04.1912

Глава 11. Квинстаун

Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года мистер Дойл с радостным воплем ворвался в каюту, целиком забитую его семьёй.

— Последняя стоянка, последняя стоянка! — прокричал он, лучась счастьем, как помешанный, и весело стал отбивать какой-то простенький танцевальный ритм каблуком.

Миссис Дойл, деловито раскладывавшая рубашки по сумкам, посмотрела на мистера Дойла более чем скептически. В прежние времена, когда у мистера Дойла были его соблазнительные кудри, он выглядел очаровательным авантюристом, даже когда совершал откровеннейшие глупости. Но сейчас у мистера Дойла была абсолютно лысая, бодро блестящая голова, которая походила на яйцо, и он казался смешным и неуместным, что ни делал бы, словно бы вместе с шевелюрой ушла и какая-то невосполнимо важная часть его личности.

— Проклятый Квинстаун — и всё, и наконец-то мы идём в Америку на полных парах! — мистер Дойл восторженно отбил ритм ещё раз и плавно стал приближаться к миссис Дойл. — К чёрту кредиторов, к чёрту Англию…

Миссис Дойл сердито отпихнула настойчивые руки мистера Дойла и с уверенно-недоступным видом взгромоздилась на постель.

— Не надо так говорить о родных берегах, — сказала она с осуждением, — мы на этой земле выросли.

— И что она дала нам, кроме бесконечных унижений? — театрально воскликнул мистер Дойл и всплеснул руками. — Ну, дорогая, улыбнись, ведь ещё вчера ты была такой…

Джо закатил глаза. Бетти, восседавшая в углу напротив него, негромко фыркнула и натянула воротник на нос. В течение того времени, что «Титаник» неприкаянно шатался от Саутгемпона к Шербуру, а от него — к Квинстауну, мистер и миссис Дойл не теряли времени даром и достаточно успешно вспоминали молодость. Они ходили вниз, где неплохо проводили время с другими пассажирами третьего класса, от души завтракали, обедали и ужинали, не переставая восторгаться.

— Хотя бы тут можно набить брюхо! — торжествовал мистер Дойл, размахивая своим новеньким чемоданчиком. Содержимое этого чемоданчика он так никому и не согласился показать и всегда держал при себе, что наводило на мысль: внутри спрятано нечто по-настоящему ценное.

— Молоко, молоко! — восторгалась миссис Дойл при виде овсяной каши.

Бетти, у которой давно были проблемы с зубами, в красках описывала Джо, как ей приятно, что хлеб не каменный, а свежий, что его не требуется размачивать, прежде чем отправить в рот.

— Я наконец-то поняла, что такое «воздушный», — доверительно сообщила она Джо, когда они бродили по коридорам, осматриваясь и осваивая корабль. — Я раньше думала, что это всё глупости какие-то.

— Да куда уж там, — таким был обычный ответ Джо.

Он, хоть ему почти никогда и не перепадало ничего вкусного, не был так рад еде, как семья. Джо вообще был достаточно равнодушен к пище: пока ему давали что-то в самой малой степени съедобное, он это ел и не жаловался, а также и не изъявлял безумного восторга, когда ему удавалось урвать лакомый кусочек. Буйные восторги родителей и сестры по поводу трапезы вводили его то в недоумение, то (что случалось куда как чаще) в состояние, близкое к отвращению. К сожалению, большая часть пассажиров «Титаника» относилась к бесплатной кормёжке с таким же энтузиазмом. За время путешествия Джо успел познакомиться с огромным количеством различных людей, от ирландцев до итальянцев, и почти все они готовы были прозакладывать душу за корабельную столовую.

Столовый зал для пассажиров третьего класса располагался на палубе F и мог вместить, по приблизительным подсчётам Джо, едва ли не полтысячи человек. Столовая была простая, но просторная, и здесь никогда не смолкал шум голосов. Даже если пассажиры сейчас и не ели, они зачастую приходили в столовую как в то место, где активнейшим образом муссировались слухи и где подчас затевались недурные развлечения. Из-за того, что зала явно не хватило бы на всех пассажиров, они питались в две смены. Джо старался успеть попасть в первую, поскольку во вторую питалась Джанет Боулс — девчонка, которая жила тремя каютами дальше и злилась, что её отцу пришлось пересесть на «Титаник» с понижением класса.

— Это несправедливо, — говорила она, дёргая себя за тощие соломенные косички, похожие на крысиные хвосты, — я не должна была находиться с такими, как ты!

Этот упрёк она неизменно бросала Джо в лицо так, словно считала именно его виновником всех своих несчастий. Джо, впрочем, стерпел бы Джанет Боулс и даже не обращал бы на неё внимания, если бы она не попадалась ему повсюду, куда он ни пошёл бы.

— Это притяжение, — с загадочным видом сообщила ему Бетти, когда Джо пожаловался на приставучую девчонку, — то, что можно не признавать, но что всё равно настигает и ловит — бам!

— Ты о чём? — непонимающе посмотрел на сестру Джо.

Бетти поглядела на него как на последнего портового дурачка и снисходительно пояснила:

— Притяжение. Любовь. Ты ей нравишься.

— Что за глупости, — отмахнулся Джо, — лучше помоги мне придумать, как от неё избавиться!

— Мы плывём одним классом, — вздохнула Бетти, — кажется, тебе придётся терпеть её до самого конца.

Это вовсе не устраивало Джо, поскольку постоянное присутствие Джанет Боулс серьёзно ограничивало его в передвижениях. Она оказывалась везде, куда Джо ни направился бы. Мало-помалу Джо начинало казаться, что Джанет за ним следит.

В этом подозрении он укрепился после того, как сумел уломать молодого кочегара Оскара Коула посмотреть на работу его товарищей по профессии. Оскар Коул очень долго противился.

— Нечего тебе там делать, — бурчал он, — это место секретное. Если кто узнает, что я тебя пустил, я могу потерять работу!

— Но ведь никто не узнает, Оскар, дружище, — уверенно пел Джо, подпихивая Оскара локтем, — я маленький, незаметный, никто на меня и не посмотрит! Подумаешь, ну, пройдусь я у вас парочку раз. Никто слова не скажет, потому что не увидит!

— Не знаю, — Оскар почесал подбородок, — есть тут такие людишки, что рады последить и наябедничать кому надо. Если они тебя увидят, нам несдобровать.

Джо и сам это знал. Тем не менее, усидеть на месте он никак не мог. Целыми днями ползать по канатам и перебираться с палубы на палубу было достаточно рискованно. В последний раз, когда Джо, не устояв перед искушением, попытался перемахнуть ко второму классу, его едва было не поймал стюард, и Джо пришлось спешно спускаться обратно. Он с большим удовольствием пообщался бы с капитаном или хоть с кем-то из капитанских офицеров, но они на палубы для третьего класса не спускались.

Одно лишь и оставалось Джо Дойлу: слоняться по кораблю и знакомиться со всеми членами экипажа, каких только удавалось найти. За это короткое время Джо успел подружиться с четырьмя стюардами, одной медсестрой, механиком и кочегаром Оскаром. Оскар всё обещал познакомить Джо со своим другом, одним из механиков, но упрямо затягивал с исполнением этого обещания. Оскар, вероятно, опасался проблем, которые могли бы возникнуть, окажись его товарищ чуть более исполнительным и ответственным в подходе к работе.

Так и получилось, что Джо по-прежнему больше думал о Лиззи, чем о ком бы то ни было ещё из своего корабельного окружения.

«Когда научу её лазать по канатам, — думал Джо, снова спускаясь в столовую, — мы с ней побратаемся на крови и будем вместе всегда. Отличная идея, хотя она и девчонка».

Сегодня «Титаник» должен был остановиться в Квинстауне. Этого события с нетерпением ожидала добрая половина всех знакомых Джо, с которыми он успел переговорить на эту тему. Бойкая мисс Сьюоблом ждала, что на борт поднимется один из её знакомых, старая Этель Фаннинг должна была встретиться с сыном, а трое братьев-ирландцев, которые свободно общались с вертлявыми итальянцами на их звучном чарующем языке, с хохотом сказали Джо:

— Ирландские девушки — самые красивые в мире!

Джо похмыкал и сказал:

— Да ну, ерунда какая. Бабы везде одинаковые.

— Это ты неправ, парнишка, — живо возразил ему один из братьев, — ваши англичанки выглядят как полудохлые кобылы: шея в два раза длиньше, чем надо, глаза навыкате, а эти их зубы…

Все три брата одновременно поёжились, как будто воспоминание о зубах англичанок привело их в ужас.

— А их волосы — пакля какая-то! — с воодушевлением заявил средний брат и уверенно хлопнул Джо по плечу. — Нет, старина, просто ты мало пожил и не разбираешься в бабье, но для тебя это только к лучшему.

— Потому что далеко не всё из того, что ты слышишь о женщинах — правда, — рассмеялся младший брат — у него у единственного из троих не было бороды, из-за чего Джо подозревал, что эта борода даже не начала проклёвываться.

— К чёрту вас всех, — оскорбился Джо, — не знаю, где вы видели лошадиных англичанок. Вы посмотрите, какие ходят у нас по палубам. Моя ма, например, не похожа на лошадь.

Старший брат призадумался и, кивнув, понимающе похлопал Джо по плечу.

— О да, — сказал он, — конечно, ма — это святое. Без вопросов, старина, конечно же, твоя мать не похожа на лошадь.

— А она откуда родом, кстати? — невзначай поинтересовался средний брат, и Джо буркнул:

— Из Белфаста.

— Э-э! — рассмеялся младший брат и от души треснул Джо по спине так, что Джо захлебнулся воздухом. — Так ты же, значит, из наших! Вот теперь понятно, чего это мне всё кажется, что у тебя словечки нашенские!

— Я не…

— Ведь твоя мать из Белфаста? — перебил его младший из братьев и пытливо заглянул Джо в глаза.

Сбитый с толку этой настойчивостью, он растерянно пробормотал:

— Ну да…

— А отец твой — из Белфаста? — встрял старший брат.

— Нет, он приехал в Белфаст…

— Откуда?

— Да почём мне знать-то? Он где только ни жил!

Три брата синхронно приложили пальцы к губам и отодвинулись. Они не обменялись меж собой ни словом, но Джо казалось, что за то время, что он их настороженно рассматривал, они успели прийти к какому-то важному заключению и договориться с помощью мыслей.

— Ладно, — старший брат упёрся массивными локтями в свои огроменные колени, — хорошо. А батюшка твоей матушки, Джо, он-то откуда, знаешь?

— Ну… — Джо закатил глаза, — вроде как он тоже из Белфаста. Он держал там лавочку.

— И что за лавка?

— Да не знаю я! Я деда своего никогда не видал, а мать не говорит о нём.

Среднему брату это не понравилось. Он поскреб мощный подбородок огромной рукой-граблей и покачал головой. Грива у него была роскошная, как у царственного льва, и нечесаная, причем казалось, что гребешок вообще никогда не касался этой буйной головы.

— Как это? — гаркнул он. — За что это так он с твоей ма?

— Тут дело такое: она вышла за моего па, — развёл руками Джо, — деду это не понравилось, он и перестал с ма общаться.

— Непорядок, непорядок, — забурчали ирландцы и скучились ещё плотнее, как будто готовясь приступить к третьему раунду переговоров.

Наконец, они снова что-то надумали и повернулись к Джо с удивительной плавной синхронностью. На широких, плоских красноносых лицах всех троих братьев было написано абсолютно одинаковое чуть любопытствующее выражение.

— А теперь скажи мне, Джо Дойл, — промолвил старший брат, — мы вот что из твоих рассказов уяснили. Ма твоя родилась в Белфасте, и отец твоей ма жил в Белфасте, хоть ты его знать не знаешь, и даже лавчонку кое-какую он у себя держал…

Джо настороженно кивнул. Вкрадчивый тон старшего из братьев ему совсем не нравился, и Джо уже потихоньку начинал осматриваться, выискивая наиболее благоприятный путь для бегства. К несчастью, ему не повезло повстречаться с тремя ирландцами возле небольшого салона для курящих, где собирались лишь наиболее благовоспитанные и тихие из всех пассажиров третьего класса. Словом, на помощь этой братии в случае непредвиденных осложнений Джо рассчитывать бы не стал. Кроме того, у всех троих ирландцев были огромные кулаки-кувалды и ножищи обхватом с молодое деревце; все трое были великанского росту и имели косую сажень в плечах. С такими побоялась бы связываться даже самая отчаянная голова. Джо и не хотел доводить до драки, которая, как казалось, уже созрела, точно спелое яблочко. Но бежать ему было некуда.

Напрягшись, Джо исподлобья смотрел на братьев и ожидал вопроса.

— Но вот что мне интересно, — задумчиво продолжал старший брат. — Всякий порядочный человек должен знать свои корни. Уверен, что твоя ма — порядочная женщина, иначе она не воспитала бы такого славного парня, как ты.

— Поддерживаю! Поддерживаю! — тоном высокомерного олдермена воскликнул средний брат и потряс кустистой курчавой бородой.

— И вот я подумал тогда, — старший брат вдруг положил обе тяжеленные руки Джо на плечи, и Джо ощутил, как напряглись и заныли его мышцы, — ну, твоя ма, конечно, знает, кем был её дед и где он-то жил!

Холодная невидимая рука с острыми коготками тут же выпустила сердце Джо.

— М-мой… прадед, что ли? — переспросил он чуть испуганно.

— Ага! — весело подтвердил младший из братьев и стал скрести подбородок. — Конечно, твоя мать об этом знает. И ты должен знать, ведь твоя мать порядочная женщина, в конце концов. Если она — та самая, которую я с тобой видел в столовой, знаешь, с каштановыми волосами, у неё ещё платье такое светлое, выгоревшее на солнце…

— Она, она, — подтвердил Джо осторожно, — вот это — моя ма.

— Вот и славно! — воскликнул молодой ирландец. — По лицу у неё видно, — доверительным тоном обратился он к братьям, — что она — женщина порядочная и правильная, не то что эти ваши англичанки с лошадиными зубами и лошадиными шеями.

Миссис Дойл, бесспорно, понравилось бы, что слухи об её благонравии распространились по всему кораблю, но Джо это, однако, нисколько не вдохновляло. Поскольку три брата сошлись в убеждениях, они с возросшим нетерпением уставились на Джо и хором потребовали:

— Колись!

— Да не знаю я особо! — выпалил Джо. — Ну, вроде тоже он из Белфаста; дед свою лавочку не сам построил, а по наследству получил! Сдалась бы она ему, когда он еле сводил концы с концами!

По красноносым лицам братьев тотчас расплылись одинаковые хитроватые усмешки. Переглянувшись, они обменялись толчками в бока, и на их щёки излился здоровый яркий румянец. Старший брат густо расхохотался и с королевской непринуждённостью подтащил немного удивлённого Джо к себе.

— Я же говорил! — воскликнул он. — Кто бы там ни был твой па, малец, ты из наших, и это не может не радовать, слышишь?

— Слышу, — осмотрительно согласился Джо. От грубой куртки старшего брата несло табаком, потом и вульгарными женскими духами. — Конечно, я всё хорошо разобрал.

— Так и не спрашивай тогда больше об очевидных вещах, — напутствовал его старший брат и, хлопнув по плечу, отпустил.

Джо на ватных ногах неуверенно проковылял прочь и замер чуть поодаль. Все три брата смотрели на него, не отрываясь, блестящими глазами и, кажется, оценивали. Во всяком случае, Джо так казалось, поэтому он не торопился уходить.

— А знаешь что, — вдруг произнёс старший из братьев и стал копаться у себя в глубоких карманах, — я тут подумал, что ты, собственно говоря, отменный малец и просто так, без награды, отпускать тебя было бы не очень хорошо.

Он вытащил из кармана плотно завязанный полотняный мешочек, прокрутил тот несколько раз по часовой стрелке и, прицелившись, метнул Джо в руки. Джо цепко схватил мешочек и взвесил его на ладони. Казалось, что внутри вообще ничего нет.

— Это что? — спросил он.

Старший из братьев безмятежно повёл плечами.

— Табак, — ответил он.

— Табак?

— Он самый, родимый, — спокойно подтвердил старший брат и вытащил из другого кармана точно такой же мешочек, — я видел, что ты его жуёшь. Я сам начал им баловаться в одиннадцать, поэтому я и делюсь с тобой: ты ирландец, и ты мне по сердцу.

— Только не показывай матери, — погрозил Джо пальцем младший брат и опять рассмеялся, — ей это не понравится, точно не понравится, потому что она — женщина порядочная.

— Да уж не покажу, — пробормотал Джо. — Спасибо вам за вашу щедрость! Без табака для меня уже и жизнь не та!

Джо начал жевать табак совсем недавно. Во всяком случае, он точно мог бы сказать, что полгода назад ещё не притронулся бы к табаку ни в каком виде. Всё-таки миссис Дойл оправдывала своё звание порядочной женщины, и она всеми силами старалась окультурить и облагородить детей, хотя условия жизни у них были не самые лучшие. Миссис Дойл пришла бы в ярость и избила бы Джо скрученным полотенцем, если бы узнала, что Джо балуется табаком.

Но Джо давно уже уяснил и взял на вооружение простое и действенное правило: чтобы миссис Дойл не расстраивалась попусту, ей не нужно было знать слишком много.

В последнее время министры и меценаты изо всех углов и щелей кричали трубными, хорошо поставленными голосами с особым аристократическим прононсом: «Знание — сила! Знание обеспечивает прогресс! Прогресс — лучшая жизнь! Знание — лучшая жизнь!»

Но Джо, как и миссис Дойл, был человек практичный и учился разделять знание на обязательное и необязательное. Школьное образование не входило в список того, что он должен был получить для комфортной жизни. Джо не стеснялся прогуливать занятия, и, хотя он и говорил себе подчас, что посещал бы уроки чаще, не живи их семья в таких стеснённых условиях, бывали времена, когда он признавался самому себе: даже если бы мистер Дойл не играл, спал и волочился за женщинами в рабочее время и приносил бы домой достойные деньги, он, Джо, всё равно бы пропускал школу и не испытывал по этому поводу даже отзвука стыда. Как Джо считал, в школе всё равно не давали никаких полезных знаний. Умение красиво писать и складно декламировать стишата не давали ему преимущества при устройстве на работу; эти навыки были бесполезны и не приносили даже личного удовлетворения, поэтому Джо и не посещал уроки. Мир портов, узких улочек и широких площадей был настоящим миром, и именно туда Джо и стремился изо всех сил, потому что школа быстро заканчивалась, а борьба за выживание продолжалась от первого вздоха до последнего.

И именно там, в настоящем мире, Джо и начал пробовать табак.

Впервые это произошло случайно: один матрос, которому Джо неплохо помог, в знак благодарности подарил несколько свежих булок и мешочек с горстью чего-то клейкого, с терпким запахом, тёмного, издали похожего на почву.

— Это жуют, — объяснил матрос недоумевающему Джо. — Тебе понравится.

Поначалу табак вызвал у Джо отвращение. Первую порцию он и вовсе выплюнул, потому что его едва было не стошнило. Вторую он начал жевать уже машинально, через несколько дней после того, как поклялся себе, что к мешочку этому не притронется и отраву эту даже в руки не возьмёт. Когда волнение и тревога, типичные для всей семьи Дойлов в безденежном конце месяца, накатили на него, Джо обнаружил, что держит в руках подаренный мешочек, а во рту у него — та самая ядовитая мешанина. Вкус у неё не стал приятнее, но она успокаивала, и поэтому Джо жевал её жадно и неутомимо. Через два месяца, если бы у него отобрали мешочек, он возмутился бы и всеми силами постарался бы вернуть утраченное добро. Расслабиться ему теперь удавалось лишь тогда, когда табак был у него за щекой. Бетти знала о пристрастии брата и не раз выговаривала ему за это, но Джо не обращал на неё внимания: Бетти всё-таки пообещала ничего не рассказывать матери.

Когда Джо вернулся в каюту, мистера и миссис Дойл там не оказалось. Бетти сидела на койке, поджав ноги, и терпеливо пыталась вязать. Руки у неё дрожали.

— Где ты болтался? — спросила она, стоило Джо открыть дверь.

— Разговаривал с парочкой ребят, — пожал плечами Джо, — знаешь, они просто милейшие люди.

— А, — неопределённо бросила Бетти. — А вот ма с па снова ушли. Они думают, что стали молодыми, когда попали на этот корабль. Ма с па сейчас в обеденном зале и наверняка пляшут.

— Оба? — удивился Джо.

Он не мог представить себе миссис Дойл лихо отплясывающей в окружении таких же безумных танцовщиков. Миссис Дойл для него даже младенцем была серьёзной, мрачной и сдержанной.

— Да, — кивнула Бетти, — вся палуба сходит с ума. Я говорила со стюардом.

— Я знаю, — подхватил Джо, — через час бросим якорь.

Бетти вдруг отбросила вязанье и соскочила с кровати. Её глаза горели.

— Джо, — сказала она плаксивым голосом, и на глазах её показались слёзы, — давай отсюда сойдём! Квинстаун — последняя остановка, это далеко от всех мест, где мы раньше жили. Нас никто не найдёт!

Джо посмотрел на неё с тревогой.

— Ты чего это, Бетти? Ты здорова?

Щёки Бетти пожирал яркий румянец. Она прижала дрожащие руки, обтянутые желтоватой кожей, к впалой груди, и повесила голову. Причёска её пребывала в беспорядке.

— Я не знаю, что со мной, — пробормотала она, — только мне очень грустно… мне кажется, что нам не надо было садиться на этот корабль.

Джо быстро подошёл к ней и обхватил за плечи. Бетти содрогалась от рыданий и прятала мокрое лицо у него на груди; он мог чувствовать жар её тела. Джо испуганно отодвинул сестру и коснулся ладонью её лба — действительно, у Бетти поднялась температура.

— Что за глупости ты говоришь, мелкая, — Джо аккуратно подвёл её к койке, — конечно, нам всем повезло, что мы попали на этот корабль. Чего ты перепугалась? Разве нам есть, чего бояться?

— Я… я не знаю, — шмыгнула носом Бетти и опрокинулась на спину.

Она лежала на койке, раскинув руки, и застывшим влажным взглядом смотрела в потолок. Её глаза блестели влажным и бессмысленным блеском, порозовевшие губы слегка приоткрылись. Румянец покрывал уже не только её щёки, но и шею, и лоб, и даже кончики ушей. Джо обеспокоенно приложил ладонь к лицу Бетти снова — она как будто горела.

— Слушай, — сказал он, — давай-ка я схожу за врачом. У тебя бред, мелкая!

— Нет!

Бетти вцепилась в него с яростной силой волка, не успел Джо подняться. Бетти подтянула его к себе и резко дёрнула за запястье (Джо показалось, что его кости затанцевали). Он вынужден был присесть на край койки снова. Бетти сжимала его руку, как в капкане; пальцы его постепенно немели: кровь к ним не поступала.

— Мне страшно, — сказала Бетти. — Помнишь, как мы чуть не врезались в тот пароход?

— Это было всего один раз, — покачал головой Джо, — и что в этом такого? На море всякое случается. Ты просто в доки не ходила.

— Но я видела одного человека, — Бетти беспокойно перевернулась на бок и подсунула кулак под голову. Её тело била крупная дрожь, — он стоял рядом со мной на палубе и тоже всё это видел. Он сказал, что такие дела — это признак чего-то нехорошего. Он отказался плыть дальше. Сошёл в Шербуре… Он… он сказал, что с кораблями, которые так выходят в море, лучше дела не иметь.

— Нашла кого слушать! — фыркнул Джо. — Да я тебе таких предсказателей могу пачками натаскать, разве же от этого их кудахтанье станет правдивым? Просто он напугался, да ещё и тебя напугал, идиот грошовый… Слушай, Бетти, разве ты хочешь жить так же, как мы жили раньше? С кучей долгов и этими отцовскими… — он скривился, — женщинами?

Бетти выдохнула так тяжело и грустно, словно она уже умирала:

— Нет…

— Ну и смысл тогда тебе расстраиваться? Мы от них от всех сбегаем. А в Квинстауне они нас найдут, — сказал Джо. — Найдут, как пить дать. Это ведь тоже Англия. И па посадят в долговую, а нам придётся пахать ещё усерднее, и всё почему? Потому, что ты вдруг испугалась какого-то непонятного парня?

— Я раньше не боялась, мне раньше тут всё нравилось, — сказала Бетти и всхлипнула. Её ресницы слиплись. — Ну а потом… я сидела тут одна и вязала, и вот вдруг… вдруг я поняла, что совсем немногое отделяет меня от воды, и от всего, что там, в этой воде, и от смерти, и от… — она скукожилась, подбирая колени к груди, и крепче обхватила руку Джо.

— Эй, эй, — свободной ладонью Джо похлопал её по голове, — эй, Бетти, не расклеивайся ты так. Ну да, под нами — вода, но, когда мы ходим по земле, разве под нами в этот момент не лежат кости наших предков? Тебя ведь это не пугает, правда, Бетти? Чего же тогда ты так страшишься этой дурацкой воды? Вода и вода. Плавать ты умеешь.

Бетти тяжело вздохнула.

— Это так ненадёжно… и страшно, — она ткнулась носом в подушку. — Я не хочу оставаться одна. Ты обещаешь, что ты никуда не уйдёшь, Джо?

— Я всё время здесь, — уклонился от ответа он, — куда я могу деться, Бетти? Ты же моя сестра. Глупая сестрица…

Бетти прильнула к подушке щекой.

— Да, вот такая вот, — подтвердила она бесстрастно, — глупая…

— Но уж точно не глупее ма с па, — добродушно фыркнул Джо, — это же надо додуматься: в свои годы отплясывать там, как будто они вправду собрались заделать нам мелкого!

Бетти перевернулась на спину и уставилась в потолок. Слёзы высыхали у неё на жёлтых ввалившихся щеках. Она вдруг глухо сказала:

— Джо, а если у нас правда появится мелкий?

Джо пробрала дрожь.

— Чего поделаешь, — с деланым спокойствием сказал он, — будем воспитывать, раз такое дело.

— Почему мы тогда не стали воспитывать ребёнка Энни? — тут же поинтересовалась Бетти отстранённым глухим голосом.

Джо медленно перевёл на неё взгляд. Бетти лежала на спине, безвольно раскинув руки, и пустыми глазами смотрела в потолок. Румянец, еще совсем недавно заливавший всё её лицо, медленно блекнул, уступая место привычной желтовато-серой бледности.

— Что? — уточнил Джо.

Бетти глухо проговорила:

— Я знаю, что у Энни должен был быть ребёнок. Вот ты говоришь, что если ма с па народят мелкого, то мы будем его воспитывать, раз такое вышло. А почему мы этого не сделали с ребёнком Энни? Ведь раз уж такое вышло…

Голос Бетти звучал глухо и скрипуче, словно бы свой вопрос задавала вовсе не она, а нечто, поселившееся внутри неё. Джо даже потряс головой, чтобы избавиться от наваждения. Бетти лежала на койке совершенно бледная и размеренно, тихо дышала. Джо потянулся к ней, и она тут же проворно перекатилась на другой бок.

— Ты сначала ответь, — потребовала она.

Джо гневно воззрился на неё. Простые вопросы Бетти словно били его ножом по сердцу.

— Глупое спрашиваешь, мелкая, — отрезал он с ворчливой суровостью.

— На глупый вопрос ответить легко, — сказала Бетти.

— Чаще всего на глупости отвечать тяжелее, чем на что-то умное, ты уж мне поверь, — Джо снова попробовал дотронуться до её лба, но Бетти накрылась подушкой и глухо потребовала из-под её прикрытия:

— Почему мы не оставили ребёнка Энни? Ма её выгнала. Я знаю.

— Да потому что он нагулянный! — Джо соскочил с койки и яростно пробежался от дверей до зеркала. Он запустил пальцы в волосы и замер. Кровь шумела у него в ушах. — И ещё одного мелкого мы бы не потянули!

— А если ма с па народят, — Бетти аккуратно сдвинула подушку, — потянем, что ли?

— Сейчас у нас деньги есть, — сердито сказал Джо и повернулся к сестре спиной. — Глупая мелкая, спрашиваешь об очевидном…

— Мы в никуда плывём, у нас там ни дома, ни друзей, — задумчиво уронила Бетти, — настолько ли это лучше?

— Деньги есть, говорю же, — фыркнул Джо, — это всего важнее, мелкая, уж поверь на слово старшему брату. А у Энни было дитя нагулянное. Думаешь, её художник стал бы с ней возиться, жениться на ней, от позора спасать? Да куда уж там! Наша ма хоть порядочная женщина, нашей ма можно и двадцать штук детей наделать, никто ничего не скажет, только ма сама такую ораву рожать не будет, с четырьмя уже намучилась в своё время!

— А ма говорит, что она в бога верит, — негромко сказала Бетти. — Не думаю, что богу понравятся такие вот дела. Это вроде бы совсем против всех боговых правил. Нельзя было так с Энни.

— Уже сделали, — Джо аккуратно отнял руки от головы. Кровь теперь колотилась у него в затылке, и казалось, будто бы в череп ему ввинчивают нож. — И, поверь, Бетти, тебе бы самой не понравилось, если бы мы их оставили. Нужно ведь и самой за себя отвечать, не вечно одной ма со всем разбираться.

Бетти забросила подушку за голову.

— Но ты ведь останешься со мной? Не бросишь просто так, чтобы я со всем сама разбиралась?

Джо решительно вернулся к кровати и схватил Бетти за тонкую руку. Теперь пальцы Бетти были совсем холодными.

— Слушай, — сказал он уверенно, — мы с тобой — брат с сестрой, и я тебя не брошу, даже если вдруг случится что-то совсем из ряда вон и нам придётся спасаться и бороться за жизнь. Ты мне веришь?

Бетти прикрыла глаза. Её веки были желтоватыми, набрякшими, на них чётко выступал рисунок голубовато-фиолетовых жилок.

— Да, — сказала она и глубоко вздохнула. — Если мы уже скоро должны бросить якорь, то ты давай, иди и смотри на Квинстаун. Я… останусь тут.

Джо обеспокоенно поглядел на неё.

— Может, тебе всё-таки позвать врача?

Бетти устало помотала головой.

— Нет, — выдохнула она, — мне уже почти хорошо. Сейчас я снова сяду и буду вязать. Если мы доплывём… будет свитер для тебя.

Всё происходящее с Бетти немало тревожило Джо, поэтому он отправился не на прогулочную палубу для пассажиров третьего класса, откуда можно было наблюдать за далёкими огнями Квинстауна, а в столовый зал, где, как Бетти сказала, легче всего было отыскать мистера и миссис Дойл.

В зале снова что-то праздновали. Несколько парней деловито настраивали инструменты, и кругом них возбуждённо роптала толпа краснощёких, потных, выпучивших глаза от нетерпения мужчин и женщин.

— Давайте уже! — подзуживала музыкантов дама в сером платке, который сполз ей на грудь.

Три здоровяка-ирландца, с которыми Джо встретился совсем недавно, деловито сдвигали столы и скатывали в рулоны скатерти. У столов суетился совершенно седой дряхлый старик. Потряхивая головой, он стучал клюкой по столам и кричал тонким раздражённым голосом:

— Левее, вы, остолопы! Неужели вы не видите: зазор, тут зазор!

— Дед, — не выдержал, наконец, один из здоровяков, — иди уже, отдохни, мы разберемся сами!

— Куда там! Ваш отец не мог разобраться, что детей не вытягивают за уши — вот и выросли три дубины…

Джо чуть было не врезался в исполинского мужчину с пиратскими чёрными усами, который нёс на плечах кудрявого мальчишку лет пяти. Мальчик восторженно хохотал, когда его подбрасывали, и требовал:

— Ещё!

Джо продолжал пробираться к длинному столу, за которым собрались, похихикивая, около десятка женщин. Все они были примерно одного возраста с миссис Дойл, если не считать усохшей старушки, которая занимала почётное место во главе стола и задумчиво смотрела на свои изуродованные работой руки, мелко потряхивая головой и беззвучно причмокивая. Миссис Дойл была среди этих женщин. Когда Джо к ней пробился, она заливисто смеялась над шуткой чернозубой женщины с растрёпанными волосами и бормотала между приступами хохота:

— Господи! Господи, такое нарочно не придумаешь!

— Ма! — окликнул её Джо.

Миссис Дойл с потрясающим безразличием проигнорировала его призыв. При этом Джо мог быть уверен, что миссис Дойл его всё-таки услышала, поскольку у неё был достаточно острый слух. Она могла сквозь сон глухой ночью почувствовать, как невесомо скрипнули половицы под ногой мистера Дойла, вознамерившегося приложиться к бутылке из своего секретного запаса; вскочить и немедленно этому воспрепятствовать. Конечно же, Джо оставалось лишь заключить, что мать попросту не хочет его слышать.

— Ма! — настойчиво повторил он.

Миссис Дойл по-прежнему и ухом не вела. Растрёпанная чернозубая женщина и её соседка, однако, перевели на Джо пытливые долгие взгляды.

— Так что там у тебя с мужем, Флоренс? — беззаботно поинтересовалась миссис Дойл, обращаясь к долговязой, унылого вида дамочке с выпученными пустыми глазами.

Дамочка покачала головой и прикрыла глаза.

— Клара, — негромко произнесла она, — твой сын сейчас стоит у тебя за спиной.

Миссис Дойл всё же попробовала овладеть ситуацией.

— Ничего, сын может подождать. Я хотела спросить тебя…

— Но, Клара, ты только взгляни на него!

Джо возблагодарил жалостливых кумушек: если бы не они, вряд ли бы миссис Дойл снизошла до него сегодня. Она медленно повернулась и устремила на Джо тяжёлый, как невыполненные долговые обязательства, пронзительный взгляд. Джо поёжился и отступил на несколько шагов. Ему отрадно было думать, что такие взрослые парни, как он, ничего не боятся, и он действительно ощущал себя бесстрашным и всесильным, когда был один. Стоило ему оказаться рядом с семьёй, как к нему снисходило понимание: он совсем ничтожен в сравнении с финансистами, дворянами и даже простыми матросами, которые, по крайней мере, могли рассчитывать на кормёжку в течение плавания. Рядом с миссис Дойл Джо и вовсе чувствовал себя букашкой, размазанной по полу метким ударом. Миссис Дойл была для него и якорем, и напоминанием о беспросветной нужде, в которую мистер Дойл легкомысленно загнал всю семью.

— Да, Джо? — проскрипела миссис Дойл, устремив на Джо выжидающий взгляд.

— Эм… — Джо замялся, — проблемы с Бетти, ма.

— Какие?

— Плохо себя чувствует, да и вообще… вообще нам надо поговорить! — расхрабрился Джо.

Миссис Дойл смотрела на него пустыми глазами, и Джо её не узнавал. В этой жизнерадостно улыбающейся женщине, которая находила в себе безрассудную храбрость, чтобы перебрасываться шуточками и дорожными историями с попутчицами, не осталось прежней практичной твёрдости его матери. Его мать не стала бы веселиться, не зная, на какие гроши они будут выживать завтра. Это был какой-то морок, зловредный оборотень в обличье миссис Дойл, но оборотней и мороков не существовало — они жили только на страницах сказок и в головах умалишённых. Это была настоящая миссис Дойл, та же, что воспитывала его, Бетти и их сестру с братом, которая подсчитывала каждый пенни, не позволяла себе лишних трат и обманчивых надежд. Это была та же миссис Дойл, которая узнала, что мистер Дойл выиграл и купил билеты на «Титаник» — но в ней произошли страшные и серьёзные перемены, потому Джо её не узнавал.

Казалось, для миссис Дойл мир за пределами «Титаника» перестал существовать. Казалось, что она уверена, будто их плавание продлится вечно, что им никогда не придётся спускаться на берег и снова бороться за выживание.

— У неё это не в первый раз, — со страшной беспечностью ответила, наконец, миссис Дойл и улыбнулась. — Джо, пожалуйста, не угнетай меня больше такими известиями, ладно? Бетти сама сможет справиться со своей головной болью… или что там у неё опять?

Джо попытался вставить слово:

— Она очень боится этого корабля, её кто-то сильно…

— Ха! — миссис Дойл по-мужски ударила кулаком по столу и отвернулась. — Передай Бетти, что она страдает глупыми страхами. Корабль непотопляем!

— Мама, но её кто-то…

— Джо, — теперь она обращалась к нему, не поворачивая головы, — ты серьёзно думаешь, что я встану и побегу утешать Бетти так, как я это делала, когда она была ребёнком? Её страхи беспочвенны, нам осталось плыть всего ничего!

— Мама…

Но миссис Дойл раздражённо отмахнулась от него и проворчала:

— Достаточно с меня глупостей на сегодня!

Джо, совсем потерянный, отступил от стола. Дамы ещё немного поглядели на него: кто осуждающе, кто — с сочувствием, — а потом миссис Дойл начала рассказывать какую-то историю из своего девичества, и обитатели столика позабыли о Джо, как будто он и не приближался к ним.

Джо с большими трудами развернул своё тело от столика матери к центру зала. Чутьё подсказывало ему, что отца стоит искать там, и действительно, мистер Дойл, когда Джо на него наткнулся, уверенно отплясывал перед ахающими женщинами. Надежды Джо на то, что лысина остудит или хоть немного сдержит пыл мистера Дойла, не оправдались: мистер Дойл, как оказалось, с обаятельным нахальством кружил в безумном танце кудрявую рыжую девицу.

— Всё понятно, — пробормотал Джо, — этот тоже безнадёжен.

Странно, но, найдя мистера Дойла прежним, Джо испытал нечто вроде облегчения. Хотя бы кто-то из всей семьи не потерял привычного лица, и это успокаивало Джо, пускай он, как обычно, и не мог пробиться к отцу даже не для того, чтобы обрушить на его голову проклятия и усталые вздохи, а ради обычного мужского разговора.

Но мужскому разговору суждено было состояться между ним и кочегаром Оскаром. Тот подобрался к Джо сзади, пока Джо стоял на палубе и следил за приближающимися яркими огнями. Это их манил к себе Квинстаун — последний перевалочный пункт между Англией и Америкой. Джо глядел вдаль затуманенными глазами и против воли крепко сжимал кулаки. Туман расступался перед мощным телом «Титаника», расползался, как потревоженные мыши, и всё ближе и ближе становились неясные очертания берегов.

— Совсем скоро остановимся, — сказал ему Оскар. — Лоцман уже на борту.

Джо обернулся. Оскар стоял напротив, ёжась на ветру, и кутался в драную тёмную куртку, на вороте которой не хватало пуговицы. Лоб Оскара блестел от пота.

— Откуда ты знаешь?

— В котельнях говорят, — Оскар пожал плечами, — да и не такие уж мы, извините, и дураки, чтобы не понять, что замедляем ход. Разве ты не почувствовал?

Джо ошарашенно покачал головой.

— Нет.

— А вот за это спасибо тем, кто этого парня построил, — и Оскар удовлетворенно похлопал «Титаник» по борту, — всё для нашего удобства. Если ты, с самой паршивой палубы, ничего не чувствуешь, то эти жирующие дамы и господа наверху — уж и подавно.

Джо тоскливо поглядел на канаты. Оскар усмехнулся.

— Даже и не думай, — сказал он, — тебе нельзя наверх.

— Как будто я не знаю! — притворно возмутился Джо.

— Серьёзно, — помрачнел Оскар, — мне тоже нельзя с тобой разговаривать, нельзя шляться где попало: всё прописано в договоре. Если кто узнает, что я договор нарушил, конец «Титанику», конец плаванью.

— Даже если я и полезу наверх, — с кривой усмешкой сказал Джо, — что мне за это сделают — особенно теперь? Не выкинут же за борт, верно?

Оскар пожал плечами и отступил в тень: мимо пронёсся стюард.

— Не знаю, — сказал он, — может, заставят платить штраф. Или вообще ничего не сделают, кроме выговора. Мне одно известно: если я буду говорить или делать что-то не то, я потеряю работу. Знаешь, как здорово плавать на этой посудине?

Джо отрицательно покачал головой.

— Вот что я тебе скажу, приятель, — Оскар по-дружески забросил руку к нему на плечо и привлёк ближе, — я сейчас его оскорбил и надеюсь, что он меня простит, потому что это не посудина, а, как говорят воспитанные люди, лайнер. Лайнер — это тебе не в носу поковыряться. Вот просто вслушайся: мы целыми днями кидаем уголь в топку, а он всё жрёт и жрёт, и ему всё мало и мало. Ему нужен пар, понимаешь ли… и вот этим самым паром он и бьёт по машине, которая заставляет эту махину плыть. И ты целый день только и делаешь, что носишься от одной топки к другой, без продыху, в жару, как сумасшедший. Дзынь, дзынь — одни дзынь у меня в голове и звучат!

Джо приподнял бровь.

— Какие ещё «дзынь»?

— Обыкновенные, — Оскар пожал плечами. — Когда слышишь «дзынь», глядишь на рабочий диск, а там цифра уже горит. Ну, значит так, беги к этой топке, на которую цифра показывает, и горбаться. А некоторые ещё говорят, что это у механиков или там у капитана работа сложная.

— Ты отличный парень, Оскар, — попытался приободрить его Джо, — и работаешь ты тоже замечательно. Я вот никогда не думал, что у тебя простой труд.

— Труд адовый, — кивнул Оскар, — но стоит он того, старина. Если бы земля мне не была противнее горькой редьки, неужели ты думаешь, что я не остался бы на ней? Играл бы в карты, как твой па, очаровывал бы девчонок, как твой па…

— И сидел бы по уши в долгах, — мрачно сказал Джо и резюмировал: — Прямо как мой па.

— Вот поэтому, — хитро хохотнул Оскар, — я и служу на «Титанике»!

Джо опять отвернулся к борту. Небо немного просветлело, и ветер улёгся. Время подбиралось к одиннадцати часам утра. «Титаник» уверенно маневрировал, вращая огромными винтами, и неторопливо, но с полным осознанием своего достоинства полз к порту. Как Джо узнал из разговоров, корабль вовсе не намеревался швартоваться в самом Квинстауне. «Титанику» предстояло бросить якорь в гавани Корка, что близ порта, поскольку Квинстаун явно не был готов к приёму таких массивных гостей.

Корабль постепенно замедлял ход. Джо понял, что они тормозят, по струе пенной воды, которая оставалась у «Титаника» за бортом: казалось, она становится тоньше с каждой минутой.

Наконец, на небо выползло мутное солнце, полускрытое тяжёлыми рваными облаками. Солнце стояло в зените, и корабль уже почти добрался до Корка. На спокойной глади моря появились первые пришельцы — два небольших вспомогательных судна. Они приближались к «Титанику» с осторожным любопытством, как будто бы не в силах устоять перед притяжением. На некотором расстоянии от пароходов покачивались на воде мелкие чёрные галочки — лодки торговцев кружевом.

— Это ирландская традиция, — высокомерно сообщила Джо гордячка Боулс, остановившись рядом. — Они всегда продают большим кораблям свои ткани, кружева… получают выгоду как могут.

Джо свирепо повернулся к Джанет Боулс. Та стояла в волоске от него с такой уверенностью, словно считала это место своим законным, и пристально смотрела на вспомогательные суда. Ветер трепал её неровно подстриженные волосы.

— Я это и без тебя знал! — буркнул Джо. — Кто здесь ирландец: я или ты?!

Джанет посмотрела на него с равнодушным презрением.

— А разве я говорила с тобой? — уронила она, и Джо поперхнулся словами. В следующее мгновение он овладел собой и гаркнул:

— Знаешь, когда кто-то останавливается рядом с тобой, чуть ли не тычет тебя локтем в лицо и что-то бурчит, поневоле начинаешь думать, что обращаются к тебе!

На этот раз Джанет на него даже не посмотрела.

— Ты мало того, что думаешь только о себе, так ещё и глупый, — сказала она с недоступным холодом презрения в голосе и отошла.

У Джо сразу отлегло от сердца. Когда зазнайки Джанет Боулс не было рядом, он чувствовал себя свободным и спокойным — настоящим человеком, который всё же должен был отыскать свою дорогу к счастью, невзирая на препятствия, с таким трудолюбивым усердием воздвигаемые отцом. Джо не сводил глаз с пароходов: те деловито выпускали пар из труб и уверенно гребли к «Титанику».

«Титаник», в свою очередь, не шевелился. Он спокойно ждал, как милостивый государь на приёме, пока два судна подойдут ближе. Джо пришлось перегнуться через борт, чтобы взглянуть на них сверху. Отсюда они казались плоскими, неправильными, как будто куб, смятый чей-то неаккуратной ногой. Дым, вырывающийся из их труб, ел Джо глаза и жаром проходился по его щекам. Ему удалось рассмотреть лишь одно название — «Ирландия», а потом оба парохода подошли слишком близко к «Титанику», и «Титаник» спустил для гостей трап.

Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года на борт «Титаника» в Квинстауне взошли новые пассажиры — в основном это были ирландцы. Сто двадцать три человека перешли по трапу и разместились в приготовленных каютах. Никто, кроме них самих, не мог сказать, сколь рады они покинуть родные берега и как искренне они надеются на то, что хотя бы в Америке удача им улыбнётся. Квинстаун, увы, уже давно был открытой раной Ирландии. Лучшая кровь утекала сквозь эту рану.

Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года к половине второго дня на борту суперлайнера «Титаник» собралось две тысячи и двести восемь человек.

Никто из них не знал, чему предстоит случиться.

Мэри долго носила это решение в себе. Она не хотела принимать его. Она не хотела показывать слабость. Она не хотела сдаваться.

Но мисс Мэйд сегодня должна была покинуть «Титаник». И у Мэри почему-то скребли кошки на душе: странное это было предчувствие, но её с самых ранних утренних часов мучила какая-то острая горечь внутри. В её сердце словно поселился злонамеренный гном, и он шептал ей всю ночь напролёт гнусавым торжествующим голосом: «Давай-давай, Мэри Джеймс, дуйся на мисс Мэйд и теряй свою единственную подругу. Давай-давай, Мэри Джеймс, позволь ей уйти уверенной, что ты злишься на неё, чтобы вы никогда больше не встретились».

Мэри устало смотрела на своё отражение в зеркале. Глупый поступок Лиззи выбил её из колеи. Мир оказался не статичным и предсказуемым образованием. Мир менялся, менялся даже сейчас, на борту «Титаника», как будто погружённого в безвременье. Вот и первые звоночки прозвучали, оповещая о переменах: мисс Мэйд должна была покинуть корабль. Она оставалась в Ирландии, а Мэри и Лиззи стремились совсем в другую страну.

«Между нами будет Атлантика, — подумала Мэри, — я убегу не только от настоящего, но и от неё — единственного человека, который помог мне и который действительно любит нас обеих. Если я сейчас потеряю её, кто останется у меня, кроме Лиззи? Лиззи отвернётся от меня, узнав о моей лжи. Неужели же я смогу выдержать остаток жизни в одиночестве? Я была одна совсем немного, и это уже кажется мне невыносимым. Я не выдержу, и работа не спасёт меня. Я не могу позволить себе потерять…

Потому что мы дружим. Потому что моё безразличие вызывает у неё боль».

Решение было принято, и Мэри торопливо покинула каюту. Прежде, чем увидеться с мисс Мэйд, она должна была сделать ещё кое-что очень важное. Она должна была отправить письмо.

В почтовой конторе на этот раз была небольшая очередь. Стоя с конвертом в руке, Мэри не прекращала сверяться с часами, что делали и все прочие пассажиры, которые ожидали, пока их обслужат. Клерк с мощной бульдожьей челюстью быстро принимал посылки, улыбался, здоровался и прощался, и его голос звучал безжизненно и искусственно, словно в этом проворном теле крылась не душа, а затейливый механизм.

— Доброе утро, мисс! — поприветствовал её клерк неестественной улыбкой и механически протянул руку. — Ваш конверт, будьте так добры!

Мэри молча подала письмо. Она не могла избавиться от тягостного ощущения, как будто кто-то стоял позади неё.

Мэри обернулась и тут же попятилась.

Она не ошиблась. Сзади стоял мистер Уайльд.

На этот раз Уайльд обратил на неё внимание. С высоты своего роста он скосил на Мэри взор и произнёс негромким звучным голосом:

— Доброе утро, мисс Джеймс.

Мэри пожалела, что не прихватила с собой даже шали: её пожирало неестественно сильное желание чем-нибудь отгородиться от мистера Уайльда — от Оливера Хаксли, каким он наверняка стал бы чуть меньше, чем через двадцать лет.

— Доброе утро… — растерянно пробормотала она и отступила ещё на шаг, — мистер Уайльд. Рада вас видеть.

— Мистер Уайльд, доброе утро, — приклеенной улыбкой улыбнулся замученный клерк — Ваше письмо, пожалуйста… Вашей сестре повезло. Чаще вас на берег пишет только мистер Лоу… но вы знаете его обстоятельства.

— Пожалуй, да, — степенно кивнул Уайльд.

— На выдумки мистер Лоу мастер, — словоохотливо продолжал клерк, — совсем недавно он был здесь с меню, которое приложил к своему письму. Я склонен считать это скрытой похвалой нашей кухне. Нет такого судна, где кормили бы лучше, чем на «Титанике»!

— Скорее всего, это так, — лаконично подтвердил Уайльд.

Клерк разулыбался.

— Удачной вам вахты, мистер Уайльд, — напутствовал он собеседника, — и вам — удачного плавания, мисс Джеймс!

Мэри тут же залилась краской: слова клерка звучали так, словно бы он нарочно соединил её и мистера Уайльда если не дружескими узами, то узами приятельства. Но, судя по неизменному спокойствию на лице последнего, его нисколько не смутила такая фамильярность. Мэри с усилием расправила настороженно сведённые плечи и робко шагнула вперёд. Она не должна была этого делать, о чём не переставала себе твердить — но она всегда шла навстречу Оливеру Хаксли, если Оливеру Хаксли она была нужна. И Мэри казалось, что мистеру Уайльду тоже сейчас кто-то необходим — несмотря на всю его кажущуюся самодостаточность и морскую уверенность в себе.

— Мистер Уайльд, — негромко обратилась к нему Мэри, когда они зашагали обратно по коридору, — я могу… задать вам вопрос?

Она не отводила взгляда от золотого ободка на безымянном пальце его левой руки.

— В зависимости от того, что вы хотите спросить, — ответил он незамедлительно.

— Мистер… Уайльд, — неуверенно заговорила Мэри, — я всё время думала о работе в море. Увы, я не знаю, как эти мысли пришли ко мне в голову, но… Я чувствую, что не могу расстаться с Лиззи ни на минуту, ведь иначе она обязательно попадёт в беду, что уже подтвердилось не однажды… И меня изумляла выдержка, с которой моряки отправляются в странствия, оставляя семью на берегу.

— Это часть нашей работы, — спокойно сказал Уайльд, не замедляя шага.

— Это верно, но разве не чувствуете ли вы тоски… безотчётной тревоги по тем, кого не можете увидеть сейчас? Мистер Уайльд, признайтесь, ведь вы хотели бы скорее вернуться на берег? Увидеться с сестрой, с женой… с детьми? Что же удерживает вас на судне, когда кругом — опасности и неизвестность? Что помогает вам оставаться таким… непоколебимо спокойным? Подчас, когда я смотрела на вас, мне казалось, что в ваших глазах нет ничего, кроме этого степенного льда… — Мэри отчаянно замахала руками, как веером: лицо у неё полыхало, и она это чувствовала. — Простите, наверное, я слишком много говорю, я, вероятно, утомляю вас, но, прошу, мистер Уайльд, ответьте мне… я думала, что меня неожиданно одолела странная блажь, каприз, чего со мной не случается, но я не могу изгнать эти мысли из своей головы… думаю и думаю только о вас… то есть… не поймите меня превратно, о вашей работе… и я не устаю задавать себе этот вопрос: как же так получается, что вы сохраняете это удивительное спокойствие? Неужели же естественной тоске по жене, по детям нет места на корабле?

Мистер Уайльд несколько замедлил шаг, и Мэри в ужасе прижала ко рту ладони. То, что она сказала, совершенно очевидно было бестактностью, но слова сами слетали у неё с губ, и она никак не могла удержать в себе бесконечные вопросы.

— На какой берег я ни сошёл бы, — сказал он, — мне не увидеться больше с моей женой.

Мрачная, сдержанная скорбь этих слов окатила Мэри острыми, колючими льдинками. Сквозь пелену стыда постепенно пробивало осознание: её щёки опять краснели.

— Простите, — пробормотала она, — я… я соболезную вашей утрате. Я не хотела задавать этот бестактный вопрос…

— Достаточно извинений, мисс Джеймс, — размеренно пресёк её сбивчивые словоизлияния Уайльд, — моя жена умерла в декабре позапрошлого года.

— Мне очень жаль…

— Это была скарлатина, — тихо сказал Уайльд, — как и у двоих моих детей.

Мэри споткнулась на полушаге и неловко прошептала:

— Простите… я… я совсем не хотела спрашивать о таких неудобных вещах… я всего лишь… — она нервно выдохнула и вдруг выпалила: — Мой отец погиб от тифа, мистер Уайльд.

Уайльд поглядел на неё с искоркой любопытства в глазах.

— От тифа?

— Он был врачом, — Мэри медленно выдохнула, — все мои предки по мужской линии были врачами. И мой отец, и мой дед… — она помедлила, улыбнулась невесёлой улыбкой и закончила: — И много-много мужчин до него.

— А вы — гувернантка, — утвердительно произнёс Уайльд.

— Да, — Мэри опустила глаза, — я — гувернантка и горжусь этим. Я люблю детей. Я умею ладить с детьми… если не учитывать мою младшую сестру.

Уайльд скользнул по ней взглядом и промолвил:

— Ваша сестра очень храбрая девочка, мисс Джеймс. Многие дороги открыты перед ней.

Мэри опустила голову. Уайльд шагал размеренно и медленно, так, что ей не приходилось переходить на трусцу, лишь бы догнать его. Она шла рядом, бок о бок, следя за ним боковым зрением. Если бы только они сейчас гуляли по твёрдой земле (чего Мэри хотелось бы), мистер Уайльд наверняка предложил бы ей опереться на его руку. Но мистер Уайльд шагал куда-то по своим корабельным делам, а Мэри не нужно было объяснять, почему ей не следует даже находиться с ним рядом.

— Благодарю вас, мистер Уайльд, — Мэри искоса посмотрела на него и улыбнулась. — Если бы Лиззи вас слышала, она была бы польщена.

— Как ни странно, — задумчиво заговорил Уайльд, — даже находясь между морем и кораблём, она сохранила самообладание. Не впервой мне доводилось выручать людей из такого опасного положения. Ваша сестра держалась с большим мужеством, чем иные юноши.

— Наверное, она меньше боялась потому, что меньше понимает, — прошептала Мэри. — Дети не испытывают такого страха перед жизнью, как взрослые, потому что сама жизнь им всё ещё кажется игрой. Они не осознают, где проходит та тонкая грань между реальными страхами и вымышленными.

— Не каждому взрослому под силу это осознать, мисс Джеймс, — тихо заметил Уайльд.

Мэри с трудом сглотнула ком в горле. Новый вопрос начал мучить её; этот вопрос сжигал её горло изнутри.

— Когда я увидела вас с Лиззи впервые, — сказала она, — хотя я была удивлена и растеряна, я сразу поняла, что вы умеете ладить с детьми. Лиззи недоверчивая девочка и не подпустила бы вас к себе, несмотря на ваш благородный поступок, если бы вы не смогли расположить её к себе. Иногда… — она опустила голову, — даже у меня не получается заговорить с нею так, чтобы она услышала меня. Вы же… я сразу подумала, что, должно быть, у вас не один ребёнок.

Мистер Уайльд искоса взглянул на неё. Отголосок улыбки впервые показался в уголках его губ.

— Да, — сказал он, — у меня четверо детей, оставшихся от моей покойной жены. Джейн, Гарри, Арнольд и Нэнси.

— Они наверняка очень ждут вас домой, — сказала Мэри. — Я не смогла бы расстаться с Лиззи надолго, например. Я не согласилась бы поплыть в Америку без неё.

— Они редко видятся со мной, — задумчиво сказал Уайльд, — большую часть времени проводят с моей сестрой. С тех пор, как она овдовела, она часто к нам заглядывает. Благодаря её бескорыстной помощи я могу не беспокоиться о детях. Мало кому я мог бы доверить их.

— Я уверена, что ваши дети очень гордятся вами, мистер Уайльд, — вдохновенно сказала Мэри и опять прижала руки к лицу. — Во всяком случае… мне всегда казалось фантастическим всё, что связано с морем. Фантастическим и страшным, поскольку море непредсказуемо.

— В этом вы правы, — подтвердил Уайльд, — море губит и щадит по своей воле. У моря свои законы и свои правила. Любой человек, достаточно хорошо знакомый с этой стихией, понимает, сколь безрассудно считать море покорённым. Его недра хранят множество тайн, и нельзя сказать, что все эти тайны мы хоть когда-либо сможем раскрыть.

Вдали показалась лестница, и Мэри растерянно повернулась к мистеру Уайльду.

— Вы… вы пойдёте другим путём?

— Да, мисс Джеймс, — сдержанно промолвил он, — приятно было побеседовать с вами.

— И мне, сэр, — шепнула Мэри. — Надеюсь, это не последний наш разговор.

Мистер Уайльд вежливо распрощался с нею и двинулся дальше. Мэри же поторопилась наверх по лестнице: до остановки в гавани Корка оставалось совсем немного времени, и это значило, что мисс Мэйд наверняка давно собралась и готова к выходу.

Однако, ворвавшись в каюту мисс Мэйд, Мэри обнаружила, что та даже не успела уложить вещи. Мисс Мэйд носилась от постели к комоду, хватала первые попавшиеся предметы и спешила семенящими шажками к своему чемоданчику. Чемоданчик лежал меж смятых простыней, и из него высовывались платья, шляпки, книги, письменные принадлежности, перемешанные друг с другом. Одного взгляда Мэри хватило, чтобы понять: закрыть чемоданчик у мисс Мэйд не получится.

— Симона, — негромко позвала она.

Мисс Мэйд сразу обернулась и негромко взвизгнула. Она утеряла равновесие, нелепо взмахнула руками и упала на постель, чудом промахнувшись мимо разверстого чемоданчика.

— Ох… Мэри… — неловко захихикала мисс Мэйд и сделала попытку прикрыться чемоданчиком. Несколько книг выпали из него на постель, одна шлёпнулась на пол. — Мэри, очень рада тебя видеть… как тебе спалось?..

— Симона, — мягко произнесла Мэри, — пожалуйста, не нужно играть передо мной. Я пришла попрощаться.

Глаза мисс Мэйд наполнились слезами, как по команде. Она неловко дёрнулась и совсем опрокинула чемоданчик. К ногам Мэри отлетела расчёска; Мэри подняла её и аккуратно прокрутила перед носом. Мисс Мэйд жалко дрожала на своей смятой постели, то краснела, то бледнела, то вообще зеленела и отчаянно тянула на себя раскрытую поваренную книгу.

— М-м… — простонала она, — Мэри, моя бедная Мэри, я совсем не хотела так разочаровывать тебя… Мне больно осознавать, что я могла тебя оскорбить… уверяю, у меня в мыслях не было ничего дурного…

Мэри шагнула к мисс Мэйд и замерла у комода. Другой гном, преисполненный любви к миру, требовал: «Протяни руки! Обними её!» Но Мэри уже давно никого не обнимала, кроме Лиззи. Если бы кто-то подступился к ней и коснулся её (кто-то, кроме одного-единственного человека, чей нечёткий образ лишь начинал оформляться у неё перед глазами), её сотрясли бы глубокое удивление и колючий ужас.

Поэтому Мэри сказала:

— Симона, я не злюсь на тебя. Я знаю, что ты — моя подруга, ведь ты единственная осталась у меня после всего, что произошло.

Мисс Мэйд закрыла лицо руками и упала на постель. Её плечи конвульсивно дрожали. Мэри стояла у комода и неотрывно смотрела на мисс Мэйд. Крайне редко ей приходилось испытывать такое замешательство — замешательство, сквозь которое отчётливой звенящей нотой пробивался стыд.

Ладонь Мэри скользнула по острому углу комода. Она быстро подошла к мисс Мэйд, присела рядом и на мгновение замерла. Мисс Мэйд всё рыдала, пряча лицо в ладонях; теперь дрожали не только её плечи, но и, казалось, всё тело. Мэри аккуратно протянула руку.

— Прости и ты меня, Симона, — сказала она и привлекла ту в объятия.

Мисс Мэйд трубно засопела носом и обеими руками вцепилась Мэри в плечи. Хотя мисс Мэйд и была лёгкого сложения и никогда не отличалась особенной упитанностью, она повисла на шее у Мэри, тяжёлая, будто гроб. Она ткнулась Мэри носом в плечо и прошептала:

— Я действительно ничего этого не хотела…

— Я знаю, — сказала Мэри и склонила голову к плечу мисс Мэйд. Слёзы выступили у неё на глазах, — я знаю. Прости, что была так груба с тобой…

— Прости, — бессознательно шептала Симона, — прости меня, Мэри, прости… В течение всего нашего путешествия… я разочаровываю тебя, всё время разочаровываю!

Мэри поглаживала её по спине почти невесомо, и слёзы беспрепятственно скатывались по её щекам.

— И ты прости меня, Симона. И ты…

Сколько времени они просидели так, обнявшись и шепча бессвязные извинения, Мэри сказать не могла. Среди характеристик хорошей гувернантки значилась абсолютная пунктуальность, а Мэри была не просто хорошей гувернанткой, она была одной из лучших. И всё же она не уследила за быстрым бегом часовой стрелки — поэтому, когда она очнулась, оказалось, что мисс Мэйд уже давно должна спешить на палубу и готовиться к выгрузке на берега Квинстауна.

Обе они поднялись, не размыкая рук. Мисс Мэйд безотрывно смотрела на Мэри ярко-красными глазами со слипшимися ресницами. Её макияж совсем испортился: теперь со своими потёкшими румянами и размазавшейся губной помадой она походила на грустного клоуна, которому пришлось отсидеть пару суток в тюрьме за нарушение общественного порядка. Мэри крепче сжала ладони мисс Мэйд и усмехнулась.

— Ты выглядишь как сущая замарашка.

Мисс Мэйд тут же вырвала руку, выхватила носовой платок и вслепую стала сдирать косметику с лица.

— Это ничего, — пробормотала она с намёком на бодрость в голосе, — это ничего, Мэри, нанесу заново… макияж — не лицо! Я всегда могу придумать себе новое!

Она бодрилась, но её голос звенел жалко и пристыженно.

— Счастливой тебе дороги, Симона, — сказала Мэри, — надеюсь, что на новом месте ты…

— И тебе того же, — Симона решительно стёрла остатки румян с щёк и глубоко вздохнула. — Тебя и Лиззи ждут трудные времена.

— Мы справимся, — кивнула Мэри.

Она говорила так уверенно и спокойно, что сама себе верила, хотя у неё в голове не было ни намёка на план дальнейших действий. Мисс Мэйд понимающе кивнула и заспешила к своему чемоданчику, который так и лежал перевёрнутым, с разбросанными кругом вещами. Мэри присела рядом и стала собирать пеньюары, платья и книги с бесстрастной методичностью.

— В Америке вам придётся нелегко, — негромко произнесла мисс Мэйд, — ведь вы там будете совсем одни.

Мэри сложила ещё несколько платьев аккуратной стопкой, перевернула чемоданчик и разместила платья внутри. Она не отвечала, пока не разгладила ткань, не уничтожила все морщинки и вмятинки. Теперь в чемоданчике всё лежало идеально — и Мэри могла думать о чём-то другом.

— Мы уже давно одни, — сказала она, — пока у меня есть работа, мне нечего бояться.

— Но ты ещё очень молода, — покачала головой мисс Мэйд. — Послушай, Мэри, мы давно знаем друг друга… понимаю, что мои советы могут казаться тебе глупыми, потому что сама я так и не смогла достичь того, о чём говорю тебе, но… но всё же, Мэри, нельзя замыкаться в своём одиночестве. Ты молода и прекрасна… ты намного красивее меня в двадцать два года, — она положила руку Мэри на плечо и грустно улыбнулась, — а даже у меня были романы, и я совсем не собираюсь на этом останавливаться!

Мэри стряхнула участливую руку мисс Мэйд и поднялась. Та осталась на коленях у своего раскрытого чемоданчика, сжимая в руках стопку бесполезного белья.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то принимал мои обязанности на свои плечи, — сказала Мэри. — Ведь я рассказала тебе о том, как я смотрю на мир, когда мы встретились впервые.

В глазах мисс Мэйд поселилась грусть.

— Тогда ты говорила совсем другие вещи, Мэри.

— Я многого не знала, — отчеканила она, — что может знать девочка в тринадцать лет? Тогда моя жизнь была совсем иной. Я была так глупа, что считала тебя, Симона, человеком, достойным подражания.

Щёки мисс Мэйд слегка порозовели, и она задумчиво шмыгнула носом.

— Действительно, Мэри, — сказала она, — это была большая ошибка. Что я могла знать, когда мне было двадцать? Тогда мне казалось, что я уже проникла во все тайны мироустройства, и что все люди, все должности и все богатства должны немедленно пасть к моим ногам. Но, — она тяжело вздохнула и развела руками, — мне не везло…

— Поэтому не стоит рисковать, Симона, — задумчиво сказала Мэри, и перед мысленным взором её вспыхнуло неузнаваемое лицо Оливера Хаксли.

— Я дарила своё доверие недостойным, — хмыкнула Симона, — я никогда не была такой же рассудительной, как ты. Ты и в тринадцать лет была разумнее меня двадцатилетней. Уверена, что моя матушка представила меня вашей семье, чтобы наставить меня на путь истинный… не более того. Она совсем не ожидала, что её затея выльется во всё то, что случилось с нами сейчас.

Мэри скупо усмехнулась.

— Это верно, — произнесла она. — Укладывай вещи, Симона. Мы не можем влиять на свою судьбу: всё, что с нами произойдёт, во власти господа. Я не хочу беспокоиться о том, что я не в состоянии предотвратить.

Мисс Мэйд деловито затолкала свои в чемодан и взгромоздилась на крышку. При помощи неженских усилий и, несомненно, божьего покровительства мисс Мэйд удалось закрыть чемодан и даже его поднять. Чемодан заметно пополнел за время пребывания мисс Мэйд на борту «Титаника», он раздулся так, что, казалось, ткни в него пальцем — и он тотчас же лопнет.

— Это всё мои глупышки, — снисходительно улыбнулась мисс Мэйд, покачивая чемоданом с изяществом леди. Несомненно, она имела в виду исключительно добропорядочных женщин, с которыми свела знакомство на корабле. — Они отказывались отпустить меня, ничем не одарив.

Мэри потянулась к своей шее.

— И вот это, — сказала мисс Мэйд тем временем, надевая шляпку и кокетливо натягивая перчатки, — мне тоже подарили они. Они такие навязчивые, право слово! Я совсем… — тут она заметила предмет, что протягивала ей Мэри, и осеклась. Глаза мисс Мэйд полезли на лоб. — Это… что это?

Мэри уверенно сжимала в кулаке золотую цепочку, и с цепочки этой спускался ровный сияющий диск. В центре диска темнел небольшой камень, заполнявший полую часть большой буквы «D».

— Я поняла, — сказала Мэри, — что и мне негоже отпускать тебя без подарка. Ведь никто не знает, встретимся ли мы когда-либо снова.

Мисс Мэйд побледнела.

— Боже упаси, Мэри, ты неверно меня поняла! Прошу тебя, немедленно убери свой дар! Ты должна оставить его себе!..

— Я носила его с тех пор, как мне исполнилось десять, — Мэри пожала плечами. На её лице застыло спокойное, чуть отстранённое выражение. — Не беспокойся, это не фамильное украшение. Оно было подарено мне отцом на день рождения, и почти двенадцать лет я не расставалась с ним ни на минуту. Я никому другому не передала бы эту вещь, кроме человека, которому всецело доверяю. Такой человек для меня — ты, Симона.

Мисс Мэйд попятилась и усиленно замахала руками.

— Нет, — твердила она, — нет, Мэри, это неправильно. Прошу тебя, спрячь своё украшение и носи его с гордостью… мне достаточно того, что ты считаешь меня подругой, невзирая на все мои ошибки.

— Ты осталась со мной, — Мэри пожала плечами, — хотя ты знаешь о нас намного больше, чем положено рассказывать друзьям.

— Каждый сам определяет меру своего доверия к другу, Мэри, — произнесла мисс Мэйд, — и каждый решает сам, что именно он будет рассказывать.

Мэри снова протянула цепочку.

— Надень, — сказала она. — Я буду в Америке, а ты — в Ирландии. Я не уверена, что мои рабочие обязанности позволят мне часто совершать трансатлантические рейсы, Симона. Скорее всего, сегодня мы видимся лицом к лицу в последний раз, а в письмах очень сложно передать глубину и яркость чувств. Поэтому возьми.

— Я не могу…

— Возьми.

В голосе Мэри звучала такая настойчивая твёрдость, что Симона дрожащей рукой взялась за цепочку и поднесла ту к близоруким глазам. Мэри тут же отпустила свою сторону цепочки и отошла. На лице её проступила мягкая, спокойная улыбка.

— Так у тебя останется воспоминание о нас, — сказала Мэри, — какими мы были, прежде чем попали в Америку.

В глазах мисс Мэйд проступила озабоченная серьёзность.

— Так вот почему ты согласилась?

— Я хотела сбежать, — спокойно и торжественно подтвердила Мэри, — я очень трусливая, Симона. Я не слишком достойный пример для подражания.

— Неужели ты думаешь, что от такого тебе удастся скрыться? — прошептала Симона. — Может… может, тебе ещё не поздно отказаться? Отказаться от службы у Флэнаганов? Ты можешь сойти на берег со мной, взять Лиззи и остаться в Квинстауне. Да, в течение некоторого времени у тебя не будет работы, но мой брат всё устроит. У гувернантки с таким послужным списком, как у тебя, не возникнет сложностей: любая семья с радостью примет тебя. А пожить вы с Лиззи сможете у нас; брат не будет возражать. Потом, если вы захотите, вы можете уехать, но я была бы рада… — голос мисс Мэйд сорвался, и она упрятала лицо в ладони, — я была бы рада, если бы вы остались насовсем!

С мгновение Мэри пристально смотрела на неё, словно бы всерьёз обдумывая это предложение. Но затем Мэри медленно покачала головой, улыбнулась и тихо сказала:

— Нет, Симона, я не могу принять твоё предложение. Оно очень лестно для меня, но… но у меня есть трудовой контракт. Я не могу подвести мистера Флэнагана.

Симона отдёрнула руки от лица. Её глаза снова покраснели.

— Да разве же дело только в этом?! — сердито воскликнула она.

— Не только, — согласилась Мэри, — будет лучше, если держать Лиззи как можно дальше… чтобы она не смогла своими глазами всё это увидеть.

Лицо мисс Мэйд опять побледнело и вытянулось.

— Неужели ты до сих пор ничего не рассказала ей? — прошептала она.

Мэри лишь покачала головой и тяжело вздохнула.

— Но… почему?

— Ты ведь её видела, — тяжело уронила Мэри и бессильно повесила голову, — разве можно показывать это девочке возраста Лиззи? Даже тем, кто там работает, страшно глядеть на неё. Они говорят, в ней не осталось ничего человеческого. Где ни была бы сейчас её душа, она не соединена с телом. То, что мы видим — пустая оболочка, и эта оболочка одержима всеми страстями человеческими, над которыми она не властна. Это… это ужасное зрелище, — Мэри обречённо помотала головой, — я не могу позволить Лиззи это увидеть. Однажды, вероятно, очень скоро, она узнает правду, но тогда она уже будет в Америке. Она не сможет столкнуться с этим лицом к лицу. Даже если они и встретятся, Лиззи уже будет достаточно взрослой и сильной девушкой, чтобы выдержать это потрясение.

Мисс Мэйд промолчала. Она долго глядела себе под ноги, будто с усилием обдумывая что-то, а затем выпрямилась и испытующе поглядела на Мэри.

— Мы давно дружим, — сказала она, — пожалуйста, дай мне ответ ещё на один вопрос, и я успокоюсь. Я успокоюсь и взойду на этот трап без вас, только если… если ты будешь честна со мной.

Лицо Мэри не изменилось.

— Да? — официальным тоном поинтересовалась она. — О чём ты хотела меня спросить?

— Хм… — мисс Мэйд пожевала нижнюю губу, тяжело вздохнула и поинтересовалась: — Мэри… ты и мистер Хаксли… ведь другая причина, по которой ты бежишь в Америку, связана с ним?

Взгляд Мэри остекленел. Опустошённая и вместе с тем — взволнованная, она смотрела сквозь мисс Мэйд и опять воскрешала в сознании недавние события: свою подругу, любезного мистера Хаксли, признание, не принёсшее счастья, и многое другое, что последовало за этим, о чём не хотелось вспоминать, но что не получалось забыть.

— Если бы ты спросила меня два или три месяца назад, — сказала Мэри, — я ответила бы «да».

Мисс Мэйд выдохнула. На её вытянутом лице, слегка припухшем от слёз, снова заиграли живые краски.

— Что ж, я рада, что ты забываешь о нём, — сказала она, — Оливер Хаксли никогда не стоил твоих слёз, дорогая. Между нами говоря, — она доверительно хихикнула, — мистер Хаксли — франт и пижон. И подкаблучник, к слову: выполняет все прихоти своей жены, а сам о своём счастье давно уже позабыл. Верь мне, Мэри, я общаюсь с ними даже после того, как они сыграли свадьбу, хотя я не раз говорила им, что меня их союз не вдохновляет.

— Как ни обстояли бы их личные дела, — пожала плечами Мэри, — я желаю им счастья. И тебе я тоже желаю всевозможных успехов, Симона. Береги себя.

— И ты, и ты, — прошептала та в ответ.

Вдвоём они поднялись из каюты на палубу. «Титаник» уже гордо стоял на якоре, застопорив машины. К бортам гигантского лайнера прилепились мелкие пароходики; а кругом него рассыпались, отважно покачиваясь на воде, мелкие лодчонки, над которыми был поднят английский флаг.

Палуба была запружена людьми. Пароходы соединяли широкие длинные трапы, по которым с «Титаника» на ждущий пароход перебирались люди. Их было совсем немного: три или четыре человека. Все прочие, столпившись у бортов, радостно гомонили, размахивали шапками и посвистывали. Мужчины громко обсуждали скорость подошедших пароходов; один из них, бывший яхтсмен, гордо рассказывал о своём судне, которое, увы, сгорело в прошлом году. Мужчины кругом рассказчика с пониманием покачивали головами и изредка бормотали что-то наподобие:

— Да, пожар для судна — самая страшная угроза!

— Вам повезло, что вы сами-то выжили…

По палубе курсировали в обоих направлениях стюарды. Они то спускались в каюты, то поднимались, сопровождаемые небольшими стайками пассажиров.

— На борт, все на борт! — кричали стюарды, призывая толпу ко вниманию. — Дамы и господа, внимание, внимание! Пассажиры, следующие маршрутом «Саутгемптон — Шербур — Квинстаун», вы прибыли! Прошу, пожалуйста, выстраивайтесь в очередь, ждите посадки!

— Дамы и господа, внимание, всем внимание! Пассажиры, следующие маршрутом «Саутгемптон — Шербур — Квинстаун»…

Мисс Мэйд порывисто обернулась к Мэри и снова схватила её за руки. Живая искренняя улыбка исчезла с лица мисс Мэйд.

— Удачного тебе плавания, Мэри, — шепнула она сдавленным голосом, — напишите мне, как только прибудете в Нью-Йорк, ладно?..

— Я напишу, как только освоюсь на новом месте, — сказала Мэри и печально улыбнулась, — не думаю, что это будет легко.

— Нет, не как только освоишься! — мисс Мэйд капризно дёрнула её за руку и повторила: — Как только вы прибудете! Понятно? Понятно?..

— Хорошо, хорошо, — Мэри аккуратно пожала её напрягшиеся руки и мягко развернула к борту. — Скорее, Симона. Ты опаздываешь…

Мисс Мэйд с тоской оглянулась через плечо, шагнула прочь — и тут же вернулась к Мэри. Её хватка стала ещё крепче.

— Мэри, — сказала она, — мы ведь никогда не расставались надолго. Я знаю тебя девять лет…

— Симона, — терпеливо напомнила Мэри, — твой пароход! Ты опоздаешь!

Мисс Мэйд судорожно всхлипнула, рванулась к Мэри и сжала её в объятиях. На одно ничтожное мгновение у Мэри перехватило дыхание и закружилась голова — а потом кто-то из торопящихся пассажиров случайно толкнул её и мисс Мэйд, и мощный людской поток оттащил их друг от друга. Мэри приподнялась на цыпочки, прижала шляпу к голове и помахала мисс Мэйд: та неуверенно барахталась в море пассажиров, не зная, куда ей теперь податься.

— До встречи, Симона! — кричала ей Мэри. Её голос поглощал и переламывал пронзительный гул пароходных труб, крики пассажиров и шум ветра. — Пиши нам почаще!

Мисс Мэйд неуклюже помахала над головой огромным раздутым чемоданом, и накатившая волна пассажиров перемолола её, растворив в однородном месиве. Когда Мэри снова увидела мисс Мэйд, та уже шла по трапу, последняя в тощей веренице пассажиров, покидающих «Титаник».

А тем самым временем несколькими палубами ниже по таким же трапам, но в обратную сторону, валили новые пассажиры. На палубе для первого класса развернулась бойкая торговля: словоохотливые ирландские женщины, пересыпая речь малопонятными местными словечками, протягивали пассажирам изумительные кружева, тончайшие ткани и твердили:

— Будет к лицу любой леди!

— Украсит гостиную любого джентльмена!

— Можно укутывать младенцев!

Ирландские торговки были очень убедительны и настойчивы, а товар их и впрямь прельщал, поэтому никто особенно не удивился, когда знаменитый Джон Джейкоб Астор, известный миллионер, приобрел для жены комплект кружев стоимостью в восемь сотен долларов. Полковник Астор был богатейшим из пассажиров «Титаника», а у богатых, конечно, всегда есть какие-то свои причуды. К тому же, Мадлен Астор была беременна — а какой любящий муж откажет жене в таком положении?

По «Титанику» ещё долго сновали журналисты и фотографы. Они тщательно обследовали общественные помещения для пассажиров первого класса, фотографировали убранство корабля, восхищались его ходкостью и прочностью, рассыпались в комплиментах и попутно строчили в блокнотах кусочные заметки — им надлежало в будущем стать полноценными репортажами, прославляющими «Уайт Стар Лайн» и, в частности, «Титаник» — её грандиозное детище.

Но безмятежное веселье рано или поздно заканчивается. Ровно в половину первого дня «Титаник» издал хриплый пронзительный гудок, и все гости стали покидать корабль. Лодки и пароходы отошли на безопасное расстояние, и величественный корабль, снявшись с якоря, медленно, но уверенно заработал винтами. Постепенно набирая скорость, «Титаник» развернулся и направился к выходу из гавани Корка, окутанный дымом, что рвался из жёлтых труб, овеянный солнечным сиянием.

Америка ждала их.