Ангел-стажёр (СИ)

Глава 19. Притяжение

Однажды мы с Татьяной смотрели какой-то дурацкий фильм, из которого я не запомнил ничего, кроме одной сцены.

На протяжении всего фильма (а может, и раньше — хоть убейте, не помню!) главный герой выстраивал в минуты сомнений и раздумий замысловатую конструкцию из костяшек домино. Разрослась она у него до гигантских размеров, и в самом конце фильма то ли его кто-то под руку подтолкнул, то ли у него самого эта рука дернулась, то ли одолела его поистине человеческая страсть к разрушению.

Одним словом, валились эти костяшки добрых минуты две, а он взирал на них, даже не пытаясь хоть часть своих титанических трудов спасти.

Что хотели авторы фильма этим сказать, я так и не понял, но меня долго потом мучил вопрос, что он должен был при этом думать и чувствовать.

Напросился. Сподобился наглядной демонстрации крушения всех своих тщательно выстроенных планов, причем точно зная, что это не моя рука их подтолкнула. Я накануне все сделал, чтобы запутать отцов-архангелов, скрыть от них ход своих рассуждений. И не знаю, как у того главного героя из фильма, а у меня снова мысль мелькнула: «Вот где наше хваленое равноправие? Почему отцам-архангелам память не чистят, как рядовым ангелам?».

От греха подальше, я ее быстро подавил. Решительно и безжалостно. Раз десять. Пока по лесу с внештатниками шатался.

Да, эффект неожиданности остался, разумеется, на моей стороне. Я бы даже сказал, верно и неотлучно — сковав меня до потери дара речи с того момента, как на меня надели наручники.

Мое несравненное искусство импровизации тоже на все сто процентов отработало. Но какой смысл падать, старательно споткнувшись, если на тебя сверху тут же валится прикованный к тебе внештатник? Или руками размахивать, если его рука взлетает вслед за твоими — причем, прицельно так, прямо в ухо. И в сторону бросаться — чтобы тебя, как щенка, рывком назад притянули.

Одним словом, большую часть пути к тайнику мы с внештатниками прошли степенно и размеренно. Особенно неторопливо, когда среди деревьев показалось круглое здание, в котором как раз решалась судьба Татьяны. Я смотрел прямо перед собой, методично считая шаги. Ничего, придет день — и воздастся внештатникам столько же кратно.

Когда пытка недостижимой близостью всех моих устремлений закончилась, я немного отошел. В смысле, от эффекта неожиданности. И того пути, по которому намеревались двигаться мои конвоиры. Меня зачем с собой взяли? Тайник показывать? Так кто лучше знает, где он? Они еще спорить со мной будут!

Главное преимущество ангела, прошедшего суровую школу земной жизни — умение извлечь пользу из самой неблагоприятной ситуации.

Прогуляться на свежем воздухе после недели взаперти — раз. Топтанием по коридору форму не восстановишь, а она мне сегодня еще вполне может понадобиться.

Дождаться сообщения Стаса об окончании распределения Татьяны — два. Больше никаких планов, даже мысленно: поступит сигнал — передам бразды правления импровизации, она уже разогрелась.

Измотать внештатников маршем по пересеченной местности — три. Сделаем крюк с заходом на территорию темных, чтобы нас встречающая делегация обнаружила. Хотелось бы надеяться, что последние примут нашу экспедицию за попытку вторжения.

Отцы-архангелы с удовольствием приняли мое поднятие ставок в игре и ответили на мое полное отсутствие мыслей полным отсутствием действий.

Никаких сигналов от Стаса не пришло — почему затягивается Татьянино распределение?

Проникновение на территорию темных осталось незамеченным — почему там не оказалось группы встречающих нас с Татьяной?

Если внештатники и измотались, то искусно это скрывали — а я почему спотыкаться начал?

У меня оставалась одна надежда на темного гения. Приведя, в конце концов, внештатников к ручью и кивнув им в сторону поваленного дерева, я приготовился наслаждаться материальным воплощением его шуточек.

Скажем, в чемоданчике вполне могло оказаться две-три змеи. Или ворох крапивы, на худой конец. Не говоря уже о простом, но надежном капкане.

Прошу обратить внимание: эти мысли появились у меня совершенно спонтанно. Но чемоданчик, извлеченный из-под поваленного дерева, оказался пуст, и внештатники тут же двинулись назад, прихватив его с собой в качестве улики. Отцы-архангелы уже научились просчитывать ход моих мыслей? — подумал я с тревогой.

Обратный путь в административное здание прошел в полном молчании. Со стороны Стаса, темного гения, даже внештатников — последние только подгоняли меня с чрезвычайно довольным видом.

Вернувшись к себе в камеру, я растянулся на диване, покряхтывая от облегчения, и принялся ждать. Без хоть какого-то объяснения произошедшего мне просто нечего было больше делать.

Стас явился мне через пару часов. Когда я задремал от вынужденного безделия. Услышав его мрачный голос, громом грянувший в моем отключенном сознании, я с перепугу подумал, что мне уже и сны в родных пенатах сниться начали. Причем, прямо с кошмаров дебютировали.

Выслушав последние новости, однако, я искренне поблагодарил его. За предоставленную возможность сравнения всех воображаемых причин сегодняшних сюрпризов с намного более радужной реальностью.

Татьяне разрешили продолжать учиться — ничего другого от отцов-архангелов я и не ожидал.

Решение принималось на самом верху и, судя по длительности, в горячей дискуссии — это точно, только горячая дискуссия сопровождала наблюдение за нашим с внештатниками марш-броском и касалась того, кто из нас выдохнется первым.

Встречающая делегация темных обнаружила нас еще на нашей территории и, увидев мою неразлучность с внештатниками, скрытно отступила — в конечном итоге, тоже разумно: даже нейтрализовав остальных, не тащиться же за Татьяной со свидетелем на привязи.

Нет, сообщение Стаса открывало более изящные перспективы. Главное, что у этих ее дополнительных подразделений нет павильонов и обучаться она будет прямо в этом здании.

Жаль, конечно, что я ее выступление на распределении пропустил, но, с другой стороны, хорошо, что я туда не ворвался и не сорвал ей его. Она мне куда меньшие мелочи годами вспоминала, а тут вечность впереди.

Лучше я свяжусь с ней, наконец, поздравлю, как положено, и назначу свидание. Мне бы с ней только встретиться лицом к лицу: я ее в момент уговорю бросить эти фокусы, а там — выход, всего трое внештатников, я без наручников, быстрый контакт с темным гением и встречающая делегация может возвращаться на исходные позиции.

Только надо самому сначала на оперативный простор выбраться.

Я решительно направился к двери своей камеры и распахнул ее. Все та же троица внештатников немедленно шагнула мне навстречу.

— Я категорически требую, — остановил я их безапелляционным тоном, — возможности поддержания достойной физической формы.

Они чуть расступились, освободив мне узкий проход налево по коридору.

— Я сказал — достойной, — повторил я с нажимом. — Вам, возможно, такого променада и достаточно, а мне нужна нагрузка. Такая, как сегодня. Или, на крайний случай, на лестнице, — добавил я с презрительной гримасой.

— Все? — коротко поинтересовался мой неизменно единственный собеседник среди них.

— Нет, — ответил я ему тем же. — Я отказываюсь отвечать на любые дальнейшие вопросы, пока не будет удовлетворена моя жизненная потребность.

Не издав больше ни звука, он коротким тычком втолкнул меня назад вглубь моей камеры и рывком закрыл дверь.

Мне очень хотелось думать, что он онемел, наконец, просто не найдя, что возразить в ответ на мое совершенно законное требование. Но, скорее всего, ему всего лишь потребовались инструкции.

Не ожидая их ранее завтрашнего дня, я отправился спать. Забыл, что понятие дня и ночи в родных пенатах не существует.

На сей раз кошмар сопровождался не только неразборчивым, но явно неприязненным бормотанием, но и легкой встряской. Я отмахнулся было от нее, переворачиваясь на другой бок — сила и размах сейсмических толчков резко возросли. Запаниковав, я ухватился за диван — тот сбросил меня, как норовистый мустанг.

Неботрясений не бывает, пришел я в себя от соприкосновения с жесткой, но благословенно неподвижной поверхностью. И, открыв глаза, обнаружил себя павшим ниц к ногам своих охранников. Это видение подбросило меня лучше любой пружины.

— Ну что, пойдем разомнемся? — плотоядно оскалился вновь обретший голос внештатник. — Ваше прошение удовлетворено.

— То-то же, — проворчал я, решив пропустить слово «прошение» мимо ушей.

Тыкать меня в спину они начали еще на этаже. Возле выхода с него тычки сделались довольно ощутимыми. Поэтому, как только открылась дверь на лестницу, я выскочил и полетел по ней наверх через две ступеньки.

Мой полет был грубо прерван, едва я в устойчивый ритм вошел.

В начале одного из пролетов невидимая рука схватила меня сзади за шиворот и бесцеремонно дернула назад. Извиваясь, как уж в рогатке, я чуть не ткнулся лицом в дверь. Расположенную напротив двери на этаж. Такую же, как на этаже администраторов. Открывающую выход в лес, к Татьяне.

Дверь открылась, и все та же невидимая рука толкнула меня вперед.

Скрывать не стану — пролетев по инерции пару шагов, я первым делом круто обернулся, чтобы воздать должное той невидимой руке. Хватит, науклонялся уже — и умственно, и физически — от прямого конфликта. Даже у ангельского терпения есть предел.

Руки позади меня не оказалось. Как и ее владельца. Взгляд беспрепятственно уперся в дверь. Закрытую. Для верности я подошел и подергал ее. Не просто закрыта — заперта.

Что-то меня эти запертые двери преследуют. Ничего себе — родные пенаты! На земле даже Марина не позволяла себе мне в физиономию дверь захлопывать. И что самое интересное — рано или поздно все эти двери распахиваются. Без какого-либо моего участия. Словно марионетку из шкафа вытаскивают, чтобы поиграть с ней, а как надоест — назад, на темную пыльную полку.

Нет, отцы-архангелы, простите, но эта марионетка … нет, действующее лицо отказывается покорно ждать, пока ему новую пьесу придумают. Вы сами его в свое время твердо убедили в святости и неприкосновенности нашей свободы выбора. Вы сами столько раз ему в заслугу ставили энтузиазм и инициативу. Вы сами — своими постоянными препятствиями — способствовали бурному росту его находчивости и изобретательности.

Я внимательно осмотрел дверной проем в стене — на предмет несовершенств, которые можно будет углубить и расширить. Чем, потом подумаю. Когда соображу, как вся стена вокруг этой двери вдруг оказалась одним сплошным несовершенством.

Эта стена настолько не соответствовала моим ожиданиям, что я не сразу понял, что она выглядит знакомой. Отступив на пару шагов, чтобы увеличить угол обзора, я увидел поверхность, покрытую не обоями или слоем краски, а крупными, шершавыми на вид плитками песочного цвета для внешней отделки.

Отступив еще немного, я заметил, что сплошность этой поверхности нарушена не только дверью, но и несколькими окнами над ней. Мозг почти загудел, как Тошин компьютер, когда тот его на пределе мощности трудиться заставлял, и через пару мгновений выдал из недр памяти стопроцентный аналог увиденного.

Передо мной находился вход в административное здание. Вид снаружи. Но без блокпоста и внештатников.

Их, что, там раньше из-за меня поставили? А теперь меня, что, полностью оправдали и отпустили? А извинения где? Ладно, к этому моменту потом вернемся — сейчас нужно Татьяну перехватить, пока она в эту западню с непредсказуемо захлопывающимися дверцами не попала. Подняли меня рано — есть надежда, что она еще спит. Тогда наше свидание произойдет в знакомой обстановке. К которой мы оба уже, как к дому, привыкли. В которой мы оба уже и ругаться, и мириться научились.

Я оглянулся по сторонам. Странно, вместе с блокпостом исчезли все другие ориентиры. Взгляд скользил по окрестностям, не встречая никаких зданий, деревьев, даже чахлых кустиков. Даже вдалеке, где раньше располагался лес. Теперь это вдалеке терялось в легкой дымке, танцующей, словно мириады белесых пылинок. И вся пустынная равнина словно такой же пылью была прибита, оставляя впечатление неухоженности и даже заброшенности.

Это определенно был другой выход из административного здания. Я бы даже сказал, задний — причем такой, до которого у хозяев вечно руки не доходят. Гостей они у парадного входа встречают, а этот используют, чтобы мусор выносить.

Меня, что, выгнали? Не оправдали и отпустили, а осудили и вышвырнули вон? Не дав мне и слова сказать — пусть даже последнего? Ну, и темные с ними! Я и раньше-то в родных пенатах никогда не задерживался, а сейчас и подавно — нас с Татьяной уже давно на земле заждались.

И если они предполагают, что я сейчас начну назад ломиться, стуча себя кулаками в грудь и взывая к справедливости, пусть предполагают дальше. А я пока в обход пойду. Здание это не бесконечно — мне его только обогнуть, чтобы знакомый пейзаж показался. Только быстро, чтобы отцы-архангелы не успели мне поисковую партию внештатников организовать.

Пригнувшись для скрытности, я ринулся налево, вдоль стены здания.

На этот раз невидимая рука не стала трусливо прятаться у меня за спиной, а встретила меня в лоб. В прямом смысле. Причем, судя по искрам, посыпавшимся у меня из глаз, была эта рука одета в железную перчатку тевтонского рыцаря.

Понемногу зрение прояснилось — пыль, поднятая моим падением, осела. Я еще полежал, внимательно водя глазами по сторонам — в надежде, что хоть часть этой пыли осядет на определенно инвертированного бандита и выдаст его местоположение. Вместо этого я заметил яркое пятно, резко диссонирующее со всеми унылыми, бесцветными окрестностями.

Осторожно, в несколько этапов, поднявшись, я сделал шаг к ярко-красной кляксе, висящей прямо в воздухе на уровне моей груди. Цвет ее был настолько кричаще неуместным, что у меня в голове запульсировало. Невольно схватившись за нее, я тут же резко отнял руку, ладонь и пальцы которой оказались окрашены в похожий цвет. Для сравнения я поднес руку к кляксе — рука уперлась в невидимую преграду.

Уже через пару мгновений клякс стало много. Лихорадочно ощупывая остановившую меня преграду, я обнаружил, что она вырастает прямо из земли, уходит вверх на недосягаемую высоту, выходит из стены и, обойдя полукругом довольно приличное пространство, в стену же и уходит. Оставаясь при этом абсолютно прозрачной и не реагирующей даже на пинки со всей ноги — как наружная дверь в Татьяниной комнате.

Это сравнение у меня не просто так возникло: у дальнего края стены, справа от двери обнаружились шезлонг и столик со стульями — белые, словно с Татьяниного двора перекочевавшие. Из-за цвета я их сразу и не заметил. Последней каплей для меня стала беговая дорожка, спрятавшаяся за шезлонгом.

Меня не оправдали и не осудили, не отпустили и не выгнали — меня отправили в ссылку. Перекрыв все пути к бегству и опять создав интерьер, максимально напоминающий мне вновь утерянную Татьяну. И судя по словам темного гения о неисчислимом количестве заброшенных уголков в родных пенатах, это напоминание может сделаться моей вечной пыткой.

Хоть одно утешало: не знаю, как насчет стену построить, но мебель эту точно кто-то ночью сюда таскал, и есть надежда, что прямо из круглого здания и бегом, чтобы успеть к утру.

Но если они эти декорации столь заботливо расставили, то вряд ли исключительно для меня. Судя по всему, мне таки придумали новую пьесу — значит, у нее и зрители имеются. Осталось только заманить их на сцену и попробовать себя в роли драматурга: трагедия с хиреющим в отчаянии отшельником вполне может превратиться в детектив с захватом заложников и требованием средства транспортировки в безопасное место.

Как это сделать? Вот пусть мне на земле кто-то еще хоть раз заикнется о несправедливых преимуществах ангельской жизни! Людям в застенках еду приносить нужно, и медицинскую помощь оказывать, если с ними смертельный приступ вдруг случился — а тут ангел кровью истекает, и никто и не чешется: он же бессмертный!

Проверять прозрачную стену на прочность не стоило. Как я сказал себе, швырнув в нее все предметы интерьера. Кроме беговой дорожки — она от земли так и не оторвалась.

До верха стены я тоже не добрался. Даже составив все предметы интерьера один на другой. Не очень аккуратно составив, признал я, рухнув на землю вместе с кособокой пирамидой. Зато убедился, пытаясь в процессе ухватиться за стену, в ее абсолютной гладкости.

Оставался подкоп. Чем его сделать? Не надо мне про Монте-Кристо напоминать — ему, как человеку, ложка была положена. Металлическая, как в старые добрые времена. А тут и стол, и стулья из хлипкого пластика — точно администраторы поинтересовались, для кого мебель запрашивается. Ножки от шезлонга лучше не отрывать — не буду я спать в этой пыли.

Так, с первым актом бурного отчаяния покончено. Пора переходить ко второму — тихого. Я подтащил шезлонг к стене и ничком повалился на него. Ненароком свесив руку между ним и стеной. Как раз пальцы до земли дотянулись.

Пыль раскопалась в один момент. Чего не скажешь о земле под ней. Вот я уверен — они специально выбрали самый каменистый заброшенный уголок! Пришлось зализывать содранные в кровь пальцы — мне еще заражения крови не хватало. Я на вечность в неволе не согласен — на вечность в неволе и в муках тем более.

И вот только тогда — перепробовав, прямо как по замыслу авторов пьесы, все способы побега — я вдруг осознал, что пытался действовать исключительно человеческими методами. Здесь, в родных пенатах! Где я уже сталкивался с похожей преградой. И почти одолел ее. Ангельским приемом.

Мне бы только через эту стену перебраться!

Все также не меняя позы на шезлонге, я потянулся к ней не руками или глазами, а сознанием. Так и есть — не такая уж она гладкая и сплошная! Через Татьянину дверь, правда, мне нужно было только мысленно просочиться, чтобы до ее сознания достучаться. Здесь же мне предстояло не просто найти мельчайшие трещинки, а расширить их, соединить с другими, и так и расталкивать их, выгибать, как прутья в заборе, пока лаз не образуется.

Посмотрел бы я на этого вашего хваленого Монте-Кристо перед лицом такой задачи! Тем более, что я не имел ни малейшего желания убить на ее решение столько же времени — а то потом придется всю вечность не жизнью с любимой женщиной наслаждаться, а местью ее похитителю.

Так, нужно ее предупредить, что я еще немного задерживаюсь. Но не прямо — незачем ей знать, что меня в стеклянную клетку посадили, как кролика в зоопарке. А она ведь не отстанет, пока не вытрясет все подробности. Из меня — но не из Стаса. Заодно попробую узнать у него, куда же это меня зашвырнули.

Я застал его в уже довольно мрачном расположении духа. Выслушав мой рассказ, он разразился потоком цветистых выражений. Которые прозвучали у меня в ушах музыкой. Траурной. Стас прибегает к столь яркому многословию, когда сделать ничего не может.

— А где я? — робко перебил я его.

— А я откуда знаю? — огрызнулся он. — Заброшенных уровней с добрый десяток, и я понятия не имею, у кого к ним доступ есть. И запрос делать нельзя — объясняй потом, с какой стати. Ты не мог хоть этажи посчитать, пока бегал?

— В голову даже не пришло, — честно признался я, и добавил со скромным достоинством: — Меня вытаскивать не надо — сам справлюсь.

— Не понял, — мгновенно напрягся он.

— Без жертв, не переживай, — успокоил я его. — Ты только Татьяну предупреди, чтобы она чего-нибудь не натворила.

— Спасибо, — окончательно помрачнел он.

Мы договорились выходить на связь только в самом экстренном случае — теперь я даже проверить не мог, не подослали ли ко мне целителя.

Первый экстренный случай образовался прямо в конце следующего дня.

— Что это у Татьяны за дела с темными? — ворвался рык Стаса с мою сосредоточенность на первой найденной в стене трещинке, которую мне уже удалось расширить на несколько миллиметров. За два дня.

— Не понял, — рассеянно ответил я его излюбленной фразой, лихорадочно пытаясь хоть как-то пометить едва различимые труды своих титанических трудов. Мне же их потом опять полдня искать!

— С какого это перепуга они ей оперативные сводки по твоей ситуации докладывают? — не унимался Стас.

Вся моя собранность на одной единственной мысли о том, как продырявить эту проклятую стену, разлетелась вдребезги, как хрустальный шар под ударом кувалды. Вот почему со стеной так нельзя? Почему в родных пенатах только преграды на моем пути непоколебимым монолитом стоят?

Нет, мне, конечно, приятно, что ее все еще интересует моя судьба. А нельзя справляться о ней у первоисточника? И поддержать его заодно добрым словом? У нее для меня уже ничего, кроме «Я же тебе говорила», не осталось? Ей уже достаточно всего лишь узнать, распылили меня или еще нет?

Монте-Кристо повезло. У него чувства времени не было. И связи с внешним миром. Интересно, продолжил бы он прогрызать свой путь на свободу, если бы узнал, что любимой женщине уже сообщили о его кончине, дали поносить траур положенное приличиями время и сделали предложение устроить все же свою судьбу?

Понятное дело, что обнаружив в конце своего туннеля лишь одно разбитое корыто, он возомнил себя карающим ангелом. А я к Стасу в подчинение до скончания вечности не хочу. Мстительность хранителю не к лицу, он призван не счет за катастрофы выставлять, а предотвращать их. Причем, не закулисными интригами, а в честном, открытом поединке с их источником.

И не с финальным устранением последнего — по причине его бессмертия — а с моральным подавлением любых его низменных намерений.

И, естественно, оставляя прекрасную даму в блаженном неведении как о сражении за ее благосклонность, так и о самой возможности меня ее лишить.

— Я тебя в последний раз предупреждаю — оставь Татьяну в покое! — решительно начал я, вызвав темного гения.

Он от поединка уклонился. У меня даже мелькнула мысль, что он уже и внешность сменил, и манеры вместе с ней. Я словно выпад в его сторону делал, а он тут же оказывался рядом, заботливо стирая мне пот со лба и проверяя пульс.

— Где ты находишься? — деловито поинтересовался он, как будто я с ним всего лишь поздоровался.

— Понятия не имею, — отмахнулся я. — Снаружи. Я не об этом…

— На какой же горизонт тебя отправили? — пробормотал он, словно вслух размышляя. — Можешь описать, что вокруг видишь?

— Ничего, — отрезал я. — Зубы мне не заговаривай…

— Какое емкое определение! — съязвил он. — А можешь мне показать это ничего?

— Нечего здесь показывать! — снова повторил я, невольно обводя взором пыльную пустыню вокруг себя. — И я тебе еще раз повторяю…

— Подожди, — опять перебил он меня. — А ну, глянь чуть левее… Ага, а теперь назад… Да не так же быстро! Вот теперь замри!

— Ты меня еще использовать будешь? — взвился я, забыв все свои намерения насчет спокойного и открытого поединка. — Тебе мало пользоваться тем, что меня заперли, как…

— Как-то плохо тебя заперли, — довольным тоном сообщил он мне. — Скажи спасибо, что не на одном из первых оставленных нами горизонтов — там сейчас уже полный мрак и запустение. А здесь, если ты пойдешь прямо от выхода, все время чуть влево забирая…

— Куда я пойду? — взвыл я от такого неприкрытого издевательства.

— Все время прямо и чуть-чуть влево, — повторил он терпеливо. — Расстояние, конечно, увеличивается от нижних к верхним горизонтам, но рано или поздно ты в нашу цитадель упрешься. Горизонты создавались, чтобы облегчить и ускорить наше с вами взаимодействие в прежние времена, так что не промахнешься. Сейчас с нашей стороны входы тоже запечатаны, но пытливому уму печати не помеха. Я тебя встречу.

Я ничего ему не ответил. Ввиду явного сговора внештатников с темными, хотелось бы мне сказать, но нет. Вынудить их к такому сговору могла только высшая сила.

Молодцы, отцы-архангелы! Даже не стали сами утруждаться написанием новой пьесы для своего развлечения — профессионалу поручили. Обстановка Татьяниного двора, непреодолимая прозрачная стена, столь напоминающая дверь в ее комнату — до такой изощренной пытки внештатники бы не додумались. А теперь истинный автор решил в камео выступить — лично показать мне близкий, только руку протяни, но совершенно недостижимый выход из темницы?

— Если ты уже пошел, — ворвалось в мое звенящее от бешенства сознание его голос с дразнящей ленцой, — то с закрытыми глазами этого делать не стоит.

Они упорно загоняют меня в трагедию отчаяния? По сценарию мне положено заламывать руки, падать на колени и вообще в падучей биться, голову заботливо предоставленным пеплом посыпая? Сейчас! Я открыл глаза, неторопливо подошел к стене и, протянув руку, уперся в нее ладонью.

— Вопросы есть? — коротко спросил я.

— Интересно, — медленно протянул темный гений без какого-либо намека на удивление. — Значит, на посты на всех горизонтах у ваших сил уже не хватает, если они замуровывать проходы взялись…

— Здесь не проход, а меня замуровали, — напомнил я ему сквозь зубы.

— Все, что воздвигнуто, может быть низвергнуто, — провозгласил он почти в своей прежней манере. — Хочешь, я подойду — посмотрю, как это сделать?

Что такое — главный герой упрямо отказывается отчаиваться? Нужно его помощью поманить, чтобы надежда встрепенулась — а потом влет ее скорбным признанием, что помочь ничем не получится? То-то у него и мысли не возникло, что вон из тех окон он будет виден, как на ладони.

— Спасибо, но не нужно, — ответил я со всей уверенностью, которую сумел в себе наскрести. — Это мои проблемы, не хочу я тебя ими нагружать. Но запомни одно: так или иначе, рано или поздно, но я отсюда выберусь. И если у Татьяны к тому времени какие-то завиральные идеи появятся…

— Ища угрозу в пыльных штампах, не видим бездну мы у ног, — окончательно вернулся темный гений к своей привычке заканчивать разговор пафосной сентенцией.

А я вернулся к своей стене. Отключив чувство времени. И опасения, что отцы-архангелы опять чутко уловили мои намерения. И подозрения, что именно посулили они темному гению за постановку этого спектакля. Если я выберусь отсюда слишком поздно… Мстительность ангелу не свойственна, но если его загоняют, как дичь на охоте… Нет, эти мысли я тоже отключил.

Снова вернул меня к действительности, естественно, Стас. В блаженном неведении о времени мне показалось, что у него как-то зачастили экстренные случаи. Но уточнять, насколько, я не стал — не хотелось узнавать, сколько времени у меня ушло на создание щели в стене, в которую уже мой мизинец пролазил. Почти. До второй фаланги.

Рассказ Стаса подтвердил, что темный гений и услышал, и понял меня. В смысле, и то, и другое неправильно. Он, похоже, решил, что я предложил ему гонку, и с готовностью включился в нее.

Завиральные идеи появились у Татьяны задолго до моего выхода на свободу. Нет, меня где-то порадовало ее доброе с вида намерение поспособствовать последнему. Но подавать жалобу на неправомерность моего задержания, санкционированного руководством, этому самому руководству? Мне же еще одну стену воздвигнут за этой — и хорошо, если одну!

Наверно, я застонал. Мысленно. Но это же только люди могут таким образом свою реакцию скрыть!

— Я ее пока отвлек, — торопливо успокоил меня Стас. — Будет Максу передавать все, что у законников увидит. Он обещал потянуть время с подготовкой своей консультации. Но на сколько его хватит, не знаю. Ты же грозился сам справиться, — добавил он с надеждой в голосе, — как труды-то продвигаются?

— Продвигаются, — уклончиво ответил я, но затем решил, в виду серьезности ситуации, быть честным: — Но не очень.

— Значит, придется все-таки рискнуть, — тяжело вздохнул он.

Неоднократное наблюдение за операциями Стаса, даже участие в них пару раз, тут же нарисовали мне картину молниеносного подавления караулящих меня внештатников: поваленные лицами в пол тела, жестко зафиксированные за спиной руки, карающая нога на шее особо брыкающихся…

— Да брось, Стас, — забормотал я, не в силах заставить себя оторваться от созерцания мельчайших подробностей. — Я не могу согласиться, чтобы ты так подставлялся. И потом — сигнал они вполне успеют подать, и на блокпост подкрепление вышлют…

— Ты о чем? — озадаченно спросил он.

— Ты не можешь рисковать своим положением, — твердо отбросил я упоительное зрелище и жертву Стаса. — Тебе ведь придется тогда вместе со мной в подполье уходить.

Стас громко прочистил горло.

— Ты знаешь, — доверительно сообщил он мне, — обычно силовое освобождение заложников заканчивается их уничтожением.

Чего-то я не понял, о каком риске тогда речь идет. Я же бессмертный! Или они на штурм с распылителем в руках пойдут? И вот чья это идея, хотелось бы узнать? Святые отцы-архангелы, ну, нужно же даже в изощренности меру знать! Передать мой добровольный и благородный отказ от уничтожения противника, и кому — ему самому, владеющему единственным средством этого уничтожения?

— Вот я и говорю: не надо меня освобождать! — как можно убедительнее обратился я к Стасу.

— А я и не собирался, — заверил он меня. — Кто вас тогда на землю переправит? Нет, нужно, чтобы ты сам вышел.

Что он имел в виду, я понял на следующий день. Но не сразу. Сначала я чуть не организовал себе переправку в тот самый, упомянутый темным гением, мрак и запустение. Если вообще не в небытие.

После разговора со Стасом я снова вернулся к своей щели в стене. Решил, что именно на такой выход он и намекал. Но туманность его намека не давала мне полностью сосредоточиться — наверно, поэтому я и расслышал легкий скрежет в двери.

Кто мог навестить меня — кроме моих тюремщиков? Зачем им это могло понадобиться — кроме как для того, чтобы вывести меня отсюда? Куда они могли вести меня — кроме, как на очередной допрос? Или сразу на распыление? Очень в духе о представлении Стаса о риске. Легком. Если он меня в одиночку к аналитикам в разведку посылал, то с парой-тройкой внештатников разделаться по пути к месту казни — плевое дело.

Вот же убедил его в своих способностях на свою же голову! Теперь придется соответствовать.

Мысли эти пронеслись у меня в голове в одно мгновенье. Тело же при этом также мгновенно пронеслось с шезлонга к двери, инвертировавшись по дороге и захватив бесполезный до сих пор стул.

На мое счастье, дверью этой явно очень давно не пользовались — замок поддавался туго и с недовольным скрипом. Когда она начала, наконец, открываться, я уже замер за ней — с занесенным над головой стулом, в который я вцепился обеими руками в полной готовности обрушить его на голову первого входящего и, по возможности, вывести из строя боковым ударом еще хотя бы одного.

Первый посетитель вошел так стремительно, что мое орудие самозащиты беспрепятственно рассекло воздух за ним и глухо стукнуло о землю. Он резко обернулся на этот звук — и я оказался лицом к лицу со своим руководителем. Судя по его сузившимся глазам, он тоже это заподозрил.

Я покосился в сторону закрывающейся уже двери — можно попробовать выскочить без ненужных побочных потерь. Ага, как же! В сужающемся с каждой минутой окне возможностей оказался еще один ангел. Абсолютно мне незнакомый, но определенно не внештатник — с выпученными глазами он вцепился в дверь, отступая вместе с ней.

— Анатолий, не мешайте нам помогать Вам, — еле слышно проговорил мой руководитель, ощупывая взглядом пространство перед собой.

Мне не оставалось ничего другого, как ответить ему вежливостью гостеприимного хозяина. Я материализовался в широком приглашающем к стулу жесте.

— Весьма тронут Вашим вниманием, — сопроводил я свой жест не менее широкой улыбкой. — Не ожидал, признаюсь, оттого и поторопился Вам навстречу.

— Наш визит носит официальный характер, — заговорил громче мой руководитель. — Мы получили разрешение на внутреннее расследование Вашей деятельности в бытность сотрудником нашего отдела. Где мы можем расположиться, чтобы можно было вести протокол?

Мы устроились за столиком — незнакомый мне ангел присел на краешек стула как можно дальше от шезлонга, на который опустился я. Мой руководитель еще раз подчеркнул крайнюю важность моего полного чистосердечия — в назидание молодым сотрудникам, добавил он, скосив глаза в сторону своего спутника. После чего начал задавать мне вопросы.

Они звучали критически, в соответствующем цели визита обвинительном тоне. Но я не мог не заметить, что, в совокупности с моими ответами, дополняли и углубляли наши воспоминания, создавая более полную их картину.

Очень скоро юный писарь перестал строчить, как телеграфный аппарат, лишь изредка стреляя в меня возмущенными взглядами, и начал прислушиваться и хмуриться. На губах моего руководителя заиграла чуть заметная усмешка, и он перешел от фактов моих проступков к их причинам.

Я внял его призыву к моей откровенности. Это, конечно, совсем не та аудитория, на которую я рассчитывал во время открытого и публичного процесса над собой, но для репетиции последнего сойдет. Закаленный землей ангел, вновь напомнил я себе, умеет и навязываемую ему трагическую роль превратить в гимн героизму и несгибаемости.

И вносить свой посильный вклад в дело воспитания подрастающих кадров я никогда не отказывался. Тоша может подтвердить — главное, ему больше одного слова «Да» не давать, а то два он уже связать не сможет.

В отличие от него, мое красноречие уже давно в легенду вошло. Как и дар убеждения. По крайней мере, на земле. И я решительно готов поставить его на службу родным пенатам. Временно. Пока не удастся убедить их вернуть меня на землю — для создания других легенд. Нет ни малейшего сомнения, что внештатники за окнами тоже каждое мое слово фиксируют, и отнюдь не по собственной воле.

Мне даже не было жаль времени, затраченного на этот то ли допрос, то ли интервью — вместо упорного и неустанного прогрызая стены.

Такое сожаление появилось у меня, когда мой руководитель явился ко мне и на следующий день. С новым писарем. А затем и еще с одним. И так несколько дней.

Их регулярное появление не позволяло мне снова забыть о времени. Когда мы говорили, минуты стучали у меня в голове метрономом, который срывался в бешеный ритм, как только они уходили. От грохота в ушах сознание у меня сотрясалось и соскальзывало, хаотически расширяя трещину в стене в абсолютно не запланированных направлениях.

В образовавшиеся лучи у меня уже скоро почти все пальцы вставлялись, но и только — стена между ними не поддавалась самому бешеному натиску. Мне, что, морской звездой через нее протискиваться?

Вот дернули же темные гостеприимного хозяина из себя изобразить! Не спрашивать же теперь моего руководителя, сколько еще у нас в отделе молодых кадров, которых он решил приобщить к моей истории. Пусть семинары у себя организуют с уже посвященными — заодно научат новичков добытой информацией делиться.

А вот столь революционную идею по усовершенствованию профессиональной подготовки следующего поколения хранителей просто недопустимо откладывать до их следующего посещения.

— Это что за паломничество ко мне образовалось? — обратился я к самому неотразимому средству воздействия на собратьев.

— Значит, работает, — довольно хмыкнул Стас. — Появляются регулярно? Препятствий им не чинят?

— Что работает? — оторопел я от такого пренебрежения. Может, нужно степенью моей занятости поинтересоваться, прежде чем меня в какую-то работу включать?

— Операция по созданию широкого общественного резонанса, — любезно объяснил он. — Признаюсь, не ожидал я такого отклика от твоей идеи с опусами. Внештатники, правда, тоже подсобили. Отсутствием мозгов. Такой кипеш подняли с изъятием имеющихся, что теперь у нас все отделы гудят, как пчелы после обыска сот. Интересуются, что там в них такого было.

Я помолчал, старательно повторяя про себя его основные тезисы. Нет, быть такого не может! Он же меня освобождать собирался. До того, правда, как меня сюда перевели. Неужели у отцов-архангелов и для него приманка нашлась, чтобы завлечь его в противоестественный союз внештатников с темными?

— Стас, меня задержали за эти воспоминания, — осторожно напомнил я ему. — Зачем усугублять единственное обвинение против меня?

— Именно! — торжествующе подтвердил он. — Единственное обвинение касается фактов твоей деятельности в ранге хранителя. И твой бывший отдел имеет полное право подключиться к расследованию. Для очистки своего доброго имени, исключения повторения подобных нарушений в будущем и прочая — ваш глава обоснование объемом с годовой отчет наваял.

— Зачем? — коротко осведомился я, задетый за живое услышанной терминологией.

— Тех опусов, что спрятать удалось, — ответил Стас, — на всех желающих не хватает. По листикам уже растащили. А те, которые с ними уже ознакомились, требуют расширенной версии.

— Насколько расширенной? — похолодел я.

— Максимально, — твердо объявил он. — К твоему шефу уже очередь из других отделов выстроилась — все хотят подробностей из своей сферы деятельности. Он обещал их представителей под видом своего молодняка проводить — ваши ведь на земле все время, их в лицо никто не знает. До сих пор проблем, говоришь, не было?

Я не смог бы ему ответить, даже если бы хотел. Отцы-архангелы, я уже смиренно молчу о справедливости, я уже давно не удивляюсь воспитательным оплеухам — но где принцип соответствия наказания преступлению? Премного благодарен, мне не придется играть роль наставника всех новичков хранителей — мне всего лишь придется исповедоваться перед всеми отделами нашего сообщества. А сколько их, кто-то может мне сказать?

— Ровно столько, сколько нужно, — с готовностью отозвался Стас. — Мы все просчитали, график составили…

— График?! — задохнулся я. — Я вам что — «Весь вечер на манеже»? Мне больше делать нечего?

— Но ты же хотел признания, — язвительно заметил он. — Лопай теперь полной ложкой. И чем это ты там занят? — добавил он подозрительно.

— Думаю, как отсюда выбраться, — вовремя вспомнил я об осторожности.

— А ты не думай, — отчеканил он. — Жди указаний и выполняй их.

— Каких еще указаний? — насторожился я.

— Согласованных и утвержденных, — перешел он к своему самому авторитарному тону. — Участие твоего шефа в расследовании — это операция прикрытия. Основная задача состоит в том, чтобы приучить внештатников к регулярным посещениям.

— И что дальше? — еще более настороженно поинтересовался я.

— Привыкнут — расслабятся, — презрительно бросил Стас, — это же не мои орлы. Закончит Татьяна свое повышение квалификации, сымитируешь нападение на очередную делегацию, а на блокпосту я тебе прикрытие для выхода пришлю. С внештатниками можешь не очень имитировать, — добавил он, хохотнув. — Пересидеть на земле вам с Татьяной все равно придется, но не долго, думаю — пока общественное мнение на вас поработает.

Я не стал задавать ему никаких уточняющих вопросов. Во-первых, отцы-архангелы уже вполне могли не только моно-, но и диалогами у меня в голове заинтересоваться. И во-вторых, практически все операции Стаса включали в себя силовое решение, так что в целом я вполне мог и эту себе представить.

И именно поэтому так и не смог с ней согласиться.

Нашим новичкам было бы полезно узнать, что такое схватка с профессионалом моего уровня, но нападение на своего руководителя я просто не мог себе представить. Зная Стаса, я практически не сомневался, что этот план согласован с главой так называемых делегаций — но ведь это только мы будем знать об имитации! Мне же такое «освобождение» навсегда дорогу назад, в свой отдел закроет.

Не говоря уже о том, что мой руководитель явно вызвался не только имя своего отдела обелять, но и мое тоже, словно я все еще являюсь его сотрудником. Иначе не стал бы он водить ко мне представителей других подразделений, давая мне шанс объяснить все … недоразумения с ними.

Вычислял я их по вопросам своего руководителя. И по его манерам. Для поддержания версии внутреннего расследования все разговоры со мной вел он, но в какой-то момент тон их изменился. В его столь знакомой мне манере выражать лишь легчайшие намеки на удивление, удовлетворение или неодобрение все эти эмоции вдруг резко заострились. По всей видимости, другие подразделения представляли ему список интересующих вопросов до посещения меня, и многое в этих списках явилось для него откровением.

Администраторов, естественно, больше всего интересовали вопросы самоокупаемости пребывания ангела на земле в видимости. И совершенно незачем было снова тыкать меня носом в завышенные, с их точки зрения, запросы до перехода в нее. Два раза ведь всего материальную помощь просил! Ну ладно, еще и машину потом — но ведь, когда не дали, сам справился. Как?

Этот разговор слегка затянулся, и к концу его у всех моих посетителей вид слегка ошарашенный был. От многогранности потребностей земной жизни и хитросплетений способов их удовлетворения.

Энергетики вцепились в проблему оптимизации соотношения потребления нашей питающей субстанции и человеческой еды. И совершенно незачем было такие презрительные гримасы корчить, когда я твердо заявил, что ключевым моментом решения этой проблемы являются мясные продукты и расширенные познания наших резидентов на земле в культуре их приготовления. Почему?

Этот разговор немного раньше обычного закончился — я слюной давиться начал, а мои посетители — от отвращения.

Были еще представители каких-то незнакомых мне подразделений. Один нажимал на Галину глубокую приверженность ортодоксальной церковной доктрине, которая и позволила ей, в конечном итоге, без излишних вопросов принять Тошно руководство. И совершенно незачем было подталкивать меня к этому выводу наводящими вопросами. Я тут же вспомнил священную войну не менее религиозной Галиной матери против Тоши. Какую?

Этот разговор вылился в пространную дискуссию о месте религии в арсенале способов ангельского воздействия на людей, которую я закончил решительным сравнением ее с шорами в арсенале наездника.

Другой представитель неназванного подразделения пристал ко мне с расспросами об обратном воздействии людей на ангелов. И совершенно незачем ему было так дотошно выпытывать о таком влиянии лично на меня. Тут одну Марину вспомнить, в присутствии которой любой, даже опытнейший ангел в шипящего ежа превращается. А Татьянины родители, которые — то кнутом, то пряником — обратили того же ангела в преуспевающего главу целой ячейки человеческого общества под названием семейство? А сама Татьяна, обеспечившая постоянный профессиональный рост того же ангела? Каким образом?

Этот разговор прекратил мой руководитель, когда я увлекся воспоминаниями о том, как Татьяна всегда умела одним взглядом убедить опытнейшего ангела в том, что до настоящих вершин мастерства ему еще карабкаться и карабкаться.

К сожалению, не все подразделения пошли на сотрудничество с моим руководителем. Наблюдатели своих представителей с ним так, по-моему, и не прислали — а вот их я бы особо горячо встретил. И еще горячее поприветствовал бы их вопросы о нападении на их сотрудника на земле — вот прямо сразу демонстрацией того инцидента на посетителях.

И целителей не было. В смысле, с моим руководителем. Они, как выяснилось, решили своим путем пойти. Да и отцы-архангелы спохватились и вновь вознамерились свое слово сказать. Веское, как обух. Мне в голову, естественно, нацеленный.

Все это время я, конечно, и о стене не забывал. Даже на земле говорят: «На Всевышнего надейся, а сам не плошай». А Стас — не Всевышний пока еще, слава последнему, и операцию его я уже мысленно отверг. Поэтому как только заканчивался мой очередной сеанс откровений, я возвращался к своей подрывной деятельности.

Необходимость отрываться от нее раздражала меня до бесконечности. Сначала. И так дело медленно движется, а тут такие перерывы. Затем я заметил, что после них взгрызаюсь в стену результативнее — видно, отдых все же необходим. Чтобы энтузиазм накопился.

Когда однажды в уже привычное время ко мне никто не пришел, я решил, что мои размышления о передышках приняты во внимание. В смысле, на предмет устранения последних. Ну и ладно, неосторожно подумал я, расслабленно откидываясь на шезлонге, я и сам себе могу их организовать.

Расслабиться оказалось намного сложнее, чем сосредоточиться на пределе возможностей. Без внешнего отвлекающего фактора сознание притягивалось к стене, как взгляд алкоголика к месту, где последняя бутылка спрятана. Пришлось прикрикнуть на него, чтобы брало пример с тела. Сознание послушно согласилось — и без малейших усилий доказало мне, что все-таки материя вторична.

Я вертелся на том шезлонге в безуспешных поисках подходящей для отдыха позы. Тело отвергало каждую из них нытьем в мышцах и покалыванием в конечностях. Сознание ехидно интересовалось, не пора ли прекратить бесполезное расходование сил. Силы мои, угрюмо огрызался я, на что хочу, на то и трачу.

Скрежет в двери прозвучал почти победными фанфарами. Вот так, торжествующе подумал я, в споре между бытием и сознанием всегда побеждает сила воли. Вскочив с шезлонга, я двинулся навстречу долгожданным союзникам с приветственной улыбкой.

Порог двери переступил всего один ангел. Совершенно мне незнакомый. Ответивший на мою улыбку прохладным, оценивающим взглядом гранильщика алмазов, выбирающего место для единственного, точечного удара, чтобы расколоть благородный камень.

— Добрый день! — негромко произнес он. — Я представляю отдел целителей и уполномочен получить от Вас нужную нам информацию.

Эта формулировка послала волну дрожи как по моему телу, так и по сознанию. Целителям вовсе не обязательно задавать вопросы, чтобы выудить из меня все, что им нужно.

— Кем уполномочен? — попытался я выяснить границы его возможностей.

— Руководством, — исчерпывающе ответил он.

— Какую информацию? — попытался я определить границы своего маневра.

— В частности, о воздействии энергетической подпитки на людей и исполинов, — снизошел он до более пространного ответа.

— Я с удовольствием отвечу на Ваши вопросы, — выдохнул я с облегчением.

Он едва заметно покачал головой, продолжая гипнотизировать меня немигающим взглядом.

— Абсолютно достоверных описаний не существует, — произнес он холодным, под стать взгляду, голосом. — Слова, как правило, искажают воспоминания. Ваши мне нужны в чистом виде.

— В смысле? — Мне не оставалось ничего другого, как разыграть последнюю карту — непонимание.

— Вам придется подвергнуться процедуре сканирования, — развеял он все мои надежды.

Я невольно отступил от него на шаг. Не сводя с него глаз. Оглядываться по сторонам не имело смысла — бежать мне было некуда. И момент, когда можно было нейтрализовать его и прорваться через еще не закрытую дверь, был уже упущен. Можно, правда, и сейчас попробовать — внештатники точно прибегут его спасать, и если инвертироваться…

— Не стоит, — вновь заговорил целитель, разглядывая меня с научным интересом. — Группа на выходе усилена — очевидно, на случай именно таких Ваших действий.

Блок! Я влепил себе мысленную оплеуху, от которой моя защитная карусель еще быстрее закрутилась.

— Тоже не поможет, — скользнула по губам целителя тонкая, змеиная улыбка. — Удерживание щита требует определенной концентрации сознания. Последнее, из соображений Вашей безопасности, перед сканированием будет отключено. Хотя будет интересно узнать, — снова чуть растянул он губы в предвкушении, — как Вы приобрели этот навык.

Этот навык я приобрел так же, как и все остальные — в условиях полной безысходности, когда отступать было некуда. А когда закаленному землей ангелу не оставляют путей к отступлению, он может стать … слегка непредсказуемым.

— Я Вам просто так не дамся, — предупредил я целителя.

— Дадитесь, — уверенно кивнул он. — Усиленная группа на выходе получила распоряжение — при необходимости и по моему сигналу — обездвижить Вас и зафиксировать в нужном для моих действий положении.

— Ваше руководство не имеет права, — снова попытался я оттянуть неизбежное, — ни применять насилие для достижения своих целей, ни распоряжение другим отделам отдавать!

— Это распоряжение пришло не от моего руководства, — невозмутимо возразил мне он. — Глава моего отдела запросила разрешение на встречу с Вами. И получила его — при условии, что в процессе мы сможем стопроцентно подтвердить или опровергнуть предположение о возвращении памяти Вашей бывшей подопечной.

У меня рухнул блок. И слава Всевышнему за это — потому что вместо того, чтобы холодеть от ужаса, мне пришлось срочно его восстанавливать. Не было времени ни поздравлять себя с тем, что удалось все же оставить внештатников в неуверенности в отношении Татьяны, ни гордиться ее стойкостью перед лицом всех их провокаций, ни поминать отборными выражениями скрупулезность отцов-архангелов, потребовавших полной определенности.

Самое время было становиться непредсказуемым.

Старательно удерживая блок, я вызвал Стаса. Он не ответил. Совсем. Словно его в родных пенатах не было. Я не понял — кому сейчас непредсказуемость положена?

Я вызвал его орлов. Всех скопом, как в той их пещере. Они мне ответили — тоже всем скопом на меня навалившись. Чуть блок не обрушили своими радостными воплями. Объясняться было некогда, и я велел им срочно разыскать Стаса — срочно! — и передать ему, чтобы он немедленно — немедленно! — со мной связался.

Теперь у меня оставалась одна задача — тянуть до этого момента время.

— Давайте присядем, — кивнул я целителю в сторону столика. Там стена за спиной, и если еще и столиком прикрыться, ножками вперед, то я посмотрю, как быстро внештатники смогут меня обездвижить.

— Чем дольше Вы сопротивляетесь, — заметил целитель, усаживаясь, — тем подозрительнее это выглядит.

— А Вам хотелось бы побыстрее? — негромко произнес я, смерив его презрительным взглядом. — Вам ведь только искомое получить, так? А дальше каждый сам за себя? Я помню разговор с Вашим руководителем.

— Удивительное совпадение, — снова скривил он губы в усмешке. — Мой руководитель тоже просила меня напомнить Вам о том разговоре.

— Да неужели? — деланно удивился я. — Вы получили тогда уникальный материал. И не сумели сохранить его. Отдали его по первому, ничем не обоснованному требованию. Послушно и безропотно.

— Разумеется, — чуть вскинул он брови. — У нас не было никаких оснований сомневаться в законности действий правоохранительного отдела. Но основная часть интересующих нас фактов осталась, в виде копий, у нашей исследовательской группы.

— А потом вам захотелось еще? — передернулся я от отвращения. — Исследователи переварили полученное и требуют новой порции? Ну, конечно — как же можно останавливать развитие нашего самого гуманного отдела! Даже если ради этого будет уничтожена пара-тройка ваших собратьев. Чего стоит судьба отдельных единиц по сравнению со всеобщим благом?

Целитель выслушал мою тираду, и глазом не моргнув. Терпеливо. Снисходительно. С выражением все того же отстраненного академического интереса на лице. Даст сигнал, решил я, уложу его первым, и основательно — даже зафиксировав меня, внештатникам придется ждать, пока он очнется.

— Мой руководитель просила меня напомнить Вам о Вашем с ней договоре, — вновь заговорил он, словно и не было нашего последнего обмена репликами. — Особенно о его последней части.

— Именно той, — процедил я сквозь зубы, — где она умыла руки, если меня поймают?

— Она также просила передать Вам, — кивнул целитель, — что готова продолжить его дополнительным соглашением.

— Каким? — настороженно прищурился я.

— Вы позволите нам извлечь нужные нам воспоминания из Вашей памяти, — заговорил целитель существенно тише и быстрее, — а мы дадим официальное заключение, что в ней не обнаружено никаких свидетельств восстановления памяти Вашей бывшей подопечной.

Я молча смотрел на него, вновь вернувшегося к полному бесстрастию. Доверие и взаимопомощь — краеугольные камни ангельского сообщества, прозвучали где-то на краю сознания фразы, вбитые в него на самой заре моей небесной жизни. Как-то поистерлись с тех пор эти камни!

— Где гарантии…? — начал я наконец.

— Мне достаточно всего лишь дать сигнал, — не меняя позы, чуть скосил он глаза в сторону двери. — И хочу со своей стороны добавить, что Ваше добровольное подчинение сканированию покажет, что Вам нечего скрывать, и сделает наше заключение намного более весомым.

Когда он ушел, и тело мое, и сознание притихли, оставив меня наедине с хороводом мыслей. Настойчивым таким хороводом — не обрушишь его, как блок.

Никогда еще за всю свою жизнь — ангельскую, земную, в видимости и нет — я так не рисковал. И если бы только собой. А если у целителей опять приступ законопослушания случится?

Татьяне нечего предложить им, чтобы они только сымитировали неизбежную чистку ее памяти. И Стас уже одним пособничеством не отделается — ему контакты с темными головы могут стоить. И Тошино прямое участие тоже можно считать доказанным. И темным при особой ловкости рук можно вообще выдвинуть обвинение в похищении государственной тайны, несущем угрозу безопасности нашего сообщества.

И где они все?! Где они, я спрашиваю, в тот момент, когда мне просто необходимо, чтобы кто-нибудь убедил меня в том, что риск мой был более чем оправданным? Не говоря уже о твердых заверениях в том, что моя оценка ситуации еще никогда не давала сбоев и сейчас несомненно подсказала мне единственно правильное решение.

Стас вызвал меня почти вечером. Я еще успел подумать, что если бы мне пришлось все это время целителю зубы заговаривать, то численный состав спасательной команды Стасу пришлось бы утроить. Одна группа устраняет внештатников на блокпосту, другая — у входа в место моей ссылки, в третья транспортирует мое бесчувственное тело через устраненные преграды. И плененного целителя с собой ведет, чтобы он это тело где-то в безопасности назад в чувство привел.

— Да знаю я, знаю, — раздраженно буркнул Стас, как только я ответил. — Сам себе места не нахожу.

Я нервно сглотнул. Хрупкое сознание целителей уже не выдержало всех перипетий моей земной жизни? Они Стаса предупредили, чтобы он и себе укрытие искал? Или и у него что-то выторговать решили?

— И главное — она слушать никого не хочет, — продолжал кипятиться Стас. — Я уже кого только не подключал…

Ну-ну, ехидно подумал я, видно, тебе, Стас, куда большую цену заплатить придется за молчание целителей!

— … даже мелкого! — рыкнул он под конец.

Ход мыслей у меня дал сбой, вильнув в сторону, как машина по покрытом сплошным льдом участке дороги.

— Какого мелкого? — начал почему-то заикаться я.

— Твоего! — окончательно разъярился Стас. — Если ты сам ее инструктируешь, мне мог сообщить? Или мог ей дать мелкому ответить, чтобы он в истерике не бился?

Ход мыслей завертелся на том скользком участке, как бешеный.

— Кого я инструктирую? — спросил я заплетающимся языком, держа голову руками, чтобы ее центробежной силой на разнесло. — Кто Игорю должен отвечать? Кто в истерике?

— Ты издеваешься? — взревел Стас. — Татьяна! Будет! В истерике! Завтра! У нее наблюдатели начинаются!

Сумасшедшая пляска у меня в голове внезапно остановилась. Вынесло-таки с ледяного участка. Назад. Прямо к его началу.

Это что — я сегодня своей свободой, своими близкими, своим будущим рискнул только для того, чтобы еще и на Татьяне завтра следственный эксперимент ставили? Она же не выдержит! Я бы не выдержал! А теперь я у внештатников изворачивался, тайник сдал, здесь стену ковырял, на сканирование пошел — и все зря?

— Мне — она — ответит, — произнес я каждое слово по отдельности, хватая ртом воздух между ними. — Готовь — ее отправку — на землю.

— Ты не знал, что ли? — озадаченно сбавил тон Стас. — Чего тогда всех моих на ноги поднял?

Такими же короткими, отрывистыми фразами я рассказал ему о сканировании и договоре с целителями.

— Завтра. На землю. Обоих, — подхватил Стас мой тон. — Навечно!

Наверно, впервые за наше многолетнее знакомство я был полностью с ним согласен. Оставалось лишь сообщить Татьяне о нашей скорой встрече.

Разумеется, она мне ответила.

Разумеется, она согласилась, что ей нужно как можно скорее отправляться на землю.

Разумеется, она поняла, что до тех пор я просто не могу предпринимать никаких решительных шагов к своему освобождению.

Разумеется, она признала, что только запутала наше и так сложное положение своим ребяческим упрямством.

Разумеется, я потерял бдительность.

Услышав наконец ее голос, я потерял вообще всякую способность связно мыслить. Наконец-то я мог все ей объяснить!

Как мне хочется побыстрее вернуться с ней на землю — к Игорю, к нашей обычной жизни, к нормальной еде, наконец!

Как я готов терпеть это почти одиночное заключение, злорадство внештатников, извращенные шутки отцов-архангелов — пока она не окажется в безопасности.

Как я горжусь ее любознательностью и упорством в овладении ангельской наукой — и даже ее упрямством, с которым она стремиться идти, как всегда, своим путем.

Как я делаю все возможное, чтобы выбраться отсюда и помочь ей на этом пути — несмотря на полную неопределенность, что еще мне подстроят отцы-архангелы и как еще попытаются мне руки связать.

Когда она перебивала меня, я не вслушивался в слова — просто упивался ее голосом. Мягким, сочувственным, уступчивым — каким слышал его все последнее время в снах и мечтах…

Минуточку, когда это мои мечты безнаказанно сбывались? Вот зачем было отцов-архангелов поминать — накликал! Что она там говорила этим нежным, проникновенным тоном..?

Я не хочу освобождаться — смешно. Я стенку эту ежедневно взглядом сверлю, исключительно чтобы взгляд отточить? Ладно, шутники, не боитесь, что он убийственным станет?

Спасибо, не надо мне дополнительное пространство для маневра. Если за этой стенкой еще одна окажется, мне ее пробивать придется, либо стоя, как истукан, либо в пыли валяясь — шезлонг я точно в свою расщелину не протащу.

Что значит — нужно раньше было объяснить ей, что нам на землю нужно возвращаться? А я чем занимался все время, пока меня не задержали? И кто, спрашивается, помешал ей выслушать мои очередные объяснения, когда я почти добрался до нее в учебном центре? Это я, что ли, отложил наше возвращение на никому не ведомый срок?

Слава Всевышнему, дошло, что это она сама себе помешала! А я здесь причем? Почему она мне больше мешать не будет? Когда Татьяна начинает давать такие обещания — жди беды. Хватит, напомагала уже!

И кто вообще ей такие мысли внушил? Кто посмел ей хоть какие-то мысли внушать? Это — мое дело! У кого наглости хватило на мои святые, не побоюсь этого слова, обязанности покушаться в мое отсутствие?

Выяснить это я не успел — Татьяна, как всегда, ушла от ответа. В прямом смысле ушла — оборвав контакт и оставив меня в самом подходящем для сокрушения всех препятствий настроении.

Кроме одного. К утру стенка под моим напором на добрые полметра во все стороны трещинами пошла, но сокрушаться категорически отказывалась. Как и сознание — концентрироваться. Оно металось от одной микроскопической трещины к другой без какого-либо видимого результата, а на заднем плане бесновались, перекрикивая друг друга, все те же мои оставшиеся без ответа вопросы.

Я был почти уверен, что за переменой в Татьяне стоят отцы-архангелы. Точно уловили мою мысль превратить трагедию в боевик и готовят мне неожиданную развязку. В самом деле, зачем неустрашимому герою ловушки подстраивать, когда он их все равно одну за другой обходит — если можно его в конце марафона главной награды лишить?

Счастливые концы только у людей бывают, а бессмертным ангелам положено только вечно и неустанно трудиться. На общее, а не личное благо. А погнавшимся за последним нужно недвусмысленно указать на его иллюзорность в родных пенатах.

Святые отцы-архангелы, да я разве претендую? В смысле, на личное благо именно в родных пенатах. На землю отпустите! Чтобы мы с Татьяной вам тут идиллическую картину не портили.

Ради пробы я изо всех сил навалился на стену. Никакого результата. Ау, я же только что еще одну сокровенную мечту сформулировал! Может, не надо их выборочно во внимание принимать? Или мне завтра оргвыводов ждать? Вот сорвется Татьяна у наблюдателей, и буду я вечно свою сокровенную мечту лелеять…

Я прождал их реакции весь следующий день. За очередной порцией откровений ко мне никто не пришел, но и со стеной я почти не продвинулся — постоянно прислушиваясь, не начнет ли дверь скрежетать, и раз за разом уверяя себя, что если бы непоправимое все же случилось, за мной бы уже пришли. Или Стас бы сообщил. Наверное. Если бы успел. До того как его самого задержали.

Он вызвал меня поздно вечером. Короткой резкой вспышкой больничной палаты в моем горячечном сознании. Как будто молния ее на мгновение осветила в глухой ночи. У меня ноги подкосились в ожидании неминуемого удара. Хорошо, что я все еще на шезлонге лежал.

— О чем вы вчера говорили? — прогремел, как и положено, гром вслед за молнией.

— Ни о чем особенном, — поморщился я от его оглушающего раската.

— Вот не надо мне — ни о чем! — накрыло меня следующим. — Опять комбинировать взялся?

— В смысле? — панически затряс я головой, чтобы в ушах шуметь перестало.

— Раньше она не слушала, — загрохотало в них с удвоенной силой, — а теперь вообще не слышит!

— Так орать меньше надо, — тонко намекнул ему я.

— Орать?! — прошел мой тонкий намек мимо него. — Мы все ей целый вечер звоним, чтобы она на нас, а не на наблюдателей выплеснулась. А она каждому, как пластинка заевшая: Все в порядке, все спокойно, все под контролем! Под чьим контролем, я спрашиваю? Что ты ей уже наплел? Мне твои маневры уже…

— Подожди, — перебил я его, пытаясь поймать какую-то важную деталь в его словах.

— Чего мне ждать, я спрашиваю? — Моя прямая просьба пошла вслед за тонким намеком. — Чего мне на этот раз ждать? В последний раз я ее такой помню перед той аварией. Вроде, и говорит, и слушает, а сама за непроницаемой стеной. Чем тогда кончилось? Мало вам?

Он продолжал бушевать, но мне словно звук отключили. Поймал я ту деталь за хвост. Как только слово «непроницаемость» прозвучало.

Татьяна никогда не умела сражаться. Встречаясь с непреодолимой и подавляющей ее силой, она всегда ныряла в себя, как в самое надежное укрытие. Поначалу я ее улиткой называл, но со временем более точное определение нашел — подводная лодка. Люки в таком состоянии она задраивала намертво — не достучишься, не дозовешься. Улитку хоть выковырять или выманить можно, а тут приходилось ждать, пока она сама назад выберется.

Стасу я, естественно, рассказывать об этом не стал. Еще захочет, чтобы она и этому всех его костоломов научила — они эту бесчувственность перед любой операцией, как латы, натягивать будут.

Я только спросил его, чем он недоволен. Да, мы говорили с Татьяной о наблюдателях — о повышенной осторожности в их подразделении. Да, в результате разговора она сумела взять себя в руки — первый, самый сложный, день тому подтверждение. Да, она держит себя под контролем все время — что дает веские основания надеяться, что наблюдателям не удастся спровоцировать ее. В чем проблема?

Ответа у Стаса не нашлось, и он отключился, проворчав напоследок, что проблема не в чем, а в ком, из-за кого он скоро параноиком станет.

Ответ нашелся у меня. После того, как я добрых полчаса провалялся на шезлонге, раздуваясь от гордости за Татьяну. И за себя. Нет, ну какие мы с ней молодцы: я ей земные воспоминания вернул, а она выудила из них свое самое необходимое сейчас свойство. И, видно, заранее готовиться начала — отсюда и та легкая отстраненность в разговоре со мной. А я еще усомнился в ней — решил, что отцам-архангелам и к ней удалось ключик подобрать…

Минуточку, когда это так складывалось, чтобы нужное умение само собой в нужном месте и в нужное время появлялось? В смысле, не у меня. Причем, в родных пенатах даже мой непревзойденный закон надобности пару раз сбой давал. Пока я силой воли его не подкрепил. А Татьяне и до моего характера, и до моего опыта далеко.

Неужели они опустились до того, чтобы неопытностью … нет, даже не молодых сотрудников, а всего лишь соискателей пользоваться? Святые отцы-архангелы, это не о вас! Это уже не невинные шутки над одним из лучших профессионалов среди ваших подчиненных. Это, скорее, какие-то смутные силы у вас под носом орудуют, пока вы этими шутками развлекаетесь.

Кто же это может быть? Я уже задавался этим вопросом — до возвращения памяти Татьяны. Подозревал и наблюдателей, и внештатников, даже целителей — в превышении полномочий. Но судя по моему общению с ними — а также по неудаче, которую потерпело требование наблюдателей ликвидировать всех ангельских детей — ни у одного подразделения не было достаточного влияния на отцов-архангелов, чтобы заставить их переступить через основы основ нашего сообщества.

В конце концов, незыблемость их моральных принципов намертво впечатывается в сознание всех вновь прибывших ангелов в качестве образца для подражания на всю последующую вечность.

Значит, смутные силы действуют у них за спиной.

Подрывая, между прочим, не только понятие о неприкасаемости их принципов, но и всеобщую уверенность во всевидении их недремлющего ока.

Из чего следует святая обязанность любого ангела, обнаружившего следы порочной деятельности смутных сил, защитить авторитет и доброе имя своих образцов для подражания.

А именно, вывести смутные силы на чистую воду — прямо под всевидящее око.

В надежде, что оно заметит и акт героизма преданного сотрудника-одиночки.

И оставит его, наконец, в покое, перенеся всю тяжесть своего пронзительного взгляда на обнаруженных им предателей светлой идеи.

Вот пусть их потом и гоняют по бесконечной полосе препятствий, а преданный ангел, как и положено истинному герою, незаметно удалится со сцены и скроется…

Стоп, слушают же, как обычно! Потом додумаю, когда всевидящее око от меня отвернется. Хватит того, что я только что практически обязался раскрыть заговор смутных сил.

Дело за малым — вычислить их. В одиночном заключении. На заброшенном, уже необитаемом горизонте. В отсутствии каких-либо контактов и источников информации. Мысленные не считаются. Один вместо фактов громами и молниями в меня мечет, другой — словесным мусором засыпает.

Святые отцы-архангелы, внесите, пожалуйста поправку в протокол о моих намерениях: Надеюсь, что вы заметите акт небывалого героизма преданного сотрудника-одиночки.

Тьфу ты, прямо как напророчил этот балабол темный, когда разглагольствовал о том, как бы нам втроем с Татьяной в какой-нибудь заброшенный уголок сбежать и решать там в уединенном размышлении великие проблемы мироздания. Только почему-то в заброшенном уединении я один оказался…

Я вдруг замер. Мысленно — тело и так на шезлонге по стойке смирно, как колода, лежало.

Татьяну словно подменили после моего задержания.

Стас говорил, что она никого слушать не хочет.

Но имел в виду при этом себя и нашу земную компанию.

Кроме них, она общалась все это время только с бледной немочью и темным гением.

Первого сразу со счетов можно сбросить — мелковат еще, чтобы смутные силы через него действовали.

А вот темный лицедей давно уже к Татьяне подкрадывался.

И обличье вдруг себе менять собрался.

И я сам его попросил глаз с нее не спускать…

Святые отцы-архангелы, улавливаете ход моих мыслей? Это же типичная тактика темных: отвратить объект своего интереса от всего его окружения, лишить его защиты и поддержки и подчинить беспомощную жертву своей полной власти. Ведь с Галей именно так и было, когда она ко всем нам спиной повернулась и ничего, кроме своего искусителя, на знать, ни видеть не хотела.

Но если Галю мы тогда отстояли, то Татьяны им и подавно не видать. Пока я жив — а я вечен. И обязательства на себя просто так не беру.

Так что попрошу вашего внимания, святые отцы-архангелы еще ненадолго — до развязки рукой подать. Уж простите — трагик из меня никак не получается, завершу я вашу пьесу срыванием масок.

Прямо руки зачесались. Задрожав от нетерпения, я рывком вызвал в памяти картину леса у ручья. Не рассчитал. От длительного безделья сил слишком много накопилось — картинка перед глазами тоже задрожала и начала двоиться. Я бы даже сказал, вращаться — словно меня то по одну, то по другую сторону от поваленного дерева забрасывало.

— Да отключись ты! — раздался у меня в голове протяжный стон.

От неожиданности я отпрянул. Почему-то не в ту сторону. Судя по ракурсу, меня занесло на камни у ручья. Позади ствола.

— Не остановишь лет движенье, — перешел отчаянный стон в пафосное завывание, — и притяжение близких душ.

Да неужели? Ты смотри, как запел! Может, учуял близость провала? Знаю я их темную привычку в чужих мыслях шарить.

— С какой это стати я отключаться должен? — спросил я, чтобы со своими собраться.

— При встрече мысленных вызовов, — заговорил он своим обычным тоном — снисходительным, — более мощный интеллект неминуемо подавляет более слабый. Мне не хотелось задеть твое самолюбие.

Точно. Учуял. Цену себе набивает. Похоже, этот великий интеллект действительно может на расстоянии за чужими мыслями шпионить. И не исключено, что его вот так — ни с того, ни с сего — ко мне потянуло, чтобы обсудить условия почетной капитуляции.

— Чего ты хотел? — дал я ему шанс добровольно во всем сознаться.

— Как хозяин переговоров, — промурлыкал он, — я предоставляю право первого слова гостю.

Однако. Высокий интеллект решил сразу начать с высоких ставок. Вынудить меня прямо в лицо ему обвинение бросить. И потребовать, небось, доказательств. И выяснить заодно, что мне известно. И найти, тем временем, самые естественные объяснения. И превратить, таким образом, свою капитуляцию в торжество справедливости над бездоказательной клеветой. Известная тактика — я сам не раз так поступал.

— Да я, собственно, хотел узнать, как Татьяна, — не дал я ему шанса бить меня моим же оружием. — Стас говорит, что она держит себя в руках, но я удостовериться хотел.

— Как она это делает? — быстро спросил он совершенно другим тоном.

— Что делает? — подобрался я в ожидании первых признаний хвастливого интеллекта.

— Она не держит себя в руках, — объяснил он, — она полностью себя заблокировала. Разум щитом прикрыть несложно — это тоже мыслительный процесс. А вот как она эмоции отключила?

Понятно. Значит, он на ее чувствительной струнке играл, а теперь та вибрировать в ответ перестала. В принципе, совершенно естественно — Татьяна всегда не головой, а сердцем думала. И пронырливый интеллект, видимо, решил, что этим инструментом он уже овладел в совершенстве.

— Какое тебе дело до ее эмоций? — дал я себе шанс убедиться в обратном. — С чего ты взял, что она их заблокировала? Она с тобой общается, что ли?

— Общается, — лишил он меня этого шанса. — Но при этом не общается, — швырнул он его мне назад.

— В смысле? — крепко ухватился я за него.

— Она всегда представлялась мне светилом, — заговорил он, явно подбирая слова, — в котором материя находится в постоянном движении. Волнами прокатывается по поверхности, под которой происходят совершенно невероятные процессы, и лишь изредка совершенно фантастические идеи протуберанцами выбрасывает.

Гад. Это же надо такой комплимент завернуть — тут никакое светило не устоит. Нужно будет запомнить.

— Я уже давно хочу понять, как их выбрасывает, — продолжил темный гений, — из чего они формируются, что их выталкивает. Только слепит светило, когда в него вглядываешься. В этом смысле, — усмехнулся он, — ее мысленный блок фильтром мне служит, сводя сияние к приемлемой яркости.

Понесло. Святые отцы-архангелы, настоятельно прошу вас стать свидетелями признания из первых уст в нарушении неприкосновенности личной мысленной защиты.

— А теперь, представь себе, — предусмотрительно снизил голос обвиняемый, — светило замерзло. Покрылось непроницаемой оболочкой, сохранившей вздымающиеся волны и зачатки протуберанцев, но в полной неподвижности. Можно подойти, но уже ничего не видно — даже взгляд скользит по поверхности, как по льду.

Молодец. Татьяна. От всех забаррикадировалась.

И я тоже. Не зря ей про подводную лодку рассказывал. Она мой образ усовершенствовала, иллюминаторы устранила, чтобы всякие любопытные интеллекты свой длинный нос туда не совали.

И Игорь — точно наш сын. Теперь уже никаких сомнений. Ангельскому родителю мысленный процесс потомка всегда в истинном свете открывается. У Игоря он напоминает могучий водный поток: от меня он взял мою любимую стихию, от Татьяны — вечное движение. С завихрениями, всплесками и периодическими гейзерами.

— Вот я и спрашиваю: как она это делает? — оторвал меня от знакомой картины голос темного гения. — Эмоциональный щит никогда долго не держится, и закрепить его невозможно. В материальном мире такое открытие можно сравнить только с полным растворением в пространстве — вместо простой невидимости. Ты представляешь себе его значение?

— Это — умение Татьяны, — решительно отверг я призывы к моей ангельской сознательности. — Захочет — расскажет.

— Да я спрашивал! — бросил он с досадой. — По-моему, она даже не поняла, о чем я говорю.

— Значит, не хочет, — с огромным удовольствием ввернул я.

— Нет, значит, нужно ее разблокировать, — поправил он меня, — чтобы она услышала и поняла.

Тревога. С этого заносчивого интеллекта станется придумать, как Татьянину подводную лодку разгерметизировать. У наблюдателей. Ее же там утопит — сигнал «SOS» не успеет послать!

— Послушай меня, и внимательно, — бросил я все силы, как и положено хранителю … ну ладно, бывшему, на спасение своего … ну ладно, бывшего человека. — Это — давнее Татьянино умение. Я с ним уже сталкивался. Тормошить ее сейчас не только бесполезно, но и небезопасно. Как медведя в спячке.

— Какого медведя? — недоуменно перебил меня он.

— А такого, который зимой спит, — вспомнил я о том, что он понятия о земле не имеет. — Разбудишь — мало не покажется. Выход один — ждать, пока она сама проснется.

— Долго? — капризно протянул темный гений.

— Терпеливо, — наподдал я ему напоследок. — А то взорвется светило — изучать будет нечего.

Святые отцы-архангелы, смиренно прошу прощения за впустую потерянное вами время. Со срывом масок небольшая заминка образовалась. Может, этот темный интеллект и врет, но, похоже, загонять Татьяну в кататонию было совершенно не в его интересах.

Одним словом, придется всем нам терпеливо ждать до тех пор, пока она из нее сама выйдет и сама же расскажет, кто ее постоянно с пути истинного, более опытными собратьями проложенного, сбивал. Согласитесь, свидетельства жертвы являются наиболее весомыми в опознании преступника.

Также хотел бы привлечь ваше внимание к возможности ускорения обнародования этих свидетельств. Я не стал только что упоминать о ней исключительно из желания сохранить эту информацию только для представителей светлой части нашего сообщества.

Разумеется, я знаю, как вывести Татьяну из себя. Замечу без ложной скромности, что за многолетнее пребывание рядом с ней на земле был найден не один способ сделать это и каждый из них доведен до совершенства.

Однако, все они требуют моего личного участия в процессе. Поэтому в интересах скорейшего раскрытия заговора против самого нашего сообщества, представляется целесообразным временно прекратить создание мне препятствий к освобождению.

Нет, я ни в коем случаю не ожидаю, что вы тут же пойдете на попятный и обрушите мне эту стену. Ее я сам проковыряю — зря, что ли, столько времени на нее убил! Но все же крайне не хотелось бы обнаружить за ней еще одну.

Я полностью опустошил сознание и замер на шезлонге. Есть надежда, что отцов-архангелов моя пламенная речь уморила не меньше, чем меня самого. Или что я им, по крайней мере, надоел. Лишь бы отвязались от меня. Хоть ненадолго. Пока я додумаю, как вытрясти Татьяну из ее раковины.

С отцами-архангелами я в детали вдаваться не стал из осторожности. Кто их знает, вдруг им захочется посмотреть, что я буду делать, если они без меня справятся.

Ладно, покривил я душой — знал ведь, что вернуть Татьяну назад к жизни может только ее любопытство.

Но и не соврал все же — разбудить ее любопытство никто лучше меня не умеет.

И рассчитал все правильно — наблюдателей ей лучше в укрытии пережить, а я пока освобожусь и вернусь к ней, как всегда, легкой походкой и с гордо поднятой головой. Она точно захочет узнать, как мне это снова удалось.

А не захочет — я с ней поругаюсь. А потом сразу начну мириться. Наших с ней примирений не то, что ее раковина — моя система ангельской защиты никогда не выдерживала.

Будущее, причем самое ближайшее, заиграло всеми цветами радуги. Эта радуга переливалась у меня перед глазами в конце каждого дня, когда я в изнеможении на шезлонг откидывался. После многочасового сверления стены взглядом, к которому я вернулся с таким энтузиазмом, что через пару дней в образовавшееся отверстие уже вся рука пролазила. До плеча. Потом голова мешала.

В конце каждого дня со мной связывался Стас, но ничего нового не сообщал. Татьяна оставалась все той же Снежной Королевой, а ее любопытство благополучно почивало где-то в самой глубине ее холодной сдержанности.

Для верности я и сам ее вызвал — она вообще не ответила. Вот я же говорил, что мое личное присутствие необходимо! Она и в инвертации меня космическим холодом обдавала, пока я к ней не прикасался.

При мысли, что скоро я смогу сделать это наяву, я вгрызся в стену почти перфоратором.

И на следующий день, когда совсем из сил выбился, снова попробовал с Татьяной связаться — сразу второе дыхание пришло.

А потом оказалось, что зря я темного гения так настойчиво к терпению призывал. Отцы-архангелы тоже вняли моему призыву. И дождались-таки момента, когда я обозначил мысленно ключ к раскрытию инкогнито заговорщиков. Хоть бы поблагодарили перед тем, как воспользоваться им! Без моего ведома.

Когда меня вызвал Стас и сообщил, что курс наблюдателей у Татьяны закончился, я даже растерялся. Да что же такое, святые отцы-архангелы, мы же, вроде, обо всем договорились! Окончание ее обучения должно совпасть с моментом, когда я смогу через стену протиснуться. Хоть как-то!

Когда Стас поведал мне, что ее ждет еще один курс — последний — я успокоился. Прошу прощения, святые отцы-архангелы, что усомнился в вашей верности достигнутым договоренностям! Я всегда знал, что вы в меня верите — мне как раз еще не больше недели осталось, чтобы не хоть как-то, а вполне уверенно вырваться на свободу.

Когда Стас добавил, что в Татьяне просматривается отличная самодисциплина, которая уже позволяет ей разделять личное и профессиональное и бесстрастно сосредотачиваться на поставленной задаче, я наконец-то расслышал нездоровое возбуждение в его голосе.

— На какой задаче? — насторожился я. — Чего ты от нее хочешь? Где у нее этот курс?

— Ты не поверишь! — уверенно заявил он.

— Я постараюсь, — пообещал я.

— У аналитиков, — выдохнул он почти благоговейно. — Мы уже с ней договорились, что она мне все, без купюр и перерывов, транслировать будет.

Минуточку, святые отцы-архангелы, зачем же так слепо моим словам верить? Я же о Татьянином любопытстве думал — зачем этот ключик ко всем без разбора примерять? Стасу он не подходит, у него уже другая стадия — просто одержимость какая-то аналитиками. Я надеюсь, вы хоть последних этим ключиком не завели? Они и так к Татьяне повышенный интерес проявляли во время ее учебы.

Я немедленно вызвал ее. Она немедленно ответила. У меня немного от души отлегло — точно, оттаяла, если на мой призыв откликается так, словно весь день его ждала.

Я от всей этой своей души попросил ее поверить мне на слово в том, что с аналитиками следует соблюдать особую осторожность. Она поставила это слово под сомнение. Вот кто Стаса за язык тянул? Что мне было ей рассказывать: как меня у них за гибрид камеры, диктофона и печатной машинки держали? Это Тоша бы таким отношением гордо похвастался, а я привык более сложные устройства персонифицировать. Которые на финальной стадии делают выводы из собранной информации и строят на их основании прогнозы.

Я попытался объяснить ей все это — немного сбивчиво, признаюсь: пренебрежение было настолько невиданным случаем в моей долгой и успешной карьере, что у меня слова едва находились для его описания. Она тут же вцепилась в мое упоминание об умении делать выводы.

Я вообще не понял, где Стас увидел в ней способность отделять личное от профессионального. В разговоре со мной она жонглировала ими с такой скоростью, что у меня глаза — и мысли вместе с ними — заметались дворниками на лобовом стекле машины. Во время бешеной грозы. Когда они с тропическими потоками водопада с небес уже не справляются.

Вот причем здесь бледная немочь? Какое мне дело, интересовал он аналитиков или нет? Мне главное было от нее их внимание увести! Почему к Игорю? Они на него уже переключились?! Фу ты, пока только на его подобие — могла бы и не ставить нашего сына на одну доску с этим недоразумением.

Вот спасибо — мне позволено не беспокоиться по этому поводу! В смысле? Чем это она сама займется? В этом случае мне не беспокоиться, а в набат бить пора!

Еще раз премного благодарен за милостивое разрешение освобождаться! А то я тут сидел и не знал, можно уже тюремные стены с запорами мизинцем сносить или еще нет. Почему только в конце курса? Что она устроит к тому времени? А я?

Ей кто дал право без меня устраивать и судьбу моего сына, и свою собственную? Зачем мне тогда вообще освобождаться? Кто ей право дал лишать меня счастливой вечности? И плевать мне, кто ей этот бред нашептал — кто ей право дал его слушать?

Я понял, что время набата прошло. Поздно звать на помощь. Это у нее интоксикация от накопившейся в затворничестве энергии. С которой никто, кроме меня, не справится. «Скорая» в таких случаях не помогает — нужен семейный доктор, досконально знакомый с историей пациента. Который ей пропишет смирительную рубашку на весь период транспортировки на землю. А там — заботливый и бдительный уход самых близких. Причем вечный.

Только сначала нужно доктора на волю выпустить. Вовремя. Я бросился на стену с утроенной силой — за всех участников своего светлого и счастливого будущего. Сознание сосредоточилось легко и привычно — но не полностью. Где-то на периферии его бродили картины будущего Татьяны и Игоря — без меня. Картины умрачались и множились. Скоро у меня от них так голова распухла, что никаким боком в отверстие в стене не проходила. Даже после в прямом смысле ударных попыток. Одна из которых оказалась слишком ударной…

Очнулся я, как от толчка. Судорожно вспоминая отрывки еще более страшного сна. Нет, толчок не один оказался — это у меня в голове запульсировало. Обрывки сна таять отказались и толпились среди других мыслей, толкаясь во все стороны. Сцепив зубы, я вернулся к стене.

Так я с ней еще никогда не сражался. И никогда еще не добивался меньшего результата. К картинам безрадостного, одинокого будущего, обрывкам полных пустоты снов, мыслям о всевозможных опасностях, подстерегающих Татьяну у коварных, расчетливых аналитиков, добавился ряд вопросов к Стасу. Вот нельзя было меня подключить к Татьяниной трансляции? Кто сказал, что ретрансляция невозможна? Кто-то пробовал? А если я сейчас попробую? Ох ты, а обязательно кулаком прямо в мозг?

В конечном счете, голова у меня росла вместе с отверстием в стене. Уже и вся рука свободно через него проходила, и плечо впритык протискивалось — и все останавливалось, когда голова запечатывала его, как пробка шампанского горлышко бутылки.

К вечеру я сдался. Нет, не сдался — осмотрел поле битвы, оценил темп наступления и перераспределил брошенные в него силы. Какой смысл подстегивать силой воли сознание, если его изматывают и обескровливают точечными ударами? Нужно дать ему отдых, а силу воли послать пока на разгон этих химер у меня в голове. Тогда и последняя к нормальным размерам вернется, и сознанию больше не нужно будет отбиваться от мириад комариных укусов.

Я растянулся на шезлонге, старательно расслабившись. Тело благодарно обмякло, сознание недоверчиво замерло, и только сила воли безжалостно отлавливала и подавляла один отвлекающий фактор за другим.

Самой не подавляемой оказалась мысль о том, как прошел первый день Татьяны у аналитиков. Оставшись в одиночестве, она без особых усилий увиливала от моей силы воли. Еще и трансформировалась при каждом маневре в тонкую струйку то ли дыма, то ли пара, возвращаясь к прежней форме в совершенно другом месте.

Дым и пар — равно, как и сомнения — развеивают, ненавязчиво намекнуло мне отдохнувшее сознание. Я с готовностью ввел в бой свежие силы, осторожно вызвав Стаса.

— Вот когда ты уже выдержку в себе воспитаешь? — проворчал он чрезвычайно благодушным тоном.

— Когда ты ее испытывать перестанешь, — огрызнулся я. — Что с Татьяной?

— Встретили их хорошо, информативно, — даже для порядка не одернул он меня. — Весьма обстоятельную сводку дали. Судя по ней, они действительно плотно с землей работают, и с прицелом — ни много, ни мало — на модернизацию всей нашей политики на ней. Подход у них довольно серьезный — все направления охватили…

— Это все очень интересно, — нетерпеливо перебил его я, — но как Татьяна?

— Татьяна — молодец! — окончательно расчувствовался он. — Уже со средним звеном контакт установила.

— Какой еще контакт? — насторожился я. Татьяна, которая даже с близкими никогда инициатором встреч не выступала, всегда приглашения ждала?

— А она, оказывается, у наблюдателей вовсе не в себе замкнулась, — зазвучало в голосе Стаса восхищение, которое я от него даже в адрес Марины не слышал, — а на сборе разведданных. И составила потом докладную записку по методам их работы. И прямо аналитикам ее и предложила. В качестве свидетельств деструктивной деятельности наблюдателей, подрывающей не то, что модернизацию — саму стабильность наших отношений с землей. Так что, — сделалось слегка кровожадным его восхищение, — не удивлюсь, если эти снобы скоро под солидное расследование попадут.

Мне вдруг так обидно стало. Зеленых новичков распростертыми объятиями встречать, все служебные секреты им на блюдечке выкладывать — а заслуженного ветерана, который им материалы для работы добывал денно и нощно, за курьера держать, чтобы от усердия таращился и только козырял в ответ на новые приказы?

И Татьяна хороша. Всех, включая наблюдателей, сумела в заблуждение ввести, но меня вместе с ними зачем? Мне-то можно было сказать, что решила продолжить начатое мной дело возмездия? Или опять все сама? В ангелы уже сама попала — еле откачали!

Или не откачали? Или слишком откачали? Слишком память освежили? Неужели засела все же у нее в голове та навязчивая идея, которая аварией закончилась — что ей нужно любой ценой до отцов-архангелов добраться, что только ее и выслушают? Они, что, и эту идею уловили? А потом меня в изгнание, освобождаться из которого мне милостиво позволено после того, как Татьяна и с высшим звеном контакт установит? Это чей, в конце концов, заговор?

— Сколько времени у нее этот последний курс? — поинтересовался я сквозь зубы у Стаса. — Сколько мне еще здесь сидеть?

— А ты не спеши, — подтвердил он мои давнишние подозрения, что ради проникновения к аналитикам он на все пойдет. — Сейчас главное — удачу не спугнуть. Пишу Татьяне список вопросов, чтобы ее поподробнее со всеми направлениями их деятельности ознакомили. Судя по их числу, дней пять-шесть еще нужно. Выдержишь?

Интересно, что я мог ему ответить?

Что я при этом подумал — это другое дело. Нет, не выдержу. Сбросили меня, как балласт, а мне дожидаться, когда меня подбирать придут? Вдруг еще пригодится, если ввысь взмыть понадобится? Нет уж, спасибо, я сам. Может, Татьяна и решила в высоких кругах отныне вращаться, а меня сын на земле ждет. Вот только выясню у нее напоследок, кто именно предложил убрать меня с ее дороги…

Наверно, я заснул, перебирая в уме формулировки этого вопроса. Коротких не получалось. Спокойных тоже. Одним словом, отключился я. В сознании зацепились слова Стаса о пяти-шести днях, и оно, воспользовавшись моей рассеянностью и ослабевшей силой воли, потребовало полноценного отдыха перед решающей схваткой со стеной.

Оставшись без надзора, единственная не изгнанная перед разговором со Стасом мысль о Татьяне у аналитиков снова принялась мутировать. Преследуя меня во сне смутными образами.

Холодный взгляд Татьяны свысока.

Презрительно искривленные губы на расплывчатом лице.

Небрежный жест безликой руки, отсылающий меня прочь.

Снисходительная физиономия Стаса за резко распахнувшейся дверью в мою ссылку.

Разочарованная гримаса Тоши при известии о полной несостоятельности его наставника.

Обвиняющие глаза Игоря при моем одиноком появлении в нашем земном доме.

Или еще хуже — полная пустота этого дома. Как та пародия на него, в которой я очнулся в родных пенатах.

Мое бесконечное блуждание по ней, превратившейся в один бесконечный, пустынный, едва освещенный коридор.

В нем на меня накатила волна почти паники. Сознание заворочалось, сбрасывая наваждение. Нет, я не застану свой дом на землей пустым! Там меня встретит Игорь. Если только Татьяна не успеет устроить, как она выразилась, и его судьбу. Неужели она посмеет и его за собой утащить? Неужели он тоже высоким полетом соблазнится?

Картина пустынного коридора вернулась с удвоенной настойчивостью. Сознание окончательно проснулось, пинками растормошив силу воли, которая тут же изготовилась не развеять — в клочья разметать картину будущего, которому я не позволю свершиться.

— Вообще страх потерял? — злобно зашипели тени в коридоре.

— Еще раз, — недоверчиво попросил я, вслушиваясь в искаженный до неузнаваемости голос.

От короткого и резкого мысленного тычка сознание не только проснулось, но и прояснилось.

— Еще одна проверка выдержки? — спросил я, закипая.

— Нет, сирена, — взорвался электрическим разрядом у меня в голове голос Стаса. — Аврал. Связь с Татьяной только что оборвалась.

— В смысле? — Я судорожно пытался хоть примерно себе представить, сколько проспал.

— Началось все хорошо, — принялся он бросать отрывистые фразы. — Их ждали. И сразу ко вчерашней шишке. Докладную записку приняли. А потом… Они знают о ее памяти. И кто такой аксакал. И у них есть к ним предложение.

— Какое? — каркнул я, внезапно охрипнув.

— Не знаю, — рыкнул он. — Связь отрубилась.

— Вытаскивай меня отсюда! — заорал я, вновь обретя голос.

— Не сейчас, — отрезал он. — Нужно дождаться, пока она выйдет. Нам еще заложников не хватало. Твоим сообщил. Они послали запрос на еще одно посещение. В ближайшее время.

— Как только… — начал я.

— … выйдет, сразу сообщу, — закончил он.

Я прошагал по беговой дорожке до самого вечера. О сверлении стены и речи не было. О шезлонге тем более. Отоспавшись, я и секунды не мог на одном месте оставаться. И метаться по этому загону тоже — нечего соглядатаев настораживать. Оставалась ни разу до сих пор не использованная дорожка.

Переставляя одну за другой ноги в полу-беге, я на каждом шагу давал себе мысленные оплеухи. Оправданий мне не было. Разве что одно — неимоверная усталость, но хранитель на нее права не имеет. Так же, как и на сомнения в своем человеке — не важно, что бывшем.

Оскорбился он, понимаешь, что человек соблазнился высотой полета! А ты где был, хранитель, чтобы уберечь этого своего единственного человека от соблазнов? И не надо тут о задержании и устранении! В первый раз, что ли? Чему ты Тошу столько раз учил? Выбрал человека — несешь за него ответственность. До самого конца. А еще лучше — и после него.

А человек твой, между прочим, действительно ваше общее дело продолжил. В полном, к тому же, одиночестве. Не дожидаясь ниоткуда помощи и не прося ее. Пока ты в тишине и покое виноватых искал и интервью раздавал.

Более того, ты позволил устранить себя, мощнокрылого профессионала, как птенца неоперившегося. И даже без тебя так и не удалось, похоже, совратить твоего человека за все это время — иначе не пришлось бы прибегать к нетипичным в родных пенатах прямолинейным методам и делать ему столь открытое предложение. Нужно напоминать о первоочередной задаче хранителя при возникновении прямой угрозы человеку?

Когда Стас снова вышел на связь, в список допустимых способов решения этой задачи абсолютно органично вписались штурм подразделения аналитиков, ликвидация блокпоста на обитаемом горизонте, временный союз со всеми темными и открытый вызов отцам-архангелам из эмиграции на земле. И плевать, что они взяли привычку мои мысли подслушивать! Пусть слушают и обращают особое внимание на степень моей решимости и твердость намерений.

— Выпустили, — коротко отрапортовал Стас, и я сбился с шага.

— Что за предложение было? — спросил я.

— У них работать, — процедил он сквозь зубы. — Больше ничего не говорит. Вообще. Только, что уже согласилась.

— Не будет этого! — яростно выдохнул я.

— Согласен, — ни капли не удивил меня он.

— Когда мои придут? — приступил я к практической части решения основной задачи хранителя.

— Тут проблема, — медленно проговорил Стас. — Им разрешение дали, но завтра днем. Я же считаю, что Татьяну нельзя больше к аналитикам впускать. От греха.

— И? — согласился я с ним.

— Своих пришлю, — решительно заявил он. — Под утро. Чтобы прямо за ней. И погоню организовать не успели.

— А ты? Потом? — максимально свел я разговор к телеграфному стилю.

— Потом не будет, — хмыкнул он. — Даром она, что ли, у нас стажировалась?

— Говорили, что тут группа усилена, — предупредил я его, чтобы его самоуверенность не сыграла со всеми нами злую шутку.

— За это отдельное спасибо, — опять зазвенел нездоровым воодушевлением его голос. — Мои орлы уже перья топорщат и клювами клацают. Не вздумай спать улечься.

Захотел бы — не смог. Перетаскивать к двери шезлонг было бы слишком подозрительно, а я от нее оторваться не мог. Стоило на пару шагов отойти — тут же назад притягивало, чтобы не пропустить случайно шум карательных крыльев.

В конечном счете, я устроился возле нее на земле, прямо в пыли, привалившись спиной к стене здания. Периодически я и ухо к ней прижимал. Не слыша ничего, кроме тишины — с каждой минутой все более зловещей.

Ни малейшего сомнения, что отцы-архангелы слушали наш со Стасом разговор. И хоть вели мы его иносказательно, общее направление наших мыслей вычислить можно было. И если это они подталкивают Татьяну в самое закрытое из наших подразделений, то вряд ли позволят разрушить свои планы в самый последний момент.

Нужно было блок ставить, как только Стас начинал говорить.

Нужно было вообще остановить его, когда он в подробности вдаваться начал.

Нужно было хотя бы спросить у целителя, насколько усилили моих охранников.

Нужно было…

Я чуть не подавился этим словом. Перевел взгляд на шезлонг, за которым возвышалась невидимая стена, которую я ковырял столько дней…

Я просто поверить в это не мог. Все это время я вел себя, как обычный человек: воображал себя знаменитым беглецом из застенков, строил теории заговора и жаловался. В частности, на преимущества земной реальности перед ангельской. Вместо того, чтобы вспомнить, в какой нахожусь, и воспользоваться своей собственной уникальной особенностью.

Мне нужно выбраться отсюда. Мне. Лично. Так, как никогда и ничего не было нужно прежде.

Я встал и медленно пошел вдоль стены здания, выставив вперед руку. Через несколько шагов она коснулась невидимой преграды. Я опустил ее, закрыл глаза и вложил в следующую мысль всю отчаянность своей надобности.

Открыв глаза, я увидел перед собой все ту же картину. Снова поднять руку я решился не сразу. Она не встретила никакого сопротивления. Все еще не позволяя себе надеяться, я медленно развернулся и, зажмурившись, резко ткнул рукой вперед. Уй! Для верности я вскинул и другую. Боль вполне могла мне привидеться. Но не дважды.

Потом мне пришлось присесть. Ноги сделались ватными, и голова кружилась. Но по эту сторону стены даже пыль была другой — более плотной, не взлетала при каждом шаге.

Нужно Стаса предупредить. Ну что, съели, отцы-архангелы? Давайте, погоню организовывайте. Мне всего лишь нужно будет направить ее по ложному следу.

Я пошел вдоль прозрачной стены, старательно понурившись. И все время касаясь ее, на всякий случай, плечом. Дойдя до центра полукруга, я повернулся к зданию лицом, закинул голову и неторопливо обвел взглядом окна над дверью. Прощально помахав рукой каждому из них.

После чего тут же инвертировался.