Копейщики

Глава 3 1249 г.

«Нельзя обижаться на богов Эллады, нельзя призывать в свидетели идолов Римского пантеона. Нельзя гневить господа нашего Иисуса Христа. Я взял от жизни всё, что хотел».

Давно пережитые волнения и тревоги спустя добрых два десятка лет всё ещё пробуждали воспоминания короля.

Сидя на высоком удобном стуле своего grapheum[106] в Палермо, Фридрих левой рукой поглаживал лежащую рядом на старом mensa scriptoria[107] корону королей Иерусалима. Она досталась ему так легко, что, казалось, сам дьявол положил в ладони победителю мусульман этот кружок из золота грубого литья.

Даже сейчас он хорошо помнил тот день, когда с борта тамплиерской галеры впервые увидел Святую землю.

Переправившись в Палестину с небольшим отрядом рыцарей и не потеряв ни одного человека, он быстрым маршем продвигался к Иерусалиму. Его не волновал отказ папы римского благословить этот крестовый поход.

Еmissarius[108] Фридриха среди недовольных властью египетского султана шиитов писали ему, что халифат Саладина после смерти этого великого человека раздираем противоречиями и утомлён кровавыми стычками между многочисленными претендентами на власть. Сельджуки, захватив восточные земли Византии, теснили арабских халифов на Юг и к западным границам Египта.

«Саладин! Вот достойный противник. Да упокоит Аллах его благородную душу в райских оазисах для агарян там, наверху, - Фридрих перекрестился. - Прекрасный был рыцарь с сердцем льва и умом, достойным мудрости древних философов».

Так думал король двадцать лет назад, осматривая с башен Иерусалима бесконечные рощи оливковых деревьев, сливающихся на горизонте с песками и скалами пустыни.

В летописях, принадлежавших его деду, Саладин - этот курд, победитель короля Ричарда - был описан, как опытный воин, умелый дипломат и стратег. А скупой на похвалы Барбаросса не разбрасывался на ветер восторженными эпитетами и словами.

«Куда этим карликам-эмирам, попирающим тонкими дрожащими ногами Святую землю! Они просто недостойны даже коснуться её загнутыми носками своих роскошных сафьяновых, расшитых серебряной нитью сапог», - Фридрих тяжело вздохнул и в третий раз за день ощутил резкую боль в области груди. Он хлопнул в ладоши. Из-за гобелена, разделяющего кабинет пополам, вышел старый араб – личный врач короля.

Взглянув на лицо Фридриха, лекарь взял со стола бронзовую чашу, достал из недр хафтана стеклянный пузырёк толстого матового стекла и отсчитал сорок капель содержимого посудины. Добавив немного воды из медного кувшина, араб подал лекарство Фридриху.

- Кроме корня кошачьей травы, у тебя, конечно, больше ничего для меня нет, - Фридрих, морщась от запаха валерианы, выпил содержимое чаши.

Боль понемногу разжимала свой тяжёлый кулак, освобождая сердце и разум для воспоминаний.

«Diplomatica est artificium possibilis»* - любил повторять его учитель, монах-францисканец, когда Фридрих ребёнком требовал от своих родителей живого льва, увиденного впервые на гербе рода Штауфенов.

«Терпение и настойчивость – вот две главные составляющие дипломатии», - Фридрих громко хлопнул ладонью по столу.

Он просто пересидел этих нетерпеливых, вспыльчивых, как порох, арабских эмиров, тайных недоброжелателей султана, которые, не доверяя друг другу, приехали на переговоры в Аккру и отдали ему Иерусалим вместе с Вифлеемом и Назаретом.

Фридрих верил в свою звезду и в святые реликвии тамплиеров. Они помогли ему надеть во дворце иерусалимских королей вот эту корону. Внук Барбароссы в который раз погладил литое золото - вожделенную цель младших отпрысков любого монаршего двора Европы. Такого не смог позволить себе больше никто после него.

«Мой великий дед Фридрих - и тот, опасаясь многочисленных конкурентов в лице французских и английских рыцарей, не позволил себе даже примерить этот обруч», - Штауфен снова коснулся рукой холодного металла. Золото отозвалось тихим приятным звоном.

В те благословенные времена, наедине с собой и в своём личном diarium itineris - дневнике странствий - он называл себя мессией, потомком царя Давида, новым Константином Великим, а в некоторых сугубо личных документах - наместником Всевышнего.

«Мальчишество, конечно. Перегибы юности», – Фридрих вдруг молодо улыбнулся.

Хотя тогда он и сам верил в свою божественную миссию – принести Святой земле, своей огромной Империи, всей Европе несокрушимое единство, мир, процветание – но, увы…

- Проклятые шпионы пап! – выкрикнул вдруг Фридрих и с яростью стукнул по короне. Массивный золотой круг подпрыгнул, с громким звуком упал на каменный пол и покатился в угол.

Король даже не посмотрел в ту сторону.

Его увлечение мистикой, эсхатологией, схоластикой, теософией, трудами Аристотеля, Сократа, Филона Византийского, Клавдия Птолемея, Тациана были замечены Святым престолом в Риме с плохо скрытым неудовольствием.

Король помнил до мелочей всю свою переписку с папской канцелярией, где с тонкой иронией, сводя всё к шуткам, осуждал обжорство и невоздержанность к вину монастырской католической братии, приводил цитаты о пользе меры из свода четырёх Евангелий Тациана, отрицал возможность спасения Адама, как образца непослушания.

* Diplomatica est artificium possibilis (лат.) – дипломатия – искусство возможного.

Он сознательно дразнил папских легатов, нашёптывая им на ухо в укромных уголках своего дворца, что Иоанн Креститель, как мученик, стоит выше Иисуса.

Король в публичных речах и разговорах со студентами университета Неаполя просвещал всех желающих цитатами из книг иудея Шимона бар Йохая «Сияние» и сочинений Фомы Аквината. Он, посмеиваясь и покашливая в ладонь, говорил с ними о догматической неповоротливости папской церковной церкви.

- Она похожа на слепого, у которого в руках чаша с чистой водой веры, а несчастный всё нюхает воду, думая, что туда руками Альберта Великого*¹ подмешали мышьяк логики и ртуть еретических сомнений в божественном происхождении жизни на земле.

Сам Фридрих был глубоко убеждён, что добродетель состоит не в пустой трате времени на механическое повторение перед алтарём и в монастырских кельях молитв с равнодушным разумом и сердцем, а в том, чтобы подать кусок хлеба алчущему, незнающего – просветить, а подготовленному дать испить из источника мудрости.

«Где-то, среди пергаментных свитков с моими собственными стихами, есть несколько строк, которые, я надеялся, когда-нибудь вырежут в камне над воротами университета». - Король стал вспоминать сочинённое им когда-то стихотворение и… не смог.

- Святой Ансельм! Память стала подводить меня… Постойте, постойте, святые угодники… Ах, да, что-то вроде этого, - Фридрих закрыл глаза и продекламировал на латыни:

Потрогав вспотевший от умственных усилий лоб, король вздохнул.

«Наверное, так молились в своих общинах катары Лангедока, богомилы Македонии, первые христиане Каппадокии. И за эти невинные молитвы, противоречащие канонам католической церкви, их уже двести лет жгут на кострах».

- К дьяволу все догмы, апостольские откровения, а заодно и Святой престол! Мои реликвии хранят меня от дураков и угроз Ватикана. В конце концов, кто такие эти марионетки на троне Святого Петра? Тупые, недоношенные церковью псевдоревнители веры! – Фридрих с горьким сарказмом рассмеялся. - Ещё совсем недавно, когда арабы уже почти пять веков знали пути в Индию и империю Цинь, эти святоши считали, что земля плоская, а мусульмане населяют всю землю, вплоть до легендарного Китая и Сипанго! Зачем им это знать или помнить? Но кардиналы не забыли, что я надел корону там, где сам Иисус стоял перед уже готовым к распятию крестом, увенчанный тиарой из терновника. Иерусалимская корона на моей голове стала первой каплей в чашу их злобы, зависти и желчи. Весь яд из сплетен уже тогда с благословения первосвященников изливался на меня ушатами грязной воды с примесью проклятий. Но святоши тогда не решались в открытую противостоять мне. Ведь я вернул христианам Иерусалим.

Старый араб-врачеватель, сидя в соседней комнате, слушал монолог короля и печально качал головой.

Первый раз, когда Фридрих получил папскую буллу об отлучении его от церкви, король, принимая свиток из рук посланца Святого престола, с ироничной улыбкой небрежно смял её в кулаке, даже не прочитав. Его абсолютно не трогало, что на площадях его империи монахи читали перед толпами его сограждан тексты ватиканских decretum[109], поливая короля Иерусалима словесными помоями.

Ему некогда было обращать внимание на такую ерунду. Гораздо больше волновали попытки Григория IX и его приемника Иннокентия IV настроить против короля духовенство Сицилии. Герцоги Тосканы и Капуи тоже точили на короля свои зубы.

Фридрих помнил строки лживых charta[110] (листков), расклеиваемых на деревьях и стенах домов в северной и срединной Италии, где Иннокентий внушал простолюдинам и аристократам: «…Уничтожайте в душах своих семена и ростки ереси этого вавилонянина…».

- Как напыщенно и глупо! – Король придвинул поближе глиняную миску с фруктами и отщипнул от ветви винограда крупную ягоду. Отправив её в рот, он немного заглушил сохранившийся на губах вкус валерьяны. - Что мне суд Ватикана и угроза отказа в отпущении грехов? Пусть почитают эти невежи Египетскую книгу мёртвых или Энеиду Вергилия! Только там, за гранью бытия, есть высший суд, который воздаст всем по делам их! – Фридрих гневно свёл брови.

Ему ближе были тексты катаров, которые он когда-то читал в скрипториях монастырей Прованса и в которых он вычитал, что души верующих после смерти попадают сразу на небеса. А чему учат проповеди пап? Что если ты даже не в ссоре с церковью - тебя всё равно ждёт чистилище, и только благодаря молитвенному заступничеству живых (священников и монахов) милосердный Господь облегчит твои страдания.

«Чушь, полная чушь! Господь потому и милосерден, что его любовь беспредельна и не позволит обречь плоть и душу умершего на страдания».

Фридрих выплюнул в ладонь виноградные косточки и высыпал их в кубок, где ещё слабо пахло лекарством.

- Заказывайте заупокойные мессы! Вот вам цены со скидкой десять процентов… - передразнил король елейный гнусавый голос епископа Тосканы. - Тьфу! - Король стукнул в пол ногой и раздражённо уставился в окно.

«Я надеюсь, что мои дела – есть лучшая молитва Господу. При мне сицилийцы обрели уважение в Италии и достаток, которого не было в Папских владениях и других королевствах и герцогствах из-за высоких грабительских налогов. При мне немцы почувствовали себя единой нацией, с которой считаются французы - эти кукольники, сажающие на Святой престол марионеток».

Ночь прошла быстро. В раздумьях Фридрих даже не заметил, как за окном стало светлеть. Он не слышал, как пропел дворцовый петух, как вслед ему, повторяя голосистый крик на разные тона, подхватили приветствие новому дню остальные птицы с окраин Палермо. Они предупреждали звонарей, что скоро придётся ударить в колокола и призвать добрых католиков к заутрене. Король продолжал что-то тихо бормотать себе под нос, не видя, как первый утренний тёплый ветер, проникающий в комнату через окно, уже колышет пламя свечей.

«К чему эти всенощные бдения в монастырях с бормотанием псалмов, придуманных сытыми бездельниками в сутанах якобы в качестве средства, отвращающего умы от пустого суесловия и сомнений? К чему бесконечные чтения Священного писания, когда от бездумных повторений ты уже не вникаешь в смысл, заложенный в божественные строки?»

- Разве нужно это Господу нашему? – Фридрих слабо шевельнул рукой, словно хотел погрозить кому-то пальцем и передумал.

«Я скорей пойму практику мистических медитаций для ищущих истину. Пойму погружение в собственные размышления с ожиданием божественного озарения, смирюсь со временем, потраченным на создание логических цепочек умозаключений, выводящих душу за грань обыденного. Оправдаю бесконечное, но приносящее результат копание в книгах, чтобы открыть новое, доселе неизвестное науке - чем тупо повторять уже ничего не значащие для священников тексты Евангелий. Кто, как не приобщённые в монастырях к таинствам откровений, отрешённые от мирской суеты, свободные от забот о хлебе насущном, кто, как не они, должны переступить линию, отделяющую известное от сокрытого, низкое от высокого, познаваемое от ещё непознанного, спрятанного в сокровищницах Господа нашего? Только Он в своей милости и любви может дать человеку самое главное – радость от находок и творчества, усталость от умственной работы в просеивании зёрен от плевел, ибо размышление – это и есть поиск хлеба насущного для души и разума человека в поте лица своего и в страхе не успеть».

Фридрих тяжело вздохнул и потянулся вверх руками, меняя положение тела.

«Вот и я, король Сицилии, Иерусалима, Император Священной Римской империи, имея всё – власть, золото, реликвии тамплиеров - не успел. Несмотря на всю эту мудрость», - он обвёл глазами полки, переполненные старыми свитками, рукописными манускриптами, восковыми табличками и стопками бумаг, и по сей день доставляемых ему из Аравии, Египта, из Иудеи и Византии.

Ему всегда не хватало времени научиться управлять этим потоком мудрости, текущем вот здесь и сейчас, между ладоней.

Фридрих сложил руки ковшом и на манер мусульман воздел их к лицу, провёл кончиками пальцев по лбу, глазам и крутому волевому подбородку.

Он не успел объединить под своей властью всю Италию, он не успел реформировать закостеневшую в предрассудках, злой агрессивности и пышной лени церковь. Он не успел на месте монастырей создать цепочку университетов для благодатного улова пилигримов, желающих попасть в сети истин. Если бы не преданные ему antiquitatis[111], призванные им для распространения наук в бенедиктинских монастырях южной Италии, если бы не аббатства Клерво, Клюни - кто знает, сохранились бы списки трудов Гомера, Платона, Сократа, Аристотеля, Сенеки, Плутарха? Остались ли бы целы упоминаемые мимоходом у других соискателей слова осколки мозаики из мудрости Парменида, Гераклита Эфесского, Марка Аврелия? Или были бы сожжены, как сожжены инквизицией - этим новым изобретением Святого престола - тексты проповедей альбигойцев?

Дорогого стоят вот эти слова – «…природа любит прятаться» или «…тайная гармония лучше явной».

А вот ещё – «…всё в жизни возникает из противоположностей и познается через них… болезнь делает приятным и благим здоровье, голод — сытость, усталость — отдых... логос в целом есть единство противоположностей, системообразующая связь…».[112]

- Каков Гераклит! Ай, да умница! – Фридрих довольно улыбнулся.

В других монастырях, особенно в Испании и Германии, он часто видел, как ценные старые пергаменты подвергались варварской чистке. Следы древних текстов выскабливались. Освобождённые от краски листы заново натирались мелом и использовались для дурацких рисунков мук адовых и написания псалмов, которые рождались тут же в украшенных кардинальскими и епископскими шапками головах доморощенных сочинителей, бравших за основу проповеди и бред юродствующих невежд.

Правда, и среди знати появляются люди, которым надоели публичные нудные, пустые завывания святых отцов, пугающих возможных грешников дьявольскими кознями и неотвратимостью наказания. Они, как и он, Фридрих, сыты по горло многочисленным пантеоном провинциальных святых, вписываемых пачками в анналы Ватикана с призывами следовать примеру благочестивости и отрешению от всего мирского. Спасают, хранят некоторые монархи древние фолианты и рукописи, варварски уничтожаемые в скрипториях невежественными монахами. Составляют библиотеки для потомков и для всех, нуждающихся в глотке из чистых источников.

«А вот мне не удалось оставить после себя достойного потомка и продолжателя его дел».

- Кому отдать реликвии, кому указать путь? Где тот достойный из достойных, который понесёт дальше трепетную свечу по узкой, полной терний тропе, ведущей к идеальному устройству мира? Нельзя дать пламени погаснуть…

Король, почувствовав слабое дуновение ветра из открытого окна, наконец-то заметил рассвет и прекратил разговор со своим отражением в серебряном зеркале.

«Я что-то упустил. Тамплиеры обманули меня в чём-то самом главном», - думал король, наблюдая, как первые лучи Солнца осветили комнату и сделали ненужным огонь свечи.

«Не бывает реликвий без клубка и нитей, держась за которые находишь выход из тупика. Быть может, средства, те, что я использовал всю свою жизнь, были недостойны задач, которые я ставил перед собой? А, может быть, denarius sequestrum [113], которые я платил судьбе за посвящение в тайну тамплиеров, были слишком малы? Впрочем, несколько отлучений от церкви за пятнадцать лет и проклятия Святого престола - достаточная цена за приобщение к тайнам».

Внезапно в его уставшую голову пришла идея, которая ему понравилась. Он давно мучился мыслью, как поступить с реликвией храмовников. Возвратить Ордену или оставить в каком-нибудь тайнике до лучших времён? До дней, когда сойдутся в одной точке предсказания пророков и мыслителей древности. Когда вновь открытые средства и методы будут достойны заявленных целей. Явится Мессия, разум и чувства которого смогут проникнуть в суть вещей. Только для него будут открыты коды и тайны писаний, проявятся зашифрованные послания в свитках мёртвых и живых.

Он взял лист дорогого прочного тонкого пергамента, ножом очистил гусиное перо, обмакнул его в плошку с краской, получаемой арабами из плодов индигоферы[114], и стал писать…