Ангел-стажёр (СИ)

Глава 17. Заточение

Я успел связаться со всеми, с кем … успел, пока меня вели к месту содержания. Телефон, часы, воспоминания, даже последний отчет аналитикам, у меня отобрали прямо на входе в административное здание — для связи с внешним миром у меня остались только личные каналы мысленной связи.

Которые я сам заблокировал, как только закончил разговор с Татьяной. Вернее, не совсем закончил — я был готов говорить с ней еще не один час, даже если бы она шипеть на меня начала. Мне пришлось его прервать, когда меня подвели к печально знакомой мне двери и втолкнули внутрь, захлопнув ее за мной.

Это была та самая имитация моей земной квартиры, в которой я здесь очнулся. Похоже, внештатникам понравилось, как я тогда в ней бесновался, и они вновь поместили меня в нее, чтобы из колеи выбить перед допросом.

Последнего я не очень опасался. Пока. Физическое насилие — вещь немыслимая в родных пенатах, хотя в последнее время я столкнулся с таким количеством прекрасно существующего невозможного, что уже не решался что бы то ни было утверждать.

С другой стороны, если бы внештатники получили хотя бы туманный намек на возможность рукоприкладства, я бы об этом уже узнал. Нет, судя по всему, на меня морально давить будут — и окружающая обстановка тому свидетельство. Если бы они только этим и ограничились, я пожелал бы им всяческих успехов — загнать меня в угол и схватить за язык куда более изощренным умам еще ни разу не удалось.

А вот при мысли о целителях у меня мурашки по коже шли. Случай с бледной немочью однозначно показал, что у них вообще никаких табу не существует: им что отпетому человеческому преступнику, что неопытному ангельскому новичку память выхолостить — бровью не ведут. А у меня в голове порыться — так вообще вприпрыжку побегут, чтобы уничтожить свидетельства своего соучастия в подчистке Татьяниных результатов.

Как я могу этого избежать? Ну, понятное дело — блок поставить. И закрепить, как темный гений научил. Святые отцы-архангелы, смиренно прошу обратить внимание на правомерность использования любых средств защиты ввиду превосходящего числа нападающих.

В противном случае, окажись я у них в лапах, дело может закончиться посрамлением одного из самых блистательных наших подразделений перед лицом изощренно коварных методов защиты сознания противника. Не то, чтобы я на это надеялся — если целителям удастся преодолеть мой мысленный блок, я первым с гордостью отмечу превосходство профессиональных навыков светлых собратьев. И сочту себя удовлетворенным, если их работающая надо мной бригада в полном составе отправится на лечение к своим же коллегам — избавляться от постоянного и как можно более мучительного головокружения от карусели моего блока.

Но даже закрыв за ней свои мысли, на контакт вовне я не решался. Личная мысленная связь практикуется у темных, а у нас, как я понял, не приветствуется, и если охраняющих меня внештатников усилят целителями, кто их, этих последних, знает — может, они умеют распознавать как-то вызов не по официальным каналам.

Я вернулся к двери, в которую меня совсем недавно втолкнули, и — пробы ради — подергал за ручку. К моему огромному удивлению, дверь открылась. За ней меня встретили добродушно внимательные взгляды трех внештатников. В мою систему координат приветливые внештатники никак не вписывались, и уж точно не относились к хорошим знакам. Особенно, если учесть, что это были те самые, которые меня по лестницам гоняли. А, ладно, терять мне уже нечего!

— Я хотел бы узнать, — выпрямившись, надменно произнес я, — на каком основании меня задержали.

— Все в свое время, — расплылся в широчайшей улыбке один из них, — все в свое время.

— Вы не имеет права, — добавил я в свой тон нотку праведного гнева, — держать меня здесь без предъявления официального обвинения!

— Да кто же Вас держит? — не менее широко развел он руками.

— Я могу выйти? — на всякий случай уточнил я.

Отступив в сторону, он сделал все такой же широкий приглашающий жест.

Осторожно переступив порог своей камеры, подозрительно не запертой на все замки, я сделал движение в сторону выхода с этажа. Меня никто не остановил. Но когда я направился туда, прямо спиной почувствовал, что внештатники двинулись за мной следом.

— Чего надо? — бросил я через плечо, решив вновь испытать свою удачу. — Где постановление об ограничении меня в передвижениях?

— Боже упаси! — раздался у меня за спиной издевательски елейный голос. — У нас строгий приказ каждый Ваш шаг страховать. Чтобы, упаси Господи, не споткнулись ненароком.

Скрипнув зубами, я молча пошел дальше, ускоряя шаг по мере приближения к входной двери. Вот прямо перед ней моя удача и закончилась — дверь оказалась закрыта. Наглухо. Даже не шелохнулась, когда я плечом на нее налег.

— Немедленно проводите меня к своему начальству! — повернулся я, наконец, к внештатникам, с интересом наблюдавшим за моим пыхтением.

— Такого приказа не было, — доверительно сообщил мне все тот же, которого, наверно, тоже приказом спикером караула назначили. — Но Вы в полном праве обратиться к своему.

— Можете в этом не сомневаться, — уверил я его, закипая. — Я требую встречи с…

До меня вдруг дошло, что мне больше не к кому обратиться за помощью. В смысле, официально. У меня больше нет начальства. От хранителей я ушел, ни к какому новому отделу еще не прибился, а моя миссия у аналитиков уже закончилась. Даже мой последний отчет самым замечательным образом им и без меня передадут.

Не в меру болтливый внештатник вопросительно смотрел на меня, с любопытством склонив голову к плечу в ожидании окончания моей фразы. У остальных двоих в глазах плескалось истинное наслаждение.

Именно это выражение и расставило все точки над i. Никуда моя пыточная камера не делась — ее просто расширили; и в ее пределах насилие ко мне никто применять не будет — наоборот, это меня на него провоцируют. Все мои остальные преступления еще доказать нужно, а так повод для репрессий прямо на лицах моего конвоя наблюдаться будет.

Но не возвращаться же мне назад с видом побитой собаки! Я пошел дальше по коридору, методично проверяя все двери на своем пути. Так и есть — еще одна имитация!

Если бы не этот эскорт за спиной, я мог бы голову дать на отсечение, что у меня пытаются вызвать неотвязные воспоминания о том первом разе, когда меня с земли выдернули. Тогда меня поместили на точно такой же — а может, и этот самый — этаж, на котором были заперты все двери, кроме одной. Ведущей в точную копию Татьяниной гостиной.

И на разбирательство несанкционированного перехода в видимость меня тогда совсем не сразу вызвали.

И мои надежды снова увидеть Татьяну с каждой минутой тогда становились все призрачнее…

Обойдя весь этаж по коридору, я молча зашел в свою комфортную до отвращения камеру и сам, с грохотом, захлопнул за собой дверь. Ладно, хоть один плюс обнаружился — если все двери вокруг заперты, значит, там никто не прячется.

Ожидать моего спонтанного выхода они не могли. И знать, куда я направлюсь, тоже. И топтались за мной, как привязанные, всю дорогу. И перемычки у нас не приняты, чтобы мгновенный сигнал сидящему в засаде послать. А через оператора к своему начальству взывать, чтобы оно с начальством целителей связалось, чтобы то своему сотруднику команду запереться дало…

Нет, если и появится прикомандированный целитель, чтобы у меня в мыслях доказательства моей вины найти, то прямо среди внештатников и, скорее всего, на самом допросе. На который меня, видимо, вызовут, когда сочтут достаточно обессилевшим от неизвестности и старательно подготовленных дежавю.

Из чего следует, что для ускорения процесса надо начинать изображать трагическое бессилие прямо сейчас. Точно же, гады, наблюдают!

Я медленно обвел взглядом обстановку, в которой каждая мельчайшая деталь криком кричала мне о Татьяне. Вместо тоски в душе взметнулось бешенство — сколько еще раз нужно им, темные их побери, доказывать, что никто ее у меня не отберет?

Чтобы не испортить картину уныния ударом кулака по ближайшей стене, я старательно сгорбился, прошаркал в гостиную и грузно опустился на диван. Через пару минут скорбное выражение начало сползать с лица, выставляя напоказ оскаленные зубы.

Согнувшись, я закрыл лицо руками, уперев локти в колени. Непривычная поза продержалась недолго — спина заныла, локти впились в колени и правая нога задергалась, посылая тычки ладоней прямо в челюсть. Да знаю я, что действовать надо, а не сиднем сидеть — не хватало еще, чтобы мои собственные конечности мне об этом напоминали!

Я повалился на бок на диван, скрючился на нем и прикрыл локтем голову. Вот так-то лучше: скорбная мина — это вам не мысленный блок, ее не закрепишь. А под прикрытием последнего и страдальческой позы самое время приступать к подготовке своей версии на допросе.

Однозначно против меня свидетельствуют только наши воспоминания. Я был почти уверен, что донесли на меня администраторы. Больше некому.

В самом страшном сне не мог я себе представить, чтобы подручные Стаса сделали хоть один шаг без его приказа.

И целители прямо тряслись от желания изучить нашу историю — ее изъятие для приобщения к моему делу точно не в их интересах.

И в братьях-хранителях я был на сто процентов уверен.

Не говоря уже о том, что решись любой из вышеперечисленных на разоблачение подрывной деятельности, меня бы намного раньше задержали.

А вот администраторам, видно, мало показалось свести со мной счеты в своем павильоне. Вообще-то странно, что они так быстро подложенные мной экземпляры воспоминаний нашли — нет, чтобы с такой оперативностью на заявки полевых работников реагировать! И руководству мгновенно доложили, и то все бросило, чтобы об инциденте по инстанции доложить…

И все для того, чтобы насолить обычному хранителю, который — страшно сказать, сколько лет назад! — имел наглость попросить у них пару раз дополнительные средства на еду и самую элементарную одежду. Такие злопамятность и мелочность как нельзя лучше вписывались в мое представление об администраторах.

Впрочем, подумал я, если родные пенаты не смущает демонстрация совсем не ангельских качеств целым весьма уважаемым отделом, то можно взять их методы на вооружение. И в этом случае позднее разоблачение мне тоже на руку сыграет.

Во время грядущего разбирательства вопрос о наших воспоминаниях обязательно возникнет. Причем, сразу — у внештатников это единственная неопровержимая улика против меня. Нужно сделать так, чтобы именно вокруг нее все допросы и крутились как можно дольше — в идеале, до тех пор, пока Стас Татьяну из родных пенат на землю не ушлет. Потом, даже если меня мысленным насильникам отдадут, это будет уже не важно.

В истории возникновения наших воспоминаний я решил максимально придерживаются правды. У меня не было ни малейшего сомнения, что внештатники допросят всех моих ангельских соавторов, и мельчайшее несовпадение в наших показаниях тут же приблизит момент вторжения в мое, по крайней мере, сознание для подтверждения их достоверности.

Я только порадовался тому, что Тоша хоть на этот раз оказался далеко от эпицентра событий. За Стаса с Максом можно не волноваться — попытка у них в головах покопаться без жертв не обойдется.

Я даже цель написания нашей истории решил не скрывать. И твердо стоять на том, что она не была достигнута. Я вновь натянул на лицо под локтем скорбную мину — старательно, до мелочей, фиксируя положение мышц. Вот это действие нужно довести до автоматизма — для аккомпанемента признанию в том, что и мои последующие попытки вызвать интерес у Татьяны также провалились.

Я скрупулезно перебрал в уме все события, произошедшие с момента возвращения ее памяти. И в совершенно другом свете увидел ее индивидуальную программу у Стаса, ее увлеченность целительством и ее обиженную отстраненность у администраторов. Да, в последнее время мы немного забыли об осторожности, слишком часто показываясь в обществе друг друга, но знаменитая Татьянина сдержанность давала мне отличный шанс горько констатировать, что моя настойчивость разбилась вдребезги о ее равнодушие…

Ну да, если только она не забыла о нашем договоре и дальше изображать ее полную амнезию и не вспомнила свои земные обещания внештатникам всех кругов ада, если ей меня не вернут. Я в очередной раз пожалел, что память не вернулась к ней чуть-чуть более избирательно — я и в те разы места себе не находил, оставляя ее на земле. А сейчас, когда родные пенаты в прямом смысле оказались в пределах ее досягаемости, она же вообще может начать их направо и налево крушить — вместе с моей тщательно выстроенной версией!

Я чуть не вызвал ее. В последний момент спохватился — при звуке ее голоса, даже мысленного, о скорбной мине и несчастной позе можно сразу забыть. Для наблюдающих мое состояние должно меняться от раздраженного к угнетенному, а там и вовсе к подавленному. Внезапный всплеск ликования только целителей приманит. Если они уже не появились.

Я медленно встал и поволок ноги к двери. Чуть приоткрыв ее, я увидел все тех же внештатников, расслабленно привалившихся к противоположной стене. Я открыл было рот, но тут же захлопнул его, переводя затравленный взгляд с одного своего охранника на другого и нерешительно теребя ручку двери.

— Вы что-то хотели? — поинтересовался все тот же, похоже, единственный не немой из них.

— Не могли бы Вы сказать мне, — с видимым усилием произнес я после еще двух безуспешных попыток заговорить, — когда начнут слушание по моему делу?

— А Вы, оказывается, умеете быть вежливым, — удовлетворенно хмыкнул мой собеседник.

— Пожалуйста, — с истинным, а не наносным усилием вытолкнул я из себя.

— Когда это решение будет принято, — снизил он голос до заговорщического шепота, — Вы узнаете о нем первым.

Не издав больше ни звука, я медленно развернулся и пошел назад, глядя себе под шаркающие ноги. Дверь я оставил открытой, словно забыл о ее существовании.

В гостиной я сразу рухнул на диван, уткнувшись в него лицом и прикрыв последнее сразу двумя руками. На тот случай, если Стас разорется — при общении с ним смиренное выражение у меня на лице уже давно никакими усилиями не удерживается.

Мне нужен был именно он. Если наш контакт как-то зафиксируют, хуже я ему не сделаю — его участие в моем деле уже подтверждено его собственной главой в наших воспоминаниях. А она в них почти в самом конце, и внештатники быстро читать точно не приучены, если вообще умеют — значит, его еще, скорее всего, не задержали. И в родных пенатах у него единственного есть гарантированная прямая связь с Татьяной — удалось ли установить такую темному гению, я не знал.

— Говори, — мгновенно отозвался Стас.

Я объяснил ему план своих показаний.

— Одобряю, — коротко ответил он.

— Никто понятия не имел, что я их дальше понесу, — добавил я.

— Не выйдет, — отрезал он. — Как они к тебе здесь попали?

Темные меня побери совсем, об этом я не подумал!

— Этот темный псих, — правильно истолковал Стас мое молчание, — предлагает доставку на него валить. Мол, прочитал экземпляр для Татьяны, пришел в восторг, сам нашел тебя, предложил ознакомить общественность с гениальным произведением. Тебе уже было все равно, от отчаяния ты согласился.

— Может, не будем его впутывать, — засомневался я. — Мне еще только обвинений в связях с темными не хватает.

— Придется, — рыкнул он. — Он предлагает версию, что сразу не назвался — разыграл тебя втемную.

— А с чего это альтруизм такой? — насторожился я.

— Его темные ни при каких обстоятельствах не сдадут, — пояснил Стас. — Они, скорее, открытый бунт поднимут.

— Я понял, — не очень искренне сказал я.

— Опусы тебе передавали в том тайнике, — продолжил Стас. — С этим тоже чем проще, тем труднее поймать. Но ты там больше никого не видел — с тобой записками общались. Все, связь только по существу и в случае острой необходимости.

— Я понял, — уже увереннее повторил я. — Как Татьяна?

— Нормально, — исчерпывающе ответил он. — Молчит.

Скорчиться на диване после разговора мне удалось без малейшего усилия. Похоже, дела обстоят куда хуже, чем мне казалось, когда я рисовал себе картины бушующей Татьяны. Она либо говорит, либо думает — и мой собственный опыт однозначно утверждает, что когда она замолкает, это намного опаснее.

Что и подтвердилось, когда Стас неожиданно вызвал меня поздно вечером.

Татьяна всегда умела заставить меня совершать немыслимые подвиги. Ее воображение гарантировало, что эти подвиги с виду будут просто невозможными, а ее непоколебимая вера в меня рубила на корню малейшее мое поползновение признать свое поражение.

Нет, вы не подумайте — я был глубоко тронут ее категорическим отказом бежать без меня, но когда, наконец, эти женщины поймут, что моральную поддержку герою в поединке лучше оказывать из безопасного далека? Так, чтобы он не косил одним глазом на противника, а другим — на опасности, которые могут грозить вдохновительнице. Вот кто-нибудь когда-нибудь слышал о косом победителе в турнире? Может, неспроста такие случаи в истории не зафиксированы?

И вызывать ее бесполезно — к моим разумным доводам она прислушивалась, лишь когда я в невидимости был, и то через раз. Мне освобождаться немедленно нужно! Вместо того, чтобы со всем присущим мне молчаливым достоинством дождаться того момента, когда меня соизволят выслушать.

И вот как мне теперь стратегию выстраивать — не зная, не почерпнули ли уже в сознании Татьяны факты, камня на камне от этой стратегии не оставляющие?

Логика в ее словах, конечно, есть, — прервал хаотический поток моего сознания голос Стаса. — Если упор делать на то, что память к ней не вернулась, исчезать ей сейчас нельзя.

Нет, ну как ей это удается? Как ей удается заставить любых — даже самых матерых — ангелов с ее голоса петь?!

— Значит, вносим в твою версию дополнение, — продолжал тем временем Стас. — На распространение опусов ты согласился от незнания окраски психа, отчаяния и желания наказать наблюдателей.

— Это еще зачем? — воспользовался я поводом выплеснуть, наконец, наружу кипящее возмущение.

— Затем, что это — наш единственный общий мотив, — рявкнул он. — Затем, что так тебя целая толпа хранителей поддержит. Затем, что это подтвердит версию внештатников и не даст им копать дальше — пока они на тебя мелкое хулиганство вешают.

— Чего? — опешил я.

— По всем статьям, ничего больше у них против тебя нет, — уверенно заметил Стас, — так они и этому рады. Раздувают, конечно, о недостойном высокого звания ангела поведении, но мы центр тяжести к наблюдателям сместим.

— Кто мы? — быстро спросил я.

— Твоя задача — продержаться неделю, — пропустил он мой вопрос мимо ушей. — Затем Татьяна выберет мой отряд…

— С этого бы и начинал! — снова не выдержал я.

— … и сразу же отправится на землю, — опять проигнорировал он мое замечание. — Дави на прошлое, на все фокусы наблюдателей, потребуй приобщить к делу свидетельства других хранителей с мелкими — я пару дней потяну с поиском старых и сбором новых…

— Стас, какую неделю! — завопил я. — За это время Татьяну просто схватят и проверят ее память!

— Этот момент проработан, — туманно уверил он меня. — К концу недели изъявишь желание показать внештатникам тайник…

— Зачем? — напрягся я.

— Отсюда я тебя не вытащу, — буркнул он с досадой. — Мои орлы, конечно, спят и видят штурм внештатников, но это точно не моя юрисдикция. А вот когда тебя к тайнику выведут — только по моему сигналу! — то там тебя и встретят, и примут. Больше тебе знать пока не надо.

А я и не хотел знать никаких подробностей — ввиду все еще возможной встречи с целителями. Когда Стас отключился, я остался лежать ничком на диване, недоверчиво всматриваясь в слабый огонек, робко замерцавший в обрушившемся на меня мраке.

На земле я наколлекционировал много надежд и чаяний, но самой яркой моей мечтой было поприсутствовать на заседании контрольной комиссии, которая будет решать вопрос принятия Татьяны в родные пенаты.

Этого удовольствия нас обоих лишили.

Все последнее время я предвкушал момент, когда в конце обучения, перед лицом аттестационной комиссии, без малейших колебаний, ясным и звонким голосом Татьяна — лучшая выпускница в своей группе — выберет подразделение хранителей. К зависти всех остальных отделов. К досаде Стаса. И к полному удовлетворению одного быв… Нет, хранитель бывшим не бывает — одного когда-то обычного хранителя, который достиг невиданных высот профессионального мастерства и воспитал поистине гениальное пополнение родному подразделению.

А то, что высоты были достигнуты под градом пинков будущего пополнения, родному подразделению знать необязательно.

Меня еще и этого собрались лишить?

Святые отцы-архангелы, смиренно привлекаю ваше внимание к тому факту, что моральное удовлетворение является единственным вознаграждением и неотъемлемым правом любого члена нашего сообщества. Даже если он слегка проштрафился … нет, увлекся … нет, проявил излишнее рвение в достижении максимально выдающихся результатов своей миссии.

Нет, добившийся столь блистательного успеха член нашего справедливого сообщества подгадает сдачу тайника прямо к Татьяниному распределению. И оказавшись в нескольких шагах от нее, прыгнет в инвертацию и в полной мере насладится своим заслуженным триумфом. А потом пусть и встречают, и принимают. Кто угодно.

Лежать на диване унылым бревном я больше не мог. Сказалась привычка к земному комфорту часов — чувство времени ко мне, конечно, вернулось, а вот способность оценки скорости его течения — нет. Мне казалось, что ночь уже точно прошла, но с этим круглосуточно ровным освещением в родных пенатах судить было сложно.

Ты смотри, ноги затекли! Я пошел по копии своей земной квартиры, довольно естественно подволакивая их. Кровь побежала быстрее, и в икры словно тысячи иголок вонзились. Отлично, мышцы лица самостоятельно в страдальческую маску сложились. Пусть наблюдают, как я корчусь от желания попасть на допрос. Ну, не умолять же мне их об этом!

Через часа два — навскидку — брожения по камере за мной никто так и не пришел.

Я снова рухнул на диван — уже без всякого притворства. Ладно, меня всегда отличало умение извлечь пользу из самой, казалось бы, неблагоприятной ситуации. Надо поспать. Вот точно они захотят меня спросонья допросить, надеясь на мою потерю самоконтроля.

Последний мне определенно понадобился — никто не пришел за мной и весь следующий день.

Стас, в ответ на мой вызов, рявкнул: «Я сказал — по вечерам она докладывает!» и тут же отключился. Жаль — пропустил добрый десяток особо избранных выражений в свой адрес.

Внештатникам крупно повезло, что они и встретили мой выход в коридор, и плелись за мной — все четыре круга — в полном молчании.

Вернувшись в свою камеру, какое-то время я наслаждался разговором с Татьяной. Воображаемым. На настоящий я опять не решился — несмотря на почти полную уверенность в том, что никаких специалистов по мысленному перехвату вокруг меня нет.

Но я также был уверен, что она, как обычно, засыплет меня вопросами. И — тоже как обычно — повернет разговор так, что мне отвечать на ее вопросы придется первым. А мне нечего было ей сказать — кроме полной неопределенности своего положения. Что только подстегнуло бы ее упрямство в намерении оставаться рядом до не менее полного прояснения этого положения.

В нашей воображаемой беседе тоже, в основном, она говорила. Но не бомбардируя меня своими «Почему» и «Зачем» до моей окончательной потери связного мышления, а рассказывая мне о том, как она проводит каждую минуту своих дней, как ей меня не хватает и как она на все готова, лишь бы я поскорее вернулся.

На последней фразе я ее поймал и мягко, но твердо объяснил, что наше максимально быстрое воссоединение целиком и полностью находится в ее руках. Разумеется, ей это понравилось.

Я добавил, что никто, кроме нее, не может развязать мне руки, чтобы последние вплотную занялись моим освобождением. Она тут же загорелась идеей освобождения меня в четыре руки.

Я деликатно напомнил ей, что мои руки привыкли самостоятельно справляться с поставленными перед ними задачами, и единственное подкрепление, от которого они бы не отказались — это моя голова, если бы удалось каким-то чудесным способом освободить ее от постоянных мыслей о ее, Татьяниной, безопасности.

После чего наш даже воображаемый разговор совершенно вышел из-под моего контроля. Снова говорила одна только Татьяна, засыпая меня примерами из нашей земной жизни, в которых якобы я прямо шагу не мог успешно ступить без ее, Татьяниной, помощи.

Я решительно прервал ее, заподозрив очередной всплеск чувства юмора неуловимых отцов-архангелов.

Во время моего пребывания на земле в невидимости, мое внушение Татьяне было безотказным.

После перевода меня в открытые земные резиденты, мой монолог превратился в наш с ней диалог, и мне уже пришлось убеждать ее словесно, с немалым иногда трудом подыскивая аргументы, способные справиться с ее упрямством. Но все же успешно. Большей частью.

И после нашего с ней перехода в родные пенаты контакт этот не потерялся, даже когда все остальное у нее в памяти было подавлено. И со всеми нашими неслыханными способностями, вдруг зацветшими буйным цветом — уж не вознамерились ли, шутки ради, отцы-архангелы и дальнодействие моего внушения увеличить, и Татьяне мысленное слово оставить? На пару с ее упрямством, только крепнущим под моими вескими аргументами.

Это что — я только что сам внушил ей, что и здесь без нее не справлюсь?!

Я снова вызвал Стаса. Лишь только услышав утробное рычание, я без всяких церемоний заявил ему, что Татьяниным докладам доверять нельзя. Потому что она опасность не заметит, даже если ей ее прямо под нос подсунуть. А если и заметит, то не придаст значения. А если и придаст, то совершенно не то. А посему задача Стаса не уши развешивать, а бросить все силы на вывод неискушенного молодого специалиста из опасной зоны. Как его, Стаса, должность обязывает. Даже если для этого вывода силу придется применить. Что ему, Стасу, полномочия вполне позволяют.

— Разрешите приступать? — перебил он меня, и оборвал контакт.

Я подчеркиваю, святые отцы-архангелы, последний момент. Мне просто не оставалось ничего другого, как прибегнуть к единственному оставшемуся, откладываемому до самого последнего момента, средству.

— Что случилось? — заполнил картину леса у тайника все еще непривычно собранный голос.

— До меня дошел слух, — осторожно начал я, — что … за Татьяной присматривают?

— Она очей моих услада, — сменил темный гений отрывистость на знакомое бульканье, — и угощение для ума!

— Ты свои глаза при себе держи, — мгновенно забыл я о цели своего звонка, — а то лишишься их.

— Твоих пустых угроз бравада, — залопотал он еще насмешливее, — смеется над тобой сама.

— Смешно тебе? — скрипнул я зубами от осознания своего полного бессилия. — Ты помнишь, о чем я тебя просил?

— А я все и сделал, — небрежно бросил он. — И по открытому тоннелю видений дивных рать пошла.

Я почувствовал, что если мне удастся отсюда выбраться, то темные не досчитаются своего языкатого умника. И плевать на их открытый бунт потом. Впрочем, нет, вспомнил я нашу со Стасом схватку с ним, массовое восстание нам не грозит — до конца его прибить у меня вряд ли получится.

— Нет, не все, — с нажимом произнес я. — Был еще договор о приюте.

— При определенных условиях, — отпарировал темный гений, — которых я в данный момент не наблюдаю.

Может, все-таки поторговаться со своими: свобода в обмен на хоть временное выведение из строя мозгового центра темных?

— А ты уверен, — едко поинтересовался я, — что у тебя глаза смотрят туда, куда надо?

— Конечно, — без малейшего колебания ответил он. — И видят они замысловатую загадку, в которой наша совершенно непредсказуемая переменная — не цель, а средство.

— Средство чего? — внезапно охрип я.

— Достижения цели, разумеется, — с легкой досадой объяснил он.

— Какой цели? — вновь обрел я голос, прикидывая в уме шансы обнаружения ключей от входной двери в карманах нокаутированных внештатников.

— Вот это и нужно выяснить, — задумчиво проговорил темный гений, — прежде чем переходить к решительным действиям. Иначе, выиграв сраженье, мы проиграем всю войну.

Я понял, что союзников, на которых можно безоговорочно положиться, у меня больше нет. И Стас, и темный гений видят в Татьяне лишь инструмент для решения своих задач — ценный, пока работает, но отнюдь не незаменимый.

А значит, у нее остался один я, чтобы высвободить ее из всех запутанных клубков интриг и амбиций. Ну и ладно — в первый раз, что ли? Мне куда привычнее действовать по своему усмотрению, а не согласуя каждый шаг с персонажами басни про лебедя, рака и щуку.

План А. Дождаться расследования, поводить пару дней внештатников за нос, отвлекая их внимание от Татьяны, вывести их к тайнику, инвертироваться прямо к распределению Татьяны, насладиться им, сгрести ее в охапку, добраться до темных, а там — на землю.

План Б. В случае дальнейших проволочек с расследованием, ежеминутно бомбить все официальные каналы связи с требованием его немедленного начала. Дальше план А. С единственным дополнением — нокаутировать внештатников перед инвертацией в лесу.

План В. В случае молчания официальных каналов связи, взять внештатников в заложники прямо здесь, потребовать переговорщиков и сделать заявление с повинной. Дальше план А. С другим дополнением — инвертироваться сразу по выходу из здания, чтобы по дороге в лес не нокаутировали меня.

План Г я не успел проработать — за мной пришли. На допрос. Увидев начало реализации самого простого из составленных планов, я чуть не снес внештатников в своем броске к выходу из камеры, Похоже, они приняли мое рвение за попытку к бегству и… Одним словом, скованно прихрамывая между ними к месту долгожданного разбирательства, я мысленно перенес единственное дополнение к плану Б в план А.

Слава Всевышнему, далеко хромать мне не пришлось — дверь в самом конце коридора направо впервые оказалась открыта.

Она вела в совсем небольшую — особенно по сравнению с моими апартаментами — и абсолютно пустую комнату. В смысле, не совсем пустую — посередине ее стоял маленький квадратный стол со стулом позади него и еще одним на некотором расстоянии перед ним. О, подумал я, болезненно морщась, хоть стоять не придется, но ускорять шаг не стал. Чтобы присесть на стул со всем присущим мне достоинством, а не приземлиться на него с пинка охранников.

А на разбирательство-то не похоже, снова подумал я, с облегчением откинувшись на спинку стула и вытянув перед собой ноющие ноги. Все мои предыдущие прегрешения обычно рассматривала куда более внушительная компания. За этот убогий столик разве что один вопрошающий поместится. Хоть бы представился. Интересно, что будет, если я попрошу его инвертироваться, чтобы его подразделение определить?

Обошлось без экстравагантностей. Выйдя из-за моей спины, к столу направился и уселся за него с важным видом один из моих охранников. Тот самый их спикер — но уже не с елейным, а очень даже предвкушающим выражением на лице.

Вот это выражение все и изменило. Я готовился к противостоянию с серьезным противником. С тем, который воспринимает мои действия как однозначно предосудительные, но при этом считает необходимым выслушать меня. И, самое главное, с тем, который облачен полномочиями принимать решения.

Сейчас же напротив меня сидел рядовой исполнитель чужой воли, весь раздувшийся от осознания своей мимолетной важности и упивающийся иллюзией своей власти над добычей, дотянуться до которой у него и ему подобных столько лет руки были коротки.

Они решили, что на этот уж раз крепко схватили меня за горло? Они предвкушают стоны и хрипы, вырывающиеся из этого горла? Вместе с покаянным признанием и мольбой о снисхождении? Чтобы доложить о блестяще и молниеносно проведенном разоблачении, в ходе которого преступник оказался припертым к стенке неопровержимыми доказательствами и тут же пошел на сотрудничество со следствием?

Ладно, поехали. Интересно, куда они смогут меня припереть, если я сразу на сотрудничество пойду? У них же алгоритм сломается, дополнительные инструкции потребуются — а с ними и столь нужное мне сейчас время.

Я сел на стуле ровнее, глядя на внештатника за столом с вопросительной готовностью.

— Вы признаете, — прочистив горло, начал он, — факт создания и распространения в ангельском сообществе несанкционированной литературы?

— Разумеется, я признаю факт ее создания, — истово закивал я.

— Создания и распространения, — повторил он.

— Факт распространения вышеупомянутой литературы, — сокрушенно покачал я головой, — я не могу признать, как не соответствующий действительности. Убедительно прошу Вас отметить этот момент в протоколе.

— Вы отрицаете, — прищурился внештатник, — факт неоднократных внедрений отдельных экземпляров этой литературы на административную территорию?

— Ни в коем случае! — горячо уверил я его. — Более того, Вы абсолютно правы, акцентируя внимание на единичности как экземпляров вышеупомянутой литературы, так и случаев их попадания в наше сообщество. Для каждого из этих случаев существовала своя, узко специальная причина.

В глазах внештатника загорелся охотничий огонек.

— Об этом поподробнее, — скомандовал он, берясь, наконец, за ручку.

Я детально описал ему принципы профессионального роста собратьев-хранителей, важность передачи опыта молодым специалистам, неоценимость живых свидетельств непосредственных участников не совсем ординарных ситуаций и незаменимость земных наблюдений в деле совершенствования методики работы подразделения хранителей с людьми.

После чего сообщил, что в силу всех вышеизложенных соображений детальное описание моего последнего задания на земле было доставлено в упомянутое подразделение и передано, с выполнением всех необходимых формальностей, в архив.

Внештатник велел мне сквозь зубы ограничиться лишь фактами, имеющими непосредственное отношение к делу.

Я напомнил ему о его же просьбе не упускать никаких подробностей и настоял на внесении в протокол необходимости подтверждения изложенных мной фактов в моем бывшем отделе.

— Дальше, — изрек внештатник, сверля меня тяжелым взглядом.

Я признался в том, что инициатива предложить несанкционированную литературу сотрудникам отдела целителей исходила всецело от меня. Исключительно под впечатлением их безграничной преданности своему делу, свидетелем которой я стал в их павильоне, и из желания ознакомить их с анамнезом отдельных человеческих проявлений, с которыми им приходится сталкиваться в своей практике. Читай книги на Книгочей. нет. Поддержи сайт — подпишись на страничку в VK. Я несколько раз подчеркнул, что руководитель отдела целителей далеко не сразу согласилась взять предложенные мной материалы в работу, и взял на себя всю вину за сокрытие факта из несанкционированности.

— Я уверен, что глава целителей не откажется подтвердить мои слова, — добавил я.

Внештатник заиграл желваками.

— Остальные талмуды? — коротко бросил он. — В целом.

— В административном павильоне, признаюсь, — продолжил я, не дожидаясь конкретного вопроса, — мной руководили интересы как всех пребывающих на земле коллег, так и личный опыт.

Внештатник вдруг выпрямился и обменялся быстрыми взглядами со своими, стоящими по бокам от меня, собратьями.

Темные меня побери, это не администраторы, что ли, на меня донесли? Это я, что ли, только что на них донес?

Мне хотелось раскрыть глаза снабжающему органу, — снова заговорил я как можно убедительнее, — на те земные обстоятельства, которые вызывают крайнюю необходимость всех направленных в его адрес запросов. Разумеется, в его задачу входит максимально экономное расходование находящихся в его распоряжении ресурсов, но от оперативного получения последних на земле зачастую успех всей операции зависит.

Коротко глянув на меня с плотоядной ухмылкой, внештатник едва заметно кивнул стоящему слева от меня охраннику, и тот немедленно вышел.

Ладно, пронеслось у меня в голове, если администраторы еще не нашли наши воспоминания, то внештатники надолго застрянут с поисками среди всех их документов. Если же первые их все же нашли и не доложили, потому что сочли достойными внимания, то должно же у них ума хватить только один экземпляр сдать!

— Теперь про последние талмуды, — снова обратился ко мне внештатник. — В двух словах: кому предназначались, с какой целью, кто в сговоре участвовал.

— В двух словах не получится, — ответил я с извиняющимся видом. — Один из экземпляров направлялся в аналитический отдел — Вы знакомы со спецификой их работы?

Вместо ответа внештатник весь подобрался и тяжело задышал.

— Я тоже совсем недавно с ней познакомился, — добродушно заметил я, — и не мог не заметить, какое значение они придают мельчайшим деталям. Именно на них меня просили обращать основное внимание в той миссии, которую они мне поручили.

— Вы хотите сказать, — недоверчиво прищурился внештатник, — что это аналитический отдел заказал Вам эту литературу?

— Да конечно же, нет! — снисходительно усмехнулся я. — Это опять-таки была полностью моя инициатива. Возможно, это было самонадеянно с моей стороны, но мне хотелось как бы экзамен у них пройти. На наблюдательность, пусть и в ретроспективе, которой я у них научился. По окончании этой миссии, знаете ли, вопрос трудоустройства как-то совсем остро встал…

Внештатник презрительно фыркнул и, без моего напоминания, сделал какую-то запись на листе бумаги перед собой.

— Остальные два? — напомнил он мне, вертя в руках ручку.

— Еще один экземпляр предназначался вам, — скромно потупился я.

Последовало молчание. Бросив на него быстрый взгляд, я увидел выпученные глаза, в которых метались подозрительные вопросы. Немые — с удовлетворением отметил я про себя.

— Не подумайте чего-то плохого, — доверительно ответил на все эти вопросы сразу, — в сговор никто из ваших сотрудников со мной не вступил. Что же до цели — я руководствовался исключительно принципом справедливости. Мне казалось глубоко неправильным оставить вас, столь частых посетителей земли, в стороне от истории, уже предоставленной на рассмотрение другим отделам. Я даже на приятный сюрприз надеялся — наверняка многие моменты показались бы вам и близкими, и узнаваемыми.

Судя по его потемневшему лицу, уж этот внештатник точно прочел если не все наши воспоминания, то большую их часть. И действительно нашел там знакомые моменты — со своими собратьями в самом центре и в виде немых, как правило, орангутангов. Это он сейчас в образ, что ли, вошел?

— Я помню, — снова заговорил я, не дожидаясь, пока к моему глубоко впечатленному слушателю дар речи вернется, — остается еще один экземпляр. Его я подготовил для отдела наблюдателей. Причем, в этом случае вопрос о цели неразрывно связан с вопросом о причине, и оба эти вопроса требуют намного более обстоятельных ответов.

Еще до окончания моей тирады у внештатника задергалось правое веко. Мне было велено подниматься и отправляться в свою камеру — до подтверждения правдивости моих предшествующих показаний.

Я послушно встал, но перед уходом настойчиво попросил внештатника тщательно запротоколировать мои последние слова. Чтобы в начале следующего допроса не мучиться воспоминаниями о том, где мы остановились.

Он сломал ручку в руках и махнул рукой единственному оставшемуся охраннику, который рывком сорвал меня с места. Я не стал ни возмущаться, ни сопротивляться — как бы там ни было, полдня на дополнительные опросы перечисленных мной свидетелей я выиграл.

Как потом выяснилось, даже не полдня, а целый — на следующий допрос меня вызвали поздно вечером следующего дня.

Я ожидал скрупулезной проверки моих слов, но не такой. Стас сообщил мне чрезвычайно довольным тоном, что рейды внештатников были посланы во все подразделения — с целью обнаружения и изъятия всех без исключения экземпляров наших воспоминаний.

Его отряд не составил исключения, что дало ему возможность потребовать предъявления ордера на обыск и, за отсутствием последнего, вышвырнуть внештатников со своего этажа. Он еще и рапорт им вслед написал — с указанием причин своего участия в написании нашего труда, факта своей полной неосведомленности о моих дальнейших планах растиражировать его и требованием выдвинуть против него официальные обвинения, если его подозревают в хранении и сокрытии улик.

Братья-хранители тоже не подвели. Для начала они несказанно удивились интересу внештатников к рутинному документу их бывшего сотрудника, который они якобы приняли за просроченный и сданный задним числом отчет по прошлым заданиям. А потом гоняли их несколько часов по архиву, мучительно вспоминая, как же они этот документ зарегистрировали: по дате приемки, отчетному периоду, коду сотрудника, месту его пребывания на земле или категории сложности задания.

Я почти не удивился, когда Стас туманно намекнул, что именно в моем бывшем подразделении у наших воспоминаний появились, похоже, первые копии. Это же не его подручные, которые только и умеют, что коллективные чтения вслух устраивать в своем узком кругу — мои коллеги, по всей земле разбросанные, всегда мыслили шире и к вопросу сохранения и передачи опыта подходили обстоятельнее.

У целителей внештатникам тоже пришлось потрудиться, чтобы изъять тот единственный экземпляр — те его на главы раздергали для скорейшего изучения. Глава целителей умыла руки от ответственности, как и предупреждала меня, и выразила приличествующее случаю возмущение обманом, которым я вовлек ее сотрудников в противоправную деятельность. Все главы были срочно собраны в первозданное единое целое и немедленно вручены внештатникам. Под расписку.

Я готов был поспорить на что угодно (за исключением своего возвращения к Татьяне), что к тому моменту все факты, имеющие отношение к людям и нашим взаимоотношениям с ними, были уже если не скопированы, то подробно описаны работавшими с ними целителями. Настолько преданными, как я и утверждал, заботам сохранения душевного здоровья человечества, что далекие от этого благородного дела внештатники остались в неведении о результатах их исследований.

Но вот кто действительно удивил меня, так это администраторы. По словам Стаса, по всему нашему сообществу уже бродили самые невероятные слухи о наших воспоминаниях, и шум начался именно в том павильоне, где Татьянина группа проходила свой последний курс обучения.

Туда внештатники действительно явились с обыском. Администраторы сообщили об этом руководству. То немедленно поставило в известность все заинтересованные подразделения, что обработка их заявок приостанавливается в связи с оперативными мероприятиями, проводимыми отделом внештатных ситуаций по поиску какой-то запрещенной литературы. Заинтересованные отделы зароптали, а их главы кинулись строчить доклады на самый верх с описанием последствий массового форс мажора. Мне оставалось только надеяться, что на самом верху меня сочтут недостаточно значимой фигурой, чтобы отвечать за эти последствия.

Но самое интересное — когда администраторам в павильоне была дана команда проверить все имеющиеся на их рабочих местах документы, внештатникам был сдан только один из оставленных мной экземпляров наших воспоминаний.

Меня охватили тяжкие сомнения. Было дело — мелькала надежда, что эти сухари хоть для разнообразия заинтересуются не цифрами, а примерами из настоящей жизни. Но когда это отцы-архангелы шли навстречу моим мысленным посланиям без какого-нибудь подвоха в рукаве?

Последнего вполне можно было ожидать со стороны наблюдателей. Стасу не удалось узнать, посетили ли внештатники и их, но поднявшийся шум до них уже наверняка дошел. И уж они-то точно без труда связали наше с Татьяной преждевременное появление в родных пенатах, мое задержание и последующие лихорадочные поиски службой внештатных ситуаций каких-то текстов.

И, зная наше отношение к ним, с легкостью представили себе их содержание.

И вряд ли упустят случай вновь обвинить меня во всех смертных грехах и заявить о дурной наследственности Игоря.

Ну-ну, привычно ощетинился я при одной только мысли о наблюдателях, их сотрудник, приставленный к моему сыну, вполне мог бы уже растолковать им, что на все их хитроумные интриги всегда упреждающий удар найдется. Когда меня вызвали на следующий вопрос, я сразу напомнил все тому же внештатнику-следователю, что нам осталось прояснить судьбу последнего изъятого у меня…

— Нас больше интересует цель создания несогласованной и несанкционированной литературы, — перебил он меня.

— Цель ее создания непосредственно связана с моим намерением передать ее в отдел наблюдателей, — твердо стоял на своем я.

— Значит, теперь Вы заявляете, — язвительно усмехнулся внештатник, — что занимались противоправной деятельностью для данного отдела?

— В конечном счете, да, — благодарно кивнул ему я. — И упоминание противоправной деятельности в связи с этим отделом представляется мне вполне уместным.

— А вот это уже интересно, — неприятно оживился он. — Вы случайно ничего не перепутали? Вы здесь обвиняемый, а не обвинитель.

— Вы абсолютно правы, — согласился я. — Я полностью признаю свою вину, выражаю полную готовность сотрудничать со следствием и прошу не снисхождения, а полностью открытого и публичного процесса над собой. Эти слова я также требую занести в протокол.

Внештатник обменялся тяжелым взглядом с охранниками, переминающимися с ноги на ногу справа и слева от меня, и чуть заметно покачал головой. С явной досадой на лице. Затем он перевел мрачный взгляд на меня.

— Вам был задан вопрос о цели, — процедил он сквозь зубы.

— Вам была озвучена просьба записывать мои слова без купюр, — отпарировал я.

— Включая обвинения в адрес закрытого отдела? — поинтересовался он с прищуром.

— Именно! — радостно подтвердил я. — Именно в закрытости этого отдела кроется причина всех нарушений самих основ нашего сообщества, которые множатся в последнее время, как снежный ком, и которые можно без преувеличения назвать беспрецедентными.

Внештатник снова переглянулся со своими молчаливыми копиями, покивал им с насмешливо важным видом и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Ну-ну, откройте нам глаза, — протянул он с ленивой издевкой.

— Я знал, что Вы не останетесь равнодушны к творящемуся беззаконию! — с чувством принял я его слова за чистую монету. — Вышеупомянутый отдел привык вершить свои деяния за ширмой секретности, и не исключено, что им удалось скрыть их даже от вас. Что, с моей точки зрения, само по себе является нарушением основополагающих устоев.

Внештатник нахмурился, вновь придвинулся к столу, повертел в руках новую ручку и вскинул на меня полный холодной собранности взгляд.

— Продолжайте, — коротко обронил он.

— Я всегда знал, что успех любой речи зависит не от ее содержания, а от угла его подачи. Если есть в ней красная нить, то все аргументы и факты нанизываются на нее, создавая стройную, убедительную и доступную любому пониманию картину.

Заметив явную и острую реакцию внештатника на упоминание беспрецедентности, ее-то я и сделал связующей нитью всех событий, случившихся с нами с Татьяной сразу после прибытия в родные пенаты.

— По Вашим словам, — медленно проговорил внештатник, выслушав мой вдохновенный рассказ вперемешку с постоянной апелляцией к многочисленным нарушенным пунктам устава нашего сообщества, — все решения принимались на самом высоком уровне. С чего Вы решили, что для них не было достаточно веских оснований?

— Я вполне допускаю их наличие, — смиренно склонил я голову. — Вопрос в том, кто их предоставил.

— Что Вы имеете в виду? — впился он в меня цепким взглядом.

— Мне случалось принимать участие в разрешении спорных ситуаций, — снова начал я издалека. — И не раз, признаю к своему сожалению. В качестве и ответчика, и просто свидетеля. На всех разбирательствах слово всегда давалось обеим сторонам конфликта. В решении же судьбы моей подопечной мне не было задано ни одного вопроса. Было принято во внимание только негативное мнение о ней.

— Почему Вы считаете, — немедленно отреагировал он, — что это мнение поступило из отдела наблюдателей?

— Потому что это был далеко не первый пример их откровенной враждебности, — охотно объяснил я. — Проявляемой в отношении всех, так или иначе связанных с нашими потомками на земле. Чему имеются многочисленные свидетельства.

— Подробнее, — произнес внештатник волшебное слово.

Я старательно оправдал свой намек на широкую поддержку нашей неприязни к наблюдателям. Благо, Стас накануне освежил мне память. Я напомнил внештатнику об относительно недавнем процессе, на котором наблюдатели открыто выступили против идеи изучения и внедрения ангельских детей в наше сообщество и потребовали полной изоляции всех имеющих к ним отношение ангелов.

Отбиться нам тогда удалось только благодаря Стасу, который умудрился в рекордно короткие сроки собрать целую кучу свидетельств в пользу ангельских потомков, причем не только со стороны хранителей, но и некоторых наблюдателей.

С видом внезапного озарения я сделал предположение, что все эти показания, возможно, до сих пор хранятся в службе внешней охраны, и нерешительно добавил, что при необходимости можно, пожалуй, повторно опросить их авторов.

Отложив в сторону как минимум десятый полностью исписанный лист бумаги, внештатник снова поднял на меня глаза, в которых мне почудилось снисходительное одобрение дрессировщика.

— Почему Вы не обратились со всеми этими материалами непосредственно к высшему руководству? — задал он мне очередной вопрос.

Я довольно естественно осекся. Вот как-то насторожил меня этот сытый, удовлетворенный взгляд.

С другой стороны, я бы и дальше с удовольствием вбивал гвозди если не в гроб, то в неприкасаемость наблюдателей.

Я бы и дальше с удовольствием уводил внештатников даже от мимолетной мысли о Татьяне.

Но что бы там ни говорил Стас, именно она должна стать нашим общим мотивом для упражнений в изящной словесности. В походе против наблюдателей у меня не должно быть соучастников.

— Обратился, — ответил я внештатному. — И не один раз. И ко всему руководству. И обнаружил, что меня лишили доступа к кому бы то ни было. Вплоть до того самого момента, когда в отношении моей подопечной было принято и воплощено в жизнь не имеющее ни единого аналога в нашей истории решение.

— И тогда, — с понимающим видом подхватил он, — Вы сразу поняли, кто был инициатором этого решения, и задались целью вывести их на чистую воду.

— Не совсем, — набрав воздух, бросился я головой в омут.

На сей раз я получил полное и безраздельное внимание их всех. Да, я хотел, чтобы наблюдатели получили по заслугам. Нет, это не было моей основной целью — и уж точно не первой. Да, идея создания воспоминаний принадлежит всецело мне. Нет, мои будущие соавторы отнеслись к ней довольно скептически, и мне стоило больших трудов переубедить их.

— В чем состояла эта идея? — нетерпеливо прихлопнул ладонью по столу внештатник.

— Я хотел восстановить память своей подопечной, — коротко ответил я.

На сей раз молниеносные взгляды полетели от моих охранников к их предводителю. Они чуть на месте не пританцовывали, явно испрашивая разрешения перейти к активным действиям.

— Я понимаю, что это звучит самонадеянно, — снова заговорил я, чтобы задержать их, — но ни вернуть время вспять, ни официально призвать наблюдателей к ответу мне было не по силам. Оставалось лишь попытаться разрушить их замысел в рамках своей компетенции.

— И как Вам это удалось? — негромким, вкрадчивым тоном поинтересовался внештатник.

Вместо ответа я обмяк на стуле и отвел глаза в сторону, сложив мышцы лица в горькие складки вокруг рта.

— Никак, — глухо произнес я наконец. — Целители, как выяснилось, недаром такой славой пользуются. Моей подопечной больше нет.

Внештатник еще какое-то время практически ощупывал взглядом мое лицо, и, не произнеся больше ни слова, дал знак своим подручным увести меня. Выходя из комнаты, я мельком оглянулся — он уже встал и торопливо собирал свои записи.

В своих апартаментах я тут же рухнул на диван, уткнувшись в него лицом. Самая подходящая поза для только что признавшего свое поражение героя. И для срочного вызова…

Нет, не Татьяны — спохватившись, взял я себя в руки. Ей не то, что видеть — знать незачем о маске поверженного героя. Еще скажет, что та мне к лицу. Не говоря уже о маске болтливого предателя — лучше даже не представлять себе, что она на это скажет.

Отцы-архангелы продолжали шутить — в ушах у меня явственно зазвучал голос Татьяны. Я не стал прислушиваться — окончательно плюнув на осторожность, вызвал темного гения. Пусть лучше он булькает.

— Пронзил луч света мрак пучины, — не обманул он мои ожидания, — и заметались тени в ней…

— Отстань, — нетерпеливо отмахнулся я от него, — времени мало.

Выслушав мое предположение, что указанные тени могут опять Татьяну целителям на съедение отдать, темный гений скептически хмыкнул.

— Не думаю, — безапелляционно заявил он мне. — Если ее просканируют, то не только возврат памяти обнаружат, но и все, чему она здесь научилась. На такое ни одна рука не поднимется.

— Еще лучше! — похолодел я. — А если ее там и запрут навечно, для изучения уникального феномена?

— На такое я ни одной руке подняться не позволю, — спокойно возразил он мне.

— Я тебя прошу, — никак не разделил я его спокойствие, — пусть никакая рука вообще никак на нее подняться не сможет!

— Никто не в силах с небосвода украсть ярчайшую звезду, — глубокомысленно изрек темный гений.

На меня опять накатило искушение вызвать Татьяну. Ну да, и сообщить, что ей снова могут память вычистить? И что единственной преградой на пути к повторной экзекуции остался темный? И что для своего героя она действительно превратилась в ту самую недостижимую звезду?

Нет, нужно рассуждать логически. Темный гений не случайно такое прозвище носит — темный гений и физически нас со Стасом чуть не загонял — темный гений был на все готов ради совместной с ней работы — темный гений никому не даст лишить себя этой перспективы. Лишь бы он только не увлекся и меня в разряд «никому» не записал.

Я не заметил, как уснул, и всю ночь меня даже во сне болтало, как в бурном море. Между доводящим меня до исступления желанием услышать ее голос, ясным до бешенства осознанием своего бессилия, разъедающей мое самоуважение необходимостью надеяться на темного гения, слепящим до рези в глазах пониманием, что тот действует и всегда будет действовать исключительно в своих интересах…

Впервые в жизни любимая стихия чуть не накрыла меня с головой.

Выдернул меня из нее Стас.

Внештатники, как выяснилось, и на этот раз времени даром не теряли, но вместо массовых облав занялись точечной установкой силков и капканов — допросив всех моих соавторов на предмет совпадения их слов с моими.

Стас с Тошей разыграли блестящий дуэт. Они оба подтвердили мою настоятельную просьбу дополнить мои воспоминания своими собственными — и пошли дальше, перечеркнув все мои усилия вывести их из-под удара.

Стас подчеркнул, что изначально глубоко сомневался в успехе моей затеи и ничуть не удивился, когда из нее ничего таки не вышло. О чем и сказал мне — и сразу, и потом. После чего не терпящий никакой критики я перестал с ним общаться. В результате чего все тот же самоуверенный я не поставил его в известность о своих дальнейших планах в отношении воспоминаний. Вследствие чего шанс разоблачить подрывную деятельность отдельных представителей нашего сообщества, возомнивших себя выше закона, был утерян, вылившись в мелкое хулиганство.

Насколько я понял, именно в этом месте Стас разошелся не на шутку, и внештатникам мало не показалось. Он прямо повесил на них закулисную деятельность неподсудного отдела, обвинив их в пренебрежении своими должностными обязанностями. А возможно, зловеще добавил он, и в прямом сговоре с разрушителями светлого образа нашего сообщества, в природе коего сговора надлежит разобраться специально созданной комиссии.

Я раз за разом представлял себе эту сцену до самого вызова на следующий допрос.

Тоша изобразил из себя гейзер бурлящего энтузиазма. Он заявил, что сразу поддержал мое идею и безоговорочно верил в ее успех. При этом он давил на ответственность хранителя, которой я оказался ярчайшим примером. И переходящую все границы необъективность наблюдателей, которой я оказался стоической жертвой.

Провал моей идеи Тоша тоже уверенно объяснил кознями наблюдателей и твердо заявил, что мои последующие намерения разоблачить их всецело совпадают с общей тенденцией в нашем сообществе. Насколько я понял, внештатники выслушали лавину примеров углубляющегося интереса вышеупомянутого сообщества к ангельским потомкам — вопреки мнению наблюдателей о последних.

Под конец Тоша заявил, что никому не позволено пятнать светлый облик нашего сообщества коварством и мстительностью, присущими исключительно темным, и посему наблюдатели обречены на поражение в борьбе, которой я оказался несгибаемым героем.

Эту сцену я даже на мгновение не позволил себе представить, чтобы отцы-архангелы не уловили ее в моих мыслях и не организовали мне новые условия, в которых опять геройствовать придется.

Не избежал внимания внештатников и Киса. В разговоре с ним их интересовало, какими мотивами руководствовалась Марина, соглашаясь на написание воспоминаний, и почему он не лишил ее этих мотивов внушением. Киса явил им лик образцового хранителя, отвечая на каждый вопрос: «Это — конфиденциальная информация, разглашение которой может повредить интересам моей подопечной».

Обратную сторону этого лика они увидели, пригрозив прямым обращением к Марине. Пункты нашего устава в отношении разрешенных мер для устранения угрозы подопечным он им, скорее всего, зачитал своим обычным монотонным голосом, но внештатники, похоже, поверили в его решимость использовать весь арсенал методов сопротивления — допроса Марины не последовало.

Схватку Кисы с внештатниками я не смог себе представить, как ни старался. В глубине души я был почти уверен, что он не ее от них защищал, а совсем наоборот — стиль Марины в беседе с ангелами был мне знаком не понаслышке. Не окажись они столь трусливыми, для моих последующих допросов, пожалуй, пришлось бы новую бригаду искать.

А вот в чем состоял и чем закончился разговор внештатников с Максом, оставалось покрыто мраком тайны. С тревогой вперемешку с раздражением Стас сообщил мне, что Макс перестал выходить на связь. Даже с Мариной и Дарой.

На мое предложение связаться с темным гением, Стас уверенно ответил, что, если бы Макса задержали, темные бы уже бучу подняли и он бы ее только поддержал — юрисдикция внештатников только на наши подразделения распространяется.

Я не смог разделить его уверенность — Макс исчезает по собственной воле, оставив свою ненаглядную Дару без своей постоянной опеки?

Ответ на этот вопрос я получил во время следующего допроса. Прямо в самом начале его.

— Из каких соображений, — начал внештатник, как только я опустился на стул перед его столом, — Вы привлекли к созданию своих мемуаров представителя темного течения?

— Я его не привлекал, — покачал я головой. — Он от кого-то узнал о них и сам вызвался заполнить некоторые пробелы.

— И Вас это не удивило? — прищурился он.

— Поскольку речь в них шла о земных событиях, — пожал я плечами, — не имеющих отношения к обычной деятельности темных, я не увидел в его участии никакого вреда. Да и этот представитель уже давно сотрудничал со службой внешней охраны. Хотя сейчас, — задумчиво нахмурился я, — мне кажется, что обязательно нужно поинтересоваться его мотивами.

— Поинтересуемся, — зловеще произнес внештатник.

— Вы его еще не опрашивали? — изобразил я крайнею степень озадаченности.

— Он вызван в их расположение, — ответил он, внимательно следя за моим лицом. — Нам пришлось делать официальный запрос на беседу с ним. Запрос все еще рассматривается.

Я оказался совершенно не готов к затопившей меня волне облегчения. Пришлось срочно маскировать его под озарение.

— Теперь все становится понятным! — воскликнул я, хлопнув себя ладонью по лбу и прикрыв ею заодно часть лица. — Теперь все становится на свои места — в свете последующих событий.

— Каких событий? — весь подобрался внештатник.

Если Макс вне пределов их досягаемости, можно спокойно переходить к последнему акту спектакля. Его мы со Стасом накануне снова детально обсудили. Он раз двадцать напомнил мне о необходимости потянуть время еще хотя бы сутки. Потом Татьяну ждет распределение, а меня — инсценированное похищение. И можно будет опускать занавес, который скроет нас с ней от чрезмерного внимания родных пенат.

— Я думаю, — медленно проговорил я, делая вид, что лихорадочно размышляю, — что вам нужно будет сделать еще один запрос темным.

— Поконкретнее, — подстегнул меня внештатник резким тоном.

— Как я уже говорил, — принялся я тянуть время, — воспоминания писались для моей подопечной. То есть в одном единственном экземпляре. Когда я понял, что они не достигли цели, у меня, признаюсь, опустились руки. Я просто бродил там — понятия не имею, сколько времени — не зная, что делать дальше. И однажды в совершенно диком, пустынном месте у меня произошла странная встреча.

— С кем? — От удовлетворения и насмешки в голосе внештатника не осталось и следа.

— Не знаю, — сокрушенно покачал я головой. — Тот ангел показался мне отшельником. Он сидел прямо на земле, прислонившись спиной к дереву, и с виду был погружен в свои раздумья. Помню, у меня мелькнула мысль, что он, возможно, тоже оказался на распутье.

Я замолчал, словно уйдя в воспоминания.

— Дальше, — выдернул меня из них внештатник.

— Я хотел отступить, чтобы не мешать, — встряхнувшись, продолжил я, — но он меня уже заметил. Уж не помню, как, но мы разговорились — честно говоря, я был рад возможности отвлечься от своих невеселых мыслей.

— О чем вы говорили? — снова попытался пресечь мое многословие он.

— Сначала толком ни о чем, — уже привычным жестом снова пожал я плечами. — О необычности того места, его уединенности, способствующей размышлениям. О том, что хорошо иногда отрешиться от ежедневной суеты и подумать о ее цели. Слушать, скажу я Вам, он умел — и как-то незаметно для себя я рассказал ему свою историю. После чего он предложил мне выход из того тупика, в котором я оказался.

Внештатник уже вовсю строчил на свежей стопке листов бумаги — на сей раз ему не потребовалось никаких напоминаний о точном занесении всех моих показаний в протокол. При моих последних словах он резко вскинул голову и выжидательно уставился на меня.

— Я понимаю, — покаянно склонил я свою, — что эта встреча должна была показаться мне подозрительной. Но честно признаюсь, что я тогда не очень хорошо соображал. Кроме того, со многими его аргументами я и сейчас полностью согласен.

— Хотелось бы поподробнее о них услышать, — взялся внештатник за новый лист бумаги.

— В реакции этого странного ангела, — упорно держался я неспешного повествовательного стиля, — преобладала столь типичная для наших представителей ровная сдержанность. Наверно, поэтому я и принял его подсознательно за своего. Однако, чувствовалось, что он поражен. Он заметил, что радикальное воздействие на память без согласия ангела является ничем иным, как абсолютно неприемлемым у нас насилием, а в отношении неподготовленных новичков — и вовсе преступно. И если таковое имело место с ведома, если не с одобрения руководства, то наше сообщество должно быть предупреждено о грозящей отныне каждому опасности.

Внештатник уточнил, настаиваю ли я на том, что идея превращения личного текста в подрывную литературу была внедрена в мое сознание извне.

Я подтвердил этот факт, добавив, что он ни в коей мере не снимает с меня вину за не-распознание происков темных, хотя мне и в голову не могло прийти, что последние могут свободно разгуливать на нашей территории.

Внештатник велел мне переходить к технической стороне преступного сговора с противником.

Я сокрушенно признал свою полную неосведомленность о ней, поскольку новый знакомый уверил меня, что обладает всеми возможностями, необходимыми для размножения экземпляра, который моя подопечная вернула мне с великой благодарностью за занимательное чтение. Из чего я сделал единственно возможный вывод, что мой неожиданный помощник принадлежит к административному отделу.

Внештатник поинтересовался моими дальнейшими встречами со связным противника.

Я твердо уверил его, что таковых не было, поскольку я уже принял решение изыскать возможность остаться возле своей подопечной, странный ангел тоже сослался на сильную занятость, а договариваться о встречах в удобное нам обоим время у нас не было никакой физической возможности.

С охотничьим блеском в глазах внештатник потребовал описание курьеров, доставивших мне размноженные экземпляры.

Я несколько раз извинился за то, что никак не могу удовлетворить его профессиональное любопытство, и сообщил ему о тайнике. После чего дал ему подробное описание последнего — с разных ракурсов, при взгляде с каждого из которых терялся тот или иной значимый ориентир.

И затем вызвался, в случае любых сложностей с его обнаружением, лично проводить к нему поисковую группу.

И даже изъявил полную готовность хоть частично искупить свою вину, приняв участие в засаде вышеупомянутой группы — для скорейшего опознания провокатора.

— Пока опишите его, — подозрительно прищурился внештатник.

Я сосредоточенно насупился. Вот честное слово, проще мимолетного встречного описать, чем старого знакомого! Не говоря уже о том, что из его облика тоже не мешало бы пару-тройку отличительных черт изъять. Ага, ну да, изымешь их — с Татьяниной манерой намертво к ним прозвище в сознании приклеить!

Перед глазами у меня замаячил неуклюжий, косолапый, самоуверенный и, несмотря ни на что, неотразимо привлекательный мультяшный медвежонок. Таким я и изобразил темного гения — не скрыв, а гротескно, до неузнаваемости, выпятив его особые черты.

В тот день мне таки помогли побыстрее покинуть комнату для допросов, и внештатник со своими записями под мышкой мне на пятки наступал.

Ну, что — я сделал все, что смог. Оставалось только темного гения предупредить — чтобы внештатники не наткнулись на него, когда со всей своей служивой прытью ринутся на поиски тайника.

Темный гений, как обычно, забулькал — только на этот раз от негодования.

— У тебя совесть есть? — застучало у меня в голове крупными каплями дождя по железной крыше. — Ты не мог какого-нибудь злодея нафантазировать? Сейчас они до меня не доберутся, но ведь не забудут же! Мне же внешность теперь менять придется, а я к ней уже так привык!

Я вспомнил метаморфозу, в результате которой много лет назад слащаво неотразимый Денис превратился в обычного, но куда более привлекательного Макса.

— Ну, извини, не сообразил, — попытался оправдаться я, и добавил, чтобы усмирить барабанную дробь в голове: — Но для вас же, насколько я помню, это не проблема. Глядишь, более подходящий себе облик соорудишь.

Возмущенное стаккато в моем сознании смолкло, словно его крышкой рояля прихлопнули.

— Ты сам это сказал, — послышалось вместо него довольное урчание. — Найти для формы имена умеет лишь одно созданье — посмотрим, справится ль она с обратным этому заданьем.

Минуточку, при чем здесь Татьяна? С какой это стати она должна ему новую личину придумывать? Я его о чем просил — присмотреть за ней в мое отсутствие или задачи дурацкие для нее изобретать? Мы же, вроде, договорились, что он ее у себя спрячет только в случае чего! Это он мне зубы, что ли, заговаривал, что никакого крайнего случая и на горизонте не просматривается, а сам уже рабочий план для нее подготовил?

Ну, ничего, завтра она выберет … уже не важно, какое подразделение она выберет. Главное, что я при этом присутствовать буду. После чего ожидающие меня для переправки на землю темные и встретят, и примут нас обоих. А Стас свои планы — послать ее мне вдогонку чуть позже — может засунуть себе … в папку неудавшихся операций. Вот недели еще не прошло без моего мягко направляющего влияния — и что, темные ей уже место в штатном расписании подготовили?

И через их логово мы не транзитом проскочим, а задержимся немного. Для прощального свидания с их гением. После чего ему точно придется физиономию менять — за невозможностью восстановления предыдущей.

А на земле, когда все треволнения останутся позади, и с Татьяной Сергеевной будет у нас серьезный разговор. О кредите доверия и о легкости, с которой он теряется. И будет она меня на сей раз слушать — молча и ловя каждое мое слово — как бы ни хотелось отцам-архангелам снова пошутить.

Отцы-архангелы вновь обратили ко мне чуткое ухо — честное слово, я даже подумал, не пожелать ли, страстно и от всей души, чтобы они совсем оглохли! Об очередном всплеске их чувства юмора мне сообщил Стас, вызвав меня поздно вечером, когда я уже отдыхать устраивался перед решающим днем.

Не дожидаясь моей справедливой отповеди, Татьяне дали первое слово. Еще и в мое отсутствие, чтобы я ни единым звуком не смог возразить против вынесенного мне приговора.

И не надо мне рассказывать, что она решила продолжить учебу под чьим-то влиянием! Во-первых, с какой это стати она поддалась непонятно чьему влиянию? А во-вторых, как будто я не помню, как она всегда загоралась при малейшей возможности еще одного ангела укротить и приручить. А в родных пенатах их залежи неизведанные — понятное дело, нужно любой ценой задержаться! Это мне, что, терпеливо в камере сидеть, пока она в очередной раз свое любопытство не насытит?

Не будет этого. Стас сообщил мне, что внештатники попытались провести опознание темного гения — им пришлось обращаться в его отдел официально, через службу Стаса, уполномоченную на такие контакты. В доступе в отдел внештатникам было отказано, но их наитемнейший позволил переговорщикам бегло ознакомиться с ментальными досье своих сотрудников — всех, как заявил он со всей ответственностью.

В этом месте Стас понимающе фыркнул — темного гения среди представленных образов не оказалось. Из меня в ответ вырвалось шипение с легким присвистом — это он, что, уже новый облик себе приобрел? Исключительно соответствующий его интриганской натуре? Вот так — за какие-то пару часов успел? Оперативно, однако, они сработались. И как мне теперь его узнать — для прощальной встречи?

Прямо хоть на полном серьезе напрашиваться к внештатникам в засаду на него. Но если они опознавать его явились, значит, место тайника так и не нашли. А значит, у меня все еще есть шанс.

Стас велел мне ничего не предпринимать до получения известий от него — у него еще оставалась надежда, что руководство Татьяне просто откажет. Ага, ну да, саркастически усмехнулся я про себя — чтобы отцы-архангелы упустили возможность еще раз поразвлекаться за мой счет?

Чтобы запутать их, я всю ночь перебирал в голове свои планы, буквами обозначенные, добавив к ним еще парочку — разбивая их на этапы, переставляя последние и перетасовывая их, как колоду карт. Главное — выйти отсюда, а там — в искусстве импровизации мало кто может со мной сравниться, поэтому эффект неожиданности всегда на моей стороне выступает.

Когда на следующее утро меня действительно вывели на опознание тайника, прямо на блокпосту на меня надели наручники. Приковав меня ими к одному из внештатников.