Бармалей и Снегурочка

Эпилог

Дождливый октябрь вновь накрыл Берендейск мелкоячеистой маскировочной сетью. Ясность и хрупкая прозрачность осеннего воздуха как-то сразу закончились, потянулись дожди, перемежавшиеся ползучими туманами. Замаячил ноябрь, следующий этап увядания природы, ее закат. Сырость, зябкость, вероломный северный ветер и налипшие на мокрый асфальт потрепанные желтые листья – вот его приметы. Скоро первые заморозки, и можно будет начинать говорить шепотом – оглядываясь через плечо: – Здравствуй, зима! Ты все-таки пришла? Что ж, оставайся, раз уж иначе никак! Тогда уж весели, что ли, как умеешь.

Ну, какое у зимы веселье, мы прекрасно знаем – морозы да метели, да стылые глаза звезд, будто души потерянных в ночи волков, заглядывают с высоты на дно нашего колодца. Но мы пока еще не о нем, не об этом веселье на любителя, а о его предтече.

Итак, накануне зимы фактической, в один из таких дней-предвестников, а это была пятница, Василий Павлович Дозоров пришел в Театр живых кукол, куда, собственно, приходил ежедневно. Как на работу, сказал бы кто-то наблюдательный, но с Василием Павловичем лично не знакомый, и был бы прав. Василий Павлович действительно работал в театре: он был его директором. Хозяин, так величали его все куклы и почти все артисты, на что он благодушно улыбался и скреб, и мял в кулаке свою круглую седую бороду.

Обычно в театр они приходили вместе с Раисой Петровной, ее, кстати, тот же театральный персонал величал хозяйкой, но сегодня с утра у хозяйки обнаружилась легкая простуда, и Василий Павлович велел ей оставаться дома, лечиться и приводить себя в порядок перед завтрашними представлениями.

Театр играл спектакли перед зрителями лишь по выходным, иногда по три в день, и предстоящая суббота не была исключением. Другое дело, школьные каникулы, тогда вся труппа театра работала на износ, как говорится, до последнего зрителя. Но до зимних каникул еще оставалось время, к ним театр готовил премьеру, новую постановку, и Василий Павлович собирался решать, в том числе некоторые вопросы, связанные с будущим представлением.

Войдя в небольшое уютное фойе, он снял с головы кепку восьмиклинку и осторожно стряхнул на пол налипший на ткань бисер дождевой влаги. Точно драгоценные бусины ссыпались на темный дубовый паркет. Не поднимая глаз, он улыбался в бороду, ожидая услышать привычное приветствие от встречавшей у входа посетителей бабушки-кассира. Что-то типа: «Хозяин! Наконец-то ты пришел! Мы не видели тебя со вчерашнего дня, и уже начали волноваться!»

Но сегодня Василий Павлович не услышал ничего. Поэтому он медленно поднял глаза и с удивлением и некоторой тревогой посмотрел на бабушку.

Кукла находилась на обычном своем месте, внутри специально для нее возведенной конструкции из толстых досок, напоминавшей внутренний угол дома. Старая дама сидела, как и должна была, на вделанной в тот угол лавке, однако положение ее было необычным. Она, запрокинув голову, как-то неестественно завалилась назад, при этом вязание, с которым она коротала дни и вечера, хоть и удерживалось ей в руках по-прежнему, оказалось задрано кверху, спицы были нацелены в потолок, а недовязанный толстый шерстяной шарф розовым водопадом спускался до самого пола.

– Так, – сказал Василий Павлович, и, подойдя ближе, стал с интересом изучать поведение, казалось, давно изученного персонажа, стараясь понять, что же с ним приключилось.

По одной из своих прежних специальностей, задолго до обращения в кукольную веру, Василий Павлович был инженером робототехником. В те времена он не только придумывал, но и сам изготавливал разнообразных роботов, а еще писал для них компьютерные программы. Некоторые теперешние созданные им куклы, это те же роботы, не самые, к слову, сложные, как, например, вот эта, няня и кассир театра со скромным именем Арина Родионовна. Ну, так получилось, что уж теперь.

У няни, кстати, имелся свой спектакль, где ей была отведена одна из главных ролей. Но когда ей предложили работу кассира по совместительству, она не отказалась. Потому что зритель, он везде одинаковый, что в зале, и что в фойе. И что, кстати, в буфете. Просто надо уметь внимание людей и, соответственно, их любовь вызывать и привлекать. Няня и в образе кассирши справлялась с этой задачей великолепно. Недаром же во время антрактов, и когда представление заканчивалось, или еще не началось, рядом с ней постоянно толпился народ.

Арина Родионовна вдруг включилась в жизнь и дребезжащим старческим голосом, пришамкивая, принялась начитывать текст, прямо в потолок, куда было устремлено ее деревянное, шелково отсвечивающее восковой мастикой, лицо.

– Проходите, господа, проходите! – излагала кассирша с душой, с чувством, с расстановкой. – Э-э-э! Денег как хочется! В мешочек, господа, их кладите! Щедрою рукой. На развитие таланта!

Няня была одета во все вязанное: такого же цвета, что и находящийся в работе шарф, кофту, бежевую юбку и толстые рейтузы, синие с полосками. На ногах теплые войлочные тапочки. Ногами же она придерживала мешок с надписью «Касса», куда следовало погружать пожертвования и вознаграждение за просмотренный спектакль. Именно так учил Василий Павлович: оплата после спектакля, когда растроганные и очарованные представлением зрители более щедры.

«В принципе, все правильно, – подумал директор театра. – Кроме того, что его лично Арина Родионовна должна встречать совсем другими словами и выражениями. Начальство, как известно, нужно знать в лицо!»

Вообще, он давно стал замечать, что куклы, причем, все поголовно, со временем начинали своевольничать и раз за разом отходили от написанных для них текстов. То слова местами переставят, то шуточку выдадут незапланированную. А кое-кто даже стал позволять себе как бы невзначай, между делом, оппонировать и подшучивать над ним самим. Такие дела. Одному Богу известно, чем они тут занимаются по ночам, о чем говорят, оставаясь одни, сами с собой.

Опершись рукой на бревенчатую стену, Василий Павлович наклонился и заглянул кукле в лицо. Та дернула головой, блеснув при этом очками в тонкой оправе. Глаза-бусины заходили из стороны в сторону.

– А, хозяин, это вы! – наконец узнала она Василия Павловича. – А меня тут, видите ли, скрючило. Я предполагаю, это прострел. Не могли бы вы помочь мне каким-то образом? Мне надо поправиться, чтобы засвидетельствовать вам, что полагается.

– Уф – отлегло у Василия Павловича. – Слава Богу, с тобой все в порядке. А я уж волноваться начал. Думал, с головой что-то случилось. Ты у нас старенькая, мало ли!

– Что значит, в порядке?! – воскликнула с негодованием няня. – Совсем не в порядке! Я пошевелиться не могу!

– Видимо, тросик порвался, или со шкива слетел, – успокоил ее Василий Павлович. – Подожди немного, я поправлю.

– Да уж поправьте, будьте любезны! Только не затягивайте с ремонтом, хозяин! Я женщина пожилая, мне в такой позе нельзя долго оставаться. Вредно для организма.

Василий Павлович сходил в кабинет, где оставил на вешалке возле теплого радиатора намокшую куртку, потом спустился в мастерскую и, взяв там инструменты, вернулся в фойе. По дороге он ворчал себе под нос. «Ишь, организм у нее. Не механизм, а, понимаешь, организм! Хм, хм!»

– Прошу пардона, – сказал он няне. – Но мне придется тебя слегка оголить.

– Что, опять? – всполошилась Арина Родионовна. – Опять это бесстыдство? А иначе никак нельзя?

– Иначе никак!

– Ой, как же так! Я женщина пожилая, пожившая даже, не юная моделька. Мне оголяться и демонстрировать себя в стиле ню не комильфо!

– Я только спину. На спине у тебя крышечка, которую нужно снять, чтобы добраться до механизма. Сама знаешь.

– Ох, ну что с вас взять, хозяин! Делайте, что считаете нужным! Только побыстрей, голубчик, прошу вас, а то здесь прохладно, не натоплено. Не хватало еще, чтобы меня радикулит разбил. Или люмбаго. Как, по вашему, с этим люмбаго я смогу выполнять свои обязанности?

– Постараюсь все сделать быстро, – пообещал Василий Павлович. – Не в первый раз!

– Ах, да в любой раз это так неприятно...

– И, кстати, почему ты говоришь, что у нас не топлено? По-моему, вполне тепло, хорошо.

– Может и так, только меня всю знобит. Вот, видите, видите? Б-рррр!

– Это нервное. Ну, потерпи, потерпи. И не ворчи, сама знаешь, что это недолго, опыт у тебя есть. Тем более, зрителей сегодня не будет, никто мешать не станет. Я что-то вообще никого не вижу. Где, кстати, кто? Доложи, будь любезна, обстановку, пока мы тут с тобой занимаемся ремонтом. Руки работают, а голова не занята, получается. Чего ей простаивать, верно? Пусть усваивает информацию. А у тебя и руки отдыхают, к слову.

– Это, может, ваша голова, хозяин, простаивает. Моя же постоянно, напряженно, не зная устали трудится.

– Вот как? И над чем же она у тебя трудится? Позволь уж спросить?

– Ну, например, я могу репетировать роль!

– О, это правильно!

– Да! Некоторые, не понимая, откуда текст, думают, что я с ума сошла, но это не так.

Глаза у нее вдруг еще больше остекленели, взгляд уставился в одну точку, где-то над головой у Василия Павловича, и на былинный манер, голосом сказочницы, или бабы-байщицы, она принялась декламировать, как сама называла, текст:

– Кучерявый-то этот, писать рано научился. Все строчит, строчит, глядишь, он и книжку готовую приносит. Говорит, это такое домашнее задание было, на каникулы.

– Погоди-ка! А это откуда? – удивился сказочник. – Я что-то таких слов в твоей роли не припомню.

– Это роль из нового спектакля.

– Из нового спектакля? Разве уже есть, новый?

– Будет! Уже готовится. Лично я не собираюсь останавливаться на достигнутом.

– Похвально, конечно, но я для тебя таких слов не придумывал...

– Ах, да что там! – Не дослушав хозяина, няня снова вошла в образ будущей роли: – Как-то спрашивает: а что, няня, правду говорят, что чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей? Я говорю – правда. Он так и записал. А потом взял и в Москву укатил. Ой, я так плакала!

И она попыталась показать, как она плакала на самом деле, но ничего не получилось.

– Хозяин, вы не могли бы поторопиться с ремонтом? А то я слишком статична для роли! Я не могу пошевелиться! – сказала она недовольно и требовательно.

– Я стараюсь! – поспешил оправдаться Василий Павлович. – Но тут у тебя слишком маленькие колесики и слишком тоненькие тросики, а пальцы мои, наоборот, слишком толстые и неуклюжие, и я никак не могу попасть ими, куда нужно!

– Ах, это вечное несовпадение имеющегося с желаемым!

– Это ты, вообще, о чем? – спросил кукольных дел мастер.

– Это я так, вообще! – заявила старушка несколько расплывчато, с интригой в голосе.

– А я, было, подумал, что ты философствуешь.

– Философия, это материя сытых бездельников, – заявила ему в ответ Арина Родионовна. – Мы же люди рабочие, нам философствовать некогда. Нам, если угодно, простых слов и простых правил для жизни вполне хватает.

Василий Павлович в удивлении даже бросил ремонт и, отстранившись и поправив очки на носу, с изумлением воззрился на творение рук своих.

– Так, – сказал он. – И что же это за слова, что за правила, можно узнать?

– Да, пожалуйста! Первейшее из них: каждый должен заниматься своими делом. Например, вы, хозяин, придумывать сказки и ремонтировать нас, кукол. Раиса Петровна шить костюмы. Мы все играть в спектаклях. И так далее.

– Из чего я заключаю, что кто-то пытается заниматься не своим делом? Правильно я понимаю?

– Нет, но... Да.

– И кто же это занялся не своим делом? Ну-ка, делись мнением!

– Это скорей наблюдение... Понимаете, хозяин... А не могли бы вы каким-то образом ускорить процесс ремонта? Мне так неудобно, с потолком, кажется, приходится разговаривать. Я вашего лица не вижу, и чувство такое, будто солнце с неба прибрали.

– Ну, ты все же не преувеличивай. Хотя, не скрою, сравнение мне льстит. Я – и солнце! Приятно, черт подери. Нам надо больше солнца, везде и во всем, вот мой девиз. Но ты излагай свое наблюдение, я слушаю, слушаю. Что ты хотела сказать?

И он снова погрузил пальцы во внутренности Арины Родионовны, коснулся ее струн. Так, во всяком случае, ей показалось. Она отозвалась, зазвучала.

– Да нет, я просто... Ой, щекотно! Я, волшебник, просто подумала. Вот Борис, Борька, ваш внук... Вы как к нему относитесь?

Вопрос был настолько странным, что Василий Павлович вновь отвлекся от ремонта.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он удивленно. – Он мой внук, наследник, моя надежда, и я его люблю. И как артист, кстати, он чрезвычайно талантлив. Молод еще, отвлекается на разные пустяки, но это пройдет. Ну, конечно, пустяки – это с нашей с тобой точки зрения. Она, кстати, вполне может быть ошибочной. А для него все, чем он занимается, очень важно. Короче говоря, он сам должен это понять, что ему важно, что нет, Испытать, попробовать, а не с чужих слов узнать. А ты почему спрашиваешь?

– А вы знаете, хозяин, что Борис, ваша надежда и один из ведущих артистов, хочет уйти из театра? – вопросом ответила кукла.

– Куда уйти? Почему уйти? – возбудился Василий Павлович. Он вскочил на ноги и в беспокойстве заметался по фойе перед няниным углом. – С чего ты взяла такое? – спрашивал он на бегу, беспорядочно размахивая руками и так же невпопад хватаясь за голову. – Откуда сведения?

– Вообще-то, у меня свои источники, которым я доверяю, – отвечала Арина Родионовна весьма сдержанно. – Он же музыкант у вас? У нас. Во всяком случае, себя он считает музыкантом. Вот. Решил наш Бориска снова музыкой заняться. Опять хочет Бармалеем стать.

– Так он и не переставал им быть никогда! Бармалеем-то.

– Не знаю, – сказала старушка уклончиво. – Только я слышала, что он опять что-то сочиняет, да еще музыкантов в ансамблю себе набирает. Вот ведь как. Я это к тому, что ежели он уйдет, кто спектакли с нами играть будет? Замену ему искать придется. И срочно! Да-а... Ай, да Борька! Ай, да дедов внук!

– Погоди ты, причитать! – оборвал ее Василий Павлович, довольно резко. – Ишь, замена ей нужна! Сорока на хвосте тебе все это принесла, сведения твои? Разберемся! – Он вернулся к ремонту. Долго и сосредоточенно сопел, потом спросил хмуро: – Ну, что у нас еще плохого? Говори уж все сразу.

– Почему плохого? Почему плохого? – залопотала бабуся. – Не плохого, но разного. Жизнь, она всегда всякая-разная, и при этом – одновременно. В ней и хорошего, и плохого намешано, иногда и не разберешься, что есть что.

– Ну, например? О чем ты опять?

– Например, Марфутка, Снегурочка наша...

– С ней-то что? С ней, надеюсь, все в порядке?

– Дык, как сказать-то! И опять же, смотря для чего.

Кукольник с грохотом бросил обратно в ящик с инструментом отвертку, за которую было взялся.

– Господи! – вскричал он в тревоге. – Что с ней случилось?!

– Что и должно было случиться с молодой женой. Понесла она, хозяин. Радуйся, дважды дедом будешь.

– Погоди, погоди, погоди!

Василий Павлович снова вскочил на ноги и в еще большем возбуждении заметался по залу.

– Так, так, так! – стрелял он скороговоркой. – Так, так, так! Это что же получается? Прадед? Прадед! Хм. А ведь это звучит. Звучит!

Он остановился перед Ариной Родионовной.

– Откуда узнала? – спросил строго, спрятав безудержную улыбку в бороду.

– Так я вам и сказала! – проявила няня здравомыслие и скрытность. – Хозяин, какая вам разница, откуда я что знаю? Главное, что знаю! И что с вами делюсь.

– Да-да-да, да-да-да! – быстро, скороговоркой согласился кукольник. – В конечном итоге, это не так важно. Но, конечно, когда все это случится... А когда это случится?

– Уже скоро.

– Надо же! А я ничего не замечал!

– Так и я о том, что кожный должен своими делами заниматься. Вы вот, кукол делать, кто-то живых младенцев рожать, а кто-то за всем смотреть.

– Ишь, как ты ловко все завернула! – засмеялся Василий Павлович, снова берясь за инструменты. Он просветлел лицом и широко улыбался, а от былой нахмуренности не осталось и следа. – Конечно, новые обстоятельства, новый внучек...

– Или внучка!

– Или внучка, еще лучше, – добавят нам хлопот. Но мы обязательно справимся! Что-нибудь придумаем, и справимся. Счастья, как ты, старая, знаешь, много не бывает, так что не будем на него роптать. Главное, чтобы Раиса Петровна, куколка моя ненаглядная, не хворала, чтобы все были здоровы, и все у нас получится. И спектакль новый, и все, все, все! Что ты, кстати, о новом спектакле думаешь? «Бармалей и Снегурочка»! А? Звучит? Как, по-твоему, публике зайдет? Понравится?

– Конечно, милай! Разве может такой спектакль кому-то не понравиться? Это, как теперь говорят, бомба! Одно плохо, мне в нем роли не нашлось.

– Ну, да, пока не нашлось. А кого ты могла бы там сыграть? Кикимору? Бабу Ягу? Может, анчутку?

– Только не анчутку! А вот бабу!.. Я же баба?

– В общем и целом!

– Вот, я баба. Но вы еще не знаете, какой я могу быть Ягой! О, какой Ягой я могу быть! И со словами роль осилю, вы давно могли оценить мой разговорный русский. Я не какая-нибудь тильда, или там бибабо. Я – живая, и я актриса!

– Да, Господь, няня, с тобой! Я и не спорю, – засмеялся Василий Павлович. – Надо, конечно, подумать. И, знаешь, время еще есть, что-нибудь обязательно придумается. Тем более, ты и сама о себе забыть не дашь. А что ты скажешь про Злозвона? Правда, ведь, что с настоящей маротой он просто гениален?

– Уж больно страшен! – выдохнула няня с непритворным ужасом в потолок. – Ажник сердце в груди заходится от жути. Когда эти глаза сначала на палке той загораются, а потом и у него...

– Да! И это прекрасно. Публика любит, когда ее пугают. И, конечно, она любит, когда в сказке счастливый конец, когда правда торжествует, а добро побеждает зло. А у нас ведь иначе и не бывает.

– Нынче все знают, что бабло побеждает зло.

– Ну, за бабло ты у нас отвечаешь, так что с тебя и спрос. Ты, кстати, язык на всякий случай контролируй, все-таки в детском театре работаешь. Не ровен час, кто-то из детишек тебя услышит, не так твою шутку поймет. Установку жизненную неправильную получит...

– Да какие уж тут шутки, хозяин!

– Язык, сказал, контролируй!

Тут он что-то дернул, подцепил отверточкой, потянул, повернул, и все стало на свои места. Арина Родионовна сразу выпрямилась и села обычным своим образом.

– Спасибо, хозяин! – закричала она благодарственно. – Вы вернули меня к жизни!

И тут же – Фрррр! Фрррр! Фрррр! – застрочила спицами со скоростью швейной машинки. Шарф потек, заструился на пол, отработанной перфоленте подобный. Что, учитывая базовое образование нашего кукольника, нисколько не удивительно.

Василий Павлович вытер лоб и принялся собирать инструменты.

– Уф, утомила ты меня! – говорил он при этом инструкцию. – Я тебя смазал дополнительно, но ты, смотри, и сама не слишком усердствуй. Чай, не девочка уже, не пионэрка. Запчастей, опять же, случись что посерьезней, где для тебя взять? Негде! И накроется твоя роль в новом спектакле медным тазиком, так и не случившись. Как и все прочие. Так что, следи, как говорится, за собой и будь осторожна.

– Хозяин, конечно! Я все понимаю. И я буду предельно внимательна, обещаю. Осторожность, строго говоря, моя фамилия.

– Вот и хорошо!

И Василий Павлович, позвякивая инструментами в ящичке, направился прямиком в мастерскую. В процессе общения с Ариной Родионовной и ее ремонта, некая новая мысль у него возникла в плане совершенствования куклы Злозвона, и он хотел немедленно ее примерить, так сказать, на натуре.

– Только, знаете, что, хозяин? – неожиданно выдала няня ему вслед. – Не доверяю я этому вашему Злозвону! Хотела бы, но не могу! Что-то в нем есть такое... Можете считать это старческой мнительностью. В общем, не доверяю, и вам не советую. В запертом сундуке его держать следует. В железном ящике!

Кукольник притормозил, со спины выслушивая тираду Арины Родионовны, в ответ же лишь покачал головой да рукой махнул, и дальше пошел, куда направлялся. Под камнедробильное «фрррр-фррр-фрррр» няниных спиц.

Слова няни и ее «фрррр», как ни странно, легли на благодатную и подготовленную почву. Василий Павлович и сам относился к творению рук своих, к Злозвону, с некоторым мистическим не ужасом, конечно, но трепетом, подозревая и прозревая в нем глубины, обычным зрителям не ведомые, и ощущаемые как раз через тот страх, который он своей игрой на сцене им внушал. Особенно это чувство усилилось многократно после того, как Бармалей принес из своего путешествия в волшебный лес ту берендеевскую игрушку, мароту со светящимися глазами. Вот ее-то кукольник всегда хранил в сейфе, прямо в рукавице Деда Мороза. А куклу, чего ее прятать? Она же кукла!

С такими размышлениями, Василий Павлович пришел в мастерскую. Это была большая прямоугольная комната в три окна на первом этаже театра. Ее, по аналогии с легендарной «кадочкой», пытались называть то «шкатулкой», то «ларчиком». Но ни одно из предложенных названий не прижилось, что, наверное, понятно, и мастерская так и осталась – мастерской.

Он оставил инструменты на высоком верстаке, где удобно было работать стоя, и прямиком направился к большому шкафу со стеклянными стенками и стеклянными дверками, в котором жили куклы. Трехдверный шкаф в витрину Василий Павлович, конечно, переделал собственноручно. И это было не так просто сделать, если честно. Зато теперь куклам в нем жилось хорошо. Они и от пыли, которой в любой мастерской всегда хватает, были надежно защищены, и из общей жизни театра не выключались, и интерьер собой украшали. Что важно, имея в виду постоянную их готовность к выступлению репертуарному в соответствии с расписанием, и любому экспромту.

Он остановился возле витрины и через стекло нащупал взглядом Злозвона. Тот был на месте, и, как обычно, ответил на взгляд кукольного мастера дерзким своим с вызовом аргументом. Но что-то, сразу показалось Василию Павловичу, было в его образе необычного, что-то было не так. В беспокойстве, вспыхнувшем внезапно, но, очевидно, подогретом заранее предупреждением няни, он распахнул дверцы шкафа. И точно! Немедленно бросилось в глаза, что у куклы нет шляпы. Знаменитой уже его синей шляпы с высокой тульей и широкими полями, с которых свисали разномастные сосульки, придуманные Снегурочкой. Сосульки и создавали при движении персонажа тот зловещий мистический звон, от которого он получил свое имя.

Это была новая кукла, старую, как вы помните, выкрали из «Кадочки». Карачун ее и выкрал, больше некому, и с тех пор ее никто не видел. Костюм для этой куклы придумала и исполнила Раиса Петровна, собственноручно. И материал подобрала она же. Длинное узкое пальто из синей шерстяной ткани с блестящими металлическими пуговицами, и такая же шляпа. Все сходились на том, что новый образ Злозвона получился более выразительным и соответствующим этому вредному духу. А с берендейской маротой в руках он и вовсе был неотразим.

И вот, шляпа пропала!

«Так, так, так! – бормотал Василий Павлович скороговоркой, чувствуя, как на него накатывает волнами дрожь. О, он помнил свое столкновение с живым Карачуном, и вряд ли когда его забудет. Но возможность новой встречи с ним из мыслей своих начисто исключал. Инстинктивно. Поэтому тревогу свою старался не персонифицировать, хотя, если честно, у него это не очень хорошо получалось. – Аюшки! Шляпы-то нет, – рассуждал он вслух. – Вот, не было печали! Но этого же не может быть!»

Хозяин пребывал в растерянности недолго. Он быстро взял себя в руки и бросился разыскивать пропавший атрибут. Ведь кто-то же мог просто вынести его из мастерской зачем-то, а потом так же просто забыли вернуть шляпу на место. И ведь могли! Потому что Василий Павлович в театре не запирал ни одной двери, и это была его принципиальная позиция.

Ларчик сей просто открывался!

Под замком, в запертом состоянии, содержался только сейф, что понятно. Доверчивость не должна перерастать в наивность, то есть, хороша в меру. Таким образом, кто угодно мог войти в мастерскую, открыть витрину и забрать из нее шляпу Злозвона.

Но почему только шляпу?! – вдруг выстрелила мысль. Почему не самого?

Директору происшествие показалось зловещим знаком. Предзнаменованием.

Он быстро осмотрел мастерскую – пропажи нигде не было. Не обнаружилась в первом шумном поиске. Тогда Василий Павлович оставил мастерскую и методично, комнату за комнатой, обежал все помещения дома, этаж за этажом, включая, разумеется, зрительный зал. Шляпа так и не нашлась.

Он остановился на площадке наверху лестницы, перед входом в зрительный зал, над которым как в прежние времена красовался герб князей Утяшевых, и стал думать. Надо сказать, что радостного настроения от прекрасного известия у него совсем не осталось. Рассеялось, причем быстро, заместившись тревогой и предчувствием неотвратимой беды. Но он старался держать себя в руках и думать, думать! Потому что, если он позволит себе вдаться до паники, все, вообще все может свалиться в тар-тарары.

Думай, говорил он себе, думай! Но слова плохо помогали, ничего в голову не приходило разумного.

Странно, что в театре до сих пор никого нет, подумал он подозрительно. Но потом вспомнил, что в пятницу актеры и прочий персонал собираются здесь лишь после обеда, часам к трем, и готовятся к завтрашним представлениям, бывает, до позднего вечера. Это он, как обычно, пришел раньше всех.

Над центральной лестницей имелось большое окно, и Василий Павлович, прервав свой безрезультатный поиск, остановился прямо перед ним. Он стоял и смотрел туда, вовне, в мир осени, и ему казалось, что мир тот удаляется от него. Отделяется и удаляется. Вдруг резко, прямо на его глазах потемнело, наползла низкая туча, и из нее сыпануло снегом. Снег больше походил на крупу, жесткую и окатанную, она шрапнелью ударила по стеклу.

Василий Павлович вдруг спохватился, что не осмотрел еще внутренний дворик. Он скатился по лестнице и мимо Арины Родионовны, проигнорировав ее возглас и, возможно, вопрос, толкнув дверь, выскочил во двор.

С неба действительно сыпалась крупа. Жесткие снежинки с налета кололи лицо, зарывались в волосы, в бороду. Заметно похолодало, похоже, даже подмораживало. Кукольник втянул голову в плечи.

Дорожки уже оказались засыпаны снегом, а вот трава на газонах торчала щетиной сквозь белую посыпку, и эта зелень сквозь снег была нестерпимо яркой. В центре двора, в месте пересечения дорожек, стоял небольшой фонтан, уже с месяц как неработающий. К нему-то Василий Павлович, толкаемый странным беспокойством, и направился. И, не дойдя до цели несколько шагов, издали обнаружил то, что искал.

Шляпа Злозвона лежала на самом верху, накрывала верхнюю лейку фонтана. Она была присыпана снегом, впрочем, не сильно, сосульки свободно свисали по сторонам и, толкаемые завихрениями воздуха, тревожно позвякивали.

«Ну, вот что это такое? За каким чертом и кому понадобилось это делать»« – спросил себя Василий Павлович. Потянувшись, он забрал шляпу с фонтана и, прижимая ее к себе обеими руками, вернулся в театр. По дороге почувствовал, что – отлегло. Отлегло, но осадочек остался!

– Хозяин! К вам тут пришли! – возвестила Арина Родионовна, едва он вошел.

– Где, кто?! – спросил директор резко, резче, чем следовало. Он огляделся кругом, но в фойе никого постороннего не было. – Где? – повторил он.

– Посетитель прошел в ваш кабинет. Я пыталась его задержать, но он меня проигнорировал.

– Вот как? – удивился Василий Павлович. Арина Родионовна у гостей, вообще у всех, кто ее видел и с ней общался, пользовалась непререкаемым авторитетом. Понятно, известие, что кто-то ее не послушался, наполнило кукольника новой тревогой.

Не выпуская шляпу Злозвона из рук, он по лестнице быстро поднялся на второй этаж и вошел в кабинет.

Это был обычный кабинет, традиционный, устроенный по тому же принципу что и кабинеты директоров театров по всему миру. То есть, в нем были стол и кресло самого директора, и специальная мебель для посетителей, и много афиш сыгранных и не сыгранных представлений по стенам. Так вот, этот гость все переиначил. Он развалился в кресле кукольника и даже положил ноги на его стол.

Неслыханная дерзость!

Василий Павлович с порога сразу хотел было возмутиться таким поведением незнакомца, но, едва взглянув на него, не стал. Вместо этого, он быстро освободился от шляпы Злозвона, сунув ее на сейф, потом придвинул стульчик к столу и сел напротив гостя.

– Надеюсь, вам удобно? – спросил он его добродушно, почти ласково.

Посетитель нисколько не смутился, хотя ноги со стола все же снял. Но и не более, освобождать директорское кресло он не собирался.

– Мр, да, приятное сиденье. Так бы и сидел на нем!

– Так вы и не вставайте, – предложил Василий Павлович. Он чувствовал странное, неизъяснимое возбуждение. Он вдруг понял, что чего-то такого необычного давно уже ждал. Ждал, не отдавая себе отчета, не признаваясь себе в том. И вот!

– Правда? – обрадовался посетитель. – Ой, спасибо! А то все хожу, хожу! То туда, то сюда... Ноги гудят, право дело!

Василий Павлович широко улыбался, разглядывая гостя. Одет тот был в необычный костюм из черного бархата, плотно облегавший его плотное, гладкое, даже упитанное тело. Если предположить, что он пришел сюда прямо с улицы – а что еще можно было предположить? – наряд его получался явно не по сезону. Плюс ослепительно белая манишка и галстук-бабочка. И такая же бархатная круглая, как тюбетейка, шапочка на голове, сидевшая плотно, будучи надвинутая низко, на самые уши. Редкие, но пушистые, какие-то кошачьи усы на улыбающемся лице. И, в завершение портрета, круглые черные очки на носу пуговицей, за которыми поблескивали и посверкивали глаза. В общем, как показалось Василию Павловичу, чрезвычайно милый и располагающий к себе образ.

– Вы, случаем, не китаец? – вдруг спросил он у гостя. И как будто сам удивился своему вопросу, и даже несколько сконфузился.

– Мр, пожалуй, что, некоторым образом, и китаец, – ответил посетитель с готовностью. – Мы ведь, если разобраться, все в некоторой степени китайцы, кто-то больше, кто-то меньше, так что вы не смущайтесь. Спросили – и спросили. И хорошо.

– А вы...

– Я Лютиков буду, артист Лютиков, – представился господин в бархатном костюме с готовностью. – Константин Борисович.

– Ну, а я...

– Можете не утруждаться, я вас, Василий Павлович, прекрасно знаю.

– Но, помилуйте, откуда?

– Общие знакомые, да-с. И даже более чем знакомые.

– Странно, хм, хм. Впрочем, да. И по какому вопросу? Чем могу быть вам, Константин Борисович, полезен?

– Скорей я, Василий Павлович, могу быть, мр, полезен вам. И могу, и жажду. Особенно в виду будущих перемен в вашем семействе.

– Вы это на что намекаете?

– Я имею в виду вашу невестку, Снегурочку.

– Марфутку!

– Совершенно верно, Марфутку! В девичестве – Снегурочку.

– Но откуда вам сие обстоятельство известно? Я сам только узнал! И тоже, так странно...

– Определенным силам, мр, известно все. Поэтому, посчитали, что будет не лишним мне пожить какое-то время в Берендейске. На всякий случай. Мало ли, что-то понадобится? Мечтаю служить в вашем театре, господин директор, артистом!

– Так, так. Вы, должно быть, слышали и о том, что Борис, мой внук, собрался уходить...

– Борис? Уходить? Глупости! Никуда он не уйдет!

– Но позвольте, мне передали, что он хочет вновь переключиться с театра на музыку. Ведь он музыкант, знаете ли... Я, правда, с ним лично еще не беседовал на эту тему...

– Арина Родионовна слышит звон, но не всегда понимает, откуда он. Наш музыкант загорелся идеей создать детскую кукольную рок-оперу по мотивам русских народных сказок. А? Каково? По-моему, грандиозно! Если получится. Не факт, но попробовать стоит! Так что, никуда из театра он уходить не собирается, и свое будущее связывает именно с ним. А вот помощь наша с вами ему, мр, вполне понадобится. Я готов, чем могу – помогу! Жить, если что, я буду прямо здесь, в театре, так что можете не волноваться на мой счет. Мне все здесь очень нравится, все устраивает...

Василий Павлович был буквально ошеломлен натиском артиста Лютикова.

– Но у нас здесь пока нет столовой! – все еще пытался он возражать, хотя возражать ему, честно говоря, не хотелось, и делал он это скорей по инерции.

– Зато, мр, мышей полно! – заявил Константин Борисович, блеснув острозубой улыбкой, и этот довод окончательно сломил директора театра.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Правда, не знаю пока, какую роль могу вам предложить. Надо подумать. Все артисты у нас заняты, все роли распределены.

– А я уже подумал и об этом, – сказал Константин Борисович, радостно улыбаясь в усы. – Ведь у вас скоро премьера?

– Точно так, премьера, сразу после Нового года.

– Отлично! Я намерен поучаствовать в постановке. Хочу сыграть на сцене ученого кота. «Идет налево, песнь заводит, направо, сказки говорит». Помните? Это моя любимая роль.

– Ну-у-у... Я, в принципе, не против. Мы могли бы начинать спектакль вашим выходом. И им же завершать.

– Только, маленькая просьба. Надо обставить все так, чтобы думали, будто бы я кукла.

– О! Мистификация! Я тоже такое люблю. Сделаем, с удовольствием сделаем. Осталось только сообразить, где цепь достать, или из чего ее сделать.

– Не надо ничего соображать! Цепь у меня, мр, своя.

– В смысле? Бутафорская? Не железная же?

– Обижаете, хозяин! Настоящая, как положено. Из чистого золота! Если что, это будет мой личный вклад. На развитие театра!