Знание-сила, 2005 № 03 (933)

Сон разума - 2

"Сон разума. О социально-культурных масштабах личности Сталина" — так называлась замечательная статья Л. М. Баткина, появившаяся в 1989 году в журнале "Знание — сила". Основой ее стали заметки К. Симонова о Сталине "Глазами человека моего поколения", начатые в 1947-м, подготовленные к печати в 1979-м, но опубликованные лишь в 1988, а также тексты самого Сталина.

Впервые Баткин показал читателю Сталина не великого, но страшного, а страшного и... бесцветного.

Этот человек случайно, в результате социальной революции оказался на вершине новой российской государственности.[*"Знание — сила", 1989, № 3, 4. Страницы указаны по этим публикациям.] А "жесткая иерархия власти неизбежно делает непомерно значимой фигуру всякого, чья персона совпадает с вершиной пирамиды. Даже мелкие подробности (болезни, привычки и прочее) попадают в ранг исторически весомых. Так было в "екатерининскую" или "павловскую эпоху", так было и в "хрушевcкую" или "брежневскую эпоху" (№ 3, с. 81).

Леонид Михайлович Баткин называет Сталина Великим Кадровиком эпохи и Великим Вором в Законе. По законам зоны он общался со своим окружением, по этим же законам управлял страной. Однако если о криминальной сущности сталинского властвования к 1989 году было сказано уже достаточно как в зарубежной, так и в самиздатовской литературе, то такого Сталина, какого показал Баткин, читатели еще не видели. Он сам задается вопросом: почему десятилетиями никто не замечал в откровениях Сталина анекдотически убогой подкладки? "Шикльгруберу повезло, — пишет он. — О нем туг же были сочинены чаплинский "Диктатор" и брехтовская "Карьера Артуро Уи". А вот ничуть не менее потешному Джугашвили еще не скоро посвятят блестящие фарсы" (№ 3, с. 88). И Баткин, который "поставил глаз" на титанах эпохи итальянского Возрождения, смог увидеть и показать нам такого Сталина, который, оказывается, говорит языком персонажей Михаила Зощенко, как начальник жакта, например. Сталин отличается от них только своим местом в партийно-аппаратной иерархии власти. "Революция была почище любого землетрясения. Она перепахала, перевернула, вздыбила, перемешала все устоявшиеся слои быта, языка, цивилизованности и медвежьей российской дремучести, она поменяла названия всех вещей, отменила привычные верх и низ, правое и левое, она уготовила себе (уже во второй половине двадцатых годов) неясный термидор, подняв к поверхности сотни тысяч, если не миллионы "выдвиженцев", имевших за это уже не царские тюрьмы и фронтовые раны, а "приличную жизнь". И власть. Землю продолжало трясти вроде в продолжение прежнего. Всему этому под стать из рупоров звучали бездарные, неприличные слова. Вождь шествовал в идейных кальсонах. Однако "никто не удивился по случаю землетрясения. Да, впрочем, и так никто бы не поразился" (№ 3, с. 88).

...Впервые Сталин показан читателю Великим Кадровиком эпохи и Великим Вором в законе.

Баткин заставляет нас увидеть глупость и эстетическую дремучесть Сталина в его глубокомысленных рассуждениях об искусстве, литературе, теории государства и т. д. "Если бы можно было забыть о морях крови, — пишет он, — это ведь страшно смешно. Скоморошья гримаса истории". И, отвечая авторам, которые говорят о личном величии и трагизме вождя, делает вывод: "Сталин имеет отношение к этой трагедии, но трагедия не имеет отношения к Сталину" (№ 3, с. 90).

Однако герой статьи Баткина не только Сталин, но и Симонов, заметки которого он использовал в качестве источника своих рассуждений. Баткин судит Симонова не 1940-х, а того, который пережил XX съезд, а к 1979 имел возможность познакомиться с литературой "самиздата" и "тамиздата" и осмыслить произошедшее. Именно этому симоновскому отношению к Сталину Баткин поставил диагноз: "Это был сталинизм, увы. Не грубо политический, а связанный с жизнеощущением, то есть самый глубокий" (№ 4, с. 71).

Михаил Дюрягин. Призывники 1999 года

Физкультурники на Дворцовой площади 19 августа 1945 года

Сегодня можно определенно сказать, что страна, в которой 53 процента населения считают, что Сталин сделал для страны больше хорошего, чем плохого.., не преодолела сталинизм.

Со времени публикации этой статьи прошло 15 лет. Она вошла в золотой фонд журнала "Знание — сила", была несколько раз переиздана. Однако ее судьба оказалась схожа с судьбой "Архипелага ГУЛАГ" А. Солженицына, "Колымскими рассказами" В. Шаламова, повестью "Все течет..." В. Гроссмана Сегодня можно определенно сказать, что страна, в которой 53 процента населения (по данным Всероссийского центра общественного мнения, опубликованным 4 марта 2003 года) считают, что Сталин сделал для страны больше хорошего, чем плохого, а 14 процентов затруднились с ответом, не преодолела сталинизм. На первый взгляд, такой высокий процент людей, мягко говоря, лояльных к Сталину, можно объяснить так называемым протестным голосованием, вызванным глубоким недовольством социально-экономическими последствиями реформ 1990-х годов.

Именно на волне этого недовольства процветают сегодня авторы и издатели многочисленных апологетических сочинений о Сталине. Однако такого объяснения недостаточно. Дело в том, что и сегодня, несмотря на огромное количество литературы и опубликованных документов, налицо дефицит понимания его как личности и как политического деятеля.

Особый интерес в этой связи представляют труды профессиональных историков, работающих в системе Академии, то есть по своему положению обязанных научно подходить к изучению личности Сталина. Далеко ли они ушли в своем восприятии его от Симонова, подготовившего свои заметки 35 лет назад?

К. Финогенов. "И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и И. К. Рокоссовский на оборонительных рубежах под Москвой", 1943

Да простит меня Леонид Михайлович, но я решила последовать его примеру и не только использовала его заголовок, но и взяла за основу своей статьи книгу, правда, не К.М. Симонова, а В. А. Невежина "Застольные речи Сталина" (М., 2003). Она представляет собой публикацию 119 источников 1933 — 1952 годов. Помимо архивных документов, в сборник включены газетные материалы и ранее публиковавшиеся отрывки из воспоминаний и дневников советских и зарубежных государственных, военных деятелей, дипломатов и переводчиков — В. Андерса, Ш. де Голля, М. Джиласа, Г.М. Димитрова. У. Черчилля, В.А. Малышева, В.М. Бережкова, В.Н. Паатова и других.

Скажу сразу: у В.А Невежина нет ни одной ссылки на статью Баткина. Трудно представить, чтобы он не знал этой статьи. Ее повторная публикация есть в широко известной книге "Осмыслить культ Сталина" (М., 1989), пройти мимо которой в те годы было невозможно. Значит, знал, но проигнорировал. Почему? Потому что такое видение Сталина не нравится Невежину, но критиковать Баткина он не стал, поэтому предпочел статью "не заметить". Однако его раздражение подобным восприятием Сталина проявилось, в частности, в следующем пассаже: "И. В. Павлова, характеризуя атмосферу "дружеских ужинов" на даче И. В. Сталина, сделала безапелляционный вывод, что преобладающими на них были отношения "братвы"". По мнению Невежина, такие высказывания уводят от понимания сталинских застолий (называемых в книге по-научному "симпосионами"), от восприятия их как одной из составных частей сталинского "сценария власти". Ему не нравятся и другие высказывания, которые формировали, по его словам, "превратные представления о застольях Сталина". Как правило, это свидетельства, изображающие Сталина и его соратников в весьма неприглядном виде. Невежин пишет: "Во время застолий, — утверждал Марьямов, — они якобы пели непристойные частушки, не стесняясь и нецензурных выражений, "развлекались" тем, что "незаметно" (sic. — В.Н.) подкладывали торт на сидение стула кого-либо из гостей, поднимавшегося для провозглашения тоста, и т.д., и т.п. в том же духе". По мнению Невежина, "подобные характеристики кремлевских приемов И В. Сталина основаны главным образом на воспоминаниях их участников, которые по разным причинам (одни, поскольку покинули СССР и стали "невозвращенцами", другие, оставшиеся на родине и пережившие распад Советского Союза, в силу того, что их свидетельства оказались востребованными на волне антисталинской кампании 1990-х годов) были в них весьма критичны". У Невежина прямых свидетельств такого рода в книге нет, есть только несколько критичные по тону воспоминания Д. Р. Рогаль-Левицкого и раннего М. Джиласа, но они в обоих случаях оговорены. В первом случае Невежин пишет, что Рогаль- Левицкий, который оставил свидетельство о том, как пили и общались между собой Сталин и его соратники, "субъективен в своем восприятии происходящего", а во втором, что в этом отрывке воспоминаний М. Джиласа "преобладают оценочные суждения (например, о механизме формирования сталинского "культа личности"), текст изобилует ретроспективными экскурсами в будущее советско- югославских отношений". Вместе с тем заведомо ангажированные воспоминания 1930-х годов, собранные А. Фадеевым и опубликованные в виде отдельного сборника к 60-летию Сталина, цитируются без всяких оговорок.

В. Ефанов. "Незабываемая встреча", 1936 -1937

Вывод Невежина однозначен: "При наличии все возрастающего количества работ и непрерывного пополнения источников" по сталинской теме "пока не произошло качественного прорыва к осмыслению сложной и неоднозначной фигуры Сталина". Стоп! Вот они, эти знаменательные слова о фигуре Сталина: "сложная и неоднозначная". Как правило, они — безошибочный индикатор позиции автора. Впрочем, так же, как и постоянное повторение в тексте имени и отчества, то есть И. В. Сталин, а не просто Сталин. Вспомним К. Симонова, который признавался в 1979 году, что больше не любит Сталина, но уважает его.

В. А. Невежин тоже уважает Сталина. Уважает, несмотря на многократно расширившееся в начале XXI века знание как о личности этого государственного деятеля, так и о самой эпохе. Он не подвергает сомнению легитимность сталинских "дружеских" застолий, наоборот, для него они — "составное звено процесса принятия решений по текущим проблемам внешней и внутренней политики СССР второй половины 1930-х — начала 1950-х годов". Более того, он оправдывает такую манеру поведения государственного деятеля, заставившего всю страну подчиниться своему распорядку дня, когда наркомы и местные партийные секретари ночами просиживали в своих кабинетах в ожидании возможного звонка из Кремля. Современный историк считает, что "будучи практическим политиком, Сталин постоянно должен был заниматься делами государственной важности, а установленного рабочего дня для этого ему явно не хватало. Общение с членами Политбюро, руководителями хозяйственных наркоматов, начинавшееся в его кабинете или в зале заседаний ЦК ВКП(б) в Кремле, часто завершалось в непринужденной домашней обстановке, за обедом или ужином".

А. Лактионов. "Переезд на новую квартиру", 1952

В некоторых случаях, по словам Невежина, вождь использовал застолья, чтобы отвлечься, "расслабиться" в компании близких ему людей, они были "единственной роскошью и увеселением в довольно-таки унылой и монотонной жизни Сталина". Таким образом, у него даже не возникает мысли о том, что все эти застолья и труд обслуживавших их людей оплачивались за государственный счет. Как, впрочем, и труд крепостных артистов, ублажавших диктатора. А поставлены были застолья на широкую ногу. Церемониалом приемов ведал специально назначенный генерал Г.А. Игнаташвили. Их роскошь поражала не только Папанина, но и иностранных гостей. Невежин прошает Сталину и эту роскошь, и его "слабости" из-за "приверженности идее построения сильного государства".

Здесь мы подошли к объяснительной парадигме современной историографии сталинского периода российской истории. Коротко ее можно выразить так: да, были репрессии, ГУЛАГ и т.п., но зато было построено сильное государство, проведена модернизация страны. Интерпретация всех остальных событий этого периода подчиняется идее сталинского великодержавия. Читаем у Невежина: "Во второй половине 1930-х — начале 1940-х годов советская промышленность претерпела коренную модернизацию, направленную на превращение СССР в мошную индустриальную державу и на повышение ее оборонного потенциала". Под эту модную сегодня идею великодержавия подверстываются все остальные авторские интерпретации. Вот как, например, Невежин пишет о начале Второй мировой войны: "1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, и в Европе начались боевые действия, которые вскоре переросли во Вторую мировую войну. 17 сентября Красная Армия перешла границы Польши с востока и вступила на территории Западной Украины и Западной Белоруссии". Ссылка дана на "Известия" от 22 сентября 1939 года, то есть Невежин полностью принимает сталинскую интерпретацию этого кардинального события советской истории. И, конечно, он не готов признать агрессивность сталинской внешней политики накануне войны и после нее. Для него такая политика есть не что иное, как "наличие у И.В. Сталина твердого политического прагматизма в международных делах. Это качество он продемонстрировал, когда СССР подписал договоренности с нацистской Германией от 23 августа и 28 сентября 1939 года и приступил к разделу "сфер государственных интересов" в Восточной Европе".

Невежин не просто уважает Сталина, как уважал его Симонов. Он очарован им, подобно академикам А.Н. Баху, И.П. Бардину, летчикам и другим, присутствовавшим на сталинских застольях и оставивших свои воспоминания. Он заставляет и читателя смотреть на Сталина сквозь призму их восторженных свидетельств. Ему нравится апологетическая статья Бухарина, которая цитируется без всякого источниковедческого комментария, отмечается, правда, слишком "эмоциональное описание кремлевского приема 2 мая 1935 года". Чтобы обратить внимание читателя, он ставит в скобках sic! "Весь зал, согласно описанию Н.И. Бухарина, в едином порыве поднялся с места и, точно электрический ток, пронизал все души: "...снова бушует горячий океан любви и гордости, верности и преданности, омывающий своими волнами фигуру славного победоносного полководца работников нового мира..." Поистине экзистенциальная картина предстает перед читателем, когда Н.И. Бухарин передает апофеоз грандиозного действа, развернувшегося в Большом Кремлевском дворце: "Подымается с места вождь, за ним идут его соратники: члены ЦК и правительства обходят все залы... Десятки рук тянутся к Сталину. Они подымают его на стол (sic! — В.Н.) сперва в одной, потом в другой, потом в третьей зале, ибо необозрима масса бойцов". С большим пафосом Н.И. Бухарин изобразил момент общения вождя в Кремле с участниками первомайского парада: "Бойцы теснятся вокруг него (Сталина. — В.Н.). точно хотят физически прикоснуться к нему, почувствовать всю силу того мощного заряда ума, энергии, воли, которые излучаются во все стороны от этого удивительного, горячо любимого человека. Человеческие волны подхватывают его..."

Известен рассказ о том, как советский актер Б. Андреев, приглашенный на один из сталинских приемов, после этого шепотом делился своим впечатлением о Сталине с М. Бернесом: "Марик, это очень плохой человек..." В условиях информационной блокады и массированной пропаганды такое понимание личности Сталина можно рассматривать как значительный шаг вперед. На подобное движение мысли были способны далеко не все интеллигенты 1940-х годов. Баткин пишет о Симонове, у которого с 1954 года в кабинете висел портрет Сталина. В сегодняшней России число почитателей Сталина, живущих с его портретом, все прибавляется и прибавляется, среди них немало и молодых людей.

Однако перед нами — профессиональный историк (далее из составленной им справки на обороте книги), "доктор исторических наук (2000 г.), ведущий научный сотрудник Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН. Член редколлегии журнала "Отечественная история". Автор монографии "Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии "священных боев", 1939 — 1941 годы (М., 1997; польские издания: 2000, 2001). Составитель сборника "Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?" (М., 1995). Участник многих международных научных конференций в России и за рубежом. Публиковался в периодических изданиях и сборниках статей в России, Беларуси, Украине, Польше, Великобритании, США". Нельзя отрицать и тот очевидный факт, что В.А Невежин провел большую работу по подготовке настоящего издания. Книга "Застольные речи Сталина" — плод его многолетней работы по выявлению речей Сталина, их сравнению, комментированию, установлению авторства стенографов и синхронистов. Все это, безусловно, важно. Но какова концептуальная позиция автора? Как он относится к Сталину, как смотрит на него из 2003 года, спустя 50 лет после его смерти?

Надо признать, что одного замечания, что Невежин, как и Симонов в 1970-е, уважает Сталина, здесь недостаточно. Необходимо квалифицировать подобный взгляд историка на Сталина, потому что он присущ не только Невежину. Это характерная черта современной историографии сталинского периода российской истории. Труднее найти исключения. Если называть веши своими именами, то приходится констатировать, что такой взгляд на Сталина, какой продемонстрировал историк Невежин, — эго взгляд "снизу вверх", а точнее, лакейский взгляд.

К науке такой подход отношения не имеет. "Качественного прорыва к осмыслению сложной и неоднозначной фигуры Сталина", на что претендовал Невежин. не произошло и не могло произойти при таком взгляде на диктатора. Прорыв произошел в 1989 году в статье Баткина, но остался незамеченным Невежиным, потому что такой взгляд на Сталина не согласуется с поддерживаемой сегодня российской властью идеей великодержавия. Современные историки, как и во времена Сталина, продолжают служить Власти. Отсюда этот лакейский взгляд на вождя, скрывающийся под так называемым объективистским подходом. Вслед за Баткиным приходится повторить: "Это сталинизм, увы. Не грубо политический, а связанный с жизнеощущением, то есть самый глубокий". Диагноз не изменился и спустя 15 лет.

Продолжение следует

Борис Саката