же станцию ​​— Службу вещания на урду правительства Индии.

Лессинг немного знал лавочника. Они с Джамилой купили здесь тостер три недели назад. Он боролся со своим урду, сдался и спросил по-английски: «Что происходит? Что по радио?

Купец смотрел на него огромными, нежными, слегка косыми глазами и перекладывал жвачку бетеля с одной стороны челюсти на другую. Он ничего не ответил, но кивнул головой в сторону радиоприемников. Толпа наблюдала.

Лессинг почувствовал чье-то присутствие рядом с собой. Это была Лиза. «Возвращайтесь», — настаивал он. «Вернитесь в машину!»

Она покачала головой. Некоторые из зрителей зашептались.

«Сахиб, возьми это!» Пожилой мужчина-мусульманин с величественным видом взял один из транзисторов на дисплее, повернул ручку и сунул ее Лессингу. — Английский, сахиб, английский.

Радио зашипело. Лессинг подкорректировал его, и они услышали голос диктора, говорящий, что элегантный британский английский, кажется, способен достичь только образованные индийцы:

«…Связь с некоторыми районами нарушена, и из городов во внутренних районах работают только коротковолновые аварийные диапазоны. Советский Союз мобилизовал свои вооруженные силы, полицию и все доступные медицинские службы для борьбы с эпидемией. Соседние страны, особенно Польша и Чехословакия, затронуты в меньшей степени. Австрийцы, немцы и китайцы закрыли свои границы. Соединенные Штаты, Великобритания и другие страны пообещали эпидемиологам и другую необходимую помощь, как только ситуация прояснится».

Последовала пауза, за которой последовала статика; затем: «Американские спутники наблюдения в небе сообщают, что видели тела… безжизненные тела… лежащие повсюду на улицах… колонны медицинских грузовиков и машин скорой помощи… землеройные машины роют братские могилы под Ленинградом». Диктор начал заикаться; (здесь не может быть сценария для этого.) «Мертвые, умирающие… трагедия неведомых масштабов… никто не может сказать, кто и сколько. Нет… без предупреждения. Голос запнулся.

Радио шипело в пустой, жуткой тишине. Кто-то счел целесообразным отключить станцию ​​от эфира. Из других сцен на заднем плане они слышали, как диктор на урду все еще говорил взволнованно. Потом он тоже прервался. Прозвучали первые звуки индийского государственного гимна.

— Что случилось, сахиб? Лавочник тронул Лессинг за рукав. «Что происходит?»

Паков.

Только Паков мог это сделать.

Он, Алан Лессинг, вручил Смерти косу, с помощью которой можно будет собрать урожай человечества.

«Домой», — прохрипел он. «Нам пора домой. О Боже на Небесах!» В эту минуту ему искренне и искренне хотелось, чтобы он верил в Бога… и Бога в него.