Анархист

Глава 23

Утром, солнце ещё только-только поднялось над горизонтом, а Антон уже проснулся. Немного повозился, но сон не шел, и чтобы не мешать сладко сопящей Ирине, он выбрался на утреннюю зарядку. Но только Антон вышел за порог, как к нему подошел командир.

— Товарищ Дикобразов, с Вами хочет поговорить товарищ Берия. Вам удобно сейчас прийти для беседы?

— Что-то срочное?

— Да, срочное.

— Хорошо, ведите.

На крыльце бокового флигеля, на венском стуле сидел нарком и читал какую-то бумагу. Увидев подошедшего Антона, он благодушно кивнул:

— Доброе утро. Очень хорошо, что вы пришли, товарищ Дикобразов. Мне от вас нужна профессиональная помощь. Не откажете?

— С удовольствием помогу.

— В таком случае, пойдёмте.

Вошли в здание и через неприметную дверь, похожую на дверь в чулан, попали на лестницу, ведущую вниз.

Подвал оказался весьма глубоким — не менее семи-восьми метров от поверхности. Сводчатый потолок, стены, пол — всё из бетона. Изредка попадающееся двери стальные, с круглым воротом вместо ручки. Кажется, такие запоры называются кремальерами — смутно припомнил Антон. Собственно, он уже понял, чем являлось это подземное сооружение: бомбоубежище. Видимо они вошли через один из запасных выходов, коих в хорошем бомбоубежище должно быть не менее трёх.

У пятой по счёту двери стояли два вооруженных охранника, подтянувшиеся, как только в виду оказалось начальство. Берия остановился возле них:

— Всё ли спокойно?

— Так точно, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, всё спокойно. Никто не входил, сигналов от внутренней охраны не поступало.

Один из охранников покрутил запорную рукоятку и с большим усилием открыл дверь. На взгляд Антона, дверь неправильно вывесили. Двери в таких местах должны открываться легко, чтобы даже слабый человек мог выйти из бомбоубежища после того, как опасность минет. Хотя… есть такая вероятность, что наоборот, петли именно этой двери специально загрубили, чтобы она открывалась с дополнительным усилием. Так сказать, ещё одно препятствие на пути к побегу. Или к штурму. Проходя мимо охранников, Антон зацепился взглядом за второго охранника: тот, сохраняя на лице строгое выражение, как же, он при исполнении служебных обязанностей, как-то старательно избегал взгляда в глаза. И спектр его эмоционального фона был какой-то рваный, как у зверя в ловушке.

За дверью оказался недлинный коридор, в конце которого была ещё одна дверь, но уже не стальная, а обычная, деревянная. Пока шли по коридору, Антон тронул наркома за рукав, и тот понятливо остановился.

— ? — Берия молча поднял бровь.

— Присмотритесь к левому охраннику. Я чувствую в нём нечто непонятное, и кажется, враждебное. — шепнул Антон в подставленное ухо.

— Что-то ещё?

Антон, молча отрицательно качнул головой.

Деревянная дверь совершенно беззвучно распахнулась, за дверью оказался бронированный пост охраны с крупнокалиберным пулемётом. На посту находилось шесть человек, впрочем, это Антон рассмотрел при помощи локатора. А обычным зрением он увидел деревянную обшивку и небольшой барьер, за которым сидела миловидная женщина средних лет.

— Добрый день, товарищ Берия. — красивым голосом, мелодично произнесла, едва не пропела она. — Товарищ с Вами?

— Да, товарищ со мной. Вот его карточка, оформляйте, а мы, уж простите великодушно, задерживаться не можем.

— Проходите, товарищи. — спокойно произнесла дама, принимая из рук наркома конверт.

Помещение, куда вошел Антон, было отделано с тем отменным вкусом и мастерством, что выглядит обманчиво скромно, но стоит весьма дорого.

— Это один из моих кабинетов, на случай особого периода. — снизошел до объяснений нарком — Видите, как хорошо тут всё отделано? Между прочим, работа моих сотрудников! Иногда нам, чекистам, приходится перевоплощаться в мастеров-ремонтников, вот и тренировались ребята, так сказать, сдавали экзамен. Нравится?

— Очень.

— А в комнате отдыха ожидают допроса четыре человека. Двоих вы знаете хорошо, а ещё двоих, разве что по газетам.

— Мне надо знать, кто они?

— Да, конечно. Это те люди, которые похитили вас: Сидор Остапович Ренге и Андрон Геннадьевич Вахрушев. Убеждённые троцкисты, так сказать, из старой гвардии. Очень хорошо, что они попались целыми и невредимыми, а ещё лучше, что гипнотическое воздействие, которому вы их подвергли, не рассеялось ещё сутки, вот они и рассказали практически всё. Ренге, правда, всё хотел умереть. Как выяснилось, он полностью отдавал себе отчёт, что занимается плохими делами, но деньги и власть слишком сильные наркотики. А ещё двое — птицы куда серьёзнее. Один из них Максим Максимович Литвинов, крупный советский партийный и государственный деятель. Второй субъект является фигурой поменьше, но перспективный деятель, да. Николай Александрович Булганин, представитель Ставки Верховного Главнокомандования на фронте. Мы их привезли сюда сразу, благо, оба в этот момент были в Москве: Литвинов на консультациях в НКИДе, а Булганин суетился насчёт очередной награды. Оба ни о чём не подозревают, даже их собственная охрана не беспокоится. Догадываетесь, что нам нужно?

— Чтобы они рассказали всё что знают?

— Да. но не просто. Было бы замечательно, если бы они не видели вас даже краем глаза, чтобы даже врачи-мозговеды не могли связать их и вас.

— Вы думаете их отпустить?

— Боюсь, что придётся. В мире крайне сложная ситуация, вся Европа, кроме Англии напрямую воюет против нас, а троцкисты, вернее их хозяева, имеют такой вес, что способны толкнуть САСШ к войне против нас. Конечно, американцы воюют с Японией, но та война на море, вот они могут отправить на германо-советский фронт до полусотни дивизий. Нам станет очень плохо. У нас есть план отпустить их, чтобы они умерли собственной смертью, в присутствии множества надёжных свидетелей. Сейчас они считают, что приглашены на личный приём к товарищу Сталину и просто ожидают в комнате для гостей, так уже бывало не раз. Сталин их примет, поговорит и отпустит, а они поедут к себе, и их увидят их явные и тайные сторонники. Но перед этим они должны всё рассказать нам. Это возможно?

— Хм-м-м… Видите ли, Лаврентий Павлович, встроенный в меня генератор ПСИ-поля надёжно подавляет волю живых существ, до крупных млекопитающих включительно. Люди тоже подвержены влиянию ПСИ-поля, но их сопротивляемость, за счёт умения мыслить и управлять собственными эмоциями, на два порядка выше, чем у животных… Короче: у вас имеются препараты, подавляющие волю? В сущности, подойдёт и алкоголь, но нежелательно. Нужно что-то действующее не столь прямолинейно, и тому же, не оставляющее следов. Если вы дадите им такой препарат, они в своих реакциях опустятся до уровня животного, и моя работа многократно облегчится. Кстати, если надо, я в конце сеанса дам команду забыть разговор. Однако, вынужден предупредить: блокировка продержится не более пяти дней.

— Пяти дней хватит с избытком.

Берия на минутку задумался, потом улыбнулся и быстро вышел из комнаты. Вернулся он спустя несколько минут, довольный, потирая руки.

— Всё складывается очень хорошо. Сейчас объектам подадут второй завтрак, нужно только немного подождать. Да, Антон Петрович, вам обязательно слышать то, что будут говорить эти люди?

— Совсем необязательно. Признаться, мне и неинтересно, не говоря уже об опасности подобных знаний.

— Вот и превосходно. Пойдёмте. И ещё, позвольте уточнить, Антон Петрович: вы можете воздействовать одновременно на двоих, не затрагивая наших сотрудников?

— Да, конечно. Излучение ведётся направленно.

Комната с низким потолком, куда пришли Антон с Берия, была невелика. Из мебели там имелись только маленький письменный стол и деревянное кресло с кожаными сиденьем и спинкой. Столик стоял в углу, а прямо перед ним имелись два полупрозрачных окна, ведущие в две комнаты. В комнатах находились те, на кого сейчас следовало направить ПСИ-излучение: Литвинов и Булганин. В комнаты, почти одновременно вошли красивые женщины со столиками на колёсиках, накрытых белыми салфетками, и что-то сказали. Оба государственных мужа рассеянно им кивнули, продолжая читать: один читал последнюю страницу толстой газеты, а другой какой-то документ из папки, лежащей перед ним. Женщины вышли, а Литвинов и Булганин приступили к еде.

Прошло несколько минут, и Антон, внимательно наблюдающий за самочувствием своих подопечных, зарегистрировал стремительное снижение у них волевых качеств. Генератор ПСИ-поля включен, узкие лучи направлены на головы объектов, воздействие пошло по максимуму. Антон ясно видел, что мужчин просто распирает от желания похвастаться, поразить собеседника, а лучше собеседницу своей информированностью, масштабом своей личности. Видимо то же самое отметили и сотрудники наркома. Не прошло и минуты, как в комнаты вошли давешние красавицы, но уже не в костюмах горничных, а в стильных платьях эдакого милитаризированного покроя. Они вроде бы собрались убрать со столов, но мужчины вальяжно, едва ли не синхронно взмахнули руками, дескать, всё потом, и сделали приглашающий жест: присаживайся, мол.

Дамы тихонько присели и сначала скромненько, а потом всё более и более смело стали о чём-то расспрашивать мужчин. А мужчины просто изливали на дам водопады словес. Дамы то смеялись, то грустили, то делали удивлённые или восхищённые личики. Они, то в ужасе заламывали руки, то, казалось, влюблённо тянулись к мужчинам. Разумеется, никакой эротики: все твёрдо, на уровне подсознания помнили у кого они в гостях и каковы тут правила приличия. Но ведь маленький флирт позволен даже в церкви, не правда ли? Вот дамы и старались, флиртовали, а мужчины распускали шикарные павлиньи хвосты.

Наконец действие препарата, подавляющего волю, пошло на убыль, Антон почувствовал это по затруднению в воздействии ПСИ-поля.

Дамы, словно получив неслышимый приказ, поднялись, горячо поблагодарили своих собеседников, и ушли, забрав с собой посуду. Литвинов и Булганин, как-то синхронно откликнулись на спинки кресел и задремали.

В комнату к Антону вошел Берия.

— Как ваше самочувствие, Антон Петрович?

— Благодарю вас, превосходно. Удачно ли прошел опрос объектов?

— О, более чем! Они открыли намного больше, чем даже я ожидал. Благодарю вас от всей души, Антон Петрович, считайте меня своим должником.

— Не стоит благодарности, Лаврентий Павлович, я просто помогаю своей стране.

— С Ренге и Вахрушевым, если вам нетрудно, мы поработаем после обеда.

Когда Антон вернулся в свою комнату, Ирина только что встала, и сладко потягиваясь, оглядывалась:

— Ты уже встал, Антоша? А вот я бессовестно дрыхну, как будто нет никаких забот.

— Оставь, Иришка! Ну какие могут быть заботы, во время свадебного путешествия? Отдыхай, наслаждайся, а дела пусть немножко подождут.

— Ох, твои слова да богу в уши. Хотя, я сильно волнуюсь, как там дела в госпитале, а особенно в нашем рассаднике. Там у нас заложены два микрохирурга и мешок, по идее они уже должны дать пасынков, а это очень важный этап, до сих пор с ним справлялись только мы с Ларисой. Очень рискованный этап, Антоша, особенно для мешка.

— Успокойся, родная, нельзя всё взваливать только на себя. Нужно дать возможность и другим проявиться, поднять свою квалификацию. Да, тут не без риска, но ты ведь обучала преемников?

— Конечно же обучала. — Ирина вздохнула и призналась — Знаешь, Антоша, на самом деле я боюсь остаться ненужной. Кто я была до встречи с тобой? Самым обычным врачом, каких двенадцать на дюжину. А теперь моё имя каждый день в сводках Генштаба. Но дело не в этом. Дело в том, что и у меня, и у Ларисы появились кое-какие идеи, способные продвинуть наше направление очень далеко вперёд. Но в наше время наука представляет собой сущий серпентарий[24], расположенный в лепрозории[25]! Кругом идёт невидимая война, все друг друга подсиживают, трудолюбиво копают волчьи ямы, расставляют капканы, ложками сыплют яд, запускают чумных крыс…

Антон обнял расстроенную женушку, зарылся лицом в волосы. Потом немножко отстранится и неожиданно дунул в нос.

— Ты чего? — взвизгнула от неожиданности и рассмеялась Ирина.

— Родная моя, если ты думаешь, что научное сообщество тысячу лет назад состояло из ангелов, а спустя тысячу лет превратилось в травоядных, то отбрось свои заблуждения! Львов среди научной братии практически не водится, а вот опоссумов и каракуртов — сколько угодно. Не волнуйся! Да, тебя будут пытаться подсидеть, сместить, а то и опорочить — это обычное дело, особенно в перспективном направлении. Создавай свой кружок, чтобы у вас была взаимная поддержка на уровне инстинктов. Чтобы бросались на защиту просто потому, что вы свои.

— Мы так и делаем, Антоша, но я думала…

— Что?

— Что советские учёные не должны себя так вести.

— Иришка, не будь таким ребенком! Государственная, а уж тем более профессиональная принадлежность человека не имеет значения, уж поверь мне. Ты помнишь, сколько среди практикующих врачей, людей с мещанской, или по-научному, с мелкобуржуазной психологией? Помнишь у Чехова рассказ «Ионыч», о том, как неплохой парень переродился в нечто несъедобное?

— Ой, и верно!

— А среди научных работников такая беда случается ещё чаще. Учёные наивно полагают, что сам род их деятельности, делает их выше обывателей, вот и воображают себя святее папы римского. А на самом деле, им ещё расти, и расти до уровня сознания промышленного рабочего или сознательного колхозника.

Ирина ещё крепче прижалась к Антону и благодарно зашептала:

— Вот спасибо, Антоша, ты меня утешил и дал новые силы. И верно: пусть Даша и Клава всё сделают сами, а не получится, значит, первый блин комом.

— Вот и правильно. А сейчас иди и приведи себя в порядок, нас скоро пригласят на завтрак.

Действительно, спустя четверть часа их пригласили к завтраку. Антон уже привычно облачился в костюм-тройку, а Ирина оделась в красивое платье, одно из пяти, преподнесенных ей от имени вождя. Надо признать, платье ей шло много лучше, чем военная форма, впрочем, это дело вкуса. Лариса тоже была в блузке и юбке, а Юрий, как всегда, в форме.

За столом кроме них и Сталина, были ещё Берия и Буденный. Завтракали весело, над столом, как радужные воланчики, перебрасывались шутки, разговор, в основном, крутился вокруг лета, летних забав и воспоминаний о летних приключениях в таком далёком и незабвенном детстве. У каждого нашлось по две-три таких истории, а там и завтрак закончился.

— Хорошая у нас составилась компания, даже не хочется расходиться. — сожалеюще произнёс Сталин — Ну да ладно, ещё немножко времени есть. У меня вопрос к вам, Антон Петрович, а какие песни вы поёте там, в будущем? Любопытно, изменился ли музыкальный строй?

— Музыкальный строй изменился, и очень сильно. Для примера: сравните свои песни и песни тысячелетней давности. Они очень разные. Хотя кое-что пережило время и живо спустя века. Есть версия, что песенку «О моё Солнце» пел ещё император Нерон. Сейчас эта песенка известна?

— Конечно. — солидно ответил Семён Михайлович — У моих соседей мальчик учится в музыкальной школе, частенько поёт, а мне нравится.

— Ещё одна песенка, вернее танцевальная мелодия, прошедшая черед время, пришла из двадцатого века. «Ламбада». Хотите я вам её исполню? А заодно сыграю и другие мелодии, известные там, в будущем.

— Да-да, присаживайтесь к пианино, Антон Петрович. — радушно пригласил Сталин.

Антон принялся исполнять попурри из мелодий, популярных в его время, и слушатели нет-нет, да узнавали что-то знакомое.

— А вот эту песенку написал я сам, на стихи неизвестного поэта из двадцатого века. Только стихи я перевёл на современный мне русский язык, а к тексту на старорусском, мелодия не совсем подходит. Давайте я сначала спою, а потом прочитаю первоисточник.

Песенка понравилась, потом Антон продекламировал стихотворение:

— Грустное стихотворение. — сказал Сталин — Но душевное. А концовка хороша: «… после этого утра туманного ты недоступнее Южного полюса», в чём-то перекликается с известным романсом.

— А вот песенка повеселее, детская:

— Очень хорошо! — похвалил вождь — Автор этой песенки известен?

— Да, это Виктор Вотяков, из конца двадцатого века. Тогда существовало движение самодеятельных авторов, называвших себя бардами. Они противопоставляли себя официальным композиторам, однако, при этом отчаянно стремились попасть в число официальных, признанных.

— А вы знаете, в этой идее есть здравое зерно. — неожиданно вступил в разговор Будённый — Я правильно понял, что люди сочиняли свои песенки в свободное от работы время? А каково было качество?

— Качество произведений, конечно же, было разным, но лучшие образцы были на очень высоком уровне.

— Что-то припомните?

— Пожалуйста! Вам, как природному кавалеристу будет интересно:

— Стихи написал Михаил Светлов, а музыка принадлежит Виктору Берковскому — пояснил Антон.

— Михаил Светлов? Да, знаю такого поэта. А музыка, надо полагать, более поздняя?

— Да, музыка написана позже, и как раз бардом.

— Что, товарищ Сталин, может быть, имеет смысл развивать движение бардов? Я могу начать через армию, правда, мне не нравился слово бард, не наше оно. — озаботился Буденный.

— Мысль прекрасная, я бы поддержал. Но как быть с названием?

— Назовите их боянами или акынами, мало ли подходящих слов? — посоветовала Ирина.

— Хорошо придумала, товарищ Дикобразова. Мы спросим и самих самодеятельных поэтов, и композиторов: как они пожелают называться, может они станут боянами.

— Скажите, Антон Петрович, а у вас в будущем имеются сообщества профессиональных литераторов, композиторов или иных творческих деятелей? — спросил Сталин.

— Творческие объединения как таковые имеются, да. Всё-таки людям, занятым любой сферой деятельности нужны площадки обмена мнениями, опытом, находками и разработками. Но с некоторых пор так называемые творческие виды деятельности перестали считаться чем-то серьёзным, претендующим на статус полноценной профессии.

— То есть писатель, поэт, артист — это не профессия?

— Разумеется не профессия. Вот мы с вами сейчас пели. Намного ли хуже наше пение вокала солистов того же Большого театра? Если, например, товарищ Будённый выступит на одном концерте с любым певцом, и зрителей попросят проголосовать, кто лучше пел, Будённый или условный Собинов, то я знаю, за кого подаст голоса большинство.

Все дружно засмеялись.

— Тут дело даже не в преклонении перед должностью, а в том, что у Семёна Михайловича действительно недурной баритон и прекрасный слух. А главное, даже на расстоянии видно, что это сильный и решительный мужчина способный на великое дело.

— Это правда. — подтвердила Лариса, а Ирина поддержала подругу.

— То же самое можно сказать и о писательстве, и об актёрстве. Исключение, пожалуй, можно сделать для профессиональных танцоров и артистов цирка, чьё ремесло требует постоянных тренировок.

— Позвольте, а музыканты? Музыканты должны постоянно повышать своё мастерство. — поинтересовался Сталин.

— Это и верно, и неверно. Верно то, что репетиции нужны и важны, а с другой стороны, если сравнивать игру любителя, играющего с душой и профессионала, отбывающего номер, то вывод очевиден. Проблема в том, что любитель играет для души, а профессионал работает за деньги. Иной музыкант, особенно из пятого ряда оркестра районной филармонии и рад бы бросить постылое занятие, да никак: он больше ничего не умеет. Чем он будет зарабатывать себе на хлеб?

— Да, товарищи, здесь я бы сказала о создании и развитии системы профессиональной переподготовки взрослых людей, по своим причинам решивших сменить род своей деятельности. — сказала Ирина — Я не знаю, как это сделать, да и у меня есть своё большое дело, но что такая система нужна уже понятно. Я много раз встречала врачей, переживших профессиональное выгорание, видела учителей, командиров… Это неплохие люди, способные к большой работе, но им надо помочь.

— Неожиданный поворот в разговоре. — задумчиво проговорил Сталин — А учитывая, что проблема снабжения продовольствием для нашей страны решена и людям не нужно будет заниматься нелюбимым делом ради пропитания, то и потенциально злободневная тема.

— Да, это вопрос стратегической глубины. — подтвердил Будённый.

— Значит, вы полагаете, что следует закрыть все творческие ВУЗы? — спросил Сталин.

— Даже не знаю. — честно ответил Антон — Может быть, имеет смысл постепенно понизить их статус до уровня ФЗУ? А ещё лучше — оставить только студии при театрах, где учат ремеслу лицедея. Впрочем, журфаки[26] из структуры университетов я бы исключил хоть сейчас. Знаете, я общался с журналистами, и при том, что эти люди формально имеют высшее образование, на деле, в подавляющем большинстве, они пустые и невежественные субъекты, к тому же, с гипертрофированным самомнением.

— Да, тут есть над чем думать, надо бы организовать общественную дискуссию по сему поводу, впрочем, не сейчас, а после войны. — подытожил вождь — А сейчас давайте ещё споём.