Английский раб султана

1

Итак, весной 1474 года сэр Лео Торнвилль отправился на Кипр на обычном для того времени корабле — одномачтовом когте. Назвать это судно боевым кораблем было бы столь же неправильно, как и торговым — оно успешно совмещало обе функции, особенно если учесть, что даже торговое плавание в те времена представляло из себя предприятие почти военное. Во-первых, и товары, и купцы, и их казна нуждались в охране, а во-вторых, плох был бы тот купец, который, завидя более слабого сотоварища (плевать, даже если одной веры, мошна превыше всего), не решил бы блеснуть пиратским подвигом — а для сего тоже нужна вооруженная сила.

Но вернемся к коггу. Будем называть его так, хотя от классического северного когга этот английский корабль уже отличался большими размерами, изменением формы форштевня[1] с прямой на закругленную, и т. п., так что среди массы своих сверстников он не был особенно устарелым, хотя уже начали появляться на морях и океанах когги, несшие не только большой прямой парус на одной добротной мачте, но и косой "латинский" парус на расположенной ближе к корме бизань-мачте, что позволяло искусно лавировать при боковых ветрах.

Не будет особым преувеличением сказать, что корпус корабля напоминал по форме половинку скорлупы грецкого ореха или слишком вытянутого яйца, то есть был пузат и солиден, что очевидно из соотношения длины и ширины. Длина когга составляла, в пересчете с футов на привычную нам систему мер, порядка 30 м. Ширина палубы — 9 м. Ее высота — 4 м. Осадка — в среднем, в зависимости от загрузки, — 2,5 м, а загрузить-то можно было на него всякого добра под 300 тонн.

По оконечностям судна, а выражаясь по-морскому, на баке и юте, над закругленным форштевнем и прямым ах-терштевнем[2] были оборудованы касли — площадки для воинов, обрамленные фальшбортом с зубцами, за которыми стрелки могли спокойно скрываться в случае боя, словно за мерлонами обычных крепостных стен.

На верхушке мачты находилась бочка для впередсмотрящего, чуть ниже отходили канаты на корму, к бушприту[3], и ванты[4]. Большая лопасть навесного руля крепилась к ахтерштевню рулевыми штырями. А якоря — гигантские, больше человеческого роста, двулопастные — крепились неподалеку на борту.

Корабль имел, как уже было отмечено выше, палубу, настланную на бимсах[5], и дубовую обшивку толщиной в 50 см. К прямоугольному парусу, украшенному большим вышитым гербом Торнвиллей — вставшим на задние лапы черным львом с адско-красными оскалом пасти — для увеличения его полезной площади при слабом ветре можно было при помощи шнуровки через специальные отверстия приделать так называемый бонет.

Остальные технические сведения, наверное, излишни, поэтому обратимся к вооружению.

Судовой артиллерии в те времена, можно сказать, что и не было. Пятнадцатый век еще не знал классических боевых кораблей, ощетинившихся жерлами орудий сквозь пушечные порты. Впрочем, работа в этом направлении велась, ведь наследница старого когга — судно под названием "каракка" — уже около 1450 года обзавелось пушечными портами, и пушки постепенно начали "обживать" нижнюю палубу… Но только постепенно, ведь не на каждом судне имелась нижняя палуба!

В общем, в описываемые времена обычным вооружением были лишь легкие ручные пушчонки, многократно окольцованные железными обручами для крепости. Находясь на вращающихся петлях, они робко выглядывали из-за зубцов каслей коггов. Трюм хранил для них каменные ядра и порох, а для людей — целую кучу доспехов и холодного оружия из расчета не меньше чем на 20 человек, то есть на весь экипаж, а также вспомогательные материалы для морского боя — гвозди для расшвыривания по вражеской палубе, мыло и щелок.

Оставшееся место на торговом корабле, не занятое оружием и не предназначенное для хранения товара, занимали запасы муки, солонины и джина "для сугреву". Также на судне имелся камбуз с одним общим для простых моряков и воинов котлом, подвесные койки для сна двух человек "валетом" и, конечно, пара тесных кают в корме для капитана и важных чинов.

Что касается команды, то капитан, штурман, боцман и старший канонир были старыми морскими волками, которые давно просолились водами многих морей. Им соответствовал и экипаж.

Море не терпит слабаков и трусов — а храбрые сердцем, постоянно обдаваемые ледяным дыханием смерти, становятся кощунниками, забияками и транжирами. К чему благочестие, если оно бессильно перед девятым валом! Чего бережно хранить свою шкуру, когда вот-вот отправишься на дно дожидаться звука архангельской трубы! К чему копить, когда сегодня-завтра все одно пойдешь на корм рыбам!

Поначалу морской народ показался Лео непривычным. Племянник аббата — хотя и воин, то есть не дурак погулять, выпить и прелюбы при случае сотворить, — был относительно благочестивым рыцарем, если не в смысле поведения, то хотя бы по внутренней вере. А этим морякам хоть бы что: не помышляют о Суде Господнем! Поведение непотребное, а срамословие такое, что просто диву даешься, как это Господь Саваоф не пепельнет их своим огнем небесным!

Удивило и то, что два благочестивых монаха, прикомандированных аббатом к Лео (один — казначеем, а второй как бы ревизором за финансовыми действиями первого), относились к происходившему на корабле совершенно спокойно. И даже и не пытались хоть как-то воздействовать на богохульствующую команду корабля. Монахам было все равно.

Торнвилль спросил об этом пожилого тучного казначея, брата Сильвестра, на что получил беспристрастнейше-философский ответ:

— А толку? Как глаголет святой апостол Петр, пес все равно возвращается на свою блевотину, а свинья, омывшись, в лужу свою. Святой блаженный Августин учит, что каждый предопределен к спасению или вечной гибели — что же мы можем в этом случае изменить? Делают хорошо свое дело — и слава богу, пусть и дальше себе делают. Меньше слушай и не веди себя, подобно им — вот и хватит с тебя, дабы не ввергнуться во искушение.

Лео, получив образование стараниями дядюшки-аббата и поэтому понимая кое-что и в богословии, возразил:

— Разве не больший венец обрящет тот, кто не просто противостоял искушению, но и других избавил от пасти ада?

— Дерзай, юноша, да искупишь грехи младости своей, — все так же философски ответствовал брат Сильвестр, — а мне и моих забот хватает.

Озадаченный и, надо сказать, немного расстроенный, юноша решил посвятить остаток дня и все последующие дни своего путешествия созерцанию окружающих красот.

В самом деле, погода была благоприятной, штормов пока не наблюдалось — потрепало только сильно при входе в Средиземное море, а так — ничего.

Особых приключений не было — шли в основном ближе к берегу, в места потенциально заразные и опасные не заходили. Несколько раз приближались было галеры неизвестной принадлежности, однако, узрев готовность к отпору, включая дымящиеся фитили и рыльца пушек, раздумывали знакомиться ближе и исчезали точно так же, как и появлялись. Конечно, пару раз пришлось и выпалить в сторону неопознанных гостей — не без этого, ну да оно не в счет.

Как-то, уже в Средиземном море, корабль задержали для досмотра венецианцы, но, хоть и имея перевес в силах, обошлись по-честному.

Путешественники шли днем и ночью, иногда, отдаляясь от суши, сверяли путь по солнцу, звездам, а так в основном по несовершенной карте и приморским городам, давно знакомым мореходам. Изредка останавливались для краткого отдыха и закупки свежего мяса и зелени.

Почти все время Лео любовался побережьем, где виднелись ряды гордых башен на горных склонах, и приморскими фортами-крепостями, надежно охранявшими от посягательств нищих, озлобленных магрибцев богатые порты Европы. Заложенные римлянами, возрожденные византийцами и затем заново укрепленные средневековыми европейцами, эти стражи моря, спокойно снося удары волн и вражеских ядер, словно являли собою воплощение Вечности. Много часов провел молодой Торн-вилль в "вороньем гнезде" на мачте, созерцая красоты Атлантики и Средиземноморья.

Также надо сказать, что средиземноморское тепло, несколько непривычное, поразило Лео ничуть не меньше морских видов. Меланхоличный друг цифр брат Сильвестр заметил, что потом еще не такое будет. А второй монах, брат Ансельм, лет тридцати, длинный и нервный, страдал приступами морской болезни и посему был одинаково далек как от приморских красот, так и от особенностей климата.

Наконец, созерцание наскучило юному Торнвиллю. Хоть и будучи по природе не особенно общительным, он после многих дней пути сблизился с мореплавателями, предпочтя им общество двух рясофорных скопидомов и не пожалел об этом. Простоватые рассказы морских волков о заморских чудесах и приключениях неизменно ввергали юношу в полную власть благородной дамы Фантазии, хоть он и понимал, что повествования эти не всегда соответствовали критериям объективной истины. Какой же бывалый моряк откажет себе в удовольствии повешать лапши на любопытно раскинутые уши непосвященного салаги!

"Сколь много интересного есть за пределами родной болотистой Англии!" — думал Лео. Не сошелся свет клином на ней и коронованном кровожадном скупердяе — короле Эдварде Йорке, бессовестно управляемом алчным и многочисленным королевниным семейством Вудвиллей!

Было бы ошибкой полагать, что в 1474 году люди еще тешили себя и друг друга баснями о золотых и алмазных горах, а также об огромных, величиной с собаку, красночерных золотоносных муравьях Индии. Не поминали моряки и песьеглавцев, как и гигантов, спящих на одном ухе и укрывающихся вторым. Не говорили о распутных белых женщинах с кабаньими клыками и прочем, достойном лишь доброго осмеяния или исследования по раннесредневековому фольклору. Нет.

Даже казавшиеся полуфантастическими рассказы имели под собой определенное реальное основание — кто-то уже побывал в самой Индии и никаких песьеглавцев там не видел. И все-таки в некоторые истории об этой стране было нелегко поверить, ум за разум заходил.

Удивительным казалось обилие дорогущих — на вес золота — специй, росших повсюду, словно сор, вовсе не охраняемый волшебными змеями! А чего стоили драгоценные камни небывалых размеров! И все прочее, включая роскошные дворцы исламских владык и индуистских раджей!

Так и хотелось своими глазами посмотреть на нарядно украшенных боевых слонов! И на храмовых танцовщиц, умевших сказать своим танцем очень многое! И на многоруких, а порой и многоглавых или звероглавых божков, превышающих своим количеством дни в году! И на бесстыдные барельефы на стенах храмов, изображающие занятие любовью во всех возможных позах и положениях.

Дьявольщина, конечно, если глянуть из 1474 года. Да и в двадцать первом веке все это выглядит безнравственнопричудливо.

Мир диковинен и разнообразен, и в пятнадцатом веке это постепенно научались понимать, особенно в Италии. Впрочем, не будем излишне морализаторствовать, суть не в этом.

Индия, Персия, Китай манили к себе, и те немногие, кто попадал туда, несли полученный ими заряд восхищения в свои серые дебри — взять хоть нашего Афанасия Никитина. Захват турками останков Византии перекрыл караванные пути в диковинные страны или, по крайней мере, сделал путешествие туда весьма затруднительным. Но пронырливые венецианцы, всегда умевшие (несмотря на периодические военные конфликты) договариваться с турками, быстро взяли дело в свои руки и, платя османам невиданные пошлины, с лихвой возмещали потраченное за счет вздутых цен на заморские товары. И в первую очередь специи.

Первыми к решению новой амбициозной и труднодостижимой в ближайшей исторической перспективе задачи — достичь Индии морем и тем нарушить турецковенецианскую монополию — приступили португальцы. Задел у них был хороший. То ли предвидя нечто подобное, то ли первыми после итальянцев очнувшись от многовековой средневековой дремы, то ли устав от собственной беспросветной нищеты, они развили большую активность. Инфант Энрике (он же принц Генрих Мореплаватель), собрав мастеров, ученых, картографов из разных стран, начал активную кораблестроительную программу и экономическую экспансию. Открывались и осваивались новые острова: Мадейра, Азорские, позднее — Зеленого Мыса… Постепенно черная Африка узнала гнет образованного и хорошо вооруженного белого человека. Наконец, с падением Византии принц инициировал начало поисков морского пути в Индию вокруг Африки, доселе, однако, заканчивавшихся безуспешно.

Наравне с португальцами той же проблемой заинтересовались их соседи и извечные соперники — испанцы. Англия со своей многовековой враждой с Францией, а затем и внутренней смутой, находилась в этом вопросе в таком загоне, что и невозможно описать. По крайней мере, понимающие и владеющие информацией люди, скажем мягко, расстраивались. Все понимали, насколько прибыльным окажется это дело и для государства, и для того, кто его осуществит…

Все это, но в более грубой и простой форме, услышал Лео, разговаривая с моряками. Но не только о разных странах и их богатствах шли разговоры. Поминались, по старой традиции, и чудовищные киты, на спинах которых, принятых за острова, неосторожные мореплаватели разводили огонь, а потревоженное адское создание уходило в глубь водной бездны, увлекая за собой и моряков. Шла речь и о зеленовласых чаровницах-русалках (за которых вроде как на самом деле принимали истребленных позже морских коров), и о роковом морском епископе, поднимавшемся со дна в светящейся митре…

Многое услышал и увидел Лео во время пути до Кипра и ни разу не пожалел, что очутился за пределами того серого мирка, в котором доселе существовал. Буйное быстрокрылое воображение разными яркими красками рисовало ему свидание с таинственным Кипром. От дяди он знал, что в кипрском городе Лимассоле, куца направляется судно, во время крестового похода вместе с Ричардом Львиное Сердце под градом греческих стрел высадился и их славный предок Роджер Торнвилль, позже сложивший буйну голову под Аккрой. Вместе с Ричардом сэр Роджер отплывал из кипрской Фамагусты в Святую землю…

Каждый англичанин до сих пор при слове "Кипр" самодовольно расцветает. И есть по какой причине. Еще бы! Самый знаменитый английский монарх, король-крестоносец Ричард Львиное Сердце в 1191 году успел, подобно буре, за месяц захватить остров.

Ричард разбил армию местного царька-самозванца Исаака Комнина, который до этого обидел потерпевших кораблекрушение англичан из войска Ричарда. За такое оскорбление король захватил все крепости Комнина, превратил Кипр в базу снабжения крестоносцев и покинул ее, отправившись отвоевывать Гроб Господень.

Латинский Кипр, ныне практически неизвестный, обязан несколькими веками своего существования именно Ричарду. Король продал остров рыцарям-тамплиерам за 100 000 золотых византийских монет, однако те на Кипре не задержались. Известные своей алчностью и жестокостью, они спровоцировали восстание местного населения и, чтобы избавить себя от неприятностей, год спустя перепродали остров Ги де Лузиньяну, иерусалимскому королю в изгнании.

Лузиньяны владели островом почти 300 лет, и все это время прошло в беспрестанных войнах с египетскими мамлюками, турками, генуэзцами… Периоды процветания сменялись упадком. Один кипрский монарх — Петр Первый — завоевывает турецкую Анталию, разоряет египетскую Александрию. Другой — Янус — пребывает в плену у египетских мамлюков, и никто его особо выкупать не торопится. Кто-то правит, как просвещенный самодержавный государь (Гуго Третий, по просьбе коего сам Фома Аквинский написал богословский трактат). Кто-то целиком зависит от венецианских или генуэзских оккупантов (Петр Второй)… Всякое бывало.

В описываемое время Кипр стоял на пороге новой эпохи — правящая династия Лузиньянов пресеклась. Предпоследний ее король, Иаков Второй, освободивший Фамагусту от генуэзцев, упокоился под высокими сводами собора Святителя Николая вышеназванного града. Потом за ним последовал его годовалый сын-король, и островом правила его вдова, венецианка Катарина Корнаро, женщина хоть и властолюбивая, но не могущая противостоять гигантскому давлению своих соотечественников, жаждавших прибрать к рукам богатый остров. Да они уже активно прибирали, непрестанно ссорясь с рыцарями-иоаннитами, имевшими на Кипре свои командорства — главное, в Колосси, производившее вино и сахар, и два меньших — в Пафосе и близ Кирении.

Как видим, иоанниты закрепились на острове еще в начале тринадцатого века. Более основательно они обосновались было на Кипре после кровавого падения Акры в 1291 году, и непродолжительное время остров даже был их орденской столицей. Однако ужиться с властолюбивыми Лузиньянами оказалось непросто, в результате чего иоанниты, приглядев себе Родос, с боем перебрались туда, подальше от королевской опеки. Орденское подразделение на Кипре оставалось в качестве силы товаропроизводящей, наблюдающей, периодически вмешивающейся (благотворно) в местные неурядицы и помогающей разорванному венецианско-генуэзской междоусобицей Кипру отражать нападения внешних врагов — по преимуществу египетских мамлюков. Посмотрим вместе с нашими героями, каково житие рыцарей-иоаннитов (также называемых госпитальерами) в Колосси.