Копейщики

Глава 3 1129 год где-то в окрестностях Иерусалима

По солончакам и выжженной солнцем степи медленно ехал отряд крестоносцев. Несколько копий с пёстрыми значками гербов качались в такт шагу лошадей. Пятерка рыцарей и десяток оруженосцев стоически терпели зной. Дрожащее марево, поднимающееся над пустыней, размывало очертания ближайших холмов, заставляло колебаться горячий воздух, меняло ориентиры. Крестоносцы, несмотря на жару, оставались в кольчужных рубахах и держали наготове у левого плеча щиты - уж слишком были опасны те места. Быстрые стрелы очень часто убивали раньше, чем можно было увидеть тех, кто их выпустил.

Святая земля давно была завоёвана. Но, несмотря на строительство крепостей и создание монашеских орденов, защищающих паломников, еще нередки были случаи нападения сарацин на караваны. Прошло тридцать лет после освобождения Гроба Господня, но турки по-прежнему мстили каждому христианину за резню, учинённую в Иерусалиме. Тогда тысячи бродяг, сотни нищих дворян, получивших отпущение грехов от самого Папы Римского, буквально утопили город в крови, а плоды этой «доблести» приходилось сполна вкушать путникам и тамплиерам. Вот и сейчас, завидев на горизонте облачко пыли, всадники поравнялись друг с другом и переглянулись.

- Что думаешь, Гюи? – рыжебородый крестоносец, в лице которого угадывались черты предков-норманнов, приложил ладонь к выжженным солнцем бровям. – Паломники? Конвой?

Старший в отряде - Гюи де Меро, бывший барон Эрля, а ныне бедный рыцарь Храма, потянулся за притороченным к седлу цельнокованым нагрудником и, морщась от горячих прикосновений раскалённого металла, натянул его поверх кольчуги.

- Кто бы это ни был - надо проверить, – тихо сказал он, застегивая ремешки на шлеме и завязывая плащ так, чтобы белая ткань с красным крестом не осталась прижатой к доспехам. Подождав, пока остальные приготовят оружие, Меро тронул шпорами бока жеребца.

- Идем линией. Жак, ты прикрываешь тыл, Томас и Бертран - вы с арбалетами держитесь чуть правее. С нами Бог!

Пришпорив усталых коней, рыцари устремились вперед.

Гюи де Меро давно лишился многих юношеских иллюзий. Палестина оказалась намного более суровым местом, чем он себе представлял в родном Нанте. Грязь, жара, лихорадка, бесконечные стычки с сельджуками и могилы друзей на орденском кладбище - всё это наложило отпечаток на его характер. Мог ли он представить себе тринадцать лет назад, отписывая свои земли Ордену, что все будет именно так? Конечно же, нет. Ему, увлеченному красочными рассказами дяди Эрнгарда - овеянного славой защитника Гроба Господня - Иерусалим виделся царством небесным, а крестоносцы – суровым братством полуапостолов-героев, отдающих свои жизни ради служения Иисусу Христу.

Хорошо ещё, что две деревушки, заложенные тому же Ордену, останутся в случае его гибели за женой и сыном. Дохода от полей и сада хватит только на то, чтобы не пойти семье по миру. И все же барон ни о чем не жалел. Это молодым нужны деньги, слава, красивые легенды о подвигах на Святой земле. Старику - а Гюи вполне справедливо в свои тридцать семь считался уже пожившим на этом свете ветераном - было достаточно понимания одной истины: всё, во что он верит и что делает – правильно, а его служение людям угодно Богу. Десятки женщин, детей и блаженных паломников благодарны ему жизнью. В списках Ордена его имя вписано не последним. И когда наступит Страшный суд, барону будет не стыдно выйти перед лицом Господа и, опустившись на колени, сказать «Я сделал все, что мог, с Именем твоим на устах и во славу Твою»… А большего и не надо. Достойно прожить жизнь и достойно умереть, войдя с чистой совестью и незапятнанной честью в царство Божье.

Между тем облачко пыли на горизонте выросло в группу всадников, атакующих несколько повозок, и Гюи увидел, что в песках идёт бой. Уже можно было разглядеть детали. Несколько крестоносцев, потеряв лошадей, пешими из последних сил отбивались от большого отряда сельджукской конницы. Меро разглядел на рыцарях тёмные плащи с белыми крестами. Это были наёмники из числа венецианцев, нанимаемых в качестве охраны госпитальерами. За их спинами, причитая и воздевая руки к небу, сбились в кучу, будто стадо овец, паломники. Обычная история. Если не считать того, что нападающих около полусотни, и они с упорством фанатиков преследуют христиан. Откуда взялись здесь агаряне, да ещё в таком количестве?

Меро надвинул забрало шлема на лицо и сделал знак рукой старшему среди оруженосцев обходить сельджуков слева. Когда он с рыцарями ударит в лоб, начнётся сумятица, а натиск пятерки юношей внесет в ряды сарацин еще больше паники.

- Томас, Бертран! Выстрел! - гаркнул Гюи, и в тот же миг арбалеты взвыли бычьими жилами. Две стрелы ссадили двух агарян на землю. Предводитель сарацин, завидев новую опасность, отдал всадникам команду перестроиться - но было поздно. С ревом и грохотом рыцари врезались в ряды мусульман. Ещё шестеро сарацин были выбиты из сёдел длинными пиками тамплиеров. Отбросив в сторону копья и круто развернув коней, рыцари заработали мечами. Сельджуки, не ожидавшие такого напора, в первые мгновения потеряли полтора десятка воинов, но увидев, что им противостоит всего горстка тамплиеров, с яростными криками стали наседать на отряд де Меро. Отражая удары копий и легких коротких мечей («Куда им до рыцарских длинных!»), Гюи пытался добраться до предводителя арабов, молодого человека с едва заметной на острых скулах бородкой.

- Меро, слева! — проревел медвежий бас Бертрана, и Гюи отмахнулся щитом. Хрустнуло дерево, окованное медью, а от рукавицы отскочил стальной наконечник сарацинской стрелы.

«Кровь Христова! Каковы! В такой свалке умудряются стрелять из луков, рискуя попасть по своим! Всё же, как бы эти неверные ни погрязли в ереси и многожёнстве, чего у них нельзя отнять - так это умения вести бой», - думал де Меро, орудуя мечом. Он вышиб из седла худого юркого воина в остроконечном кожаном шлеме и оказался лицом к лицу с предводителем отряда сарацин.

- Ну, посмотрим, кто кого! – прорычал Гюи и сделал ложный выпад, целясь в голову противника, а затем тут же с оттягом ударил наискось в незащищённое бедро. Сельджук нырнул под брюхо своей лошади подобно кошке, ушел из-под удара, а потом сделал то, чего никто не ждал. Он снова взлетел в седло и оказался очень близко к де Меро. Поднять меч для нового выпада уже не оставалось времени. В руке араба мелькнула узкая полоска стали, глаз франка обожгло болью, и рыцарь с изумлением понял, что ему только что вогнали нож в щель забрала. Отмахнувшись, крестоносец попал железным нарукавником в висок противнику и сбил сумасшедшего всадника на песок. В дополнение ко всем бедам в ногу тамплиера, незащищённую ножным доспехом, попала стрела на излете. Но эта рана была пустяком. Из-под шлема, заливая глаза, потекла кровь, в ушах зашумело, боль в голове стала нестерпимой. Гюи, чувствуя на губах солёный вкус пота и крови, покачнулся в седле.

«Неужели достал-таки проклятый сарацин?» - подумал Меро, с трудом удерживаясь в седле. Левый глаз закрыла чёрная пелена. Сознание медленно угасало.

А над степью уже неслось: «С нами бог!» Это, наконец, ударили в тыл сельдужукам оруженосцы со слугами.

«Что же вы так долго…» - это была последняя мысль барона перед тем, как он, в беспамятстве от болевого шока, соскользнул с лошади.

Костер потрескивал сухими веточками, даря людям тепло и спокойствие. Гюи сидел подле огня, стараясь неспешно и обстоятельно опускать хлеб в горячую похлебку, как это положено благородному человеку. Получалось плохо. Злость из-за потерянного глаза будила недостойный добродетельного христианина зверский аппетит. Сегодня крестоносцам выпала редкая удача - разбить значительно превосходящий численностью отряд сельджуков - и они устроили себе маленький праздник. Отбитые у неверных паломники, достав из своих запасов изюм и лепёшки, щедро одарили ими своих спасителей. Госпитальеры и вовсе поделились солониной и мукой. Получился славный суп.

- Да-да, Меро! Вы – счастливчик, - подошедший командир госпитальеров, худощавый бургундец Раймон ле Энже присел рядом. Ему уступил своё место Андре. Длинноволосый молодой оруженосец с забавным белым пушком на месте усов, один из троих уцелевших в бою, опекал раненого барона, как наседка кладку яиц, подкладывая ему лучшие куски.

- Может, и так, - проглотив кусок баранины, вытер руки о холщовые штаны Меро. - Да только все мы в руках Божьих. Господь лишил меня глаза и двух товарищей. Не очень-то много счастья. Но добрым христианам известно, что Он… - тамплиер показал рукой вверх, - ничего не делает просто так.

- Достойные слова, - госпитальер склонил коротко стриженую голову. - Быть может, его промысел и состоит в том, чтобы вы такой ценой спасли жизни паломникам и мне, грешному? Но всё равно, благодарю вас.

Гюи, наконец, повернулся к собеседнику:

- Будете раньше нас в церкви - воздайте лучше хвалу Господу, а не нам, таким же грешникам, - барон перекрестился. – И ещё, не сочтите меня невежей, но я хотел бы спросить. Сельджуки обычно, если и нападают - то значительными силами. А тут – всего полсотни воинов. С чего бы такое рвение в отношении нищих пилигримов и ваших братьев госпитальеров? Давно уже такого не было.

Бургундец пожал плечами и перевел взор на мерцающее пламя костра. Было видно, что взгляд единственного глаза Меро ему в тягость.

- Кто их ведает? Если бы мы знали, что творится в головах у этих сарацин… Дьявол руководит их помыслами. У нас было всё, как обычно. Сопровождение паломников и раненых крестоносцев к кораблям. Ничего такого, что могло бы заинтересовать разбойников.

- Странно. Возможно, наш пленник прольет свет на эту историю, - Меро покосился в сторону палаток. Но ле Энже, не давая ему времени как следует обдумать недавние события, предложил:

- У нас среди братьев есть один, кто понимает языческие наречия. Мне, честно говоря, тоже не дает покоя это нападение. Подарите мне этого неверного.

Гюи задумчиво покачал головой.

- Простите Раймон, но давайте обсудим это завтра. Сегодня я просто не в состоянии о чём-нибудь думать, - отклонил просьбу Меро, невольно потрогав повязку на голове.

Он ещё не пришёл ни к каким выводам, а любая неясность в ратном деле беспокоила его и настораживала. Тем более, что в голосе госпитальера Гюи заметил настойчивость, фальшь и нетерпение. А любое давление категорически не нравились барону. И ещё одно странное чувство появилось в его душе. На миг тамплиеру показалось, будто он стоит на краю бездны, а снизу веет нестерпимым жаром. Быть может, это были проявления начинающейся лихорадки, а быть может, это Господь предупреждал своего верного слугу об опасности. Так или иначе, но де Меро решил покончить с неприятной темой. Завтра будет новый день, а вместе с ним появятся и верные решения.

Извинившись, он поднялся и побрел в свою палатку. Туда, где была жёсткая, но какая-никакая подстилка из сухой травы, верный оруженосец с компрессом для раны и связанный по рукам и ногам пленник. Слишком важный для госпитальеров, как показалось Гюи.

- Господин, господин! - Барон спросонья схватился за кинжал, но узнав голос оруженосца, чуть расслабился. В голове разливалась тупая боль, во рту пересохло.

Маленькая плошка со свиным салом в руках Андрэ давала тусклый свет, но и этот слабый огонь слепил единственный глаз Меро, будто солнце в зените.

- Чего тебе? - хрипло прошептал Гюи, нащупывая у изголовья бурдюк с водой.

- Клянусь богородицей! Этот нехристь пытается навести на нас порчу. Как только я смыкаю глаза, он начинает бормотать что-то на своем дьявольском языке. Прикрикну на него - уймётся. Только смотрит холодно, как змея. Но я по его роже вижу, что в своей хитрой башке он нанизывает на нитку ненависти одно заклинание за другим.

- И что? Ты ради этого решил разбудить меня? - барон, едва сдержав улыбку, отвесил оруженосцу шутливую затрещину. - Пора бы крестоносцу избавиться от этих суеверий. Да будет тебе известно: на истинного христова воина гнусные языческие заклинания не действуют!

- Так-то оно так, но больно уж он пялится в нашу сторону злобно…

- Да нет, тебе это только кажется. Посмотрел бы я на тебя, будь ты на его месте. Плен и верёвки – это тебе не мёд в сотах. Молится он, вот и всё. Кто виноват, что у сарацин такие дикие глаза?

Де Меро, проворчав какую-то короткую молитву себе под нос, вздохнул, поднялся и подошел к выходу, где возле столба, связанный по рукам и ногам, лежал давешний предводитель сельджуков. Из-под слипшихся от пота и грязи волос крестоносца обожгли ненавистью черные, будто уголь, зрачки.

- Собака. Собака, - прошипел пленник на латыни.

- Может, я и собака, но в плену ты, а не я, - легко парировал Меро на языке одного из местных племен. За те тринадцать лет, что он провел на Святой земле, Гюи не только работал мечом, но и старательно учился. Ему из опыта было известно, что неподготовленные к разным передрягам на территории врага молокососы погибают первыми. На втором месте после них выстраивали очередь в чистилище неучи, глупцы и невежды. Если ты научишься понимать обычаи язычников или их наречие - всегда узнаешь, когда тебе с улыбкой подносят в чаше яд или почему нельзя пристально смотреть на сарацинских женщин в далёких походах.

- Ты знаешь латынь? – вдруг опомнившись, спросил барон турка.

- Милостью Аллаха. Но лучше бы его не знать.

- Кто ты, какого рода? - Гюи хотел разговорить пленника. Сразу после боя у них не было времени перекинуться с ним даже словом. То, что Бертран не перерезал несостоявшемуся убийце барона горло, уже было чудом. Скорее всего, сыграла роль хорошая одежда пленника и, как следствие – возможность выкупа. Так что желание Бертрана передать решение судьбы агарянина командиру вполне оправдано.

- С чего ты решил, что я буду разговаривать с тобой, христианская собака? - пленник кипел от злости.

- Что ты заладил: «собака» да «собака»? - справившись с ответным гневом, проговорил Меро. - Думаешь разозлить, ввести меня в искушение, чтобы я убил тебя без мучений, безоружного? Клянусь Святым распятием - зря. За мой глаз тебе придётся отработать в каменоломнях Иерусалима, но довести меня до греха не получится. Так как твое имя?

- Карах-ад Нур аль-Хари Зайд.

- Зайд? Не тот ли это Зайд, что был приемным сыном вашего пророка?

В чёрных глазах араба гнев сменился искренним удивлением. Похоже, молодой сарацин не ожидал от врага такого знания истории скитаний Мухаммеда.

- Истинно, так. Странно мне слышать от неверного имя своего великого деда.

- Не все мы вчера родились. И среди нас есть любопытные.

- Любопытные? Клянусь Аллахом! Как раз такие «любопытные» и ввергли в пропасть несчастий мою семью! Да будут пески Аравии неверным собакам могилой!

Чувствуя, как боль в пустой глазнице начинает буквально всаживать раскаленные гвозди внутрь головы, де Меро покрепче сжал зубы. Ох, какая это мука! Язычник, оскорбляющий своим поганым языком память рыцарей и добрых христиан и… рана, испытывающая плоть. Но Иисус терпел намного большие страдания, а значит - надо смирить гордыню, отринуть злость и гнев, как и подобает тамплиеру.

- Не возьму пока в толк, о чем ты говоришь, Хари Зайд.

- О том, что четырнадцать лет назад неверные с крестами на плащах взяли в плен и отобрали у моего брата святыню нашего рода и убили безоружного раненого отца, - почти закричал юноша, дергая плечами. - О том, что спустя год брата нашли мёртвым на тропе, ведущей к родным очагам. О том, что те же алчные франки вырезали всех жителей оазиса, где нашла приют моя семья. И только счастливый случай руками провидения опустил меня по верёвке в колодец. В холодной воде я просидел день, пока христиане обыскивали наши палатки и насиловали наших женщин. Мне было тогда всего десять лет, но я поклялся именем пророка, что отомщу и верну то, что принадлежит моему роду по праву.

Пленник, видя, что рыцарь внимательно слушает, немного успокоился и уже тише продолжал:

- Несколько лет я скитался по дорогам Палестины, разыскивая любые следы неверных. Собирал вокруг себя униженных вашей жестокостью, оскорблённых вашей жадностью. Я сражался и убивал. И вот однажды Аллах послал мне удачу. В одном пустынном селении я нашел погонщика верблюдов, оставшегося в живых после той резни, в которой был убит мой отец. Он-то и рассказал мне о семерых рыцарях с красными крестами на белых плащах, забравших моего брата, а вместе с ним и наше сокровище. С тех пор я ищу и убиваю любого владельца плаща, похожего на твой.

- Почему же ты напал на этих паломников? Ведь обычно вы их не трогаете.

- За их спинами прятался недостойный носить меч. Он был в плаще с пришитым к нему красным крестом. Этого достаточно, чтобы напасть.

В наступившей тишине отчетливо слышалось потрескивание светильника и храп спящих снаружи.

Меро задумался. Кусочки мозаики медленно стали собирались в единое целое. Среди паломников действительно оказался один раненный тамплиер, возвращающийся на излечение в родной Прованс. И теперь было понятно, почему сельджуки нападали так яростно, и почему госпитальер жаждал допросить пленника. Верно, в пылу боя юнец выкрикивал что-то о святыне рода. Именно это заставило Раймона ле Энже обратить на него внимание. Что-то госпитальеры стали падки на золото. Хотя - золото ли это? Скорей, что-то вроде амулета.

«А ведь, похоже - парень не врет», - решил барон, будто в первый раз рассматривая связанного агарянина.

С каждым годом, проведённым на Востоке, Меро всё чаще становился свидетелем страшных дел, которые были недостойны не только воинства Христова, а даже разбойников с большой дороги. Но чтобы кто-то из братства при свидетелях пошёл на осквернение мусульманской святыни, а тем более коварно присвоил её? Да зачем она была им нужна? Может, тогда на дороге свирепствовали дезертиры или мародеры? Впрочем, с этим он разберётся позже. А вот как поступить с пленником - нужно решить сейчас. Согласно законам войны, поднявший меч на рыцаря Тампля заслуживает смерти или работы в каменоломнях. Око за око? Тем более, что глаз барона достался пустыне. Или - возлюби ближнего своего?

- Как звали твоего брата?

- Какая тебе разница?

- Клянусь Гробом Господним, я бы хотел сделать все возможное, дабы обелить наш орден в твоих глазах и покончить с враждой.

Сельджук недоверчиво помолчал, но затем, гордо выпятив подбородок, ожег крестоносца взглядом.

- Амир. Его звали Амир.

Утро пришло вместе с тупой болью в утраченном глазу, хрустом овса на зубах лошадей и яростным шепотом верного Андрэ:

- Не стоит его тревожить! Он плохо спал!

- К дьяволу! Нам ещё повезло, что мы вообще проснулись! Быстро пусти меня нему.

- Не могу!

- Да… я тебя сейчас!

Меро узнал норманнский выговор Бертрана и поднял руку.

- Что случилось? – собственный голос показался ему карканьем ворона. – В чём там дело? За что ты хочешь убить моего оруженосца, рыжий медведь?

- А за то, что по вине этого бездельника все мы могли уже стоять перед Всевышним и держать ответ за грехи свои. Твой сарацин сбежал!

- Как! – Гюи с трудом приподнялся и увидел, что возле столба, где был привязан пленник, болтается обрывок веревки. - Не понимаю. Как?

- Вот и я не возьму в толк, – Бертран, сложив руки на широченной груди, казалось, вот-вот испепелит гневным взором несчастного Андрэ.

- Оруженосец, который обязан нести караул, охраняя раненого рыцаря, заснул, как мальчишка - и вот на тебе, араб убегает! Между тем, клянусь вторым пришествием Иисуса, сельджук этот мог вполне вскрыть горло вам обоим!

- Остынь, друг мой. Андре и есть мальчишка, – коротко, но веско бросил де Меро. - И парнишка тут совсем ни при чём. Я одним глазом, и то вижу, что веревки перерезаны – а, значит, у агарянина был сообщник.

Гюи вспомнил, о чем они беседовали с пленником в полночный час, и дернул себя за ус. Не похоже, чтобы у сельджука могли оставаться товарищи на свободе. После вчерашней жаркой стычки живых среди арабов просто не могло быть.

«Зато... если связанного по рукам и ногам Зайда не мог спасти товарищ по оружию, то это сделал тот, кто жаждал проникнуть в тайну вчерашнего разговора…» - подумал вдруг Меро.

Застонав, он встал, подошел к столбу и внимательно осмотрел песок в радиусе пяти локтей. Судя по отпечаткам подошв, сельджук сопротивлялся изо всех сил, и, значит - догадка верна. Очевидно, что к заснувшему арабу подкрались сзади, заткнули рот, надели мешок на голову и оттащили к лошадям.

Гюи уже стоял в полусотне шагов от места стоянки рыцарей Тампля. Краем глаза он заметил, как возле палаток госпитальеров суетились люди.

- Не рано ли? – подумал не выспавшийся барон.

С перекошенным от головной боли лицом он снова наклонился к земле. Вот и отпечатки подкованных копыт. Однако человек, выкравший из-под носа у крестоносцев пленника, явно был неробкого десятка. Сотворить такое в непосредственной близости от спящих и не разбудить их - тут нужна сноровка. И, конечно, большая сила вкупе с горячим желанием.

Меро повернулся к насупленному, испачканному копотью костра рыжебородому тамплиеру.

- Вот что, мой друг, брось злиться. Тут что-то не так. Сдаётся мне, здесь закручивается дело с гораздо более интересной интригой, чем надоевшая тебе рутина по патрулированию дорог.

- Господин, позволь… – влез в разговор оруженосец, но, получив тычок от Бертрана, осекся и смиренно отошел к разложенным на дерюге доспехам. Он хорошо знал, что его наставник никогда понапрасну не упрекнёт его в нерадивости – а, значит, стоило до времени попридержать свой язык.

- К чему это ты упомянул про интригу? – упрямо наклонил голову Бертран. - Даже если кто из арабов прокрался к нам в лагерь - он бы не смог миновать все посты. Госпитальеры, конечно, не чета нашим братьям, но охрану стоянок они нести умеют.

- Об этом и речь, брат! – мягко улыбнулся Меро. – Проникни сюда сельджуки - и мы бы все лежали с перерезанными глотками. А здесь попахивает предательством и подлостью.

- Андрэ! – Гюи обернулся к оруженосцу. – Ты провинился передо мной, но у тебя есть возможность искупить свою вину. Ступай сейчас к обозу госпитальеров и потолкайся там среди слуг и монахов. Узнай, не слышал ли кто-нибудь странных звуков этой ночью, да заодно посмотри, вдруг в поклаже шевелится что, или мычит кто-нибудь.

- Сделаю, – юноша кивнул и, дождавшись жеста, что его более не задерживают, стремительно вышел наружу.

- Думаешь, госпитальеры могли освободить араба? – недоуменно спросил нетерпеливый и скорый в суждениях потомок норманнов.

- Пока не знаю, Бертран, пока не знаю. Всякое бывало на Святой земле. Очень уж настойчиво вчера меня расспрашивал про пленника этот Энже. Он хотел знать, какие тайны хранит араб. А не хочу ли я обменять его? С учетом ночных событий - интересная картина получается.

- И что же такого неверный тебе рассказывал? Небось, про выкуп, да про своих сестер, изнасилованных при осаде Иерусалима, – рыцари не спеша вернулись в тень шатра.

- Да нет, друг мой. История его гораздо интереснее. Может статься, самому де Пейну ее передать стоит. Но до наших территорий еще добраться надо. И хорошо бы живыми. Пойдем, Бертран, попробуем разговорить ле Энже.

- Мой господин, - отбросив полог, закрывающий вход в палатку, внутрь ворвался оруженосец. Вид его был в достаточной степени взволнованный и обескураженный. – Госпитальеры уходят!

- Как - уходят? Куда?

- Вместе с паломниками. Уже свернули свой лагерь и седлают лошадей.

Бертран с Гюи переглянулись.

- Не очень-то вежливо. Но если я прав, то такой оборот дела вполне всё объясняет. Идем!

Де Меро, осторожно потрогав грязный платок, прикрывающий рану, вылез наружу.

Солнце, еще не войдя в полную силу, уже приготовило землю к новому дню. Яркие лучи потоками золотистого света заливали окрестные холмы. Травы, искупавшись в росе, источали терпкий густой запах. Уставшие за ночь цикады, как обычно в это время, искали тень и замолкали одна за другой. Над проплешинами песка прозрачными ширмами колебался разогретый воздух. Далеко-далеко несколько птиц, поймав крылом проснувшийся ветер, парили над степью.

Де Меро приоткрыл рот в скупой улыбке. Он был рад, что, пусть единственным глазом - но видит это утро и эти красоты, сотворённые Господом.

Чуть прихрамывая, рыцарь подошел к группе госпитальеров, седлающих мулов.

- Слава Богу, чудный денёк намечается, – сказал де Меро и поприветствовал Раймона ле Энже дружеским хлопком ладони по плечу. Затем, недолго думая, барон крепко взял повод гнедого жеребца растерявшегося монаха.

– Что это вы, ни свет, ни заря, а уже - в путь? Надеюсь, в такой спешке успели помолиться перед дорогой?

Франк, едва скрывая недовольство, сухо улыбнулся:

- Что вы, де Меро? Конечно, мы восславили Господа и испросили его совета в делах мирских, и даже, я думаю, получили его благословение для дальней дороги. Вчера, по причине плохой памяти, я не упомянул, что нам как можно скорее нужно попасть в Антиохию. Это и объясняет мою торопливость и нежелание, как следует нашим обычаям, достойно попрощаться. Дела ордена, знаете ли. А мы, даст Бог, ещё не раз с вами увидимся. Прошу простить меня за неучтивость, но, я думаю, вы хорошо понимаете, что значит - приказ не задерживаться в дороге.

- Конечно, Энже. Распоряжения не обсуждаются, они выполняются беспрекословно. Кому, как не мне это знать, – Гюи, почувствовав, что сейчас собеседник попрощается, поторопился связать его следующим вопросом:

- Скажите, ваши люди, любезно взявшие на себя обязанность нести стражу на окрестных холмах, ничего не слышали ночью?

На лице госпитальера не дрогнул ни единый мускул.

- Нет, мне бы доложили. Что-то случилось?

- Дело в том, что пленник, которого вы хотели допросить вчера, сегодня загадочным образом исчез из моей палатки. Судя по всему, его освободил сообщник.

Ле Энже нахмурился, однако Гюи заметил, что беспокойство монаха было показным. Француз оказался хорошим актером, но плохим лжецом. Его выдавали искорки смеха в глазах.

- Тогда вам очень повезло, де Меро! Арабы коварны. Вас могли всех перерезать, как овец. Так что, стоит вознести молитву Иисусу за относительно спокойную ночь и за то, что отвёл от нас сарацинские ножи. А теперь прошу меня простить. Нам пора выступать.

Тронув бока своего жеребца огромной шпорой, он буквально заставил Гюи выпустить из руки узду.

- Что ж, прощайте. Жаль, что сарацин сбежал, а не то я подарил бы его вам – крикнул ему вслед тамплиер, а себе под нос пробурчал:

- Надеюсь, Господь услышал твои лживые слова и еще подарит мне встречу с тобой. Нечестивец! – подвёл итог разговору де Меро и сокрушённо покачал головой.

Возвращаясь к своей палатке, он с беспокойством и горечью размышлял о судьбе бедного юноши-араба. Не силой же отбивать его! Меро не удержался и оглянулся в последний раз на уходящий караван. Но цепочки людей и животных уже не было видно. От паломников и госпитальеров осталось только облачко пыли, зацепившееся за острую грань розовой скалы у поворота дороги.

В мечети Аль-Акса - юго-восточном крыле иерусалимского дворца, под массивным куполом, украшенным потрясающими воображение цветными фресками, как и сто лет назад, опускались на колени люди. Вот только молились они не Аллаху, а Христу.

- Сегодня, как никогда, мы чувствуем длань Божию, протягивающую обильные дары свои. Наш славный пастырь Гуго де Пейн вернулся к нам с добрыми вестями и новыми братьями, жаждущими обагрить кровью сарацин свои мечи и вступить в орден. Восславим же Господа нашего Иисуса Христа, дарующего помощь и поддержку всем делам нашим. Амен!

Командор Жоффруа де Сент-Омер перекрестил три десятка коленопреклонённых рыцарей и отошел к алтарю.

- Встаньте, братья. Теперь Великий магистр, как первый среди равных, расскажет о своём путешествии и решениях церковного собора в Труа.

Из боковой галереи, твердо печатая шаг, вышел тамплиер и оглядел собрание. Несмотря на то, что серебро старости уже коснулось своей кистью густых висков и бороды, он выглядел как человек, чей закат еще очень далеко. Прямая спина. Крепкие руки. Внимательные глаза цвета стали.

Гюи де Меро в числе прочих братьев с любопытством разглядывал своего командира и не мог не ощутить чувства гордости. Де Пейн был образцом рыцаря, подражать которому пытались многие. Кому, кроме него, могла бы прийти в голову идея создания ордена бедных рыцарей Христовых? Кто с такой энергией и упорством сумел бы претворить её в жизнь?

Их было девять. Девять человек, приехавших в Иерусалим строить царство Христа на Святой земле. Но только Гуго смог стать тем человеком, которому пришло в голову основать на отвоёванных тяжким ратным трудом землях Братство рыцарей-монахов. Разве не его заслуга, что новобранцами полны казармы, а по сведениям, полученным от казначея, более сорока земельных наделов в Англии, Франции и Испании, перешли во владение тамплиеров?

- Братья! - голос магистра поднялся к куполу и вернулся вниз, покоряя слушателей твёрдостью и отеческой теплотой. - Мне хотелось бы начать с главного. На созванном нашим покровителем Бернардом Клервосским, да подарит ему Господь долгие лета жизни, церковном соборе в Труа был принят наш устав!

Зал взорвался торжествующими криками.

Гюи возликовал вместе со всеми. Еще одна победа де Пейна, безусловно, переводила их братство в совершенно иное положение. Теперь они могли рассчитывать на постоянный приток рыцарей, заинтересованных в служении Иисусу, на признание и одобрение монархами многих стран плана благоустройства завоёванных крестоносцами территорий.

Внезапно де Меро ощутил чей-то пристальный взгляд. Так бывало, когда ему приходилось чувствовать нацеленную в спину стрелу на поле боя. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, Гюи обернулся, но странное ощущение уже покинуло его, словно невидимый лучник убрал оперенную стрелу с тетивы. В большей степени для снятия нервного напряжения, чем по причине страха, де Меро оглядел ряды рыцарей.

Бертран, Арно, де Шан, Шантиньян. Кто-то стоит, не сняв кольчужного капюшона, кто-то вытирает пот со лба краем плаща. Но все свои. Те, кто были в ордене лучшими воинами последние пять лет. Молодых послушников пока еще не посвящали в тайны братства, и они не имели права присутствовать на собрании.

«А это кто?» - Приметив странное лицо, наполовину скрытое тенью капюшона, Гюи внутренне подобрался. Неужели среди них сарацинский шпион? Или это - любопытный новобранец? Может, человек короля Балдуина?

Незнакомец повернул голову к окну - и тут де Меро узнал его. Эти желваки на скулах, каменный подбородок, сжатые в тонкую злую нитку губы, холодный взгляд. Раймон ле Энже! Командир отряда госпитальеров!

- Скажи мне, Гюи, ну, что мы здесь забыли? К чему весь этот маскарад? Клянусь Святым воскресением, что не сойду с места, если ты не расскажешь мне, в чем дело! - яростно шептал рыжебородый потомок норманнов своему другу.

Спрятавшись за толстыми колоннами галереи, ведущей в покои сержантов, казначея и самого магистра, тамплиеры в простых одеждах монахов с кинжалами, скрытыми в складках хабитов[69], походили сейчас более всего на двух душегубов, затеявших ограбить ростовщика-еврея в богатом квартале Иерусалима.

- Тихо, а то спугнем «крысу», – барон, держа руку на рукояти тонкого длинного стилета, выглянул из-за колонны. Под сводами переходов по-прежнему царила тишина. Ни единой живой души. К полуночи даже монахи, изредка проходившие по своим одному богу известным делам, притихли в своих кельях и отошли ко сну.

- Гюи, не по нраву мне это дело! Какая крыса?! Да здесь их навалом. Что за блажь? Не пристало рыцарям скрываться в темноте, словно разбойникам с большой дороги! К чёрту твои шутки,– снова зашептал Бертран.

- Брат мой, – наклонившись к самому уху друга, тихо заговорил Меро, - Богом клянусь, есть веские причины для бессонной ночи. Сегодня, когда мы только приехали, мне было недосуг доложить сержантам о стычке с мусульманами. Появление в Иерусалиме магистра поставило всё с ног на голову. Одно тебе скажу: мы здесь из-за той самой ночи, когда от нас сбежал сарацин. Среди братьев есть если не предатель, то точно - шпион. Во время молитвы и чтения устава я узнал в одном из стоявших позади - кого бы ты думал? - Меро ещё больше понизил голос и прошептал, - Раймона ле Энже!

- Госпитальера? Ты уверен?

- Так же, как в том, что меня зовут Гюи де Меро! Этот ублюдок не заметил меня, но я думаю, что не из любви к Ордену Святого Иоанна кто-то провёл его на наше собрание. Не обошлось без мешочка золотых, опущенного чьей-то предательской рукой в свой карман. Большой вопрос, где госпитальер взял белый плащ с красным крестом. Если помнишь, в обозе, который сопровождал Энже, ехал один из наших братьев. И был он ранен в левое плечо. А на плаще, в который кутался сегодня Энже, темнело большое пятно крови в том же самом месте. Так вот, - продолжал Гюи, - я не удивлюсь, если мы уже никогда больше не увидим нашего раненого брата-тамплиера.

- Проклятье! Вот подлец! Нужно немедля…

- Тсссс. Ни звука. Вот они.

Подле лестницы, ведущей на галерею, при свете одинокого факела появилась пара теней. Однако, вопреки ожиданиям Меро, две закутанные в плащи фигуры двинулись не внутрь, а, наоборот, к выходу из бывшей мечети.

Неужели это подвыпивший оруженосец со своей подружкой из квартала бедноты после пылкого свидания? Такие тайные встречи случались редко, но они были. Магистр и сержанты знали об этом, но закрывали глаза, делая скидку на юность воинов и зов молодой плоти. Гюи напряг единственный оставшийся у него глаз и разглядел в руке одной из теней нож.

«Он!»… - Гнев быстро заполнил грудь, но оставил сознанию вопрос: «Как они прошли мимо, почему шпионов двое и как мы с Бертраном не заметили их раньше ?»

- Вперёд, – прошипел де Меро своему другу. – Это Энже. Нужно не дать им уйти.

Прикрываясь тенью колоннады, рыцари стремительно бросились наперерез силуэтам.

Услышав звуки погони, тайные гости перешли на бег, но было поздно. Бетран и Гюи перехватили их возле самых дверей.

- Что же вы, Раймон ле Энже, неужели решили сменить призвание? Вместо защиты слабых - убийство раненых? Вместо лечения и сострадания - воровство и предательство? – громко крикнул де Меро, отмахнувшись рукой в железной перчатке от удара кулаком в лицо. Реплика преследовала сразу две цели: узнать, кто из преследуемых окажется Раймоном, и привлечь внимание охраны во дворе.

- Прочь с дороги, осел! – знакомый голос прозвучал достаточно громко. Масляно блеснувший нож показал своё жало из широких рукавов кольчужной рубахи. Барон понял, кто перед ним.

- Он мой, Бертран! Я возьму его, – крикнул де Меро норманну.

- Давай дружок, попробуй! – госпитальер, более не таясь, сбросил мешавший ему плащ и кинулся в атаку. Гюи хладнокровно отразил выпад госпитальера.

Рядом сопели и вскрикивали Бертран и спутник монаха. Там закипел дикий рукопашный поединок.

- Сдавайтесь, Раймон. Распятием клянусь, вас будут судить по совести. Даже если вы успели сотворить зло…

Но госпитальер быстро наклонился, змеей скользнул вниз и попытался подрезать ногу Гюи под коленом. Меро, имея опыт уличных схваток, отпрянул немного в сторону и в темноте наугад ткнул кинжалом туда, где должно быть разгорячённое тело Энже. Ему повезло. То ли кольчужная рубаха перекосилась, то ли была дырявой и латанной не раз, но, проскрежетав по железу, клинок тамплиера вонзился в плечо врага прямо над ключицей.

- Ты… ты ничего не понимаешь… - Энже, зажав ладонью рану, шатаясь, отошел на шаг и повернул голову вправо. От дверей доносились голоса стражи. Запылали огни свечей и факелов.

- Копье… Оно не должно принадлежать только вам. Господь, он… Святой Пётр… защитит своих… О, боже! …, - у госпитальера подкосились ноги, силы оставили его, и он упал лицом вниз.

Даже не посмотрев, жив Энже или мертв, де Меро быстро повернулся к Бертрану. Однако и тут все было кончено. Рыжий норманн поднимался с колен, зажимая краем плаща рану в боку. Его противник, напоровшись на собственный нож, лежал на полу, тихо стонал и корчился от нестерпимой боли в животе.

Через несколько мгновений место схватки осветили факелы стражи.

- Господи! Что здесь произошло? Гюи! Кто это? – командир ночного караула перевернул госпитальера на спину.

- Шпионы, – коротко бросил де Миро и присел на корточки рядом с умирающим и стонущим человеком – противником Бертрана. Перед ним, пуская ртом кровавые пузыри, лежал давешний сбежавший сарацин.

Магистр был грозен в праведном гневе. Он ходил из угла в угол в своих личных покоях, и полы в спешке наброшенного на сутулые плечи плаща задевали лица стоящих на коленях де Меро и Бертрана.

- Вы говорите, что решили поймать шпионов. И поэтому поджидали их в темноте, словно воры. Тайно. Почему вы не обратились к одному из сержантов? Почему не рассказали всё Жоффруа Сент-Омеру? Наконец, почему просто не пришли ко мне?

Допрос продолжался уже битый час. Гуго де Пейн закрылся с провинившимися рыцарями в своей келье, и казалось, был готов тянуть из них жилы до второго пришествия. Его интересовали мельчайшие подробности. Он заметно нервничал и стремился выведать у тамплиеров подробности засады. Его интересовало, какие тайны удалось узнать от Раймона ле Энже.

- Магистр. Мы просто не успели… – только и повторял Гюи.

- Не успели? – Храмовник врезал могучим кулаком по столу так, что треснула столешница.

- У вас было достаточно времени с момента оглашения устава и до вечерней молитвы! Более чем! А потом… в иное время разве я уже не принимаю никого из братьев? – гнев не оставлял де Пейна. – Чушь! Гордыня!

- Я хотел сначала прояснить всё до конца. Слишком много было непонятного и странного в этом деле, - де Меро уже нисколько не жалел о том, что не доложил сразу о схватке патруля с сарацинами и о разговоре с сельджуком в ночь после боя. Узнай магистр, что они познакомились ранее, да еще если бы проведал о причинах ненависти юноши к христианам - вряд ли Гюи и Бертрану можно было рассчитывать выйти сухими из воды. Явная угроза, исходившая от пленника, а затем бегство его по недосмотру оруженосца могли дорого обойтись не только Меро, но и всем его людям.

- Прояснить? Что ж, похвальная цель, но никуда не годные методы. Вместо должного расследования вы имели неосторожность убить этих подонков. Готов пожертвовать свои новые шпоры последнему нищему пилигриму, если вы скажете мне, что это не заговор! Вы хоть понимаете, де Меро, почему это произошло? Конфликт двух орденов - пустяк в сравнении с тем, что было украдено из моих покоев этой ночью! Копьё должно быть… - при этих словах магистр опомнился и, сообразив, что сказал лишнее, поторопился сменить направление разговора.

- Ваше подозрительное рвение привело к тому, что оба негодяя мертвы. Неужели нельзя было взять живыми?

- Может, и можно было, но я не думал, что в обители эти воры окажут такое сопротивление…- Гюи виновато смотрел на магистра.

- Вы, оказывается, умеете думать? – издевательски повысил голос де Пейн. – Значит, плохо думали! Во дворе их наверняка ждал третий. Если бы вы действовали умней, удалось бы взять всех. Что успел сказать вам этот сарацин?

- Ничего. Испустил дух без единого звука.

- Так ему и надо. Значит, еретик даже не успел помолиться своему Аллаху!

Де Пейн, нервно потирая руки, вновь принялся мерить шагами келью. Гюи в это время размышлял про себя.

«Погибший агарянин не был похож на бесчестного человека, а тем более на разбойника и подлеца. На потерявшего разум в захлестнувшем его чувстве мести безумца? - Да! А вот то, что магистр так разволновался – это очень странно».

Впервые де Меро смотрел на основателя ордена без восторженного огня и почтительного смирения в потемневшем от обиды единственном глазу. Все хлёсткие слова и обвинения в адрес рыцарей были незаслуженны. Гуго де Пейн в данный момент меньше всего походил на христова воина. Уж скорее на разъяренного купца, чей караван ограбили разбойники. Недостойно так убиваться, пусть даже по… А, собственно говоря, из-за чего? Госпитальер упомянул некое «копье». А сарацин действительно ставил в вину ордену коварное похищение святыни. Но что, если это правда? Ведь, глядя сейчас на магистра, вполне можно себе представить…

Отгоняя недостойные тамплиера мысли, Гюи перекрестился, чем заслужил еще один неприязненный взгляд де Пейна.

- Поздно креститься, де Меро. Вы сделали столько ошибок, что ни одна исповедь и ваше никому уже не нужное покаяние не исправит дело к лучшему. Как же нам теперь поступить с вами?

- Может быть, воры не успели спрятать или передать украденное, мой господин? – подал голос Бертран.

- Я бы не надеялся на это! – уничижительно процедил магистр. – Тела обыскали, и не обнаружили ничего, кроме мешочка с золотыми. С учетом того, что какой-то негодяй тайно впустил другого через окно - они вполне могли выбросить вещь поджидавшим снаружи сообщникам. А те под шумок ушли незамеченными.

- Но тогда…

- Довольно! – оборвал Бертрана магистр – Я сыт по горло вашей глупостью, небрежностью и нерадением.

Де Пейн уже забыл, что в карауле внутри и снаружи мечети Аль-Акса находились другие люди.

- Хорошо же вы служите Господу нашему и сей обители, господа! Сейчас же приказываю вам сдать оружие сержанту и проследовать в ваши кельи. Что с вами делать - решит собрание братьев. Пока же советую поразмыслить над содеянным. Властью, данной мне королём Иерусалима и Святым престолом, запечатываю ваши уста обетом молчания. Если вы скажете кому-то хоть слово о причинах ночной схватки, и я об этом узнаю - вы никогда не выйдете из подвалов Ордена. Ступайте с Богом!

В душной клетке, расположенной под зданием храма и служившей когда-то кладовой, время тянулось подобно старому мулу, поднимающемуся на Сионскую гору. Мучаясь от жажды и ноющих болей на месте выбитого глаза, Гюи де Меро смотрел в крохотное окошко под потолком и пытался найти способы, как выбраться на волю. Тщетно. Все его размышления заканчивались выводом, что побег – самый худший вариант для обоих узников. Клеймо дезертиров будет для них несмываемым пятном позора. Если удастся выбраться живыми из Иерусалима и покинуть Святую землю - то они станут изгоями. Единственный выход из такого положения - записаться в наёмники или уйти в леса. Ничего себе перспектива для рыцарей – оказаться в шайке разбойников!

Нет. Тут надо крепко подумать, сопоставить события, слова и поступки всех, замешанных в эту историю.

Взять, к примеру, украденную святыню рода Зайдов. Сопоставив поведение магистра и слова юноши, де Меро с жуткой душевной тоской понял, что вся история сарацина является правдой. Четырнадцать лет назад Гуго де Пейн, основатель ордена тамплиеров, почти апостол, рыцарь, бывший примером для Гюи, или ограбил родственников Зайда, или, по меньшей мере, знал об этой подлости. Слишком уж явно магистр скрывал некоторые подробности и обстоятельства создания ордена тамплиеров, слишком много секретов хранил в своей душе. А разве можно считать совпадением, что сбежавший сельджук оказался ночью в казармах храмовников вместе с госпитальером? Вспоминая речи и прямой взгляд араба, де Меро решил, что только одним коварный Энже мог бы заманить вспыльчивого юношу в обитель Ордена: обещанием вернуть утраченную вещь арабам. Зачем был нужен сарацин Раймону? Этот вопрос некоторое время смущал ум Гюи, однако и здесь, поразмыслив, он нашел разгадку. Скорее всего, ушлый госпитальер, узнав всё, что нужно, о мусульманской реликвии, задумал похитить её. Ему необходим был сообщник, а заодно он решил избавиться от свидетеля. Очень разумно! Вещь похищена, а один из разбойников – сарацин - мёртв. Поднять тревогу, вызвать суматоху, на глазах у стражи пырнуть юношу ножом - и под шумок скрыться. Очень умно. Не вмешайся в замыслы монаха-иоаннита де Меро с Бертраном, кто бы подумал искать вора среди госпитальеров и паломников? Скорее всего, тамплиеры бы вырезали половину мусульманского населения Иерусалима в поисках украденного. Впрочем, руководители Ордена Святого Иоанна едва ли признаются в том, что Раймон числится в их рядах. Частенько бывало, что, если рыцарь компрометировал дело, которому служил - его имя тайно выскабливалось из пергаментных списков братства. Потом ищи ветра в поле. Так делали госпитальеры, не чурались порой подобных методов и тамплиеры. С учетом того, что ни Гюи, ни Бертран не могли вразумительно, без вреда для себя выдвинуть обвинения против Раймона Энже, тайна ночного происшествия, очевидно, так и останется тайной. Только вот копьё…

Де Меро, услышав за дверью далекие шаги караула, отвернулся от окошка. Вот и ужин. Дни измеряются временем от завтрака до вечерней трапезы. Поздняя месса означает наступление ночи. Но сначала - ужин. Это святое. Сначала стражник, разносящий еду, идет к Бертрану. Судя по скрипу дверей и звону посуды, тот находился чуть ли не в противоположном конце подвала. Затем пищу приносят сюда. Кусок лепешки, жидкий бараний суп и треснувшая глиняная плошка с мутной водой. Меро, привыкший к постам, безропотно съедал всё подчистую. Вот и сейчас, зная, что силы ещё пригодятся, он не оставил даже крошек хлеба на полу.

«Мыши перебьются», - эта мысль позабавила его. Он представил себе разочарованные мордочки и удивлённые глазки маленьких созданий и мысленно попросил у них прощения за свою жадность. Поднявшись с вороха соломы, барон размял затекшие ноги и повернулся к стене, где белели нацарапанные нательным крестом замысловатые схемы. Ещё одна загадка не давала ему покоя. Начертив по памяти расположение входов, келий и колонн мечети Аль-Акса, линию бегства госпитальера, Гюи пытался понять, куда тот мог деть украденную вещь. Поскольку в одежде убитых ничего не нашли, а Меро был к тому же уверен, что вряд ли у злоумышленников был третий сообщник - барон сделал вывод: копьё, о котором упоминал магистр, спрятано где-то внутри казарм тамплиеров. Но где? Все укромные уголки давно проверены стражей. Наверняка обыск был тщательным и долгим. Если это - ценное для де Пейна оружие, некая фамильная святыня, то наверняка искали так, как искали золото иудеев и мусульман после резни в Иерусалме 16 июля 1099 года. А потом, копьё – не иголка. Хотя почему такая уверенность, что это копьё или другое оружие? Зачем строить догадки, полагаясь на слова де Пейна? Слишком много тумана в его речах. Верить ли им? Тогда что могло быть ценно для убитого сельджука? Он что-то говорил о реликвии рода Зайда. Это мог быть меч, украшенный драгоценными камнями и золотом. Это, возможно, был посох какого-то почитаемого мусульманами нищего или самого пророка. Или серебряная фигурка языческого идола, инкрустированная слоновой костью, или амулет. Впрочем, амулет слишком мал, и после похищения он оказался бы на шее араба. А потом, вряд ли магистр польстился бы на языческого божка или посох. В первом случае статуэтка давно была бы переплавлена де Пейном в слиток. Братству всегда не хватает денег. А во втором, зная о любви магистра к оружию, можно предположить, что он бы не упустил случая нацепить меч, а не прибрать к рукам какой-то старый посох. Покрасоваться перед близким кругом рыцарей и магистру приятно. А так, с посохом, пошли бы слухи, домыслы, появились бы ненужные вопросы. Нет, это не малахитовый кубок царя Соломона и не черепаховый гребень царицы Савской. О таких трофеях можно только мечтать.

«Господи, какой бред я несу! Была бы жара - тогда понятно. Тогда бы я сказал, что мозги начинают закипать от всех этих загадок», - думал узник.

Вспомнив о жаре, Гюи подумал о другом: «В подземелье становится слишком холодно, а при мне нет даже плаща», - эту мысль прервал звук тяжёлых шагов по коридору. Зазвенел ключ, перебираемый на связке чьей-то рукой, заскрипел засов.

- Вот и ночь, брат Гюи, - в клетку протиснулся давний знакомый Меро, лотарингский рыцарь, а ныне хромой монах брат Иоганн. Три года назад здоровому как медведь тамплиеру сарацинская стрела задела позвоночник. Он долго не ходил, а когда поправился, оказался не в силах поднять меч. Тамплиер стал увечным, никому не нужным ветераном, и мог передвигаться, только согнувшись в три погибели. Теперь бедняга заведовал подвалами ордена. Монаха часто одолевала скука, и он не прочь был провести время за разговорами.

- Я тут подумал: ночи стали прохладнее, солома у тебя старая, да и кучка невелика, - он бросил под ноги Меро свежую охапку сена.

– Теперь теплее будет, - буркнул калека.

Меро подошёл к бывшему соратнику и, не зная, как выразить свою благодарность, взял Иоганна за локоть.

- Ох, и попадёт тебе за разговоры со мной! Спасибо, брат. Ты прав. Сыро здесь, вот и холодно. Да ты садись.

- Пустяки, постою. Потом встать будет ох, как не просто.

- Да-да, конечно, - Меро смущённо хлопнул старого вояку по плечу. - Прости ты меня, дурака. Совсем забыл.

- Да ладно, чего уж там, - монах неловко прислонился спиной к железной коробке двери.

«Эх, был бы на его месте кто-то другой, двинул бы кулаком по тупой голове. Вышел бы сам, освободил Бертрана - и поминай, как звали, – подумал внезапно узник, отводя глаза в сторону от ключей, висевших на поясе искалеченного рыцаря. - Нет, к чёрту искушение. Негоже так поступать с увечным, да к тому же старым знакомцем», - решил Гюи, а вслух сказал:

- Давай брат, двигай отсюда. Или ты забыл о запрете на разговоры со мной? – барон отошёл подальше от монаха. Но тот не уходил.

- Бог с ними, с запретами. Что со мной можно сделать и как наказать? Я и так уже наказан, дальше некуда, - в голосе рыцаря слышалась тоска.

- Что-то случилось? – Меро почувствовал неладное.

- Случилось, брат. Сегодня чёрный для ордена день. Войска, посланные на осаду какой-то маленькой крепости сарацин, потерпели поражение. И город взять не удалось, и потрепали нас изрядно. А вчера пришло известие о ещё одной неудаче под Дамаском. Многие из братьев полегли под сарацинскими мечами и стрелами. Некоторые в панике покинули поле боя. Говорят, арабы едва не пленили магистра. Его вышибли из седла копьем, но, слава Иисусу, наконечник сломался и застрял в сочленении доспехов, а оруженосцы - ле Шанэ и де Акр - оттащили его от лошади и перенесли под защиту лучников. Молодцы, дьявол их побери! Такой вес, столько железа! Хотя бы доспехи сняли. Но ведь дотащили. Еле в себя пришёл де Пейн. Вот такие дурные вести. Давай, рыцарь, молись об усопших, - хромой монах хлопнул де Меро по плечу, вздохнул и пошёл прочь. Хлопнула дверь, звякнул ключ.

Гюи, оставшись один, в смятении стал мерить шагами своё узилище. Мысли переполняли голову. Лёгкое головокружение заставило его сесть на солому.

- Мы бежали от сельджуков? Господи Иисусе… Сколько же наших погибло? - забормотал он.

«Нет, этого не может быть. Удача ещё никогда не изменяла нам. Наверное, всё это произошло потому, что магистр был расстроен потерей своего фамильного сокровища, ценного ему, как память? Хотя какие ценности у нищего рыцаря Храма? – в задумчивости узник прислонился к холодной стене. - Или амулет араба вернулся на круги своя? Господи, какой круг? Я хотел сказать: в это несчастное племя - род Зайда. Может, языческая святыня и подарила победу неверным? Что, разве идол язычников сильней нашей веры в Христа?» – Меро обхватил голову руками.

«Стоп! Что за бред? В мозгах – смятение и каша. Неужели я схожу с ума? Магистр сражён копьём? И это он - непревзойденный в прошлом турнирный боец? Он, говоривший, что Господь покровительствует ордену и хранит его от бед…»

И тут на барона снизошло озарение. Не замечая, что разговаривает вслух, он почти кричал:

- Иоганн что-то говорил о наконечнике. Да, да. Наконечник, наконечник сарацин застрял в доспехах. Вот оно! Вот что похитили воры. Не копьё, а всего лишь наконечник. Вот что имел в виду де Пейн, обмолвившись о копье. Вещь маленькая, легко спрятать внутри резиденции тамплиеров. Думай дальше, думай, Меро!

Барон взволнованно зашагал по камере.

«Почему для магистра так ценен этот наконечник, почему он был в таком гневе и почему он вспоминал о копье?»

Внезапно узник остановился, как вкопанный. «Копьё! Я знаю только одно копьё, которое бы имело такую ценность для магистра. Этот копьё Лонгина».

Слухи об этом копье давно будоражили умы крестоносцев. Многие связывали с ним невероятную удачу тамплиеров в боях. Тогда всё встаёт на свои места. Для де Пейна нет ничего дороже, чем эта реликвия.

«Но ведь оно было найдено неким Петром, бродячим монахом из окружения Раймунда Сен-Жиль, графа Анжу, рыцаря из катарских провинций. Но при чём здесь Святой Пётр, упомянутый госпитальером?» - барон лихорадочно вспоминал слова убитого им вора.

Горячая волна захлестнула сознание Меро. Жажда действий перебивала логику рассуждений.

Ещё совсем недавно гуляли в среде оруженосцев сплетни, что какая-то христианская реликвия попала в руки магистру при странных и загадочных обстоятельствах. Будто бы то ли сам де Пейн, то ли кто-то из его ближайшего окружения, нарушив кодекс рыцарской чести, похитил какие-то древние свитки в сокровищнице Храма Соломона или присвоили их обманным путём, обведя вокруг пальца короля Иерусалима.

- Боже мой, что же теперь делать? – Гюи закусил губу.

Сейчас неважно, как наконечник попал к тамплиерам. Если из-за утраты монахами реликвии становится реальной угроза святому делу освобождения Святой земли от агарян – значит, нужно вернуть копьё. Ещё не всё потеряно.

Задыхаясь от волнения и распирающей его догадки, де Меро подскочил к двери.

«Кажется, я знаю, где воры могли спрятать наконечник», - подумал барон и ногами стал колотить в дубовую, обитую железом створку.

- Ну же! Иоганн, скорее! Открой эту чёртову клетку! Иоганн, - кричал узник на весь подвал.

Удаляющиеся шаги хромого смотрителя подвалов стихли, потом зазвучали ближе.

- Что случилось? - встревоженно спросил ключник, входя в камеру.

- Шевели своими хромыми ногами. Немедленно беги к магистру, скажи, что я знаю, где находится «вещь».

- Какая вещь? - озадаченный тюремщик недоумевающе смотрел на барона.

- Неважно. Просто скажи… Да ступай же, наконец, и поторопись! – Гюи вытолкал монаха за дверь.

Иоганн, с трудом переставляя свои больные ноги, со всей возможной для него быстротой поднимался по лестнице. Дверь в камеру так и осталась не запертой.

Через полчаса Меро вёл магистра к галерее, соединяющей зал для молитв с внутренними покоями храма. С ними не было охраны. Как и историю обретения наконечника, так и позор его утраты де Пейн старался хранить в тайне.

- В начале перехода, где начинаются колонны и откуда пришли воры, есть ступенька. – Меро на ходу пытался объяснить магистру, куда идти. – Это - как говорил мне старый слепой араб, бывший смотритель мечети - первый камень, положенный в основание постройки. Краеугольный. Нужно посмотреть внимательно, нет ли там трещин или щелей, – барон ускорил шаг. Де Пейн еле поспевал за ним.

- Госпитальер перед смертью произнёс «Святой Пётр». А Пётр, это ведь «кифа» - камень, на котором стоит Церковь господа нашего. «Вещь» должна быть там. Скорее всего, Раймон ле Энже бывал тут раньше и знал о тайнике.

Меро, подойдя к порогу, с которого начинался проход в галерею, остановился. Солнечный свет почти не проникал в это самое глухое место мечети. Здесь царил полумрак. Барон нагнулся к ступени. Именно с неё начиналась лестница, ведущая вверх к сокровищнице Ордена. После долгих бесплодных попыток обнаружить тайник, в самом углу, где первый камень входил в основание стены, рука Меро нащупала щель. Засунув ладонь в неё поглубже, тамплиер облегчённо вздохнул:

- Здесь!

Он достал небольшой свёрток и собрался развернуть его.

Обычному человеку в жизни даётся только один шанс. Шанс совершить Поступок. Немногим удаётся совершить поступок два или более раз. И уж совсем единицам выпадает счастливый случай приобщения к Деянию. И если такому счастливцу выпадает удача - это значит, что в одном месте и в нужное время сошлись, как в фокусе, все линии судьбы. Любопытным и ленивым, как утешение, останется вопрос: «Деяние – везенье дуракам, неслыханная удача, награда или несчастье?»

Кто знает, наверное, провидение давало возможность де Меро соприкоснуться с чем-то более ценным, чем время, познать приближение ужаса и страха перед неизбежным, ощутить холодок отчуждения и теплоту самопожертвования, быть готовым бросить на чашу весов вечности свою жизнь. Но это всё произойдёт несколько позже, а сейчас обстоятельства, череда невероятных событий и внезапное озарение сошлись вдруг в одной ослепительной точке, вспыхнувшей перед его глазами. А потом наступил мрак.

Сознание вернулось к нему болью в затылке. Перед внутренним взором барона появилась пропасть. Он падал в неё, раскрыв в немом крике рот. Чем глубже его лёгкое тело проваливалось в пустоту, тем быстрее был полёт. Ужас заставил Меро сжаться в комок и приготовиться к удару о невидимые камни. Но падение длилось и длилось, и не было способа прекратить его. Меро попытался поднять руки, зацепиться хоть за что-нибудь - и не смог.

Толчок приземления сопровождался новой вспышкой и новой болью… Он лежал на полу в покоях де Пейна, связанный по рукам и ногам. Волосы на голове слиплись от крови. Удар пришёлся точно в темя. И если бы не случайный поворот головы в то время, когда он вставал с колен, череп сейчас был бы пробит, и способность размышлять не вернулась бы к барону так быстро. «Ничего страшного. Ссадина, и всё», - эта первая мысль заставила Меро пошевелиться. Он повернулся на бок и застонал.

- Ох, и крепкая у тебя голова, - скрипучий голос де Пейна заставил барона поморщиться. - Я уж думал, что слишком сильно тебя стукнул, а ты оказался молодцом. Это хорошо. Мне ещё многое нужно от тебя узнать.

- Совсем необязательно было бить меня по голове, - с трудом ворочая языком, ответил де Меро.

- А вот это решать мне, - в голосе магистра слышалось абсолютное равнодушие к участи слишком доверчивого тамплиера. - Ты знаешь слишком мало, чтобы лишить тебя жизни, но слишком много, чтобы оставить тебе свободу.

Совсем близко послышался звук шагов, и в поле зрения барона появилось лицо де Пейна. Зрачки глаз магистра испытующе смотрели на Гюи. Ещё никогда де Меро не видел так близко таких холодных глаз. В руке, облачённой в железную перчатку, магистр держал половинку наконечника копья.

Железо испускало едва заметное малиновое свечение, как будто его совсем недавно вытащили из горна. Меро ошеломлённо заморгал единственным глазом.

«Дьявольщина какая-то», - подумал он и, не имея возможности перекреститься, отвернулся на мгновение к стене.

- Ты меня слышишь? – громкий окрик де Пейна заставил барона вздрогнуть и снова посмотреть на наконечник. «Нет, слава богу, показалось».

А магистр тем временем продолжал:

- Ты жив только потому, что сейчас начнёшь рассказывать мне, о чём ещё успел поведать тебе госпитальер, что ещё ты знаешь о копье, о проклятом арабе по имени Амир, - голос магистра сорвался, и уже шёпотом он предложил:

- Давай, рассказывай.

- А с чего вы взяли, что сарацина звали Амир? - спросил озадаченный де Меро.

- А как же ещё?

Растерянность де Пейна не укрылась от его пленника.

Новая догадка потрясла расстроенный разум барона:

- Значит, правду говорил тот парень - несчастный агарянин, напоровшийся на свой собственный нож?

- Какую правду?

- Что это вы не сдержали слово рыцаря, вы обманули род Зайда, что для вас честь тамплиера – пустой звук, подобный эху во внутренностях медного кувшина, только вы могли вырезать обитателей целого оазиса в поисках других сомнительных реликвий и для сохранения тайны копья Лонгина!

- Замолчи, жалкий червяк!

Удар тяжёлого сапога пришёлся Гюи в солнечное сплетение. На мгновение у него перехватило дыхание. Боль в затылке, которая вроде бы начала проходить, вернулась и разорвалась пламенем «греческого огня» в области выбитого ока.

Де Меро понял, что его слова попали в точку. Он, повидавший много глаз, горевших светом от упоения сражением, яростью ожесточённых схваток и поединков, страхом смерти и жаждой жизни, жадностью при виде золота и женщин… Он, смотревший в зрачки, где отражались пожары взятых штурмом городов… Ему ещё никогда не приходилось сталкиваться с таким взрывом ненависти, какой вспыхнул огнём безумия во взгляде магистра.

Меро откатился в сторону, пытаясь смягчить сыплющиеся на него тяжёлые удары и тычки. Перекрывая хриплое дыхание де Пейна, он закричал:

- Я вам не червь! Это вы – невольник своей гордыни и жажды власти! Это вы – вьючный вол, на шею которого дьяволом надето ярмо неутолённого честолюбия! Оглянитесь!

Де Пейн, остановленный криком барона и собственной усталостью, невольно обернулся.

- На вашей спине – не белый плащ с красным крестом, - Гюи нервно засмеялся, торопясь высказаться и захлёбываясь собственной кровью.

- Что же там? – трясущиеся от ярости руки магистра схватили полы белого плаща и подтянули его к близоруким глазам.

- Там груз ваших грехов. Там, на ваших плечах, повис мешок, стянутый ремнями чрезмерных надежд и несбыточных желаний, наполненный воплями убитых вами невинных душ, слезами матерей, сыновья которых никогда не принесут в дом деньги, хлеб и вино, не подадут больному и одинокому отцу чашу с водой…

- Замолчи… - голос магистра был тихим и хриплым. Припадок безумного бешенства уже покинул его, но глаза ещё были полны гнева.

- Я вам - не червь. Я – благородный рыцарь храма Господня и бывший вассал франкских королей, а вы – жестокий и выживший из ума старик, – обессиленный Меро говорил всё тише.

В просторной келье наступила тишина. Она тяжёлым камнем легла у ног де Пейна и показалась кратким мигом забытья барону. Шорох песка в песочных часах заставил магистра повернуть голову и взглянуть на Меро.

- И не переступить, и не отодвинуть, - загадочно произнёс храмовник. - Что же мне с вами делать, Гюи? Должен признать: всё, что вы сказали – правда. Но то, что я делаю - я делаю во славу Господа нашего и на благо ордена. Жертвы – есть и будут, но они не напрасны.

Де Меро с горьким вздохом печали усмехнулся.

- А нужны ли Господу ненависть и кровь, а нужны ли ему тысячи убитых, развалины городов, разрушенные дома мусульман и иудеев, осколки старых греческих чаш и сосудов, куски мраморных статуй, растоптанных сапогами солдат, отрубленные в битвах руки и ноги побеждённых агарян и принесённых в жертву фанатиками ко гробу Господню? Где найдут на земле приют калеки, отпущенные на произвол судьбы из лазаретов госпитальерами?

- Замолчите, Меро! Дважды я повторять не буду. Именем Иисуса вы дали обет молчания, и ни один священник ещё не освободил вас от него.

Де Пейн подошёл к лежащему на полу пленнику и вытащил из ножен меч.

Меро невольно втянул голову в плечи, потом быстро взглянул на магистра и покорно подставил шею под удар. Тот, заметив тень испуга на лице барона, криво усмехнулся. Подсунув лезвие под верёвки, де Пейн несколькими движениями клинка разрезал путы и освободил Меро.

- Убить вас здесь - было бы слишком просто. Вы говорили, что у меня нет чести? Может быть, и так. Но клянусь распятием - за нанесённые мне оскорбления я бы вызвал вас на поединок. Жаль, что уставом ордена они запрещены. Правда, есть одно обстоятельство, которое не может изменить вашу участь к лучшему.

Барон, растирая запястья, поднялся на ноги. Магистр отошёл от пленника и в раздумье посмотрел на меч.

- Вы давали клятву на кресте оставаться верным ордену в жизни и смерти. Вы давали клятву хранить тайны ордена. Вы давали обет служения ордену и Господу нашему до последней капли крови. Я, Великий магистр могу обвинить вас в клятвопреступлении и отправить на виселицу, как труса или предателя, способствовавшего проникновению в нашу резиденцию сарацинских шпионов. И не сомневайтесь - если надо, в вашей келье найдут мусульманское золото. Ни один из братьев не решится выслушать ваши оправдания и выступить в вашу защиту.

Взгляд Меро, вспыхнувший возмущением и гневом, не смутил де Пейна, и он продолжал:

- Но, дабы доказать вам, что долг и честь рыцаря для меня не пустой звук, - при этих словах Меро горько улыбнулся, - я дам вам возможность умереть с честью.

Магистр перехватил меч так, чтобы рукоятка служила ему крестом.

- Поклянитесь, что вы сохраните в тайне всё, что произошло между нами.

Но Меро отвёл в сторону импровизированное распятие.

- Я уже дал вам все необходимые клятвы, и ещё одна будет просто лишней.

Де Пейн с сомнением покачал головой, но настаивать не стал.

- Хорошо, - согласился он и твёрдым голосом командира отдал приказ:

- Чтобы ваша вылазка не выглядела странной и безрассудной - не вы один, а в компании с тремя десятками рыцарей по вашему выбору возьмёте штурмом крепость сарацин у скрещения трёх дорог, возле которой я – магистр Ордена - по вине агарянина, которого вы защищаете, потерпел поражение. Мои люди проследят, чтобы именно вы – бывший вассал Каролингов и червь на моём пути - умерли с честью.

«Неужели всё повторяется?» - думал де Меро, раскачиваясь в высоком кожаном седле в такт шагу своего коня. Та же степь, та же жара. Так же, как в лучшие времена, отставая на корпус лошади, едет простой и бесхитростный, как медный гвоздь, рыжебородый Бертран.

«Как всё это похоже на сон, который повторяется с пугающим постоянством. Сколько я видел подобных походов? Но только никогда ещё у меня не было такого острого ощущения опасности, стойкого предчувствия выстрела в спину из лука неизвестного стрелка с ближайшего холма. Ещё никогда у меня не было таких спутников, едущих справа и слева. Своими коленями я чувствую их железные ножные доспехи. Стойкий запах пота этих двух неизвестных наёмников преследует меня даже на привалах. Эти люди сопровождают меня везде. Даже за ближайший куст я не могу отойти, чтобы не почувствовать затылком их горячее дыхание. Нет, это не ветер подгоняет меня - это ненависть магистра толкает в спину. Это не два негодяя теснят меня своими лошадьми - это я связан обетом молчания и клятвой умереть во славу ордена. Может, плюнуть на обеты? Может, отправить этих двух молодцов к праотцам, а магистра к дьяволу? Степь большая, а следы заметать я научился у арабов…»

Размышления Меро прервал голос проводника:

- Вон, ваша милость, видите? Аккурат за этой горой – крепость сарацин. Да вот и дозорные язычников.

- Где? – барон, очнувшись от грустных дум, вертел головой и единственным глазом, оглядывал горизонт.

- Так вот он, видите, холм с корявым кедром на вершине? Два пальца вправо – кусты, а над ними - три шлема с перьями.

Меро перевёл взгляд, следуя указаниям проводника.

«Поздно! От судьбы не уйти. Даже если бы я дезертировал и ушёл от погони - как бы смог с таким грузом бесчестия вернуться домой к жене и сыну? С какими глазами? Пусть лучше запомнят меня, как воина и человека долга», - принял решение тамплиер.

- Так! Слушать меня! Все знают, что делать? – голос де Меро приобрёл твёрдость и зазвенел отчаянной решимостью. - Повторяю для тугодумов. Атакуем в лоб. Сарацины не ждут нас с ответным визитом после недавней битвы. Гарнизон наверняка не готов к штурму. Пока на стенах нет горящей смолы, а на башнях – запаса камней, берём ворота. Трое с топорами, под прикрытием наших щитов делают на воротах лестницу. Вы - пятеро с арбалетами, - Меро покосился на людей магистра, - держите под прицелом стражу на стенах. Остальные по ступеням из топоров лезут на башню. Рубите стражу, открывайте ворота. Резерв – это ты, Бертран. С десятком конных, с пиками наперевес врываешься в любую щель или калитку, открытую кем-то из нас. И попробуй только не опрокинуть заслон мусульман! Выпорю, как мальчишку!

Кто-то засмеялся, но тут же лица рыцарей стали строже. Руки сжали оружие, глаза посуровели.

- Ну что, дозорные на холме не сообразили, что к чему?…Тогда - с нами Бог! Вперёд!

Меро толкнул коня шпорами и, отряд, набирая скорость, устремился к крепости, отрезая дорогу трём сарацинам, пустившим своих лошадей с холма в галоп.

Через час крепость сдалась, подняв на башне внутренней цитадели белый флаг. Застигнутый внезапным штурмом гарнизон оказал ожесточённое сопротивление только у ворот. Три раза крестоносцы бросались на штурм и три раза откатывались от стен, унося раненых и убитых. Исход дела решил тамплиер, на котором не было шлема и щита. Сарацины с изумлением и страхом смотрели на высокого худощавого человека без лат и кольчужной рубашки. Его белый плащ с красными крестами мелькал в самой гуще защитников крепости. Казалось, этого безумца нельзя было достать ни копьём, ни стрелой, ни коварным камнем, выпущенным из пращи. Два окровавленных меча молниями сверкали в его руках. Да и сам он походил скорее на демона, чем на человека. Мусульманские лучники вскоре потеряли его в гуще схватки. А место побоища скрыла пыль, поднятая множеством ног.

И когда пропел рожок сарацин, возвещая о сдаче крепости и приказе оставить на милость врага небольшой городок, затерянный в степи, рыцаря нашли лежащим за распахнутой настежь створкой ворот. В спине, не защищённой доспехами, торчала короткая толстая стрела.

Бертран с изумлением разглядывал стальное оперение.

- Сарацины таких не делают, - тупо сказал он, с трудом вытаскивая толстое древко. – Точь-в-точь арбалетная, но ведь такого оружия у сарацин до сих пор ещё не было…

Его недоумение развеял один из наёмников магистра, не отходивший в походе от Меро ни на шаг:

- Значит, научились их делать.

Протянув руку, он забрал у рыжего норманна стрелу, краем плаща вытер кровь с наконечника и сунул смертоносное жало в свой колчан, где стрела затерялась среди прочих, похожих на неё, как капля воды на множество себе подобных.

Бертран мог бы поклясться, что не отличит теперь стрелу от двух десятков других, высунувших своё оперение из колчана наёмника. Они были все, как от одной мамы. Норманн хоть и был простодушен, но природная смекалка удержала его язык за зубами.

Тамплиеры положили тела убитых в ряд, и один из братьев-монахов прочёл над ними молитву. Жара торопила живых. Взятые в плен сарацины копали могилы, и через два часа за стеной крепости вырос холм мусульманского захоронения. А внутри цитадели десяток христианских могил выстроились ровной шеренгой. В изголовье каждой торчал меч.

Через две недели с повозок прибывшего из Иерусалима отряда рыцарей несколько рабочих сняли прямоугольные каменные плиты, положили на них мечи убитых тамплиеров и тонко заточенными кусочками известняка искусно перевели на гранит контуры клинков и рукоятей. Ещё через неделю каменный меч – точная копия оружия бывшего барона Эрля Гюи де Меро - украшал одно из безымянных надгробий.

Всё, предначертанное свыше, свершилось. И Господу было угодно, чтобы один из лучших рыцарей времён крестовых походов в последние мгновения своего короткого жизненного пути почувствовал себя свободным от ужаса вечной пустоты и страха падения в небытие. Господу было угодно дать ему единственный шанс для совершения… нет, не поступка. Ощутив невыразимую обычными земными словами печаль по утраченным идеалам, услышав звуки труб, призывающих его обнажить меч не ради спасения собственной жизни, а ради обретения смерти, этот воин принял неизбежное.

Безымянная могила легко приняла в себя бездыханное бренное тело, но дух воина поднялся над мёртвой плотью и обрёл свою бестелесную оболочку в памяти врагов и товарищей по оружию. Ещё долго рассказы о храбреце передавались из уст в уста жителями оазисов на просторах Аравии, пока не легли в основу рукописных легенд о временах усердий и пота на пути Аллаха. А далеко от степей Палестины в скрипториях монастырей из хвастливых воспоминаний нескольких ветеранов крестовых походов, вернувшихся с полей битв Святой земли для тихой старческой затворнической жизни, монахи по нитке вытягивали правду и вплетали её в кружево летописных сводов, чтобы и там потомки тамплиеров могли прочесть историю преданного соратниками рыцаря-крестоносца.