Бармалей и Снегурочка

Глава 20. Хрустальный бал

– Объявляется бал хрустального свойства! – провозгласил Дед Мороз Иванович, едва был к этому готов. – Пусть свершится должное, предначертанное! Хрустальный бал!

Но перед объявлением произошло кое-что принципиальное, без чего никакой бал не состоялся бы.

Едва Бармалей с Карачуном на закорках скрылся в лесу, как все обратили свои взоры на Деда Мороза. А там и обступили его со всех сторон. Стоят, теснятся, выглядывают из-за спин друг друга, да тут же взоры потупляют, поскольку никто не знает, что же с ним, с дедушкой, делать.

– Ну, что делать будем? – озвучила мамаша Фи общий вопрос. – Кто знает? Кто что сказать хочет?

Гробовая тишина была ей ответом. Поначалу. А потом, поняв, что и она, Ягодина Ниевна, на мудрость которой все тут рассчитывали, не знает, что делать, от горя и тоски в задних рядах принялись подвывать кикиморки – известные плакальщицы.

– Ну-ка, цыть у меня! – прикрикнула на них мамаша Фи. Не любила она, когда тоску воем нагоняют почем зря.

Вновь воцарилась тишина, но ненадолго. Вскоре послышалось какое-то возмущение в воздухе, какая-то возня, сопение, треск и шелест, будто кто сквозь кусты продирался, и вскоре в центр всего, к телу Мороза Ивановича пробились Гредень да следом за ним Кот Баюн. Давно их никто не видывал.

– О, а вы откуда взялись? – удивилась Ягодина.

– Не суть, откуда, важно, что вовремя! – важно отвечал Гредень. – Нукося, расступись, народ! Осади! Дайте простор! Воздуха! Больше воздуха! Будем Мороза Ивановича реанимировать.

Он протиснулся туда, где, светясь скорбным ликом, возлежал Мороз Иванович, и, раскинув руки, показал, сколько ему нужно чистого пространства. Тут же и Лютик пошел по кругу, и так на всех поглядывал из-под очков, что лесной народец, сам того не замечая, подался назад, освобождая площадку. Уладив вопрос свежего воздуха для дедушки, Гредень опустился рядом с ним на колени. Тогда достал он из-за пазухи куклу-берендейку, колдовскую мароту, и немедленно в руки ее Морозу Ивановичу вложил. Дед, хоть и без чувств был, деревяшку ту в руках, видать, как-то почувствовал, потому что сразу за нее схватился, да так крепко – не отнять.

Гредень наклонился к Морозу Ивановичу совсем низко, и ну какие-то слова тихонько наговаривать. Что за слова то были, никто не понял, один шепот неразборчивый слышался. А кто по губам понимать мог, тот губ не видел, так берендей низко склонился. Но слова, видать, были правильные, те, что следовало в таких обстоятельствах говорить, потому что едва он закончил, как Мороз Иванович глаза открыл. И у берендейки, у куклы, тоже глаза зажглись, один оранжевым, каким яичный желток бывает, а другой синим, какого в природе и не сыскать.

– Как же я долго спал! – выдохнул Дед Мороз.

– Ты бы вечно спал, Мороз свет Иванович, коли б мы Карачуна проклятого всем миром не прогнали! – сообщила ему Ягодинка Ниевна радостно.

Многими силами помогли Морозу Ивановичу на ноги подняться, а он едва стоит на них, шатается, вот-вот упадет. Посему с одного боку его Снегурочка поддерживать взялась, с другого – леший Андрейко подпирал.

– Ах, что-то я совсем ослаб, сил никаких не осталось, – говорит Мороз Иванович. – Внучка, ты не знаешь, куда мой посох подевался? Принеси, милая, без него мне совсем худо.

– Не знаю где он, дедушка, – отвечала Снегурка. – Его Карачун, этот Злозвон проклятый, куда-то спрятал. Но мы сейчас все в доме обыщем и обязательно найдем!

– Ага, обязательно...

Тут же кинулись посох Деда Мороза искать. Не сразу, но нашли-таки, его самозванец под печку сунул.

Принесли посох. Едва Дед Мороз за него взялся, так сразу порозовел лицом, и щеки румяными стали, и глаза заблестели. Миг – и вот он уже такой, каким его всегда знали. По всему видно, что напитался он от посоха своего силушки. А тут еще ему из дому шубу его принесли, да шапку, да рукавицы, помогли в те одежды облачиться, и стал Дед Мороз Иванович, каким прежде был, не отличить.

Стоит Мороз Иванович, на Гредня в упор смотрит, соображает, что с ним сделать, как поступить. А берендей перед ним с маротой своей колдовской в руках. Оба неудобство и смущение испытывают.

Посмотрели они один на другого, да тут же друг у друга прощение и попросили.

– Прости меня, Мороз Иванович, – первым начал Гредень. – Дурость я совершил несусветную. Не думал, что таким казусом все обернется.

– И ты меня прости, – ответил ему Мороз Иванович. – Каждому приходится за свои слова отвечать, вот и я ответил. В общем, мы все тут были в чем-то неправы, но раз уж все прошло и хорошо закончилось, так пусть дальше все идет, как идет.

На том и порешили.

– Только, дай-ка сюда это страшилище, – сказал Мороз Иванович, и на мароту глазастую указывает. – Пусть для надежности у меня будет. – И рукавицу свою подставляет. Гредень берендейку в рукавицу и сунул, с радостью и облегчением от колдовского амулета избавился. Кукла в рукавицу ту, будто в торбу специальную, спряталась. Дед Мороз ее за пазуху тогда сразу сунул и рукой сверху придавил.

Тут они и обнялись, и совсем помирились к всеобщей радости. А едва помирились, Дед Мороз и произнес свое знаменитое и давно ожидаемое:

– Объявляется Хрустальный бал!

И, подкрепляя слова, посохом о землю – бум! Странное, легкое облачко поднялось вверх, и распространилось, и окутало всех сказочным сиянием тысяч и тысяч блесток. Послышался малиновый звон, и стало понятно: чудо началось.

– А у нас как раз все к балу готово! – сообщила Ягодина Ниевна незамедлительно. – Потому как мы всегда верили, что все образуется и станет, как прежде. Милости просим всех в «Корчмуу»!

Веселой толпой все дружно перешли в корчму, и бал начался.

Тут не лишне напомнить основное свойство и предназначение Хрустального бала, про которое в самом начале истории Ягодинка Ниевна Бармалею поведала.

Итак, Хрустальный бал – не просто танцы. И не танцы до упаду. А великий шанс тому, кто встретит на балу свою половинку, стать человеком. Если изначально он принадлежал лесному народу, как то леший или кикимора.

Всякая нечисть однажды может стать человеком. Это факт есть неоспоримый. Главное, поймать и не упустить свой шанс. Не всем удается осуществиться человеком вполне, но, во всяком случае, каждый может попытаться.

Ежели же кто был человеком прежде, хотя бы внешне, – тут уж ему возможность выпадает стать настоящим человеком. Ведь настоящим делает человека только любовь волшебная. А где ее можно встретить? Только на Хрустальном балу! Который суть порождение сказочного волшебства есть.

В общем, вмиг праздничная толпа «Корчмуу» заполонила.

Дед Мороз Иванович, Ягодина Ниевна и иже с ними, на возвышение поднялись, за почетным столом расселись. А он уже и накрыт, от яств и разносолов, от напитков разных ломится.

– Хрустальный бал! – вновь зычно провозгласил Дед Мороз.

– Музыка! – крикнула мамаша Фи и махнула рукой ждавшим ее сигнала музыкантам. – Танцуют все!

И понеслось!

Музыканты приняли по кружке браги и сходу жахнули плясовую. Тогда все, у кого ноги на месте уже не стояли, рванулись в пляс.

Пол задрожал, стены затряслись.

Музыкантами были сплошь лешие, точное их число подсчитать не удавалось, потому что постоянно кто-то присоединялся к ансамблю, выныривая невесть откуда, а кто-то так же отваливал, пропадая невесть куда. Чтобы в свой черед вернуться вновь.

Из инструментов тут была волынка, иногда ее сменяла колесная лира, были двойная флейта, гудок, скрипка и контрабас. Ритм задавал бубен.

Иногда квинтет выступали, иногда секстетом.

А когда в дело вступало целое подразделение ложечников, оркестр превращался в биг-бенд.

Музыка располагалась одесную от главного стола, по левую же руку от него, там, где у стены находилась поленница дров, собственно, на месте нее, в убранстве и обрамлении из полешек, образовался проход из пространств неведомых, и через него стали прибывать особые гости. Гости известные, гости сказочные, в живых костюмах, из-за которых нельзя было различить человека и персонажа. Каждого гостя встречали приветственными возгласами и рукоплесканиями.

Первым прибыл, то ли приполз, то ли ногами пришел царь змей Полоз. Гибкий, верткий, в мягких сапогах и золотом костюме. У него и кожа, где была видна на руках и лице, золотом отливала.

– Ой, ты гой еси, царь! – закричали ему.

Царя Полоза сразу за почетный стол провели и усадили, между Морозом Ивановичем и Ягодиной Ниевной, в драгоценном кубке меду хмельного ему поднесли – уважили.

За Полозом сквозь поленницу влетели птица счастья Алконост, птица вещая Гамаюн, и Сирин, райская птица. Только опустились они на пол, и так горделиво себя подали, сразу же стало видно, что это три красивые молодицы в богатых нарядах. Их уже ждали, подхватили под белы руки, повели танцевать.

За ними сразу проникла в «Корчмуу» жар-птица Жаравль. Сразу поклонился ей в пояс добрый молодец, увел с собой.

Следом прошествовали плотной группой водяные и русалки, все без хвостов. Зачем хвосты на балу? Только плясать мешают.

Индрик-зверь проследовал, всем зверям отец. Глазом косит, ноздри раздувает, но не страшный по случаю праздника, рога на голове ленточками украшены.

Далее было множество домовых сплоченной группой.

Навки впорхнули, будто бабочки или мотыльки, совсем не по-зимнему облаченные.

Гуси-лебеди клином, кивая на все стороны и говоря приветствие: – Га-га!

Баба-байщица, как без нее! В пару к Лютику. Вот и он, рядом вышагивает.

Чудь белоглазая в розовых очках.

Богинки тут как тут, прекрасные в своем безобразии. И этим тоже позволено на Хрустальном балу оттянуться.

Потом, компанией нехороших парней, которые крепкое дали слово на балу не безобразничать, и им почему-то поверили, прибыли Двоедушник, Игоша, Безымень и Черномор, который по обыкновению намотал бороду вместо пояса на талию и за тот пояс кинжал воткнул.

По богинке каждому в пару досталось!

У Черномора, правда, были свои планы на вечер. Зорким глазом выискивал он в толпе царевну Несмеяну.

А вот и она! Щеки румяные надула, стоит, ждет, когда начнут ее веселить. Известно же: кто девушку танцует, тот ее и веселит. А с Черномором то еще веселье!

Еще были замечены и привечены Верлиока, Чудо-юдо заморское и Соловей разбойник. Последнего многие в Русколанском лесу знали лично, поскольку он одно время недалеко от Калинова моста свистуном трудился. Как свистнет – хоть стой, хоть падай! Заслушаешься!

И, наконец, пришли Полуденица – дух бескрайних полей, и, с нею под ручку, Паляся – полевая хозяйка. Эти две последние вовсе не одно и то же, как некоторые считают. А похожи они между собой, как две сестры, потому что сестры и есть, только в разных полях рождены, одна в ржаном, другая в пшеничном. Обе статные красавицы, в венках из полевых цветов, в вышиванках, с русыми волосами до пола.

Ах! – не удержался Андрейко от возгласа. И тут же закашлялся, будто костью поперхнулся. Только, откуда же кости в грибной кулебяке?

В то время, как леший Андрейко глаз от парада гостей не отводил, все выглядывал, когда же появится свет его очей – Паляся, с которой он и на прошлом балу танцевал, и на этом сговорился встретиться, Снегурочка на другую все дверь поглядывала. На ту, что в волшебный лес вела. Все ждала, что вот-вот Бармалеюшка появится, да сердечко ее успокоит. А его все не было! «Уж не приключилась ли с сердешным моим, какая новая беда?» – гадала она.

Андрейко, как Палясю увидал, с места сорвался, и к ней. А только рядом с хозяйкой полевой оказался, так сразу переменился, под стать красавице стал и статью, и лицом. Взял он Палясю за руку, да и увлек танцевать.

Снегурочка на них посмотрела, да и вздохнула грустно, протяжно, в точности, как перед тем леший: – Ах!

– Не вздыхай, внучка, – позвал ее Мороз Иванович. – Не время еще вздыхать и страданиям душевным предаваться. А время теперь тебе главную свою обязанность исполнить.

Тут он посохом трижды о пол ударил, музыка сразу смолкла, и танцы прекратились, а гости, освобождая пространство, перед проходом в поленнице полукругом выстроились.

– Иду, дедушка! – сказала Снегурочка. Она с возвышения спустилась и, не поднимая глаз, через зал проследовала до самой поленницы. Да в тот проход и вышла. А там!

Сколько уже проделывала это, а ни разу так и не смогла рассмотреть, что же там, за тем пределом находится. Потому что, как ни смотри, все сиянием укрыто и укутано, и кроме этих перламутровых переливов ничего больше не видать.

Вот и теперь – сияние небесное и кружение огней.

А у порога уже малец стоит русокудрый, ее ждет.

– Вот и ты, сестрица! – сказал он Снегурочке. – Хорошо, что ты меня встретила!

– Пойдем, братец, – отвечала она, беря его за руку. – Ничего не бойся. Тебя заждались уже!

Так, рука в руке, они и вошли в «Корчмуу».

– Ура!!! – тут же закричали все гости. – Новый год, Новый год, здравствуй, Новый год! Гой!

Грянула снова музыка, сорвались с места танцы, бал зашумел, зашелестел, укрылся хрустальным звоном. Известно, бал ведь хрустальный!

Едва эти двое вошли, как Мороз Иванович хлопнул в ладоши, и проход в поленнице закрылся, все полешки улеглись на свои места, как и всегда перед тем лежали. Снегурочка подвела Новый год к праздничному столу, да усадила его напротив года старого.

– Что ж, – сказал Дед Мороз, поднимая хмельной кубок, – можем приступать к передаче дел. Ну, с праздником, дорогие мои русколанцы! С Новым годом, жители Земли и окрестностей

– Гой еси, гой еси! – закричали все весело, сдвигая кубки.

Одной Снегурке никак не весело – нет, все еще, с ней ее любимого Бармалеюшки. Сердечко ее истосковалось, изнылось. Она и не знала никогда, что так оно бывает. И грустно, и невмоготу, и при этом сладко-сладко!

Бармалей тем временем пробирался заснеженными дорогами Русколанского леса. Пуганая ворона в этот раз куда-то запропала, и он шел, распутывая хитросплетение лесных дорог, один. Так, во всяком случае, ему думалось. И потому, чем дольше он шел, тем больше ему чудилось, что идет он неправильно, что заблудился.

Но всякий раз, когда он останавливался в растерянности, чтобы определить правильное направление, ему казалось, будто машет ему невесть кто в отдалении, будто знак подает. Выбора у него не было, шел туда, куда знаки указывали.

Но тут увидел он корчму, всю в огнях, как остров посреди океана темного, и только тогда уверовал, что не заблудится.

Как ближе подошел, оказалось, что возле заведения мамаши Фи разнообразный народ и народец кружится, веселится, вокруг елочки пляшет да хороводы водит. А на крыльце широком домовые, да лешие, да разные кикиморы, а еще те, кого он и назвать не знал, как, то ли мох, то ли траву болотную палят. В клубах зеленого дыма плывут-мелькают образы и видения, а дымильщики на них друг другу когтистыми пальцами указывают, да ржут заливисто.

Остановился Бармалей с ними рядом, дух перевести, заодно и сам посмеялся. Весело ему было, что пришел, куда надо. Посмеялся, развел зеленый дым руками, и в дверь.

Снегурочка, конечно, ничего того не знала, а если бы знала, сама бы раньше помчалась в лес, Бармалеюшке навстречу, да привела бы милого в «Корчмуу» за белу рученьку.

Однако события имеют каждое свой собственный ход, и надо дождаться, пока они его совершат и избудут, чтобы следующие начались.

Так и было, Бармалей лесными дорогами спешил, а в «Корчмее» веселье только ход набирало. Там плясали-танцевали, пили брагу, пили меды и тут протрубили трубы, и входит на порог Мара-Моревна. Вплывает лебедушкой, молодая, красивая, вся в белых одеждах. В черных волосах ее короной то ли льдинки, то ли камешки драгоценные сверкают, под косой – серп серебряный жаром горит. Все сразу остановились, замерли, очарованные. Как она прежде молодца на бал поспела, не ведомо.

Только приметила Мара Снегурочку, ну ее во все глаза разглядывать. Снегурка и смутилась. Она, если честно, властительницу Светлой Нави совсем не знала, да и видела ее прежде всего-то раз или два, не больше. В другой-то случай она бы с ней обязательно полюбезничала, и даже интерес испытала бы, но только не теперь! Сейчас ей ни до чего дела не было, кроме как приветить своего Бармалеюшку. А того все нет и нет!

– Какая же ты пригожая стала! Настоящая красавица! – сказала ей Мара. – И взрослая уже совсем. – Вздохнула: – Замуж тебе пора! Да ты не волнуйся, милая, тот, о ком ты печалишься, уже близко.

Не успела вершительница судеб эти слова вымолвить, как в раскрытую настежь дверь вошел Бармалей. Тулуп нараспашку, шапка на затылок сбита, кудри всклокочены, щеки как наливные яблочки, глаза, опять же, горят.

– Ой ты, гой еси! – закричали ему приветственно. – Слава! Слава!

Снегурка, как Бармалея увидела, сразу к нему побежала и на грудь его упала. Обняла крепко-крепко, будто век не видала.

– Мой! – сказала. – Никому-никому тебя не отдам!

– Так ведь и мне, ангел, никто кроме тебя не нужен, – отвечал ей Бармалей.

Тут он ее и поцеловал в уста сахарные, на глазах у всех поцеловал. И таким поцелуй случился долгим и сладким, что все вокруг замолчали в изумлении и в зависти, и музыка стихла, и танцы остановились.

– Ах! – сказала Снегурочка в другой раз, когда смогла, наконец, вздохнуть, да и снова упала на грудь молодца в изнеможении. «Вот это оно и есть счастье, узнав которое, не страшно умереть», – подумала она.

– Браво! – возликовало благосклонно настроенное общество. – Гой еси!

Снова музыка взметнулась, Бармалей подхватил Снегурку и закружил ее в танце бесконечном, бесконечном, бесконечном... Полет их был легкий, как обморок, гладкий и безмерный, как обручальное кольцо – все по кругу, по кругу.

Мороз Иванович до того за почетным столом сидел не слишком, если честно, веселый. Понимал он, что Снегурочку ему при себе не удержать, что придется отпустить ее. Вот с этим... А как без помощницы справляться? Да и где новую взять? Не понятно. Вот и грустил заранее. И вздыхал тяжело.

Но, как увидел Мару-Моревну в красе и славе ее, так и сам вспыхнул радостью, и, всем показалось, помолодел даже. Он навстречу гостьюшке редкой и дорогой вышел, да взял ее за руки белые, да повел в круг танцевать. И так они кружились упоительно, так радовались встрече, что кое-кто даже догадался, что нет, не останется Дед Мороз без помощницы. Будет у него и внучка другая, настоящая, и новая Снегурочка.

– Я заберу тебя с собой, в Берендейск! – шепнул на ухо Снегурке Бармалей. – Пойдешь за меня?

Она вместо ответа, пряча счастливое лицо, прижалась к нему, прильнула. И вдруг встрепенулась:

– Как же Дедушка Мороз без меня обходиться станет?

– Мне кажется, все у них будет хорошо.

– Ты вообще о чем? – не поняла Снегурка.

– О жителях волшебного леса, конечно. Они отлично и без тебя справятся.

– Ты, правда, так думаешь?

– Конечно! Уверен, будет у Мороза Ивановича новая помощница. Другая Снегурка. Ей поначалу до тебя будет далеко, но ничего, она скоро научится. А я снова стану звать тебя Марфуткой.

– Я согласная на Марфутку, – сказала Снегурочка. – Только ты люби меня крепко и не отпускай.

Смотрит тут, а Кот Баюн о ноги ей трется, заплетает их. Мурлычет так грустно – сразу видно, прощаться пришел.

– Ты что это, Лютик? – спросила Марфутка, да руку ему на голову положила, тонкие пальцы в густую шерсть запустила. – Что ты?

А Лютик очки черные снял, да смотрит на нее глазами желтыми, будто водяные цветы кувшинки, а в них прямо слезы стоят.

У Снегурочки тоже сердце защемило от печали перед неизбежным расставанием с милым другом. Расставаться всегда нелегко!

– Не плачь, Лютик! – попросила она его. – Лучше пожелай мне счастья. Дальше мне по жизни с Бармалеюшкой моим идти. Ты же и сам про то знаешь!

– Знаю, мряу. Потому и отпускаю вас. Но я буду тебя навещать. Я знаю, как. А твоим котятам, в смысле, детишкам, я буду сказки рассказывать.

– Но у меня нет детишек! – вспыхнула, зарделась вся Марфутка.

– Ну, это... – махнул лапой Кот Баюн. – Это дело не хитрое и наживное. А по молодости еще и приятное.

Марфутка прижала кота к себе, наклонившись, поцеловала его в голову, в самое белое пятно на лбу.

– Конечно, Лютик, приходи к нам в любое время! Мы всегда тебе рады.

Кот опять прослезился, тут же принялся вытирать глаза лапой.

– Думаю, в «Корчмее» тебе будет хорошо, – продолжала Марфутка. – Мамаша Фи всегда к тебе положительно, с уважением относилась.

– Я с Греднем дальше жить стану, – сообщил Лютик. – Он один без Волата остался, я, получается, тоже вроде осиротел. Соединим наши одиночества, авось, вместе нам легче будет справляться. Ну, все, Снегурка, моя дорогая. Иди, танцуй. Ишь, твой молодец терпение теряет, застоялся, что жеребец, ногой уже бьет...

И правда, ведь! Ноги у Бармалея покоя не знали.

Бармалей с Марфуткой нарадоваться, надышаться друг на друга не могли. Выпили они по глотку меда сладкого и хмельного, и снова в пляс пустились. В общий танцевальный круг вступили, и закружились, закружились!

Все кружилось в тот миг, или час, – и головы, и пары, и «Корчмаа», и само пространство.

Кружилось, аж пока не пробили волшебные часы, что на полке на стене стояли.

Бом! Бом! Бом!

Тут уж танцы прекратились, а Дед Мороз парочку счастливую к себе подозывает.

– Ну, – говорит он им, – пора пришла вам домой возвращаться. Проси по такому случаю, – это он уже Бармалею, – что хочешь!

Бармалей и не знал, что еще ему желать, все и так вроде исполнилось. И вдруг вспомнил одно.

– Тут, – сказал он, слегка смущаясь, – леший Андрейко желает имя сменить. Просит он, чтобы впредь все звали его Андреем Осинником, и никак не иначе. Ты, Мороз Иванович, просьбу его как мою исполни. Он, чтоб ты знал, нынче знатно для тебя потрудился.

Дед Мороз усмехнулся.

– Да знаю я про Андрейку все. И все у него будет хорошо, можешь не сомневаться. Вишь, как они с Палясей друг за дружку держатся! Прям, как вы со Снегурочкой. Но слово есть слово. Да будет так! Но знайте, что и вы со Снегурочкой моей, а теперь уже твоей, без подарка не останетесь.

И подает он Бармалею свою рукавицу, в которой Греднева марота упрятана.

– Держи вот! Эта штука как раз вам в вашем Бердянске пригодится. Да и нам лучше, чтобы она подалее от нас пребывала.

– И мы приглашаем вас на следующий Хрустальный бал! Да, Мороз Иванович? – сказала Мара Моревна. – Будем рады вас тут у себя видеть!

– Не сомневайтесь, что мы и так за вами присматривать будем, – пообещал Дед Мороз. – Ну, отправляйтесь!

Он обнял в последний раз Снегурочку, да Мара ее в лоб поцеловала. Поцелуй такой горячий получился, кто бы мог подумать! Как печать на чело Снегурки лег!

Бармалею же она быстро шепнула:

– Про колечко-то мое не забывай! Если что!

Тут Ягодинка Ниевна слезу смахнула, Гредень поклонился, Кот Баюн промурлыкал, Андрей Осинник не отпуская Паляси из рук, помахал издали.

А потом Мороз Иванович быстрым движением поймал что-то невидимое, что мимо него пролетало – должно быть, горсть волшебства с воздухом зачерпнул. Он собрал губы дудкой и сквозь усы дунул на сжатый кулак, а когда пальцы распустились, все вокруг зазвенело хрустальным звоном, заискрилось блестками бенгальскими, и в следующий миг, даже ничего не почувствовав, Бармалей с Марфуткой оказались в Дозорной башне, в доме стариков Дозоровых. И не где-нибудь, а в самой, что ни есть, «Кадочке».

– Вот, ангел, мы и дома! – сказал Бармалей, оглядевшись по сторонам и признав дедову мастерскую. Тогда только он с неохотою выпустил девушку из объятий. Но она и сама не торопилась от него отделиться.

– Где это мы? – спросила она удивленно.

– «Кадочка», ангел, «кадочка»! Разве не узнаешь? Кончились наши с тобой мытарства в волшебном лесу. Хотя, у меня такое чувство, ангел, что и там мы с тобой были дома.

– Правда, милый, так и есть. Но я скажу иначе: где ты, там для меня и дом.

– Пойдем, скорей стариков обрадуем. Небось, они все слезы выплакали, нас ожидая, все глаза проглядели, нас выглядывая. Смотри, время уже – пять минут до Нового года осталось. – Он указал на дедовы ходики на стене, беззаботно мотавшие маятником, точно озорной мальчишка ножкой. – Если, конечно, время идет, как должно, и мир не вывернут наизнанку.

– А что может не так пойти? – спросила Марфутка. – Сам же говоришь, все кончилось.

– Не знаю, ангел, не знаю. Хорошо, если действительно все кончилось. Но надо во всем убедиться.

Они прямо там, в «кадочке», скинули верхнюю одежду, но все же остались в валеночках, как и прибыли. А что делать? Полы в доме холодные, не босиком же идти. Тут Марфутка хихикнула.

– Ты что это, так в Ягушиных тихоходных валеночках и ходишь? – спрашивает.

Бармалей развел руками:

– Ну, не успел я в свои городские ботинки переобуться, не успел. Из лесу, потому что, да сразу на бал угодил. Да там и спрашивать, и искать их было бесполезно, сама знаешь. Ничего, будет повод как-нибудь туда за ними смотаться. Валенки, кстати, еще и здесь пригодятся. Помнишь же, зима нынче какая?

Подаренную Морозом Ивановичем рукавицу с берендеевской маротой внутри, Бармалей сунул на самый верх стеллажа, к полешкам и коряшкам.

– Ну, все, ангел, можем идти.

– Что мы им расскажем? – шепотом спросила Марфа, взявшись за поручень винтовой лестницы и прислушиваясь. Где-то внизу монотонно бубнил телевизор.

– Расскажем все, ангел. Что было, то и расскажем.

– Думаешь, поверят?

– Уверен. Кому и верить-то в сказку, как не сказочникам? Нам сейчас, главное, не испугать их...

– Вроде, все у них там спокойно.

– Да уж. Но радость может быть непредсказуемой. Ладно, пошли. Пусти-ка меня вперед, ангел. Лучше я первый.

По треугольным плашкам, закрученным спиралью ступеням, они тихонько спустились в зал – будто ввинтились в родную новогоднюю реальность. Фактическое настоящее встретило их сложным ритмическим танцем разноцветных огней по стенам. Вскоре из-за поворота лестницы показался источник огней: украшенная елочка в углу комнаты обреченно мигала гирляндами. Старики, не видя гостей, сидели за накрытым столом и отрешенно смотрели на экран телевизора, где куранты уже начали отбивать полночь. Самое время наполнить мир радостью, надеждой и возрожденными мечтами.

– Шампанское! – скомандовал Бармалей. – Передайте его мне немедленно, я открою! И подставляйте бокалы! Ну же! Мы обязательно успеем!