Английский раб султана

ПРОЛОГ

Дел у киркстидского аббата всегда хватало с избытком, и если его аббатство по справедливости сравнивали с деловито кипящим трудолюбивым ульем, то он сам был подобен большой пчелиной матке — исправно и беззаветно бдел над своим беспокойным хозяйством, вникая во все его отрасли и непрестанно перевоспитывая рясофорных трутней в пчел.

Если в несчастной Англии, надорвавшейся из-за проигранной Столетней войны и теперь окунувшейся в междоусобную войну, оставались некоторые уголки благоденствия, то Киркстидское аббатство, относившееся к ордену "белых монахов", то есть цистерианцев, безусловно, было одним из них. Местный аббат сам себе и своей обители твердо поставил — быть от политики подальше, а в меру нужды поддерживать не династию Йорков и не Панкастеров, а… правящую.

Власть периодически менялась, и аббат с приветственным словом на тему: "Нет власти, которая не от бога" и ценными подарками представал перед новым — или новым старым королем, какой уж обосновывался и Лондоне. Слова и подарки помогали произвести впечатление, вернуться в Киркстид и спокойно продолжать хозяйственную деятельность.

Знатная родня аббата неблагоразумно сражалась в обоих лагерях, и это, как ни странно, тоже было ему выгодно — всегда находился кто-нибудь под рукой у очередного короля, чтобы замолвить доброе слово за поддерживавшего прежнюю власть и ныне искренне кающегося в своих заблуждениях аббата.

Позже дело изменилось к худшему — в битве при Таутоне 1461 года, когда король Эдвард Четвертый Йорк, одолев противника, приказал щадить только простонародье, на стороне победителя пал один брат аббата, а по приказу Эдварда среди прочих 42 знатных пленников был обезглавлен второй брат аббата, вдовец, со своим старшим сыном.

Битва при Тьюксбери десятью годами позже унесла двоих племянников аббата — по одному с каждой стороны, так что в итоге у почтенной "пчелиной матки" остался только один племянник — самый младший сын вдовца-ланкастерца, казненного королем Эдуардом Йорком.

Тяжелораненый, этот юноша был спасен верным старым слугой и отвезен в аббатство, благо "пчелиная матка", облаченная в белую цистерианскую рясу, и ранее принимала довольно близкое участие в жизни семьи, причем сторонников и Йорков, и Ланкастеров. Например, иногда помогала финансово и способствовала тому, чтобы племянники под началом сведущих монахов, специально присланных из аббатства, получали образование.

Воспитать из племянников ученых аббат, конечно же, не стремился, однако времена были уж не те, чтоб хвалиться невежеством и жить, к примеру, без латыни. В жизни все может пригодиться, и гораздо лучше что-то знать и уметь про запас, нежели в нужный момент окатиться несведущим и неспособным.

Но вернемся к тому моменту, как молодой родственник был доставлен к аббату. Тот сразу смекнул, что этот раненый юнец-сирота — не только родной племянник, но еще и наследник имения. Несколько решительных манипуляций — и вот уж родовой феод спасен от конфискации казной и пребывает под опекой аббата, развернувшего там активную деятельность. Часть леса сведена на продажу, обустроен пивоваренный заводик, из болот добывается торф и идут эксперименты по использованию его в качестве топлива для доменных печей — аббат пытался наладить выплавку чугуна, а возить уголь по реке накладно… Племянничек меж тем оправился, возмужал и не раз верно служил дяде своим мечом — в те времена даже церковные вопросы порой решались оружием, не говоря уже о земельных спорах между церковными и светскими феодалами.

Аббат, надо отдать ему должное, за прошедшие три года обучил племянника фундаментальным основам наук, началам греческого языка и как следует "подтянул" юношескую латынь, в перспективе видя в нем вероятного преемника. Одна беда — нрав у молодого родственничка бы и совсем не подходящий для монашеской жизни, и в последнее время это, к сожалению, проявлялось все отчетливее… Назревал тягостный разговор, к которому аббат был уже полностью готов.

Он сидел в келье, облаченный в белые одежды своего ордена и погруженный в изучение кипы финансовых документов, время от времени давая нагоняй присутствовавшему там же брату-келарю. В дверь постучали.

— Кто там? — сердито спросил аббат, отложив в сторону бумаги и сняв аляповатые очки из шлифованного берилла.

Дверь приоткрылась, в образовавшейся щели появилась крысиная мордочка прислужника по имени Энтони, который почтительно-медоточиво проблеял:

— К высокопреподобному отцу Арчибальду пожаловал его досточтимый племянник Лео.

— Пусть войдет. А ты, келарь, учти: с таким подходом ты обратишь нашу обитель в притон нищих. Недоимки все взыскать неукоснительно, переменить поставщика зерна, печного мастера примерно наказать и взыскать из его жалованья стоимость всех убытков, произошедших по его вине. Будет жаловаться, припугни как следует огнем геенским, они этого боятся… А, племянник! Рад видеть!

Аббат с трудом поднялся из-за стола и, опираясь на костыль, пошел навстречу молодому человеку.

— Да сидел бы, достопочтенный!

— Ничего. Все равно надо выйти на свежий воздух, ведь стены имеют одно нехорошее свойство отращивать уши… — желчно пошутил аббат и как-то подозрительно поглядел на келаря.

Лео почтительно-осторожно взял дядю под локоть, и они медленно вышли из братского корпуса. Спуск по небольшой лестнице дался аббату нелегко, он ругался сквозь зубы.

Аббат Арчибальд Торнвилль был видным мужчиной, высоким, полным, гладко выбритым; острые глаза безжалостного циника смотрели цепко и пристально из-под седых кучерявившихся бровей. Тяжелое дыхание и костыль показывали всю тяжесть борьбы человека с подагрой, которую он явно и неуклонно проигрывал, но гордость не позволяла признать это, и адская боль вызывала только адскую же злость и шуточки. Лео был похож на дядю, по только не нынешнего, а той поры, когда аббат был посвежее и постройнее: статная фигура, светлые волосы, и взгляд пока еще лучезарный от молодости и по-своему наивной веры в жизнь. Весь облик Лео, а в особенности глаза цвета синего моря выдавали в нем происхождение от древних покорителей Европы — викингов.

— Опять с костылем передвигаться приходится, преподобный отец?

— Глупый вопрос, если ответ очевиден. Постарайся не задавать подобных вопросов, если не хочешь получить обидный ответ или сойти за дурака. И коль скоро нас ними не слышит, оставь это наше преподобие, и называй меня просто "дядя Арчи", как обычно без лишних ушей. Официоза мне и так хватает. А что касается подагры, то и в хорошей компании — вместе с философом Посидонием и сатириком Лукианом. Они смеялись над ней, а обсмеян, врага — значит, уже наполовину победить его. Вот так!

— Дядя Арчи, ты, как всегда, зол и жизнерадостен!

— Пожалуй что и так. Выйдем за стены, погода неплохая для нашего острова.

Сказано — сделано. Окружавший аббатство пейзаж был несколько уныл, представляя собою смесь болот, леса и пастбищ, изредка разбавляемый домушками и бараками монастырских работников, однако для весны было уже тепло и сухо, так что жаловаться не приходилось. Вдали устремлялась к небу стрельчатыми арками церковь Святого Леонарда середины тринадцатого века — именно благодаря цистерцианцам в Англии расцвела готика.

Прихрамывая, святой отец продолжил беседу:

— Я так понимаю, речь снова пойдет об имении. Что же, я в предвкушении этого разговора подготовил отчет по управлению им за три года, ты можешь с ним ознакомиться, и если будут какие вопросы — изволь.

— Я не сомневаюсь, что на бумаге все будет гладко и убедительно, но на деле… Я только день как вернулся оттуда, и увиденное повергло меня в грусть. Я не узнал родового феода!

— И что же тебя так удивило или возмутило?

— Многое. Лес вырубается. Родовой замок так и не восстановлен после пожара, и более того — успешно разбирается крестьянами на личные и на монастырские нужды: кладут из камня мельницы, устраивают садки для рыбы — черт-те что. Появились какие-то чудовищные печи, провонявшие все вокруг… Много чего появилось.

— Удивляюсь, что тебе это не нравится! — Дядюшка Арчи всплеснул единственной свободной рукой. — Ты видишь вершки, а корешки-то в бумагах. Всё движется, всё работает, всё приносит доход. За небольшое время я преобразовал бесполезное пустое место, высокопарно именуемое нашим родовым имением, в место полезное, в место доходное. То, что замковые постройки на камень идут, конечно, не очень хорошо, и я распоряжусь это прекратить, но, мой мальчик, будь реалистом — на какие деньги все это восстанавливать? У тебя они есть? И у меня их нет.

Аббат сердито замолчал, случайно, в порыве откровенности, затронув самое больное место своего хозяйствования, чем не преминул воспользоваться племянник:

— А я только что слышал, что ты сделал из имения доходное место!

— Так я от своих слов и не отказываюсь. Просто деньги и должны не лежать мертвым грузом в сундуке. Они расширяют производство, которое, в свою очередь, приносить новые деньги, на которые — ты понял? — И аббат несколько раз очертил рукой в воздухе окружность, каждый раз возвышавшуюся над прежним кругом и должную продемонстрировать наивному родственнику спиральное развитие того, что впоследствии назовут капиталом.

Да, аббат Арчибальд, сам того не ведая, был предпринимателем, возвысившись над "скупыми рыцарями", державшими накопленные сокровища в туне, однако сам он не знал, что он — предприниматель и даже капиталист, а подсказать было некому, ибо до появления в Англии Карла Маркса оставалось еще почти четыре века.

Отметив, как сладкозвучно поют нынче птицы, аббат продолжил:

— Вот ты сказал о вонючих печах. А знаешь, чем все может обернуться? — Арчибальд вытащил из кошеля при поясе бесформенно-тяжелый металлический комок и протянул Лео.

В ответ на немой вопрос юноши о том, что это, церковник ответил:

— Вот смотри, сынок. Чугун. Новый перспективный материал, легко поддающийся обработке. В германских землях его уже чуть не век плавят, только мы позади всех… Ничего, секрет производства я вызнал, вот с печами пока никак. Трескаются. Не выдерживают. То ли топливо не то, то ли материал для печей не подходит, Ее знаю. Не выходит пока. Только образцы подтверждают, что я на верном пути. Знаешь, сколько лесу идет топливом на эти опыты? Возить уголь по реке — далеко и дорого, с меня хватает лишних расходов на доставку руды. Пробую добывать торф и топить им, а это тоже трудоемко и неприбыльно. Народ калечится на его добыче, только повальная нужда и разорение поставляют нам работников.

— Вот ты и злишься из-за убытков.

— Ничего, меня утешают будущие прибыли. Представь, что такое этот чугун. Это пушки! Крепкие, литые, а не железное глупство, перехваченное скобами. Это ядра. А в итоге, мой мальчик, — деньги. Хорошее оружие — это победы, усиление государства, благосклонность короля. И опять же — деньги. А деньги — это расширение хозяйства, строительство.

Лео с некоторой укоризной поглядел на дядю, потом сказал:

— Деньги, деньги… Я видел, как живут твои монастырские крестьяне, а также и мои люди. Ободранные, нищие, голодные. Свиньи в хлеву живут краше, чем они.

Аббат желчно усмехнулся:

— Свинская жизнь в хлеву все же предпочтительнее того, когда хозяин отправляет своих верноподданных свиней на забой. А, сынок? Ты об этом не подумал, случайно? Пол-Англии уже угробили склоки Йорков и Ланкастеров, а эти бедняки хотя бы живут. По теперешним временам и это слава богу. А тебе, если ты будешь слишком о них задумываться, грозит участь благородного рыцаря Джека Стpoy, которому почти век назад за его крестьянолюбие по королевскому приказу сначала отсекли руки и ноги, а потом вспороли живот, вытащили кишки и сожгли их в его присутствии, пока он еще был в сознании, и только потом укоротили на голову. Бог каждому предначертал его удел — священнослужитель молится, рыцарь воюет, крестьянин пашет.

Лео обернулся, чтобы посмотреть, не подслушивает ли кто на вольном воздухе их разговора, и только тогда желчно сказал:

— Вспомнил дядюшка Бога, чтоб оправдать грабеж и насилие. Скажи мне честно — ты сам-то веруешь в Него? Иной раз я в этом сомневаюсь.

Аббат ехидно усмехнулся и спросил:

— А ты кому задаешь этот вопрос? Киркстидскому аббату Арчибальду или своему дядюшке Арчи?

Тут Лео не выдержал и решил его поддеть:

— А ты когда перестанешь раздваиваться?

Но желчного аббата нельзя было запросто сбить с толку пустой риторикой:

— Я двуедин, — гордо ответил он.

— Нет, дядя, в тебе гораздо больше ипостасей. Я часто вижу купца, иногда просто ростовщика, сквалыгу. То передо мной пивовар, то знающий архитектор. То сквернослов, то большой ученый, то органист. Как умудряешься?

— Племянник, кажется, наш разговор начинает переходить в пустословие. Вернемся к нашему больному вопросу. Итак, ты печалишься об имении, но я, кажется, ответил тебе по этому поводу. Эти разговоры ты ведешь не зря, это очевидно. Стало быть, захотел сам стать полноправным землевладельцем? Что ж, желание похвальное хотя и, по нынешним временам, глупое. Присядем на это поваленное дерево, и я постараюсь тебе это доказать… Так, хорошо. Получишь ты свой феод из-под покрова святой Церкви, и что? Во-первых, на это нужно добиться согласия короля, а я не думаю, чтоб он с особенной охотой пошел на это, памятуя… ты сам знаешь, о чем. Допустим впрочем, что тебя утвердят в полных правах. Что дальше? Заставят служить, причем тому, кто казнил твоего отца и братьев. Но это политика, тут особо рассуждал нечего, я сам не являюсь тебе достойным образцом поведения, занимая свое место под солнцем при любых государях. Так что это вопрос чисто моральный. Война-тс худо-бедно все равно потихонечку исподволь тлеет, так что твой печальный конец я провижу — не погибнешь на одной стороне, казнят тебя на другой. Это до Таутона все было относительно прилично, просто на удивление. Сегодня в плену — завтра на свободе, просыпаешься йоркистом — засыпаешь ланкастерцем. А вот как надоело по все славному королю Нэду и как поотрубал он буйны головы всей плененной ланкастерской знати — вот тогда началось! Скотобойня! Не успокоятся, пока вся знать и Англии не исчезнет. Можешь возразить, что я неправ, и у нас стало спокойнее. Ненадолго, отмечу я. Но, допустим, что и так. Знаешь, какую корреспонденцию я получил частным образом из-за пролива? Что в следующем году по соглашению с герцогом Карлом Бургундским наш король, словно мало он угробил своих верных рыцарей и простых воинов, переправится с войском во Францию. Хочет вернуть потерянное полоумным Гарри! Слух? Нет, правда, ибо подтверждается другим моим корреспондентом, уже из Лондона. Король Нэд выкинул такую штуку с местными купцами, что только за голову схватишься — пригласил к себе самых отъявленных толстосумов и, нисколько не стесняясь, объявил им, что у него нет денег, в связи с чем он их у них и просит. Что, нашелся кто, кто открыто отказал бы королю? Естественно, ни одного. А на что деньги? Профукать во Франции. Хочешь там сложить свою голову по прихоти короля и герцога? Хватит с Нэда наших голов, хватит! Полагаешь, все это красноречие только для того, чтоб удержать при аббатстве твое имение? Отнюдь. И я это докажу тебе тем, что предложу тебе нечто большее по сравнению с тем, что, как тебе кажется, у тебя отнимают.

Аббат умолк, желая заинтриговать юношу. Кажется, получилось. Тот с интересом взглянул в глаза дяде, а дядя не торопился с продолжением разговора, слушая пение птиц — точнее, делая вид. Потом жестом велел племяннику: "Помоги мне подняться", но продолжал молчать.

Поднявшись с дерева, оба собеседника неспешно пошли к церкви Святого Леонарда, находившейся вне стен обители. Зашли внутрь — никого не было, только тускло горела лампадка над могилой какого-то рыцаря прежних времен. С алтарного распятия взирал страждущий Христос в терновом венце, чье вытянутое худое тело каждым мускулом своим показывало те муки, что терпит Сын Человеческий ради грешного людского рода…

Аббат обернулся к племяннику и тихо, но отчетливо промолвил:

— Лео, ты должен понять. Мне осталось не так уж много времени пребывать на этой земле и, может быть, даже меньше, чем мы с тобой думаем. Мне за пятьдесят, и это чудо, что я дожил до таких лет в нашей стране. Хозяйство крепко, пока есть хозяин. Как говорится, сруби голову — руки-то и опустятся. Вместо твоего разоренного феода я хочу отдать тебе все. Понял? Дело за малым — стать монахом, а дальше моя забота. Ты молод, умен, как кажется… Я говорю не о познаниях, а об уме практическом. Да, он тебе временами отказывает, что печально, но это, наверное, объяснимо молодостью. Жизни ты, можно сказать, не видел, но, с другой стороны, сейчас такая жизнь, что и глаза на нее не глядят. А здесь все крепко, все отлажено. Правда, наш род Торнвиллей пресечется, но так, видно, судьбе угодно. Одна битва подрубила весь наш род. Если кто и остался, то законных прав не имеет — скороговоркой туманно заметил аббат и продолжил увещевания: — А вне стен обители ты скорее сложишь голову, чем… Да не хочу об этом говорить! В общем, я сказал, а тебе решать. Подумай как следует.

— И думать нечего, дядя. Из меня какой управитель? Прокорпеть всю жизнь над счетоводными книгами, шпыня келаря за каждый лишний потраченный или недополученный нобль, петь псалмы, когда хочется на ретивом коне врубиться в гущу врагов? Да даже сядь я на твое место — я не смогу давить нуждающихся, как это делаешь ты. У меня за год все хозяйство из рук уплывет, можешь не сомневаться.

Аббат с сожалением и укоризной покачал головой, промолвил:

— Ты думаешь, твой дядя Арчи хотел стать торгашом и мироедом? Думаешь, ему не хотелось помахать мечом, промчаться на лихом коне, чтоб встречным ветром выдуло мозги, почудить в хмельном угаре? Все это было мне по молодости знакомо. Просто так получилось. Так было надо. И так надо и сейчас. На первых порах я тебе помогу, подберу людей, которым можно доверять, так потихоньку и войдешь в управление. Пойми — одна только Церковь незыблема в этом мире. Она сильнее даже королевской власти. Все, кто пытался в этом усомниться, расшибли себе лбы — что Генрих Второй, что Иоанн Безземельный. Все по Писанию — камень преткновения неодолимый для врат адовых и сокрушающий тех, на кого он падает. Даже сам Львиное Сердце старался не пробовать этот камень своими клыками. Я не могу себе представить то время, когда светская власть возобладает над церковной…

Здесь святой отец несколько ошибся, как ретроград. Пройдет сравнительно немного времени, и король Генрих Восьмой в 1537 году закроет и разорит в числе прочих монастырей и Киркстидское аббатство, а его аббат Ричард Харрисон и три монаха будут казнены. Но не настало еще то время, поэтому вернемся к разговору аббата Арчибальда с племянником.

— В общем, — втолковывал дядюшка племяннику, — я бы советовал тебе не отказывать скоропалительно, а как следует подумать. Время еще есть, хотя и немного. Решишь твердо — тогда посмотрим. Феод обратно выделить недолго. Коль решил жить своим умом, я за него не держусь. Кстати, полагаю, кто-то нажужжал тебе в уши что-то по этому поводу, ну да мне это все равно, даже и спрашивать не буду.

Племянник стоял на своем.

— Прости великодушно, дядя Арчи, но я сказал "нет" и решения своего не изменю. Я не могу служить Богу неискренне, по наследству, что ли. Я человек нецерковный, непослушливый, взрывной. На моих руках кровь, и ее много. Я слишком люблю Господа, чтобы опорочить Его своим недостоинством, поэтому пусть все остается, как есть. Лучше не служить Богу, чем… В общем, понятно.

— Чем быть таким, как дядя Арчи, — печально закончил за племянника аббат.

— Я не имел в виду конкретно тебя. Ты далеко не так плох, как многие иные церковники. Ты хоть и цветист и речах и можешь приспособиться, и о своем хозяйстве думаешь намного больше, чем о Господе, но в тебе нет главного порока духовенства — лжи. Ты не маскируешь свои недостатки личиной благочестия, и за это я тебя люблю.

На глазах старого циника блеснули слезы. Он положил руку на плечо Лео и сказал:

— Вот за это спасибо. Ты расстроил меня своим отказом, но, нанеся одну рану, исцелил другую. Старый Арчи сам прекрасно знает, что в святые ему не попасть, но. поскольку ты узрел то, чем я сам перед собой горжусь, это мне приятно. Хорошо, ты мне ответил. Передумаешь — хорошо, нет — так нет. Но тогда есть у меня к тебе другое дело, которое, полагаю, придется тебе более по нутру. Пойдем наружу, посидим при церкви, воздухом подышим…

Родственники вновь оказались на улице.

— Задумал я, — начал аббат Арчибальд, — покрыть заново свинцом своды храмов и корпусов… в перепекшие Сам знаешь, что для этого нужно. И вот, чтоб добыть денег, хочу закупить ко двору кипрского вина. Да и свои запасы на исходе… Рыцари-иоанниты себе на уме, содержание Родоса и окрестных островов обходится им дорого, поэтому свое вино они привозят в Европу с большой наценкой. Там, на месте, можно его закупить гораздо дешевле, а я еще не знал ни одного английского короля ни в прошлом, ни в настоящем, который бы не вкушал кипрской кумандарии. Сам Львиное Сердце сказал о нем: "Вино королей и король вин". Правда, пусть на том или на этом свете черти порвут мне все кишки, если я дам нашему королю Нэду хоть понюхать его!

Аббат, в порыве откровенности обругав короля, тут же пожалел об этом и оглянулся по сторонам, не услышал ли кто посторонний.

— Никто не слышал, дядюшка, — улыбнулся Лео. а аббат продолжал:

— Вино приобретешь в Колосси — там нас, Торнвиллей, неплохо знают. Тамошний командор Николас Заплана, испанец, можно сказать, мой корреспондент и друг по несчастью. Знаешь почему? Помнишь рыцаря-иоаннита, который прикрыл тебя при Тьюксбери, не дав размозжить твою голову? Это был наш земляк, колосский командор Джон Лэнгстрозер, оставивший свой пост после славного трехлетнего правления для того, чтоб в трудный час помочь своей стране — ну так, как он это понимал. Честь и совесть привели его под знамена принца Эдварда, сына нашего полоумного короля Гарри. Ну а потом с беднягой Джоном приключилось то же, что и со всеми пленными знатными ланкастерцами — он был обезглавлен по приказу все того же нашего богохранимого короля Нэда, да очутится он у дьявола в заду. — Аббат совсем осмелел, а Лео уже с трудом следил за ходом дядюшкиной мысли.

— Так что же с командором Николасом Запланой?

Старый Торнвилль быстро перешел от гневного пафоса к деловым выкладкам:

— Как я и сказал, в Колосси нашу семью хорошо знают, в том числе тамошний командор. Ты отвезешь Николасу мое послание — оно поможет добыть вино лучше и дешевле. Заодно и сахару там прикупишь. У них прям у замка пресс и заводик стоят… Но это еще не все — в Фамагусте надо закупить златотканые сирийские материи на облачения: ими и сами обошьемся и тоже приторгуем здесь с большой выгодой. Ты возьмешь на себя охрану корабля, подберу тебе полдюжины хороших аркебузиров, а и сами морячки подраться горазды. Не переживай, все финансовые вопросы лягут на плечи кого-нибудь из братьев. Проветришься. Поглядишь мир.

О! От такого предложения ни один молодой рыцарь не отказался бы! Лео возликовал, и даже на лице дядюшки Арчи появилось мечтательное выражение. Как видно, старик и сам охотно отправился бы в плавание, если бы не подагра.

— Доля опасности в этом есть, разумеется, — меж тем рассказывал он, — но тамошние воды худо-бедно контролируются иоаннитами, так что все должно быть хорошо. По пути туда держитесь итальянского берега из-за магрибских пиратов. Потом нужно пройти ниже, лучше — Критом, ведь там венецианцы. Потом — орденские воды. Близко к турецкому берегу только старайся не идти, кроме разве что нужды. Плыть низом Кипра безопаснее: мамлюки, как известно, вроде поуспокоились… ну, на месте будет видно. Э-эх, а ведь в молодые годы мне довелось пару раз быть на Кипре, в Фамагусте. Она тогда еще не была отнята у генуэзцев королем Иаковом. Тогда я мог еще своими копытами станцевать жигу на столе кабака! — Аббат с горечью посмотрел на свои закутанные в какие-то меховые опорки (для тепла) узловатые ступни. — Роскошный город, и город роскоши. Не один век туда свозилось все добро из Сирии и Палестины. А когда из-за мамлюков христиане вынужденно покинули и Сирию, и Палестину, то христианская знать и купцы — особенно из Акры — перебрались в Фамагусту. Специи, благовония, ткани — можешь только догадываться, сколько там крутилось денег. Говорили, что при желании местные могли вымостить город золотом. Молва, конечно, приукрашивала, но был слух, что там выстроили 365 церквей, по одной на каждый праздник в году. Чушь, конечно, но и то, что там выстроено, достойно восхищения. Один собор Святого Николая чего стоит… У всех свои храмы — у католиков, греков, армян… Правда, храмы занимали меня тогда гораздо меньше. Ты не представляешь, что значит восточная женщина, от которой тебя обволакивает сразу пьянящий дурман, и не знаешь, откуда он идет — от ее ли благовоний, то ли от черных, словно угли, миндалевидных глаз, то ли от нее всей… О, они слетались в Фамагусту, как мотыльки на свечу, и сжигали восторженных юнцов и одеревеневших старцев, и сгорали сами…

— Что? Лучше мельничихи Агнешки?

— Еще бы! Как кипрская кумандария в сравнении с сидром, — в волнении проговорился Арчибальд.

Лео с удивлением посмотрел на дядю:

— Я подозревал, что ты к ней ходишь.

— Ну, ты подозревал и не более того, а я доподлинно знаю, что к ней ты сам шастаешь. Я тебя понимаю: баба вдовая, но ядреная и молодая. Если тебя интересует, ее младший — это твой двоюродный брат.

— А! — понял Лео. — Вот что значат твои слова о том, что кто-то еще остался, но не имеет законных прав!

— Ну да. Наш род вырождается в крестьян. Словно недостаточно того, что благодаря восстанию Симона де Moнфора, которого недальновидно поддержал наш предок, мы профукали баронскую корону, доставшуюся нам от Сирена Гуго, который, как ты должен помнить, участвовал во взятии Иерусалима в 1099 году и вообще оказал неоценимые — а вернее, неоцененные! — услуги королю Генриху Первому Лучезарному, сыну Завоевателя. А предок Гуго был сподвижником Рольфа, первого графа Нормандии, впоследствии неверно титулованного герцогом. Свои корни надо знать, чтить и помнить!

Аббат замолк, довольный, как он виртуозно перевел тему с сельского адюльтера на такую возвышенную тему, как генеалогия. Лео, задетый неверностью Агнешки, желчно заметил:

— Да, а теперь потомок сподвижников Рольфа Ходока и Генриха Лучезарного будет, словно осел, всю жизнь молоть муку, ничего не видеть дальше собственного носа и считать, что Иона проглотил кита.

— Наоборот — кит Иону, — спокойнейше подправил Арчибальд. — Ты на меня не серчай, я знал ее уже раньше тебя. А насчет этого ребенка я сказал недаром — может случиться, что ему понадобится твоя помощь. Не оставь его, кровь нашу, Торнвиллей, помни. Обещай!

— Обещаю.

— Вот и ладно. Итак, если ты согласен, тебя ждет новая жизнь, блестящие впечатления. Но только будь дружен со своей головой, чтоб она не доставила тебе неприятностей. Если с тобой что случится — мне будет горько. А держать тебя на привязи я тоже не могу, коль скоро тебя не соблазнило целое аббатство.

— Когда отправляться?

— Думаю, все будет готово через несколько дней. Потом отправитесь к морю с людьми и казной, корабль уже наготове. Если б ты отказался, поездка все равно бы состоялась.

Арчибальд умолк, подняв глаза к небу. Сидел долго, размышляя или вспоминая. Юноша поинтересовался, чем дядя занял свою голову.

— Вспоминаю Фамагусту, — улыбнулся аббат.

— Слушай, дядя Арчи… А брось сам все на какое-то время, да и поплывем вместе! Развеешься, вспомнишь молодость!

Святой отец усмехнулся, немного подумал, потом его взгляд случайно упал на изувеченные ноги, и тяжкий стон вырвался из его груди:

— Нет, дружок. Нечего вспоминать молодость, если она сама забыла тебя. Я постарел для золотой Фамагусты. Она лишь посмеется над колченогим стариком и продолжит далее свой легкомысленный бег во времени. Она для тебя — легконогая дева, украшенная рубинами и жемчугами, едва прикрытая виссоном, с золотой чашей сладкого красного вина. А старому кабану — от силы простая, провонявшая дешевым пивом мельничиха под стать, пока не пришла другая любовница, не терпящая соперниц.

— Это какая?

— А ты будто не понял — тогда вот тебе загадка: сама белая, одета в черное, носит песочные часы и острую косу, а носа нет.

— Брось, дядя!

— Чтоб бросить, надо не думать, а чтоб не думать, надо выпить. Простой логический закон. Пойдем со мной, угощу нектаром и амброзией.

Собеседники вернулись в аббатство, прошествовали под чередой стрельчатых готических арок галереи внутреннего дворика к монументальной трапезной, но пошли не внутрь нее, а к западному фасаду, где находился вход в прохладное подземелье.

Помудровав со связкой ключей и найдя там нужный, Арчибальд отворил тяжелый замок. Торнвилли спустились на один уровень и оказались в череде подвалов, переходящих один в другой и соединенных меж собою простыми проходами без дверей. Маленькие оконца наверху, в стенах, пропускали достаточно света, чтобы можно было увидеть, как низкие дугообразные паруса сводов опираются на небольшие колонны.

Шаги гулко отдавались в помещениях, забитых всякой снедью и питьем. Одно из маленьких боковых помещеньиц, "отпочковавшихся" от большого подвала, было также заперто. Святой отец отворил новую дверь.

Подвальчик оказался крохотный и хранил в себе бутыли и бочонки явно не для общебратского употребления. Уверенно — ибо отлично памятовал, где оно находится, — Арчибальд извлек пузатенькую бутылку с длинным, расширяющимся посередине горлышком, ловко откупорил и протянул Лео со словами:

— Вот, пробуй. Это и есть настоящая кумандария. Чтоб знал, что покупаешь. Я иоаннитов уважаю, но, сам понимаешь, если человек сидит на хозяйстве, он рано или поздно приучается к определенному жульству, так что… Чтоб не продали, чего не надо. Бывали случаи с подкрашенным сахаром и еще каким-то там дерьмецом с осадком…

Сладкое, тягучее, с насыщенным ароматом дуба вкупе с иными, неведомыми оттенками вкуса, оно показалось юноше действительно волшебным нектаром фей.

Аббат усмехнулся:

— Вижу, что оценил. Это лучшее, с дубовым оттенком. Есть еще с черносливовым, но мне это кажется извращенным излишеством. У этого вина свой настолько божественный вкус, что ему никакой чернослив не нужен.

— Да-а-а, — восхищенно изрек Лео, приложившись еще к заветной бутылке. — Если тамошние женщины такие же, как это вино, то я тем более хочу поехать!

— Не сомневайся.

— Спасибо тебе, дядя, за всё.

— Не надо лишних слов. Помолишься в соборе Святого Николая за мое здоровье — мне того и хватит. Тогда приступаем к делам? На тебя я оставляю подбор оружия, которое кроме аркебуз… Аркебуз у меня самого есть запас, как ни странно тебе покажется. Возьмешь с избытком — из расчета по три ствола на одного стрелка. Понимаешь? Пока стрелок из одной палит, две аркебузы на разных стадиях перезарядки находятся, и у тебя, по сравнению с врагом, словно в три раза больше стрелков. Так что для экипажа тоже стволов прихвати. Из дел духовных — тебе надо исповедаться, причаститься и написать завещание. Так принято, — добавил аббат, уловив удивленный взгляд юноши. — Имение ж по-прежнему как бы за тобою числится.

— В чью пользу?

— Это твое дело как завещателя.

— Хоть Агнешке? — озорно спросил Лео.

— Можно и ей, — в тон ему ответил дядя, — это в твоем духе. Бестолково и безответственно. Королевская канцелярия наверняка наплюет на твое такое волеизъявление, объявит тебя умалишенным и отпишет имение в казну.

— Да я понимаю, что надо все отписать обители. Так уж, пошутил.

— Я понял. Твое здоровье! — И дядя Арчи взял у племянника бутылку с вином…

Оставим на время родственников в их хлопотах перед поездкой и обратим внимание на одного персонажа, уже промелькнувшего ранее — на хитромордого брата Энтони, докладывавшего аббату о приходе племянника.

Как человек, причастный к ведению канцелярских дел обители, он обратил внимание на завещание рыцаря, столь нежданно оформленное, и быстро все выведал о грядущей поездке, которая подготовлялась в относительном секрете. Не то чтоб ее намеренно скрывали, но и в широком кругу, однако же, не обсуждали. Энтони неплохо знал феод аббатова племянника, и ему также были известны намерения молодого человека вновь вступить во владение своим имением.

Слова завещания о переходе феода во владение аббатства в случае смерти или трехлетнего безвестного отсутствия сэра Лео рисовали заманчивые перспективы для Киркстидского аббатства окончательно завладеть чужим добром. Конечно, старому Арчибальду было ни к чему обижать племянника, однако аббат в преклонных летах и хвор, и Энтони втихаря считал, что его шансы стать новым киркстидским аббатом довольно высоки. Втихаря, как заправский паук, он уже не первый год неспешно, но добротно плел свою паутину, готовясь к захвату вожделенной власти, так что даже Арчибальд, как бы умен и проницателен он ни был, не заподозрил Энтони в коварных планах. "Слизень мерзкий, но для выполнения определенных работ полезный", — так он его характеризовал про себя.

Два дня спустя после оформления завещания Энтони уединился — так, чтоб никто не мог подслушать — с одним из воинов, что отправлялся вместе с Лео в плавание. Воин этот был давно с потрохами куплен "слизнем", поэтому теперь Энтони без всяких обиняков изложил наймиту задание, передавая десяток золотых:

— Молодой щенок не должен вернуться живым. Сделаешь не сразу, и желательно так, чтоб это было — или хотя бы выглядело — естественно. Толкнуть в шторм — дело нехитрое. Он буен и любит выпить — отчего ж ему не нарваться на нож в каком-нибудь притоне Фамагусты. Это тоже просто и естественно.

— Не сомневайся, хозяин. Не в первый раз.

— Я и не сомневаюсь. По возвращении ты поведаешь старому черту горестный рассказ о нелепой и безвременной гибели его возлюбленного племянника и получишь вот этот кошель. Деловым людям излишние разговоры не нужны…

Наймит безмолвно поклонился.