Копейщики

Амир 1118 год

Всё имеет своё начало. Даже воля Аллаха, рождённая в абсолютной пустоте сонного до поры и времени разума. Даже время, толкнувшее маятник мгновенных пробуждений и желаний. Даже желание проявить эту волю и подарить яркий ток звёзд для бесконечной темноты Вселенной. Даже слово, снизошедшее по Его желанию, словно свет в сознание пророка Мухаммеда.

Что уж говорить об озарении, посетившем испуганного юношу по имени Амир, когда два года назад крестоносцы в дне пути от Аскалона настигли арабский караван, идущий в Египет, и в отместку за умерщвление нескольких паломников-христиан всадниками пустыни перебили почти всех, кто попал под горячую руку.

Отец, раненый в спину метким выстрелом лучника, истекал кровью на руках у Амира. Рыцарь-христианин с крестом из красной бархатной ткани на кожаной рубашке хотел добить раненого, но Амир, выучивший латынь за время пребывания неверных на земле Палестины, упросил пощадить отца. Взамен юноша пообещал рыцарю отдать все ценности семьи.

- Что ты можешь мне дать мальчик? Всё, что мне нужно, я беру вот этим мечом, - крестоносец выдвинул из ножен тяжёлый, в ещё не остывших пятнах крови клинок.

- Господин! Это – единственная вещь, которую не взять силой. Это – дар провидения, который даётся в руки только милостью судьбы или по воле Аллаха. Это лезвие когда-то была орошено кровью пророка Исы, а потом перешло к моему предку из рода Зайд. Клянусь пророком Мухаммедом, покровителем и учителем моего прадеда!

- О чём ты говоришь, жалкий оборванец?

В глазах крестоносца разгорался плохо скрываемый интерес. Он уже догадался, о чём идёт речь, но не подавал вида. Подъехавший ближе всадник с двуручным мечом за спиной засмеялся:

- Опять копьё? Как же, помню. Перед взятием Иерусалима такой же бред нёс один жалкий монах. Как же его звали, освежи Господь мою память? - мечник почесал в раздумье висок, вспоминая…

- А имя ему было Пустынник, а по прозвищу - Простак, и пусть душа его успокоится с миром. Чудной был человек! - рыцарь качнулся в седле, всматриваясь в лицо Амира. - Но только вот этот агарянин на него ну никак не похож.

- Я говорю правду, - араб торопился, проглатывая и коверкая слова.

- Это хранится в семье, сколько я себя помню. Потом это прятал дед, прадед, отец его отца и дальше до начала времён. Маленький кусок железа приносит удачу на караванных тропах, на море и в песках, в торговле, в любви, жизни и смерти.

Крестоносец слез с лошади, присел перед Амиром.

- Может, и не врёт. Всё-таки здесь, - он повёл вокруг глазами, - Святая земля и всюду, куда ни кинь взгляд - пути Господа нашего Иисуса Христа.

Крестоносец встал на одно колено, мелко перекрестил крест на груди.

- А если я переверну тебя вниз головой и потрясу, как следует? - рыцарь хитро и зло улыбнулся. - Сдаётся мне, эта штука мигом выпадет в песок из твоего грязного халата, - латник откровенно издевался над пленником. - Что скажешь?

- Если возьмёшь силой - копьё не простит, и Аллах покарает тебя ещё до наступления полуночи.

Амир чуть не плакал от отчаянья.

- Сделаем так, - крестоносец поднялся и стал садиться на лошадь. - Отца мальчишки перевязать, оставив стрелу. Наконечник вытащим в замке. Потеря крови небольшая - Бог даст, довезём. Эй, кто-нибудь, привяжите мальчишку вместе с раненым к верблюду! Посмотрим, принесёт ли нам удачу во Франции ещё одна сомнительная реликвия. Кусок ржавого железа, найденный Простаком-Пустынником, не очень-то помог графу Тулузы в войне с еретиками. То они его били так, что перья летели из его старого шлема, то он их, если заставал врасплох. Но это случалось редко.

Крестоносец тронул шпорами коня.

- Смотри за мальчишкой в оба, - предостерёг он мечника.

- Мы что, возьмём его вместе с железкой на приём к королю Иерусалима? – мечник, поправив тяжёлый клинок за плечами, связывал арабов, усадив их на одну лошадь.

- Господи! На верблюда, я сказал! - крестоносец крякнул с досады.

- Гуго, да ладно тебе. Сегодня – наш день. Пять лошадей с одного каравана агарян – неплохая добыча. А ведь ещё есть верблюды и груз. Не жадничай.

- Ладно, - сменил тон предводитель отряда. – Меня беспокоит другое. Посмотрим, будет ли милостив король. Я просил у него для нас мечеть Аль-Акса, письма к папе Римскому и королю Франции. Наша цель – создание Ордена! Давайте помнить о главном. Да поможет нам Бог в наших трудах и скромных желаниях!

- Вперёд, - махнул рукой старший из рыцарей всадникам с крестами на одежде.

Тот день Амир помнил до мельчайших подробностей. Он также помнил, как уже в Иерусалиме, в подаренной королём Гуго де Пейну мечети, он показывал кучке потных, грязных крестоносцев обретённую «чудесным образом» реликвию – половину наконечника копья, когда-то аккуратно разрубленного вдоль неизвестным кузнецом. Он помнил, как рыцарь схватил его сильной рукой за горло, тряся, как ветку финиковой пальмы. Он слышал его грубый, свирепый голос...

- Ты за кого нас принимаешь, мальчишка? Обмануть хочешь? Где вторая половина наконечника?

Но Амир разводил беспомощно руками и клялся своей жизнью:

- Не знаю, господин, хоть убейте - не знаю.

Девять конных рыцарей въехали в ворота города. За рыцарями в узкую арку под башней едва прошла повозка. Тяжело гружёная поклажей, она переехала зазевавшуюся собаку, задела огромными широкими колёсами выступ стены и прижала в нише группу испуганных крестьян. На повозке лежало ненужное в эту минуту оружие: щиты, копья, латы. В дырявые от долгого применения кожаные шкуры были завёрнуты железные треноги, чаны, глиняные миски и другой нехитрый скарб. Сверху на тюках сидел смуглый юноша в странной восточной одежде. Голубые глаза казались огромными и дикими на смуглом лице с острыми скулами и горбатым хищным носом. Курчавую чёрную голову прикрывал от дождя капюшон плаща из грубой коричневой ткани. Он с любопытством смотрел на высокую, грубую кладку крепостных башен, на солдат, стоящих в воротах, на горожан в грязных одеждах, на вывески ремесленников и торговцев.

По всей видимости - это был пленный, а теперь - просто раб и слуга одного из защитников Гроба Господня, возвращающихся после войны с Востока.

- Эй! Где тут у Вас caravanserail[57]?- обратился один из рыцарей в порванной на груди кольчужной рубашке к спешащему по своим делам мяснику. Тот зачем-то вытер грязные руки о заляпанный кровью кожаный фартук и тупо уставился на рыцарей. Видя непонимание на глуповатом лице человека, крестоносец нетерпеливо повторил вопрос:

- В этой дыре, называемой городом, есть gargote[58] или tournebraide?[59]

Испуганный малый указал направление и поспешил скрыться с глаз долой в какой-то подворотне. С этими крестоносцами нужно держаться настороже. Могут больно ткнуть железным носком сапога в бок или огреть древком копья по спине.

- Андре! - обратился старший из воинов христовых к одному из своих товарищей. - Езжайте вперёд. Найдёте двор епископа. Договоритесь об аудиенции - а лучше, чтобы нас принял сам аббат. Настаивайте, чтобы не позднее, чем завтра, нам была назначена встреча. Не жалейте золота и лести там, в канцелярии.

Он кинул мешочек в руку товарищу. Глухо звякнули монеты.

Андре де Монтбар неторопливо поехал вперёд. Остальные свернули в переулок у дома, где на вывеске деревенским маляром-самоучкой была нарисована кровать, кувшин и нечто, по всей видимости, изображавшее копчёный свиной окорок.

- Амир! - крикнул, оборачиваясь к арабу, предводитель. Позаботишься о повозке и животных. Не доверяю я этим крестьянам - новоиспечённым горожанам. Проверишь корм и воду. Если нужно, найдёшь кузнеца. Дорога была длинная.

Все спешились и, гремя шпорами и мечами, вошли в трактир. Амир слез с вороха поклажи. С помощью вышедших навстречу слуг он завёл лошадей во двор, расседлал их, закатил повозку под навес. Внимательно осмотрел оси колёс. Проверил колени и копыта боевых коней, особенно те места на боках, где только что были сёдла. Пока слуги поили животных, араб достал из повозки небольшой мешок, а из него какую-то мазь. Смазал потёртости и язвы на лоснящихся от пота конских шкурах. Он знаками показал слугам, чтобы без него их не кормили и не чистили.

Наружу вышел один из крестоносцев. Командир отряда называл его брат Алонсо.

- Иди, поешь, – испанский акцент выдавал в нём кастильского рыцаря, - мы уже закончили трапезу.

Слуги переглянулись. Странное дело. Приглашать пленного, а тем более, раба, за стол?

Амир ещё раз придирчиво осмотрел лошадей. Снял с повозки небольшой кожаный свёрток. Повесил его через плечо и пошёл за крестоносцем.

Внутри сидели сытые, подобревшие рыцари. Пили вино, негромко переговаривались. Амир пристроился у дальнего края стола. Покосился на остатки свиного мяса, брезгливо поморщился.

Взял кусок хлеба, луковицу, подвинул к себе миску с овощами, стал неторопливо есть, запивая водой из поданного ему кувшина.

- Что мы забыли в этом каменном мешке? - спросил он старшего из храмовников на странном неслыханном прежде в этой харчевне языке, – и когда вы отпустите моего отца?

- Говори по-французски или на латыни, дьявол тебя подери! Прости, Господи, за богохульство! - спохватился рыцарь и перекрестил широкую грудь. - Если я и коверкаю свой язык там, в Палестине - это не значит, что всякий агарянин на христианских землях может задавать мне дурацкие вопросы на своём языческом наречии.

- И всё же, когда? - повторил свой вопрос Амир на латыни.

- Потерпи! Завтра или послезавтра нас примет епископ. Вот после и посмотрим, что ещё может твой амулет и ежедневные непонятные заклинания над куском старого ржавого железа.

- Мало вы получили от короля Иерусалима? Какие ещё вам нужны доказательства, что я не обманываю вас? Вы мне дали слово.

Быструю речь Амира на смеси арабского, французского и латыни прервал стук тяжёлого кулака по дубовой столешнице стола.

- Твоей заслуги здесь нет! Пожалованные нам привилегии – итог наших ратных трудов. Король Болдуин[60] добр. Темплум Соломонис[61] на храмовой горе - или, как вы её там называете, мечеть Аль-Акса - была подарена мне и моим братьям по вере в благодарность за богоугодные дела! Кто защищал паломников от ваших кривых полосок дрянной стали? Кто, отправляясь в поход, имел одну лошадь на двоих[62]? Мы – нищие рыцари! Кто нашёл старые арамейские свитки после взятия города в основании Купола скалы, построенного иудеями задолго до римлян? Тоже мы! Кто девять лет не снимает оружия во славу Господа нашего Иисуса Христа? - тамплиер ещё раз размашисто перекрестился. - Кто прикрывал задницу в Антиохии сброду оборванцев герцога Анжуйского, набранных им в самих грязных, воровских притонах Парижа, Авиньона, Шампани? Всё это делал я, Гуго де Пейн, и мои кузены!

Он подскочил к Амиру, поднял его на ноги и развернул лицом к себе.

- Ты видел Сент-Омера? Эти шрамы на его лице от ваших стрел? Разве они не стоят подаренной нам мечети возле «Золотого купола»[63]?

- Ладно, Гуго, - Годфруа де Сент-Омер примиряюще поднял на удивление маленькую для рыцаря руку. - Хватит, мой друг, – повторил Годфруа. - Рыцари храма Соломона не нуждаются в оправданиях и словах, в которых есть хоть капля гордыни. - Сент-Омер с упрёком взглянул на де Пейна. - Мальчишка прав. Мы должны выполнить обещание.

- Да ладно тебе! - остывая, Гуго перевёл глаза с Годфруа на араба. Амир опустил голову под его презрительным и тяжёлым взглядом.

- Посмотрим, что принесёт нам возвращение во Францию. Воздастся ли? Наши обеты, данные у Гроба Господня, ещё не признаны ни одним двором Европы, не говоря уже о Риме.

За дверью послышались тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и вошёл улыбающийся Андре де Монтбар.

- Брат Гуго! Завтра с самого утра нас примет аббат Бернард[64] - глава цистерцианцев, а потом и епископы Труа, Анжу, Клермона. Они здесь уже три дня. Приехали на святейший собор. Промыслом божиим, мы не опоздали. Похоже, письма от графа Барселоны, королевы Португалии и короля Иерусалима дошли до святейших адресатов. Слава Ордену!

- Погоди радоваться. Устава мы ещё не видели и не читали. А если нас свяжут такими обязательствами, что будем, как в петле или на коротком поводке у короля и Папы?

- Ладно, давайте спать. Сон - лучший способ убить время. Завтра будет трудный день. - Гуго де Пейн широко зевнул и махнул рукой, отпуская рыцарей.

- А ты, - он повернулся к Амиру, - пошли за мной.

Если остальным рыцарям дали тесные каморки по одной на двоих, то комната Гуго была больше и просторней остальных. Узкое окно, забранное решёткой, выходило во двор, пропуская внутрь слабый мерцающий свет молодой восходящей Луны.

- Зимой здесь, должно быть, холодно, - подумал храмовник.

- Время вечерней молитвы, - тихо сказал Амир по-французски.

Гуго сделал вид, что не слышит.

- Мне нужно помолиться, - громче повторил мальчишка по-арабски.

- Давай, не стесняйся.

Де Пейн улёгся на грубо сколоченную деревянную кровать, даже не сняв сапог.

- Неверный пёс, - прошептал юноша.

Больше не обращая внимания на Гуго, магометанин встал на колени лицом на Восток и начал совершать молитву, повторяя время от времени чуть громче и выше «Алла-а…»

Рыцарь тихо и проворно поднялся, выхватил из ножен широкий нож, подкрался сзади и одним быстрым движением перерезал широкую тесьму, на которой висел кожаный мешочек, взятый с собой аравийцем из повозки. Юноша вскочил, но было поздно. Храмовник крепко держал добычу, выставив перед собой остро заточенное лезвие.

- Пусть пока хранится у меня. Целей будет.

Он спрятал свёрток за пазуху, схватил растерявшегося суннита за шиворот и выставил из комнаты.

- Да покарает тебя Аллах! - послышалось из-за двери.

Рыцарь запер дверь.

- Скажи спасибо, живого отпускаю. Хочешь - оставайся с нами, хочешь - уходи обратно в свою Аравию, если дойдёшь, конечно.

- А как же мой отец? Он болен и умрёт у Вас в плену!

- Прости, сынок, что не сказал тебе раньше. Он уже умер два месяца назад.

Отец Бернард ещё раз перечитал лежащий на столе свиток.

Наверху каллиграфическим почерком, буквами, похожими на готический шрифт, но на хорошей латыни было написано: «Устав Ордена рыцарей Храма Господня».

Настоятель цистерцианцев хорошо потрудился. Это был лучший текст устава воинствующего монашеского ордена, плод многодневных трудов и ночных бдений. Никто, как бы искусен в богословских вопросах он ни был, не смог бы написать лучше, чем он. Аббат улыбнулся. Хоть это и грех, но можно гордиться своей логикой и слогом. Воля и милость Господа вели его руку.

- Ничего не забыто? - листая пергаменты, спрашивал себя монах.

- Нет, всё на месте. Подписи епископов, принимавших участие в церковном соборе. Вот и булла папы Римского, утверждающая устав. Здесь, на обороте, список рыцарей – основателей ордена[65] На отдельном листе - благословение епископа Иерусалима.

Цистерцианец повернулся к Гуго де Пейну.

- Кроме Устава, брат мой, вручаю вам завещание короля Арагона. Он оставляет своё королевство трём монашеским орденам, в том числе и Вам - храмовникам.

- А почему - трём? - рыцарь почтительно взял из рук аббата папирусный свиток.

- Дело в том, что наследники по такому вопиющему случаю подняли бы шум, потребовали расследования, признали бы Альфонса умалишённым и вдобавок, чего доброго, обвинили бы его в содомизме с одним из твоих многочисленных юных красавцев кузенов, живущих при его дворе. Но если в равных частях оставить всё монашескому попечительству, то это - совсем другое дело. Никакие крючкотворы и нотариусы не подкопаются. Тем более, что третья часть владений отходит небольшому военному ордену из Испании.

- Как там говорит Господь наш? «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное.» Да не оскудеет рука дающего!

Аббат похлопал рыцаря по плечу, прикрытому стальной кольчугой.

- На тебя и так прольётся манна небесная. Я это чувствую. Эти пожертвования - не последний золотой дождь на твою шальную, бедовую голову[66].

Гуго вздохнул и понимающе кивнул головой.

- Отныне, сын мой, Вы - le Chevalier du Temle, - торжественно произнёс отец Бернард.

- Temlier? Что ж, неплохо, - задумчиво пробормотал Гуго.

- Тамплиер, - как бы пробуя слово на звук, повторил за ним аббат.

Думал ли Гуго де Пейн, что слова Бернарда Клервосского о манне небесной окажутся пророческими и сбудутся в самое ближайшее время?

«Что мне жизнь, когда отца больше нет?» - думал Амир. - «Что мне клятвы, данные этому исчадию христианского Аида, грубому, неотёсанному и жестокому де Пейну? Пустое...»

Конечно, Амир знал, где вторая половина наконечника. Эта легенда передавалась в их семье из поколения в поколение. Когда-то по воле Аллаха его прадед Зайд, который был приближен самим пророком в качестве приёмного сына, отдал наконечник знаменитому кузнецу в Дамаске. Половина лезвия пошла составной частью на изготовление меча для пророка Мухаммеда. Прямой, длинный клинок получил название «Аль-Маатур»[67]. Этот меч носил Зайд при взятии Мекки, в битве при Бадре, Ухуде[68].

«Только, о, Аллах! - Амир поднял глаза к небу. - Да прославится в веках имя пророка твоего!»

Мухаммед сам никогда не брал в руки оружия. Он говорил: “Единственный меч, которым я владею - это меч милосердия, любви и прощения”.

Эти слова пророка часто повторял Амиру его дед. Что стало с мечом, в который вставлена половина наконечника, юноша не знал. Да и не хотел знать. Ему было всё равно. Только бы дойти до Срединного моря, увидеть песок караванных троп, родовой оазис, младших братьев.

Всё имеет свой конец. Конец имеет затихающий звук эха в окрестных холмах, когда выдохнешь в протяжном крике святое имя - Алла-а-а.

Конец имеет путь, которым шёл обманутый Амир из Европы вот сюда, в благословенные земли Палестины. Конец имеет тропа, ведущая в Иерусалим, где на каком-нибудь неизвестном пустыре находится могила отца, которая никогда не будет найдена потомками рода Зайда. Конец имеет жизнь Амира, по капле вытекающая из двух маленьких ранок чуть ниже колена на месте укуса гюрзы, не замеченной им на тропе…