Копейщики

***

То ли Юсуф управлял судьбой, то ли она им. Но так или иначе, через четыре года кровопролитных боёв не только Египет, но и вся Северная Сирия были в его власти. Он вступал в город, из которого уходил когда-то молодым, подающим надежды воином. А теперь Дамаск встречал его – султана Египта, основателя династии Айюбидов - громкими криками, воплями труб, боем барабанов и пением камышовых дудок.

Его хозяин и повелитель - Нур-ад-Дин - пал жертвой собственной слабости. Он был побеждён временем и славой, принадлежащей ему, Юсуфу ибн-Айюбу.

«Салах-ад-Дин!» («Защитник веры» – араб.)

Это имя катилось вслед растущему в размерах клубку слухов, заставивших гарнизон Дамаска сдаться.

Армия, состоящая их мамлюков, боготворила своего удачливого командира. Шеренги конных лучников и копейщиков кричали ему вслед:

- Ты нанизываешь города на свой меч, как финики на иглу! Покажи нам его!

И Саладин, останавливая взмахом руки беснующиеся толпы, послушно доставал из ножен сверкающее лезвие. Он поднимал смертоносную сталь над головой, поворачивал к солнцу, вращая кистью, и… яркая двойная ослепительная молния оставляла белый след восторга в широко открытых глазах всадников.

И тогда по рядам, как волна, катился громкий вопль,

- Зу-ль-факар [81]!

Саладин улыбался и спрашивал сам себя:

«Почему эти люди идут за мной, почему они, оставив семьи, дома, клочки скудной земли, которые могут прокормить разве что пару коз, делят со мной ратные труды уже пятый год? Что заставило их забыть племенные конфликты, ссоры, обиды и сплотиться в единый народ? Проповеди пророка Мухаммеда? Коран? Несомненно! Вера? Наверное, да. Ведь ислам для них – истина, а для меня - цель и инструмент объединения арабов, сельджуков, курдов, персов. А может - меч?» - Эта мысль обожгла его душу печалью.

Саладин бережно погладил многослойный клинок, тот самый Зу-ль-факар, подарок благословенного Зайда пророку Мухаммеду, ту самую сталь, которая, как говорят легенды кочевников, прокована вместе с наконечником копья, пробившего плоть пророка Иссы.

В возгласах восторга воинов Саладину трудно разобрать, чего в его людях больше. Веры в Аллаха, любви к нему - или к сверкающему клинку, который он не спеша вкладывал обратно в ножны.

Медленным шагом правитель Египта и Сирии въехал в празднично украшенные ворота Дамаска.

Пели рожки и свирели, звенела медная упряжь лошадей и сталь оружия. Облака пыли поднимались в узких улицах города от проходящих колонн конницы.

«И всё-таки это я научил их воевать. Своевольных и вольнолюбивых, капризных и мстительных, жестоких и беспощадных. Научил подчиняться приказам, научил не бросаться сломя голову на врага в диком порыве, а следовать определённым задачам и целям. Научил не бегать в панике испуганной толпой при неудачном исходе битвы, а отступать в полном боевом порядке, прикрывая внезапными вылазками раненых и отставших».

Погруженный в свои мысли, Саладин по привычке опустил голову на грудь.

«Моя цель достигнута. Слава Аллаху! Арабы теперь, как крепкий кулак, занесённый для удара. Но настоящие испытания для них ещё впереди. Христиане – это не наёмная шумная вольница неверных эмиров и халифов. Это серьёзная сила и стойкий враг с хорошим вооружением и такой же фанатичной верой в пророка Иссу».

- Посмотрим! Аллах велик, клянусь мудростью Пророка, - он похлопал свой меч по витой рукоятке, украшенной резьбой из слоновой кости. - И даже время - в ладонях его, - брошенная Саладином в пространство фраза повисла в пыльном воздухе.

- «О, Великий Аллах! Твои уста были закрыты для меня. Но я видел истину твою, выведенную на бумаге руками учеников пророка, и благодарю тебя за это. Мне милей благочестивые беседы в прохладной тиши медресе с богословами и толкователями сур, но ты сделал меня воином, ибо написано в Коране: «…Ты ненавидишь то, в чем благо для тебя, ибо не с тобой знание, но с Богом…». Ты сделал меня властелином судьбы, охотником, идущим по следу сказочной удачи. Ты давал мне в руки то, чего я не просил. Когда ты положил к моим ногам Египет - я понял, что мне предназначена Сирия. Когда ты взял меня за руку и привёл в опустевший шатёр Дамаска - я знал, что и это только путь, который ты назначил мне, недостойному понять твои цели и желания.

Вот мои уши, вот моё сердце, вот моя душа. С дуновением ветра, с тихим шорохом песка, лёгким всплеском воды в кувшине, идущим по верёвке из колодца мудрости, вложи в них твои знание и силу. Я вижу волю твою, палец твой, бегущий по строке пророчеств, в которых слышу голос, говорящий мне: «Блеск меча – вот твоё солнце, острая кромка клинка – тонкая нить, ведущая тебя на Запад. Пыль от скачущей конницы – воздух для твоих лёгких, стены взятых городов – вот твой дом».

И ещё я слышу слова Пророка, тонким ручьём текущие прямо в моё сердце: «…спасение храбрых - под сверкающими саблями, и рай - под сенью мечей...»

Я ничего этого не искал. Но даже из поражений, которые ты в своей мудрости посылал мне, я выходил сильнее, опытнее, принимая с благодарностью твой подарок – Знание».

Так однажды ночью молился Аллаху Салах-ад-Дин Аль-Малик аль-Назир, Защитник веры, Правитель Яффы, Мосула, Дамаска, Каира, Басры.

Клинок джихада был готов к самому главному, для чего он был выкован и заточен на камне веры.

Всё чаще жадные франки, нарушая собственные правила и клятвы, грабили караваны, селения и города. Терпение мусульман иссякало, как вода колодца, засыпанного песчаной бурей. Земля Палестины замерла в тревожном ожидании перемен.

Но, верный обещанию, данному королю Иерусалима - поддерживать хрупкий мир на Востоке - Саладин закрывал глаза на многие безрассудные выходки крестоносцев. Он даже отослал выкуп Рено де Шатильону - исчадию ада - за свою сестру, захваченную этим бессовестным человеком на тропе мира, проложенной для паломников Медины.

- Они не держат слова и плюют на соглашения. Честь воина для неверных – пустой звук! – Правитель Дамаска был в гневе.

Связанный взаимными соглашениями с королём Иерусалима, курд медлил с местью.

Но всему есть предел. Поход, затеянный Шатильоном для захвата священной Мекки, переполнил чашу терпения правоверных, и Саладин дал клятву очистить землю Палестины от христианского, разноплемённого, раздираемого внутренней враждой воинства. Время пришло.

Солнечный день словно любовался финиковыми рощами Галилеи, терпеливо разглаживая добродушные морщины на лице Тивериадского озера. Волны собирались в длинные шеренги несильным, но устойчивым жарким ветром с Юга, и у берега тихо зарывались в песок, пузырясь и шипя от нестерпимого зноя. Между холмов, называемых рогами Хаттина, двигалась измученная жаждой армия франков. Вот уже третий день, как колонна вышла из Иерусалима. Целью похода была Тивериада, осаждённая войсками мусульман. Сделав два дневных перехода, крестоносцы остановились на ночлег в нескольких часах пути от Аккры, с рассветом надеясь пополнить там запасы питьевой воды. Едва солнце окрасило жёлтой нежной кистью верхушки деревьев, они двинулись по направлению к колодцам. Но, встретив передовые отряды мусульманской конницы, не зная, где главные силы Саладина и опасаясь наткнуться на засаду, они потеряли сутки. Удушающая жара и отсутствие воды делали своё дело. Рыцари знатного происхождения и простые солдаты страдали головной болью, спазмами желудка, многие теряли сознание от тепловых ударов и оставались лежать, добиваемые горячим ветром и удушающим зноем. День прошёл в бесплодных попытках разобраться в обстановке. Донесения лазутчиков были сбивчивы и противоречивы. Всю ночь шло совещание баронов в шатре короля. Наконец, чтобы не оставить половину армии в песках, командиры приняли решение прорвать заслоны мусульман и выйти к озеру. Рано утром войскам был отдан приказ свернуть лагерь, строиться для марша и выступать. Но, проведя пару часов на солнце, солдаты еле переставляли ноги, задыхаясь от пыли. Лошади под тяжестью закованных в доспехи рыцарей еле тащились шагом, опустив морды, перекатывая зубами и пересохшими языками раскалённые удила.

То тут, то там из шеренг, неуверенно двигаясь, теряя сознание, выходили солдаты и садились на землю. В колоннах конницы начался падёж измученных зноем животных.

Время ещё не успело перевалить за полдень, а к головному отряду в сопровождении группы рыцарей медленной рысью подъехал всадник и поднял руку.

- Привал!

Ги де Лузиньян, новоиспечённый правитель Иерусалима, слез с лошади и отдал повод оруженосцу. Паж, почти мальчик, еле сидевший в седле, принял коня и с трудом сполз на песок. Потрескавшиеся губы и сухой лихорадочный румянец на щеках делали парня похожим на усталую женщину.

- Два часа отдыха, не больше, - король коротко кивнул двум тамплиерам, один из которых - Великий Магистр ордена Жерар де Ридфор - с помощью пешего солдата кряхтя слез с вороного жеребца.

Усталые, но повеселевшие солдаты, подогнав поближе обоз, стали выгружать шатры для знатных господ и палатки для себя. Через двадцать минут лагерь превратился в сонное царство.

Ещё через полчаса с ближайшей возвышенности, посылая измученную лошадь в галоп, скатился всадник передового дозора христиан.

- Саладин! Саладин!

Густой белый дым, подгоняемый ветром, облизывал пламенем сухую траву. Никто не заметил, в какое время пламя выползло из-за холмов. Солдаты вскакивали на ноги и поспешно разбирали, сложенное как попало, оружие. Бивуак постепенно наполнялся гарью и жаром подступающего степного пожара.

Слезились глаза. Рты, высушенные жаждой, хватали едкий горячий воздух и выблёвывали на землю с кашлем и рвотой. Беспорядочной толпой пехота крестоносцев в панике бросилась на ближайший скалистый холм с плоской, лишённой растительности вершиной, спасаясь от огня. Предводитель тяжёлой конницы Раймунд граф Триполи приказал трубить в рожки, призывая рыцарей выстроиться клином для атаки в лоб всадников Саладина, плотной широкой лавой вытекающих из-за холмов.

- Впереди – вода и слава! - Кричал король Иерусалима, одетый по случаю сражения в белый плащ тамплиеров. Ломаным строем ряды крестоносцев, опустив наконечники пик, тяжёлой рысью тронулась с места, набирая ход и переходя в галоп. Гонцы короля тщетно искали сержантов пехотных отрядов, чтобы передать приказ поддержать атаку рыцарской конницы. Но напрасны были попытки баронов заставить солдат тронуться с холма вниз. Растерянные люди ругались и проклинали своих предводителей. Владельцы арбалетов вяло посылали в небо стрелу за стрелой.

Саладин с соседней высокой гряды песка наблюдал за приближающимися рыцарями.

- Глупцы! – закричал он в исступлении, перекрывая топот коней. Его рука поднялась и резко опустилась вниз. Пропели сигнальные трубы. Длинная шеренга арабской кавалерии, образовав проход в центре, стала обтекать клин крестоносцев справа и слева. Через несколько мгновений христиане оказались в плотном кольце конных лучников.

Зашелестело оперенье стрел, посылаемых с близкого расстояния. Раздались первые крики боли и проклятий. Поющая в воздухе сталь легко пробивала кольчуги франков, кожаные доспехи лошадей. Через двадцать минут на месте побоища остались лежать усеянные стрелами тела боевых коней и трупы рыцарей. Множество несчастных животных, похожих издалека на подушки для игл, бились на земле, придавив собой раненых крестоносцев. Началась резня.

А тем временем небольшой отряд личной охраны графа Триполи вместе с немногими тамплиерами атаковал вражескую линию лучников в северном направлении. Неожиданность удара и неудачная тактика сарацин, получивших задачу преградить дорогу пехоте, позволило конному отряду прорваться в образованную мусульманами брешь и уйти в Триполи. Арабам не хотелось испытывать на себе удар лучшего из подразделений крестоносцев.

Для остальных всё было кончено. Оставшиеся без лошадей рыцари сражались в пешем строю и превратились в легкую добычу для стрел. Юркие мусульманские всадники, тщательно выцеливая, стреляли на выбор в незащищённую щитами и кольчугами плоть.

На исходе битвы уцелевшие рыцари в тяжёлом вооружении, непригодном для битвы в пешем строю, измученные жаждой, ранами и усталостью, валились с ног, как подкошенные. Армия Иерусалимского королевства перестала существовать.

В плен попали Ги де Лузиньян, его брат Амори - коннетабль, глава Ордена тамплиеров Жерар де Ридфор, Магистр ордена иоаннитов-госпитальеров Маркграф Монфератский, епископ Лидский, бароны и большая часть оставшейся в живых дворянской рыцарской знати.

Саладин с печальной улыбкой смотрел на потных, покрытых густой пылью пленников. Их выстроили жалкой неровной шеренгой перед его шатром, и он под прикрытием приспущенного полога внимательно разглядывал бывший цвет иерусалимского рыцарства.

Белый плащ с красным крестом на Ги де Лузиньяне побурел от грязи и крови лошади, убитой под ним. Но король выглядел увереннее своих товарищей по несчастью. Его глаза на побледневшем от гнева лице горели неутолённой жаждой битвы.

Жерар де Ридфор едва держался на старческих усталых ногах. Епископ Лидский растерянно комкал в руках расшитое золотыми нитями полотнище, украшавшее совсем недавно Животворящий крест[82], растоптанный конницей мусульман в щепки.

Рене де Шатильон - этот дерзкий, жадный, неуправляемый, своевольный гордец - дрожа от бессильной ярости, прятался за спинами остальных, опустив длинноволосую, седую от пыли голову.

Саладин вышел из шатра, подошёл к королю Иерусалима и сам, без помощи слуг, подал ему чашу прохладного щербета. Король с учтивым полупоклоном отпил половину и передал чашу де Шатильону.

Предводитель мусульман с упрёком тихо сказал королю:

- Ты же знаешь, король, наши обычаи. Рене - мой кровник. Арабское гостеприимство и моё милосердие не распространяется на него. Оно также не касается тамплиеров. Монах, взявший оружие в руки, предназначенные для перелистывания страниц святых писаний и к благословению нуждающихся, для меня – вне закона. Или они примут ислам - или умрут прямо здесь, у моих ног, - Саладин вытащил из ножен свой меч, тот самый Зу-ль-факар, и подошёл к Шатильону.

Шатильон, с трудом собрав на распухший язык несколько капель слюны, плюнул на хафтан своего врага.

- Гори в аду, потомок осла и блудливой кобылы!

В ту же секунду в руках Правителя Египта сверкнул тяжёлый клинок. Удар вышел быстрым и точным. Рыцарь упал на колени. Подбежавшие телохранители добили его кинжалами.

Через час все: и тамплиеры, и госпитальеры были казнены. Остальных пленных связали и увезли в Дамаск до получения выкупа. Принявших ислам взяли на службу в гарнизоны крепостей. Бедных дворян, кто не мог заплатить выкуп, продали в рабство. Раненых просто отпустили на волю Аллаха. Среди казнённых тамплиеров не было лишь Великого Магистра. Старика, как это ни странно, освободили позднее без всяких условий.

С этого дня Иерусалим был обречён. Взятие города стало делом времени.

Остальные крепости королевства остались без гарнизонов. Толстые, внушающие уважение и страх, стены замков стали отныне пустой скорлупой орехов. В течение месяца пали Сидон, Бейрут, Аккра, Иерихон, Наблус, Кейсария, Аскалон и большая часть густой сети укреплённых поселений крестоносцев. Ещё держался Тир, Бофор, Антиохия и Триполи.

2 октября 1187 года Иерусалим сдался Саладину после непродолжительной осады.

Жерар де Ридфор, исхудавший в плену скорее от ненависти и желчи, чем от недостатка пищи, сидел на простой деревянной лавке в одной из башен последнего оплота тамплиеров на Святой земле - замка Шато Пелерин. Старика терзали гордыня и уязвлённое самолюбие. Агаряне отпустили его без выкупа, без переговоров, без церемоний клятвы. Его привезли к стенам крепости и просто сбросили с лошади в песок перед воротами, как ненужный мешок с глиняными черепками. Такого оскорбления де Ридфор не испытывал никогда в жизни. Магистр вздохнул, отгоняя невесёлые мысли. Сегодня ему ещё нужно просмотреть списки имущества ордена, внести поправки, вычёркивая утраченное, лишнее и оставляя самое необходимое. Готовился последний конвой в порт Тира для погрузки на корабли храмовников орденской казны, лошадей и добычи рыцарей.

Перебирая глиняные дощечки, он вспоминал последнюю проигранную битву и всё не мог понять, где и как он, умудрённый боевым опытом воин, мог допустить ошибку. И самый главный вопрос, который он себе задавал:

- Почему?

«Почему в последнее время крестоносцы всё чаще терпели неудачи в мелких стычках? Почему сдавались, казалось бы, хорошо укреплённые крепости и замки? Почему все предприятия тамплиеров, направленные на удержание Палестины в руках ордена и в лоне Церкви, не приносили успеха?» – Слабый после тягот перенесённого плена разум старика не смог сдержать громких ругательств, которые заставили служку, укладывавшего вещи поднять голову.

«Почему и как крестоносцами утрачен Животворящий крест Господень?» - Такого разгрома не ожидал ни он сам, ни самый последний скептик в христианском воинстве.

«А что, если нечестивые агаряне имеют святыню, превосходящую по силе все реликвии тамплиеров? И что это за святыня?»

Уже неделю тамплиер практически не спал, терзаясь сомнениями, раздумьями и вопросами.

Магистр взял в руки небольшой сундучок, который, пока храмовники находились на Святой земле, хранился под семью замками в этой неприступной башне командорства.

Открыв замок ключом, висящим на старой морщинистой шее, он откинул крышку и достал старый пергаментный свиток. На свитке тонким гусиным, смоченным в охре пером до мельчайших деталей был прорисован наконечник копья, привезённый когда-то Гуго де Пейном в Париж. Ниже каллиграфической латынью переписчика шёл текст молитвы-заклинания, придуманной богословами храмовников и потомками язычников-друидов в тот благословенный 1132 год, когда на тамплиеров словно из рога изобилия сыпались богатства, земли, победы, милости королей и удача.

Близорукими глазами Жерар де Ридфор всматривался в рисунок и повторял, как делал много раз до этого, выученное им наизусть заклинание.

Из глубокой задумчивости его вывел сигнал трубы. Конвой был готов. Рыцари ждали лишь приказа Магистра тронуться в путь и вывезти на повозках и вьючных верблюдах из теряемой ими Палестины военные трофеи, ценности, ненужное здесь теперь золото и несбывшиеся надежды тамплиеров.