Звезда сапфировых вершин

Глава 6. Серое или бежевое?

Я осталась одна и снова опустилась на «прекрасный диван», устало прислонившись к его жесткой неудобной спинке. Сердце стучало невпопад, щеки горели, и я понимала, что причина этому — господин Эдвин.

«Вот еще, разволновалась, как юная студентка! — разозлилась на себя я. — Какое тебе дело до этого знатного красавчика?» «Мне просто неприятно, что он увидел меня такой — заплаканной, растрепанной, с пятнами на лице! Я бы огорчилась точно так же, если бы меня нашел в таком виде господин Марген или даже гадкий тролль Бин. Ведь это противно — выглядеть так, будто я не женщина, а перепачканная в тине лягушка…»

Но я понимала, что пытаюсь себя обмануть. Синеглазый капитан задел какие-то струны в моем сердце. Может быть, потому что он чем-то напомнил моего мужа? Нет, нет, я не буду думать о Марисе!

Чтобы выкинуть из головы непрошенные мысли, я посмотрела на серебряные наручные часы на тонком браслете. Половина одиннадцатого. Что ж, до обеда я успею привести себя в порядок. Но все же надо поторопиться. Где же мой саквояж с вещами? Господин Марген обещал, что его принесут тролли. Скорее бы умыться с дороги, переодеться во что-то простое, но приличное, сделать хоть какую-то подходящую прическу…

Возле двери что-то глухо стукнулось о дощатый пол. Я осторожно выглянула в коридор и с облегчением вздохнула — вот он, мой саквояж! По коридору не спеша уходил лопоухий тролль в черно-серой балахонистой робе. Я крикнула ему: «Спасибо!», и тролль, не оглядываясь, махнул рукой.

Когда мне принесли саквояж, на душе стало спокойнее, — словно со мной вновь оказалась частичка родного и знакомого мира, в котором все-таки было немало хорошего. Саквояж был сделан на заказ хорошим мастером. Очень большой, шоколадно-коричневый, блестящий, с двумя ремнями и сверкающими пряжками, с неброским выбитым цветочным узором по краям, с вместительным внешним карманом, он пережил со мной немало путешествий — и в карете, и в поезде. Но на драконе летал впервые!

Я щелкнула пряжками — саквояж послушно открылся. Так, что же мне сейчас пригодится? Я достала сверток с янтарно-желтым мылом в деревянной коробочке, с двумя полотенцами — большим розовым и маленьким зеленым, косматой волокнистой мочалкой. Еще картонный пакет с бельем. Замшевые туфли на крошечном квадратном каблуке — с каким наслаждением я сброшу тяжелые дорожные боты! Халат — приличный, бордовый, бархатистый. Разгуливать по отелю в нем, конечно, неприлично, а вот дойти из кабинета до умывальни и обратно все-таки можно (ох, надеюсь, когда я буду в халате, не столкнусь снова с господином Эдвином!) А после того, как стану чистой и свежей, я надену… надену…

Так какое же платье надеть — из тех, что скромные, но выглядят достойно? Серебристо-серое, со струящейся юбкой и неглубоким вырезом, украшенным кружевной тесьмой? Или же бежевое — строгое, закрытое, с крупными деревянными пуговицами на лифе? Нет, бежевое пока отложу. Оно выглядит элегантно, но очень просто. Боюсь, если я надену это платье, при тусклом освещении отеля цвет моего лица будет выглядеть желтоватым и болезненным.

«Так, прекрати! — снова осадила себя я. — Какая разница, какое на тебе будет платье? Что еще за глупости лезут в голову? Не планируешь же ты красоваться перед господином Эдвином?»

— Нет, не планирую! — твердо сказала я вслух и назло себе достала из стопки именно это невзрачное бежевое платье. Повесила его на спинку кресла, аккуратно расправила (отличная материя, почти не мнется!) — и вздохнула.

Я подумала, что уже лет восемь ни перед кем, кроме мужа, не красовалась.

Марис приметил меня на конкурсе, где я, шестнадцатилетняя художница, полная надежд и больших планов, показывала маститым мастерам свои акварельные пейзажи. Я рисовала их по-честному, без всякой магии, и очень старалась! О том, как над ними работала, я рассказывала, немного волнуясь, но довольно уверенно и бойко. Но вдруг я столкнулась с заинтересованным взглядом молодого черноволосого мужчины с родинкой на щеке — и сбилась, запнулась, замолчала. «Что же вы, деточка? Вы очень хорошо говорили! Продолжайте!» — подбодрил меня добрый профессор с белой бородкой клинышком. Но я лишь кашлянула и нелепо пробормотала: «Это всё. Благодарю за внимание». Профессор тогда огорченно вздохнул. Впрочем, мне все равно поставили высшие баллы и вручили приз — громоздкую деревянную коробку с кистями и масляными красками.

Мои пейзажи еще долго располагались в Новой художественной галерее на Побережье. Но меня уже не слишком это волновало. Я думала только о Марисе — о черноволосом мужчине с родинкой, молодом художнике и преподавателе изящных искусств. После конкурса он похвалил мои работы (правда, высказал некоторые замечания — и довольно едко). Потом вызвался меня проводить, и мы в неказистой карете отправились к особняку, где я жила вместе с папой (мама умерла, когда я была совсем маленькой и еще не ходила в лицей). Всю дорогу мы говорили об искусстве — точнее, он говорил, а я слушала и кивала. А потом… Мы начали встречаться почти каждый день и через год, в семнадцать, я стала его женой.

Да что же такое?! Опять Марис! Достаточно!

…Интересно, догадался ли кто-нибудь в этом восхитительном отеле разогреть для меня воду? Если нет, надо обязательно попросить, — я не хочу плескаться в каком-нибудь ледяном корыте и подхватить простуду.

Прежде чем закрыть саквояж, я опустила руку на самое дно и убедилась, что самое ценное — то, что завернуто в плотный розовый сверток — на месте. Да нет, это не ценное, а бесценное! Совершенно успокоившись, я щелкнула блестящими замками. Под «прекрасный диван» мой увесистый саквояж не поместился — пришлось разместить его под письменным столом.

Уложив приготовленные вещи в квадратную холщевую сумку, я заперла дверь, переоделась. Плотно запахнула на груди халат и, взяв сумку, с опасением вышла из комнаты. После того, как я познакомилась с вершиком Шаной — вязаным шариком на ножках! — я была готова встретить кого угодно: говорящих пауков, порхающих пингвинов, гномиков ростом с кулачок…

И отшатнулась, увидев возле двери долговязого, печального, очень худого и почти прозрачного человека в сером мешковатом костюме. У человека были впалые глаза, впалые щеки, лысый череп, и походил он то ли на призрака, то ли на окончательно изможденного человека, который не спал много ночей подряд.

— Совершенно недоброе утро! — печально сказал незнакомец, глядя на меня.

— Почему недоброе? — прошептала я.

— Пасмурно. Сыро. Скоро осень. И встретить девушку в халате — плохая примета.

— Отчего же плохая? — растерянно поинтересовалась я.

— Примета гласит, что девушка займет умывальню на час… — грустно заявил человек и пошел прочь. Но вдруг обернулся и проговорил: — Я Человек номер Четыре. Неприятно познакомиться.