Копейщики

Глава 3 Константин 335 г. н. э.

«…О, сын мой Крисп! Нам с тобой поздно размышлять о делах прошлых, но пока ещё рано думать о вечности. Ведь у нас есть время, чего не скажешь о других. О тех, кто шёл на преступления и убийства ради тщеславия и власти, ради богатства, честолюбия и мелкой зависти. Можно даже не помнить о равнодушных и тихих рабах, о вольноотпущенниках, служивших верой и правдой бывшим хозяевам и наказывавших с жестокостью и усердием тех, кем совсем недавно были они сами и тех, кем хотели бы стать. О телохранителях, мечтавших о собственной охране и дворцах. О крестьянах, пришедших вслед за мной с Запада и гнувших спины на землях Византии, приграничных с территориями воинственного персидского царства Сасанидов[30] на Востоке. Не нужно оглядываться ни вперёд, ни назад. Быть может, вот этой ночью или уже вчера всадники в остроконечных шапках со свистом и криками сожгут жалкую лачугу бедного ассирийца или каппадокийца, жён их распнут на узких лавках и изнасилуют, а детей уведут с собой, чтобы воспитать из них новых воинов для новых набегов завтра. Смотри дальше через поколения поколений, потому что именно сегодня мы закладываем фундамент будущего, которое и блистательно и, быть может, печально».

Из «Ночных бдений» Константина Великого. Библиотека Ватикана. Византийский свиток № LXXV.

Из окон дворца, недавно законченного строителями, император смотрел на свой растущий в размерах город. Поселения мелких торговцев и ремесленников давно вышли за пределы высоких и мощных крепостных стен, начинающихся от самого моря и поднимающихся вверх по довольно крутым холмам. Высокие башни как бы предупреждали мастеровых, купцов и крестьян: «Да, мы готовы пропускать вас с вашими амфорами, горшками, коврами, золотыми украшениями и тканями, но с наступлением ночи вы должны покинуть кварталы знати».

«Надо бы обнести стеной и эти лачуги, - подумал Константин. – Со временем город вытеснит их церквями, аренами цирков, домами ветеранов, казармами наёмников, термами и садами».

Император снова перенёс взгляд на панораму нового города. Архитекторы и строители, следуя указаниям и вкусам Константина, постарались привнести элементы пышности и восточной роскоши в строгие каноны эллинского и римского зодчества. Ротонды, христианские часовни, базилики и церкви соседствовали со строениями греческого и италийского образца. Сферические купола храмов чередовались со стройными рядами прямоугольных величественных сооружений с двускатными кровлями и колоннадами. Дорический стиль дополнялся декоративно-изящным ионическим ордером. Коринфский порядок сменялся изяществом и свободой пространственных композиций, образующих овальные forumus[31] и широкие длинные улицы, пригодные для торжественных религиозных шествий и проезда колесниц. Римские аркады дополнялись ступенчатыми конструкциями, учитывающими рельеф местности. Стены построек всё чаще покрывались фресками, разноцветными плитами мрамора, мозаичной живописью. Резная скульптурная обработка стен воспринималась как лёгкий рельефный рисунок, радующий глаз. Длинные акведуки пересекали город во всех направлениях, доставляя воду во дворцы, фонтаны и искусственные озёра, расположенные в огромных подземных резервуарах, скрытых дворцами и храмами. В городе всё чаще появлялись новые лавки, и мастера всевозможных ремёсел производили почти всё – от великолепного оружия до тканей, ковров и кожи. Константинополь уже перешагнул пролив и вскоре возьмёт под контроль всю бывшую империю персов.

Константин любил своё детище и был доволен местом, выбранным для восточной столицы империи. Советники и жрецы старых языческих святилищ отговорили его строить город на месте разрушенной давным-давно и почти ушедшей в землю Трои. Гадая на внутренностях жертвенных животных, цитируя строки из Илиады, они говорили, что нет приметы хуже - строить новую столицу Рима на развалинах поверженного царства. Христианские патриархи в этом исключительно редком случае поддержали идолопоклонников. Константин выбрал для грандиозной стройки маленький рыбацкий посёлок Византий у самого пролива. Море отделяло приходящие в упадок западные провинции от Малой Азии, ставшей новым домом римлян. Плодородные земли Востока заселялись гражданами Рима и переселенцами из Греции, Иудеи и Палестины, привлечёнными возрождением былой славы могучей империи. Нет ничего лучше естественной морской преграды – бухты Золотой рог и мощных стен крепостных сооружений - от набегов северных варваров. Прошло совсем немного времени - и вот теперь, как когда-то Помпеи, Геркуланум, Сиракузы, гавань города была заполнена судами. На рейде стояли корабли разных стран и народов. От актуарий, либурнов и трирем римского и греческого образца до дракаров викингов. Как раз в эту минуту спускала свой красный парус большая китайская джонка с очередным грузом шёлковых тканей.

Константин вернулся в свои покои, легко тронул серебряный колокольчик.

Вошёл слуга. Император приказал вызвать командира дворцовой гвардии. Этот легион Константин создал совсем недавно взамен преторианцев, дискредитировавших себя бесконечными заговорами и непомерной жадностью к золоту и власти. Сегодня император планировал проверить казначейство и услышать отчёт префекта о поступлении налогов в казну. Кроме того, он сам хотел посмотреть списки о доходах и расходах государственной казны.

Предстояла пешая прогулка по переходам и галереям дворца в сопровождении телохранителей на виду у многих людей.

Властелин Нового Рима снял домашнюю тогу, которая обычно была на нём во внутренних домашних покоях, и надел роскошную белоснежную, расшитую золотыми нитями тунику. Поверх туники особым образом был повязан багряный плащ, застёгнутый на плече золотой с синими сапфирами пряжкой.

Процессия неторопливо прошла из южного крыла дворца в северное, где находился атриум префекта казначейства.

Попадавшиеся навстречу немногочисленные чиновники и придворные бездельники отступали к стенам в низких поклонах перед грозным наследником славы древнего рода Флавиев.

Префект – грек из Спарты, бывший преторианский гвардеец - прошёл хорошую школу управления: от солдата, центуриона, сборщика налогов в провинции - до легата, и от личного телохранителя и переводчика императора с арабского, иудейского языков - до распорядителя личной казны Константина. Он встретил своего патрона с почтением, но без лести и пустого славословия.

В течение часа император слушал чиновника и просматривал восковые таблички казначейства, время от времени давая указания писцам…

…В конце свитка с перечнем личных ценностей и вещей, которые следовали за ним в его многочисленных военных походах уже лет пятнадцать, Константин неожиданно обнаружил необычную запись.

«Как странно… Почему именно здесь, в кладовых нового Дворца, нашлись все эти давно забытые вещи?» - размышлял Константин, пробегая глазами написанное.

- А вот это интересно!

В середине длинного списка значился ящик со свитками из Иерусалимского храма, разрушенного Титом Флавием Веспасианом после подавления восстания иудеев в 70 году после рождества Христова, а под номером 32 другим почерком был записан пергамент, принадлежавший последнему из рода Иродов - Агриппе Марку Юлию. И в самом конце, когда император уже приготовился прервать чтение, он увидел строку: «Копьё Гая Юлия Цезаря Императора». Константин с любопытством и удивлением отложил документ и распорядился принести свитки, копьё и тексты Агриппы.

…Вечером он вспомнил о своём поручении. Среди табличек с указами, доставленных к нему на подпись, Константин заметил ларец, инкрустированный серебром. Откинув крышку и брезгливо развернув видавшую виды старую тряпку – всё, что осталось от когда-то белого холста, император увидел наконечник. Лезвие было странным образом проковано и имело необычную форму. Таких копий не делали эллины. Таких копий никогда не было у Рима. Оно не годилось, как наступательное оружие, ни для гастатов, ни для принципов, а, тем более, для триариев римской пехоты[32]. В сокрушительном порыве манипул[33] тонкая сталь сломалась бы от первого удара о железные накладки щитов противника. Конница вообще не имела копий, а только лёгкие метательные дротики. Галлы и фракийцы, арабы и нумидийцы, из которых формировалась кавалерия империи, предпочитали луки и мечи.

Константин отложил в сторону ажурный наконечник и взял в руки старый пергаментный свиток. Поблёкшие от времени записи был сделаны на неизвестном императору языке, причём на полях виднелись пометки ранних переводов на латынь. Он внимательно прочитал замечания к странному документу неизвестных знатоков истории древних царств. Речь в них шла о необычных письменных знаках, которые так и не смогли разгадать криптографы семьи Флавиев. Насколько мог понять Константин - это не был шифр Цезаря, Полибия или Энея[34]. Все эти способы тайнописи давно известны.

Константин любил странные загадки, и ему стало ещё интереснее. Неужели каллиграфы христианских курий, которые занимались распознаванием подлинности старых евангельских текстов, переводом их с арамейского и иврита на греческий, шифровальщики префектур внешнего шпионажа, которые были лучшими в Римской империи, не смогут расшифровать этот свиток? Раньше, когда император был ещё консулом и командующим легионами в Испании, всё было иначе и проще. После поимки попавшего в засаду вражеского гонца в ставку претора или трибуна уже через каких-нибудь два часа приносили дешифровку перехваченных донесений, замаскированных под обычные письма.

«Надо будет передать этот свиток жрецам и христианским епископам», - подумал император и позвонил в колокольчик.

…Работа над текстом отняла две недели у целой группы вольноотпущенников. В contunbernia[35] помимо переписчиков и переводчиков с финикийского, древнееврейского, с арамейско-галилейских наречий, включили двух христиан – знатоков Евангелий, двух иудеев – толкователей Талмуда, и двух криптографов - грека и ассирийца.

Честно говоря, Константин уже забыл об этом свитке за рутиной неотложных повседневных дел. Приходили дурные вести о восстаниях в Северной Африке и Сирии. Неспокойно было на границах Галлии и Италии. Соглядатаи в Риме доносили о зреющем заговоре внутри Сената среди сторонников старых языческих обычаев и порядков.

Правда, с некоторых пор Сенат для него значил так же мало, как в своё время для Юлия Цезаря. Но осторожность всегда была одной из лучших черт характера Константина. Лучше принять своевременные решительные меры, предупреждая возможные неприятные последствия для империи, чем безвольно ждать, пока проблемы рассосутся сами собой или расползутся опасной лавой, сжигающей всё и вся.

В один из вечеров, когда воздух стал прохладнее и жара, выпустив из своих объятий город, ушла на Восток, императору принесли для окончательной правки черновики распоряжений легионам, флоту и вспомогательным войскам. Среди вороха восковых дощечек он обнаружил тот самый потёртый, пожелтевший от времени, хрупкий на сгибах свиток Агриппы. В него был вложен другой. Ради такого дела взяли дорогой новый тонко выделанный пергамент. Он аккуратно был заполнен каллиграфической латынью.

Константин стал внимательно читать.

«Я, первосвященник Давид бен Ишай, свидетельствую в том, что переданное Священному Синедриону на вечное хранение копьё Нафталитов[36] принято мной из рук находящегося у дверей Господа и ждущего звука труб, чтобы войти в его царство, потомка славного семени Фаресов - Правителя Израиля и Иудеи царя Давида. Выполняя волю последнего из великих, в этом свитке мною скрыто под знаками, известными только мне и славному повелителю богоизбранного народа царю Давиду, да пребудет с ним вечная память иудеев, имя кузнеца, назначение, тайна непознанной до конца божественной силы наконечника копья Нафтали. Эта сила проявляется во благо и против, для и вопреки. Кто способен принять на себя тяжкое бремя ответственности и славы, ярмо долга и власти, сладкий вкус побед и полынную горечь поражений, кровь и слёзы, звуки труб и камни, скипетр и посох - тот разгадает тайну древнего искусства власти над сталью, код заклинаний и молитв, переданных из уст Давида в мои недостойные уши…»

Константин прервал чтение. Ему, воспитанному в лучших традициях римской эпохи, получившему классическое греческое образование, было хорошо известно о мудрости египетских жрецов, об их изысканиях в области медицины, применения лекарственных трав, исчисления звёзд, влияния светил на судьбы людей и ход событий. Но он ничего не знал об учениях и секретах древних иудеев. Он вдруг понял, что было большой ошибкой римлян, используя достижения завоёванных народов в области производства оружия, техники, механики, архитектуры, тактики и стратегии воинских искусств, не обратить внимания на скрытую от невнимательных глаз тайную жизнь символов и фетишей, древние знания друидов, волхвов, колдунов и магов, не раскрыть значение обрядов, устных и письменных преданий и легенд.

Император продолжил чтение:

«…Новый владелец реликвии! Если ты проник в загадку шифра, прежде чем произнести вслух увиденное глазами, загляни в своё сердце. Готов ли ты к обладанию тайной, приносящей как могущество, так и неисчислимые беды приверженцам добра и зла? Не решай сразу, поддавшись ложным искушениям, возьми паузу - день, неделю, месяц, год, жизнь. Подумай о памяти грядущих поколений и о проклятиях поверженных врагов. Подумай, находясь внутри себя, наедине с совестью и разумом. И только после колебаний в размышлениях принимай решение о невозможном. Твоя жизнь после этого будет принадлежать только реликвии. Ты напитаешь жажду белой молнии своей кровью, а душу свою - молитвой… записанной мной дословно, буквально, со всем тщанием, на которое я способен…»

Константин остановился, немного подумал, бегло взглянул на текст, перетекающий в узкий столбик знаков, лишённый всякого смысла буквами на латыни, и посмотрел в самый конец свитка.

Там была запись, расшифрованная следующим образом: «…прежде чем поставить точку на послании в неизвестность, запечатать свиток и поместить его в тайник, я принимаю яд, ибо смерть - лучшее средство от безумия, сжигающего мой разум…».

Императора, несмотря на всё присущее ему хладнокровие, бросило в жар. Горячая волна страха крупной дрожью прошла по телу и остановилась в области сердца.

Избегая смотреть в середину свитка на строки, состоящие из тарабарщины латинских транскрипций, Константин отложил пергамент в сторону, взял в руки наконечник копья и задумался.

…А в это время на Север, второстепенными старыми римскими дорогами, и новыми караванными тропами на Юг уходили посыльные, отправленные противниками реформ Константина. Свиток за время расшифровки, кроме криптографов, видели ещё два человека - старый одноглазый раб-сармат, менявший масло в светильниках префектуры имперского шпионажа, и нумидиец-мальчишка - мойщик полов и туалетов, имевший доступ в помещения префекта ночью. Копии пергамента были зашиты в лохмотья курьеров. Окрепшее за Дунаем королевство Готов пристально следило за усилением Византии. С секретами Константинополя не прочь была познакомиться и империя Сасанидов…

«Откуда, о боги, могли взяться среди моих личных ценностей этот кусок железа и свиток?» - император был в замешательстве.

Почему ему раньше не пришло в голову разобраться с архивами? Впрочем, завтра он даст указание писцу хроник рода Флавиев покопаться в хранилищах с документами. Может быть, там отыщутся следы, проливающие свет на неожиданно обретённые и, быть может, обладающие неведомой силой иудейские реликвии.

Они вели неторопливую беседу - император-язычник и христианский епископ:

- А не может это копьё быть оружием одного из солдат армянского легиона? Возможно, именно этим наконечником убита та самая римлянка-христианка в Армении? Странная давняя история, обросшая легендами, всегда вызывала много вопросов и сомнений. По-моему, она описана католикосом Армении Аристакесом. Царь армян Традт, якобы исцелённый своим везирем христианином Григорием, сделал учение Христа государственной религией армян. Хотелось бы знать, до или после обретения истинной веры произошли те события? – Константин сделал паузу, многозначительно подняв вверх указательный палец. – Только как этот наконечник мог попасть в мою сокровищницу?

Взмахом руки он отпустил раба, приводящего в порядок стол после трапезы.

- Как бы то ни было, царь Традт принял мудрое решение, приняв христианство… И очевидно, что по приказу царственного новоиспечённого христианина и по недостатку святынь была «обретена» эта сомнительная реликвия, которой поклоняются малограмотные горцы, уважающие только силу. Ты не напомнишь мне, как там всё было в Армении? – император вопросительно взглянул на собеседника.

Епископ Евсевий Никомедийский[37], вызванный Константином из ссылки, задумчиво накручивал на палец седую отросшую бороду.

- Если Император пожелает, я перескажу эту легенду в изложении Аристокеса. Память меня ещё не подводит.

- Вечер длинный, с делами Империи на сегодня покончено. Ну что же, изволь, - Константин поудобнее устроился на ложе перед столиком со сладостями и фруктами.

- Вот как всё было описано в приватном письме католикоса, – епископ уселся на низкую, обитую бархатом скамеечку у ног императора и начал повествование:

«…Труден путь на Север. Опасны старые дороги, построенные Римом. Извилисты и долги караванные тропы из Сирии и Палестины в обход Понтийских гор, вдоль Киликийского Тавра через знойную Каппадокию, неспокойную Эдессу, мятежную Антиохию, враждебную путникам Персию. Даже молитвами нелегко здесь нести откровения Господа. Но всё, что выдержал ученик Иисуса - Фаддей[38], неся слово Света, выдержали и они.

Аравия, Сирия, Месопотамия - всё позади. Голод, жара, дожди и сон под открытым небом - в прошлом. Камни и палки язычников остались далеко за краем земли. Никуда только не делись стёртые до крови пальцы и пятки ног. И болят рубцы от ударов хлыстом царя Великой Армении Традта. Но разве думали они, уходя из Рима, скрываясь от преследований трибуналий Императора Диоклетиана, что участь христиан в Вагаршапате[39], где проповедовал когда-то Фаддей, будет так же ужасна, как и в родных пределах Империи?

Разве думали они, что карие глаза, коралловые губы, шёлковая кожа одной из них - юной и весёлой Рипсиме - сведут с ума царя Армении, и он, после отказа красавицы стать его наложницей, прикажет своим телохранителям-римлянам предать христианок смерти[40]?

«О, господи! Лишь бы они не нашли нас, как нашли и казнили несчастную Гаяне с подругами, укрывшихся на окраине города у знакомых ассирийцев», - думали христианки.

Вольноотпущенницы прятались в южной части Вагаршапата в старом сарае, где милосердный каппадокиец-винодел предложил им в качестве убежища свою давильню винограда.

На улице слышались крики женщин и плач детей. Тяжёлые шаги солдат звучали всё ближе.

Рипсиме через щель в тонкой деревянной стене постройки со страхом смотрела, как легионеры обшаривают ближайшие дома. И вдруг, прямо напротив, близко, зрачок в зрачок она увидела глаз с красными прожилками сосудов.

- Эй! Сюда! Вот они где, христианские блудницы!

В сарай ввалились разгорячённые поисками солдаты.

Центурион, пропахший потом, кожей доспехов и чесноком, остановил товарищей.

- Черноглазая красотка в углу – моя, - легионер отстегнул мешавший ему меч и навалился сверху на дрожащую от страха девушку, разрывая на ней хламиду, ища слюнявым ртом приоткрытые губы. Рипсиме, чувствуя во рту его толстый горячий язык, от отвращения и ужаса стиснула зубы.

- А-а-а!

Громкий вопль римлянина, полный боли и злости, остановил возню товарищей с другими женщинами.

Солдаты, не поднимаясь с пола, оглянулись. Откушенный язык центуриона валялся на грязной соломе. Легионер грязными короткими пальцами растерянно щупал окровавленную пустую щель рта.

В бешенстве он быстро нагнулся, подобрал с земли оставленное кем-то из солдат короткое копьё и ударил несчастную девушку в сердце…».

Епископ, закончив повествование, вытер вспотевший лоб и вопросительно посмотрел на императора.

- История в духе небылиц о первых христовых мучениках, - Константин, терпеливо дослушав историю до конца, иронично улыбнулся. – И что, то копьё почитается армянами, как реликвия?

- Очевидно, мой император. Они даже начали возведение монастыря, названного «Гегардаванк», или Монастырь копья, а сам наконечник выдают за копьё, пронзившее тело Иисуса. – Евсевий суетливо перекрестился.

- Только у меня есть основания полагать, что реликвия, предназначенная монастырю, есть навершие посоха. Мне эту «святыню» показывали с большой торжественностью. Изгнание и ссылка тем и хороши, что можно посвятить время путешествиям. Сомнений своих я не показал, ведь местные прихожане христианской общины должны во что-то верить. Только железо наконечника – мягкое. По центру короткого широкого лезвия вырезан крест. Какой же крест может быть на копье римского легионера? Приписали бы этот посох личным вещам Андрея Первозванного, было бы ничем не хуже[41]. – Епископ замолчал, видя, что Константин обдумывает услышанное.

Император, заметив паузу в рассказе Евсевия, тут же спросил:

- А что ты скажешь насчёт наконечника, который я тебе показывал часом раньше?

- Благословен будь, император! Похоже, в твоих руках жертвенное оружие, принадлежавшее Юлию Цезарю. Ведь он был Великим понтификом Рима. Я что-то читал в хрониках периода Октавиана Августа о каком-то копье Цезаря, приносившего ему необыкновенную удачу и покровительство языческих богов. Но то, что это копьё, пронзившее тело Иисуса?.. Прости, не верю. Оно не похоже ни на один вид оружия, которое применяли римляне в Иудее и Египте. Слишком тонкая работа кузнечных дел мастера. Да и сталь очень высокого качества. Для легионов таких не делали. Это скорее редкий заказ редкому умельцу. Штучная работа. – Евсевий на минуту задумался и продолжал:

– Уж коли речь идёт о священных предметах для церквей Византии, позволь послать искусного, предприимчивого, не лишённого воображения человека в Иудею и Иерусалим. При известной ловкости и старании там найдётся не одна достойная столицы Восточной империи реликвия.

Константин кивнул, соглашаясь, улыбнулся и позвонил в колокольчик.

- Ты прав, епископ. А теперь - иди. Мне надо подумать.

О, терпеливый читатель! Нам с тобой пока рано думать о вечности. Оглянемся назад и окунёмся в прошлое. Быть может, уже этой ночью всадники в остроконечных шапках со свистом и криками сожгут жалкую лачугу бедного ассирийца или каппадокийца, жён их распнут на узких лавках и изнасилуют, а детей уведут с собой, чтобы воспитать из них новых воинов для новых набегов в будущем. Без содрогания и тоски о предстоящем времени без нас заглянем пока за стены Большого императорского дворца Константина. Не правда ли, это занятие более интересное, чем думать о будущей пустоте и ночи? Но… как странно! Всё знакомо и близко. Новообращённый христианин идёт с мечом на брата язычника. Сын, которого ещё совсем недавно отец целовал в розовые, пахнувшие молоком матери ладошки, составляет заговор против человека, семя которого подарило жестокому юноше жизнь. Время и жажда власти разрушают родственные связи, кровотоки, привязанность к близким, силу клеевых растворов, удерживающих камни фундаментов нравственных отношений и устои традиций. Иногда достаточно только звуков трубы, чтобы мощные стены дали трещину, зашатались и рухнули, погребая под своими обломками: династии и народы, города и храмы, реликвии и древнюю мудрость богов.

Вот и сейчас время глазами Флавия Валерия Аврелия Константина - Императора Восточной и Западной Римской империй - смотрело на Криспа, узника, прикованного цепями к стене в подвалах императорского дворца на холмах Византия. Допрос вёл лично император. В пыточной камере, кроме отца и сына, никого не было. Официальное обвинение было предъявлено Криспу на основании жалобы жены Константина Фаусты о попытке её изнасилования собственным чадом.

Но разговор без свидетелей шёл совершенно о другом.

- Где святыня, принадлежащая Империи? - голос императора срывался от гнева.

Упрямые глаза сына натолкнулись на суровый взгляд отца. После тяжёлого и долгого молчания прозвучал ответ.

- Она теперь моя. Я прочёл все свитки и собранные тобой доказательства о происхождении наконечника и его магической силе. Смирись, отец, отныне я его хозяин - и с этим ты ничего не поделаешь.

Крисп был так же необуздан в своих поступках, как его мать. Не было ещё такого желания, осуществления которого он не добился бы правдами или неправдами.

- Почему оно должно принадлежать только тебе и приносить к твоим ногам славу, новые земли, золото и женщин? - Крисп торопился и задыхался от возможности наконец-то высказать наболевшее своему царственному обвинителю. - Я тоже хочу строить города и храмы, покорять народы, иметь в наложницах знатных патрицианок и распутных жён царей-варваров. Я тоже хочу называться Великим, возводить высокие резные каменные арки и проходить под ними с триумфом в Риме, Никомедии, Аквилее, Александрии.

Крисп заговорил быстрее, срываясь на крик:

- Я бы убил тебя, отравил бы, подсыпав яд в вино. Но только - зачем?.. Ведь копьё теперь моё, и ты ничего мне не сделаешь. Покровительство богов на моей стороне.

- Где оно? - угрожающе, еле сдерживаясь, спросил Константин.

Крисп вместо ответа сплюнул отцу под ноги. Император с жалостью и гневом смотрел на сына.

- Ты жалок, мой мальчик... и глуп. Эта реликвия принадлежит Новому Риму - и никому больше. Она предназначена только для обретения славы и процветания Империи. Мне самому лично не нужно ничего. Утратив реликвию, мы утратим всё, чего добились за последнее время. Не в одной магии и молитвах здесь дело. Нельзя утратить силу духа и веру в достижение своих целей. Эта вещь создана не для крови, а для испытаний на мужество и твёрдость. Кто или что теперь укрепит меня и идущих вслед за мной? Враги Рима только и ждут нашей слабости, чтобы отомстить за века унижений и позора.

Крисп в душевном порыве до предела натянул цепи, которыми он был прикован к стене, и, не опуская глаз, тихо проговорил:

- Жалок ты, мой император. Не говори о слабости Рима. Со мной он будет ещё сильнее и могущественней. Посмотри на себя. Христиане, арабы, персы уже верёвки из тебя вьют. Не видать тебе больше копья! Оно – моё.

Звонкая пощёчина прервала словесный поток Криспа. Его голова дёрнулась в сторону. На щеке показалась кровь от пореза массивным перстнем Константина.

Проведённые обыски в комнатах Криспа, его любовниц, друзей и знакомых ничего не дали. Обыскивали каждого, выходящего за стены города. В большие корзины высыпали вещи из заплечных мешков путников. Горожанам оставляли только кошельки. Что искали - никто не знал. Но всё отобранное свозили в императорский дворец. Город глухо роптал, несмотря на ежедневные зрелища, скачки, состязания певцов и танцоров, раздачу хлеба. Но, по доносам шпионов, реликвия империи всё ещё находилась внутри страны. Один из рабов, прислуживающих в покоях Криспа, подслушал, как сын императора договаривался с неизвестным монахом о каком-то тайнике за стенами города. Но обыскать все здания, хранилища воды, усыпальницы, акведуки, церкви и храмы в окрестностях Царьграда не представлялось возможным. Признание христианства главенствующей религией на землях Византии и объявленная только что Константином свобода вероисповеданий не предполагали явного насилия, произвола мастеров сыска, описания имущества общин язычников и последователей Христа. Император не мог испытывать на прочность только что возведённый фундамент веры, на котором крепла империя. Он опасался новых бунтов и восстания черни.

Спустя неделю Крисп без лишней огласки был казнён. Его просто задушили в камере. Ещё через месяц жена Константина Фауста была найдена запертой в бане, где она задохнулась от жара. Константин хорошо помнил слова своего предка: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений».