Аспект белее смерти

Глава 4

0–4

— Не дури, малой! — послышалось из-за двери. — Что с хозяином, а? Он там? Мёртв? Да открой ты, не тронем! Осмотреться надо!

Тут-то я и сообразил, что звездочёта порешил кто угодно, только не мои наниматели. И не успели бы, и не простой душегуб здесь отметился, а тайнознатец. Но это даже хуже: значит, убийцу станут искать со всем тщанием: и управа на приз охотникам на воров не поскупится, и церковники в стороне не останутся. Прикончат меня. Как пить дать прикончат.

Начало понемногу униматься лихорадочное сердцебиение, следом мелькнула спасительная мысль выбраться на улицу через окно, но только я отлип от двери — и вновь замер на месте как вкопанный. Лишь сейчас обратил внимание, что ковёр скатан к стене, а пол расчерчен изображением вписанной в круг пятиконечной звезды. В её вершинах помаргивали огоньками чёрные свечи, а воздух внутри окружности будто бы слегка колыхался. Вглядываться в его рябь было… неприятно.

Я ничего не смыслил в тайном искусстве, но точно знал, что ни за какие коврижки не соглашусь ступить внутрь этого безобидного вроде бы рисунка. К нему и приближаться-то даже не хотелось, но никак иначе к окну было попросту не подобраться. Я осторожно двинулся в обход и едва не сделал роковой шаг, когда подвернулась правая нога.

Меня качнуло, и рука замерла в какой-то пяди от внешней границы рисунка, я будто бы даже упругое сопротивление воздуха уловил, а пальцы опалило непонятным жаром. Повеяло раскалённым песком, в глазах замелькали оранжевые точки. Стало предельно чётко различимо обгорелое пятно на половицах в центре колдовской схемы, и я резко отпрянул назад, в голос выругался.

Черти драные! Да что ж это такое⁈

— Открой, гадёныш!

Очередной удар в дверь заставил опомниться, я спешно обогнул колдовскую схему и, зажимая пальцами нос, протиснулся мимо стола к окну. На обугленный череп звездочёта старательно не смотрел, но невольно зацепился взглядом за его сожжённую кисть и шумно сглотнул. От мерзкого зрелища замутило.

Переборов дурноту, я отдёрнул с окна штору и едва не застонал от разочарования. Проём оказался перекрыт добротной решёткой.

Черти драные! Здесь не выбраться!

И в этот самый момент дверь содрогнулась так, будто в неё таран врезался!

Я чуть не подпрыгнул на месте, взгляд лихорадочно заметался по комнате и тотчас прикипел к цветастому ковру на одной из стен. Точнее — к богатой коллекции клинков на нём. Морской палаш, парочка изогнутых кинжалов, два дикарских копья, кривая сабля…

Не то! Всё не то! Не под мою руку!

Сняв с крючков шпагу с ажурным эфесом, я отбросил в сторону ножны и ощутил непонятный прилив уверенности. Той, правда, изрядно поубавилось, как только вновь содрогнулась под ударом дверь и жалобно скрипнул засов.

Пусть нисколько и не сомневался, что сумею сполна воспользоваться неожиданностью и заколоть одного из ухарей, но то одного, а никак не обоих сразу.

И как быть со вторым? Распахнуть дверь и поставить подножку тому, кто вломится внутрь, а другого проткнуть? Увы, не с моей покалеченной ногой. Не выгорит!

Очередной удар и скрежет засова заставили сорваться с места, я ухватил валик ковра и уложил его поперёк прохода, после смерил оценивающим взглядом книжные шкафы и остановил свой выбор на высоченной, под самый потолок, этажерке, заставленной всяческими заморскими диковинками, вроде вырезанных из слоновой или моржовой кости статуэток.

Потянул ту на себя, сдвинул, снова потянул и вздрогнул от резкого хруста. Очередной удар оказался столь силён, что выбил одно из креплений засова. Пока что — только лишь одно. Но ещё саданут разок-другой и вломятся!

— Пошли вон! — заорал я, своим воплем маскируя скрежет отодвигаемого запора. — А то окно высажу и на помощь позову!

Ответ последовал незамедлительно. Я едва успел податься назад, как распахнувшаяся дверь шибанула ручкой о стену, а с разбегу протаранивший её ухарь проскочил дальше, споткнулся о валик ковра и нырнул в магическую схему. Резко шваркнуло, будто на раскалённую сковороду кинули шмат мяса, и упитанного молодчика отшвырнуло от звезды к заставленным книгами шкафам. Он врезался в них и, даже не вскрикнув, рухнул на пол со сгоревшим до костей лицом.

Жуткое зрелище напугало до икоты, оно же и придало сил. Я пнул дверь, а когда та налетела на второго молодчика и не захлопнулась до конца, повалил на неё этажерку. Ухаря зажало, и я что было сил рубанул шпагой по его просунутой внутрь руке. Метил по запястью, но жилистый рванулся назад, и удар пришёлся по стене.

Черти драные!

Ухарь вновь навалился на дверь и умудрился чуть сдвинуть её вместе с этажеркой — пусть лишь самую малость, но этого ему как раз хватило, чтобы высвободить зажатую кисть. Мне только и оставалось, что в подражание балаганным паяцам провалиться в глубокий выпад и загнать клинок в щель на всю длину без остатка, по самую гарду. Целился чуть выше плеча и сопротивления плоти не ощутил вовсе, только вдруг плеснуло алым, а конец выдернутой назад шпаги оказался испачкан кровью.

Достал! Увы, не наповал!

Судя по быстрым шагам, раненый отскочил от двери и побежал вниз по лестнице, но только я ухватился за этажерку и потянул ту на себя, как за спиной послышался хриплый выдох. Я испуганно крутанулся на месте и обнаружил, что упитанный не только очнулся и перевалился на бок, но и пытается подняться на четвереньки.

Черти драные! Да у него же от лица почти ничего не осталось!

Но нет — вопреки всем законам мироздания ухарь подыхать не собирался. Накатила паника, и я ткнул его в пухлый бок шпагой — раз! другой! третий! — но лишь кровь потекла. Тогда со всего маху загнал остриё в пустую глазницу — и перестарался! Тонкий узкий клинок выгнулся дугой и с металлическим лязгом переломился. Просто лопнул, потеряв в длине треть!

В исступлении я рубанул обломком по шее, но мог бы уже не суетиться: ухарь пошатнулся, упал ничком и наконец-то замер на полу, не подавая больше никаких признаков жизни. Миг я глядел на него, затем кинулся к этажерке. В два судорожных рывка оттянул её, распахнул дверь и, выставив перед собой обломанный клинок, шагнул из кабинета. На стене — россыпь алых брызг, на ступенях — потёки крови, под лестницей — жилистый. Лежит, не шевелится и вроде бы даже не дышит.

Стараясь не ступать в кровь, я двинулся проверить его, и тут в очередной раз подвела правая нога. Подогнулась, да так неожиданно, что непременно бы кубарем скатился вниз, не успей ухватиться за перила. Острый укол страха сменился одуряющей слабостью, я сел на ступеньку и просидел так минуту или две. Потом спустился к жилистому и пихнул его носком ботинка под рёбра. Раз и второй, уже посильнее.

Тот не шелохнулся. В шее дыра, кругом лужа крови.

Я шагнул к входной двери и сразу замер на месте, вспомнив о забытом наверху коробе. Взбежал на второй этаж, с недоумением поглядел на сломанную шпагу, которую так и держал в руке, выбросил её и невесть зачем заглянул в кабинет. Заглянул и замер в нерешительности. Просто уйти и бросить всё… вот так?

Да кухарка завтра при виде обгорелого хозяина такой переполох устроит, что всем чертям тошно станет! Шутка ли: в городе объявился тайнознатец-убийца! И ладно бы бродягу какого в жертву принёс — так нет же, не последнего человека жизни лишил. Звездочёты шум поднимут и награду за голову лиходея назначат, церковники делом заинтересуются. Начнут искать душегуба-тайнознатца, а найдут меня.

Тогда — пропал. Пропал, как и не бывало.

Беда!

Если только… Мне снова вспомнилось, как выносили из развалин погибших на том давнишнем пожаре мертвецов. Ну точно! На пожарах обгоревшие тела — обычное дело!

И не было никакого тайнознатца, просто в дом вломились два залётных ухаря. Хозяин их прикончил, но и сам лишился сознания. А от свечи штора загорелась, он и обгорел! И самое главное — лиходеев никто искать не станет. Вот они оба-двое лежат, нет никакой нужды на приз для охотников за головами раскошеливаться!

Пересилив себя, я вернулся в кабинет и вновь огляделся, на сей раз куда внимательней прежнего. Секретер из железного дерева стоял с выдвинутыми ящичками, рядом с ним валялись листы писчей бумаги — кто бы ни прикончил хозяина, он точно выгреб всё ценное, а остальное в спешке раскидал.

Мысли внезапно совершили акробатический кульбит, и я в голос выругался, осознав, что второй части платы нам теперь не видать как собственных ушей. Плакали денежки!

Вроде бы и чёрт с ними, но это ведь не мне и не Луке надо, мы откупные Рыжуле собираем! Моргнуть не успеем, как последний месяц лета пролетит и осень наступит, а не наберём сотню целковых — быть беде!

Экзотические безделушки, костяные статуэтки и книги наверняка стоили кучу денег, да только взять их — всё равно что самому себе ко лбу клеймо «ВОР» приложить. Или даже голову в петлю сунуть. Такое не по мне.

В итоге я немного поколебался, но всё же опустился на корточки рядом с ухарем, коего раньше именовал упитанным. Лежал тот на боку, вытянуть из кармана увесистый кошелёк получилось без всякого труда, точнее — получилось бы, хвати решимости просто протянуть руку.

«Взял чужое — жди беды» — некстати вспомнились слова, которые я повторял в последние годы не раз и не два.

Именно так сказала ведьма, стребовав с меня зарок не воровать.

«Взял чужое — жди беды».

Я верил в это и зарока не нарушал. Знал, что выйдет боком. Но сейчас…

Проклятье! Это же не для меня! Это для Рыжули!

Кошелёк оказался мокрым от пропитавшей одежду ухаря крови. Я подгрёб к себе кипу валявшихся на полу листов, высыпал на них монеты, среди которых блеснули золотом две пятёрки, и быстренько сварганил свёрток. После обтёр о бумагу замаранные пальцы и заставил себя приблизиться к столу. Стараясь не смотреть на изуродованное тело, открыл коробку со спичками и чиркнул одной из них по стене. Поднёс дымный огонёк к фитилю вынутой из канделябра свечи и поставил её на пол, снизу накрутил обрывок бумажки и дополнительно обмотал концом шторы — так чтобы пожар разгорелся некоторое время спустя. Заодно набрал листов, часть их смял и уложил кругом, дабы уж точно обошлось без осечки.

Второго ухаря обчистил без всяких терзаний и колебаний, пусть и пришлось чуть приподнять его из натёкшей на половицы крови. Этот кошелёк был чист, его не стал заворачивать в специально прихваченные с собой для этого листы, сунул всё в короб к первому свёртку. Туда же кинул попавшийся на глаза стилет.

Ну а чего? Хоть какая-то замена сапожному ножу будет!

А вот серебряные часы брать уже не стал. Дорогие и очень приметные. Вопросы возникнут. Не хватало ещё из-за собственной жадности погореть!

Всё, ходу!

Скрутило меня у входной двери. До неё ещё как-то дохромал, а там и ноги ватными сделались, и сердце так в груди заколотилось, что дыхание перехватило. Вот сейчас шагну за порог, а там… там…

Усилием воли я подавил приступ паники и тщательно осмотрел одежду, не заметил на ней подозрительных пятен и взялся изучать короб. После опомнился и бросил тянуть кота за хвост, выглянул в смотровую щель. Никого! Тогда приоткрыл дверь и высунулся в тупичок. Там — ни души.

Но это здесь, а как на улице?

В ушах продолжало звучать хриплое «взял чужое — жди беды!», но удача оказалась на моей стороне: накрапывал мелкий дождь, квартал обезлюдел, и до своей лавочки в скверике я добрался, никого по пути не встретив.

Просто повезло. Легко мог на помощника квартального надзирателя нарваться — тот вывернул с соседней улочки буквально минуту спустя, я ещё только разложился, даже свёртки с монетами в кустах запрятать не успел.

Балбес! Надо было монеты по банкам с ваксой распихать!

А ну как кто-нибудь из соседей мои перемещения в окно наблюдал? А ну как обыск учинить надумают? Влипну же!

— Паршивая погодка! — встав рядом, изрёк усатый дядька.

— И не говорите, сударь! — поддакнул я, старательно изображая воспитанного молодого человека, и раскрыл ладонь, в которой до того сжимал три деньги и грош. — За весь день и алтына не набралось.

Помощник квартального на эту мелочь не позарился и поставил ногу на короб, придержал рукой ножны с саблей.

— Доберёшь ещё своё к вечеру!

Дождь чуть усилился, по канавке потекла грязная вода, поплыли соломинки и навоз. Рубаха и жилетка промокли, но потряхивать меня начало отнюдь не из-за озноба. Просто углядел поднимавшийся из-за соседнего дома к небу дымок.

Вот сейчас закончу сапоги чистить, дядька обернётся, да и кинется пожар тушить, а огонь ещё толком не разгорелся… Беда!

— Наверное, сегодня спокойно служба идёт? — спросил я, изо всех сил стараясь не клацать зубами. Затрясло меня от холода или от вновь накатившего страха — уже даже не понять.

— Какое там! — фыркнул помощник квартального, оживляясь. — У телеги колесо отвалилось, бочонки с пивом раскатились, всю дорогу перегородили! Битый час порядок наводил!

Пока я без всякой спешки заканчивал надраивать сапоги, он в красках живописал злоключения возницы, да и после так сразу не остановился и ещё продолжал какое-то время чесать языком. И лишь когда совсем уже собрался уходить, я ткнул рукой ему за спину и заорал:

— Пожар!

Ну и началось…

В Гнилой дом я вернулся, едва переставляя ноги от усталости. До самого приезда огнеборцев помогал таскать от колодца вёдра с водой — чуть не угорел в дыму, поднимая их на второй этаж, зато удостоверился, что фокус с поджогом удался наилучшим образом. Большая часть кабинета выгорела, и огонь не только добрался до тел, но и полностью уничтожил магическую фигуру на полу.

Дальше примчался квартальный надзиратель, он взялся расспрашивать о подозрительных личностях, выслушал мой рассказ о заявившейся не так давно в переулок парочке и велел проваливать.

— И чтоб ближайшую седмицу сюда и носа не казал! — объявил он напоследок.

Да оно и понятно. Дело приобретало нешуточный размах, вот-вот должен был прибыть из управы пристав, и нечего было мозолить глаза важным людям сомнительному юнцу, тем более что до пожара с ним не менее четверти часа точил лясы местный страж порядка.

Вернулся я к ужину, но прогонять со своего места Яра не стал и двинулся прямиком к лестнице на чердак.

— Лука, надо поговорить! — на ходу бросил старшему и веско добавил: — Прямо сейчас!

Тот пробурчал что-то злое, но всё же последовал за мной, с недовольным видом спросил:

— Чего опять?

— Ухари спеклись, — сообщил я и кинул короб на пол. — Совсем.

Лука уставился на меня во все глаза.

— Что значит — спеклись? Ты объясни толком!

Я усмехнулся.

— Чуешь, от меня горелым тянет? Вот это и значит — спеклись. Полезли в дом, схлестнулись с хозяином, начался пожар. Все там остались.

Соврал я вполне осознанно. Просто не хотел выяснение отношений затевать и оправдываться — как ни крути, вторая часть платы нам именно из-за меня не обломится.

Старший аж с лица спал.

— Уверен? — уточнил он.

— Сам их видел, когда воду таскал.

Лука не сдержался и саданул кулаком по стенке, едва доску не проломил.

— Проклятье! — выругался он и спросил: — Чего они вообще туда сунулись?

— Я человека срисовал, которого караулил, вот они и пошли, — пояснил я и замолчал, заслышав скрип лестницы.

На чердак поднялась Рыжуля, заглянула в клетушку.

— Иди поешь, Серый, а то остынет.

У меня разом потеплело на душе, но ужинать я сегодня не собирался. До сих пор мутило из-за вони горелой человечины, а ещё гудела голова, знобило, приступами накатывала тошнота. Не до еды.

— Да погоди ты! — разозлился Лука, но сразу сбавил тон и уже спокойно сказал: — Сейчас спустимся. — А когда Рыжуля ушла, вновь уставился на меня. — Серый, ты понимаешь, что это значит? Второго четвертного нам теперь не видать!

Я начал стягивать одежду, кашлянул и предложил, прекрасно отдавая себе отчёт, что несу полную чушь:

— Поговори с Жилычем. Мы дело сделали.

— Да плевать ему! У этого выжиги зимой снегу не допросишься, а тут двадцать пять целковых на кону! — Лука вновь долбанул кулаком по стенке, уселся на сундук и зажал ладонями голову. — Всё пропало, Серый! Всё пропало!

— Ещё есть время!

— Ты не понимаешь…

Он растерянно облизнул рубец на верхней губе, но сразу взял себя в руки, встал и ушёл, а я переоделся, запрятал оба свёртка с монетами и стилет в тайник под половицей, повалился на гамак и закутался в сшитое из лоскутов одеяло. А только зажмурился — и будто наяву обгорелую физиономию ухаря увидел. Тычок шпагой, упругость стали, звонкий щелчок переломившегося клинка…

Распахнул глаза, обливаясь холодным потом, уставился в потолок.

Эти — не первые. Был ещё Буян. Только там всё сделал Лука. А тут — сам…

Забылся как-то, но выспаться не вышло. Беспрестанно просыпался то от кошмаров, то от реальных воспоминаний о резне, то просто из-за головной боли и озноба. Заболел. Простыл и заболел.

Утром я понял это со всей отчётливостью. Текли сопли, отдавались болью попытки сглотнуть. Меня морозило и трясло. А ещё — было страшно. Очень-очень страшно.

Не из-за того, что на мой след могли встать охотники на воров. Просто ухарей было трое, а не двое.

Трое! И как бы третий не захотел со мной потолковать.

Проняло до дрожи в поджилках. Стало тоскливо, паршиво. Ещё и лихорадка навалилась.

Я не спустился ни к утреннему перекусу, ни к ужину. Пил принесённый Рыжулей травяной отвар и тихонько раскачивался в гамаке. Мне было худо. Старался не думать о случившемся, но мысли раз за разом возвращались к поножовщине. Да разве и могло быть иначе? Всё же первых покойников на свой счёт записал! И ещё каких!

На следующий день лучше не стало. По телу распространилась неприятная ломота, зазнобило пуще прежнего, и я надел сразу несколько рубашек, только это не помогло. Задумался даже, не сходить ли к знахарке, тогда-то и вспомнил о деньгах. Внизу было тихо, почти все ушли на заработки, и я поднял половицу, вытянул из тайника увесистый бумажный свёрток и кошелёк. Расстегнул его и высыпал на лежанку монеты, после распотрошил пестревшие пятнами крови листы. Набралось девятнадцать целковых и пять грошей.

Несусветное богатство для босяка и шанс помочь Рыжуле. Увы — всего лишь шанс. Ста целковых у нас пока что не набиралось даже близко. Даже полусотни не набиралось.

Я пересыпал монеты на лоскут, затянул его в узелок и запрятал в тайник, заодно достал оттуда остатки прихваченных позавчера из дома звездочёта листов, и взгляд сам собой зацепился за цветной рисунок. Внутри силуэта человеческой фигуры выделялись линии, проведённые красными и синими чернилами, но большая часть изображения оказалась вымарана кровавым отпечатком ладони.

И что это? Список с медицинского труда или… — у меня похолодело внутри — с трактата о тайном искусстве?

Захотелось немедленно спалить всё к чертям собачьим, я даже собрал листы и двинулся к лестнице, но в итоге до печи так и не дошёл. В голове помутилось из-за пронзившей ногу боли, вот и сел перевести дух, а дальше поддался искушению и принялся разбирать попавшие в руки записи.

На другой стороне листа с загадочным рисунком ровным и почти разборчивым почерком было написано: «Практика возвышения: 37 ступеней до неба». Первый этап этого самого возвышения озаглавили странным словечком «Неофит», да и приведённые там шесть пунктов заставили теряться в догадках.

«Осознать. Ощутить. Прикоснуться. Приказать. Закалить тело. Укрепить дух».

Я бы точно спалил эту тарабарщину, но следующий этап именовался «Адепт».

Адепты — тайнознатцы низшего ранга, это каждому босяку известно. А ещё всем и каждому известно, что книги о тайном искусстве написаны на староцерковном языке, непосвящённому их не прочесть. Неужто какой-то толмач рискнул переложить колдовской трактат на обычную речь?

Седьмая ступень называлась «Очищение», а продолжения перечня обнаружить не удалось, отыскался только заляпанный кровью листок с цифрой девятнадцать. Та ступень именовалась «Преломление», а преодолевший её тайнознатец становился аспирантом, или стремящимся. Описание ритуала оказалось почти полностью вымарано, так и не понял, о каком таком закреплении аспекта шла там речь и что это вообще такое — аспект.

Невольно даже ощутил досаду, что прихватил с собой лишь несколько листов, а остальные сгорели при пожаре.

Вот тоже странно: с чего бы это? Неужто тайнознатцем решил заделаться?

Была бы склонность, чай, давно церковники приметили бы. У каждого на Заречной стороне имелся знакомый, который когда-то водил дружбу с босяком, приятеля которого позвали в тайнознатцы. И не все эти истории были чистой воды вымыслом. Я и сам когда-то знал одного такого.

Филин клялся, что как только станет адептом, так сразу вернётся в Гнилой дом и отдаст проигранный грош, да уж сколько лет от него ни слуху ни духу. Из работных домов и даже с каторги весточки, бывало, приходили, а тут ничего. То ли сгинул, то ли зазнался и грош зажал.

Как бы то ни было, сжигать листы я передумал. Точнее — решил с этим пока что повременить. Доковылял до каморки Луки с единственным на весь чердак окном, там взялся разбирать замысловатые кружева чужого почерка и среди совсем уж мудрёных словес наткнулся на описание третьей ступени возвышения.

Вопреки названию ни о каких прикосновениях на этом листке речи не шло — разлитую везде и всюду небесную энергию требовалось втягивать и пропускать через себя. Почерк был не самым разборчивым и слишком уж затейливым, а некоторые фрагменты текста оказались нечитаемыми из-за пятен крови. Приходилось подолгу разбирать ажурные завитки букв, складывать их в слова, а слова во фразы. Описывалось непонятное «прикосновение» крайне заумно, я по нескольку раз перечитывал каждую строчку, но, один чёрт, смысл написанного так и оставался загадкой. И вовсе бы ничего не понял, пожалуй, не наткнись на приписку-пояснение о важности правильного дыхания.

Ха! Втянуть — значит, вдохнуть!

Так бы прямо и написали!

И ещё я решил вдруг, что на вторую ступень, если так можно выразиться, уже взошёл. Называлась та «ощутить», а я ведь предельно чётко видел непонятное мерцание воздуха над внешним кругом колдовской схемы в доме звездочёта и чувствовал его вязкое сопротивление. Более того — накатившее тогда ощущение хрупкой неправильности сейчас казалось каким-то очень уж знакомым, будто сталкивался с таким и прежде.

Задумался об этом, и неожиданно вспомнился зарок не воровать. От стребовавшей его ведьмы веяло болотной вонью и холодом — только не обычным холодом, который обжигает кожу, а другим — пробирающим сразу до души. В доме звездочёта меня точно так же до самого нутра пропекло непонятным жаром.

И о чём это говорит? Да чёрт его знает. Просто вспомнилось.

Итак, «ощутить» — было. Ощущал. А вот что значит — «осознать»? Осознать — что? Наличие у себя таланта?

Отлично! Он у меня есть!

Получается, с двумя первыми ступенями разобрался. А значит, я чуток возвысился над остальными смертными и начал движение от неофита к адепту.

Это здорово, но дальше-то что? Лежать и дышать?

Я бы просмотрел записи звездочёта наново, но окончательно разболелась голова, поэтому ушёл к себе, намереваясь именно что лежать и дышать. Ничего другого мне попросту не оставалось. Ещё разве что потеть, кашлять и трястись в ознобе.

Эгей! Небо! Снизойди до меня и наполни своей силой!

Ну или как хочешь. Всё равно своего не упущу…