Знание-сила, 2005 № 03 (933)

Размышления у книжной полки

Ольга Балла

Люди междумирья

Николай Вахтин, Евгений Головко,

Петер Швайтцер. Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания. М.: Новое издательство, 2004. 292 с.

Вообще "центр" — опасное слово...

В мире, который устроил Бог, центр —

везде, а периферия — нигде.

С. Акериниев

Это — книга о людях, затерянных между мирами. Вернее, между мирами в нашем их понимании. А у них понимание — свое. И мир — свой.

У них и названия-то, строго говоря, нет — общего, устоявшегося. Вообще, по традиции, их именуют "русскими старожилами": обитателей обширных пространств Сибири и Дальнего Востока, не относящихся к "коренным" народам, но живущих тут издавна, на протяжении поколений. Еще называют их "местнорусские" или просто "местные". Сами себя они именуют чаще всего по месту обитания: "русскоустицы", "индигирщики", "походчане", "колымчане", "камчадалы", "марковцы", по происхождению: "мещане", "потомки казаков", "дежневцы", а то и вовсе по имени исчезнувшего, когда-то жившего в тех же краях народа: "чуванцы". И все это — имена для множества очень разных, разрозненных групп, каждая из которых ревниво отличает себя от прочих и склонна почитать себя чуть ли не отдельным народом.

Они — потомки русских переселенцев в Сибирь конца XVI, XVII, XVIII, XIX, XX веков, казаков и крестьян, торговцев и промышленников, ссыльных и авантюристов... Смешиваясь с коренным населением, но не отождествляясь с ним, перенимая из его бытовых навыков и взглядов на мир то, что казалось подходящим и полезным, приобретая облик, все более далекий от того, что ассоциируется с типично славянским, обрастая своими речевыми особенностями, они постепенно образовали особый человеческий пласт, нс чукотский, не корякский, не юкагирский, не эвенский, не... — но и не русский. Во всяком случае, сами они русским его словно бы не чувствуют. А нас, русских, называют "приезжими".

Три года ученые из "нашего", "большого" мира — филолог, лингвист и этнолог Николай Вахтин, социолингвист Евгений Головко (оба — питерцы) и антрополог и историк Петер Ш вайцер, американец, — изучали на примере русских старожилов Сибири, как — из каких элементов и по какой логике — возникает такая странная, ничуть не разумеющаяся сама собою вещь, как этническое самосознание. То есть не то, что власть в паспортах записывает, и не то, что ученые считают. И даже не то, что думают по этому поводу соседи. А то, в чем человек каждый день живет. Да не как в "междумирье", в причудливом сочетании не совместимых с нашей, внешней точки зрения элементов (ну, в самом деле, как это можно: е одной стороны, участвовать в ритуале "кормления огня", и с другой — одновременно держать иконы на полочке? Говорить по-русски, зваться русскими именами и считать приезжающих с Большой земли русских чужаками, а на вопрос, русские ли вы, отвечать: нет?..) А как в цельном, естественном мире, не менее связном и логичном, чем для нас с вами, — наш. Для исследований выбрали три в своем роде классические старожильческие общносги: жителей поселков Русское Устье на Индигирке, Походска на Колыме (оба — у самого Северного Ледовитого океана) и Маркова на Анадыре.

Получилась книга, в которой описан всего один аспект культуры русских старожилов, зато в своем роде стержневой: их восприятие самих себя. По-ученому говоря — формирование их культурной и этнической идентичности.

Складывается же она, если говорить очень коротко, во-первых, из всякого "подручного материала": из самых конкретных, повседневных обстоятельств. Рассуждают примерно так: я вот крещеный, у нас дома самовар ставят, на обед два блюда готовят, а не одно, как у дикарей каких-нибудь, — ну как же я не русский при этом? Но ведь говорю не так, как русские с Большой земли, выгляжу иначе — так какой же я русский? И вообще, если я запишусь не русским, а, скажем, чукчей (а такое там вполне возможно, даже если человек не знает чукотского языка и обладает не очень-то чукотской внешностью), мне будут положены льготы как представителю коренного населения совершенно так же, как чукчам, юкагирам... Отсюда и странная, "мерцающая" идентичность: всякий раз как будто другая и всякий раз как будто непременно привязанная к местным и личным обстоятельствам. Но это — только во- первых.

Очень важно еще и "во-вторых": эта идентичность никогда не та, что навязывается "сверху" — государством. Авторы книги Евгений Головко и Николай Вахтин рассказывали на ее презентации в РГГУ: не так давно праздновалось 350-летие Русского Устья и проводилась мощная пропагандистская кампания — государство старалось убедить старожилов в том, что они самыс-самые настоящие русские, потому что потомки "древних" переселенцев и прямые наследники и хранители их языка и традиций. Правда, и от того, и от другого уже давно очень мало что осталось, но ведь не важно же! Людям предлагали достойный, готовый имидж, которым, казалось бы, можно только гордиться. И что бы вы думали? Не принимают. Не то чтобы прямо отказываются, но уклоняются, защищаются! "Какие мы йусские, — говорят с характерным местным выговором ("сладкоизычис" называется) и показным смирением, — мы так себе, йудиски" ("людишки" то есть). Где уж нам, дескать, такая честь!.. А сами себе думают; раз-де от нас хотят, чтобы мы были непременно русскими, так уж нет, уж лучше мы будем сами по себе...

Но как же такое возможно? А так, что очень может быть, сам вопрос, кто все-таки эти люди и куда их следует отнести, заведомо неправильно поставлен. Потому что он поставлен извне.

Русскоустиниы, походчане, марковцы кажутся странными и не укладываются в заготовленные ячейки почтенных академичных классификаций лишь потому, что все это — классификации, построенные с заведомо внешней и достаточно чуждой им точки зрения. Это только если смотреть из "нашего" мира, принимаемого нами, европейцами, за точку отсчета, и проводить границы так, как нам кажется очевидным, дело будет выглядеть так: есть русские, молчаливо принимаемые за некоторое этническое и культурное единство (что вообще-то изрядно проблематично), они же "титульная нация", есть "коренные народы Севера", которым ввиду их малочисленности, неслишком-то-цивилизованности и готовности исчезнуть полагаются всякие льготы, и вот эти, у которых что-то от одних, что-то от других...

Это не они — "затерянные" между мирами. Это европейцы-исследователи их между этими мирами затеряли (причем сами же эти миры и сконструировали) и упорно затеривали их там на протяжении столетий, и вот теперь удивляемся, почему наши привычные классификации на этом "материале" нс работают. А "материал "- то живой. Сопротивляется.

Походчан и русскоустьинцев хотя и называли официально русскими, тем не менее от настоящих русских отличали всегда и даже в документах писали одно время (в паспортах, правда, нет, но, например, в библиотечных формулярах — уже вовсю): "местнорусские", была даже такая специальная форма записи: "м/русские". Марковцев, которые в русские никогда не рвались и называли себя "чуванцами", "приезжие", напротив, вполне охотно готовы были признать русскими. Но в обоих случаях "приезжие" — как отчетливо доминирующая в социальном и политическом отношении группа (представители власти!) — задавали иерархию, в которую местным жителям предлагалось вписываться. Для себя "приезжие" в любых случаях оставляли в этой иерархии место наверху. Старожилов помещали на вторую ступеньку (никогда не выше!), а коренных жителей — уже на третью. Такая этническая иерархия молчаливо принималась за естество вещей и всерьез, кажется, никогда не проблематизировалась, Так было еще до советской власти и продолжалось при ней.

А кроме всего прочего, в советские времена существовала и еще одна иерархия: иерархия экономических привилегий. Коренным жителям давались льготы, например, права на определенные рыболовные и охотничьи квоты. Во времена постсоветские принадлежность к "коренным" еще и увеличивала "социальный капитал" Групп в основном на международной арене. Что оставалось тем, кого власти, во все времена и долго не рассуждая, записывали в "вечно вторые"? Марковцы, например, получили возможность привилегий в пределах обеих иерархий, доказывая, что они либо "полноценные" русские, либо "полноценные" же "коренные". (Из чего опять же как бы неявным, но совершенно очевидным образом следовало, что ни о какой "полноценности" в их собственном, настоящем виде вообще-то не может быть речи...) Что касается русскоустьинцев и походчан, признаваемых всегда за чуть-чуть более русских, у них и вовсе не оказалось возможности добиваться привилегий в качестве "коренного" населения. Были попытки включить их в список "коренных малочисленных народов Севера", но они остались безуспешными.

"То, что мы наблюдаем сегодня, — пишут авторы, — это... результат непрекращающегося воздействия государства, которое обладает властью давать определения". И дает оно их, заметим, в соответствии с тем, что удобно ему самому, а никак не с тем, что составляет жизнь людей на самом деле. Но ведь, с другой стороны, и люди — не глина, из которой какое бы то ни было государство способно вылепить все, что угодно. Какие бы ярлыки ни изобретало государство, они становится социальной реальностью лишь в той мере, в какой их принимает и делает частью своей жизни сама группа и ее окружение.

Так вот: в этой самой реальности отдельные группы старожилов — и русскоустьинцы, и марковцы, и походчане — постоянно в любых условиях упорно воспроизводятся как именно отдельные группы, существуя в поле постоянного давления, притяжения и отталкивания со стороны обеих "родительских" групп — русской и коренной. "Происходит, — пишут авторы, — сохранение традиции" (заметим, не мифической, унаследованной-де в исключительной чистоте от первых переселенцев, а собственной традиции) "путем постоянного ее воссоздания". В этой традиции органично находят себе место элементы как русского, так и, допустим, чукотского, эвенского, ламутского и т.л. происхождения. Они просто становятся своими.

При этом в разные периоды происходят "колебания" в ту или иную сторону, но некий культурный механизм — чем бы он ни был -- срабатывает чутко и неизменно, никогда не допуская поглощения старожильческих групп их окружением и превращения их собственной культуры либо в вариант местной, либо в вариант русской.

Но "отталкивание" — лишь поддела. Вторая важнейшая задача, которую выполняет тот же самый, "оберегающий" культурный механизм, — сохранение связи с обоими "родительскими" мирами. Постоянный взаимообмен элементами, навыками, опытом, содержаниями, смыслами... Это тоже — условие полноценной жизни. Повторим: не "промежуточной" — полноценной.

Как это выглядит в действии? Примерно вот как: едва лишь возрастает давление со стороны "коренной составляющей", старожилы сразу же начинают превращать свои "русские" практики из сугубо бытовых действий в культурные символы, "маркеры", как это называют социологи, своей особости: ценность всего, что осознается как русское, в такие времена отчетливо возрастает. А как только растет давление со стороны русских, старожилы тут же начинают сопротивляться ему, используя все, что возможно, для подчеркивания своей отдельности. Уже само это постоянство — свидетельство того, что мы имеем дело не со случайным эклектическим смешением осколков разных миров, а с самостоятельным, своевольным, своенравным миром. То же, что мы не нашли для него отдельного имени, — вопрос особенностей не столько этого мира, сколько нашего языка с его культурной историей.

Ценность книги Вахтина, Головко и Швайтцера — в усилии увидеть "людей междумирья" такими, каковы они в собственной цельности их жизни. И не подумайте, что это усилие имеет узкоакадемическое значение, способное волновать лишь этнографов да антропологов. Нет, это всех нас касается, каждого. Потому что мы все — люди междумирья.

Нас всех — что бы мы ни взяли за точку отсчета — окружают и пронизывают "чужие" миры, ни к одному из которых мы не принадлежим целиком, а ко многим принадлежать и вовсе никогда не будем. Жизнь каждого из нас, особенно обитателей больших городов, буквально пронизывают потоки разнородных смыслов и форм, с этой жизнью не слишком-то связанных. У каждого есть определенное — и достаточно надежное, независимо от того, насколько оно осознано, — представление или чувство того, что имеет к нам отношение, а что нет. Повинуясь этому чувству, из всего претендующего на нас влиять обилия мы заимствуем для строительства собственного мира определенные элементы, которые кажутся нам подходящими, и сращиваем их в суверенный мир, у которого есть свой центр, своя периферия, свои более-менее ощутимые — защищающие — границы.

Так вот у этих обитателей далекого Севера — все то же самое.

В конце января 2005 года в Москве были подведены итоги III Российского конкурса научно-популярных статей, по итогам которого третье место заняла наш постоянный автор Валентина Ивановна Гаташ. Читатели помнят ее статьи "Жить и умереть в Чембало" (2/04), "Три вопроса волшебнице" (12/03), "Физика с грифом "Совершенно секретно"" (9/03), "Тунгуска. 95 лет назад" (6/03), "Благослови зверей и людей" (4/02), "Свобода опоздала на целую жизнь" (8/01), "В предчувствии космических конкистадоров" (7/01) и другие. В апрельском номере "ЗС" будет опубликована ее статья, посвященная Харьковскому университету. В наших планах - публикация статьи, удостоенной награды на конкурсе, - "Его величество Сцинтиллятор".

В ноябре 2004 года мы опубликовали беседу с ней под заголовком "Российский "средний класс" как душевная реальность", а в январе 2005 года она стала финалистом Российского конкурса научно-популярных статей.

Желаем нашим лауреатам новых творческих успехов и надеемся на дальнейшее сотрудничество с ними!

Леонид Ашкинази