Аспекты духовного брака

Политический текст

В разговоре неуважительно отозвались об Оруэлле — англичанин, было сказано, всего лишь писатель легко читаемых книг, каждая из которых — простая схема управления эффектами, эффектами читательских страхов. Этого я стерпеть не могу, незамедлительно письменно откликаюсь. Оруэлл был ясновидящим, то есть в максимальном объеме исполнил предельную, согласно Рембо, задачу поэта — осуществляемая при помощи слова, она словом не замыкается, выводя поэта туда, где ему предстоит выполнять и иные, помимо словесных, обязанности (о них в другой раз, сам Рембо не очень отчетливо описал их в потрясающем письме к Изамбару, но они есть, эти задачи). Ясновидящий — это тот, кто ясно видит вещи, в обладании которыми отказано его органам чувств, и, компенсируя эту нехватку, созерцает их внутренним взором, делая достоянием своего внутреннего, безупречно справедливого опыта; мы с высокой степенью вероятности можем говорить о буквальной, физической проявленности этого взора и опыта, что, конечно, не отменяет их мистического содержания, смысла. Как Сведенборг, озаряемый вспышкою понимания, чьим счастливым пленником он стал в 1745 году и с той поры до самой смерти с ним не прощался, увидел иерархии ангельских чинов, их свечение, одежды, строй и порядок, а равно проник в сущность брака на небесах, в управление адом и соединение человека — через духов — с адским огнем, так Оруэлл из такого же непостижимого далека узнал реальный, осязаемый план коммунизма.

Ко времени, когда он писал «Ферму зверей» и «1984», было накоплено множество сведений о политической структуре советского общества, о происходящих в его недрах и на его поверхности процессах, к которым история приговорила страну, так что любой западный человек, возникни у него желание непредвзято ознакомиться с принципами русского эксперимента без того, чтобы предпринимать опасное путешествие в СССР, мог удовлетворить свое любопытство, разыскав соответствующий материал в книгах. В них подробно рассказывалось о лагерях, унижениях, селекциях классов, сословий и наций. Западный читатель, даже если он не очень доверял изображенным в этих книгах курганам гекатомб и относил их масштабы на счет экзальтированности авторов, в целом был способен воспринять общий характер сообщавшихся ему сведений, ибо генеральная логика без остановки карающего государства могла быть сопоставлена с другими известными из истории образцами репрессивных политик и потому умещалась в сознании (не умещались в нем, повторяю, лишь цифры потерь, но их делили на пять и на десять — в итоге усваивались и они). Но никакие исследования и даже свидетельские показания не позволяли западным людям понять, что коммунизм как реальность — это, в первую очередь, гадкая еда, дрянная одежда, крошащиеся сигареты, холодные или, наоборот, душные, непроветренные помещения, что это чрезвычайная скученность, бедность, половая неудовлетворенность и обилие истероидных реакций — все то, что показал Оруэлл.

Он дал непревзойденный по глубине эмпатии пример проникновения в психосоматику коммунизма, в феноменологию его коллективного и индивидуального тела — дурно кормленного, усталого, с недолеченными болячками. Он отождествился с этим измученным организмом, с его пластикой, мышлением, речью, типовыми повадками, растворившись в них подобно этнографу, исчезающему в своей полевой среде (именно так, по Калассо, исчезает в изучаемом мифе филолог); но если этнограф реализует свое проникновение во плоти, то Оруэлл, и в этом удивительность им содеянного, совершил его в духе — он пресуществился в советское тело, оставаясь вдалеке от него.

Прав Смирнов Алексей: английский автор Оруэлл в одиночку продолжил путь русской литературы, сделав то, что должны были сделать русские авторы. Не имея непосредственных советских впечатлений, он превратил чужой, иностранцем, по идее, не познаваемый опыт в собственный, свой, в личную драму физически ощутимого присутствия в описанном им мире. Благодаря Оруэллу была спасена честь русской литературы, ибо он, ведомый убитой душою ее, отобразил не идеологический, но глубочайший телесно-душевный срез бытия, от которого она в страхе отшатывалась, а людям, жившим вне пределов советского космоса, стала доступна тактильная природа последнего. Оруэлл провел свою линию как ясновидящий и поэт, он выдерживает сравнение с самыми высокими эмиссарами мировой поэтической воли.