Змеиная прогулка

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Библиотека Клуба Лингани стояла на возвышении. Здесь было на градус-два прохладнее, чем в доме Лессинга на берегу залива Мадолениум. Здание было новое, длинный однокомнатный каркасный домик с приделанным к фасаду «офисом», и все еще пахло опилками, краской и лаком.

Часы Лессинга показали, что уже за полночь. Он не мог заснуть и не хотел беспокоить Джамилу. Поэтому он надел штаны, рубашку и кроссовки и пришел сюда, чтобы осмотреть вещи.

Понапе пришлось доказать Лессинг, что книги могут приносить удовольствие. Он никогда не был большим любителем чтения, что стало причиной многих страданий во время его краткого знакомства с колледжем, но на острове чувствовалась одинокая, отрезанная атмосфера Робинзона Крузо, которая делала чтение более привлекательным, чем спутниковое телевидение, секс, наркотики и т. д. алкоголь или другие развлечения, к которым иногда были склонны посетители южной части Тихого океана.

У него была и еще одна причина для чтения, в которой он стеснялся признаться Лизе, Борхардту или Дженнифер. Он всегда интересовался военными вопросами, но в долгих исторических дебатах, в которых его товарищи коротали время, его превзошли. Поэтому он спокойно начал читать о Второй мировой войне. Отсюда был всего лишь шаг до других тем: возможно, ничего особенно научного, но на голову выше комиксов, которые Ренч включал в свои поставки из Соединенных Штатов.

Он щелкнул выключателем, и его ослепил резкий белый свет неэкранированных лампочек. Он почти пошёл на сигнализацию!

Кто-то был здесь, сидел в темноте на стуле у единственного окна.

Он прищурился и был удивлен, увидев Абу Талиба, получившего британское образование «потомка» из Сирии. Араб и его семья уже три месяца были гостями клуба — на самом деле беженцами.

«Господи, ты меня напугал!» Лессинг зарычал. «Я думал, ты кикиберд!» Он вынул руку из кармана и заметил, что она дрожит. Постоянное напряжение делало это даже для опытного простого человека!

Араб изящно встал. Он был высоким, с волнистыми черными волосами, раздвоенным подбородком и большими выразительными темными глазами, которые описывали как «сверкающие». В более дружелюбные времена он мог бы стать кинозвездой. На нем была белая спортивная рубашка с открытым воротом, белые штаны и сандалии на ремешках.

Он сказал: «Мне очень жаль, мистер Лессинг».

«Никто не должен находиться здесь в нерабочее время!» Лессинг разрядил свое напряжение в порыве официальной досады. — А почему бы не включить свет?

«Темнота успокаивает, и отсюда открывается вид на залив. Мы, жители Востока, время от времени медитируем, понимаешь».

Мужчина, очевидно, шутил, хотя с британцами это было трудно сказать. Лессинг огляделся, но не увидел ничего необычного.

Абу Талиб, казалось, был расположен поговорить. «Чертова влажность! Почему Герман выбрал Понапе — загадка! Это не Шангри-Ла». Кривой британский акцент не соответствовал лицу; это действительно дало Ренчу возможность подражать во время переговоров.

— Я тоже не хотел тебя беспокоить. После книги».

«А?» Абу Талиб провел пальцем по корешкам томов на полке рядом с ним. — Соорудить настоящую библиотеку, да?

«Обычно я придерживаюсь романов». Чего он действительно хотел, так это недавно появившейся истории бронетанковых войск в Баальбекской войне. Его яркая красная пылезащитная крышка не была видна на каталогизирующем столе. Кто-нибудь еще это уже проверил?

«Заинтересованы в веселых лентах с помпонами? Думаю, я знаю, где их держит мистер Бауэр… для назидания старшим членам, вы понимаете.

Другой все еще шутил? «Не совсем. Я предпочитаю делать, чем смотреть. У меня никогда не было привычки к помпонам.

Араб улыбнулся. — Я тоже. Боюсь, история — моя чашка чая.

«Твой…?»

«Ой. Чашка чая. Мое хобби… мой порок.

«Я слышал, что многие из этих книг взяты из вашей библиотеки в Сирии».

«На самом деле, моего отца и деда. Меня бы сейчас арестовали в Дамаске.

«В Америке тоже. Я рассматривал некоторые из них.

«Да, те, которые об истории двадцатого века не являются «политкорректными».

«Те, которые говорят, что «Холокоста» никогда не было? Что Адольф Гитлер был хорошим парнем в белой шляпе?»

«Что? О, ах, да… белая шляпа. Я понимаю. Не так. «Холокост» действительно случился. Но все произошло не совсем так и в той степени, которую утверждают историки истеблишмента. Многие люди действительно умерли от тифа, недоедания и других болезней, но не те «шесть миллионов», о которых заявляли евреи».

Лессинг подавил фырканье. — И никаких зверств, я полагаю?

«О, были, но не из-за системной политики. Там были садисты и жестокие охранники, такие есть в каждой тюремной системе, особенно когда из-за войны нельзя быть привередливым. Некоторые ревностные бюрократы также «выполняли приказы» способами, рассчитанными на «быстрое решение проблем»».

«Если были зверства, почему немцы ничего с ними не сделали?»

«О, они это сделали. В 1943 и 1944 годах немцы… СС… провели расследование зверств в лагере Бухенвальд. Мало того, что комендант лагеря Карл Кох был казнен, расследование выявило и другие преступления. По восьмистам делам вынесено около двухсот приговоров. Это, конечно, не освобождает Германию от ответственности за тяготы войны, но проливает на вещи несколько иной свет».

— Ренч говорит, что газовых камер тоже не было. Он знал, что это вызовет раздражение у этого человека.

«Я думаю, он прав. Некоторые из них были построены после войны специально для туристов: они даже не герметичны. Другие представляли собой просто складские подвалы. Циклон-Б, цианидный препарат, который предположительно использовали немцы, является дезинфицирующим средством; убивает блох и вшей на одежде. Он весьма смертелен, но отравлять им помещения, полные людей, непрактично; после каждого отравления газом придется ждать день или больше, чтобы он рассеялся, и понадобится хорошая защитная одежда для палачей и их помощников… которую, кажется, никто не видел ни в одном из лагерей. Не выдерживает критики и история о фургонах, набитых выхлопными газами угарного газа. Более поздние эксперименты показывают, что это не работает: отнимает много времени, неэффективно и совершенно непрактично.

«Господин Лессинг, когда вы слышите эти истории о «газовых камерах», следует помнить, что пропаганда союзников мифологизировала нацистов: «немецкого зверя», как его называл Эйзенхауэр, нужно было изгнать. После войны раздался призыв к справедливости… и мести. Евреям… а также многим политикам и другим людям, зависящим от евреев… было полезно поддерживать эти чувства».

«Большинство людей говорят, что справедливость — это главное». «Большинство людей не читают книг. Или они читают только те, которые выпускают крупные издатели. Вы читали ту статью… ту, что о «резне в Мальмеди»? Немцы якобы вырезали пленных американских солдат возле Мальмеди в Бельгии в 1944 году. После войны американцы судили семьдесят три «преступника» и приговорили некоторых из них к смертной казни. Вы будете удивлены методами, используемыми для получения «признаний!» Было ли это справедливостью? А знаете ли вы, что в апреле 1945 года американские войска убили более пятисот немецких солдат, сдавшихся в плен в лагере Дахау? Никаких испытаний. Их просто выстроили в ряд и расстреляли. Справедливость?»

«Я видел, что Иззи сделали в Дамаске. Это не делает каждого израильского солдата монстром! Месть… ненависть военного времени.

«Именно моя точка зрения! Я спрашивал тебя о справедливости. Лессинг отвернулся. «Это произошло сто лет назад. Это все равно, что волноваться из-за резни в Литтл-Биг-Хорне!»

«Евреи говорят, что это надо помнить: «Никогда больше!» Мы, Потомки, так же хотим, чтобы об этом помнили, потому что мы никогда не добились справедливости. Нас преследовали, поносили, сажали в тюрьмы и убивали. Никто не смотрит на наши доказательства. Наши аргументы являются «оскорблением устоявшейся истории» и «оскорблением памяти о Холокосте». Наши книги запрещены в Америке, несмотря на Первую поправку к вашей Конституции. Разве свобода слова доступна только тем, у кого есть избиратели и деньги?»

В маленьком квадратном здании было душно. Лессинг закрыл дверь и теперь подошел, чтобы открыть ее. «Я до сих пор не вижу в Адольфе Гитлере мистера Славного Парня».

«Не будьте упрощенцами! Гитлер знал, что нужно Германии, и сделал то, что нужно было сделать. О нем, я думаю, написано больше книг, чем об Иисусе Христе, но девяносто девять процентов из них увековечивают одну и ту же старую чепуху, те же басни и ложь, те же домыслы… некоторые столь же надуманные, как «Тысяча и одна ночь»! История требует доказательств, г-н Лессинг, а не эмоций, какими бы благими они ни были. Однако общество хочет, чтобы его герои и злодеи были чисто белыми или чисто черными. Людям нравится быть избирательно слепыми: они игнорируют неприятные факты, отказываются о них говорить и прикрывают их, как кошка, затирающая песком свои фекалии! Людям нужны истории, которые заставляют их чувствовать себя хорошо».

«Как говорит мой друг Чарльз Рен: «История — это шлюха, которая знает, на какой стороне кровати ее задница лучше».

«Э? Что? Ох… ага, вполне! «Улучшение» называется «деньги». У наших противников этого предостаточно!»

«У ваших людей тоже есть деньги. Движение нанимает рекламные агентства и PR-фирмы. Я знаю.»

«Да, сейчас дела идут лучше, чем раньше, но нам предстоит пройти долгий путь. Наши оппоненты объявили незаконным «ложь» об истории, «осквернение памяти шести миллионов погибших»… или даже оспаривание «устоявшейся точки зрения» на самых абстрактных исторических основаниях. Агентство вашего правительства Соединенных Штатов постановило, что «Холокост не подлежит обсуждению». Однако не мы позорим мертвых. Мы хотим правды… и если это противоречит нашим убеждениям, то пусть будет так! Нет, это наши оппоненты переиграли прошлое. Что еще можно назвать написанием движения, нации, эпохи… и написанием чего-то совершенно другого?»

«Эм…»

«Приходят ли люди в ярость, когда кто-то спорит о правильности или неправильности нормандского завоевания 1066 года? О резне, устроенной испанскими конкистадорами в Мексике… более миллиона индейцев Центральной Америки были убиты между 1492 и 1600 годами? На протяжении всей истории гибли невинные, в том числе американцы, в дюжине войн; вы можете свободно обсуждать эти конфликты, даже если вы выставите «традиционных» историков в глупом свете! А что бы сказал судья, если бы кто-то подал в суд на сторонников плоской Земли за «лгать» о географии и астрономии? Или если бы неоязычники подали в суд на христианские церкви за «ложь» об императоре Нероне? На самом деле не такой уж и плохой парень! Нет, сейчас у нас есть инквизиция, цензура, подобная Управлению индекса католической церкви. Ему не нужны дыбы и кол, потому что его санкции более эффективны!»

Разговор беспокоил Лессинга. Эти люди были правы в одном: «традиционный» взгляд на историю настолько прочно укоренился в голове каждого западного ребенка, что он чувствовал себя виноватым — почти испуганным — даже слушая этого серьезного, сухого, книжного оксфордского арабо-немца. Это было все равно, что сказать своим детям, что Санта-Клаус — это Дьявол. Потребовалось немало смелости, чтобы подвергнуть сомнению такие эмоциональные догмы, как те, которые окружают предполагаемый «Холокост». Он задумался над другой темой. — Ты скоро сможешь вернуться домой?

«В Дамаск?» Араб пожал плечами. «Наверное, никогда. Не под властью Израиля. Возможно, мы сможем поехать в Оман… у моей жены там есть дядя. Иззи никогда не оккупировали Оман, а лишь немного его «защищали». Вы не жили, мистер Лессинг, до тех пор, пока вас не «защитили» израильтяне».

«Они жесткие. Я работал на них. Я был в батальоне наёмников полковника Копли во время Баальбекской войны. Я видел, что произошло с Дамаском, Алеппо и другими местами. Некрасиво.

«И вы не совершали никаких злодеяний во время войны? Никогда не видел никого, кого можно было бы остановить?

Лессинг ничего не сказал. Его участие, его личная вина были ящиком Пандоры, который он так и не открыл. Лучше было не смотреть.

Абу Талиб продолжил. «То, что озадачивает нас, жителей Ближнего Востока, — это постоянная, радостная и неясная готовность Америки продолжать платить за Израиль! Это не соответствует вашим разговорам о демократии, свободе и личной свободе! Вы знаете, что сделали Иззи: начиная с резни в Дейр-Ясине в 1948 году, чтобы напугать арабов и выгнать их из Палестины; о преднамеренном нападении на корабль ВМС США «Либерти» с убийством тридцати пяти ваших моряков еще в 1967 году, чтобы помешать ему подслушивать «Иззи»; вторжению в Ливан с его ужасающими жертвами, включая массовые убийства в лагерях беженцев, в которых участвовали некоторые высокопоставленные израильские офицеры; убийства арабских заключенных израильской тайной полицией, за которыми позднее последовало сокрытие; шпионить против Соединенных Штатов и красть у вас материалы для ядерного оружия; массовым избиениям и расстрелам палестинских детей на оккупированных территориях в 1980-х и 90-х годах; до ужасных злодеяний, которые они совершили при разграблении Каира в 2002 году… вплоть до Баальбекской войны! А вы, люди, продолжаете платить за это… проповедуя мир и братскую любовь остальному миру! До Старака в вашем американском Конгрессе почти не было голоса несогласного! Вы предоставили десятки миллиардов долларов и позволили израильтянам уйти от ответственности, не вернув их… потому что они заставляют вас чувствовать себя виноватыми своими историями столетней давности о «Холокосте»! Сомневаюсь, что даже Аутрам сможет их остановить.

«Ничего нового. Деньги и политики: мед и пчелы, как говорил мой отец».

«Единственное, что меня больше всего озадачивает, — это слепое согласие Германии выплатить «военные репарации» Израилю… стране, которой даже не существовало во время Второй мировой войны! Более 200 миллиардов марок, и все еще платят! Даже несмотря на всю вину, которую евреям удалось возложить на Германию, это не имеет смысла. Немцы, родившиеся после 1935 года, не могут быть виноваты больше, чем вы, из-за обращения ваших предков с американскими индейцами! Я удивлен, что французы до сих пор не собирают «репарации» за завоевание Цезарем Галлии!»

Лессинг заметил нужную ему книгу под стопкой журналов. Он вытащил его и попробовал другую тему: «Вашей семье нравится южная часть Тихого океана?»

Араб остановился, подняв палец, чтобы подчеркнуть еще одну мысль. Он моргнул и сказал: — Надя приспосабливается, а Сами и Фейсал думают, что пляж создан специально для них.

Сирийская жена Абу Талиба, Надя, в юности была красавицей, но теперь ее привлекательность лучше всего можно было бы охарактеризовать как «обильную». Двое его сыновей-подростков увлекались плаванием, спортивными автомобилями, блудными карманными деньгами и девочками. «Испорченный испорченный» — вполне справедливое описание. Ребята поставили перед собой задачу оценить сексуальный потенциал каждой из пятидесяти студенток, присланных бразильским отделением партии. Они выполняли это эффективно и с энтузиазмом — поодиночке, парами или отрядами. Новая немецкая жена Феликса Бауэра, Хельга, была вынуждена посвятить несколько занятий срочному половому воспитанию вместо генетической теории, как предписывала учебная программа.

Араб прервал размышления Лессинга. — А ваша жена, мистер Лессинг? Она учит Надю индийской кулинарии и взамен учится готовить пахлаву. Прекрасно приспосабливаешься, а?

Лессинг кивнул. Честно говоря, он не знал. Джамила была загадкой. Внешне она хорошо адаптировалась. Она играла в теннис с сыновьями Абу Талиба, училась бриджу у миссис Делакруа, ходила на прогулки и плавала с Хельгой Бауэр, ездила в Колонию, единственный город Понапе, чтобы пообщаться с живущими там семьями индийских купцов, и вела безупречный дом. И все же Лессинг чувствовал незавершенность: не все было прямо на поверхности.

Они обсуждали возможность завести детей, но Джамила хотела подождать. Что, если Паков появится снова? Или кипящие войны в Европе будут обостряться? Или беспорядки в Соединенных Штатах перерастут в гражданскую войну?

Мир стал слишком опасен для детей, сказала Джамила. Это не оправдание, ответил Лессинг: во время войн рождается больше детей, чем в мирное время. Они росли, жили и умирали, каким-то образом поддерживая существование вида. Она только улыбнулась. Через некоторое время он сдался.

Ее проблемой может быть тоска по дому, культурный шок, изоляция от собственного народа. Она больше не обсуждала историю и генетику с приверженцами партии, а сосредоточилась на ежедневных делах. Все, что мог сделать Лессинг, — это оказать любовь и поддержку. Что он и сделал в меру своих неловких способностей.

Когда он начал заполнять кредитную карту для покупки книги, он был удивлен, увидев, что стол был ярко освещен светом из окон.

Свет?

Из окон?

В полночь?

Он обернулся, ошеломленный.

Там было пять огней. Пять ярких белых солнц поднялись и висели прямо над обсидиановым морем. Он услышал рев двигателей вертолета.

Солнца были боевыми прожекторами, вроде тех, что используются для освещения наземных целей в ночное время!

Он уставился на Абу Талиба, когда хриплый треск установленных на вертолете мини-пушек и визгливый грохот ракет класса «воздух-земля» заставили скрепки танцевать на столе.

Неужели на сторожевой башне никого не было? Кто дежурил в радиолокационной и гидролокационной комнате комплекса связи?

Лессинг выбежал за дверь. Ему нужно было добраться до своих людей, организовать оборону. Кто, черт возьми, напал на них?

Еще один взрыв ракеты ослепил и оглушил его. Роза красного пламени расцвела над затемненными спальнями, и пылающие обломки посыпались вниз. Из-за здания связи раздались крики и вопли, и он услышал более легкий треск автоматических винтовок. Кто-то с их стороны стрелял в ответ, хотя и безуспешно.

Куда он собирался? Он позволил своим боевым нервам взять верх и оказался прижатым к пахнущим смолой доскам южной стены здания собраний, а Абу Талиб был рядом с ним. В ярком оранжево-красном свете центрального плаца он увидел бегущих людей, большинство в ночной рубашке, один или два почти обнаженных. Там тоже были тела, грудами свалившиеся на траву.

«Где…?» — прошептал араб ему в ухо.

Он решил.

«Вниз, к берегу… возьми Джамилу… и твою жену! Подписывайтесь на меня! Делай, как я!» Он двинулся зигзагами, Абу Талиб следовал за ним.

Из освещенного сзади дыма выросла фигура. Это был Уэйн Мэллон, одетый в одни боксерские шорты, сжимая в обеих руках стежковый пистолет. Они забрасывали друг друга вопросами, но Мэллон ничего не знал. Он был на связи. У дежурного стажера было меньше минуты, чтобы возбужденно болтать на экранах радаров, прежде чем из океана взлетела первая большая птица, извергающая смерть. Связь теперь превратилась в горящую оболочку.

«Ну давай же!» Лессинг снова побежал, скрипя кроссовками по гравийной дорожке. Двигатели вертолетов все еще пыхтели над их головами, но ракеты и мини-пушки замолчали.

Высадка десанта была неизбежна!

Они встретили одну бразильскую студентку, девушку лет пятнадцати. Где-то она нашла пистолет-пулемет «Рига-71», и Лессинг остановился, чтобы вырвать его у нее. Она не знала, что делать с оружием, а оно ему было нужно. Она кричала на него по-португальски, но все, что он мог сделать, это указать ей на предполагаемую безопасность деревьев за периметром клуба.

Им потребовалось пять минут, чтобы преодолеть путь от библиотеки до берега. Путь им преградили растерянные люди, кто-то раненый, кто-то ошеломленный. Баллоны с пропаном за столовой начали взрываться с яркой и смертоносной регулярностью. Три прожектора, установленных на вертолете, погасли, но два все еще кружили над плацем. Большая часть стрельбы прекратилась.

В переулке рядом с актовым залом они увидели своих первых противников: двух мужчин в обтягивающих черных комбинезонах, с тяжелыми рюкзаками, придававшими им вид марсианских существ, лица были скрыты пластиковыми козырьками со встроенными кукурузными звеньями. На одном из них был шлем, как у греческого воина. Лессинг увидел тусклый красный глаз, мерцающий на его гребне: ночное зрение. Оба были вооружены короткоствольным автоматическим оружием. На таком расстоянии он не мог этого сказать, но оружие выглядело израильским.

Он оттащил Мэллона и Абу Талиба в тень за одним из классов. — Бесполезно, — выдохнул он. — Мы можем проигнорировать этих двоих, но у них будет поддержка. Спускаемся на пляж, мимо эллинга. Я отделился там. Отправляйся ко мне. Мэллон, ты останешься с Абу Талибом и вытащишь его семью из клуба. Зеленый свет?»

Мэллон кивнул. Араб мог бы возразить, но Лессинг толкнул его. «Двигаться!»

Впереди затрещала стрельба, и они услышали новые крики и крики. Винтовочная граната разбила окно и взорвалась. Сапоги топали по гравийной дорожке. Лессинг и Мэллон упали ничком, повалив Абу Талиба на себя. Мимо пробирались черные фигуры.

Они достигли пляжа для купания. Туфли Лессинга были наполнены песком Понапе и теплой морской водой. Он остановился. Оперативник присел на дамбе впереди, щурясь вглубь суши, в сторону от них, на пиротехнику. Лессинг схватил его за шею сзади. Абу Талиб потянулся за пистолетом мужчины, но тот перелетел через край стены в воду. Они не остановились, чтобы проверить, мертв ли ​​оперативник.

Они промчались мимо эллинга, их ноги раскалывали приливные лужи на серебряные иглы лунного света. В сарае было темно и тихо; Противники выломали дверь, никого не обнаружили внутри и пронеслись мимо.

Пляж для купания заканчивался за эллингом. Лессинг указал на дорогу, ведущую вверх по склону к коттеджу Абу Талиба, и присел на корточки, прикрывая Мэллона и араба. Он подождал, пока они скроются за деревьями, а затем скользнул в кусты вдоль берега.

Если бы только он носил камуфляжную форму вместо старой рубашки и голубого комбинезона! Кто мог это предвидеть!

Он сделал паузу, чтобы оценить ситуацию. Если не считать спорадических перестрелок, бой закончился легкой победой противника. Коммуникации, арсенал, штаб, сторожевая вышка, общежития — все пылало, ревели погребальные костры над соболиными бархатными джунглями. Кто-то в мегафон призывал выживших сдаться. Последовали короткие залпы выстрелов. Возможно, юных гостей Клуба Лингани пощадят, но это звучало так, как будто инструкторов и пожилых посетителей «решительно деактивировали», если использовать нынешний эвфемизм.

Он пошел дальше, скользя незамеченным через сотню метров подлеска, отделявшего пляж для купания от его каюты, мимо угловатых чернот, которые были садовыми стульями и столами, и прижался к прохладной, выкрашенной в белый цвет стене.

Его гостиная была ярко освещена не электрической системой Клуба — сейчас там горел костер — а единственным ослепительным лучом: ручным прожектором.

Он скользнул в сторону, забрался на веранду в стиле острова Южных морей, уклонился от пальм в горшках и мебели на крыльце и скользнул вдоль стены возле кухни. Он обошел заднюю дверь — там мог стоять часовой — и заглянул в окно кладовой. Внутренняя дверь была открыта, и ему была видна большая часть гостиной. Арка на кухню находилась за пределами его поля зрения, справа от него. Прямо напротив, за барной стойкой, отделявшей гостиную от кухни, находился коридор, ведущий обратно к трем спальням. Тяжелый военный фонарь на батарейках сидел на корточках, словно одноглазый Циклоп, на синей пластиковой поверхности бара.

Джамила прислонилась к сервировочной стойке лицом к нему, ее шелковый спальный костюм шалвар-камиз серебристо-голубого цвета отражался в ярком свете фонаря. Позади нее, в полутьме гостиной, он узнал Хельгу Бауэр. Что она держала в руках? Золотой горшок? Нет, это было похоже на лампу Алладина Лессинга! Что происходило?

Он рискнул встать, его светлая одежда хорошо маскировалась на фоне белой стены, и он смог хорошо рассмотреть интерьер. Кто-то — Феликс Бауэр — стоял на коленях на персидском ковре Джамилы, одна ножка перевернутого журнального столика торчала рядом с ним, как шип. Немец ритмично покачивался взад и вперед. Что он делает? Используете какой-то инструмент? Военная полевая лопата?

Лесс понял, что происходит.

Бауэр, Джамила и Хельга были пленниками. Лессинг почувствовал кого-то на кухне, и почти наверняка в дальних тенях гостиной был еще один оперативник: на фоне ярких сине-белых штор Джамилы проступала тень ствола пистолета.

Мужчина с кухни вошел в гостиную.

Это был Ричмонд. Он остановился рядом с Джамилой у стойки и что-то сказал Бауэру.

Кикиберд выглядел так же, как тогда, когда Лессинг в последний раз видел его в Новом Орлеане: мешковатый костюм, вялый и впечатляющий, большие руки, костлявые и бледные, печеночные пятна, похожие на пурпурные пятна гниения, на лысеющем черепе. Он наклонился и осторожно взял что-то из пальцев Бауэра. Выражение его лица больше не было угрюмым. Он выглядел совершенно счастливым, удовлетворенным и восторженным.

Он нашел тайник Лессинга с Паковом.

Бауэр, должно быть, рассказал ему, вольно или нет, и противники заставили немца это выкопать!

Ричмонд получил то, что хотел. Он осматривал металлическую коробку, которую ему передал Бауэр. Он открыл защелку, заглянул внутрь и улыбнулся. Джамила, а также Бауэр и Хельга больше были бесполезны. Возможно, он не причинит им вреда.

Но тогда, возможно, он мог бы.

Ричмонд заговорил с человеком-невидимкой в ​​гостиной, сначала властно, а затем с гневной настойчивостью. Лессинг скорее чувствовал, чем слышал вибрации своего голоса сквозь хрупкую деревянную стену. Наконец появился бородатый коммандос в черной боевой тунике и пролаял команду двум женщинам. Он указал дулом автомата на коридор, ведущий в спальни.

Из кухни более громкий голос произнес предложение на языке, который Лессинг узнал как иврит. Доска остановилась, на его смуглом лице отразилась нерешительность.

Ричмонд встал, прижимая к помятой рубашке пластиковый конверт с двумя упаковками «Пакова», как проповедник держит Библию. Ленточные печати Лессинга «Стик-Эвер» оторвались, и Ричмонд вытащил сначала серебристый глобус Паков-1, затем черный цилиндр Паков-2. Он поднес их к свету. Он сказал что-то еще. Солдат посмотрел мимо него на мужчину на кухне.

Этот третий оперативник выбрал именно этот момент, чтобы выйти и встать, подбоченившись, в кухонной арке. На его боевой форме не было никаких знаков различия, но вздернутый подбородок, аккуратный карандаш усов, шапка коротко стриженных вьющихся черных волос и высокомерный свод лопаток опознали его; Лессинг много раз встречал подобных себе во время Баальбекской войны. Здесь, почти наверняка, находился командир, тот самый, который руководил резней в клубе «Лингани».

Офицер выглядел расстроенным. Лессингу не нужно было слышать слова, которые были на иврите. Ричмонд вмешивался в цепочку командования, а командир ничего этого не имел. Палец, намазанный камуфляжем, взмахнул вверх и указал: снаружи! Гражданские, выходи! Держитесь подальше от военного бизнеса!

Ричмонд яростно покачал головой и бросил презрительное замечание в адрес Бауэра. Немец все еще сидел на корточках в сочащейся воде в выкопанной неглубокой яме, опустив голову и держа руки по бокам. Вероятно, он уже считал себя мертвым. Ни одна из двух женщин не двинулась с места.

Ричмонд поднял конверт и постучал по пергамину. Настала очередь офицера покачать головой. Кики-птица упорствовала, морщины на его щеках блестели рыбьим брюхом в луче прожектора.

Офицер яростно махнул рукой: «Я сдаюсь». Он подчинялся высшей власти: политическое влияние важнее военного опыта.

Бородатый солдат отдал приказ и снова поднял пистолет. Хельга и Джамила заговорили одновременно, но Лессинг не могла разобрать, что они сказали. Черная Борода начал гнать их по коридору к спальням. Хельга Бауэр повернулась лицом к Ричмонду, и Лессинг увидела, что она плачет, умоляет, просит. Солдат резко втолкнул ее в хозяйскую спальню в конце короткого коридора. Джамила последовала за ней. Черная Борода захлопнул за ними дверь; затем он вернулся, небрежно сжимая свой курносый пистолет-пулемет в руке с черными рукавами.

Он остановился позади Бауэра, наклонился и коснулся дулом оружия затылка немца. Бауэр закрыл глаза и открыл рот, произнеся округлое «О».

Солдат отступил на шаг и произвел один выстрел.

Бауэр повалился вперед, его жизнь уже закончилась. Стены песчаной ямы начали обрушиваться на его трясущиеся в конвульсиях конечности, и мутная красная вода хлынула на темно-красный ковер Джамилы.

В спальне вскрикнула Хельга Бауэр. Ее тоску было слышно даже сквозь две стены и сквозь грохот далеких взрывов.

Ричмонд отдал еще один приказ. Солдат потер щетинистую бороду, ухмыльнулся и снова повернулся к двери спальни. Офицер вышел вперед в знак протеста, сжав кулак под носом кикиберд. Лицо Ричмонда приняло набожно-высокомерное выражение, выражение человека, цитирующего прямо из Священной Книги: директив Верховной партии, императорского указа — какой бы ни была нынешняя всемогущая власть. Офицер с отвращением всплеснул руками и побрел обратно на кухню.

Ричмонд ухмыльнулся Черной Бороде и ткнул большим пальцем в сторону спален. Он наклонился и похлопал себя по промежности своих мешковатых брюк: явно грязный, уродливый, непристойный жест.

Достаточно было достаточно.

Лессинг отступил назад, где он был в безопасности от летящего стекла, нацелился на Черную Бороду и выпустил полдюжины патронов из своей «Риги-71» в окно кладовой. Он также произвел быстрый выстрел по Ричмонду, но не осмелился дать длинную очередь в гостиную.

Джамила и Хельга Бауэр находились в спальне за дальней стеной; он знал, что оно состоит не более чем из двух листов древесноволокнистого картона. Пули прошли бы навылет.

Черная Борода прыгнул вверх, а затем упал, размахивая руками. Пули из его автомата срывали с потолка осколки и штукатурку.

Командир на кухне что-то крикнул. Ствол его пистолета торчал из-за угла арки. Лессинг был готов: он перекатился к левой стороне окна кладовой, и офицерские выстрелы безобидно завыли в ночи. Теперь этот человек совершил ошибку, которую едва не совершил Лессинг: он принял хлипкую перегородку за прочное укрытие. Пистолет Лессинга заворчал. Офицер вывалился из-за изрешеченного дверного косяка, широко раскрыв глаза и глядя на руины, которые половина магазина со свинцовой оболочкой в ​​стальной оболочке превратила его аккуратную тунику.

Были времена, когда приходилось ценить некачественные методы строительства.

Из кухни послышался шум. Либо второй человек уже был там, либо через заднюю дверь только что вошел часовой. Разрывы стежкового пистолета пронзили деревянную конструкцию рядом с головой Лессинг. В ответ он произвел всего один выстрел. Его магазин, должно быть, почти пуст, а больше у него и не было.

Третий мужчина начал взывать о помощи. Лессинг осмотрелся, нашел кусок дерева из разбитой оконной рамы и швырнул его за угол на кухню. При этом он кричал как бы друзьям, стоящим за его спиной: «Вниз, ребята! Граната».

Дверца холодильника хлопнула, когда его противник нырнул за нее. Лессинг прыгнул в окно кладовой, присел, поскользнулся и поднялся из-за стойки. Он отбарабанил последние выстрелы в фигуру, которую он заметил, съёжившуюся на полу кухни.

— Извините, гранаты нет, — задыхаясь, сказал ему Лессинг. «Свежий!» Мужчина вскрикнул и дернулся.

Одним движением Лессинг упал на колени, извернулся и вытащил симпатичный маленький пистолет-пулемет Блэкборда. Он выполнил перекат бочки с земли и закончил накрывать гостиную.

Ричмонда там не было.

Комната была пуста. Входная дверь была приоткрыта.

На веранде снаружи послышались шаги.

Стекло разбилось в дальнем конце дома, после чего последовала крещендо резких выстрелов из пистолета. Лессинг услышал крики. Женские крики.

О Боже….

Мышцы его бедер свело судорогой, когда он, шатаясь, поднялся на ноги. Он стал слишком стар для подобных вещей!

Затем он оказался у двери спальни. Раз, два он ударил плечом о панель, не ощущая никакой боли. Она распахнулась, и он, шатаясь, протиснулся внутрь.

В отраженном свете прожектора он увидел Хельгу Бауэр, сидевшую на корточках у кровати. Она была мертва, ее конечности раскинулись, глаза широко открыты, как фарфоровые шарики. Ее тяжелые груди были залиты темной кровью.

На полу у окна лежало нечто серебристо-голубое.

Джамила изо всех сил пыталась открыть створку, когда Ричмонд выбежал из-за угла веранды. Должно быть, он увидел женщин через окно и выстрелил в них из чистого злого умысла.

Лессинг опустился на колени рядом с женой, перевернул ее, прижал к себе голову и почувствовал, как влага просачивается сквозь ее спутанные локоны. Повсюду была кровь. Он не знал, как остановить это, что делать. Клубный доктор? Мэллон? Абу Талиб? Миссис Делакруа? Он даже подумывал о том, чтобы сдаться, крича противникам, чтобы они прислали медика.

Бесполезный.

Об этом ему говорил многолетний боевой опыт. Он снова опустил Джамилу так осторожно, как только мог.

Шок ошеломил его. Кислая рвота и горькая желчь застряли у него в горле. Его пальцы дрожали и сжимали темную, липкую, серебряную ночную рубашку жены.

Пылающая ярость. Холодная ярость. Черная ненависть.

Он должен чувствовать эти вещи. Но он этого не сделал.

То, что он чувствовал, было чем-то другим, чем-то ни горячим, ни холодным, ни красным, ни черным, ни сладким, ни горьким: оргазм, кульминация, прилив, похожий на рюмку кубинского рома крепостью 150, порция героина и громкое сопение счастливого удовольствия, пыль, вся сразу.

Лессинг знал, что нужно убивать.

Он поднялся на ноги. Крики раздались со склона, за домом, и другие ответили с пляжа. Противники приближались. Он вылез через окно спальни.

Ричмонд.

Он найдет Ричмонд. Он убьет Ричмонда.

Его внимание привлекло черное пятно: пятно блестящей крови на перилах веранды. Должно быть, он его порезал — или этот ублюдок порезался о разбитое оконное стекло. Ричмонд оставит след.

Лессинг позволил себе улыбнуться.

С этой стороны дома управляющего метров на шесть простиралась благоустроенная терраса. За ним лежал заросший кустарником овраг, отделявший территорию Лессинга от холма, занимаемого коммуникационным комплексом. Последний был адом, умирающим и окутанным пеленой дыма. Там мерцали искусственные огни, а среди красного дыма двигались фигуры, словно сатанинские марионетки. Противники, вероятно, использовали это место как маяк, центр перегруппировки своих войск. Лессингу показалось, что сквозь шипение и треск огня можно услышать шуршание лопастей вертолета.

Ричмонд направится в том же направлении. Чего птица-кики могла не знать, так это того, что дальняя сторона ущелья была крутой, а подлесок слишком густой, чтобы проникнуть туда без мачете.

Лессинг пересек террасу и спрыгнул в спутанные кусты внизу. Влажная растительность вызывала клаустрофобное ощущение кроличьего норы, туннеля троллей, ведущего в ад. Он заметил второе пятно крови на стволе саженца. Он снова оскалился; Ричмонд прошел этим путем.

Когда Ричмонд обнаружил, что не может подняться на противоположный берег, он повернул налево, вниз по ущелью, к берегу. Затем он попытается проследовать по пляжу вокруг скалистого мыса к причалу связи.

Он будет выбирать свой путь с особой осторожностью. Две хрупкие фляги, которые он нес, были более смертоносными, чем Змеиное яблоко в Эдемском саду.

Ветки зашуршали и затрещали. Кто-то впереди тяжело дышал и хрипел от усталости и паники. Лессинг замер, чтобы проверить пистолет-пулемет Блэкборда. В магазине по-прежнему было пять патронов. Чудо из чудес, оружие было рассчитано на сразу два магазина, причем второй был в наличии и полон!

— Ричмонд, — тихо позвал он. «Привет, Ричмонд. Я иду.»

Терпение, главная добродетель как преследователя, так и преследуемого, было трудной задачей, но он заставил себя оставаться на месте. Наконец снизу раздался крошечный всплеск. Он ничего не видел: черное на черном, черный креп на соболе. Лессинг начал ползти на брюхе к воде. Влажные листья, скользкие на ощупь, ласкали его щеки, а запах теплого разложения забивал ноздри. В другой раз его могли бы беспокоить змеи, пиявки и насекомые; теперь они не имели значения.

Острые клинья света разрезали кусты позади него: мощные электрические фонари. Друзья Ричмонда были здесь.

Кто-то крикнул: «Сюда!» Второй голос спросил: «Зай, хул». Третий прорычал: «Откуда мне знать?» и разразился недовольной обличительной речью на иврите. Захрустели ветки, задребезжали ветки, и кто-то, более нервный, чем остальные, выстрелил, после чего последовало ругательство.

Времени было мало. Оппоненты будут бить его пальцем. Сначала ему нужно было убить Ричмонда. Жизнь не имела никакой другой цели.

Справа снова послышался тихий плеск. Лессинг оказался среди бревен и коряг, голых и призрачно-белых, похожих на выбеленные скелеты доисторических животных. Он чуть не упал головой в приливную лужу, и маленькие ночные морские существа в ужасе разбежались.

Огни над ним и позади него были ближе; противники спускались по склону неровной боевой линией.

Вот: соболиное пятно на свинцовом пятне моря. Лессинг корчился над светло-серым бревном и соскользнул в солоноватую воду. Он пополз, извивался, встал на колени, затем присел, и только его лицо и пистолет возвышались над прохладными, плещущимися волнами. Пятно остановилось; наверху появился белый овал: Ричмонд повернулся, чтобы оглянуться назад.

Лучи света разрезали тьму. Голос выкрикнул вопрос. Ричмонд хриплым блеянием звал на помощь. Это должно было произойти сейчас.

Лессинг приподнялся ровно настолько, чтобы прицелиться. Он разрядил все, что осталось в первом магазине, пошарил рычагом переключения на второй и добавил на всякий случай еще полдюжины патронов. Маленькое оружие дребезжало, напоминая детскую игрушку здесь, на открытом воздухе. Ричмонд взвизгнул высоким и тонким звуком, как раненый щенок.

Лессинг услышал всплеск, а затем зашатался. Он соскользнул обратно в воду в двух метрах от своего первоначального положения. Огни, крики и выстрелы вырвались из черноты позади него, а вереница пуль подняла бурлящую пену на том месте, где он только что был.

Он ползал, нырял и плавал, не обращая внимания на царапины, которые получал от ракушек на мелководье. За его спиной послышались выстрелы. Слизняк шлепнулся в воду в метре от его лица, и он пригнулся, остановился, чтобы перевести дух, и огляделся по сторонам. На фоне чернильно-черного берега виднелись смутные, подвижные фигуры: противники вылавливали Ричмонда из воды.

Что теперь? Он мог вскочить и выстрелить из пистолета в Ричмонда и его спасителей. Нет, это было глупо. В книге Лессинга самоубийство не считалось немыслимым, но у него должна была быть цель.

Лессинг был прекрасным пловцом. Он мог бы направиться прямо в залив Мадоленихмв, а затем идти параллельно пляжу, пока не выйдет на берег за периметром клуба. Тогда самоубийство могло бы быть более привлекательным: собрать всех выживших, которых он сможет, и вернуться, чтобы убить как можно больше этих одетых в черное убийц. Героизм? Нет, просто месть.

Но почему? Зачем беспокоиться? Джамила была мертва.

Ее смерть еще не коснулась его. Лучше действовать сейчас, пока он еще в здравом уме, прежде чем он впал в ярость.

Огни сгрудились вокруг обмякшего тела Ричмонда. Пять или шесть противников тащили носилки через подлесок. Остальные смотрели на море, в сторону Лессинга. Они не могли его увидеть. Он был всего лишь рябью или куском обломков на воде. Он мог оставаться так еще по крайней мере час, прежде чем появятся первые проблески ложного рассвета. Он еще мог сбежать.

Его нога ударилась о твердый предмет: валун. Он выругался себе под нос и отвернулся.

И он увидел то, что пробудило ужас до самых корней его первозданной души!

Прямо рядом с ним, на расстоянии шести дюймов, плыло человеческое лицо! Глаза были открыты, без зрачков и белые. Рот отвис. Прямые, тонкие волосы напоминали затонувшие водоросли.

Воспоминания о кошмаре! Мертвые вожди старого Понапе! Мириады раздутых жертв Пакова!

Он метался, глотал воду, задыхался и кашлял. Он ничего не мог с этим поделать.

Он подобрал под себя ноги, поцарапав лодыжку о зазубренный камень, и обнаружил, что воды было по шею. Он вскочил, страх развязал ему кишечник.

Лицо было лицом Сами Абу Талиба. Мальчик был мертв, совершенно обнажен, с темно-красным корсажем пулевого отверстия в левой груди. Рядом с собой Лессинг увидел второе тело: девушку, тоже обнаженную, ее длинные локоны, переплетенные с листьями и ветками, обвились вокруг лица, а грудь мягко покачивалась в томных волнах. Противники удивили бедного Сами одним из его бразильских маков, последним свиданием, которое ему когда-либо доставляло удовольствие.

Лессинг был замечен. Солдат крикнул: «Ху стома!» Ему вторили и другие. Кто-то крикнул: «Вот он!» Выстрелы разбрызгивали воду поблизости, а труп арабского мальчика дергался и корчился от новых пуль.

Лессинг нырнул над полузатопленной скалой в поисках более глубокой воды со стороны моря. Что-то оторвалось от валуна, и он почувствовал жгучую боль над левым ухом.

Ослепительный свет. Разрывающаяся ракета агонии в его черепе.

Его зрение потемнело.

Там! Он находился на внешней стороне скалы. Он позволил себе погрузиться в мягкий, теплый, заботливый океан, с глаз долой, вне опасности, там, где никто не мог видеть.

Он спрячется. Мать не нашла бы его здесь. Она тщетно обыщет дом. Его отец в конце концов пришел на помощь, безуспешно попыхивая трубкой и ворча. Но Лессинг был спрятан на дне ванны, спрятан…

Над ним нависли фигуры. Его родители? Выход только один! Он метался и боролся. Он плыл прямо в канализацию, вниз и вниз, скользя, как угорь, по трубам под домом, пока не достигал канализации, затем реки и, в конце концов, безопасного огромного, бесконечного, всеобъемлющего моря.

Спокойствие.

Вечность.

Некоторое время он ничего не знал.

Затем он снова проснулся. Руки держали его, и резкие пальцы исследовали левую сторону головы над ухом. Боль танцевала там, и он попытался вырваться. Голос с гортанным акцентом произнес: «Держи этого ублюдка. Еще один стежок.

«Он будет жить?» — спросил кто-то другой более четким и светлым тоном.

«Почему нет? Но не трачу ли я время? Ты собираешься просто пристрелить его, когда я закончу? Что-то мягкое прижалось к виску Лессинга, и он услышал, как с катушки отрывается клейкая лента. Он обнаружил, что его привязали к носилкам, а его руки были скованы перед собой. Его запястья болят.

«Мы не будем. Это решать штабу. Это Алан Лессинг, менеджер этой змеиной ямы. Он в списке капитана Леви. Он возвращается с нами в Иерусалим».

— Какого черта? — прорычал третий, более глубокий голос. «Разве это не он ударил капитана пальцем? А Ариэль? А технический сержант… как его зовут?

«Да. И Ричмонд тоже, — добавил Крисп-голос.

«Кого волнует этот придурок? Капитан Леви, сейчас…

«Почему Ричмонд вообще был отправлен с этой миссией?» Гортанный голос прервал его. «Беда! Беда!» Он что-то бормотал на иврите.

«Эй, я не так хорошо говорю на иврите», — пожаловался человек, которого Лессинг называл Крисп-голосом. «Это до сих пор не официальный язык в Соединенных Штатах!»

— Во всяком случае, пока нет! — сказал человек с гортанным акцентом, который, похоже, был медиком.

«Может быть, никогда. Не сейчас, когда Аутрам и его придурки с каждым днем ​​становятся все милее.

Кто-то на заднем плане пробормотал: «Мы о них тоже позаботимся, как и об этой компании».

«Мы здесь не очень хорошо справились», — пожаловался медик. «У них нет никого из их лучших людей, кроме араба и старушки. И этот парень.

Глубоким голосом фыркнул. «Так чего же ты хочешь? Мы вывезли всю их установку! А такие засранцы, как Понапе, долго подумают, прежде чем позволять этим ублюдкам строить новые!

— В любом случае, Ричмонд нас не касался, — закончил Хрустящий Голос. «Капитан Леви был единственным, кто был проинформирован о нем. Теперь они оба мертвы.

— Давайте перенесем этого нацистского ублюдка к вертолетам, — предложил Глубокий Голос. — Наши раненые и другие пленные уже ушли, а мы должны выбраться из этой кучи дерьма примерно к тремстам. Носилки Лессинга подняли и вынесли наружу по неровным тропам, через препятствия и сквозь невидимые, капающие росой ветки. Лучи фонариков качались и танцевали рядом с ним. Он с головокружением догадался, что они направляются через плац к тому, что осталось от здания связи.

Новый голос, женский, заговорил ему на ухо. «Все у тебя будет хорошо. Ваша рана незначительная… лоскут черепа, оторванный осколком камня. Он почувствовал запах дезинфицирующего средства и, не видя, понял, что перед ним стоит усталая медсестра средних лет. Она звучала сочувственно.

— Моя жена, — прохрипел он. «Моя жена? Джамила? Произнести ее имя было все равно что засыпать грязью ее гроб. «Джамила? Моя жена!» Он не мог заставить себя спросить, мертва ли она.

Медсестра молчала. Затем: «Твоя одежда мокрая и в крови. Я принес тебе сухую рубашку и брюки из твоего гардероба.

«Моя жена, черт возьми!»

«Я не знаю. Мне не сказали». Она лгала. Теперь он знал наверняка.

Только один из больших вертолетов все еще присел перед обгоревшим корпусом, в котором находился центр связи. Носильщики Лессинга втащили его по лязгающему, воняющему маслом металлическому трапу в грузовой отсек, заставленный переплетенными ящиками и освещенный парой голубоватых ламп накаливания. Его бросили вместе с носилками между двумя другими носилками. Коренастый коммандос сел лицом к Лессингу, зажав винтовку между колен.

Он напрягся, чтобы увидеть, кто его соседи. Слева от него, среди вихря одеял, виднелись орлиные черты лица Абу Талиба. Араб не пошевелился, и его глаза были закрыты. Он был еще жив: об этом свидетельствовали подъемы и падения его груди. Иззи, вероятно, накачали его наркотиками либо по медицинским показаниям, либо для того, чтобы заставить его замолчать.

Человеком справа от Лессинга был Ричмонд.

Он был мертв.

Иззиеш закрыл лицо одеялом, но оно частично соскользнуло. Его длинные бледные черты лица после смерти выглядели чуть менее мрачно, чем при жизни. Лессинг не мог видеть ран из-за одеяла, но морская вода и кровь запачкали грязную металлическую палубу под его носилками.

Медсестра вернулась и расстегнула ремни, удерживающие Лессинга на носилках. «Садись. У меня нет ключа от наручников, но я могу переложить тебя из мокрой одежды во что-нибудь сухое. Вот они ваши, не так ли?

Кого волнует сухая одежда? Они не имели значения. Джамила ушла.

«Не волнуйтесь», — сказала женщина. «Я — медсестра. Я раньше видела обнаженных мужчин. Она говорила так, как будто это была своего рода большая личная жертва.

Ее старомодная скромность немного позабавила Лессинга. Она казалась такой взволнованной, такой усталой и такой искренней. Он позволил ей добиться своего…

Штаны были его светло-серыми комбинезонами. Джамила гладила их позавчера, когда мир был другим. Сначала он не узнал белую рубашку, но затем понял, что это та самая, которую он носил, когда посещал лидера черных мусульман Халифа в Лос-Анджелесе. С тех пор он его не надевал.

Медсестра сменила ему брюки, кудахча над царапинами и ссадинами от ракушек. Наручники не позволяли ей сменить ему рубашку, и ей пришлось довольствоваться тем, что накинула ему на плечи сухую рубашку. Он снова свернулся на жестких носилках. Ощущение ткани напомнило ему Моргана, Халифа и Джамилу.

Внезапно он задался вопросом, есть ли у Халифа маленькая зомби-таблетка — как ее зовут? Тетродотоксин? — все еще был в нагрудном кармане рубашки? Он никогда его не удалял. Если бы оно было там, у него был бы способ избежать пыток, а возможно, и сбежать! Он перевернулся так, чтобы его не видели ни медсестра, ни флегматичный охранник, и позволил своим пальцам блуждать по ткани.

Он почувствовал крошечный комок глубоко в шве кармана. Немного ткани… Корешек билета в театр? Забытый аспирин?

Это была таблетка зомби.

Его охватило волнение. Где он мог это спрятать? Иззи наверняка разденут его, обыщут с головы до ног и выдадут ему свою любимую тюремную одежду — синий спортивный костюм. Они найдут таблетку! Он думал так сильно, как позволяла боль в голове. Конечно! Его голова! Он поднял руки к повязке на виске, застонал и рухнул вниз. Уголок ватного диска высвободился у него в пальцах, и он сунул таблетку в складку в самой чистой и сухой его части. На данный момент этого достаточно. Ему будет лучше, если они доставят его туда, куда он направлялся.

Ему вспомнился рассказ Копли о пойманном простове, который расплавил пластиковую ложку на лампочке в своей камере и использовал эту слизь, чтобы покрыть контрабандно провезенную таблетку цианида так, чтобы она была водонепроницаемой и не растворялась. Он проглотил его, подождал, пока оно снова не появится в его стуле, смыл его и проглотил снова — и снова, и снова, снова и снова, в течение нескольких месяцев. Наконец, когда он больше не мог терпеть «дисциплину» своих похитителей, он просто сломал пластиковое покрытие зубами и стал историей. Самое смешное, по словам Копли, заключалось в смятении охранников неожиданным выходом пленника: в этой стране — Лессинг не могла вспомнить, какая это была — всякий раз, когда заключенный сбегал или совершал самоубийство, его охранников заставляли тянуть жребий, и проигравшему грозил расстрел. Веселый!

Вертолет застонал, вздрогнул и накренился в предрассветное небо. Полет не занял много времени; Корабль Иззи стоял недалеко от берега. Это был один из их новейших атомных эсминцев. За последние два десятилетия завоеваний в Персидском заливе и Средиземноморье они создали весьма впечатляющий флот.

Лессинга вытащили на слегка покачивающуюся палубу. Прохладный, влажный, пахнущий солью воздух был приятным. Он оглянулся и увидел, как формируются коммандос в черном, спешат взад и вперед моряки в коричневой форме и техники, толпящиеся над гигантскими вертолетами, похожими на саранчу. Они собирались отправиться в путь. Ему показалось, что он увидел группу других заключенных, прижавшихся друг к другу у переборки, но перед ними прогремел вилочный погрузчик, несущий стопку коробок, и когда он проехал, они исчезли. Неужели эта серебряная вспышка была седыми волосами миссис Делакруа? Дальше он заметил пять или шесть носилок, разложенных на палубе в окружении медиков и санитаров. Были ли жертвами пассажиры Иззи или его собственные товарищи? У него не было возможности сказать.

Все станет ясно позже. Вероятно, он счел бы это разъяснение очень болезненным.

Лессинг наблюдал, как два матроса пронесли мимо него носилки Абу Талиба. Еще двое затолкали окоченевший труп Ричмонда в коричневый пластиковый мешок для трупов и застегнули молнию. При этом Лессинг заметил что-то на влажной, темной ткани носилок, где лежала птица-кики. Лессинг посмотрел. Немного стекла? Осколок зеркала? Что-то блестело там в туманном утреннем свете.

Он знал, что это такое.

Осколок серебристого шара Паков-1.

Открытый клапан пергаминового конверта Лессинга торчал из кармана Ричмонда, когда матросы подняли его тело.

Морская вода. Плавание Ричмонда в заливе Мадоленим, должно быть, сделало это!

Контейнерам было полвека, они были хрупкими и, вероятно, были водорастворимыми. Какой лучший способ доставить их содержимое? Должно быть, они начали разлагаться в тот момент, когда намокли.

А что насчет черного цилиндра — Паков-2? Вряд ли оно будет в лучшем состоянии.

Все здесь, включая Лессинг, наверняка были заражены Паковом-1. Если бы «Паков-2» тоже был бы свободен, для всех на этом корабле — возможно, и на самом Понапе — конец.

Только капитан Леви, человек, которого убил Лессинг, знал, в чем заключалась миссия Ричмонда. У остальных Иззи не было причин обыскивать тело кикиберд. Они бы не узнали Пакова, даже если бы нашли его!

Что делать?

Таблетка Халифа, конечно, могла бы его спасти. Это было маловероятно, но могло быть. Но когда это проглотить? Слишком скоро похитители выбросят его «мертвое» тело в море! Хуже того, они могут рыдать, пока не доберутся до дома, а затем похоронят его заживо; проснуться в гробу не имело смысла! Слишком поздно, и Лессинг умрет от Пакова! Он ломал голову, но смог вспомнить только, что Малдер говорил что-то о том, чтобы подождать пару недель — или это были месяцы? — после Паков-1 перед отправкой Паков-2. Настолько неточно, насколько это возможно. Будет ли какая-то разница, если оба вируса будут представлены одновременно?

С содроганием он осознал, что ведет себя как обычно: абстрактно и объективно. А что насчет Алана Лессинга? Это была и его смерть!

Он мог рассказать Иззи. Ему могут поверить, и в этом случае его, вероятно, все равно пристрелят. Более того, он мог рассказать им о таблетке Халифа; они заберут его для испытаний, но никогда не смогут изготовить его вовремя, чтобы спасти людей на этом эсминце.

Он мог бы проявить благородство и подождать, пока сам Израиль не заразится, а затем рассказать им об этом. Благодетель Израиля? Он подозревал, что Иззи никогда не наградят его медалями.

Ему было все равно? Пусть они все умрут!

Джамила. Каждая Иззи не несет ответственности за ее смерть. Конечно, не напрямую — но в той мере, в какой коллективное население любой нации несет ответственность за действия ее солдат. Ричмонд убил — ему удалось подумать об этом слове — ее.

Ричмонд был мертв. Лессинг обнаружил, что ему это не доставляет удовольствия. В каждой стране есть психопаты и садисты, подобные Ричмонду.

Значит, его волнуют Иззи? Коммандос, убившие его товарищей на Понапе? Моряки на этом корабле? Сам народ Израиля?

Иззи всегда казались ему более жесткими, жесткими и менее сочувствующими тем, кто не был евреем. Они ставили свои цели, а затем делали все необходимое для их достижения. Они продолжали так до тех пор, пока никто не осмеливался противостоять им или даже критиковать их. Израильтяне играли на победу. Малдер сказал, что однажды евреи будут править миром, если остальное человечество будет достаточно ленивым, чтобы позволить им это сделать.

Сильно ли они отличались от римлян, монголов, русских — или, если на то пошло, от нацистов?

Он сомневался, что Иззи предоставят таблетки от зомби, чтобы спасти немногих оставшихся арабских «граждан», даже если у них будет гора этого вещества!

Он выжидал, спрашивая медсестру: «Сколько времени потребуется, чтобы получить в Иерусалим?».

Вместо этого ему ответил охранник. «Спешите, господин Гитлер? Они доставят тебя туда, и тебе захочется оказаться в другом месте».

«Мы обогнем остров до Колонии через час», — добавила медсестра. «Местное правительство дало нам разрешение на ввоз грузовых самолетов. Мы доберемся до Израиля в течение двадцати четырех часов». Ее голос звучал почти извиняющимся.

— Понапеи разрешили вам приземлиться?

Охранник усмехнулся. «Либо мы приземлимся, либо превратим Понапе в кладбище. Они говорят: «Нет проблем».

Опять запугивание.

— Этот человек. — Лессинг поднял подбородок в сторону Ричмонда. «Мне придется путешествовать с его уродливым трупом? Он хладнокровно убил мою жену!»

«Хороший.» Охранник усмехнулся. «К черту свою нацистскую суку. Этот человек был хорош. Мы отправляем его, вас, других по воздуху. В Иерусалим. Он устроил похороны героя. Ты, тебя просто похоронят!»

Таким образом, мешок с телом Ричмонда будет вскрыт в Израиле и не отправлен обратно в Соединенные Штаты. Лессинг должен был знать, цел ли черный цилиндр.

Он упал на колени рядом с Ричмондом, ударил кулаками по обтянутой полиэтиленом груди трупа и впал в притворный пароксизм горя и ярости. «Сволочь!» он задохнулся. «Сволочь!» Он обнаружил, что не совсем притворялся. «Убийца! Ты убил мою жену!» Он осторожно пощупал одной рукой бок мертвеца.

Внутри мешка для трупов он нащупал в кармане пальто Ричмонда комок, который, должно быть, был черным цилиндром Пакова-2. Оно все еще казалось твердым, но закругленные, крошащиеся углы говорили ему, что оно тоже распадается. Это не займет много времени.

Даже если бы он начал кричать прямо сейчас, они почти наверняка умрут. Он этого ожидал, но желудок все равно свело судорогами. Он боролся за то, чтобы мышцы сфинктера не расслабились.

Рассказать Иззи или нет?

Не все они были похожи на Ричмонд.

Джамила. Бауэр. Хельга. Сами Абу Талиб и его симпатичная, банальная бразильская подруга. Возможно, миссис Делакруа. Сморщенные, безглазые арабские лица были раздавлены гусеницами танков в пекарскую пыль Алеппо. Серая, неподвижная рука ребенка, торчащая из-под обрушившейся стены в Дамаске. Старуха в лохмотьях склонилась над почерневшим трупом маленькой девочки в каком-то безымянном городке Сирии.

До сих пор Лессинг был «Пустым человеком». 'Теперь он был сыт. До краев.

Он понял, что его решение принято.

Смерть следовала за израильтянами, куда бы они ни пошли; теперь пусть Он догонит их.

Он не рассказал им о Пакове. Черт с ними. Буквально!

«Поднимайся!» — скомандовал охранник сзади. «Вверх! Вверх!» Он схватил Лессинга за плечо и хлопнул его по затылку открытой ладонью. Удар был легким, но рана Лессинга сделала боль ослепляющей. Наступила тьма.

«Нет! Прекрати это!» медсестра плакала. Она добавила еще слова на иврите.

Лессинг увидел приближающуюся ногу охранника. Он подождал, поймал его связанными руками и дернул. Потеряв равновесие, солдат споткнулся и упал вперед. Лессинг использовал собственную инерцию мужчины, чтобы сломать ему лодыжку. На один славный момент он схватил винтовку охранника; затем матросы и другая охрана снова отобрали его. В него ударили кулаками, ногами и прикладами винтовок, и он упал, подняв локти, чтобы защитить голову.

Двум десантникам и трем матросам понадобилось добрых две минуты, чтобы одолеть его. Затем они избивали его еще минуты три, пока медсестра выкрикивала бесполезные протесты.

Лессинга это не волновало. Он почти не чувствовал ударов.

Наконец они сковали его по рукам и ногам, ожидая перевозки в Иерусалим.

Когда они подошли, он все еще слабо улыбался.