Бармалей и Снегурочка

Глава 19. Холодный огонь, горячий лед

Рассвет, что был заметен некоторое время назад в небе над Русколанским лесом, так и не состоялся, переродившись в тоскливый, размазанный по горизонту волшебных событий отсвет неведомо какого пламени. Откуда-то появились облака, небольшие, продолговатые и плотные. Они окружили луну, как стая голодных волков окружает загнанного на вершину холма оленя, откуда спасения тому нет, разве что – на небе. Вот и луна, застыла в испуге, и хоть продолжала светить, но тревожен был свет ее и хрупок.

Под такой-то луной, горбясь от тяжести павшей на их плечи опасности, пробиралось лесом собранное мамашей Фи ополчение. То, которое было, а другого никакого и не было. Впереди леший, открывал проходы, за ним, чуть подотстав, шли Ягодина Ниевна со Снегуркой, и дальше, растянувшись от самой корчмы, вооруженное обожженным на кострах дрекольем, лесное воинство.

Поблескивал в лунном свете распределенный по войску металл мамашиных вооружений и доспехов: там щит, там меч, там латы. Шолом, нахлобучив на голову по самые плечи, удерживая его в таком положении обеими руками и блестя из самой глубины испуганными глазами, несла та самая молодая смешливая кикиморка, что подавала Бармалею-гостю пирог. Ступу тащили десятеро. Могли бы и сами в ней ехать, но никто не спешил умирать, поэтому перемещались медленно, хотя и неотвратимо. Одна Снегурочка всю дорогу забегала вперед, дальше лешего, после чего поджидала со скорбным ликом и его, и хозяйку, и всех остальных.

– Пойдемте скорей, – раз за разом просила она. Ей никто не отказывал, однако продолжали идти, как шлось. Однако ее просьбы, ее бессильное поторапливание не пропадали втуне, ибо являлись тем топливом, которое позволяло войску двигаться, а решимости его – вызревать.

Долго ли, коротко ли шли они, но путь их закончился, когда вышло войско к большой поляне, на краю которой темный и холодный, будто век заброшенный, стоял дом Деда Мороза.

На опушке остановились.

Велела Ягодина Ниевна подать свой доспех, и стала облачаться.

Тут заметила она, что Снегурочка и не думает останавливаться, и, как шла, так и идет дальше, к центру поляны, а там непонятно, что происходит.

– Эй! – закричала она громко и Снегурке, чтоб остановилась, и всем, кто ее слышит: – Держите ее! Семеро! И горе всем, коль не удержите!

Быстрые ноги догнали девицу, цепкие руки схватили ее за плечи и вернули назад. Войско расступилось, принимая, и сомкнулось вокруг нее, как море.

– Пустите меня! – просилась Снегурочка, сама не своя. – Не держите, любимые друзья мои! Мне должно идти!

– Это мы ещё посмотрим, кому куда идти, – отвечала ей Ягодина Ниевна. – Посмотрим и решим.

В доспех она уже облачилась, и даже шлем стальной на голову водрузила.

Шлем тяжелый, но шея мамаши Фи не гнется, не склоняется под тяжестью, голова не качается, а сидит на плечах гордо и раз за разом с вызовом обращается лицом в сторону противника.

– Посмотрим, – повторила она, как руководство к действию, и велела подать себе боевую ступу, которую тут же к ней, будто коня, и подвели.

Забралась Ягодинка в ступу, в деснице ее меч-кладенец, в шуйце щит, на главе – шолом.

– Ну, поехали! – сказала, и немедленно взмыла над землей, почитай, на три сажени. Сразу всем видно стало, кто в лесном войске главная ударная сила.

– Эгей! – вскричала Ягодина Ниевна по-молодецки и понеслась по воздуху вдоль опушки, да вокруг поляны. Надо же посмотреть да понять, что там противник замышляет.

Понять не поняла, но Карачуна, наконец, увидела.

Тот посреди поляны стоял, в окружении медведей-шатунов из своей личной свиты.

«А почему бы прямо сейчас не срубить его сверху, как капусту?» – подумала мамаша. И так легко ей показалось это сделать, что она сразу же через вираж ступу боевую в атаку бросила. Ну и сама, конечно, в той ступе мечом замахивается – эгей!

Но и Карачун не дремал. Он сразу, едва «Эгей!» заслышал, посох в ее сторону направил, да тут же луч с его конца сорвался, яркий и быстрый, молнии подобный. Едва-едва Ягодина от молнии той увернулась, да, больше не рискуя подниматься высоко, по-над самой землей через тот же вираж вернулась обратно.

– Что там? – спросил Андрейко.

– Стреляет, басурман, – отвечала летчица-разведчица. – Палит, почем зря.

– Вот, аспид! Что делать будем?

– Окружать!

Она махнула рукой и подошедшему лешему-воеводе отдала распоряжение. Вскоре темная масса войска заколыхалась и двинулась вправо и влево, охватывая поляну по кругу.

– Сарынь-полынь! – восхитился леший четкостью перестроений, и вообще, грандиозностью событий. – А потом чего?

– Ждем! – коротко сказала Яга. – Покуда ждем. Как станут все на номера, пойдем вперед. И задушим эту гадину!

Эх, знали б, какую темный придумал для них западню, поостереглись бы!

– Ууууу! – завыл Карачун от радости и возбуждения, когда придумал свою хитрость. Или подлость. Ну, кто такие мелочи различает, где хитрость, где подлость? Все зависит от точки зрения и от знака приложения силы – к себе или от себя. Но, кто бы что ни думал по этому поводу, все, им намеченное и поставленное за цель, должно быть выполнено!

Вот что втолковывал волкам и медведям из личной свиты Карачун.

Вообще же, чувствовал Злозвон благорасположение и глубинную поддержку темных сил, потому был спокоен и уверен. Силы те транслировали и внушали ему то, что он и так всегда знал: ты в своем праве!

Да! Он в своем праве!

Никто не помешает ему осуществить задуманное! Захватить власть в Русколанском лесу! Для начала. А там, как пойдет. Глядишь, и вся Явь ему покорится. Не сразу, конечно, но он, собственно, и не торопится особо. Пока не торопится. И времени, и выдержки ему хватит. Просто волшебный лес начнет потихоньку расширяться, прирастать окружающими землями, наползая на них, как наползает на пограничье пустыня, или тундра. Никто и не заметит, как вся земля Русская станет славить не Деда Мороза, а его, Карачуна. Кстати, первая строка его плана уже выполнена, Русколанский лес – под ним.

Эта мелкая фронда, что собралась вокруг, его не заботила. Подумаешь! Лешие да кикиморы! Стоит Ягу с ее железками сшибить на землю, как горе воины разбегутся и попрячутся по норам. И все сразу станет тихо и спокойно. А кто еще? Единственного, кто действительно представлял угрозу, он устранил. Да так, что никогда уже не вернется он обратно! Никогда! Можно забыть и не вспоминать.

Кстати, кто-нибудь знает, зачем ему теперь бывший Мороз Иванович нужен? Никто не знает? Тогда знает он сам: а ни зачем! Ну и что, что брат? Брат – не профессия... Вот именно! Сам он, много хорошего от брата имел? А ничего не имел! Абсолютно! Брат предпочитал держать его в тени, подальше от праздника жизни. Ну и что, что не он так устроил мир? Кому от этого легче? Мог бы попытаться хотя бы слово замолвить... Ясно, перед кем. Не попытался!

Так что... Зачем его сохранять, даже в таком, поверженном и недееспособном состоянии? Ясно же, что незачем. Не стоит оставлять Морозу свет Ивановичу даже малейшую, даже предположительную возможность однажды вернуться за своим, и вновь встать против него. Нет-нет, это как минимум было бы недальновидно. Изо льда пришло, в лед да и обратится! Лед, если что, холодный, без обмана.

А вот Снегурка – совсем другое дело. Вроде, пигалица, и что в ней такого особенного? А не скажите! В волшебном лесу простой девчонке взяться неоткуда. В принципе. Отсюда, главный вопрос: кто ее родители? Уууу, совсем не праздный вопрос! Ой, чует он, что с маленькой помощницей все очень и очень не просто. В общем, девицу от общей массы отсечь, да к рукам прибрать! И не выпускать более! Глаз не спускать! А там поглядим, разберемся, кто такая, кто родители и, соответственно, кем через нее вертеть будем.

Возможность манипулировать кем-то Злозвон ощущал и предвкушал, как любитель выпивки чувствует тончайший запах, шлейф от припрятанного жбана бражки.

Уууууу! – ликовало его пакостное нутро. А что еще? Не душа же.

Тем временем Бармалей, которого и свои, и чужие уже списали со счетов, с чем он сам категорически был не согласен, остановился на распутье. Скользил он, значит, не напрягаясь, в своих легких тихоходных валеночках по заснеженному Русколанскому лесу, думы всякие думал, и вдруг – бац! – развилка. Причем классическая, как он и представлял себе по старым книгам с картинками, с большущим валуном-камнем прямо посередине дороги и собой в качестве богатыря перед ним. Камень был такой огромный, что путник подумал: уж не Волат ли его тут установил? А больше и некому. Никого другого, кто смог бы проделать такую дорого устроительную работу, и кому это вообще было бы нужно, Бармалей не знал.

На плоском боку камня, обращенном к дороге, было высечено:

«Направо пойдешь – ни фига не найдешь.

Налево не ходи – оно тебе не надо.

Прямо и вовсе не пройдешь – дороги нет.

Вертайся обратно и крепко подумай,

нужен ли ты кому там, куда собрался?»

«И как прикажете сии указания понимать?» – подумал Бармалей озадаченно и даже в некотором замешательстве. Нет, он вообще был парнем сообразительным, и тут сразу смекнул, что инструкция на камне рекомендовала ему возвращаться туда, откуда он прибыл. Да что там рекомендовала! Прямым текстом буквально посылала по конкретному адресу. В другое время он, быть может, к совету прислушался, но сегодня ему нужно было именно туда, где ни фига не найдешь, где «оно тебе не надо», и где просто «дороги нет». А вот возвращаться назад ему совсем не хотелось. Собственно, что тут думать? Уже все думано-передумано и не один раз. Итить надо!

Осерчав на бестолковые указания, Бармалей подбил носком валенка кусок наледи и с размаху запустил им в распутный камень. Пуф! – вспучилось от почти неслышного удара снежное облачко и быстро отлетело в сторону. На камне, как раз на пункте втором, осталось белое пятно налипшего снега. И тут же с верхушки камня с обычным бестолковым криком сорвалась Пуганая ворона, которую Борис со своего местоположения даже не видел, и кубарем понеслась куда-то налево, как раз туда, где ни фига не найти.

– Ах, ты ж, балда такая! – беззлобно выругался ей вслед Бармалей.

Потом он вдруг вспомнил, что Мара советовала ему в дороге обращать внимание на знаки, кои должны-де, попадаться ему навстречу, и подумал: а ворона эта – не знак ли ему? Конечно, он предпочел бы нормальный дорожный указатель, но в волшебном лесу их, нормальных, очевидно, просто не может быть. Так что... Так что, будем руководствоваться теми, которые есть.

Вздохнув и поправив на голове шапку, он пошел от камня налево – в направлении, которое не сулило ему ни фига хорошего, следом за растворившейся в синих тенях пространства Пуганой вороной.

Идет Бармалей по лесу налегке, а сам все слова Мары про родителей своих вспоминает, да всякие мысли на этот счет у него в голове ответно возникают. Вот, сказала она, что нагадали Карачуну про него, будто он, Бармалей, станет де причиной его гибели. И Злозвон тот поначалу внимания не обратил на гадание, а потом вдруг уверовал в него и бросился, стало быть, угрозу устранять. Так? Так. Ну, хорошо, а кто мог ему, Карачуну этому, гадать? Кто настолько к нему близок, что вообще мог со своим гаданием к нему приблизиться? Кажется, что круг таких лиц очень ограничен. Кто имел возможность и время, чтобы убедить его в верности пророчества?

Теперь, с другой стороны, а кто вообще в Русколанском лесу, в этой Яви и в этой Нави, имеет большее отношение к судьбам людей, чем Мара-властительница, с ее серебряным серпом? Да вряд ли найдется кто-то еще! Значит, что же получается? Мара, если принять за аксиому, что она и есть вершительница судеб, подстроила долю его и его родителей так, как ей зачем-то было нужно, а потом сообщила о ней Злозвону? Сообщила в форме гадания. И была упорна в своем прогнозе, пока Карачун сам в него не уверовал. Потом же, когда тот бросился устранять угрозу себе, вполне мнимую, надо полагать, Мара отвратила опасность от Бармалея. По сути, спасла его.

Вопрос: зачем все это было нужно ей организовывать?

Ответ у него был только один: Снегурочка. Ну, явно же, все скручивается и завязывается вокруг именно этого персонажа.

Значит, Мара-Моревна принимала, и продолжает принимать, особое и весьма деятельное участие в судьбе Снегурки, из чего следует, что она...

Хотя, конечно, многих нитей и всех хитросплетений этой истории он не знает. Просто не замечает, не ощущает их.

– Так что, Бармалеюшка, – сказала ему напоследок Мара, – тебя здесь давно знают и ждут!

– О, как! – удивился он. – Польщен!

– Да. Иди и делай, что должно. Совершай свой подвиг!

Подвиг-то подвиг, с этим как раз все ясно. С этим никто не спорит. Но вот как ему теперь относиться к Маре? Если действительно всю историю замутила она? И если причиной – первопричиной – той аварии и гибели родителей является она? Что ему делать дальше, – он совершенно не понимал. Тем более что ему лично, во всяком случае, по ее собственным словам, она спасала жизнь дважды. Один раз смерть отвела в сторону, другой – вовсе из нее возвратила.

«Но если ворожея, нагадавшая темному про меня, не Мара, а кто-то другой, все становится на свои места, – подумал он в конце. – Осталось выяснить, кто же тогда эта гадалка?»

Этого он не знал. Но он и много чего другого не знал в этом странном мире.

«Остается одно, – решил он. – Иди и делай, что должно! А там будет видно. Так или иначе, в свое время все откроется, и тайное станет явным».

«Мудро, Боря», – оценил он себя иронично.

Так, размышляя над событиями, в самую гущу которых он волей судеб попал, пытаясь с наскока овладеть истиной и назвать главных действующих лиц по именам, Бармалей все шел и шел волшебным лесом, незаметно для себя приближаясь к пункту назначения и точке приложения сил. Все это время, как ни удивительно, он шел по следу Пуганной вороны. Как-то так получалось, Борис, быть может, просто не отдавал себе отчета в том, что следует за ней. Всякий раз, когда он начинал задумываться, куда идти дальше, ворона оказывалась впереди. Она неожиданно срывалась с куста или с дерева перед ним и, сломя голову, с криком неслась куда-то, а он, вздрогнув от внезапности и испуга, посылал на голову бедной птицы кару небесную, но и продолжал идти за ней, до следующей встречи, поскольку других ориентиров не имел.

Однажды произошел интересный и странный случай. Бармалей свернул, видимо, не туда, куда следовало, так ворона вернулась, нашла его в лесу и с невообразимым гвалтом носилась над его головой, задевая крыльями, до тех пор, пока он не вышел на правильную тропу. Только после этого случая он уверовал, что не заблудится в лесу, даже если будет упорствовать в этом желании.

Долго ли, коротко ли шли они с Пуганой вороной по лесу, но в какой-то момент Бармалей понял, что узнает местность вокруг себя. Он здесь уже бывал – когда с Лютиком и Андрейкой делали засаду на Карачуна. Он остановился и, присмотревшись внимательно, вскоре заметил впереди себя какие-то сполохи света. Значит, ему туда.

Хошь, не хошь, а время подвига молодецкого наступило.

«Чур! Карачур! Чур!»

Он, соблюдая осторожность, прошел еще, сколько было можно, потом, когда призрачный, похожий на мерцающий телевизионный, свет залил все вокруг, опустился на снег и по-пластунски пополз вперед. Неожиданно подумал, что за последнее время он столько ползал и валялся в снегу, сколько не доводилось этого делать за всю предыдущую жизнь. И, что удивительно, совершенно не мерз при этом. Ему и сейчас не было холодно.

Добравшись до самой опушки, Бармалей спрятался за толстой березой и, таясь, но выглядывая, стал вникать в то, что происходило перед ним.

А происходили там удивительные, ужасные и в чем-то эпичные события.

Он как раз увидел, как Ягодина Ниевна, блеснув латной рукавицей, махнула рукой, и войско ее, вскипев темной пеной и ощетинившись палицами и кольями, двинулось медленным прибоем к центру поляны. Шли молча, видимо, у лесного народа не было в привычке подбадривать себя и смущать противника криком. Но вот мамаша Фи себя в этом плане совсем не сдерживала.

– Э-ге-гей! – кричала она, двигаясь в своей ступе на пять шагов впереди всех, и размахивая при этом мечом-кладенцом. – Вперед, лесные братья! Очистим наш лес от навьей нечисти! Надерем эту старую ледяную задницу!

Старая ледяная задница, о которой мамаша упоминала, принадлежала Карачуну. Темный находился как раз там, куда ополченцы ломились – в самом центре поляны, где скрывался за спинами медведей-шатунов из своей постоянной свиты. Медведи, все как на подбор, были рослыми и упитанными животными, к тому же стояли на задних лапах, плотно прижимаясь плечом к плечу друг друга. В итоге получалось, что Карачун прятался за спинами зверей, как в детинце, его и видно-то почти не было. У медведей когти на лапах, что пальцы, длинные и острые. Глаза их при этом горели, светились странным зеленым светом. Звери мотали мордами, широко разевая пасти, и громко ревели, нагоняя на наступающих страх.

И то ведь, кто захочется с медведем обниматься? Тем более, про этих, которые Карачуновы, ходила очень нехорошая слава.

Но, боялись, не боялись, а шли вперед ополченцы. В конце концов, два войска сблизились практически вплотную, на дистанцию плевка, и тогда наступавшие остановились. Над полем битвы повисла зловещая тишина, которую снова нарушила мамаша Фи.

– Эгей, Карачун! Ты здесь, что ли? – закричала она. – Отзовись, а то не видать тебя что-то. Прячешься, никак? Фи! Так ты это, не бойся сразу! Мы сначала поговорить желаем!

– Здеся я! – незамедлительно откликнулся темный, высовываясь немного из-за медвежьих спин. Он хоть и геройствовал, но умеренно, одним глазом посматривал, чтобы ничего острого или тяжелого не прилетело ему в голову. – Почто пожаловали?

– Мы хотим, чтобы ты ушел из нашего волшебного леса восвояси.

– Прям вот так?

– Прямо так!

– Ууууу! Вот оно что! Проблема в том, что мне тут нравится! И я не желаю никуда отсюда уходить.

– Тебе придется уйти, – настаивала Ягодина Ниевна. – Иначе мы тебя заставим.

– Уууу! Каким образом?

– Силой! Нас много! Ты видишь, как нас много? Ты посмотри, посмотри! Мы предлагаем тебе почетную сдачу. Сдавайся! Отдай свой посох, и мы сопроводим тебя в Навь. Там тебя уже заждались!

– Ха-ха-ха! Никуда я не пойду! Говорю же, мне здесь по нраву!

– Здесь тебе нечего делать! Мы запрещаем тебе впредь приходить к нам сюда, в Явь нашу. Навек! Ты нарушил все договоренности!

– Ха-ха! Это уже даже не смешно. Да кто вы такие, чтобы запрещать или разрешать мне что-то? Ничтожества! И ты, Яга, первая ничтожница!

– Черноротый ты, Карачун, как есть, черноротый! – отвечала мамаша Фи. – Но я на тебя зла не держу. Вообще, мы не против тебя лично, Карачун, выступаем, а против того, что ты задумал. Мы хотим сохранить наш уклад жизни, и наши устои...

– Да откуда тебе знать, ничтожная, что я задумал? Как можешь ты своим умишком оценить мои великие планы?

– Великие планы? Фи! Мы не желаем в них участвовать! И знать про них не желаем! А коль не идешь ты на соглашение, мы сметем и растопчем тебя!

– Ха! На испуг берешь, старая? И не пытайся! Не из пугливых мы!

– Так и я не отступлю! Мы не отступим!

– Вы не отступите? Надо же, какие смелые! Герои! Так знайте же, кто первый ко мне с оружием приблизится, тому я лично глаз высосу!

– Фи! Что за выражение! Не пытайся нас запугать! Мы тебя не боимся!

– Ах, не боитесь! Ах, ты упорствуешь! Что ж, тогда закончим разговоры. Ты и так слишком много наговорила. Кстати, вы окружены! Так что, стойте тихо и не дергайтесь!

Над воинством лесным раздался единый вздох – Ох! – когда, оглянувшись, они увидели, что, окружая поляну единым кольцом, стоят позади них огромные волки.

– Ах! Что нам делать? – запричитали они. – Как нам спастись! – затряслись от страха они.

– Спокойно! – пыталась их успокоить Ягодина Ниевна. И скомандовала: – Вперед!

Но, скованный ужасом по рукам и ногам, никто не сдвинулся с места. Еще бы!

Это были странные невиданные животные, эти волки, величиной, наверное, с медведей-шатунов. Их тела светились призрачным зеленым светом и, если присмотреться, больше всего они походили на облака. С огромных клыков их, когда они разевали пасти, во все стороны летели зеленые брызги слюны. Волки задрали морды к небу и, как один, завыли на луну:

– Уууууу!

Ополченцы мамаши Фи вздрогнули и присели от поразившего всех еще большего страха.

Но все это была лишь прелюдия к еще более ужасному действу.

Тут Карачун воздел к небу руки, при этом держа в деснице свой посох ровно за середину, и начал произносить странное, неслыханное никем прежде заклинание:

– Волею, данною мне Черным небом,

Силою, данною мне Черным солнцем,

Всей энергией стихии Нави светлой и Нави темной,

Мощью отца моего,

Властью царя моего

Призываю Огонь Холодный Небесный!

Сойди ко мне! Подчинись мне!

Покорись мне!

Загремел гром, да не один, не краткий, а раскатистый, будто в волшебном Русколанском лесу посреди зимы случилась гроза. Небо раскололось наискосок, сверкнула и ударила молния – прямо в навершие Карачунова посоха.

– Ааааа! – закричал он. – Ууууу! – завыл, и засмеялся, когда увидел, что на конце его посоха вспыхнул и остался, не угасая, похожий на сияние Святого Эльма, призрачный Холодный огонь.

Карачун перехватил палку и за другой, противоположный от огня край, поднял ее высоко над головой, чтобы всем было видно, чем он обладает. Получился гигантский бенгальский огонь.

– Смотрите все! – закричал он во всеуслышание. – Чтобы никто тут не подумал, что я хитрю, что пытаюсь кого-то надуть. Нет, я играю в открытую. У меня все честно! Сами смотрите!

Покрасовавшись, он опустил посох, взял его обеими руками и тем концом, где холодным ледяным цветком сиял огонь, ткнул в ближайшего к нему медведя.

– Пф! – что-то вспыхнуло, прошелестело, – и медведя не стало. Тот, как говорится, и мяукнуть не успел.

– Ах! – снова выдохнуло и присело ополчение. Наверное, бывшее уже ополчение, поскольку к этому моменту Злозвон наш прочно перехватил инициативу и абсолютно всех, находившихся на поляне, подчинил своей воле, держал в кулаке. Ну, быть может, мамаша еще пыталась ему возражать, но уже без прежнего задора.

Однако и Карачун не собирался на достигнутом останавливаться. Нет, он решил покончить со всем сразу и навсегда. Дальше события развивались примерно так.

На месте превращенного темным в шепот, свет и небольшой порыв ветра медведя, в плотном строю других таких медведей, образовался проем, в который было заметно, что там, посредине малого кола, рядом с Карачуном, на снегу кто-то лежит. Карачун повел посохом по сторонам, повинуясь его жесту, медведи расступились, и тогда все увидели, что там, закинувшись навзничь, лежит Мороз Иванович. Или то, что от него осталось.

Сказка, разыгрывавшаяся в Русколанском лесу прямо на наших глазах, оказалась страшной, на криминальном смертоубийстве замешанной. В пору было полицию звать, только откуда в волшебном лесу полиция?

– Вот он, ваш Дед Мороз! – возвестил Карачун. – Смотрите! Смотрите все! Запоминайте, каким он был, потому что сейчас его не станет! – Он навел посох на лежащее у его ног тело. Лепестки холодного пламени затрепетали и потянулись к Морозу Ивановичу, видно, для Холодного огня он был желанной и сладкой добычей.

– Ты не имеешь права! – пыталась возражать Ягодина Ниевна.

– Что значит, не имею? Как раз, наоборот! Я в своем праве! Я волен делать все, что пожелаю! Но... Но я готов отсрочить исполнение принятого в отношении брата моего решение. Даже на длительный срок отсрочить, хотя не вижу в этом никакого смысла. При одном условии...

– Каком условии?

– Снегурку ко мне сюда! – заорал Злозвон, и сосульки на его шляпе ударили в набат. – Немедленно!

Ягодина Ниевна пыталась что-то возразить ему, но руки и лапы тех семи, что держали Снегурочку, ослабли и безвольно опустились. Беспрепятственно, следуя, прежде всего, личному истинному желанию, перешла та от ополчения в медвежью крепость, и там с рыданием припала к груди Мороза Ивановича.

– Дедушка Мороз! Дедушка Мороз! – пыталась дозваться она до него. – Услышь меня! Очнись! Помоги нам! Без тебя мы беззащитны!

Но, Мороз Иванович лежал бездыханный, холоднее льда, и Снегуркиных слов, конечно, не слышал.

Зато услышал их Карачун.

– Вот! – подхватил он и закричал, будто только того и ждал. – Я знал это! Сколько он будет присутствовать здесь, даже в таком поверженном виде, столько будет возмущать вас против меня! Нет-нет! С этим надо покончить! Теперь же!

– Уууууу! – завыл он, беснуясь и пританцовывая босыми ногами, и наставил свой посох, этот горящий холодным пламенем цветок смерти, на лежавшее перед ним тело. И он ткнул им, намереваясь сжечь в колдовском пламени и самого Мороза Ивановича, и дела его, и память о нем. – У!

Но что-то для темного пошло не так.

Все для него пошло не так!

Ему следовало прежде каким-то образом зафиксировать, или даже изолировать Снегурочку. Но слишком он был уверен, что никто уже не сможет, не в силах противостоять ему. Однако едва он двинул жезл в сторону Деда Мороза, Снегурочка бросилась вперед и закрыла собой своего благодетеля. Удар холодного огня пришелся ей в грудь, туда, где билось ее не знавшее, как она думала, любви сердечко.

– Ах! – выдохнула Снегурочка едва слышно и, раскинув руки, без чувств упала навзничь, прямо на Мороза Ивановича, поперек него.

Холодный огонь почему-то не сжег, не уничтожил ее совсем, но и дышать она перестала. Во всяком случае, так всем показалось.

Гробовая тишина повисла над ратным полем.

– Что за нелепица? – вопросил как-то очень уж неуверенно Карачун.

Все, что случилось со Снегуркой, было совсем не то, чего он желал и на что рассчитывал. Он, как и все, замер в безмолвии, опустив руки и уткнув посох в снег под ногами. В оцепенении, завороженно, как и все вокруг, смотрел он, как холодный огонь действовал на снег и на лед. А он нагревал их, но не плавил, а переводил в какое-то новое состояние, в котором лед начинал светиться зеленоватым огнем, как гнилушка ночью. Горячий лед, надо же!

Между тем, Бармалей скрывался за березой недолго. Он внимательно следил за происходящим на поляне, пытаясь улучить подходящий момент для своей миссии. Но когда Карачун окружил поляну призрачным кордоном и, по сути, взял ополчение под свой контроль, Бармалей понял, что дальше ждать бессмысленно, и двинулся вперед.

Призрачных волков, как ни странно, он совсем не боялся и не опасался. В отличие от прочих участников ополчения. Хотя они были такими огромными и страшными, и так ужасно выли на луну. На него их вой не действовал. Какой-то частью себя он знал, что волки эти всего лишь фантомы, призрачные фигуры, вызванные к жизни колдовской силой Злозвона, и что никакого вреда они ему причинить не могут.

Поэтому, он прошел сквозь них, как проходят сквозь полосу тумана на лугу летом. Повеяло холодом, немного, но ведь и так было не жарко.

Через толпу ополченцев он проник, как нож пронзает тело жертвы – осторожно лавируя по пустотам и трещинам и сдвигая в сторону тех, кого обойти не удавалось. На него оглядывались и таращили глаза с удивлением, а кто-то со страхом, но, натыкаясь на встречный взгляд, старались уступить дорогу. Однако когда он добрался до центрального кольца из медведей-шатунов, тут уж и ему пришлось остановиться.

Медведи были по-настоящему страшны, и казались вполне реальными, во всяком случае, реальными в той же мере, что и все в волшебном лесу. Они напропалую махали своими огромными лапами, их ужасные когти со свистом рассекали воздух в каких-то сантиметрах от лица, так что усомниться в намерениях мишек было затруднительно и чревато. Поэтому, в этой ситуации оставалось ждать подходящего момента, или, как советовала Мара, знака, чтобы по нему броситься вперед. Бармалей с таким вниманием вглядывался и вслушивался в происходившее вокруг, что с его сознанием произошло непонятный казус раздвоения. Он так напряженно выискивал внятный недвусмысленный знак, что странным образом отделился от потока реальности. Ему вдруг стало казаться, будто события скользят мимо, не задевая его, как снятый на пленку фильм, многократно ускоренный для демонстрации.

А знака все не было! Время летело, но ничто не менялось. Устав ждать, Бармалей опустился на снег и, натянув полушубок на голову, пополз вперед. «Эх, будь, что будет!» – решил он.

И опять, вдруг возникло у него удивительное чувство неуязвимости, появилась уверенность, что медведи эти ужасные ровным счетом ничего ему не сделают. Но это, как говорится, не точно, поскольку никаких оснований для такой уверенности не было.

Тут, как ни странно, ему подсобил сам Карачун. Когда он испепелил самого первого медведя, а после сдвинул остальных, некоторым пришлось стать вполоборота, и между двумя соседними образовался узкий и изогнутый проход. Точней – как бы лаз. Никто в здравом уме им не воспользовался бы, но Бармалей, в том измененном состоянии сознания, в котором по факту пребывал, он – смог.

Борис протиснулся между двух танцующих на задних лапах медведей, моля судьбу не допустить, чтобы кто-то из них наступил на него. И когда это ему удалось, когда он понял, что этот рубеж позади, он выпростался из-под тулупа и увидел, что находится прямо за спиной у темного. Тот, все еще пребывая в прострации от содеянного со Снегуркой, его не замечал. Карачун стоял, замерев и опустив руки, будто устал от своей греховной жизни и ждал только одного – чтобы Бармалей освободил его от страданий.

Бармалей не стал испытывать его терпение.

Зачерпнув полную пригоршню снега, он вскочил на ноги и в два шага оказался у Карачуна за спиной. Оттянув воротник потасканного тулупа, он сунул снег ему за шиворот и потом, придавив холод к спине темного ладонью, прокричал заветное:

– Чур! Карачур! Трижды, чур!

Тут, быть может, не к месту, Бармалей заметил, что снег вокруг загажен медведями точно так же, как в Гредневой берлоге, и что такого снега Злозвон вполне заслужил.

Но это так, мысль промелькнула, не более.

Как и было предсказано, Карачун моментально обездвижил, задеревенел и завалился пластом на спину, Борис едва успел отскочить в сторону. Медведи, почуяв, что владыка их покинул, никого не трогая, разбежались по лесу. Тогда и ополчение очнулось, сбросило оцепенение и, потрясая кольями, сошлось в центре.

Тогда-то и увидел Бармалей Снегурочку. Бездыханная, без единой кровинушки в, будто фарфоровом, лице, она лежала на Морозе Ивановиче. Казалось, она все еще продолжает прикрывать его собой.

– Опоздал! – Сердце Бармалея оборвалось, как лифт в небоскребе, и, минуя все системы безопасности, ухнуло куда-то в пропасть. Слезы выступили на его глазах и, падая, немедленно превращались в лед. Ничего не разбирая, он бросился к Снегурке и поднял ее на руки. С жаром обнял, прижался щекой.

Неожиданно, – действительно, неожиданно – откликаясь на его прикосновения, она затрепетала, потом рывком, судорожно глотнула воздух и открыла глаза.

– Ах, как же мне горячо тут! – воскликнула она, хватаясь руками за грудь.

Она смотрела на Бармалея широко раскрытыми, огромными, как лесные озера, глубокими, как два омута, глазами, и, похоже, даже не понимала, кто ее обнимает. Или не могла поверить, что это он. А еще ее смущало то, что творилось в ее сердце. Такой бури чувств в нем, такого волнения, она прежде никогда не испытывала.

– Бармалеюшка? – спросила, наконец, нерешительно она. – Ты ли это, сокол мой?

– Да я это, я! – отвечал он, весь в слезах то ли от радости, то ли, от другого какого чувства.

– Что со мной происходит? – выпытывала она.

– Все хорошо! – успокаивал ее Борис. – Все правильно! – Хотя и сам еще не вполне понимал, что с ними творится.

Как странно все складывалось! Как необычно он себя ощущал. Было и жутко, и радостно, и страшно, и легко одновременно. Голова шла кругом!

– Герой! Герой! – потрясая воздетым над головой мечом, кричала рядом мамаша Фи.

– Да ну! Какое там! – смущался Борис. – Мы тут все герои, – отводил он от себя подозрения. И тут заметил, что погасший посох Карачуна, который тот, и хваченный Кондрашкой, все еще сжимал в руках, – что посох тот вдруг пополз куда-то в сторону. Кто-то под шумок явно пытался оприходовать ценный волшебный инструмент в качестве законного трофея, в личную собственность. Вот этого только не хватало! Чтобы вскоре объявился в Русколанском лесу новый Карачун.

– Ну-ка, попридержи ангела моего, – сказал Борис очень кстати подвернувшемуся лешему. И, вручив ему Снегурку, бросился за ускользающим посохом. Успел! Даже не стал уяснять, кто проявил активность, поймал посох за конец и рывком вернул его обратно. Потом сунул бесчувственного Карачуна в Греднев мешок, да взвалил его на плечо.

– Ты далёко собрался-то? – начала выспрашивать Ягодина Ниевна, но сразу сама все поняла: – У-у-у! Вижу, ты уже знаешь, что делать, куда бежать. Давай, молодец, не задерживайся там!

– Не беспокойтесь, я скоро! – отвечал Бармалей. – Дорогу, если что, знаю. За девицей тут, любимкой моей, присмотрите!

– Не сумлевайся об этом! Глаз с нее боле не спустим!

Эх! Два притопа, три прихлопа, – только снег позади завился.

И вот уже перед ним тая река Смородина, течет, парит, пузыри пускает. Бармалей так разогнался, что на скорости и Калинов мост проскочил, и аж до самого Мильян-дуба домчался. А там его уже Мара встречает. Над головой ее на дубе том ворона сидит. Пуганая, а не боится. Тоже – чудо!

– Ну, наконец-то! – привечала его владычица светлой Нави. – Я заждалась тебя, если честно, все глаза проглядела.

Уложил Бармалей Карачуна к ее ногам, а палку его из рук в руки с поклоном ей передал.

– Вот, принимайте ваше добро, – сказал.

– Молодец, Бармалеюшка! Кто б еще, кроме тебя, с такой задачкой справился? Больше и некому! Потому что, судьба у тебя такая. Вот тебе от меня серебряный перстенек в награду.

Тут она сняла с пальца да передала молодцу кольцо наградное.

– Видишь, тут на печатке черный лебедь чернью изображен – то знак мой. Когда помощь моя понадобится, ты только кольцо это три раза вокруг пальца поверни, и я тут же явлюсь.

Бармалей кольцо с поклоном принял и на палец его определил. А после и вовсе до земли Маре поклонился.

– Благодарствуй, Мара-Маревна! Царский подарок! – говорил.

Маре такое обхождение молодца по нраву пришлось. Она аж раскраснелась от удовольствия.

– Как там Снегурочка? – спросила после этого.

– Вроде, жива. Но что-то с ней не так. Сказывает, в груди горячо, говорит, сердце болит. Боюсь, как бы она от этого – он кивнул на Карачуна, – не пострадала.

– Ах, негодный! Но впредь он вам никогда больше вредить не будет. Обещаю!

– Хорошо, коль так. Но, если что, я и сам теперь против него средство знаю.

– И то верно. Со Снегурочкой нашей все хорошо будет, не переживай. Я это чувствую. А что сердце болит у нее, так не ты ли сам желал, чтобы оно любовь познало? Вот, это оно и есть. Без сердечной боли любви не бывает. Ну, иди уже, пора тебе возвращаться. Ждет она тебя!

– Прощай, Марья-Маревна!

– Не прощайся пока. Скоро свидимся...