Копейщики

Глава 4 Мухаммед 630 г. н. э.

В старом, потрёпанном горячими ветрами и песком бедуинском шатре, поджав под себя скрещённые ноги, сидел человек лет пятидесяти пяти-шестидесяти. Смуглое лицо было изрезано глубокими морщинами, как будто кто-то острым кончиком кинжала водил по выдубленной солнцем коже. Таких линий было особенно много на высоком лбу, наполовину спрятанном под зелёным, умело свёрнутым ихрамом[42]. На низкой подставке в виде походного стола лежали толстые свитки бумажных полотен, заполненных куфической восточной вязью. Двое молодых людей в одинаковых халатах, высунув языки, то склонялись к подставке, то внимательно слушали своего учителя. Было видно, что над своим почерком они долго и упорно трудились. Продолговатые, овально правильной формы буквы и длинные горизонтальные линии придавали каллиграфическому письму особую значимость и витиеватость. Строки были идеально ровные, выполненные в смешанной технике стилей «дивани» и «наста лик»[43]. Под левой рукой учителя лежала только что законченная писцами страница, которую он внимательно рассматривал. Бумага казалась ему белой, как первый хлопок, собранный в долинах Семиречья, а текст писания - извилистой тропой, бегущей поперёк полосы полотна. Чистые, туго свёрнутые свитки были очень дорогими. Их привозили арабские купцы из далёкого Китая. Поэтому человек медленно, обдумывая каждое слово и отложив заполненный вязью рулон, продолжал диктовать свои откровения. Писцы аккуратно выводили букву за буквой, время от времени макая калам (тростниковое перо) в чернильницы, стоящие у колен. Откинутый в сторону полог шатра позволял ночному прохладному ветру беспрепятственно перебирать кончики страниц. Он сворачивал отдельные листы в трубочки, мешая ученикам писать. За толстой тканью шатра слышалось близкое ржание коней, лязг оружия, приглушённая гортанная речь. Прямо напротив входа в палатку на расстоянии двух полётов стрелы виднелась крепость, освещённая огнями факелов и кострами с невысоких башен. Это была Мекка.

Та самая языческая Мекка идолопоклонников, которая отвергла учителя несколько лет назад, которая выгнала его за стены города в пустыню без капли воды, та жестокая Мекка, которая смеялась над ним и кидала вслед камни, провожая насмешками и свистом после его проповедей с холма Ас-Сада. Та грубая Мекка, выливавшая помои и нечистоты у порога его дома.

Человек горько покачал головой. Он помнил, как после его пламенных речей перед племенами курашитов противники учения кричали ему в лицо:

- Если ты пророк и с тобой разговаривает Бог - сотвори какое-нибудь чудо. Иисус в Иерусалиме воскрешал мёртвых, ходил по воде, кормил голодных обильной пищей. Дай нам манны небесной, найди воду, преврати пустыню в цветущий сад - и тогда мы поверим тебе.

После всех унижений и позора он бежал с горсткой учеников и сторонников в Ясриб, где нашёл землю обетованную, где люди превратились для него в камни, из которых он возводил здание Ислама во славу единого Бога.

И вот теперь он стоит перед городом стыда и разочарований с десятитысячной армией Медины [44]и не сегодня, так завтра возьмёт Мекку, потому что его учение и придуманные им законы оказались ближе простым бедным людям: водоносам, каменщикам, оружейникам, горшечникам, погонщикам верблюдов, крестьянам всех арабских племён и даже вождям, занятым постоянными междоусобицами и борьбой за власть.

Мог ли он когда-нибудь представить себе, что ему, потерявшему отца ещё до своего рождения, а спустя шесть лет и мать, выпадет такая судьба. Если бы не дядя Абу Талиб, пристроивший мальчишку в услужение купцу, водившему караваны из Мекки в Дамаск, Александрию, Иерусалим и дальше в Византию, кто знает, был ли бы он сейчас тем, кем стал. И если бы не его дед – Абд Аль-Муталлиб - разве знал бы он язык иудеев и греков, помнил бы библейские легенды насара (христиан), рассказанные ему дедом, разве принял бы всей душой религию Ханифов[45]? Если бы не суровая школа проводников и погонщиков верблюдов, разве увидел бы он мир, принял бы близко к сердцу беды и несчастья, выпавшие на долю его народа по злой воле Византии, всё дальше и дальше продвигавшей свои границы на Восток и Юг Аравии? Долгими холодными ночами на стоянках в пустыне и на караванных тропах, ведущих на Запад и Север, он физически чувствовал угрозу для жителей оазисов от высокомерных, жадных, воинственных и беспощадных ромеев. Если им не противостоять, эти греки, римляне, армяне, иудеи, галлы и готы, объединённые в мощную силу единой религией и верой в Иисуса, все эти люди в скором времени завоюют весь мир. Византия, унаследовав от Рима хитрость и коварство, учтя прошлые ошибки, но не признав сокрушительных поражений от северных варваров, извлекла уроки и приняла единственно верное решение - сохранить империю в новых условиях на новых религиозных принципах и законах. Они теперь называли варварами всех, кто молился своим многочисленным богам, завещанным предками. Пустыня, ещё не завоёванная окончательно христианами, уже сейчас платила дань Византии лошадьми, верблюдами, воинами, женщинами, врачами, древними знаниями и мудростью арабского мира. Каждый год на родину возвращается всё меньше мужчин, сложивших головы далеко на Севере.

Он хорошо изучил психологию людей Востока и Запада.

Противостоять христианству можно было только на пути отказа от идолопоклонства, приняв единую, такую же мощную по воздействию на людей религию.

Человек в шатре невольно усмехнулся. Он не отрицал и не опровергал уже ходящие по пустыне легенды о самом себе.

Все эти сказки о мальчике, родившемся однажды ночью в Мекке, когда звёзды светили так ярко, что ночь превратилась в день, когда два ангела спустились на землю, разъяли грудь новорожденному, вынули сердце, унесли в горы Кавказа, долго омывали в снегу, пока оно не засияло, как кристалл, и затем снова вернули его на место. Все эти небылицы нравились ему самому. Пусть будут.

Пусть живут эти мифы. Они только укрепят веру людей в его новое учение о едином боге, защищающем своим покровительством любой без исключения народ на бескрайних просторах Аравии. Учению пока не хватает реликвий. Но это - вопрос времени, правильных решений и денег...

Человек ещё раз внимательно прослушал со слов ученика написанную до конца страницу. Последние несколько строк ему не понравились, и он приказал зачеркнуть половину листа. Он выдал писцу новый чистый свиток бумаги и стал диктовать заново:

«… Бог не имеет ничего общего с человеком.

Бог - вне пространства и времени. Он создал и бесконечное множество миров, и бесчисленное множество наделенных разумом существ, одним из которых является человек. Связь человека с Богом односторонняя: человек зависит от Бога, а Бог нисколько не зависит от человека; своим поведением, своими поступками и словами человек не может оказать никакого влияния на Бога.

Хорошо то, что предписано Богом; плохо то, что запрещено Богом... Вне Бога нет ни добра, ни зла.

Бог добр и милосерден не потому, что он "должен", "обязан" быть непременно добрым и милосердным; доброта и милосердие - Его изначальные свойства, вытекающие из отношения Творца к сотворенному миру.

Человек должен стремиться к добру и избегать зла, потому что такова воля Бога, и не забывать, что за каждый свой поступок и каждое движение души он будет судим по всей строгости, без всяких скидок на предопределение так, как будто в любой жизненной ситуации от него, и только от него, зависит выбор поведения».

Неторопливо перевёрнутый лист, заполненный новыми строками, опустился белой птицей на стопку других.

«… О, Господи! Даруй мне любовь к Тебе, даруй мне любовь к тем, кого Ты любишь; сделай так, чтобы я мог исполнить дела, заслуживающие Твоей любви; сделай так, чтобы любовь к Тебе была мне дороже меня самого, дороже семьи моей и богатства!

О, Господи! Молю Тебя о твёрдости в вере и о готовности Твоей приобрести милость в глазах Твоих, и подобающим образом чтить Тебя; молю тебя еще, чтобы Ты дал мне сердце невинное, отвращающее от порока, и правдивый язык.

И молю Тебя еще, чтобы Ты дал мне то, что ты признаешь добродетелью, оградив от того, что Ты признаешь пороком, и чтобы Ты простил мне те прегрешения, которые Ты знаешь»[46]

Откинувшись на мягкие подушки, человек в зелёном ихраме на несколько минут задумался и продолжил свою неторопливую речь:

«…Вы не войдете в царство Божье, пока не будете иметь веры, и вы не исполнитесь веры до тех пор, пока не будете любить друг друга.

К родителям - благодеяние. Если достигнет у тебя старости один из них или оба, то не говори им “Тьфу!” и не кричи на них, а говори им слово благородное.

Рабство не отменяется, но мусульманин не может быть рабом мусульманина. Если ты верующий и твой раб принял Ислам, то ты должен немедленно и без всякого выкупа освободить своего брата. Но даже если раб не мусульманин, то и тогда отпустить его на волю - дело богоугодное и похвальное, потому что все люди - братья, в том числе и те из них, до которых пока, по их душевной слепоте и в соответствии с помыслом Бога, голос истинной веры ещё не дошел.

Ваши слуги - это ваши братья, которых Бог поставил под вашу власть. Всякий, кто является господином своего брата, должен давать ему есть то, что он ест сам, и одевать его так же, как он одевается сам. Не заставляйте ваших слуг делать непосильную работу, а если это случится - помогите им. Отдавайте работнику плату его прежде, чем высохнет его пот».

Писчая краска быстро высыхала под жарким ветром, проникающим внутрь палатки.

«…Тот не "очищает" себя, кто не проникнется постоянным стремлением помочь ближнему, сделать ему добро, и в первую очередь прийти к нему на помощь, если он беден. Поэтому каждый верующий должен постоянно творить милостыню, что для зажиточных означает отдавать часть своего имущества в пользу бедняков и неимущих, накормить голодного, напоить жаждущего. Избегайте подмечать и осуждать в людях недостатки, особенно такие, какие есть в вас самих, так как подобный критицизм основан на гордыне, на желании приукрасить себя и оправдать, и это очень плохо, так как "истинная скромность - источник всех добродетелей".

Когда вы видите человека, одаренного более вас богатством или красотой, тогда подумайте о людях, одаренных менее вас.

Каждый должен руководствоваться старым, давно известным принципом: желай брату своему того же, чего пожелал бы самому себе.

Основное требование - говорить истину, быть правдивым. Такие речи полезны и тому, кто их ведёт, и тому, кто слушает. Быть правдивым - не значит во всех случаях, в глаза и за глаза, говорить прописные истины: не всякая правда полезна, об ином следует и умолчать, особенно если правда касается других.

Не злословь никого. И если кто-нибудь станет злословить тебя и выставлять на вид пороки, которые он знает в тебе, не разоблачай пороков, какие ты знаешь в нем. Недостойно позорить чью-либо честь; недостойно проклинать кого-либо; недостойно всякое пустословие.

Будьте братьями, рабы Аллаха. Он повелел вам: мусульманин - брат мусульманина, он не притесняет его, не оставляет без своей помощи и не презирает его.

О, мусульмане, если я ударил кого-нибудь из вас - вот спина моя, пусть и он ударит меня! Если кто-нибудь обижен мною - пусть он воздаст мне обидой за обиду! Если я похитил чье-нибудь добро - пусть отнимет его у меня обратно. Не бойтесь навлечь на себя мой гнев - зло не в моей природе...» [47]

...Рассвет окрасил песок в цвета крови. С барханов было видно, как за невысокими стенами Мекки изумрудным светом из ночной темноты всплывали сады. От ворот крепости в стан осаждающих мчался всадник. Отовсюду вслед ему понеслись крики восторга и ликования. У самого шатра перед лицом человека в зелёном тюрбане воин соскочил с коня, упал на колени и крикнул:

- Ворота открыты! Мекка сдаётся тебе, о, Мухаммед.

Человек бросил на землю сухую веточку камыша, которой он обмахивался, свернул в тугую трубку свитки бумаг, в которые вложил больше двадцати лет непрерывного служения и раздумий, погладил рукой куфические кружева надписи титульного листа. Там чёрной краской было выведено более толстым пером - «Коран»[48].

Дело всей его жизни находилось в этих свитках. Теперь с последними поправками можно отдать переписчикам и отправлять эмиссаров в Персию, Египет, к восточным соседям Византии - туркам-сельджукам.

Человек вышел из шатра, поднял руки вверх и громко крикнул:

- Слава Аллаху!

- Слава Аллаху, - подхватила пустыня.

Всадника, прискакавшего с известием о победе над неверными, звали Зайд[49] Он стоял рядом с Мухаммедом и прижимал к груди свой талисман. Сокровище рода скрывалось в небольшом, пропахшем потом мешочке, висящем на кожаном ремешке под халатом. Оно досталось ему от отца, а тому от деда, прадеда, целой вереницы ушедших в небытие кочевников, купцов, воинов.

Он восторгался мудростью Мухаммеда. Он восторгался даже его коварством, подсказывающим пророку, как избежать ответной угрозы и кровной мести племённых вождей. Именно он, Зайд, передавал услышанную пророком волю Аллаха новообращённым в ислам родственникам языческих эмиров[50]. После этого человек тихо умирал от яда или от меча троюродного брата, кинжала пятого племянника собственной жены или от ножа нелюбимого внука.

Цель – предполагала выбор. Пророк выбирал тихое семейное разбирательство без всяких последствий и неприятностей для жителей пустыни. Без кровавых междоусобиц, без воинственной ненависти сторонников старых языческих традиций, без кровавых стычек за каждый маленький оазис с единственным пересохшим колодцем среди чахлых пальм. Именно Зайд был мечом пророка и тайно носил то самое железо Иерусалима, окроплённое кровью иудейского безумца. Зайд и сам не знал, зачем он разрезал реликвию пополам. Одна её часть, скрытая под халатом, покалывала ему шею и грудь, отводя яды, мечи и стрелы, вторая совсем недавно была прокована вместе со сталью Дамаска в лезвие, которое потомок караванщика Хасана время от времени пытался подарить пророку. Но учитель всё время отклонял попытки подарить ему это совершенное творение неизвестного кузнеца.

Велик Аллах, и слово его, произнесённое устами Мухаммеда, есть закон для Зайда, ибо говорит учитель: «Зачем мне меч, когда моё оружие – вы, мои ученики; зачем мне щит, если ваши груди защищают меня от стрел и стали язычников? Зачем мне панцирные латы, если у меня есть перо, если у меня есть бумага, если у меня есть слово Аллаха - лучшее средство защиты и нападения. Зачем мне золото, если все богатства мира вскоре будут лежать у ног правоверных мусульман?”

Зайд вытер пот с усталого запылённого лба и пошёл вслед за учителем к открытым воротам города. На боку у воина в простых кожаных ножнах висел меч, от которого отказался пророк.